А. Глава первая. Главка 2

2


     Мой дядя был удивительным человеком. Он собирал игрушки, самые обычные игрушки, но у него их было так много, что в это почти не верилось. Мне трудно понять коллекционеров, возможно, из-за моего неумения делать что-либо кропотливо и долго, но тогда, в детстве, не было ничего более чудесного, чем наши с родителями редкие – ах, какие редкие! – визиты к дяде. Они с моим отцом находились в натянутых отношениях, потому что дядя был против брака своей сестры, и отец ему этого так никогда и не простил. Тогда мне, конечно, не было до их проблем никакого дела, я с упоением ожидал того счастливого дня, когда мы поедем к дяде, и мне снова разрешат остаться в его “игрушечной комнате”.
     Поразительная то была комната! Дядя и сам немного вырезал из дерева, и игрушки, сделанные его собственными руками, всегда занимали самое видное место. Их было необозримое множество, всех этих солдатиков, машин, кукол, паровозов, зверей, птиц, роботов, они занимали все полки, столы, стулья и пол, громоздились друг на друга и казались до крайности, до неприличия живыми. Мне не разрешали ничего трогать – но в том и не было никакой необходимости. Просто сидеть там, посредине комнаты, на полу и смотреть, пожирать глазами всё это неисчислимое богатство было более чем достаточно. Возможно, именно с тех пор в самой глубине моего существа и живёт вера в чудо, глупая, нерациональная и всё-таки очень нужная.
     Да, игрушки были не просто игрушками, они словно освобождали для иной, неведомой жизни. Дома у нас их почти не было, а мои старые, большей частью уже поломанные, переходили по наследству Юле, и потом мне было уже смешно наблюдать, как она с неподдельной серьёзностью наряжала моих облезлых пожарных в сделанные ею самой из старой одежды платьица… Но странное, невыразимое впечатление, которое раз и навсегда оставила во мне дядина коллекция, не позволяло смеяться в открытую. То было что-то сродни религии, чувству покоя и теплоты, благодаря которому наши детские воспоминания бережно хранятся в самых укромных уголках души.
     Я бы не смог стать похожим на дядю. Он словно так никогда и не стал взрослым – не в том смысле, какой в это принято вкладывать, он просто смотрел на мир совсем не так, не так, как принято у серьёзных, практичных, взрослых людей. Дядя был особенным, и я тогда, в детстве, очень его любил, а потом, наверное, вырос и сам, как делали почти все, и дядя стал мне уже неинтересен и непонятен. Мы почти не общались несколько лет перед его смертью. Он окончательно рассорился с моим отцом и жил очень уединённо. Известие о его кончине почти не всколыхнуло воспоминаний. Странным казалось лишь то, что дядя завещал свою квартиру именно мне, то есть странным именно из-за правильности такого шага. Именно так и стоило поступить, так подсказывал здравый смысл. Всё это было несколько неожиданно, но давало возможность наконец-то освободиться и встать на ноги. Жить с родителями я больше не мог.
     Мои родители… с ними очень трудно было найти общий язык. Отец – молчаливый, крупный человек, напоминавший какого-то первопроходца, всегда озабоченный и с железными принципами. Принципы! От них немало пришлось пострадать нам с Юлей. Отца невозможно было сбить с панталыку. Уж если он что-то для себя решал, все вокруг должны были повиноваться беспрекословно. Моя мать, бледная острая фигура которой никак не соответствовала покатым формам мужа, за долгие годы привыкла не противоречить, покоряться и всё-таки делать по-своему. Благородное искусство, в совершенстве освоенное женщинами! То было постоянное, неизбывное противоборство воль, характеров и убеждений, глухое, незаметное и совершенно не оставлявшее времени на детей.
     Возможно, именно поэтому мы с Юлей стали так близки. Она была на четыре года младше, но это совсем не чувствовалось. Удивительное взаимопонимание! С полунамёка, с полуощущения, когда можно быть уверенным, что каждая твоя мысль найдёт отклик и взрастёт в сердце другого так же буйно, как она взрастала в твоём. И озорной взгляд, брошенный из-под опущенных ресниц, который, незаметный для окружающих, подтверждал то самое блаженное “заодно”, – залог от одиночества – заодно друг с другом, а значит и с миром. Не знаю, что бы я делал без неё. Отцу всё это не нравилось, он словно ощущал заговор против себя, но ничего не мог поделать. Да то и был заговор, молчаливый и тайный, позволивший мне уже тогда в полной мере понять, как необходимы близкие люди. Юля долгое время оставалась моим единственным другом, а единственным настоящим была всю жизнь. Именно из-за неё переезд в дядину квартиру стал тяжёлым шагом – и именно с того момента всё необратимо поменялось…