лето в новороссийске часть четвертая

                Л Е Т О   В   Н О В О Р О С С И Й С К Е
          (ч а с т ь   ч е т в е р т а я)



Другое дело кафе и рестораны. На весь город в ту пору было
всего два ресторана, "Прибой" на центральной улице Советов и "Волна"
на старом морском вокзале, почти не посещаемый из-за своей
отдаленности от центра города.

Однажды днем, скорее чтобы спрятаться от жары, чем из-за
чувства голода, мы зашли в него пообедать.

Две тоскующие без посетителей официантки накинулись на
нас.

Е.Н. всегда хотела, чтобы в публичных местах окружающие
видели во мне, ее спутнике, кавалере мужчину, а не мальчишку и
поэтому считала необходимым, чтобы, согласно этикету, в общение с
официантом вступал я.

К этому я был готов, поскольку мы с двоюродным братом
Юркой уже были завсегдатаями всех питейных заведений города.

Та, что постарше, принимала заказ, а молоденькая подносила
блюда к нашему столу.

Запомнились в заказе шпроты и черная икра, причем, ни то,
ни другое в те времена отнюдь не было редкостью и уж тем паче
не считалось изысканным продуктом.

Содержимое большой банки шпротов официантка вывалила
на наших глазах в глубокую тарелку.

То что она поставила на наш стол напоминало не шпроты,
а только что порубленные, но еще не уложенные в аккуратные
поленницы дрова.

А во второй такой же тарелке тускло поблескивала
набросанная отдельными твердыми комьями паюсная икра с
зеленоватыми лужицами жира.

Вообще, царством черной икры в наших краях сроду
признавались Кубань и Приазовье.

А в Новороссийске знатоки и сами рыбаки жаловали икру
лобанью, нежную и более редкую.

Ее засаливали в собственной пленке, которая предохраняла
от порчи и надолго сохраняла вкусовые качества этого деликатеса.

Надо сказать, что и значительно позже в ресторанах города
закуску подавали очень нескупо.

Уж если, к примеру, вы заказали сыр, так сразу приносили
граммов 300 продукта, порезанного на откровенные куски кубической
формы.

И никаких излишеств в виде полупрозрачных, чем тоньше,
тем аристократичней, ломтиков, к чему привык столичный
ресторанный бомонд.

Кстати, когда я попал во Францию в семидесятые годы, то
был удивлен тем обстоятельством, что сыр в этой стране подается
не как закуска перед основной едой, а как деликатес в конце обеда.

Причем на одном деревянном блюде укладывается до
десятка разных видов сыра от очень мягких до очень твердых и
порезанных только кубиками, как у нас в Новороссийске, только
меньших размеров.

Теперь я не исключаю, что такой обычай в наши края
завезли французы еще до революции.

А тогда с категоричностью юности считал это дурным тоном
непритязательного провинциального общепита.


Однако незаметно подошел к концу наш медовый
полумесяц и все чаще мысли мои стала занимать моя будущая
студенческая жизнь, которую я представлял себе такой же беззаботной
как уже ушедшая школьная.

Е.Н. не скрывала, что ее беспокоит эта перемена и говорила
о ней с грустью.

Мы оба понимали, что ежедневного общения, как это было
в школьные времена, теперь уже точно не будет.

Единственное, что немного утешало, так это то, что первая
проходная в МВТУ находилась в десятках метров от дома на площади, 
в котором жила моя учительница со своей немногочисленной и
дружной семьей.


В нашем купе ехала старушка к своим внукам в Харьков
и мужчина лет 30-32, с которым мы выходили в тамбур покурить.

В вагоне мы всё делали для того чтобы походить на
супружескую пару.

Шли вторые сутки пути и когда я уже  познакомился близко
с соседом, во время очередного перекура в тамбуре он не выдержал
и спросил:

-Костя, если не секрет, сколько тебе лет?

Находясь в обществе рядом с Е.Н. я почти всегда опасался
этого вопроса. И скорее не за себя, а за нее.

Я хотел ответить ему, что я с тридцать седьмого года и
пускай сам считает, если ему это нужно, а ляпнул автоматически:

-Тридцать семь.

В ответ прозвучало насмешливое:

-Смотри, как ты здорово сохранился, а я тебя беззастенчиво
тычу. Извините, Константин..., как Вас по батюшке?

Я и отчество сначала назвал Леонидович, по родному отцу,
а потом вспомнил, что Федор с Ларисой меня усыновили совсем
недавно и поправился - Федорович.

Тут уж попутчик мой торопливо притушил недокуренную
папиросу и, не глядя в мою сторону, церемонно отстранившись,
обошел меня на безопасном расстоянии.

Через секунду он уже стоял возле купе проводника и в
чем-то убеждал его, кивая головой в мою сторону.

Мне стало стыдно за себя перед Е.Н., не подозревавшей
об инценденте, и перед этим симпатичным мужиком вдвое старше
меня.

Ведь я успел с ним  подружиться, а тут вдруг ни с того,
ни с сего невольно задурил голову.

Хорошо хоть, что это недоразумение случилось в самом
конце совместного пути.



Потом снова  была Москва. За пролетевшие две недели
мы стали единым целым, а здесь между нами выросла стена по
имени Гудкевич Вадим Исаевич, муж и отец родной, что называется.


От двери проходной в МВТУ до заветной двери подъезда
Е.Н. три минуты легким шагом.

И вот эта такая желанная близость часто превращалась  в
капкан, который неоднократно грозил захлопнуться.

А молодой волчонок, почти попадавший в него в поисках
лакомства ему не принадлежащего, бывал на грани необходимости
отгрызть свою воровитую лапу, чтобы только унести оставшуюся
шкуру.

И было МВТУ, где в актовом зале 31-го августа 1954 года
собрался весь первый курс факультета Транспортного
машиностроения, потом он стал называться Конструкторским.

Перед нами выступил весь в орденах заведующий кафедрой
"Автомобили", пятикратный лауреат Сталинской премии, руководитель
коллектива, создавшего самый знаменитый послевоенный
отечественный легковой автомобиль "Победа".

Это был директор ГАЗ, крупнейшего в стране горьковского
автозавода, профессор Липгарт Андрей Александрович, прирожденный
руководитель и обворожительный человек 


Начались занятия в институте. На первых же семинарах все
перезнакомились друг с другом.

Очень скоро определились компании по интересам.

Я попал в круг ребят толковых и, как всегда, выпивох. 

Мы окунулись в свободную, как нам казалось, студенческую
жизнь, что вылилось в печальные результаты первой же сессии.

А выныривать из-под водопада бурлящей вольницы не
каждому оказалось под силу.

Мне удалось, но с большим трудом. Еще и потому, что
рядом с МВТУ, буквально в нескольких шагах, живет моя любовь.

В этом кривоугольном треугольнике провел я первых три
счастливых, тревожных и пьяных месяца своей новой жизни.

Хочешь или нет, но тут же в унисон вспомнилось, что один
из нескольких маршрутов от дома до института шел через
Кривоколенный переулок.

А совсем скоро появился и четвертый угол, который
оставил в моей жизни горький осадок на все времена.


И звали эту, на первый взгляд, безобидную в своей
худосочности тщедушную фигурку с громадными голубыми глазами,
Светлана. Но об этом чуть позже.


Единственным доверенным лицом Е.Н. была Зинаида,
соседка по тридцатиквартирному коридору, незаметная и юркая.

Муж ее служил надзирателем, не помню в какой-то из
двух тюрем, располагавшихся неподалеку, то ли в известной
Лефортовской, то ли в еще более популярной в городском
фольклоре Матросской Тишине.

Не знаю уж за эту ли его работу или еще за что, но Зина
люто ненавидела своего супруга.

Мне тогда казалось, что она была абсолютно уверена в
том, что каждая жена просто обязана ненавидеть своего мужа и, по
возможности, изменять и изменять ему.

Вероятно, именно поэтому она была солидарна с Леной 
в ее измене со мной своему Вадиму.

Я удирал к Е.Н. когда  домработница  уводила гулять ее
трехлетнюю дочь  под чахлые три-четыре тополя в их дворе.

Вадим Исаевич работал преподавателем в Академии
химзащиты, располагавшейся в полусотне метров от их жилья.

Обедал  он всегда дома, но являлся в разное время,
сообразно со своим расписанием.

А я, теперь уже быстроногий первокурсник, проводил
ежедневно, согласно своему расписанию, те же 8-10 часов тоже
ежедневно и ровно на том же расстоянии, что и Вадим Исаевич.
 
Только на противоположной стороне той же самой 2-ой
Бауманской улицы.

Мы с ним часто встречались, когда он бегом сопровождал
свой взвод в парк МВО для занятий физподготовкой, как это
называется у военных.

На бегу, так как я тоже бежал на свои занятия, мы с ним
приветствовали друг друга и перебрасывались парой слов.

На всех значимых лекциях я вынужден был отсиживать,
чтобы конспектировать материал.

Но как только подходило время ОМЛ, "Основ
марксизма-ленинизма", я бежал к  телефону-автомату на Красной
площади, чтобы разведать домашнюю ситуацию у Е.Н.

Красной площадью многие поколения студентов МВТУ
называли, а, может быть, и сейчас называют, место на втором
этаже старого корпуса, откуда расходятся три длиннющих коридора
в другие корпуса, и где располагалась профессорская столовая с
официантами и коньяком.

Так вот, если все сходилось, я смело шел к цели.

Тогда я не задумывался над тем, откуда в их каморке мог
появиться личный телефон, чрезвычайно редкая вещь в те годы.

А все дело было в том, что их молодую семью курировал
ее отец, заслуженный человек, генерал-полковник авиации.

О его дружбе с маршалом авиации Евгением Савицким,
коллегой по службе и соседом по ведомственной даче в Монино,
вотчине верхушки военной авиации, я узнал, когда Е.Н. пригласила
туда нас с Сашкой Рапопортом сразу после экзаменов.


Ленино и зинино окна выходили на противоположные
стороны дома.

Если Вадим располагал временем он шел на обед дальней,
но зато асфальтированой чистой дорогой и попадал в зону
наблюдения жены надзирателя, притаившейся за тюлевой
занавеской окна своей комнаты.

Если же торопился, то протискивался, рискуя сорвать
майорские погоны, через дырку в ветхом, утыканном торчащими
гвоздями заборе, начинающемся прямо от здания Центрального
Архива Красной Армии.

И, балансируя по загаженной тропинке, через минуту
уже был у своего подъезда, оказавшись под прицелом
собственной жены.

Таким образом, соблюдался принцип кругового
наблюдения за действиями противника, самый эффективный
из практики военного искусства и соблюдения тюремного режима
тоже.

Работал он довольно надежно, но однажды все-таки
случился сбой.

До назначенного времени обеда хозяина дома было
еще целых сорок минут и у меня как раз начиналась лекция
по ОМЛ в потоке из восьми групп, которую смело можно, а в
данном случае, нужно пропустить.

Даже если придет замдекана Полунгян с проверкой
посещаемости староста группы Андрюха Дороднов, мой друг
и компаньон по выпивкам, всегда сможет скрыть мое
отсутствие в  студенческой массе.

Я позвонил  и тут же помчался по круто поднимающейся
в горку 2-ой Бауманской улице с прежним неторопливо
деревенским названием Коровий Брод.

Через несколько секунд я уже сдерживал свое бурное
дыхание в ее объятиях.

Под розовым шелковым халатом ничего не было и это
не только возбуждало, но все еще и не переставало смущать меня.

Ждать я не мог ни доли секунды. Меня лихорадило, а
пуговицы сопротивлялись и выскальзывали из пальцев.

Ведь "молнии" в этой части брюк появились несколько
позже.

Думаю, вы догадались, что я имею ввиду только застежку,
и ничего более.

Брюки я не снимал с себя, потому что для этого нужно
было расшнуровывать и снимать ботинки.

Е.Н., не снимая халата, ах, как предусмотрительна
она бывала, устраивалась поперек дивана.

А я привычно приспускал брюки.

Вдруг в трех метрах от нас, в их малюсенькой прихожей,
раздался лязг ключа, нетерпеливо ворочающегося в замке
коридорной двери.

-Это Вадим!

Она взлетела, показала жестом на себе, чтобы я подтянул
брюки, толкнула меня на диван и ринулась к двери, кинув мне на ходу
подушечку-думку на то место, которое в русских деревнях называют
"причинным".

Движения ее были скупыми, автоматически выверенными,
как у тигрицы, готовящейся к решительной схватке с переминающимся,
готовым на всё противником.

Опустив глаза и придерживая локтями расползавшиеся в
поясе брюки я сложил руки на подушечке, как истовый прихожанин
в католической церкви на своем молитвеннике.

-Вадим, ну почему ты не предупредил меня, что будешь так
рано, я ведь не успела купить тебе томатную пасту к котлетам.

-Вот авоська, вот майонезная баночка, вот деньги. Возьми
сколько войдет,- прерывающимся голосом распорядилась она.

И отправила мужа в магазин, который находился в 15 минутах
ходьбы от их дома, рядом с метро Бауманская.

Да 15 минут обратно, вот и весь его обеденный перерыв.

В этот день мы оба остались голодными,  Вадим и я.

Как только стих цокот подкованных сапог я помчался через
дырку в заборе на начерталку, к которой еще надо было приготовить три
циркуля - крон, большой, балеринку, линейку и остро заточенный
        мягкий карандаш "2В".


        продолжение:http://www.proza.ru/2019/03/03/304