Без родины 2 - Глава 32

                ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ.

    Всю группу  рабочих, а с ними и меня,  задержал  наряд полиции, приехавший  в село   разгонять    массовую  драку  возле  дома культуры. Я провел за решеткой двое суток, и,  честно говоря,  думал, что уже  не выйду: полицейские нашли  у меня кокс. От его количества  у них глаза на лоб вылезли,  они пообещали  срок. Но судья решила, что пока достаточно  подписки  о не выезде. Я поблагодарил ее, и  поехал  на рейсовом автобусе в Настино.
    От остановки  на трассе  я   пошел в храм,  по пути изредка здороваясь с сельчанами. Они вначале не узнавали меня, а, узнав, «ойкали»:  я   впечатлял    не только  затейливо перевязанной  головой, но и щедрыми пятнами зеленки на побитом  лице.
      Подойдя к храму,   я увидел, что  дверей на входе нет, остался  лишь  голый проём. И внутри пусто, вынесли все, до последнего гвоздя.  Кажется,  мне  уже  так досталось,  что  я  потерял способность огорчаться,  но все равно становится  до слез обидно. Такое чувство, что мародеры преследовали   цель прекратить работы. И  они  практически добились своего. Кроме того,   мне  теперь не с чем ходить на заработки,  у меня нет моего инструмента. Он почти весь был здесь.
    От внезапно появившейся  слабости  я плюхаюсь  «пятой точкой»  на кучу мусора и с грустью смотрю по сторонам.  После такого,  я  не скоро приду в себя, как  в физическом, так и в материальном плане. Что ж,  могу честно сказать:  я сделал все, что  было в моих силах, и  не виноват, что  храм опять вернулся  в прежнее состояние. Наверное, я не тот человек, что  может его восстановить.
  Я достаю из кармана сигарету, подаренную мне  на прощанье одним из сокамерников, и, чиркнув спичкой о половинку кирпича под ногами, делаю то, что не делал  давненько: закуриваю. После первой затяжки реальность  перед глазами «плывет», и мне     хочется водки.  Но денег на нее нет, да и закуску взять неоткуда! Я нерешительно ищу  в телефоне номер Тамары. Насколько мне известно, она живет одна. Возможно, забежит  ко мне в общежитие,  по старой памяти?
    Тишину нарушает звук остановившейся машины. Я морщусь, слыша чью-то поступь. Мне не хочется  сейчас затевать долгий разговор,  а без него,  встречи в Настино  не обходятся.  Но в храм  заходит  человек, которого я меньше всего ожидаю  увидеть: это тот  дачник, что дал мне визитку, когда я   беседовал  здесь  с Алексеем и его дочерью.  Он просил позвонить, да  я  забыл.
  Мужчина  крестится на алтарную часть, проходит  до  середины и останавливается,  горячо   шепча. Мне неловко  от того, что я случайно присутствую при его молитве.  Я легонько  кашляю.  Мужчина бросает на меня  поверхностный взгляд, обрывает свое занятие  и разворачивается, чтобы уйти. Но сделав шаг, смотрит на меня повторно. Его реакция показывает, что он узнал меня.  Я вяло машу рукой  в надежде, что дачник поприветствует меня также,  жестом,  и уйдет. Однако  мужчина  подходит ко мне, и,  разглядывая мое лицо, спрашивает:
–   Почему  вы не позвонили, Григорий Алексеевич?
– Да…  вашу визитку потерял. – Легкомысленно отвечаю  я, удивляясь тому, что он знает мое имя.
– А я очень ждал вашего звонка. – С обидой  говорит мужчина, и, подумав немного,  предлагает, – а не согласитесь ли вы  побывать у меня в гостях?   Я собираюсь  готовить. Люблю кормить людей,  только  сегодня мне, по большому счету, некого.
    Я,  хоть  и в шутливой манере, но достаточно  бесцеремонно  спрашиваю у дачника:
– А  водка у вас  есть?
– В этом, не сомневайтесь! – говорит мужчина и  протягивает руку, чтобы   помочь  мне подняться. Я «бычкую»  сигарету  и принимаю  приглашение.
    Мы выходим из храма и садимся в  его «Ниву». Машина  далеко не новая, и сильно потрепана. Глядя на нее, я понимаю, почему  не позвонил:  мне показалось, что мужчина беден, и может помочь  лишь  советом. А  этим добром,   селяне  меня  и так   щедро снабжают.
– Евгений Вячеславович, – перед тем, как тронуть машину с места, представляется мужчина.
– Да, простите… рад знакомству, Евгений Вячеславович, – вежливо говорю я,  по его примеру пристегивая ремень безопасности.
– Курите, если хотите! – предлагает  он, включая передачу.
– Не, уже не хочу. – Говорю я, выбрасывая свой «бычок» за окно.
–  А я бы закурил, да с недавних пор,  нельзя мне! – произносит  он, и, тронув грудную клетку со стороны сердца,  тяжко вздыхает. Я обращаю внимание на то, что потолок в машине покрыт слоем копоти, и думаю, что  раньше  дымил  ее водитель прилично.
    По деревенской улице  «Нива» доезжает до участка Анатолия Степановича. Затем резко спускается в овраг, и быстро, как вагонетка по американским горкам,  несется  по берегам извилистого  ручья,   пересекая его с веселыми, искрящимися на солнце, брызгами.  Евгений Вячеславович  довольно улыбается.
             Минут через пятнадцать наше баловство заканчивается, и мы взбираемся по крутому  склону  на плоскую вершину косогора, славящегося   красивым видом на Оку  и богатыми  покосами. Формально эта территория  уже  не относится к Настино. Чтобы попасть сюда с трассы, нужно  долго объезжать  березовый лесок.  Наверное, поэтому я был тут всего один раз, и даже не помню, по какой причине.
             Наша  машина  подъезжает к  большому, но  простому    кирпичному   дому,   и тормозит  рядом с дорогим джипом. Я сразу понимаю, почему хозяин  для поездок в Настино предпочитает «Ниву»:  тяжелый джип   завязнет в ручье  так, что его  оттуда   не вытащишь.
            Евгений Вячеславович просит, чтобы я помог   занести    тяжелые  сумки на кухню.   Она, как это принято в Настино,   занимает весь первый этаж, но отличается тем, что обстановка в ней  аскетична.
    Хозяин  выкладывает  продукты   на  круговую столешницу в центре залы, и воздух наполняется  приятными запахами специй  для приготовления самой различной еды. А на ведущей из леса тропинке появляется семья, состоящая из двух взрослых людей.  Озорная собачка  весело носится вокруг них, периодически исчезая в высокой траве. Когда  семья заходит  в дом,  хозяин представляет нас, и я неожиданно для себя  знакомлюсь с  его дочерью и ее молчаливым мужем. Собачка не ждет, когда ее назовут по имени.   Становится на задние лапы  и радостно тявкает, забавно виляя хвостом.   Когда  мы заканчиваем смеяться над ее ужимками,  молодая семья   располагается в плетеных креслах,   у  широкого окна  с бесподобным  видом на красавицу  Оку. 
  А я  сажусь на  высокий   стул, и завожу с Евгением Вячеславовичем  неторопливый разговор  обо всем, что приходит  мне в голову:
– У вас  много  афиш с детьми, – говорю я,  разглядывая сплошь занятые ими стены, – руководите   подростковым  музыкальным коллективом?
– А, это… – Евгений Вячеславович смотрит по направлению моего взгляда,  и  в его глазах  появляется счастье человека, сделавшего в жизни что-то хорошее.  Он   берет с камина   потертую   трубу   и   с  любовью проводит  пальцами по ее блестящим клавишам. Когда мне кажется, что Евгений Вячеславович  возьмет ноту,  он с  расстроенным  лицом кладет инструмент обратно.
– Я  профессиональный  артист и владелец   ресторана  в Москве.  Мне повезло в жизни, я смог совместить  музыкальное  призвание с увлечением – кулинарией. И к тому же  еще стать  меценатом!  На этих  афишах   талантливые дети, которых я  вывозил  на международные  фестивали. Не все они  выбились в  звезды,  но я горжусь тем, что из них выросли  хорошие  люди! – с любовью к своим воспитанникам, говорит  Евгений Вячеславович.
    Мне становится стыдно: кроме регулярных  пьянок  и  бессмысленного времяпровождения,  я про себя  вспомнить ничего  не могу. Хозяин замечает, что я стал ерзать, и толкует это по-своему: наливает водки в смешную рюмку, которая выглядит, как пробирка из  школьного кабинета химии, только с  ножкой.  Сколько в ней грамм, непонятно, но то, что мало, это точно. Я  смотрю на нее  таким удивленным взглядом, что Евгений Вячеславович,   хмыкнув, ставит бутылку рядом.  Покраснев из-за того, что меня неправильно поняли,  я отодвигаю спиртное  в сторону,  и прошу дать мне работу. Хозяин, пожав плечами,  предлагает  шинковать овощи. 
Чтобы не возвращаться к смущающей меня  биографической  теме, я спрашиваю:
– Дача у вас в хорошем месте. Как   вам   удалось   получить   участок под застройку? –  к сожалению,   вопрос  получается   у меня  не в той интонации, какой хотелось бы. Евгений Вячеславович  включает электрическую панель, ставит на нее сковородки, и только  потом отвечает:
–  Раньше тут был хутор, на котором родился я, отец, дед, и дед моего деда. Земля досталась мне по наследству. А вы подумали, что  я за нее  взятку  кому-то дал? –  он укоризненно качает головой, видимо  расстроившись от того, что  я   начинаю его разочаровывать.
– Простите, я не хотел вас обидеть! – растерянно   говорю  я. Появившаяся на лице Евгения Вячеславовича тень пропадает. Он кивает головой,  сообщая, что мир между нами восстановлен, и его лицо  опять излучает доброту.
    Разговор возобновляется    спустя минуту, когда, бросая  в кипящее масло отбивные,  хозяин говорит:
–         Раньше  я  приезжал сюда изредка, а  теперь  практически живу здесь.
 – Никогда не подумал бы, что вы местный! – говорю я,  вращая  ручку  мельницы с черным горошком.
– Это почему  же? – удивленно  поднимая брови, говорит  Евгений Вячеславович.
– Выглядите  слишком интеллигентно! – смеюсь я.
– Разве можно   судить о людях   по их внешнему облику! – улыбается   хозяин,  определенно намекая на мой потрепанный  вид. Мы оба хохочем, после чего  он считает нужным сказать:
–          Наверное, род занятий наложил отпечаток. Но не отменил  того факта, что  вся моя родня похоронена  возле храма, на   снесенном   кладбище. – В голосе собеседника слышна грусть.
– Да, я видел могильные плиты в овраге, и понимаю ваши чувства. Соболезную по этому поводу! – искренне  говорю я.
– Я очень хочу, чтобы храм  был восстановлен. И кладбище вновь обустроено, хотя бы в форме  небольшого мемориала.  Мы  должны  иметь место, где сможем  почитать  предков! – говорит Евгений Вячеславович, и прежняя тень возвращается на его лицо, но теперь она никак не связана со мной.
  У меня возникает желание  как-то утешить хозяина в его печали. Напомнить, что у Бога все живы. Я спрашиваю:
– Верите  во второе пришествие Христа  и воскрешение из мертвых? Хотите, чтобы  в этот  час  родные  имели, где встретить Господа?
 Обычный для верующего,  вопрос вызывает у хозяина  бурную реакцию:
– Я не признаю Христа! Я  верю в обезличенного   Бога  и  считаю, что Он  является   народам в одинаковой степени.  А познается  через откровения  тех, кого  мы  называем гениями. За таковых держу, например,  Будду, Заратустру,  Конфуция.  Из наших, Толстого. Заслуга евреев, если можно так сказать, только в том, что они сумели сохранить   на бумаге ключевые моменты  своей истории.  Поскольку  у  других  этого так хорошо    не получилось,  мы вынуждены  принимать жидовскую   точку зрения на Божественный промысел, –  резко  произносит  Евгений Вячеславович,  выкладывая    на мою тарелку жареное мясо с гарниром.
– Странные вещи говорите! Без Христа и  Библии  у нас не будет полноценного понимания Бога и всеобъемлющей  религии!  Возможны лишь  культы, вроде  поклонения  мертвым   в древнем Египте! –  говорю я, беря в руки вилку,  хотя,  после услышанного,  кушать расхотелось.
– Почему вы так утверждаете? – возражает хозяин,  включая  духовой  шкаф, –   у нас сейчас есть то, что мы называем «русским миром». Это огромное  цивилизационное  наследие, созданное трудом многих славянских поколений. Причем,  сюда входят и технические труды  на русском языке. Чем не св. предание, которому, на мой взгляд, можно и нужно поклоняться?
– И  как вы представляете  службу  «русскому миру»? – удивленным  голосом спрашиваю я, –  развесим в храме  портреты  великих  соотечественников,   и будем  петь им  хвалебные оды?
– В том  числе, и это! Но больше восхвалять   Бога, который дал нам самую большую   территорию  и наше, особенное, русское  самосознание. На данный момент это важно, как никогда! Живем  в эпоху  дикой миграции, которая   перемешивает не только  народы  -  расы! А ваш  еврейский  Христос  является главным движителем  национального экуменизма, что  мне  и  не нравится в нем. В  Его горнем  Иерусалиме нет народов,  одни только  «братья» и «сестры» Христовы. Однако  почему в посмертии  именно  иудейская столица, пусть  и очищенная от греха,  должна быть русской землей обетованной?  Хай, евреи туда стремятся!  Мы, как племя,   силой духа выше  других племен. Поэтому имеем право на  собственный  удел в Раю,  где  будем к  Богу ближе, чем все остальные.
–   Фактически вы предлагаете  грубое язычество! Так у  вас  следует ожидать  лжепророков  и «научных» открытий о  жизни  после смерти,  подтверждающих  особую,  «русскую» точку зрения на этот вопрос. – Запальчиво говорю я, – поймите, это, самое что ни  на есть,  богоборчество!  Вы хотите  заменить религию спасения человека   на  националистический суррогат, основанный на гордыне  «мы – русские, и поэтому Бог с нами». Только  как вы  представляете продвижение  этой идеи   в массы? Запретите  православие, как  когда-то  коммунисты, и  заставите  граждан  следовать   «истинной религии»  при помощи  нового   государственного  инструмента – искусственного интеллекта?   За  баллы   лояльности,  дающие доступ к  социальным благам, и позволяющие   подниматься по  карьерной  лестнице?  А главой   «церкви русского мира», будет, разумеется,   «демократически» избранный  президент  всея Руси?
–         Знаете,   я считаю, что методы у коммунистов были правильными, но  их  идеология  примитивна.  К тому же,  очень торопились. Поскольку  христианскую службу совершают на Руси  тысячу лет, и  люди  привыкли к ней, я думаю, пусть пока останется. Она сама, естественным образом,   трансформируется  в обряд,   отвечающий    современным русским чаяниям.  Что же  касается нашего президента, то да, категорически,  главой  обновленной  церкви должен быть  он!  Его, в отличие от   потерявшего  значимость  патриарха, выбирает весь народ, и  прямым голосованием.  А не кучка  «уполномоченных» на «соборе»,  который      больше  похож  на   сходку заговорщиков с заранее утвержденной повесткой дня, чем на собрание св. душ!  –  С горячностью,  выстраданной долгими размышлениями, говорит Евгений Вячеславович.
  Слова гостеприимного  хозяина вызывают у меня уныние. Я думаю, что  имеется  некая закономерность:  вызывающий у меня отвращение Олег хочет разрушить храм, чтобы   на его месте создать   капище,   а Евгений Вячеславович, к которому я всей душой расположился,  желает восстановить храм, но в сути для той же цели, что и Олег.   Они оба, несмотря на то, что у них противоположные  жизненные ценности, мечтают  искоренить христианство на земле русской.  Неужели и правда  наша  православная  церковь стала в 21 веке  «тормозом русского прогресса»?
    На мой взгляд,  лишь в одном Вячеслав Евгеньевич   прав –  авторитет церкви высок,  когда  среди  современников есть святые люди, с которыми знаком не понаслышке, а лично.  Доверяясь   их  выбору православия, признаешь  церковь и ее патриарха духовным вождем  народа. Но святые люди  возникают только в обществе себе подобных. Получается замкнутый круг: если нет хотя бы одного преподобного, то и других не будет.  Либо Бог Господь смилостивится  и пошлет нам пророка, способного  вывести нас на путь веры. Однако мне кажется, что   без нашей молитвы, это вряд ли произойдет.
  Но где мое место  этой ситуации? Ведь  если я считаю себя частью церкви, то для  ее торжества должен  жить, как истинный христианин.  Но я,  не живу так! Не   даже  как Евгений Вячеславович, с его заботой о чужих детях. Поэтому  мои слова не имеют силы, и убедить кого-либо в своей правоте  я  не смогу.  Лишь впустую молю воздух языком, своей немощью укрепляя  противников церкви.
           От осознания  своей никчемности   я так огорчаюсь,  что мне хочется заплакать.  А хозяин снимает рукавички,  защищающие его  руки от огня, и, осмотрев  стол, занятый доверху наполненными тарелками, грустно говорит:
– Ну вот, сейчас это  доедим, и будем готовить ужин!
    Услышав о его  планах,  закормленная до отвала  молодая пара, шевельнувшись в своих креслах, издает слабый  стон.  А  их объевшаяся собачка  роняет голову  на пол и жалобно смотрит на нас. Я вдруг  понимаю, что, оставаясь тут,  могу серьезно  пострадать желудком. Поэтому, сделав крайне озабоченное лицо, заявляю, что мне  необходимо к   Анатолию Степановичу. У него во дворе  стоит моя ГАЗель,  она ему  очень мешает.
            Евгений Вячеславович   долго уговаривает меня остаться:  не хочет терять едока.  Хозяин надеялся, что я буду кушать, пока он не отвезет меня обратно.  Но я решительно отказываюсь от дальнейшего застолья и заявляю, что пойду в Настино  пешком.  По верху оврага это будет даже  быстрее, чем возвращаться  прежним маршрутом на  «Ниве».
             Евгений Вячеславович  все-таки придумывает, как  избавится от  еды: он складывает ее  в прозрачные  боксы, и, провожая  меня до калитки, уговаривает взять с собой. Не желая обидеть его, я соглашаюсь.
             Уже перед самым расставанием  Евгений Вячеславович  неожиданно говорит:
– В понедельник   к храму  прораб приедет. Я заключил договор со строительным трестом на восстановление, и уже полностью оплатил счет. Так что встретьтесь с ним, пожалуйста,  и  сообщите   ваши пожелания. Чтоб потом  недоразумений  не было!
             Я теряюсь и не знаю, что на это  сказать. Что я надумал отойти от дел,  а  другому человеку, прежде чем действовать,  нужно взять   благословление  у епископа?   Но Евгений Вячеславович  так  искательно смотрит мне в глаза! Словно   хочет увидеть в них одобрение, но не мое, а  Христово.   И это,  несмотря на его отрицание православия  и  веру  в  «русский  мир»!  Я вдруг понимаю слова о том, что  русский человек принял христианство на ментальном уровне и уже не может  жить вне его. Я краснею от того,  что в моих глазах  нет нужной   искры божьей, и  неожиданно для себя соглашаюсь на встречу с прорабом.
            По пути в село тропинка  ведет меня  через высокие,  терпко пахнущие, волнуемые  ветром,  травы русского поля.   Они ласкают  меня  касаниями,  как родного, и будто за что-то  благодарят ….