21.08.2017
Эвелина Скайлер ©
========== Глава 1 ==========
Моя история начинается в последних числах марта. Если память не изменяет, то это было двадцать седьмое число. Помню только то, что было очень холодно. В это время на Восточном побережье никогда не приходилось ждать жары, но сегодня было слишком прохладно. С океана дул ветер, пронизывающий до костей, кажется, температура упала ниже сорока градусов . Но кое-что абсолютно не вписывалось в пейзаж этого мартовского дня — на небе не было ни единого облачка, светило яркое солнце. Тогда мне даже показалось, что все это немного неестественно, как будто такой погоды вообще не может быть, хотя, если задуматься, в ней не было ничего необычного.
Впрочем, в тот день мне многие вещи казались какими-то не такими, какими им полагалось быть. Даже со мной было что-то не так. Правда, в отличие от погоды, я мог назвать причину своего «не такого» состояния. Я ужасно нервничал, даже не так — я был в ужасе.
Знаете, бывает такое состояние, обычно перед какими-нибудь важными событиями вроде экзаменов или женитьбы, когда ты настолько сильно волнуешься, что порой даже забываешь, как дышать, голова немного кружится и еще потеют ладони. У меня было именно такое состояние. Моментами мне даже казалось, что все это — всего лишь сон и я скоро проснусь в своей кровати, ничего этого не будет. Но нет, все происходило на самом деле.
Исходя из моего рассказа можно решить, что все начинается с того, что в холодный, но солнечный мартовский день меня запер в подвале маньяк-психопат, что и стало причиной всех моих переживаний. Это не так, даже если мне и была суждена встреча с маньяком-психопатом, то назначена она была явно не на сегодня.
В этот день, двадцать седьмого марта две тысячи семнадцатого года осуществилась мечта всей моей жизни, я достиг поставленной цели. Знаю, звучит пафосно, но это действительно было так. Всю свою жизнь я шел к этому дню. Каждое утро я просыпался с мыслью о том, что когда-нибудь этот день обязательно настанет. И вот он!
Что я могу сказать? Я представлял его несколько иначе. Думал, что это будет что-то грандиозное и фееричное. Шестилетняя версия меня нафантазировала еще кучу всего насчет этого дня, но так или иначе в списке тех фантазий не было пункта «безуспешно пытаться вытереть влажные руки о ткань брюк несколько минут подряд».
Так странно было понимать, что это тот самый день. С одной стороны, было грустно из-за того, что все происходило не так, как я себе представлял, но виной этому был скорее не сам день, а мои завышенные ожидания. И все же я был рад, правильнее было бы сказать, что я был удовлетворен. Как ни крути, у меня получилось. Я даже почувствовал гордость за самого себя.
Правда, все положительные аспекты сегодняшнего дня, точнее пока еще только утра, на этом заканчивались.
Я не зря вспомнил про то, что день еще только начался. Может, дальше все пойдет так, как я себе представлял. Все будет хорошо.
Тогда я еще не знал, что слово «хорошо» меньше всего стыкуется со всеми событиями, произошедшими со мной в ближайшее время.
Что это был за день? Почему он был так важен для меня?
Это был первый день на новой работе. Работе моей мечты.
Пожалуй, стоит сказать пару слов о том, с чего все началось. Это произошло почти двадцать лет назад, вообще восемнадцать, но это не столь важно. Мне было пять лет и тогда я первый раз в своей жизни полетел на самолете. Это было осенью, в конце октября. Тогда в Нью-Йорке несколько недель подряд шли дожди, а солнце будто вообще забыло о существовании этого города. Тогда мои родители Анна и Джон решили, что было бы неплохо слетать отдохнуть в Калифорнию. Из всей поездки я мало, что запомнил, разве что карусель на пляже, но полет — он остался в моей памяти навсегда.
Помню, когда самолет поднялся над облаками и я увидел солнце, это было незабываемо. Оно было таким ярким и близким, казалось, что до него можно было дотронуться руками.
В Лос-Анджелес мы прилетели уже за полночь. Последний час полета из иллюминатора открывался вид на звезды и полную луну. Это впечатляло. Почти весь полет я сидел, уставившись в окно, родители даже спросили у меня, все ли в порядке.
Тогда во мне и зародилась мечта стать пилотом гражданской авиации.
Для меня эта профессия была чем-то невероятно захватывающим и романтичным. Меня привлекал даже не сам процесс управления самолетом, меня привлекало небо. Оно никогда не бывало одинаковым, но каждый раз было необыкновенно красивым. Пушистые белоснежные облака, лиловые закаты и тысячи звезд. В небе не было места проблемам, там всегда светило солнце. Романтика.
С тех пор я каждый раз, поднимая голову вверх и глядя в небо представлял, как буду сидеть за штурвалом самолета и видеть все это с высоты тридцати тысяч футов . Еще тогда, в детстве я понял, что это мое предназначение.
Родители весьма скептически отнеслись к моему увлечению авиацией. Мама и вовсе считала, что это всего лишь детские мечты и, что все скоро пройдет. Она ставила это наравне со своим детским желанием стать актрисой и папиным полететь в космос. Я тогда искренне не понимал, почему вместо этого мама всю жизнь проработала официанткой, а папа был инженером, ведь эти профессии куда менее интересное занятие, чем съемки в кино и полеты в космос. Мне говорили, что я пойму это когда вырасту.
Правда, я ничего так и не понял. Шли годы, но моя любовь к небу и авиации не уменьшалась, наоборот, она становилась все сильнее.
Когда у меня были какие-то проблемы или же просто плохое настроение, я садился на метро и ехал в Куинс. Выходил на станции возле аэропорта Кеннеди и смотрел, как взлетают и заходят на посадку самолеты.
Когда мне было восемнадцать, и я окончил школу, мама утверждала, что я должен был пойти учиться на инженера, она считала, что эта профессия идеально мне подходит. Анна говорила, что глупо жить детскими мечтами, пора реально смотреть на вещи.
Я действительно реально посмотрел на эту ситуацию и понял, что если не пойду учиться на пилота, то никогда себе этого не прощу. К тому времени я уже понимал, что эта профессия далеко не одна сплошная романтика, это, в первую очередь — огромная ответственность. Я понимал, что мне придется нести ответственность за несколько сотен человеческих жизней на борту, понимал, что, если что-то пойдет не так, мне придется сделать все возможное, чтобы никто не пострадал. Я все это прекрасно понимал, но меня это не останавливало. Несмотря ни на что, в профессии летчика было много романтики, которой мне так хотелось.
Я ослушался мать и уехал в Майами учиться. Прошло пять лет и теперь я здесь.
Мои детские мечты привели меня в кабину Боинга 737, принадлежащего самой крупной авиакомпании в США — Американ Эйрлайнс. Сегодня, двадцать седьмого марта две тысячи семнадцатого года, должен был состояться мой первый полет в роли пилота гражданской авиации. Мне удалось осуществить мечту всей своей жизни.
Логично было бы спросить, а что тогда не так?
Честно скажу, я не могу ответить на этот вопрос, по крайней мере, ответить внятно. Наверное, лишь теперь я понял, что еще не до конца готов к этому. Нет, я знал, как работают двигатели и как устроена гидравлическая система, с этим у меня проблем не было. Наверное, я не был готов к тому, что все произошло так быстро.
Кажется, еще совсем недавно я был ребенком, а теперь мне уже двадцать три. Время идет так быстро. День, когда я устроюсь в какую-нибудь авиакомпанию, казался мне таким далеким, даже вчера мне казалось, что все это наступит еще очень нескоро. Однако сегодня я уже сижу в кресле второго пилота.
А еще я боялся, нет смысла скрывать это. Наверное, моя излишняя эмоциональность была самой отвратительной чертой характера. Порой я удивлялся, как меня вообще допустили к полетам, ведь там вроде есть пункт насчет стрессоустойчивости. У меня с этим, наверное, были проблемы, но тем не менее и психолог, и психиатр согласились, что со мной все в порядке.
Какой-то конкретной причины у моего страха не было. Это было что-то среднее между «я боюсь не понравиться капитану» и «мы все умрем, потому что я обязательно сделаю что-нибудь не так».
Что касается моей боязни не понравиться капитану, то она тоже имела место быть. Точнее, я очень сильно боялся ему не понравиться. Фактически, от него зависела вся моя дальнейшая судьба. Первый месяц моей работы в Американ Эйрлайнс был испытательным сроком. И если капитан сочтет меня некомпетентным, то мне придется помахать рукой карьере в крупной авиакомпании и пойти орошать поля на кукурузнике.
И мне показалось, что я ему уже не понравился.
Джеймс Терренс — так звали моего капитана. Он меньше всего походил на человека, которого я представлял на его месте. Мне казалось, что мне придется проходить стажировку у какого-нибудь мужчины в возрасте. Ему должно было быть по-любому больше пятидесяти. Обязательным атрибутом являлись поседевшие волосы, хриплый голос и добрые, почему-то именно голубые глаза.
У Джеймса ровным счетом не было ничего общего с этим образом. Терренс был старше меня максимум лет на десять. Если бы я встретил его на улице, то никогда бы не подумал, что он пилот гражданской авиации. Джеймс был красивым, даже очень, по крайней мере, мне так показалось. Странно, правда, что я подумал об этом.
Он был довольно высокого роста, пускай и не сильно выше меня. Темные волосы, зачесанные назад, едва заметная щетина, нос с горбинкой. Но больше всего меня поразили его глаза, темно-карие, властный и даже немного грозный взгляд.
Мне показалось, что его можно описать двумя словами — строгий босс. Внешность, взгляд и то, как он разговаривает. Спокойный тон, без намека на какие-либо эмоции. Он не сказал ни одного лишнего слова. В его речи не было слов вроде «ну», «в общем» и им подобных, а еще он не сказал ни одной из тех принятых фраз типа «доброе утро» или «отличная погода». Люди обычно говорят их, чтобы расположить к себе собеседника и казаться ему более приветливыми, ну или чтобы начать беседу, но не Терренс, он говорил только по делу.
Тогда у меня сложился образ властного, самоуверенного и несколько жесткого человека. Правда, как позже оказалось, между этим образом и реальным Джеймсом было мало чего общего.
Теперь я сидел в кабине и ждал его появления. По правде говоря, он тоже должен был быть здесь, но он пошел осматривать самолет снаружи. Вообще, эта работа второго пилота, то есть моя, и я ее выполнил, но видимо Джеймс решил, что следует все перепроверить. Он не доверял мне, хотя, надеюсь, что это нормально. Я первый день на этой работе и опыта у меня маловато. Я, на месте капитана, тоже бы не доверял себе, пока не убедился, что я хоть немного разбираюсь в самолетах.
Глядя на меня, сложно было сказать, что я взрослый ответственный человек. Да, мне было двадцать три, но по каким-то неведомым причинам я выглядел моложе, пускай и не сильно. Спасибо надо было сказать моей внешности. Слишком светлые, почти белые волосы, многие думали, что я их крашу, это было не так. Челка, я зачесывал ее назад, но она постоянно спадала на лоб и мне приходилось ее убирать. Этот незамысловатый жест вошел у меня в привычку еще со времен старшей школы. Кажется, я специально ее не отрезал, чтобы так делать.
А еще, у меня постоянно был печальный взгляд, не знаю, что послужило тому причиной, но почти все, с кем мне довелось пообщаться, отмечали эту особенность.
Короче, да, светлые волосы, серые глаза. Мне всегда казалось, что я выгляжу жалко. Впрочем, так оно и было.
Неудивительно, что Джеймс не испытывал ко мне доверия, как к профессионалу. Кто бы что не говорил, люди судят по внешности. Мне было жизненно необходимо доказать ему, что я все же что-то из себя представляю. Или, хотя бы, просто показать себя достойно.
Дверь кабины открылась с характерным звуком. Я сделал вид, что сосредоточенно рассматриваю приборную панель.
— Все в порядке, — сказал Джеймс, садясь в кресло слева.
Я на это ничего не ответил, хотя мог бы возмутиться тому, что я и сам видел, что все в порядке. Но я бы никогда такого не сказал.
— Мистер Митчелл, — обратился ко мне Джеймс. — Вы готовы к полету?
— Да, — кивнул я.
Как раз в этот момент челка упала на лоб и мне пришлось откинуть ее назад. Терренс все это время пристально наблюдал за мной, стоило мне поднять на него взгляд, он тут же отвернул голову. Это показалось мне странным.
— Мистер Митчелл, первое время вы будете отвечать за связь с диспетчером и показания приборов, а потом может и за управление самолетом, — сказал Джеймс.
Он делал вид, что изучает чек-лист , но я чувствовал, что он смотрит на меня, пускай и не удосужился проверить это. Мне не хотелось случайно встретиться с ним взглядом.
Мне казалось, что его неприязнь ко мне росла с каждой минутой, пускай я не давал для этого повода, а он никак не показывал, что я ему неприятен. Я пытался списать все это на мое больное воображение, получалось плохо. Чувство того, что Терренс имеет, что-то против меня преследовало еще где-то до середины полета.
На самом деле, я понравился Джеймсу с самых первых минут нашего знакомства, только я об этом еще на знал, а он это не показывал.
Потом ситуация улучшилась. До вылета оставалось двадцать минут, и я понял, что нужно забыть обо все этой ерунде, не нервничать и не пытаться угадать, что думает обо мне Джеймс. Нужно было просто сосредоточиться на работе, так я и поступил.
Когда мне было пять лет я впервые полетел на самолете из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Мой первый полет в роли пилота пройдет по тому же маршруту, символично не так ли?
Сегодня, так же, как и тогда мы должны были вылететь из аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке и через шесть часов пятнадцать минут приземлиться в Международном аэропорту Лос-Анджелеса.
До вылета оставалось чуть меньше десяти минут, все предполетные проверки были выполнены, диспетчер дал разрешение на движение по рулежной дорожке, мы медленно двигались по направлению в полосе. Всеми силами я старался успокоиться и не нервничать, но сердце бешено колотилось в груди, и я с этим ничего не мог поделать.
Только теперь было не столько страшно, сколько волнительно. Знаете, это приятное волнение, предвкушение чего-то приятного, это было оно.
На полосу, с которой мы должны были взлетать только что приземлился немецкий Боинг. Говорят, что вечно можно смотреть на воду и огонь, я был готов вечно смотреть на взлеты и посадки самолетов, это завораживало.
И вот он, тот самый момент — взлет. Получив разрешение от диспетчера, мы выехали на взлетную полосу. Джеймс увеличил тягу двигателей до максимума, и мы начали разгон.
Я вцепился пальцами в подлокотники, так сильно, что костяшки побелели. Старался дышать ровно, но получалось плохо, все это было слишком волнительно. Джеймс бросил на меня непонимающий взгляд, но я не придал этому значения.
Полоса подходила к концу, еще пару секунд и шасси оторвались от земли. И пускай взлет самолета — это чистая физика, было в этом что-то волшебное.
***
Спустя какое-то время мы набрали нужную высоту. Джеймс включил автопилот и, глубоко вздохнув откинулся на спинку кресла. Теперь на ближайшие пять с небольших часов мне предстояло провести с ним в кабине. Кажется, уже можно было снова начинать волноваться.
Первые десять минут мы просто молчали, тишину нарушали лишь редкие переговоры с диспетчером, но потом, Джеймс все же предпринял попытку завязать диалог, за что я был ему безмерно благодарен, потому что молчание давило и угнетало.
— Мистер Митчелл, — начал он.
Кажется, Джеймс не знал, что говорить, поэтому я взял инициативу в свои руки и попытался хоть как-то разрядить обстановку.
— Можно просто Эван, — сказал я, постаравшись улыбнуться, но вышло как-то кривовато.
— Что не любишь свою фамилию или уважительное обращение? — усмехнулся Джеймс.
Одна эта фраза и его очевидно поддельная улыбка заставили образ «строгого босса», сложившегося у меня в голове пошатнуться. Это прозвучало совсем не официально и «не по делу». Всего одна фраза дала мне надежду на то, что мои первоначальные представления о Терренсе не оправданы. Впрочем, я не должен был удивляться, мы ведь знакомы где-то два часа, и я никак не мог знать, какой Терренс человек, на самом деле.
— Не то, чтобы, просто, когда ко мне обращаются по имени, как-то спокойнее, — ответил я.
— Да, я тебя понимаю. Когда к тебе вдруг начинают обращаться по фамилии ты чувствуешь себя старым, не так ли?
— Есть немного, — пожал плечами я.
Между нами, снова повисло неловкое молчание, но теперь я чувствовал себя намного спокойнее. Мое мнение о Джеймсе с этого момента начало меняться. Хотя тогда, я себе даже не мог представить то, что буду думать о нем, спустя всего пару недель. Тогда еще было все относительно нормально.
Молчание длилось недолго. В кабину вошла стюардесса. Она была единственным членом экипажа, кроме Джеймса, которого я запомнил. Старший бортпроводник — Жанет Эшелстоун. Ей было где-то за тридцать и один из ее родителей по любому был мексиканцем, это все, что я о ней знал. Как позже выяснилось, она была в разводе и встречалась с каким-то миллионером, живущим на Гавайях.
Она широко и слишком неестественно улыбнулась. Ее улыбка была слишком натянутой и неестественной. Жанет, когда улыбалась, больше походила не персонажа из фильмов ужасов, нежели на милого и приветливого человека, по крайней мере мне так показалось. На самом деле, она умела улыбаться по-человечески, но на работе она лишалась этой способности. Наверное, если бы мне приходилось постоянно улыбаться пассажирам, требующим от меня непонятно чего и всегда вести себя приветливо и сдержанно, я бы тоже разучился нормально улыбаться.
— Как проходит полет? — спросила она.
— Все нормально, — ответил Джеймс, тем самым тоном, благодаря которому у меня сложился образ «строгого босса».
Жанет зачем-то присела на откидное сидение. Тогда я еще обратил внимание на то, что она постоянно поправляла форменный платок на шее. Мне показалось, что она нервничает.
— Мистер Митчелл, — обратилась ко мне она.
— Да?
— Ничего, — замялась она. — Я пришла сказать, что это один из моих последних полетов, я увольняюсь, — улыбнулась она.
— Что выходишь замуж за своего Фрэнка? — спросил Джеймс, иронично усмехнувшись.
— Нет, за Филиппа. То есть, его зовут Филипп, а не Фрэнк.
— Мм, ясно, — протянул Джеймс.
— Что, даже не поздравишь меня? — возмутилась стюардесса.
— Чему я должен радоваться? Ты уйдешь, старшим бортпроводником назначат Сэма потому, что он здесь дольше всех остальных работает, а Сэм полный кретин. Не вижу поводов для радости.
Жанет закатила глаза, кажется понимая, что ничего не добьется от Джеймса. Я отметил то, что он не боялся высказывать свое мнение, наверное, это было похвально. Пускай я и не знал, кто из двух бортпроводников мужского пола Сэм, и почему он полный кретин, но все равно это было похвально. Хотя, говорить, что твой коллега кретин, наверное, не очень хорошо.
Жанет молча удалилась, бросив нам очередную фальшивую улыбку на последки.
— Неужели она думает, что ее личная жизнь кому-то интересна? — спросил Джеймс.
Это скорее был риторический вопрос, и я промолчал.
Следующий раз мне пришлось заговорить с Джеймсом, когда я заметил, что он смотрит на меня, пытаясь делать это так, чтобы я не заметил. Честно, меня пугали его пристальные взгляды, которые я замечал уже несколько раз за день. Что он то меня вообще хочет?
Я хотел подать вид, что я это увидел, но пользоваться стандартными приемами вроде кашля или прочистки горла не хотелось. Проанализировав то, что в принципе он не имеет ничего против меня и я спокойно могу спросить у него что-нибудь.
— Мистер Терренс, вы из Нью-Йорка?
Глупый, очень глупый вопрос. Зачем я вообще это сказал? Откуда еще он может быть, если не из Нью-Йорка. Глупо. Благо, Джеймс счел этот вопрос абсолютно нормальным.
— Неужели по мне не видно? Да из Нью-Йорка, правда родился я в Нью-Джерси, если тебе это интересно, — ответил Джеймс. — Ты ведь тоже из Нью-Йорка.
— Да.
— Это не вопрос, — усмехнулся Терренс.
— По мне видно, что я оттуда.
— Да, — пожал плечами он. — Кстати, раз уж на то пошло, то можно просто Джеймс, я ведь еще недостаточно старый.
— Хорошо, мистер… Джеймс, — сказал я. Произнести его имя было достаточно сложно, учитывая, что мы знакомы всего пару часов и он мой капитан, но я это сделал.
Но, что не могло не радовать у Джеймса была по отношению ко мне какая-то симпатия, по крайней мере мне так показалось. Впрочем, так и было.
Этот момент надолго, если не навсегда отложился в моей памяти. Он, быть может, стал одной из предпосылок к тому, что произошло со мной и с Джеймсом дальше.
Это длилось меньше секунды. Мы встретились взглядом. В его карих глазах было что-то теплое и притягательное.
Потом он резко отвернул голову и облизал пересохшие губы. Тогда я не придал этому значения.
— Эван, хотел спросить. Сколько тебе лет?
— Двадцать три, — ответил я.
Я понимал к чему он клонит. Как я в столь юном возрасте попал на работу в самую крупную авиакомпанию Америки. А если учесть, что я не выглядел даже на двадцать три, то в его вопросе нет ничего удивительного. К тому же, я не женщина, чтобы обижаться на подобное.
— Видно тебе крупно повезло устроиться в Американ Эйрлайнс.
Что я и говорил, его это заинтересовало.
— Да. Мне на самом деле повезло. Просто им срочно нужен был второй пилот с лицензией на 737-й Боинг, не будь у них этой необходимости, меня бы не взяли.
Я подумал о том, что ему тоже повезло. Все же он был капитаном и ему явно не было сорока. Ему даже дали стажера, хотя, я бы это не считал удачей. Да уж, странно звучит, учитывая, что я тот самый стажер.
Где-то на середине полета в кабине появился Сэм. Стюарт-афроамериканец, которого, по каким-то до сих пор неизвестным мне причинам Джеймс считал кретином. Он спросил не хотим ли мы чего-нибудь. Терренс попросил принести ему черный кофе с сахаром, но без молока. Я сказал, что мне ничего не нужно.
***
Мое настроение заметно улучшилось. Первый полет был хорошим. По крайней мере я хорошо справился со своими задачами и, кажется, произвел на командира достойное впечатление.
Сам Джеймс произвел на меня двоякое впечатление. С одной стороны он мне понравился, но с другой, я его побаивался. С ним было что-то не так, я даже не мог сказать, что конкретно. Но я заметил в нем по крайней мере одну странность.
Когда я только познакомился с Терренсом, я подумал, что он представляет из себя что-то вроде «строгого босса», но потом этот образ развеялся. Только вот к концу полета я убедился, что он и был тем самым «строгим боссом» со всеми членами экипажа, кроме меня. Жанет, Сэм, и та стюардесса азиатской наружности, с ними Джеймс вел себя совсем не так, как со мной. Он либо пытался как-то их задеть, либо говорил только по делу, только так и не иначе. Но со мной он вел себя не так, пытался завязать диалог, даже разрешил обращаться к нему не по фамилии. Будто это были два разных человека.
Это вызывало подозрение. То ли я вызывал у него симпатию, то ли ему от меня что-то было нужно. Первый вариант казался мне слишком бредовым, да и второй не был лучше. Поэтому я решил просто не строить догадок по этому поводу и выкинуть Джеймса из головы до следующего полета.
Что касается ответа на вопрос: «Получил ли ты то, чего так хотел от этой профессии?» — да, я мог на него ответить. Получил. В какой-то момент я понял, что небо — это часть меня и оно будет со мной, теперь уже навсегда, чтобы не случилось.
Через шесть часов пятнадцать минут мы приземлились в Международном аэропорту Лос-Анджелеса. Все было хорошо.
Потом мы поехали в отель. Сэм и стюардесса азиатской наружности, имя которой я пока все еще не мог запомнить продолжили мне сходить на ужин. Я согласился.
Азиатка рассказывала о том, что она совсем недавно переехала из Кореи в Америку. Ее рассказ сводился к тому, что ей здесь нравиться, но она скучает по дому. О Сэме мне толком ничего не удалось узнать, да я и не сильно того хотел. Я рассказал им о том, почему решил стать пилотом. Кажется, корейской стюардессе понравилась моя история.
После ужина мы вернулись в отель.
Это произошло где-то в районе десяти. Именно с этого момента начало происходить все то дерьмо.
Мне позвонили из больницы и сказали что-то вроде «Здравствуйте, вы ведь Эван Митчелл? Да? Мы вынуждены вам сообщить, Анна Митчелл…ваша родственница (они сказали именно родственница) сегодня умерла. У нее случился инфаркт. Нам жаль, примите наши соболезнования. Когда вы сможете приехать? Завтра во второй половине дня? Отлично, мы вас ждем. Еще раз примите наши соболезнования. До свидания».
Что это было? Я постараюсь объяснить.
Анна Митчелл была моей матерью. То есть как, это было не совсем правдой, точнее вообще неправдой. Она не была моей биологической матерью, моя настоящая мать была любовницей отца, но она умерла при родах, и я не видел ее ни разу в жизни. Меня воспитала женщина по имени Анна. Она никогда не уделяла мне должного внимания, не занималась моим воспитанием. О том, что я не ее родной сын я узнал в шесть лет. Она в открытую сказала, что не любит меня, потому что я не ее ребенок. Помню я тогда плакал всю ночь, это произвело на меня сильное впечатление. С тех пор я ни разу не назвал ее «мамой».
Анна постоянно была грустной и задумчивой, создавалось впечатление, что она о чем-то сожалеет. В детстве, она мне казалась унылой и занудной. Еще она закатывала истерики без повода, хотя я допускал то, что мне просто не были известны ее поводы. После смерти Джона, моего отца и по совместительству ее мужа она попыталась покончить с собой. Анна прыгнула на рельсы в метро, но работники станции успели вытащить ее до приезда следующего поезда. После этого она попала в психиатрическую клинику.
И вот сегодня, двадцать седьмого марта, в день, когда осуществилась моя мечта, она умерла.
Я положил трубку и присел на край кровати. Это было неожиданно, не более. Я никогда не любил ее, даже не считал близким мне человеком, то, как она поступила со мной в детстве, я не мог простить ей этого. Поэтому мне не было ни больно, ни даже грустно. Но это было потрясением. Сначала, я даже не поверил.
Потом я просто пошел спать, завтра нужно было рано вставать. Уснуть долго не получалось. Я был рад тому, как сегодня все прошло, но смерть Анны не выходила из моей головы. Какой бы плохой матерью она не была, она была рядом.
В какой-то момент я осознал, что теперь я остался совсем один. У меня никого не было, ни родственников, ни даже друзей, никого. От понимания этого факта я не испытывал ни отчаяния, ни грусти, вообще ничего. Но в будущем это по-крупному повлияет на мою судьбу.
Я уснул с мыслью о том, что все будет хорошо, тогда я искренне верил в это.
Это была наглая ложь.
========== Глава 2 ==========
Я проснулся с мыслью о том, что сегодня мне предстоит увидеть мою мертвую…не могу называть ее матерью, просто Анну. Воображение слишком четко рисовало в голове морг, то, как врач откидывает простынь, и я вижу ее вечно печальное, правда уже мертвое лицо.
Мне не хотелось видеть ее, не говоря уж об организации похорон, но кроме меня никто больше не мог этим заняться. Я остался последним родственником Анны, пускай и был им только по документам.
Сейчас мне жизненно необходимо было не думать обо всем этом. Прежде, чем я окажусь в морге и буду смотреть на труп Анны, мне предстоял шестичасовой перелет из Лос-Анджелеса обратно в Нью-Йорк. Я должен был быть в аэропорту через полтора часа.
На завтраке Сэм и азиатская стюардесса зачем-то опять подсели ко мне. В том, что они хотели со мной подружиться, не было ничего плохого, но мне сейчас не сильно хотелось с кем-либо разговаривать. Благо кореянка почти все время рассказывала про своего кота, которого она забрала из приюта для бездомных животных. Она говорила слишком много и быстро, ни мне ни Сэму не удалось вставить в ее рассказ ни одного комментария.
Потом, в той же компании мы пошли в аэропорт. До него можно было добраться пешком. В центр управления полетами мы пришли раньше всего остального экипажа.
Мы сели за один из многочисленных столиков, в ожидании всех остальных. Кажется, тогда я узнал, что кореянку зовут Джун. Все это время мысли об Анне не выходили у меня из головы.
Я попытался отвлечься и даже высказал свое мнение касательно того, что Трамп стал президентом, когда между Сэмом и Джун зашел разговор она эту тему. К слову, я был не сильно доволен этим.
Через минут двадцать мы оказались в самолете. Как мне и полагается, я проверял самолет снаружи. На этот раз Джеймс мне, кажется, доверял и не стал проводить повторную проверку.
Я не мог понять, почему я постоянно думал об Анне. Я ведь никогда не испытывал к ней никаких теплых чувств, в детстве мне казалось, что будет лучше, если она исчезнет. А теперь, когда она умерла, я, как бы не хотелось этого признавать, немного жалел о том, что так вышло.
Спустя несколько часов, когда я окажусь в клинике и буду разговаривать с главным врачом, я пожалею об этом еще больше.
Через пару минут я вернулся в кабину, сообщив Джеймсу о том, что все в порядке. Он молча кивнул.
Взлет прошел хорошо.
Пока мы набирали высоту, я вдруг вспомнил о том, что Анна не хотела, чтобы я становился пилотом. Ее мнение, никак не могло повлиять на мое решение, но тем не менее она предприняла попытку поговорить со мной на тему будущей профессии. Правда, я не думаю, что ей действительно до этого было дело.
Этот разговор состоялся через несколько месяцев после терактов одиннадцатого сентября. Анна сказала, что самолеты опасны и она бы не хотела, чтобы я становился пилотом. Тогда, будучи семилетним ребенком, я попытался ей объяснить, что без террористов за штурвалом самолеты абсолютно безопасны. Помню, она говорила очень много какой-то ерунды, в суть которой я даже не пытался вникнуть. В итоге, Анна заявила, что против профессии моей мечты, из-за того, что она ненавидит самолеты. Это показалось мне нелогичным бредом и я, сказав, что подумаю над ее словами пошел к себе в комнату. Над этими словами я подумал лишь сейчас, спустя шестнадцать лет, сидя в кресле второго пилота. И остался при своем — это было нелогичным бредом.
А еще Анна постоянно грустила и о чем-то жалела. Однажды, она стояла перед зеркалом в прихожей и сказала сама себе: «Я слишком многое потеряла, как же мне жаль» или что-то вроде того. Я, случайно подслушав это, спросил в чем дело. Она ответила накричала на меня и сказала, что ее жизнь меня не касается. Тогда мне было пять, и я искренне не понимал того, что твориться с моей матерью. В то время я еще считал ее таковой.
Правду я узнал в возрасте шести лет. Тогда Джон, мой папа долго не приходил домой, и Анна сказала мне, что он нашел себе очередную шлюху. А потом она мне сказала что-то вроде: «Эван, я тебя не люблю. Это не потому, что я плохая мать. Я вообще не мать. Да, ты не мой ребенок. Твоя мать шлюха, Джон изменял мне с ней, но она умерла при родах. Твой отец забрал тебя, и я была вынуждена заниматься твоим воспитанием. Мне было бы лучше, если бы тебя не было».
Я многого не понял, например, я не знал значения слов «изменять» и «шлюха», но я отчетливо понял две вещи. Первая, это то, что Анна не была моей матерью, я бы смирился с этим, если бы не вторая вещь, которую я тогда понял. Анна не любила меня и хотела, чтобы меня не было.
Это было самое ужасное из всего, что со мной когда-либо происходило. Даже все те события, которым еще предстояло произойти не были настолько кошмарны, как тот вечер. Я был ребенком, но до сих пор помню, как мне было больно.
Я бы вспомнил еще много вещей, связанных с Анной, большинство из них мне бы не хотелось вспоминать, но я бы все равно вспомнил, однако голос Джеймса отвлек меня:
— Эй, с тобой все в порядке?
— Эм, да, все в порядке, — с запинкой ответил я.
Он с недоумением посмотрел на меня, но, к счастью, больше ничего спрашивать не стал. Кажется, по мне было видно, что что-то случилось.
***
Смерть Анны была для меня, пускай и небольшим, но потрясением. Смерть абсолютно незнакомой мне сорока семилетней женщины по имени Джессика Канингем стала куда большим потрясением.
Это произошло на следующий день, после смерти Анны. Во время полета по маршруту Лос-Анджелес — Нью-Йорк. Прямо в воздухе.
Дело было так. С нами связался диспетчер и сообщил о том, что мы приближаемся к зоне турбулентности. Это была рядовая ситуация, нужно было лишь включить табло «пристегнуть ремни», ведь турбулентность, по сути, безопасна, но иногда бывают ситуации, когда лучше будет все же обогнуть эту зону. Дело не в том, что может что-то случиться, это делается исключительно ради комфорта пассажиров. Тогда была как раз такая ситуация. Диспетчер отдал приказ незначительно отклониться от курса, чтобы обогнуть зону турбулентности.
Тогда Джеймс совершил огромную ошибку, а именно доверил это дело мне. Правда, помню я обрадовался этому. Все же это был мой первый опыт управления самолетом. Нет, конечно, я и раньше это делал, много раз, но теперь я сижу за штурвалом настоящего самолета с живыми пассажирами.
Моей первый опыт управления «настоящим» самолетом был не очень-то хорошим, я бы даже сказал ужасным, если бы второй не был хуже него в миллиарды раз. Теперь я понимаю, что моей вины здесь нет, но, когда я только узнал об этом, все еще сжимая штурвал правой рукой, я решил, что я сгорю в аду за это.
А еще я немного винил Джеймса за то, что он доверил мне столь «сложный» маневр, но его вины здесь вообще не было. В произошедшем был виноват лишь один человек, он же был и пострадавшим — сама Джессика Канингем.
Все произошло слишком быстро. Когда диспетчер сказал облететь зону турбулентности, Джеймс выключил автопилот и передал мне управление. Перед тем, как взять штурвал, я проверил включено ли табло «пристегнуть ремни», оно было включено, это помню слишком четко. Потом, по громкой связи я сообщил пассажирам о том, что мы входим в зону турбулентности и им всем необходимо сесть на свои места и пристегнуть ремни безопасности. Все было сделано по инструкции.
Возможно, пусть и маловероятно, у кого-то возникнет вопрос, который будет выглядеть как-то так: «Но вы же должны были облететь зону турбулентности, зачем тогда все это?». Да, но самолет все равно могло немного потрясти, всего лишь мера предосторожности.
Между прочим, мы с Джеймсом обязаны своей свободой лишь этой мере предосторожности. Не будь всего этого нас бы посадили на пару лет за преступную халатность и больше никогда бы не допустили к полетам.
Самолет немного потрясло, ничего страшного. Если вы летали на самолете хотя бы три раза, то в один из этих полетов вам точно пришлось столкнуться с легкой турбулентностью. Никто бы не подумал, что это может привести к столь плачевным последствиям.
Как только мы вернулись на эшелон и табло «пристегнуть ремни» было выключено в кабину вошла Джун. Она была чем-то взволнована и постоянно теребила молнию на юбке. В проходе, за ней стоял Сэм и еще какой-то стюард, выглядели они примерно так же, как и азиатка — взволнованно, может даже испуганно. Я сразу понял, что случилось что-то не очень хорошее. Почему-то первой моей мыслью было то, что все они, кроме стюарда, стоящего за Сэмом, работают в эконом классе, значит неприятность произошла там. Так и было.
— Что-то случилось? — спросил Джеймс. — И почему вы все здесь, двое из вас, вернитесь к пассажирам.
Сэм и тот третий стюард развернулись ушли, оставив нас с Джун. Стюардесса сделала глубокий вдох после чего сказала:
— У нас кое-что случилась, одна проблема. Женщина… Одна женщина стояла в проходе и пыталась что-то найти в багажной полке, когда горело табло. Виктор сказал ей сесть на место, но она его не послушала. Когда мы попали в зону турбулентности и самолет затрясло она не устояла на ногах и упала. Женщина ударилась головой о неубранный столик.
На этом моменте Джун замолчала. Она была на грани того, чтобы расплакаться, ее губы дрожали, глаза наполнились слезами.
— И? — протянул Джеймс.
— Она умерла, у нее нет пульса, — всхлипнула Джун.
Джеймс вздохнул, зарываясь пальцами в волосы, после чего приказал стюардессе успокоиться.
Моей первой и единственной мыслью в тот момент было то, что я виноват в смерти той женщины. Я откинул челку со лба и закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Кажется, мой пульс участился в несколько раз. Я подумал о том, что у той женщины, наверное, была семья, дети, возможна она летела в Нью-Йорк, чтобы навестить своих родственников, только вот они ее больше никогда не увидят и в этом виноват только я.
Сейчас я понимаю, что это полный бред, но тогда мне казалось, что раз я сидел за штурвалом, то вина была на мне.
То, что я тогда испытал сложно описать словами. На меня будто вывернули ведро холодной воды, все произошло слишком резко и неожиданно.
Джун заплакала, по ее щекам катились слезы, размазывая макияж. Джеймс приказал ей сесть на откидное сидение и прекратить истерику, потом он обратился ко мне:
— Эван, сходи в салон и передай Сэму и Виктору что, они должны перенести труп в первый или бизнес класс, в зависимости от того, где есть свободные места, и проконтролируй процесс. А еще, озадачь Жанет успокоить и все объяснить пассажирам, она что-нибудь придумает.
Я ничего не ответил, продолжая смотреть в одну точку.
— Эй, Митчелл, иди в салон, — приказал Джеймс.
Я не мог ему отказать, так или иначе мне бы пришлось это сделать. Я не хотел видеть ту женщину, точнее боялся, но у меня не было выбора, и я пошел. Хотя он бы мог связаться с экипажем по внутренней связи, до сих пор не знаю, зачем он сказал мне идти туда.
Сначала я поговорил с Жанет. Она уже знала о сложившейся ситуации и придумала план по «эвакуации» мертвой пассажирки. Надо отдать ей должное, она вела себя профессионально и холоднокровно, на ее лице не было и тени эмоции. У меня в голове промелькнуло, что она чем-то похожа на Джеймса. На самом деле, у них не было ничего общего, кроме умения хладнокровно реагировать на стрессовые ситуации.
План Жанет заключался в следующем: она говорит пассажирам, что с женщиной все в порядке, она просто немного ударилась головой и ей надо полежать, на вопрос почему бортпроводники не привели ее в чувство у нее тоже был ответ — это лучше сделать в первом классе, так для нее будет спокойнее. Сэм и Виктор осторожно переносят ее в первый класс, благо там был всего один человек. Моя роль сводилась к минимуму, я должен был все это проконтролировать, правда, они и без меня справились бы.
Я не заходил в салон эконом класса, по просьбе Жанет, она сказала, что мое присутствие может вызвать подозрения у пассажиров, я с ней согласился и за всем действом наблюдал из-за шторки.
Все прошло не совсем гладко. Какой-то парень, ненамного моложе меня, сидящий рядом с мертвой пассажиркой, громко заявил о том щупал ее пульс и знает о том, что женщина мертва. Это вызвало волну недовольства среди пассажиров. Кто-то мужчина с бородавкой на лице выкрикнул то, что стюардесс нужно уволить, раз они допустили такое. Иронично, но тот же самый мужчина добровольно дал показания полиции, после которых нас отпустили. Он снял вину с меня и Джеймса, сказав про включенное табло и с бортпроводников, сказав, что они говорили ей сесть на место. Я ему, конечно, благодарен, но тогда он вызвал у меня лишь неприязнь и отвращение.
Сэм и Виктор перенесли женщину в первый класс и закрутили в синий плед с логотипом Американ Эйрлайнс.
Только тогда я смог разглядеть ее в полной мере. На вид мертвой пассажирке было около пятидесяти. У нее были длинные, ненатурально желтые волосы, на шее болтался крестик, малиновая помада немного выходила за контур губ. Я убил ее.
Я вернулся в кабину и сел в кресло. Джун там уже не было.
— Я связался с диспетчером. Мы летим в Нью-Йорк, ничего такого уж страшного не случилось, чтобы совершить аварийную посадку.
Хуже всего мне стало именно после фразы «ничего страшного не случилось», она не вязалась с тем, что по моей вине только что умер человек.
Вошла Жанет, она хотела узнать будет ли аварийная посадка. Джеймс ответил, что нет. Я попросил стакан воды. Стюардесса быстро принесла мне его.
Мне вспомнился совет из статьи, которая называлась «10 способов успокоиться» — отвлечься на что-то другое.
Из окон были видны белоснежные облака. Они были чем-то похожи на волны. Это было красиво и романтично, ради этого я всю жизнь мечтал стать пилотом. Мой первый полет прошел нормально, пускай и не так, как я представлял раньше. Однако второй полет — я убил человека. Весело. Совет из статьи не помог.
Моя рука дрогнула и вода, остававшееся в стакане, оказалась на рубашке. Джеймс удивленно посмотрел на меня, сведя брови к переносице. Думаю, он хотел мне что-то сказать, но я не дал ему этого сделать.
Быстро извинившись, я покинул кабину и заперся в туалете. До сих пор не знаю зачем, но тогда, видимо, это было жизненно необходимо.
Я смотрел на свое отражение в зеркале и ненавидел себя. Светлые, почти белые растрепанные волосы, отчаянный взгляд и мокрая рубашка — жалкое зрелище.
Я не мог сказать из-за чего конкретно мне было плохо. Чувство вины в сумме с недавней смертью женщины, которую, по крайней мере первые шесть лет своей жизни я считал матерью, возможно, точно не знаю. Мне хотелось покричать или заплакать, хоть как-нибудь избавиться от чувства вины и пережитого шока, от которого я только теперь начал отходить.
Единственное, что я мог себе позволить это облить лицо холодной водой и попытаться собраться с мыслями. Между делом, мы все еще находились в воздухе, а самолет кто-то должен был посадить. Правда, в тот раз Джеймс избавил меня от каких-либо обязанностей, кроме связи с диспетчером.
Кстати, о нем, он распахнул дверь туалета, когда я облил лицо водой и снова уставился на свое отражение в зеркале.
— К твоему сведению, двери в туалете самолета открываются с обеих сторон, — сказал он. Я это тоже знал, но не принял во внимание.
Терренс схватил меня за плечо и вернул обратно в кабину. Я, отказываясь хоть как-либо комментировать свои действия, сел в кресло. Я молчал и смотрел на облака, теперь похожие на горные вершины, пока Джеймс сам не начал разговор.
— У тебя есть всего одна попытка, чтобы объяснить мне, что с тобой происходит! — тоном «строгого босса» сказал он.
Я решил сказать все, как есть. Все равно мне нечего терять, тогда работа в самой крупной авиакомпании страны не казалась мне чем-то важным.
— Я виноват в смерти той пассажирки.
— Что за бред?!
Реакция Джеймса была предсказуемой. Любой бы подумал так же. В том числе и я, но, чтобы понять это мне понадобилось время.
— Ты не…
Он хотел сказать «виноват», скорее всего, но почему-то Джеймс не продолжил эту фразу. Тогда он смотрел на меня и в его взгляде было что-то теплое и приятное. Терренс злился на меня за эти слова, но его злость была после этого взгляда. Я хорошо запомнил его.
— Знаешь, ты можешь обвинять себя, в любых грехах, но мне не нужны проблемы. В аэропорту нас будет ждать полиция и нужно доказать ей, что мы ни в чем не виноваты. Сделать это было крайне просто и с большой вероятностью они нам поверят. Однако ели ты появишься перед ними с таким лицом, как было сейчас и будешь отвечать на вопросы с замедленной реакцией — это вызовет у них подозрение.
Я понимал, что это действительно так. Мне, как и Джеймсу не хотелось ни во что вляпаться. Пускай я был виновен в ее смерти, но мне не хотелось, чтобы кто-то кроме меня об этом знал. Хотя, я добровольно рассказал об этого Джеймсу.
Я бы мог еще долго вспоминать, как я тогда нервничал, заламывал пальцы и кусал губу, но в этом нет смысла, да и вряд ли это будет кому-то интересно. Если интересно, то я боялся и был в отчаяние. Смерть Анны и той пассажирка, все было слишком ужасно.
Мне даже пришлось всерьез запаниковать в тот день. Это было тогда, когда мы приземлились и должны были встретиться с копами и дать показания. Кажется, тогда я даже чуть не расплакался. Наверное, все же бы расплакался, если бы Джеймс не влепил мне пощечину.
Такого исхода я точно не ожидал, но все произошло так. Я понял, что не совсем могу совладать со своими эмоциями, я жутко нервничал. Сначала Джеймс просто приказал взять себя в руки, на меня это никак не подействовало, я даже не поднял на него глаза. После чего он ударил меня по лицу и сообщил о том, что если я не хочу расстаться со своей должностью, то немедленно успокаиваюсь, выхожу из самолета и даю показания полиции. А также он напомнил, что может легко обеспечить мне увольнение.
Это было непрофессионально, от него я не ожидал. Вообще я никогда в жизни не подумал бы, что кто-то прибегнет к таким методам на работе. Пускай моя паника, такой же непрофессионализм, но пощечина — это слишком.
Вообще между мной и Джеймсом сложились какие-то странные отношения с ними было что-то не так. Не знаю, что конкретно, но что-то точно было не в порядке.
Теперь я знаю, что Джеймс заехал мне по лицу из-за того, что не хотел, чтобы меня уволили. Впрочем, об этом позже.
Надо отдать должное Терренсу, такая своеобразная терапия пошла мне только на пользу, я смог вернуться в реальность и взять себя в руки.
Потом все происходило быстро: копы забрали труп, мы вышли из самолета, экипаж и пару пассажиров дали показания, нас отпустили.
Так прошел мой второй полет.
***
Ее звали Джессика Канингем, ей было сорок семь лет. Она летела из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк домой, возвращалась из отпуска. Дома ее ждал муж и трое детей. Раньше она работала журналисткой, теперь писала женские романы, сидя дома. Эта женщина умерла, как мне казалось, что по моей вине.
Анна Митчелл, женщина, которая была каким-то жалким подобием моей матери. Она была грустной, постоянно о чем-то жалела и попала в психушку, после неудачной попытки самоубийства. Она умерла от инфаркта.
Эти два события произошли с интервалом примерно в десять часов, у меня не было времени сесть и подумать обо всем. Я хотел так поступить и проанализировать все, что случилось двадцать седьмого и двадцать восьмого марта. Только вот этим планам не было суждено сбыться, и они канули в лету.
Две эти смерти были лишь началом, именно с них и начинается моя история. Все, что пойдет дальше следует отнести к заявке или как там это называется. Извините, никогда не был силен в литературе.
Продолжим. После того злополучного рейса я сел в такси и доехал до нижнего Манхеттена, где и располагалась моя квартира. По правде, это была квартира моего отца и досталась мне после его смерти, но не суть.
Оказавшись дома, мне больше всего хотелось сходить в душ, выпить виски, чтобы хоть как-то отвлечься, и пойти спать. К тому моменту я уже начал отходить от пережитого в полете, но лицо Джессики Канингем с малиновой помадой, выходящей за контур, все еще стояло у меня перед глазами. Кажется, у меня даже была мысль найти телефонные номера или аккаунты ее родственников в соцсетях и передать им свои соболезнования.
Осуществить эту затею мне не дала смерть другой женщины — Анны Митчелл. В пять я должен был быть в ее психиатрической клинике.
Уже было без десяти четыре, так что нужно было переодеться и ехать на вокзал, откуда ходили поезда. Только на них можно было добраться до больницы. Конечно, еще можно было приехать на машине или такси, но машины у меня не было, а для дальних поездок на такси я был недостаточно богат. Оставались только поезда.
Через десять минут я был на Центральном вокзале, через пятьдесят у входа в лечебницу.
Я так и стоял на ступеньках, глядя на застекленные двери. В голове вертелись мысли, что мне придется увидеть мертвую Анну. Уже второй день за день увидеть чей-то труп, круто. Потом нужно заниматься организацией похорон. Повезло, что у меня по крайней мере были три дня выходных.
Мне не пришлось ни увидеть мертвую Анну, не заниматься организацией похорон.
Когда я вошел туда, у меня сразу сложилось впечатление, что я попал в дешевый ужастик про психушку. Там был слишком белый свет, пахло лекарствами и сыростью. Бирюзовые стены давили со всех сторон, визуально сужая пространство. Проживи я в этом месте хотя бы неделю, то тоже бы сошел с ума и остался бы здесь до конца своих дней.
Я подошел к штуке, которая в отелях называется стойкой регистрации или ресепшен, как это называется в больницах я не знал. Там стояла молоденькая девушка и приветливо мне улыбалась.
Я сказал ей, что я сын Анны Митчелл. Она, продолжая улыбаться, сказала мне подождать. Тогда мне в голову пришла весьма странная мысль.
Не знаю почему, но я подумал о том, что у некоторых пациентов клиники вполне вероятно нет родственников, способных заняться похоронами, когда пациенты умирают. На кого тогда ложится ответственность за данную операцию? Наверное, этим занимается больница.
Потом ко мне подошел врач и попросил пройти с ним.
— Примите мои соболезнования, — сказал…мистер Джексон. Так было написано на его бейджике.
— Спасибо, — вздохнул я.
— Вы хотите увидеть ее? — спросил врач.
— А у меня есть выбор? — усмехнулся я.
— Да, конечно, мы можем не спускаться в морг, если вы не хотите.
У меня от сердца отлегло. Я могу не видеть мертвую Анну, хоть что-то приятное за сегодня. Я даже улыбнулся, надеюсь, мистер Джексон этого не заметил.
— Я не думаю, что хочу идти в морг, — сказал я.
Знаю, в одном месте дважды редко везет, но я решил задать один вопрос, надеясь на то, что мне все же может повезти.
— Извините, а вы, в смысле клиника, может заняться ее похоронами. Возможно, с моей стороны, это не очень правильно, но я занятой человек…
— Я вас понимаю, — перебил меня мистер Джексон. — Можете не стараться придумать оправдания, мы займемся этим.
В этот момент я почувствовал себя хорошо, как бы парадоксально то не звучало. Мне повезло, по-крупному. Я избежал того, чего очень не хотел. Это, как заболеть в день теста по американской истории, будучи в старшей школе, только намного лучше.
— Мистер Митчелл, не хочу вас задерживать, но вы должны на кое-чего взглянуть, — сказал врач.
После того, как я избежал организации похорон и последней встречи с Анной, я был готов остаться здесь на несколько часов и смотреть на все, чтобы мне не решил показать мистер Джексон. Моей благодарности не было предела.
— Мы должны подняться в палату вашей матери, вы не против? — спросил врач.
— Нет.
***
Палата представляла собой маленькую комнату с кроватью по середине и письменным столом у окна. Полагаю, у каждого пациента клиники была такая палата.
Только оказавшись внутри я понял, что мистер Джексон хотел мне показать. Стены палаты. Изначально они были светло-бирюзовыми, но в палате Анны было кое-что особенное. На стенах находились разные рисунки. Сначала сложно понять, что конкретно там нарисовано, но если присмотреться, то можно было разобраться.
Это достопримечательности из разных городов и стран. Здесь была статую Иисуса из Рио-Де-Жанейро, Эйфелева Башня, Биг Бен и многое другое. Все это было нарисовано слишком коряво и бледно и меньше всего это можно было соотнести с что-то красивым. Но меня впечатлили эти рисунки, точнее их происхождение.
— Мы не знаем зачем Анна нарисовала все это, вроде бы она ни разу не покидала Штаты. Но мы не запрещали ей этого делать. Такова политика нашей клиники, мы разрешаем пациентам делать все, что они хотят, если это не вредит им самим или окружающим. Я считаю, что так и должно быть, пациенты не должны чувствовать…
Я не слушал его.
Все это казалось слишком странным. Что это за картинки? Зачем Анна это рисовала? Насколько я знаю, она была всего в паре штатов и прожила всю жизнь в Нью-Йорке. Все, что было нарисовано на стенах, она могла видеть лишь на картинках. Еще я допускал вариант, что у нее обнаружились художественные способности и она решила научиться рисовать, почему-то используя стены своей палаты, вместо бумаги.
— Мистер Митчелл, я должен вам кое-что отдать. Миссис Митчелл попросила, чтобы после ее смерти я передал это вам, — сказал врач, протянув мне толстую тетрадь в черной кожаной обложке. — Анна постоянно что-то писала в эту записную книжку. Думаю, это был ее дневник или что-то вроде того, мы не смотрели.
Я осторожно взял блокнот и посмотрел на него. Толстая тетрадь с пожелтевшими листами, вот что мне досталось от Анны. Тогда, стоя в ее палате с разрисованными стенами я вряд ли мог подумать, что эта тетрадь сильно повлияет на мою жизнь, а также объяснит многие вещи, в том числе и рисунки на стенах.
Я поблагодарил мистера Джексона, он сказал, что мне позвонят и сообщать все, касательно похорон, мы попрощались. Где-то за час я добрался до дома.
Оказавшись в квартире, я сел на диван и открыл тетрадь в кожаной обложке. Все страницы были исписаны мелким наклонным почерком. Вверху первой страницы была надпись: «История моей жизни. Анна Браун (Митчелл) 1947-2017». Я начал читать.
========== 1 ==========
История моей жизни. Анна Браун (Митчелл) 1947-2017
Зима тысяча девятьсот шестьдесят второго года выдалась холодной и снежной. Помню, когда я поехала за подарками для родителей я не надела шапку. Решила, что на улице достаточно тепло, чтобы гулять голой головой. Эх, я была глупой.
Когда я вышла из метро и направилась в сторону Рокфеллер Центра с неба падали белые хлопья снега. Они попадали мне на голову и тут же таяли. Я пожалела, что не надела шапку и даже успела расстроиться из-за того, что могу заболеть прямо в канун Рождества. Но мне все равно нужно было купить подарки.
Я старалась управиться, как можно быстрее, чтобы поехать домой. Нужно было успеть до того, как родители вернуться. Мама работала в больнице до пяти, а папа возвращался в шесть, но по пятницам мог задержаться в баре с друзьями, сегодня была пятница.
Когда все подарки были куплены, я спустилась в метро, где мне встретился рыжеволосый парень. У него тоже не было шапки, в огненных волосах белели снежинки.
— Привет, — сказал он мне.
Я ответила:
— Привет.
Он спросил куда я еду. Я сказала, что моя квартира в Куинсе. Он широко улыбнулся и сказал, что сам из Бруклина. Рыжий парень предложил помочь мне довезти сумки с подарками до дома. Я неловко засмеялась и сказала, что нам не по пути. Он настаивал — я согласилась.
Тот парень очаровал меня с первых минут знакомства. Он был милым и забыл про шапку, как и я. Его рыжие волосы показались мне неестественно яркими, а его зеленые глаза напоминали о лете.
Он помог донести мне сумки до самого дома. Когда мы остановились у крыльца он сказал:
— Меня зовут Ник, Ник Брайт.
Оказалось, что мы даже не представились друг другу. Я засмеялась.
— Анна, очень приятно.
Он тоже засмеялся. Когда Ник улыбался у него на щеках появлялись ямочки, до чего это было мило.
Мы долго стояли на крыльце и смеялись, не обращая внимания на снег и мороз. Когда пришло время прощаться мы обменялись телефонными номерами.
Ник позвонил мне этим же вечером. Мы разговаривали где-то двадцать минут. Он рассказал мне о том, что переехал в Нью-Йорк из Южной Каролины и, что он любит комиксы и книги про приключения. Рассказал, что его отец так и не вернулся с войны, мать растила его и его младших сестер в одиночку. А еще ему было семнадцать, и он любил изумрудный цвет.
Я рассказала Нику о том, что не люблю снег, не умею плавать. Мы разговаривали так, будто были знакомы всю жизнь и могли доверить друг другу любые секреты.
Следующий раз он позвонил мне во вторник, на Рождество. Ник поздравлял меня, я его тоже поздравляла. Я рассказала Нику, что моя мама купила огромную индейку и теперь запекает ее вместе с яблоками, а я это блюдо терпеть не могу. Он посмеялся и сказал, что с радостью бы съел мою порцию.
Новый Год мы встречали вместе на Таймс Сквер, это была его идея. Родителям я сказала, что иду к подруге. Скажи я, им, что в свои шестнадцать пойду праздновать Новый год в центр Нью-Йорка с парнем, знакомым мне всего пару дней они бы посадили меня под домашний арест на две недели. Тогда я им соврала впервые в жизни, до этого я была хорошей и послушной дочерью.
Это был лучший Новый год в моей жизни. Ночь стояла очень холодная, но нам было плевать, мы были счастливы. Так мы встретили шестьдесят третий год.
Домой я вернулась в десять утра. Родители обратили внимание на мой потрепанный вид, но ничего не спросили.
С тех пор мы с Ником встречались почти каждый день. В основном, после школы, иногда на выходных.
Не знаю, почему так было, но мы считали себя просто очень хорошими друзьями, даже лучшими. Он мне очень нравился не только, как друг, но и как парень, я, кажется, ему тоже нравилась, но дальше дружеских объятий дело не доходило. Наверное, мы просто боялись признаться друг другу. Или не хотели.
Весной, как только растаял снег мы с Ником пошли в Централ Парк и гуляли там почти весь день. И я и он должны были в это время быть на занятиях, но мы гуляли в парке и веселились.
Он поделился со мной своей мечтой. Ник мечтал о том, что как только он окончит школу, он отправится в кругосветное путешествие и побывает во всех странах, даже в России. Я не была уверена, что туда вообще можно попасть, но энтузиазм Ника произвел на меня впечатление и я поверила.
Ник спросил, о чем я мечтаю. Я не о чем не мечтала, разве только как можно чаще прогуливать школу в парке вместе с ним.
Тогда он спросил о том, как я вижу себя через десять лет. Я представила счастливую замужнюю женщину с короткой стрижкой и тремя очаровательными детишками. Она бы сидела с ними дома, а муж работал и непременно бы зарабатывал много денег. Он бы радовал деток игрушками и подарил бы мне кольцо с бриллиантом. Тогда, я была бы самой счастливой женщиной на свете. Вот, что приходило ко мне в голову при мыслях о том, какой я буду через несколько лет.
Ник усмехнулся и сказал, что на этом наши пути расходятся. Ему хотелось приключений, а не тихой семейной жизни. Ник хотел побывать на всех континентах, познакомиться с новыми интересными людьми, попасть туда, где до него еще ни разу не ступала нога человека. Монотонная жизнь с семьей и работой была не для него.
Я расстроилась из-за этого и решила, что мы больше не будем общаться. Он меня успокоил и сказал, что пока мы спокойно можем общаться, ведь я пока не собираюсь замуж, а он не отправляется в кругосветное путешествие. Я была счастлива, что, между нами, после этих откровений ничего не изменилось. Но в душе остался неприятный осадок — у нас не было общего будущего.
В этот день, когда я пришла домой до меня дошло, что все не так уж и плохо. Вдруг случится такое и мы с Ником сможем вместе отправиться в кругосветное путешествие. Было бы здорово.
Но вдруг он не согласиться или мне самой не захочется? Я пока не горела желанием ездить по всему миру, знакомится с чужеземцами и исследовать джунгли Амазонки. По правде, мне немного все же хотелось, но в то же время казалось, что это не для меня.
Любая девушка мечтает о любящем муже и детях, в том числе и я. Путешествия и приключения удел таких авантюристов, как Ник. Женщина, хорошая женщина должна заботиться о семье. Путешествия нам не предназначены.
Из-за этого становилось грустно и тоскливо, но пока у меня был шанс общаться с Ником, видеться с ним каждый день, гулять до темноты и говорить родителям, что задержалась в библиотеке.
Когда я начала прогуливать школу. Мои родители не знали об этом, директор думал, что у нас нет телефона и не мог сообщить о моем отсутствии. Он у нас был, но мистер Энгельс был не в курсе.
Всю свою жизнь я считала себя хорошей девочкой, у которой светлое будущее, но я появлением Ника я изменилась. Прогулы были далеко не самым страшным из всех моих грехов. Однажды я сказала родителям, что переночую у подруги и сразу от нее пойду в школу, они мне разрешили.
Ни к какой подруге я не пошла. Это время мы с Ником провели в его квартире, родителей дома не было, они уехали в Южную Каролину. У Ника была бутылка текилы и он предложил мне напиться. Я никогда не пробовала алкоголь, но теперь согласилась, мне хотелось попробовать.
Сначала было даже неплохо, мне нравилось ощущение легкого головокружения, но потом стало плохо. Меня тошнило и все болело. Хуже всего было с утра, когда я проснулась с чудовищной головной болью. В школу я, конечно, не пошла и домой вернулась только к восьми. На тот момент мне более-менее полегчало.
Иногда я думала о том, что общение с Ником портит меня и каждый день, проведенный с ним, это шаг прочь от моего счастливого будущего. Мне казалось, что как только придет срок прощаться, я не смогу его отпустить и отправлюсь вместе с ним, куда бы он не поехал. Но меня все меньше и меньше это пугало. С Ником мне было слишком хорошо.
Все решилось в конце учебного года. Ник предложил мне на лето уехать работать в Лос-Анджелес. Сначала я решила, что это шутка, но Ник в серьез предлагал мне это. Как мы вообще можем работать и жить в Лос-Анджелес, если ни я ни он там не разу не были, если нам нет даже восемнадцати?
Он меня успокоил, сказал, что все бывает в первый раз. И я поверила.
Это безумие, но я согласилась. Я согласилась поехать с Ником в Лос-Анджелес на лето. Оставалась только одна проблема — согласие родителей.
На тот момент мне было всего шестнадцать, и они вряд ли разрешили бы мне уехать на другой конец страны в компании какого-то сомнительного парня. Пришлось врать.
Я сказала родителям, что моя подруга, о которой я говорила все это время предложила мне летом поработать в Бостоне. Якобы она нашла человека, у которого мы снимем комнату и у нее есть гарантия, что нам дадут работу в кафе. К тому же Бостон совсем рядом и, если что, я спокойно смогу вернуться на поезде в Нью-Йорк.
Мать сначала была против, но отец поддержал мою затею. Он сказал, что я уже достаточно взрослая, чтобы уехать на лето и заработать хоть какие-то деньги. С неохотой матери пришлось меня отпустить.
На следующий день, после окончания занятий в школе мы с Ником сели на поезд и поехали в Калифорнию.
========== Глава 3 ==========
Анна Митчелл (или Браун) — самый ненавистный мне человек на земле. Она испортила мою жизнь. Сейчас я понимаю, что она не стоила моих нервов. Анна была жалкой и отвратительной, но, когда мне было шесть, я любил ее, как мать. Я искренне не понимал, почему она поступает так со мной. Когда мне было лет двенадцать или тринадцать я перестал пытаться ее как-либо оправдать. А дальше, я просто ненавидел Анну.
Вчера я узнал о ее смерти. Сначала это был шок, потом сожаление, дальше пришло осознание того, что мне плевать.
В больнице мне дали тетрадь в черной кожаной обложке — ее дневник или, как было написано на первой странице «История моей жизни. Анна Браун (Митчелл) 1946-2017». В самом начале было про ее встречу с каким-то рыжим парнем и про то, как они вместе хотели уехать на лето в Калифорнию.
Несмотря на то, что восемнадцать лет своей жизни из двадцати трех я прожил рядом с Анной, я о ней толком ничего не знал. Вся известная мне информация заключалась в том, что она познакомилась с моим отцом в семидесятых, у них не получалось завести детей, Джон ей изменял, а еще она всю жизнь проработала официанткой в дешевой забегаловке. Ничего про ее детство и молодость, про то, о чем она мечтала и какие у нее были интересы, вообще ничего.
Я вертел в руках «историю Анны» и понимал, что эта тетрадь может пролить свет на все ее тайны, возможно даже оправдать ее, в какой-то мере. Хотя, есть вещи, которые невозможно простить.
Мое внимание отвлек телевизор. Утренние девятичасовые новости по Эн-Би-Си. Молоденькая репортерша стояла на фоне восьмого терминала аэропорта Кеннеди и монотонно рассказывала об инциденте, произошедшем вчера на рейсе 185 Американ Эйрлайнс, следующем по маршруту Лос-Анджелес — Нью-Йорк.
«"Сорока семи летняя жительница штата Нью-Йорк Джессика Канингем погибла в результате несчастного случая. Пассажирка проигнорировала приказ экипажа пристегнуть ремни во время прохождения самолетом зоны турбулентности. В результате чего не смогла сдержать равновесие, упала и получила травмы несовместимые с жизнью. Джессика Канингем скончалась на месте. Командир воздушного судна Джеймс Терренс и второй пилот Эван Митчелл приняли решение не совершать аварийную посадку, а лететь…»
Насколько фальшивыми были эти тексты, чему бы не посвящался репортаж, будь то спасение собаки из горящего дома или поимка серийного убийцы. Обычно эти тексты редко цепляют за живое, но заставляют задуматься над некоторыми вещами. Но конкретно этот репортаж зацепил меня, потому что я был непосредственным участником вчерашнего «инцидента рейса 185»
Потом на экране появилось лицо Джеймса. Я знал, что он согласился дать интервью, мне тоже предлагали, но я ответил отказом. Меньше всего мне хотелось выступать перед камерами и как-то комментировать произошедшее. Терренс же с радостью согласился.
Сначала он несколько раз в завуалированной форме заверил зрителей, что вины экипажа в смерти Джессики (он назвал ее Джулией, пускай потом и исправился) Канингем нет. Потом он порассуждал о том, что пассажиры очень часто не соблюдают правил, а если с ними что-то случается, чаще всего в этом оказываются виноваты экипаж и авиакомпания. В самом конце своего интервью Джеймс почти открытым текстом заявил, что Джессика Канингем идиотка, не соблюдающая его приказы. Конечно, это было не так, но все же.
В его интервью, кроме пренебрежительного отношения к пассажирам я заметил еще одну немаловажную деталь. Он сказал, что сам включил табло и объявил о входе в зону турбулентности, и сам поворачивал самолет, чтобы обогнуть ее эпицентр. Он не сказал: «Я передал управление второму пилоту. Он на этой работе всего второй день и опыта у него маловато». Нет, он сказал, что он сам все это делал. Один вопрос — зачем? Почему он не скинул все на меня, это бы сняло с него всякие подозрения.
К слову, о Джеймсе, точнее о том, что произошло с ним после рейса 185. Я это, конечно, узнал намного позже, но, думаю, стоит рассказать об этом сейчас.
Джеймсу Терренсу было тридцать шесть лет. Он был не женат, детей у него тоже не было. Но у него была невеста — Мери Винстон, они должны были пожениться в августе. Этой девушке было немного за двадцать, и она была невероятно красивой. Высокая, длинные волнистые светлые волосы, алые губы. Многие всю жизнь мечтают о такой девушке, но большинству такие, как Мери не достанутся никогда.
Джеймс стал исключением, он был из тех, кому достаются, такие, как Мэри. У него были деньги, хорошая профессия и он был относительно не старым. Но Терренсу его невеста, как мне казалось, не сильно нравилась. На самом деле, Мери была хорошей девушкой, но он этого не ценил.
Джеймс говорил, что единственное, что было в Мэри — это ее красота. Если тебе от нее был нужен только секс, она была идеальна, ибо, кроме этого, ей нечего было предложить. Винстон, по его словам, была просто глупой, но красивой блондинкой.
Никогда не понимал, что могло свести ее и Джеймса. Я до сих пор не имею ни малейшего понятия о том, почему Джеймс был с ней почти три года. С самой Мэри все было куда проще. У Терренса были деньги, ей это нравилось. Хотя, я все же допускал, что у нее были какие-то чувства к нему. Так и было, но Джеймс в упор не желал это признавать, считая Мери просто глупой, меркантильной девушкой, которая не может дать ничего, кроме секса.
Любил ли ее Джеймс? После всего произошедшего, с точностью в девяносто процентов могу сказать, что нет. Для него она была лишь красивой игрушкой.
В день смерти Джессики Канингем он хотел бросить Мери, но тогда этого не случилось.
Когда Терренс вернулся к себе в квартиру его встретила радостная Мери. Она надела короткое белое платье, туфли на высоких каблуках, накрасила губы ярко-красной помадой. Джеймс сказал, что она выглядела, как шлюха-медсестра из дешевого порно, но ей самой так не казалось.
Джеймс не обратил на это внимание, Винстон довольно часто могла позволить себе так выглядеть. Она возмутилась его равнодушию.
Все это Мэри затеяла с одной единственной целью — сообщить Джеймсу о том, что она беременна. Для нее это было радостное известие, Терренс был иного мнения об этом.
Джеймс не любил детей, скорее, даже ненавидел. Ему не нравилось все, что было связано с деторождением, это вызывало у него отвращение. Отчасти, я его понимал. Помню, как-то раз Джеймс сказал, что он никогда не займется сексом с рожавшей женщиной, потому что это мерзко.
Не трудно было догадаться, что Терренс сказал Мери, чтобы она сделала аборт. Наверняка, это было сказано тоном «строгого босса». Она отказала в грубой форме и поставила его перед фактом, что ни за какие деньги не убьет своего ребенка.
Потом Джеймс задался вопросом, как такое вообще могло произойти и не врет ли Мери. Девушка рассказала о том, что проткнула презерватив иголкой, потому что уж очень хотела ребенка. Такого Терренс точно не ожидал.
Он знал о желании своей невесты завести детей, но не воспринимал его серьезно. В конце концов ей было всего двадцать с небольшим, и она была красивой молодой девушкой. Обычно, такие не сильно хотят заводить семью в столь юном возрасте. Винсент была исключением.
Только одно дело, просто хотеть ребенка и совсем другое поступить так, как Мери. Это было подло, некрасиво и ужасно глупо. Мне до сих пор интересно, на что она рассчитывала. На то, что Джеймс, узнав о ее беременности, сразу изменит свою позицию и полюбит их будущего ребенка больше жизни? Глупо надеяться на такое, особенно от Джеймса. Из этого и исходило, что Мери была чертовски глупой, хотя, позже я перестал считать ее такой.
Терренс поставил ей ультиматум: либо она делает аборт, либо сегодня же собирает свои вещи и выметается из его квартиры. Она выбрала первое, но предупредила его о том, что он безжалостный убийца, который еще пожалеет о своем поступке.
У Джеймса и так хватало проблем, помимо нее. Напарник идиот и мертвая пассажирка, как бы он не пытался это скрыть, забрали у него неопределенное количество нервных клеток. Терренсу было явно не до детей и когда Мери согласилась на аборт он мог вздохнуть спокойно.
К слову, аборт она так и не сделала.
***
Похороны Анны Митчелл были назначены на тридцатое марта. Мне позвонили из клиники и сообщили, где и на каком кладбище ее похоронят. Никаких церемоний в церкви. Точнее, они проводились с утра в часовне, расположенной на территории клиники, но я так и не удосужился там появиться.
Это был самый теплый из всех мартовских дней. Солнце по-летнему грело. Сегодняшний день подходил для чего угодно, только не для похорон. В фильмах, обычно, похороны сопровождаются дождем, серым небом и грустной музыкой на фоне, в реальности это не совсем так. Людей хоронят вне зависимости от погоды.
Но этот день был не просто солнечным. Все выглядело так, будто мир радовался смерти Анны Митчелл. Мне было стыдно признаться, но я радовался вместе с ним. За считанные дни моя позиция изменилась дважды или трижды, точно не помню. Ей предстояло смениться еще один, последний раз. На смену радости пришло облегчение.
Когда я подошел к только-что выкопанной яме, сложно было сдержать улыбку. Я будто вспомнил все до мельчайших деталей, каждую секунду, проведенную с Анной, и понял, она заслуживает лишь одного — смерти.
Раньше мне иногда казалось, что она сама в какой-то степени хотела умереть. Я не знал, причины, но был уверен, что она ненавидит свою жизнь. После того, как она прыгнула на рельсы в метро, психиатр сказал, что это случилось из-за того, что ей было трудно пережить смерть мужа. Я слабо в это верил, думаю дело было не в Джоне. Просто его смерть стала последней каплей.
Но она сомневалась в том, хочет ли она умереть. Если это не так, то почему она прыгнула на рельсы, за три минуты до прибытия поезда на станцию? Если хочешь умереть, прыгаешь, когда в тоннеле покажется свет фар приближающегося поезда. Во всех остальных случаях у тебя есть шанс на спасение.
Я не ожидал, что на похоронах появиться кто-то, кроме меня. Как мне сказал врач, когда я был в клинике, у нее там была одна знакомая, женщина из соседней палаты, но ее понятное дело, никто не отпустил бы на похороны. Во внешнем мире Анна мало с кем общалась, в основном это были соседи и коллеги по работе, но спустя пять лет, которые она провела в палате с разрисованными стенами, едва ли хоть один из них вспомнит о ней. Так что, я не рассчитывал никого увидеть.
Тем не менее, на похороны Анны пришла старая женщина. Ее я видел впервые. У меня не было не одной догадки, касательно того, кем она могла быть. Первой мыслью было то, что она что-то вроде случайной посетительницы кладбища. Это было не так — женщина знала Анну.
Ее звали Эллен Брайт, она была единственной, кто навещал Анну все эти годы.
Сами похороны я помню смутно, зато в моей памяти навсегда останется разговор с Эллен Брайт. Она подошла ко мне и спросила:
— Вы должно быть Эван Митчелл?
Я кивнул головой. Мне было интересно узнать кто она и откуда знает Анну, но спрашивать не пришлось, она сама все рассказала.
— Меня зовут Эллен Брайт. Это имя, наверняка, вам не о чем не говорит. У меня с вашей матерью были достаточно теплые отношения, но сначала она меня, по правде говоря, недолюбливала, — усмехнулась женщина. — Я была той, на чьем месте Анна хотела оказаться больше всего. Я была женой человека, которого она любила больше всего на свете.
Я не совсем понимал, о чем она говорила, но смутно догадывался. Допустим у Анны был человек, которого она, как сказала Эллен Брайт, любила больше всего на свете. Это явно не Джон, по понятным причинам. Но если Анна любила мужа этой женщины, почему тогда она навещала Анну? Кажется, в этом не было логики.
То, что у меня даже представления не было о том, кто это мог… Хотя, в дневнике Анна писала про какого-то Ника. Правда, это бред полнейший. Она описывала шестьдесят третий год, тогда ей было шестнадцать, и тот парень вряд ли мог бы быть любовью всей ее жизни, но я все же спросил.
— Ник, да? Он был вашим мужем?
Эллен окинула меня немного шокированным взглядом, потом переменилась в лице и ответила:
— Ааа, ее дневник, точно, как я могла про него забыть. Полагаю, его вам отдали. Я бы тоже хотела его прочесть, но полагаю, просить вас об этом было бы бестактно. Вот откуда вы узнали. Да, Николас Брайт, он был моим мужем, — сказала она. — Нет смысла вам все рассказывать, вы сами узнаете.
— Да, это так. Если вы хотите я могу отдать вам ее дневник, только чуть позже.
— Не думаю, что вы захотите мне его отдавать, когда дочитаете до конца, — сказала Эллен.
Я не знал, что на это ответить, поэтому просто промолчал. На этом наш диалог закончился. Она доброжелательно улыбнулась, сказав:
— До свидания, Эван. Полагаю, мы еще увидимся.
— Прощайте, — сказал я, с уверенностью, что больше ее никогда не увижу несмотря на то, что пообещал отдать дневник.
Так и было, я больше ни разу ее не увидел. Эллен Брайт умерла спустя пару месяцев, но этого короткого разговора хватило, чтобы запомнить ее навсегда.
Тогда, на кладбище, Эллен Брайт показалась мне какой-то странной. Правильнее сказать, какой-то «не такой». Потом я понял в чем было дело.
Эллен была живой (если так можно сказать). Она выглядела, как человек проживший полноценную жизнь и продолжающий наслаждаться ей. Несмотря на возраст у нее были блестящие жизнерадостные глаза и румяные щеки. С ней было очень приятно и легко разговаривать. Я даже не сразу заметил, что она злоупотребляет словом «полагаю».
Многие не верят в существование таких людей, как она, я тоже не верю, но Эллен Брайт была именно таким человеком. Она была жизнерадостной, доброжелательное и по-детски непосредственной. Неужели пройдя всю жизнь можно не растерять все эти качества?
По виду Эллен Брайт было около семидесяти, наверное, она была ровесницей Анны, но стоит заговорить с ней, как она будто молодела на несколько десятков лет. Если бы я не видел ее, то непременно бы решил, что разговариваю с девушкой всего на несколько лет старше меня. Она будто была ребенком, не успевшим познать все «прелести» бытия. Часто, про таких говорят, что они смотрят на мир через розовые очки. Еще говорят, что розовые очки всегда разбиваются, причем, обязательно стеклами внутрь. Однако розовые очки Эллен Брайт не разбились, она проходила в них всю жизнь.
Я не мог этого знать. Эту женщину я видел первый и последний раз, но у меня сложилось о ней такое впечатление, хотя может это было и не так.
***
Возвращаясь домой, я невольно вспомнил про смерть еще одной женщины — Джессики Канингем. Наверное, ее тоже похоронили сегодня или похоронят завтра, это неважно. Она умерла позавчера из-за меня, и я до сих пор виню себя в этом, я еще долго буду винить себя в этом.
Почему-то мне вспомнилась клишированная фраза про то, что смерть порой забирает хороших людей слишком рано, хотя вместо них стоило бы умереть другим людям. Это бред, смерть забирает всех и не важно рано или поздно, это не имеет значения.
Сидя в поезде, прислонив голову к холодному стеклу и наблюдая, как меняется пейзаж за окном я, кажется, впервые в жизни в серьез понял, что мы все когда-нибудь умрем, как Анна или Джессика Канингем, никто не будет жить вечно. Я тоже когда-нибудь умру или, к примеру, Джеймс или Сэм, они тоже умрут.
Почему я об этом думал? Наверное, потому что за последние несколько дней было слишком много смертей. Да, их было всего две, но у меня было такое чувство, что я работаю в похоронном бюро во время эпидемии какой-нибудь смертельной болезни и вижу десятки, если не сотни мертвых людей.
Как бы то ни было, я бы пожелал забыть обо всем и просто жить нормальной жизнью, ведь у меня есть все, о чем я мечтал. Чего только стоит должность в Американ Эйрлайнс. Я всю жизнь мечтал стать пилотом, почему я, осуществив эту мечту не могу просто радоваться жизни.
Могу, наверное, только для этого нужно забыть об Анне и о Джессике Канингем, просто не думать о них и не думать о смерти. Я должен был так сделать, просто успокоиться и жить нормально.
К сожалению, моя нормальная жизнь длилась совсем недолго.
========== 2 ==========
В самом начале лета мы с Ником сели на поезд и поехали в Калифорнию.
Родители хотели проводить меня до центрального вокзала, но мне удалось заверить их в том, что это лишнее. Возможно, они не пошли бы со мной на перрон, но я не была готова так рисковать.
Родители думали, что я еду в Бостон с подругой, а я ехала в Калифорнию с Ником. Если бы они узнали об этом, то я бы сидела под домашним арестом всю жизнь и конечно же я бы не поехала в Лос-Анджелес. Такого просто нельзя было допускать.
Я любила Ника и была уверена в этом наверняка. Я не просто влюбилась, как обычно влюбляются подростки, это была настоящая любовь. Он был необыкновенным и невероятным. Мне хотелось провести с Ником всю свою жизнь, каждую ее секунду.
В обед мы встретилась с Ником на Центральном вокзале. Я волновалась, как никак мы ехали в совершенно незнакомый город. Мы не знали, как найти там жилье и куда пойти работать, у нас было денег максимум на неделю, и мы никого там не знали.
Ник меня успокоил и сказал, что все будет в порядке. Даже если не будет, это не страшно. Не нужно ничего бояться. Перемены, какими бы они не были всегда к лучшему.
Я согласилась с ним, но в душе знала, что боюсь перемен. Все их боятся, даже если говорят, что мечтают о них. Всем было бы лучше, если бы все оставалось, как прежде, но жизнь — это одни перемены.
Через несколько дней мы приехали в Лос-Анджелес. Оказавшись на вокзале, мы не знали, что делать дальше и куда идти. Ник спросил у меня:
— Где ты хочешь жить?
— Я не знаю, а ты? — по-идиотски засмеялась я.
— Где-нибудь на берегу моря, чтобы после работы можно было бы пойти на пляж, сидеть там, пить пиво и любоваться закатами, — улыбнулся Ник и обнял меня за плечи. Я согласилась.
Мы купили в киоске газету, в которой нашли несколько объявлений о сдаче квартир. Нужно было найти самый недорогой вариант, Ник добавил еще одно обязательное условие — чтобы квартира была на берегу океана, по крайней мере недалеко от него. Не одной подходящей квартиры мы не нашли, зато была комната.
Миссис Харрингтон сдавала комнату в Санта-Монике. Она брала всего лишь шестьдесят долларов в месяц, при условии, что жильцы не будут ей мешать ей. Условия нам подходили. Да, конечно, лучше, когда есть отдельная квартира, но у нас не было столько денег, поэтому пришлось уживаться с миссис Харрингтон.
Автостопом мы добрались до Санта Моники и нашли нужный дом. Дверь открыла старушка с пучком на голове.
— Здраствуйте, вы сдаете комнату? — спросил Ник.
— Да, — ответила старушка. — Вы прочитали объявление в газете? Я сдаю комнату за шестьдесят долларов, но вы не должны мне мешать, особенно ночью, я просыпаюсь от любых звуков. И сюда никого нельзя приводить. Не думаю, что вы согласитесь на такие условия.
Мы были согласны. Все равно здесь мы редко будем бывать, только ночью, а приводить нам некого. И цену лучше этой, точно не найдешь.
— Мы согласны, — сказал Ник и протянул старушке шесть десятидолларовых бумажек. Она улыбнулась и сказала, что мы можем чувствовать себя, как дома.
Комнату миссис Харрингтон предоставила просто отличную, за такое могла бы взять и больше. Здесь было две кровати, стол шкаф и даже черно-белый телевизор, мы такого не ожидали. Но сидеть здесь в планы не входило.
На следующий день мы пошли в город. Работу нам удалось найти быстро.
Я устроилась работать официанткой в кафе. Ник пошел работать в «Пасифик парк» на пирсе Санта-Монике. Я не знала, чем точно он занимался, но вроде он отвечал за работу колеса обозрения.
Я расстроилась, что мы работаем не вместе. Хотелось бы постоянно видеться с Ником, а не только после работы.
Мое желание исполнилось. Через пару дней Ник сказал, что в парке появилась вакансия продавца мороженого и я пошла работать туда. Зарплата была меньше, но я была рядом с Ником, пускай виделись мы все равно только после работы и в обеденный перерыв.
Сам парк мне очень нравился, там царила атмосфера радости и веселья. Мне нравилось видеть улыбающихся детей, когда я давала им рожок с мороженым. Когда парк закрывался сотрудникам разрешали прокатиться на любых аттракционах. Сначала я боялась американских горок, но Ник затащил меня на них. Это было страшно и у меня потом кружилась голова, но мне понравилось.
«Пасифик парк» вообще был хорошим местом. Он стоял на пирсе Санта-Моника и оттуда открывался вид на Тихий океан. После работы мы с Ником сидели на пляже и любовались закатом, как он и хотел.
Я и мечтать не могла о такой жизни. Все было просто идеально. За исключением одного.
Ник. Мы все свободное время проводили вместе, но он считал, что мы просто друзья. Я была влюблена в него и постоянно намекала на свои чувства, брала его за руку, обнимала, но он расценивал все это, как дружбу. Я боялась в открытую сказать ему о своих чувствах, думала, что он не поймет и поэтому надеялась, что он сам как-нибудь обо всем догадается.
В остальном, все было хорошо.
========== Глава 4 ==========
Тридцать первого марта я шел на работу с мыслью о том, что во время прошлого полета умерла Джессика Канингем и такое может повториться. У меня не было гарантии того, что больше никто не умрет. Произойти могло все, что угодно.
Авиакатастрофа. Что приходит вам в голову, когда вы слышите это слово? Скорее всего это падение самолета, отказ двигателей или еще какая-нибудь поломка, которая обязательно станет причиной гибели людей. Смерть — вот, что приходит в голову при упоминании слова «авиакатастрофа».
В одном из журналов, которые стюардессы раздают перед началом полета я прочитал такую фразу: «Скорее вас собьет танк, когда вы будете спускаться в метро, нежели самолет разобьется». Возможно, пассажиров, боящихся летать это как-то, и успокоило бы, но меня сейчас данная фраза ничуть не утешала.
Шансов на то, что самолет разобьется из-за какой-то технической неполадки практически нет. Все жизненно необходимые системы дублируются, некоторые даже дважды, если откажет двигатель самолет спокойно можно посадить и на одном, если откажут оба двигателя, то он тоже не упадет, по крайней мере какое-то время. Но такое может случиться с вероятностью один к нескольким миллиардам. Самолет — это самый безопасный вид транспорта.
Но есть одно «но». Человеческий фактор, это из-за него происходит большинство авиакатастроф. Чаще сами пилоты, реже диспетчеры или террористы виноваты в крушении. Об этом говорит статистика и с этим не поспоришь.
Было слишком много таких случаев. То же одиннадцатое сентября или самая крупная авиакатастрофа. Она произошла в семьдесят седьмом на острове Тенерифе. Тогда два Боинга 747 столкнулись друг с другом из-за того диспетчер дал неверные указания. Можно привести еще много примеров, но суть останется прежней.
К чему все это? К тому, что я, точнее я и Джеймс (или кто-то еще) вполне вероятно тоже можем стать виновниками авиакатастрофы. Стоит нам сделать что-нибудь не так и на Википедии появится статья о крушении самолета Американ Эйрлайнс, в графе причины будет стоять ошибка пилота.
Когда я шел учиться на пилота, прекрасно знал, что эта работа, в первую очередь, огромную ответственность, но я не думал, что меня может коснуться что-то подобное. Это как авария или болезнь, их происходит бесконечное множество, но все думают, что такое случается с кем угодно, только не с ними. Все так думают, не пытайтесь это отрицать.
Я тоже так думал, был уверен, что на моей практике никто и никогда не умрет, даже не пострадает. Иронично, Джессика Канингем умерла во время моего второго полета.
После похорон Анны я понял, что смерть намного ближе, чем кажется.
***
Сегодня мы летели в Майами, завтра утром назад.
Я чувствовал себя подавлено. Вроде бы все было в порядке, все уже закончилось. Я сидел в кресле и разглядывал приборную панель. Откинув челку со лба, я прикоснулся пальцами к штурвалу. Ко мне снова вернулось то чувство, которое преследовало меня, когда я только устроился в Американ Эйрлайнс — чувство, что все это нереально. Только тогда это было чем-то вроде волнующего, может даже приятного предвкушения. Теперь это было похоже на отрицание того, что я нахожусь здесь.
Но что бы не происходило я не разу за все это время не пожалел о выбранной профессии. Никогда не пожалею, она была мечтой всей моей жизни, и я не предам ее. Каким бы дерьмом мне не казалось все вокруг, где-то в глубине души остался лучик надежды, надежды на то, что все наладиться. Я, пожалуй, дам вам совет — всегда продолжайте надеяться, даже если вам кажется, что выхода нет.
От философских размышлений меня отвлекла Жанет. Я был несколько удивлен ее увидеть. Насколько я помню, она собиралась уйти. Как позже выяснилось, она решила полетать еще пару недель из-за того, что у ее будущего мужа появились какие-то неотложные дела в Японии и свадьбу пришлось отодвинуть на небольшой срок. Мне это было совсем не интересно. Я не знал Жанет, она не знала меня, и я не понимал к чему она то рассказывает.
Потом пришел Джеймс, и она начала рассказывать эту же историю ему, но он, в отличии от меня оборвал ее на том месте, когда она начала рассказывать причину того, что она осталась и фирменным тоном «строгого босса» отправил ее обратно в салон, аргументировав это тем, что скоро появятся пассажиры, а она, как старший бортпроводник, обязана все перепроверить. Она закатила глаза и ушла.
Потом взлет. Это, на ровне с посадкой, самый опасный этап полета и в то же время самый прекрасный. На этот раз небо было затянуто редкими облаками. До сих пор поражаюсь тому, что небо никогда не бывает одинаковым, оно постоянно меняется, но всегда остается одинаково прекрасным.
Я ждал пока мы наберем высоту, чтобы задать Джеймсу пару вопросов, точнее это был один единственный вопрос: «Почему он соврал, когда давал интервью?» До того, как я снова увидел Джеймса, этот вопрос не сильно меня заботил, я, можно сказать, забыл о нем, но стоило мне увидеть Терренса, как в голове тут же всплыл тот телерепортаж с до жути фальшивой репортершей и высказыванием Джеймса на счет того, как все было.
Мне немного смущал тот факт, что Терренс соврал перед телекамерами. Он ведь публично снял с меня всякую ответственность, но зачем ему это было нужно? По сути, я был для него всего лишь стажером, не отличающимся хладнокровием и сообразительностью, столь необходимыми в нашей профессии. Разве у него был какой-нибудь мотив, чтобы соврать? Нет.
Хотя, я не знаю. О Джеймсе у меня сложилось весьма двоякое мнение. С одной стороны, он был идеальным капитаном, он хорошо умел командовать, можно сказать, был строгим и жестким, когда это надо. Со всеми, кроме меня. Ко мне он относился как-то иначе, будто я был его другом или родственником, но никак не стажером, находящимся под его командованием. Это было, по крайней мере, странно. Может ему, что-то нужно от меня?
Задать свой вопрос я не успел. Как только мы набрали нужную высоту, Джеймс выключил табло «пристегнуть ремни» и, повернувшись ко мне сказал то, чего я точно не ожидал услышать:
— Эван, я, наверное, должен извиниться перед тобой, за тот случай. Это было не слишком-то профессионально.
До меня не сразу дошло, о чем он говорит, но, когда я вспомнил про пощечину, моя рука машинально потянулась к правой щеке.
— Просто не нашел другого способа привести тебя в чувства. Боюсь, если бы я этого не сделал, твоя поведение вызвало подозрение у копов. А ни тебе не мне неприятности не нужны. Так что извини, ничего личного.
Я не сердился на Джеймса, вообще. Скорее всего, не ударь он меня тогда по лицу, так просто мы бы не отделались.
— Ничего, — попытался улыбнуться я.
— Возможно, тебе это покажется странным, у тебя есть полное право обвинить меня в том, что я лезу не в свое дело, но обещай, что выслушаешь меня, — сказал Джеймс.
— Да, хорошо, — в недоумении ответил я. Как будто у меня был выбор слушать его или нет, мы же ближайшие несколько часов проведем вместе в одной кабине.
— Ты не виноват в ее смерти. Джулия не соблюдала приказы. А ее смерть, это просто нелепая случайность, если бы она ударилась затылком или любой другой частью тела, то осталась бы жива, но она ударилась виском. Ты не виноват, — закончил Джеймс, посмотрев мне прямо в глаза. Опять этот до невозможности теплый, приятный взгляд.
— Ее звали Джессика, — сказал я.
Терренс глубоко вздохнул, но промолчал. Зачем он мне об этом сказал? Извинения, ладно, но зачем говорить такое. По сути, он должен был быть равнодушен ко мне и к тому, что я думаю, ему ведь уже удалось спасти свою задницу от ответственности, тогда к чему все это? Разве не все ли равно.
Я предпочел не искать причину, по которой Терренс сказал про то, что я не виноват, в этом не было смысла. Поэтому я просто задал свой вопрос.
— Джеймс, я хочу кое-что спросить, — начал я, — в тот день ты давал интервью и сказал, что это ты был за штурвалом, когда она умерла. Зачем?
— Тебе это действительно важно?
Судя по лице Джеймса мой вопрос поставил его в неловкое положение и, он не знал, что ответить. Честно, я и ожидал примерно такой реакции, ведь его поступок действительно нечем было объяснить. Но мне хотелось знать.
— Не то, чтобы очень важно, — сказал я. — И все же хочу узнать правду.
Мои слова прозвучали слишком напористо, я не придал этому значения. В какой-то момент я перестал относиться к Джеймсу, как к своему начальству, наверное, даже перестал уважать его. Для меня он стал чем-то вроде знакомого, с которым ты разговариваешь по телефону несколько раз в месяц. Хотя нет, скорее что-то вроде… Я не нашел слова, которым можно было бы описать мое отношение к Терренсу. Так что, скажу прямо он казался мне странным (только в общении со мной, с остальными он вел себя, как полагается его должности), но в нем что-то было. Я даже себе не хотел признаваться в том, что мне нравилось с ним общаться, пускай почти все наши разговоры были посвящены весьма сомнительным темам, как этот, например.
— По правилам первые полеты ты должен отвечать исключительно за связь с диспетчерами и показания приборов, — ответил Джеймс.
И все? Эта та самая страшная правда, которую он не хотел мне раскрывать? Я ожидал большего. Однако что-то в глубине души мне подсказывало — это не главная причина. И забавно было то, что я знал о том, что такого условия не существует.
Но видно Терренс не придумал другого оправдания своему поступку.
Я не стал расспрашивать его дальше, не видел в этом смысла. Что бы там не было, вряд ли Джеймс скажет правду. Я, конечно, не большой знаток психологии, но такие, как он не скажут правду, как бы из об этом не умоляли. Поэтому я не спрашивал.
Во время полета можно было много чем заняться, например, почитать или поспать, но из всевозможных занятий я выбрал смотреть в окно и в очередной раз обдумывать все свои проблемы. Есть у меня одна привычка, куда более раздражающая, чем откидывание челки со лба — постоянно вспоминать одни и те же события в случае, если они имеют негативных характер. С приятными моментами такого не происходит.
Мне до жути надоели бессмысленные мысли о смерти, Анне и Джессике Канингем. Про последнюю, я старался думать, как можно реже и, к счастью, постепенно у меня получилось выкинуть ее из головы. В тот момент я начал понимать, что не виновен в ее смерти, это она не соблюдала элементарные правила безопасности. Смерть Джессики — только ее проблема.
Я не ожидал от себя такого. Не думал, что когда-нибудь смогу сказать, что в смерти человека, конечно, если он не самоубийца, виноват он сам. Все когда-нибудь бывает впервые.
В конце концов я, нехотя, но признавал, что мне все равно на Джессику Канингем, я просто жалею себя. Когда я только узнал о ее смерти, был шок и потрясение, это неподдельные эмоции. Когда мы только вышли из самолета я действительно жалел ее, все остальное время я жалел себя.
Знаете, жалость к себе — страшная сила, которая убивает, лишает права на нормальную жизнь. И вместе с тем это чертовски приятно, жалеть себя. Ты чувствуешь себя ужасно, и в тоже время получаешь извращенное наслаждение от осознания этого. Думаю, некоторые люди меня поймут. Жалость к себе, это как наркотик, попробовав однажды становишься зависимым навсегда.
Я постоянно жалел себя, даже сейчас, по крайней мере до тех пор, пока не начал думать об Анне.
В данным момент я находился на высоте тридцати двух тысяч футов, смотрел на облака и слышал шум двигателей. Профессия моей мечты, которую по какой-то неизвестной мне причине так невзлюбила Анна.
Мне нравилось делать то, что не нравилось ей. Мне хотелось улыбнуться и сказать ей: «Я знаю, ты сейчас горишь в аду, любимая мамочка. Надеюсь, ты хорошо там устроилась и перед твоим котлом стоит огромный телевизор, и ты смотришь прямую трансляцию моей счастливой жизни, без тебя, двадцать четыре часа в сутки. Полагаю, это возводит твои страдания в квадрат».
Слишком не по-христиански? Согласен, но кто сказал, что я порядочных христианин. Всю жизнь был атеистом, мне можно так думать, и бог не покарает меня.
Другое дело, что я противоречу сам себе. Я всегда считал себя добрым, порядочным и так далее, не знаю, был ли я таким тогда на самом деле, но сейчас эти прилагательные почти невозможно представить в одном контексте со мной. Но уже тогда во мне было два огромных минуса, полностью подрывающих мою репутацию.
Первый — моя радость смерти Анны. Серьезно, в конечном итоге, я рад, что она умерла. Я ненавидел ее и, быть может, в глубине души, жалел, что ее не переехало поездом, когда она прыгнула на рельсы. Из-за Анны мне пришлось вытерпеть слишком много всего, и я ни за что не простил бы ее.
Если бы мне предоставили возможность вернуться в прошлое и выбрать между жизни с ней и жизнью без нее, я, не колеблясь выбрал бы первый вариант. Правда, вернуться в прошлое невозможно, однако после ее смерти я получил ту самую желанную «жизнь без Анны». В ней был один минус — одиночество.
Я боялся одиночества, почти все боятся. Люди, которых не пугает одиночество, пожалуй, самые счастливые люди на земле. Таких меньшинство, но они есть и им по-крупному повезло. Я к этому меньшинству не относился. Меня пугало одиночество.
С Анной я почти не общался, точнее, не хотел общаться, но где бы я не находился, я всегда знал, что она есть. Я ее ненавидел и презирал, но она была единственным близким мне человеком. После ее смерти у меня не осталось никого.
Это немного жутковатое чувство, осознание того, что на планете живет семь миллиардов человек и среди них нет никого, кому ты хоть капельку нужен.
Когда я был ребенком у меня был Джон и Анна. Еще была бабушка, мать моего отца, но она умерла, когда мне было десять. Через восемь лет Джон тоже умер. Пару дней назад смерть забрала Анну. Что касается друзей и девушки, фактически у меня их никогда не было. С друзьями как-то не срослось, я слишком много времени уделял учебе и на них у меня не оставалось времени. Настоящая девушка у меня была всего один раз, в старшей школе. Ее звали Кэти и мне казалось, что у нас с ней настоящая любовь. «Настоящая любовь» продлилась до того, как мы закончили школу. Потом мы разъехались по разным городам и больше никогда не виделись.
Все остальные девушки, с которыми я встречался были типичными шлюхами на одну ночь, чьих имен я не помню, а может я их и не знал. Это и есть второй минус, подрывающий мою репутацию. Мне нравились такие отношения. Мне нравилось спать со шлюхами, секс помогал расслабится и успокоится. А еще, благодаря этим девушкам, я не чувствовал себя одиноко, пускай и понимал, что я им нужен ровно столько же, сколько они мне, то есть вообще не нужен.
Наверное, я бы теперь тоже нашел себе девушку, может даже на несколько ночей, вместо одной. Когда ты работаешь пилотом и обладаешь миловидным лицом — это не составит труда. Но мне не хотелось, теперь все было иначе. Тогда у меня была Анна, сейчас — никого.
— Эван, — обратился ко мне Джеймс.
Вынырнув из океана мыслей, я повернул голову и посмотрел в его сторону.
— Все в порядке? — спросил он.
Зачем? Зачем он это спрашивает? Выглядит это так, как будто ему есть до меня дело, что конечно же не так. Ну или он просто любит лезть в чужую жизнь, хотя тоже вряд ли.
До сих пор не знаю почему и зачем, но я ему все рассказал. Полагаю, тогда на меня повлияло отчаяннее, осознание того, что мне нечего терять и до невозможности завораживающий взгляд Джеймса.
— Нет, — честно ответил я.
— Все из-за Джессики, не…
— Нет, — перебил я, — Моя мать умерла.
Прозвучали мои слова, как фраза из какой-нибудь дешевой мелодрамы, но Терренс повелся на это.
Я даже назвал Анну своей матерью.
— Мне жаль, — повременив ответил он, немного растерявшись сказал он.
Я нервно усмехнулся и просто рассказал ему все, о чем думал.
— Не надо. Женщина, про которую я говорю не была моей матерью, она лишь вырастила меня. Она была самым отвратительным человеком из всех, кого я знал. Она не любила меня и всегда делала вид, что я для нее пустое место. Когда мне было шесть я узнал правду. Анна, ее так звали, открытым текстом сказала, что ненавидит меня, потому что я не ее ребенок и хочет, чтобы меня не было. Она сказала, что моя биологическая мать умерла при родах. Это был самый ужасный момент в моей жизни, мне было шесть и, кажется, я не был готов узнать такую правду. Ничего хуже со мной не случалось, даже смерть Джессики Канингем не так ужасна. С тех пор я ненавидел Анну, презирал ее. Но она не заслуживала к себе другого отношения, эта тварь сломала мне жизнь. Когда мне было восемнадцать мой отец умер. После этого, она попыталась покончить с собой, прыгнув на рельсы в метро, ее успели спасти, но она попала в психиатрическую клинику, где провела остаток своих дней. Двадцать седьмого, когда мы были в Лос-Анджелесе мне позвонили из клиники и сообщили о ее смерти, причиной был инфаркт. Сначала это был шок, не более. Я не жалел о случившемся, потом даже…неважно. Но на следующий день произошел тот несчастный случай, в котором, что бы ты не говорил была доля моей вины. Потом были похороны Анны и это все так сразу. Самое ужасное я понял относительно недавно. Анны была последней из близких мне людей, теперь… Это ужасно.
Я резко оборвал свою речь и опустил глаза. Внутри было чувство какой-то опустошенности и, как ни странно, спокойствия. Мне стало легче. Может, фраза о том, что, если выговоришься — полегчает действительно имеет смысл.
Но Джеймс, он чужой мне человек, как и я ему. Никто в здравом уме не рассказал бы такое кому-то незнакомому. Правда, мне было плевать, просто хотелось рассказать обо всем. Я не отдавал себе в этом отчета, ровно до тех пор, пока не начал говорить, но это было так.
Я не пытался предугадать реакцию Терренса. Однако такого, я точно не ожидал.
— Все будет хорошо, — сказал он.
Я повернул голову и посмотрел ему в глаза, будто ища подтверждения правдивости его слов.
Не совсем помню, что конкретно происходило дальше, но какой-то время мы просто сидели и смотрели друг на друга, прямо в глаза. Было в этом моменте что-то странное и ненормальное, но мне было хорошо и спокойно. Просто так смотреть ему в глаза и чувствовать на себе этот теплый взгляд карих глаз.
И все же это было странно, чертовски странно.
***
В Майами мы приземлились с опозданием на несколько минут, пришлось уйти на второй круг из-за того, что полоса была не свободна. Обратно в Нью-Йорк мы улетали в обед следующего дня, так что в нашем распоряжении был почти полноценный день.
Сэм и Джун, мои новые друзья, почему-то проявляющие повышенный интерес к моей персоне (или это просто дружелюбие?) продолжили сходить в ресторан, сразу после заселения в отель. Я согласился.
Не то, чтобы я сильно хотел с ними общаться, но по крайней мере поход в ресторан был лучше, чем сидение в номере и размышление на три пресловутые темы, от которых меня скоро начнет тошнить. Если я пойду в ресторан с Сэмом и Джун, то вряд ли буду думать об этом, поэтому я сказал им «да, хорошо» и договорился встретиться на ресепшен в половине третьего.
Когда я пришел туда, мои новые друзья уже ждали меня.
— Я нашел неплохой рыбный ресторан, здесь недалеко, вы же не против? — спросил Сэм.
Мы с Джун в один голос ответили «нет».
Ресторан и в правду оказался неплохим, но главным было то, что мне впервые за последние дни удалось отвлечься и почувствовать себя нормальным человеком.
— Эван, мы о тебе почти ничего не знаем, — с наигранным возмущением засмеялась Джун. — Расскажи что-нибудь о себе.
— Ну, — протянул я. — Всю свою жизнь я провел в Нью-Йорке. Где-то с шести лет, когда мы с семьей полетели на отдых в Калифорнию, я просто влюбился в небо и самолеты. Тогда и появилась мечта стать пилотом и всю свою жизнь я шел к этой мечте. Как-то так. Знаю, рассказчик из меня никудышный, — улыбнулся я.
— Мечта детства? Я бы сказал, как это классно, не будь это так банально, — сказал Сэм. — Без обид.
— Я не обижаюсь.
Потом, Джун рассказала мне в подробностях о своей жизни в Корее и о том, как она переехала в Америку. Пока она рассказывала, Сэм постоянно закатывал глаза и несколько раз повторил то, что Джун просто обожает рассказывать о своем прошлом и эту историю узнает любой, кто решит заговорить с ней. Он пошутил о том, что, если к ней подойдет бомж и попросит мелочь она и ему расскажет. Джун сделала вид, что обиделась и продолжила свой рассказ.
Я понял, что за последнее время совсем забыл, какого это, просто так сидеть и разговаривать, о любой ерунде, не о чем не задумываясь. У меня никогда не было настоящих друзей, так знакомы и лишь на двадцать третьем году жизни, сидя в ресторане с афроамериканцем и азиаткой, мне показалось что было бы неплохо их завести.
К сожалению, найти друзей мне так и не удалось, с Сэмом и Джун дружба не сложилась, но мы все равно неплохо ладили.
***
Вечером следующего дня, мы уже были в Нью-Йорке.
После рейса, я вернулся в свою квартиру, но это вряд ли кому-нибудь интересно. Пожалуй, стоит сказать пару слов о Джеймсе.
Сразу скажу, я опущу все, что я думал по поводу нашего странного диалога, произошедшего, когда мы летели в Майами. О нем я старался не думать.
На обратном пути Джеймс почти не разговаривал со мной и весь полет читал какую-то книгу в тонкой обложке, иногда поглядывая на приборы. Все выглядело так, будто, между нами, ничего не произошло. Хотя, что между нами произошло? Впрочем, не будем об этом.
Пару дней назад Терренс поругался с Мери, своей невестой. Девушка сообщила ему о том, что беременна, но он не обрадовался этому известию и сказал ей сделать аборт, она пообещала, что сделает, но так и не сделала. Пока Джеймс об этом не знал.
Мери искренне надеялась, что он все же изменит свою позицию и согласиться оставить ребенка. А еще она думала, что как только их малыш родиться он полюбит его всей душей, будет покупать кучу вещей и игрушек своему ребенку, а ей, за то, что она его родила подарит машину или кольцо с огромным бриллиантом.
Мери любила Джеймса и если не верила, то хотела верить в то, что с появлением ребенка их отношения наладятся. Она не хотела убивать ребенка. Дело могло быть в том, что она хотела ребенка или в воспитании. В любом случае, Мери не сделала аборт.
Так вот, после сегодняшнего рейса Джеймс вернулся в свою бруклинскую квартиру он, не сложно догадаться встретил там Мэри. Она была не накрашена, некогда роскошные белые пряди были завязаны в небрежный пучок и одета она была в максимально несексуальный шерстяной халат.
Мери было немного неловко то, что она так выглядит. Девушка была уверена, что Джеймс с ней только ради секса и понимала, что подобный внешний вид его вряд ли обрадует.
Причиной такого странного внешнего вида Мери, по ее словам, была глубочайшая депрессия. Девушка записалась на аборт и чуть было не сделала его, но в последний момент поняла, что не в состоянии убить своего ребенка.
Она рассказывала об этого Джеймсу и плакала. Узнай я все подробности их отношений не через месяц с небольшим, а прямо тогда, то пожалел бы ее.
Мери хотела, чтобы Джеймс простил ее. Чтобы они просто сели и спокойно обо всем поговорили. Девушка хотела все объяснить, то, что не хочет делать аборт, не хочет убивать их собственного ребенка. Мери надеялась, что Джеймс все поймет, но понимала, что все, что у нее получится сделать — это поругаться с ним.
Джеймс меньше всего хотел ругаться с Мери в данный момент, пускай он и понимал, что так или иначе должен заставить ее сделать аборт. Он сказал ей, что все в порядке. Насколько я знаю это была именно фраза «все в порядке», а не «Мэри, дорогая, конечно же ты права, оставь ребенка», но она расценила его слова примерно так.
Что было дальше я не знаю. Остается только гадать, что она, обрадовавшись, переоделась из домашнего халата в кружевное белье, накрасила губы красной помадой, вновь став той самой красивой Мери.
Наверное, дальше они занялись сексом. По крайней мере я, на месте Джеймса, точно бы поступил так. Мэри была слишком красива, чтобы не сделать этого.
Но на тот момент я и не догадывался о существовании Мери Винстон или кого-либо еще. Тогда я не знал о Джеймсе ровным счетом ничего. Тем не менее этот факт не помешал мне рассказать ему ту информацию, которой обычно не делятся со случайными людьми, по воле судьбы оказавшимися рядом.
Но в Джеймсе что-то было, и я доверился ему. Самое главное, в тот момент мне казалось, что ему действительно не все равно.
Я не пожалел об этом, не разу. Иронично, но если бы не тот разговор, то, возможно, событий, навсегда изменивших мою жизнь никогда бы, не произошло.
========== 3 ==========
Прошло две недели, лучшие недели в моей жизни. Моя жизнь в один миг стала прекрасной. Я чувствовала себя счастливой и свободной, как птица в полете.
Всю свою жизнь, я всегда слушала родителей, прилежно училась, считала себя хорошей девочкой. Но теперь, я находилась в тысячах миль от дома, работала в парке, все свободное время проводила с человеком, которого люблю и мне было всего шестнадцать лет.
Только сейчас я поняла, что такое жизнь. То, что у меня было до поездки в Лос-Анджелес, теперь казалось дерьмом. Да, теперь я позволяла говорить себе слово «дерьмо», наравне с множеством других нецензурных слов и выражений, не капли не стесняясь. Я научилась пошло шутить, пить алкоголь, курить.
Я впервые почувствовала себя живой, и я хотела, чтобы вся моя жизнь прошла так, как эти несколько недель в Лос-Анджелесе. Я больше не хотела быть прилежной девочкой, какой хотели видеть меня родители, не хотела хорошо учиться и поступать в колледж. Идеал прежней жизни казался мне скучным. Я не понимала почему большинство людей избирает такой путь, если можно жить в съемной комнате, зарабатывать деньги на работах вроде билетерш или официанток.
Я была молода и влюблена в лучшего человека на Земле. Ник не знал о моих чувствах, но я была готова ему сказать, теперь я не боялась. Мне казалось (я была уверенна), что ник тоже любит меня.
Однажды, после работы Ник предложил мне прокатиться на американских горках. Работникам парка разрешали прокатиться на аттракционах после того, как посетители уйдут. Я согласилась.
Я уже каталась на этих горках, но все равно боялась. Мы с Ником сели в первый вагончик, пускай я была и против, но он сказал, что в жизни все надо попробовать. Когда мы сели и пристегнули ремни, я взяла его за руку и крепко сжала теплую ладонь, мне так было спокойнее.
В остальных вагончиках никто не седел, мы были одни. Ник крикнул Питеру, чтобы тот запускал аттракцион, Питер нажал на какую-то кнопку, и мы медленно поехали вверх.
— Ты боишься? — спросил Ник, посмотрев на меня.
— Да, — ответила я, совсем не стесняясь.
Ник усмехнулся и сказал:
— Тогда представь, что ты летишь. Забудь о том, что мы едем по рельсам. Представь, что у тебя есть крылья и ты паришь в облаках. Забудься и почувствую свободу.
И я забылась.
Ветер развивал мои волосы, я летела на встречу к звездам. Мы с Ником держались за руки.
Один из самых романтичных моментов в моей жизни. Я еще никогда не чувствовала себя так хорошо.
Мы уже собирались уходить из парка, как вдруг, у самого выхода Ник попросил подождать его пару минут и никуда не уходить. Я согласилась. Мне предвкушалось что-то приятное. Наверное, Ник приготовил мне какой-то сюрприз.
Прошло примерно десять минут.
Когда я вновь увидела Ника, завизжала от восторга. Он подъехал прямо к входу в парк на розовом Кадиллаке без крыши. Это было невероятно.
— Садись, — крикнул он.
Я быстро сбежала по ступенькам, обошла машину, завороженно глядя на все ее линии и изгибы и села на переднее пассажирское сидение.
— Ну как тебе? — поинтересовался он.
— Господи, Ник, это…это невероятно! Это же настоящий Кадиллак, да?!
Моему восторгу не было предела.
— Да, — ответил он, — это Кадиллак, я одолжил его у одного знакомого.
Я не знала, что сказать. Не думала, что такое может произойти в жизни, только в кино.
— Прокатимся? — спросил Ник.
— Да, куда мы поедем?
— Какая разница, — усмехнулся он и завел мотор.
Мы долго ехали, ветер развивал мои волосы, сердце бешено колотилось в груди. Я не знала, куда мы едем, Ник, кажется тоже не знал, но едва ли это имел значение.
Лос-Анджелес остался где-то позади. Теперь мы ехали по пустыне, фары были единственным источником света, по дороге, за все время не проехала ни одна машина. Стояла теплая летняя ночь, на черном небе россыпью блестели тысячи звезд. Мир принадлежал нам.
Ник съехал на обочину и предложил пройтись. Он даже не закрыл машину, оставил ключ в замке зажигания. Любой без проблем мог угнать ее, но мы были одни во вселенной, никого кроме нас здесь не могло быть.
— Я счастлива! — закричала я. — Черт! Как же я счастлива!
Я громко кричала, не боясь сорвать голос, мне было хорошо.
Потом я посмотрела Нику в глаза, в них отражались звезды, и сказала, нет, закричала.
— Я люблю тебя.
Он ничего не сказал. Я сильно испугалась, думая, что все испортила. В следующий миг у меня отлегло от сердца. Ник поцеловал меня в губы.
Долгий и нежный — таким был мой первый в жизни поцелуй.
Когда целуешься ноги подкашиваются, а голова кружится, но не так, как после удара о дверцу шкафа, очень приятно.
Я не умела целоваться, но все равно отвечала и у меня получалось. Оказывается, это не так и сложно.
Не знаю, сколько времени прошло, но нам пришлось оторваться друг от друга, как бы не хотелось никогда не прерывать поцелуй. Еще какое-то время мы смотрели друг на друга тяжело дыша, потом Ник спросил:
— Как ты?
— Отлично. Я люблю тебя больше всех на свете, Ник.
— Я тебя тоже, Анна, — прошептал он мне на ухо. — Вернемся в машину?
— Пошли, — сказала я, не в силах отвести взгляд от его прекрасного лица.
Но, когда мы вновь оказались у машины мне стало невероятно грустно. Сейчас мне было, как никогда хорошо и я хоту, чтобы так было всегда. К сожалению, такого не бывает.
— Ник, — позвала его я.
— Да?
— Я очень люблю тебя, но, мне кажется мы не можем быть вместе. Лето не будет длиться вечно.
Я заплакала, по моей щеке скатилась одинокая слеза. Ник вытер ее большим пальцем, поцеловал меня в кончик носа и усадил на капот Кадиллака, сам сел рядом.
— Посмотри вверх, что ты видишь? — спросил он.
— Звезды, — дрожащим голосом ответила я.
— Видишь ковш, это Большая медведица, — сказал Ник, показывая указательным пальцем в небо. — Это мое любимое созвездие, не знаю, почему, просто оно мне нравится. Большую Медведицу образует семь звезд. Самая яркая из них — Алиот, находится в восьмидесяти световых годах от Земли. Мы сейчас видим свет, который идет к нам целых восемьдесят лет, это, как целая жизни. Понимаешь?
— Да, ответила я, — не отводя взгляда от ковша на небе.
— Знаешь, о чем я думаю, когда смотрю на звезды? О вечности. И еще о том, что мы все, по сути, ничтожны. Представь, Большая Медведица горит на небе уже миллионы лет. Уверен, впереди у нее примерно такой же срок. Сменилось сотни поколений, миллионы людей успели родиться и умереть. Что бы не происходило на Земле, ковш оставался на небе. Люди ничтожны по сравнению с далекими звездами. Мы будто песчинки в огромной вселенной и этой вселенной плевать на нас. Но у каждого из нас есть своя собственная вселенная. В ней нет звезд и далеких планет, зато в ней есть люди, которые заменяют нам все это. Да, мы все равно, ничтожны для вселенной, мы ничего не сможем изменить, но раз так, то почему бы нам просто не послать к черту эту вселенную и не поселиться в своей собственной?
Ник глубоко вздохнул, и продолжил:
— А еще вечность. Нам кажется, звезды вечны — не правда. Они горели на небе миллионы лет и будут еще гореть, но когда-нибудь обязательно погаснут. Мы будем видеть их сияние еще много лет, но потом они бесследно исчезнут. Пройдут годы, и одна звезда в созвездии Большой Медведицы погаснет, ковша больше не будет, мир измениться. Только нас, к тому времени уже не будет. Но разве важно, что будет потом, если мы живем сейчас. Знаешь, нам кажется, что первый человек в космосе — это огромное достижение человечества, в будущем люди, возможно, смогут летать на другие планеты или в другие галактики, а обычный полет в космос будет считаться чем-то заурядным. Я уверен, что так будет, но теперь полет в космос и обратно, величайшее достижение и ты же не будешь утверждать обратное, только из-за того, что в будущем появится что-то гораздо лучше. Ведь мы живем сейчас, а не в том будущем, где все это реально. Так и с нашей жизнью, Анна, сейчас мы здесь и все равно, что будет потом, если нам хорошо сейчас. Нужно жить моментом. Да, лето когда-нибудь закончится. Это грустно, ничего уже не будет, как прежде, но, запомни — ничто не вечно, даже звезды. Мир меняется, все меняется, мы не сможем избежать перемен, но обязаны запомнить каждую секунду, каждый момент. Ничто не вечно, Анна.
========== Глава 5 ==========
Ничто не вечно — с этим не поспоришь. Признаюсь, монолог Ника из дневника Анны меня впечатлил, пускай был до жути слащавым и романтичным. Не думаю, что он такое сказал на самом деле, речь больше подходила для финала посредственной голливудской мелодрамы, нежели реальной жизни. Предполагаю, что Анна несколько перефразировала слова Ника, то есть, я уверен в этом, прошло почти пятьдесят лет и подробностей она уж точно не помнила.
Дневник Анны порой казался мне чем-то очень странным. Я читал рассказ ненавистной мне женщины, но на пожелтевших страницах, вместо унылой старухи я видел влюбленную шестнадцатилетнюю девочку и, порой, это казалось нереальным. Пускай Анна и не обладала задатками хорошего писателя, ее юная копия получилась слишком живой и настоящей. Мне не верилось, что я читаю про свою «мать», на страницах дневника был кто-то другой, точно не Анна. Тем не менее, подсознание мне подсказывало, что я читаю ее реальную историю.
Дневник не был слишком толстым, и я мог бы прочитать его всего за пару вечеров, но мне хватало на долго. Каждый раз, когда я садился за чтение, Анна будто вновь оживала и находилась где-то рядом. Ощущение не из приятных. Мне лишь однажды удалось прочитать больше одной части за раз, в остальных случаях, я закрывал тетрадь, даже если мне было интересно, что произойдет дальше.
***
Сколько раз вы слышали о том, что одна авиакатастрофа приходится на много тысяч часов налета? Много? Так вот, забудьте, со мной это правило не работает, что бы не говорила статистика.
Смерть Джессики Канингем не была авиакатастрофой, смерть Анны и вовсе не имела отношения к авиации. Но сам факт того, что все эти события произошли со мной за ничтожно короткий срок, ставят под сомнение правило тысяч часов налета.
Я бы не вспомнил о статистике и часах, если бы не события шестого апреля. Сколько раз вы слышали от меня про смерть Анны и Джессики? Много, даже больше, чем про часы налета? Тоже забудьте, после событий шестого апреля они перестали быть такими уж трагичными.
Что же произошло в тот день? Настоящая авиакатастрофа, не смерть пассажирки из-за нелепой случайности, не происшествие, вроде отказа какой-нибудь, обязательно дублирующийся системы, нет, настоящая авиакатастрофа.
Да уж, пилот гражданской авиации, профессия мечты, высокая зарплата, красивая форма, романтика и уважение окружающих. Конечно, риск и огромная ответственность. Но к такому, мать вашу, меня жизни не готовила!
Кажется, я уже упомянул о том, что человеку свойственно думать, что все неприятности происходят с кем угодно, кроме него. Шестого апреля, я окончательно перестал так думать и начал считать, что неприятности преследуют меня. Хотя, события шестого апреля трудно назвать неприятностью, скорее это был кошмар.
Я всегда думал, что молния не может ударить два раза в одно месте. В том, что это заблуждение, я убедился еще в средней школе, на уроке физики, но продолжал верить в это, только касательно не молний, а жизни. Одни и те же (или схожие) события не могут произойти с одним человеком, в одном месте.
А еще эта дурацкая теория про черные и белые полосы: если долгое время все было плохо, это черная полоса жизни, за ней обязательно будет белая и все станет на свои места.
Все теории, без исключения — бред. Жизнь непредсказуемая штука, невозможно предугадать, что будет дальше. Если ты сидишь в дерьме всю жизнь, это не значит, что в один день на тебя свалится миллион долларов, потому что черная полоса должна закончиться. Если ты провалился в канализационный люк, в конце улицы, то ты вполне можешь оказаться в нем еще раз. Жизнь не точная наука — в ней нет закономерностей.
Все это я понял шестого апреля. В этот же день я чуть не умер, дважды, но, как сказал Джеймс, не наделал глупостей. Вру, глупостей было ненамного меньше, чем страха и отчаяния, но о них, я хотя бы не жалел.
Все началось безобидно. Рейс 191 Американ Эйрлайнс из Нью-Йорка в Даллас. Вылет был назначен на четыре часа дня. Все шло по плану.
В какой-то мере нам повезло, пускай в дальнейшем, именно это факт сыграл злую шутку. Нам дали совсем новый самолет. Все тот же Боинг 737-800, но только что прибывший из завода в Рентоне, совершивший всего несколько полетов. Там даже пахло по-особенному, примерно, как в новой машине, но несколько иначе.
Все шло по плану. Были проведены все предполетные проверки, самолет был в норме и ничего не предвещало беды.
Последнее, что я помню достаточно отчетливо это «Американ 191, взлет разрешен», голос диспетчера в наушниках, как обычно.
Все пошло не так примерно через двадцать или двадцать пять минут полета. Пошло не так — мягко сказано. Все началось с того, что сработала аварийная сигнализация, сообщающая о пожаре в первом двигателе.
Мы с Джеймсом удивленно переглянулись. Двигатель загорался в одном из нескольких миллионов случае, то есть вообще почти никогда не загорался. Наверное, первой моей мыслью и мыслью Джеймса было то, что сломалась система тушения и предупреждения о пожаре, такой вариант был более вероятным.
Но я испугался. Очередная неприятность, как же все надоело. Где-то в глубине я думал, что это действительно пожар в двигателе, а не поломка системы предупреждения. Помню, я тогда взволнованно посматривал на Джеймса, кажется он был спокоен, а может просто скрывал то, что тоже заподозрил нечто неладное, он всегда так делал. Из всех предпринятых им решений было лишь выключение сигнализации предупреждения о возгорании в первом двигателе.
— Что думаешь? — спросил он у меня.
— Не знаю, думаю, стоит сходить в салон и проверить двигатель, — немного дрожащим голосом ответил я.
Идти никуда не пришлось, Сэм сам нам обо всем сообщил. Когда я только его увидел, сразу заметил, что выглядит он испуганно, его лоб блестел от пота, говорило это о том, что случилось что-то неладное.
— Первый двигатель, он горит! — выпалил Сэм, вытирая лоб рукавом. — Что сказать пассажирам?!
Джеймс глубоко вздохнул и запустил пальцы в волосы.
— Пассажирам? Скажи, что это небольшие технические неполадки. Митчелл, сходи и проверь, что там вообще происходит. Все будет нормально, главное не допустить паники среди пассажиров.
Терренс был относительно спокоен, но в его взгляде читалась растерянность. Возможно, его смутило то, что мы летели в абсолютно новом самолете, его двигатель не мог просто так загореться.
Я отстегнул ремень и пошел в салон вслед за Сэмом. Я не знал, что увижу и каковы масштабы повреждения. Мысленно, я пытался себя успокоить, вспоминая то, что самолет может долететь до ближайшего аэропорта и на одном двигателе. Не стоит забывать о системе пожаротушения, она не допустит распространения огня.
Самым непростым моментом было отодвинуть шторку и очутиться в эконом классе. Там, как правило, все места заняты и именно оттуда открывался вид на горящий двигатель.
Первым на что я обратил внимание, были испуганные лица пассажиров и душный воздух в салоне, с запахом дыма. Надеюсь, Джеймс выключил подачу кислорода через первый двигатель. Да, конечно, он это сделал, он не мог забыть о такой важной вещи.
Я старался, не встретиться взглядом ни с одним из пассажиров. В глазах некоторых из них читался настоящий ужас.
Что такое настоящий ужас я понял, когда подошел к иллюминатору, из которого был виден первый двигатель. Сначала я увидел языки пламени, вырывающиеся из него. Я недоумевал, почему Джеймс не включил систему пожаротушения, еще больше я удивлялся тому, почему двигатель все еще работает. В случае возгорания первое правило — выключить горящий двигатель.
Пассажиры, возле которых мне пришлось стоять, пока я пытался понять, что происходит с двигателем, вопросительно сверлили меня взглядом. Я не отважился, ничего им говорить, пускай они, больше всего ждали именно моих слов. Благо, Жанет избавила меня от необходимости объясняться перед пассажирами. По внутренней связи она сообщила о том, что у нас небольшие проблемы с первым двигателем, в целом, ничего страшного.
Я бы не сказал, что это «небольшие проблемы», но не сказать же пассажирам о том, что возможно мы не сможем ничего сделать и вы все умрете. Вообще не вариант.
В следующую секунду я понял, что горящий двигатель и в правду был всего лишь «небольшой проблемой», «большая проблема» возникла тогда, когда он взорвался.
Раздался громкий хлопок, похожий напоминающий звук фейерверка на четвертого июля. Одновременно с ним, вспышка оранжево-желтого яркого света. От двигателя отвалились какие-то детали. Самолет тряхнуло так, что мне пришлось вцепиться пальцами в спинку одного их кресел.
Вокруг послышались испуганные крики пассажиров. Я слышал их будто между нами было стекло. В тот момент я запаниковал, всерьез, как никогда раньше. Кажется, теперь я понял, что такое настоящий ужас. Но, надо отдать мне должное, не поддался панике больше, чем на сорок процентов и, какая-то часть умения здраво мыслить, все еще была со мной.
Оценив ущерб, точнее просто поняв, что двигатель взорвался, продолжает гореть и теперь его точно не потушить, я решил вернуться в кабину. Находиться там, было проще, чем здесь, среди напуганных пассажиров. Жанет продолжала что-то говорить, я не слушал, никто не слушал.
От следующего момента у меня до сих пор мурашки по коже.
Когда я уходил, маленькая девочка, сидящая у прохода, схватила меня за рукав и спросила:
— Дядя летчик, мы умрем?
У нее были огромные, не по-детски глубокие светло-голубые глаза, наполненные слезами. Больше семи лет я бы ей не дал.
От слов ребенка меня передернуло. Скажи то же самое кто-нибудь другой, это не так сильно врезалось бы в память. Но она, мать вашу ребенок, она не может умереть в свои семь, если не меньше лет.
— Нет, все будет в порядке, — сказал я, пытаясь успокоить девочку. До чего же лживо и неправдоподобно звучали мои слова. Я злился на себя за это.
— Все будет хорошо, милая, вот увидишь, — прошептала, скорее всего ее мама, и обняла дочь за плечи, поцеловав в макушку.
Девочка провожала меня взглядом до тех пор, пока я не скрылся за шторкой, отделяющей эконом класс от первого.
В тот момент мы, как никогда были близки к смерти, она дышала нам в спину. Если, когда умерли Анна и Джессика Канингем она просто была где-то рядом, то сейчас она подошла вплотную.
И это, как ни странно, немного успокаивало. У любого нормального человека мысль о том, чтобы погибнуть в авиакатастрофе, особенно если этот человек пилот, не вызывает никаких приятных ассоциаций, только не у меня.
После того, как все пошло наперекосяк, перспектива умереть лишь бы все это закончилось не казалась такой уж безумной. И действительно, разве у меня был смысл жить? Мечта всей моей жизни исполнилась, с этим не поспоришь, но все было не так, как мне хотелось, смерть Анны, одиночество, можно придумать еще много причин.
Но из множества «против», было одно единственное «за», не дающее мне право выбора. Пассажиры. Мы с Джеймсом должны были бороться за их жизни чего бы то ни стоило.
Я глубоко вздохнул и вошел в кабину, лишь оказавшись там, я мог оценить масштаб разрушений.
Я сел в кресло и пристегнул ремень.
— Все намного серьезнее, — сказал Джеймс. — Двигатель взорвался, у нас отказала гидравлика, огонь невозможно потушить и, наше счастье, если от него не загорится топливо, — сказал Терренс.
Его слова звучали хладнокровно и беспристрастно, так и должно быть.
Честно скажу, все, что произошло: отказ гидравлики, пожар в двигателе, меня это не пугало, совсем. Не знаю, в какой конкретно момент я понял, что смирился с тем, что я умру. Сначала, мне не давала покоя мысль, что пассажиры и весь остальной экипаж тоже умрут, но потом я смирился и с этим. Ведь, когда я умру, мне будет все равно, что с ними произойдет.
Помню, я надел наушники и просто слушал переговоры Терренса с диспетчером. Иногда, мне приходилось выполнять мелкие приказы Джеймса, вроде выключения света в салоне.
Все было, словно в тумане и из того дня я запомнил немногое. Знаете, некоторые говорят, что в подобных ситуациях обычно запоминается все, до мельчайших деталей. Как-то раз мне довелось познакомиться с человеком по имени Энди. Когда ему было девятнадцать, его отправили воевать во Вьетнам. Энди рассказывал мне об одном из сражений. Прошло почти пятьдесят лет, а он помнил все события, произошедшие во время той битвы, помнил сколько раз нажимал на курок винтовки и какого цвета были мозги, вытекающие из простреленной головы его товарища.
Со мной видимо что-то было не так. Шестого апреля, день, в который загорелся двигатель, я запомнил только три вещи, две из которых произошли после того, как мы оказались на земле. Из всего происходящего на борту самолета в моей памяти осталась лишь та голубоглазая девочка.
Да, еще я запомнил обрывки фраз диспетчера: «американ 191, вы сможете дотянуть до JFK?», «американ 191, у вас полностью отказала гидравлическая система?» «…91, вам хватит полосы?», «хорошо, полоса 04L…», «…191…». Это были всего лишь обрывки фраз, цельную картину происходящего запомнить так и не удалось.
Расклад у нас был примерно такой: самолет нужно было развернуть и начать снижение, благо мы еще не успели набрать крейсерскую высоту, попытаться вернуться в аэропорт. Из-за того, что давление в гидравлической системе упало до нуля, механизм выпуска шасси не работал. Хорошо, что с закрылками все было в порядке. Но они нам ничем не смогут помочь, если загорятся топливные баки. В таких случаях обычно сливают топливо, но на 737-м не было функции сброса горючего. Одним словом, все было, как никогда плохо.
Я собрал все свои силы воедино и старался не думать ни о чем, кроме самолета, который мог взорваться в любую минуту. У меня получилось.
Дела, как уже известно, обстояли не лучшим образом, но надежда все еще была. Успешно развернув самолет, мы направлялись в аэропорт Кеннеди. Для нас освободили самую длинную полосу, скорая помощь и пожарные были уже наготове. За мной и Джеймсом (в большей степени, за ним) оставалась одна единственная задача — посадить самолет.
Нам (ему) это удалось. Через пятнадцать минут мы уже были на земле.
Как все происходило помнится плохо. Огромной проблемой были шасси, оставался только единственный шанс выпустить их. Если бы это не сработало, мы все были бы мертвы. Повезло.
Джеймс предложил снять их с замков, в надежде, что они выпуститься под собственным весом. Я повернул замки и это сработало, послышался характерный звук, а на приборной панели загорелись датчики, сообщающие о том, что все стойки шасси выпущены. Кажется, я был рад.
Посадка, вроде все прошло нормально, если в подобной ситуации такое слово уместно. Казалось бы, все, мы живы, кошмар закончился…
То, что произошло дальше, чуть дважды не стоило мне жизни. Был строгий приказ не покидать своих мест до того момента, пока это не будет разрешено. Самолет, почти остановился, к нему уже подъезжали экстренные службы аэропорта.
Это произошло в последний момент — самолет загорелся.
Вы когда-нибудь слышали про правила девяноста секунд? В соответствии с ним все пассажиры должны быть эвакуированы из любого самолета за данный срок. По крайней мере, считается, что это возможно. Нередко теория и практика отличаются друг от друга. Эвакуировать всех не удалось, пускай у нас было девяносто секунд.
Пожар распространился на хвостовую часть самолета, потом на центральную. Спастись удалось всем пассажирам первого и бизнес классов, всем членам экипажа, ну и нам с Джеймсом. Некоторые пассажиры эконом класса погибли.
***
Пожалуй, стоит более подробно объяснить все то, что происходило после того, как шасси коснулись взлетной полосы. Закрылки были исправны, что не могло не радовать, самолет успешно остановился, до конца полосы оставалось еще довольно много. Мне на миг показалось, что рейс 191 станет одним из тех событий, которые порождают заголовки в газетах, вроде «Была предотвращена страшная катастрофа», «они чудом спаслись» и тому подобное. Может чудеса все же случаются, и никто действительно не умер.
Все закончилось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Так быть не могло, поэтому случился пожар. Джеймс тут же объявил эвакуацию. Удалось спасти сто сорок пять человек из ста шестидесяти. Пятнадцать погибли, на такая уж и страшная цифра, если задуматься, но от этого было не легче.
Я стоял и смотрел, как самолет горит, вместе с пассажирами. Те пятнадцать человек не успели спуститься по надувному спасательному трапу, они сгорели заживо.
Смотреть на такое физически больно. Лично для меня, в этой катастрофе лучше было умереть, чем выжить.
Сначала, я не до конца поверил в то, что пассажиры мертвы. Мне просто было плохо и, хотелось сказать страшно, но скорее противно. В воздухе стоял резкий запах горящего топлива и…если так отвратительно пахнет человеческая плоть, то ее запах.
Вокруг были выжившие пассажиры. У многих был шок, они стояли, не моргая и смотрели на самолет, объятый пламенем. Некоторые молча плакали, некоторые бились в истерике.
Я видел все это, будто в замедленной съемке.
Голубоглазой девочки в толпе пассажиров не было, кажется я ей соврал. Еще я не видел Джун и Виктора. Они выжили, но тогда я их не заметил, поэтому считал, что они тоже мертвы.
Джеймс что-то говорил, я не слушал его. Больше всего хотелось проснуться в кровати, поняв, что это сон или хотя бы найти в толпе ту девочку. Почему-то мне было жизненно необходимо ее увидеть. Она погибла, и я это знал, но все равно пытался отыскать ее среди выживших.
Рядом с горящим самолетом было очень жарко, от запаха топлива немного кружилась голова.
Наблюдать за тем, как пожарные тушат самолет было странно. Возможно, не только у меня возникло чувство того, на сколько это все сюрреалистично. Мы были внутри самолета пару минут назад, а сейчас он горит. Когда видишь нечто подобное в кино, воспринимается все совсем иначе. Увидеть горящий самолет на экране, это одно, подумаешь, всего лишь компьютерная графика или декорации, но в жизни — совсем другой.
У пассажиров был шок, но они радовались тому, остались живы. Наверное, им было видеть все это не так тяжело, как мне.
Хотя, тогда мне было все равно. Серьезно, мне не было страшно, плохо, возможно, но не сильно. Я чувствовал какую-то пустоту. Нечто подобное ты чувствуешь, когда узнаешь о чем-то ужасном, но не до конца успеваешь осознать ситуацию.
Потом, всех нас забрали на автобусе. Мы поехали к зданию аэропорта.
Пассажиров отправили в какой-то отдельный зал, где с ними должны были поговорить представители авиакомпании, сказать пару фальшивых слов про соболезнования, договориться о компенсации.
Экипажу предоставили другое помещение. Как же я был рад увидеть Джун и Виктора, после, того, как решил, что они мертвы.
Отпустили нас довольно быстро, через часа два с небольшим, наверное. У нас спросили основные вопросы, вроде того, как вообще проходил полет, не было ли чего-то необычного. Почти на все вопросы отвечал Джеймс.
После этого, нас отпустили. Мне и Джеймсу должны были позвонить, как только мы понадобимся.
***
Мы с Джеймсом стояли в вестибюле друг напротив друга. Он смотрел на меня, я ожидал, пока он что-нибудь скажет. Сам я не решался нарушить молчание.
— Знаешь, — протянул Джеймс.
— Да? — вздохнул я.
Джеймс достал из кармана визитку (зачем они ему вообще?) и бросил на нее растерянный взгляд.
— Не наделай глупостей, — сказал он и засунул визитку в карман моей рубашки.
Он развернулся и пошел прочь, но потом остановился и добавил:
— Позвони мне, если…если захочешь.
На этом мы расстались. Впрочем, ненадолго.
========== Глава 6 ==========
Самолет приземлился в два часа дня, свободны мы были в районе семи.
После того, как нас отпустили, Джеймс отдал мне свою визитку и поехал на такси домой.
Новостной репортаж по центральным каналам о самолете Американ Эйрлайнс, у которого загорелся двигатель, но «отважному экипажу» удалось его посадить, пускай без жертв не обошлось, к тому времени уже существовал. И Мэри Винстон, будущая жена Джеймса, к сожалению, уже успела его посмотреть.
Стоило Джеймсу открыть дверь, как Мери тут же набросилась на него. Думаю, сначала он даже не понял, в чем дело. Винстон сказала о том, как сильно она волновалась и как рада тому, что все закончилось хорошо. А потом она сказала следующее:
— Джеймс! Я не сделала аборт, я же не дура, чтобы убить собственного ребенка! Но я беременна, мне нельзя нервничать, а эта сегодняшняя ситуация… Мне было так страшно!
Да, это именно то, что ты ожидаешь услышать после того, как чуть не умер. Хотя, Мери тоже можно было понять.
Не знаю, что тогда сказал Джеймс, но, полагаю, он злился на нее, причем достаточно сильно.
Потом Джеймс просто послал ее. Она не ушла, просто закрылась в другой комнате и не выходила оттуда, пока более-менее не пришла в себя.
Что касается Джеймса, он старался держаться и у него это получалось. Наверное, в глубине, ему тоже было плохо. Невозможно, просто так забыть и абстрагироваться от всего, что с нами произошло. Думаю, он переживал, конечно, далеко не так сильно, как я, но все же переживал.
Что по поводу меня? Все было плохо, очень плохо!
Я вернулся в свою квартиру. На такси, не хотелось ехать на метро. Я открыл дверь, тогда все еще было относительно нормально.
В следующие полтора часа я успел попытаться убить себя, у меня почти получилось. Мою жалкую жизнь спасла визитка Джеймса, ну и сам Джеймс, но об этом позже.
Все началось с тетради в черной кожаной обложке — дневника Анны. Она валялась в спальне на кровати. У меня вошло в привычку читать «историю ее жизни», каждый раз, приходя домой. Сегодняшний день был исключения, я не стал читать о том, что же произойдет дальше с Анной и Ником.
Мне и так это было не сильно интересно, но сегодня у меня просто не было сил на это.
Наверное, вы думаете о том, что сейчас я скорее всего буду плакать, может пить крепкий алкоголь, а потом додумаюсь, до отличной идеи убить себя. Все было так, но в ином порядке.
Первым делом, я понял, насколько мне все-таки ужасно. Я убил кучу людей, вообще только пятнадцать, но этого было достаточно. Слишком много, по сравнению с ними смерть Джессики Канингем не казалась такой страшной, но я помнил и про нее.
А еще я помнил про Анну. Она попала в психиатрическую клинику из-за неудавшейся попытки самоубийства. Всегда думал, что самоубийство невероятно глупый поступок, до сегодняшнего дня.
Я толком не знал, что толкнуло Анну на суицид. Точно не смерть Джона, знаю, она не любила его. Чтобы понять это, нужно было дочитать ее дневник, что я пока еще не успел сделать. Но я был уверен в том, что она не нашла смысла жить, или винила себя в чем-то, допускаю вариант, что она была глупой и сделала это от нечего делать, но первые два варианта казались мне более правдоподобными.
Смысл жизни. Вина.
Начну с вины. Был ли я виноват в смерти пассажиров, летевших рейсом 191. Теперь, как и с Джессикой Канингем, я понимаю, что нет. Но тогда я думал, что в произошедшем есть толика моей вины. Пускай, я даже не знал, что конкретно сделал не так.
Я не мог их спасти. А что, если бы мог, но не воспользовался шансом? Вдруг можно было бы как-то избежать катастрофы. Если бы мы (я) не потратили время в пустую, то все могло бы быть иначе.
Разве я могу себе простить гибель пятнадцати человек? Нет, никто бы не смог, разве что человек, напрочь лишенный жалости и совести или какой-нибудь суровый диктатор, вроде Адольфа Гитлера.
А смысл жизни? Ну, зачем это все? Моя жизнь просто огромный кусок дерьма, в ней не происходит ничего хорошего, совсем. Я будто скатываюсь по наклонной в глубокую яму проблем и страданий, из которой невозможно выбраться. С самого детства и до сегодняшнего дня восемьдесят пять, если не девяносто процентов моей жизни были одной сплошной проблемой. Пускай, мне удалось добиться осуществления той самой заветной мечты. Но что от этого изменилось? Стало ли мне лучше? Нет, все осталось, как прежде, были лишь незначительные изменения… в худшую сторону.
Анна не была моей биологической матерью, но постоянное чувство грусти и подавленности досталось мне по наследству от нее. Я всегда осуждал ее за то, что она была такой и в тоже время сам мало чем отличался. Я так же, как и она любил жалеть себя и думал, что все плохо. Трудно сказать, что заставляло меня испытывать непрерывную грусть и отчаяние. С одной стороны, в моей жизни все было отлично, поводов для грусти не было, но…что-то было не так, всегда. Я никогда не испытывал настоящего счастья или радости. Даже, если все было хорошо.
Жизнь была такой, я ее такой видел. Но, в последнее время, что-то заставило меня усомниться в том, что это правда. Зачем тогда люди вообще живут, если все было, есть и будет ужасно. Зачем страдать, если можно не страдать?
Пятнадцать человек, погибших в сегодняшней катастрофе. Безусловно, мне жаль, что так вышло, жаль, что они погибли, но так ли это плохо для них? Конечно, плохо, ведь жизнь так прекрасна, для кого-то, возможно.
Вполне вероятно, среди пассажиров были по-настоящему счастливые люди (если такие существуют), но может были и те, кому, так же, как и мне все это надоело. Может для них смерть не была таким уж плохим исходом.
А еще среди них была та маленькая девочка с большими голубыми глазами.
Я поймал себя на мысли, что жалею о том, что не погиб сегодня. Авиакатастрофа — красивая смерть. Иронично, я всю жизнь мечтал стать пилотом и, осуществив свою мечту, умру в небе. Не совсем в небо, конечно, но в самолете. Красиво.
Почему я остался жив?
Как бы было хорошо, если бы в один момент все закончилось и закончилось красиво. Наверное, умирать легко, просто все исчезает в один момент и тебя больше нет, ты ничего не чувствуешь, все кончено.
Так ко мне и пришла мысль о самоубийстве. Умереть так, хуже, чем в авиакатастрофе, если ты любишь символизм, но, по сути, не важно. Какая разница как, будь то старость, болезнь, авария, что угодно исход будет одинаковым, тебя закопают в землю, после чего тебя сожрут черви.
Звучит не очень романтично, но тогда смерть казалась мне каким-то волшебным средством, избавляющим от всех проблем. Да, она не решает эти самые проблема, она делает кое-что лучше — она просто уничтожает их. Все исчезает в один миг, разве не прекрасно?
Мое состояние можно было расценить, как близкое к истерике. Одновременно хотелось плакать и смеяться. Все мысли смешались в один большой снежный ком: авиакатастрофа, одиночество, боль.
Тогда мне казалось, что причиной попытки самоубийства стали сегодняшние события и гибель пятнадцати человек. Сейчас я понимаю, что авиакатастрофа была лишь последней каплей.
Помню, было около восьми часов вечера. Я сидел на диване и думал, что не смогу жить, зная, что все те люди погибли по моей вине. Меня немного трясло, будто от высокой температуры, кружилась голова. Челка упала на лоб, но мне было плевать, я не стал ее убирать. Представляю, как жалко я выглядел, сидя на диване, обняв себя за плечи и думая о самоубийстве.
В тот вечер у меня и мысли не возникло о том, что жизнь может быть хорошей. Я просто забыл о существовании таких вещей, как радость, удовольствие, дружба, любовь. В моей жизни этого не было и, я уже не верил, что когда-нибудь появиться. Было всего две вещи, если не считать небо и самолеты, приносящие мне удовольствие — алкоголь и секс, но жить ради них просто глупо. Конечно, были еще и наркотики, на крайний случай, но падать так низко мне не хотелось.
У меня была работа мечты, но как показали первые пару полетов, она не принесла мне ничего, кроме страданий.
Чтобы я не делал, чем бы не занимался, все было плохо, ужасно, отвратительно. Я ненавидел себя за то, что был жалким, ни на что не способным неудачником. И самое ужасное, тогда мне казалось, что это невозможно изменить.
До сих пор не знаю, действительно ли в тот день я себя ненавидел настолько сильно или же это было очередное проявление жалости, впрочем, не важно.
Помню, дальше идея самоубийства переросла в готовность убить себя. Моя квартира располагалась на одиннадцатом этаже и решение прыгнуть с балкона пришло как-то само по себе. Никогда не забуду то чувство эйфории, от осознания того, что сейчас все закончиться. Я сидел где-то минут пять и истерически смеялся, не в силах остановиться. Как же мне тогда было хорошо.
Потом я встал с дивана, зачем-то снял форменный пиджак, повесил его на спинку стула и вышел на балкон.
Дверь со скрипом отворилась и мне в лицо ударил холодный воздух. Это было так странно, подходить к краю. Понимание того, что последнее, что ты сделаешь в жизни это перелезешь через ржавое ограждение и прыгнешь вниз.
Сомневался ли я в правильности своего поступка? И, да и нет, если так, можно сказать. Я не сомневался в том, что сделаю это, но не был уверен смогу ли я перелезть через ограждение и сделать шаг навстречу смерти прямо сейчас.
Сначала я подумал, что было бы неплохо написать предсмертную записку, все суицидники так делают. Что я напишу? Допустим, я бы придумал, что написать, но мою записку никто не прочитает, кроме полиции, конечно. У меня никого не было, всем было бы плевать на мою смерть. Еще одна причина, чтобы умереть.
Сейчас я понимаю, каким я был идиотом. Убить себя из-за одиночества может и нормально (если ты девочка-подросток), но тогда я был уверен, что иду на этот отчаянный шаг из-за гибели людей. В смерти Джессики Канингем я чувствовал больше своей вины, чем в смерти всех этих людей. Наверное, я вообще не винил себя, но думал, что виню. Надо же было хоть как-то оправдать свои действия.
Какое-то время я стоял на балконе, не решаясь подойти к краю. Было ужасно холодно, но я не чувствовал этого. Где-то на подсознательном уровне я пытался найти причины для того, чтобы послать эту затею нахер, уйти с балкона, напиться, поплакать в подушку, но остаться в живых. Инстинкт самосохранения не давал мне просто так прыгнуть с высоты одиннадцати этажей.
Если бы я хотел прыгнуть, то давно бы сделал это. Не могу сказать, что я не хотел умереть, но что-то меня останавливало. Что-то в глубине кричало и умоляло меня остановиться, дать второй шанс.
Я все же нашел в себе силы перелезть через ограждение. При этом, я все делал предельно осторожно, будто боясь случайно сорваться вниз (смешно, да?).
Я все же оказался по ту сторону ограждения. Мои пальцы сжимали ржавую металлическую перекладину. Внизу шумела дорога, люди, отсюда представляющие из себя маленькие черные точки, куда-то спешили. Нью-Йорк жил своей жизнью. Огромный мегаполис, которому будет все равно на мою смерть. Всем будет все равно. Да, в газетах напишут о том, что второй пилот рейса 191, спустя пару часов после авиакатастрофы покончил с собой. Об этом будут говорить какое-то время, а потом все забудут.
Холодный ветер дул мне в лицо, пальцы сжимали ржавое ограждение, стоит их разжать и всему придет конец.
Самоубийство — никогда бы не подумал, что моя жизнь закончиться именно так, однако теперь я здесь, на этом чертовом балконе. От высоты кружилась голова, как ни странно, приятное ощущение. Хотя, мне всегда нравилась высота, чувство полета, романтика. Сейчас я узнаю, какого на самом деле летать.
Я должен это сделать, у меня нет другого выбора, я не смогу жить дальше. Зачем мне просыпаться каждое утро с мыслью о том, что я жив, а все те люди — нет. Мне не нужны страдания, их и так было в моей жизни достаточно, пришло время положить всему этому конец.
И чем же, в итоге, закончилась история о мальчике из Нью-Йорка, мечтающем о небе? Достижением заветной цели, обретением счастья? Нет, история закончилась его трупом на проезжей части. Да, извините, жизнь это не Дисней и хорошие концовки не являются обязательным атрибутом.
Но я не могу просто отпустить ограждение, нужен какой-то символизм что ли. В чем был смысл? Да, возможно, мне удалось осуществить свою мечту, но разве я хотел этого? Что из этого получилось? Пятнадцать жертв сегодня и погибшая пассажирка. Будучи ребенком, я хотел летать, а не убивать людей. Видно, что-то пошло не так.
Я прожил совершенно бессмысленную жизнь и умру такой же бессмысленной смертью, но мне нечего терять. У меня нет никого, кому будет хоть какое-нибудь дело до моей смерти.
Вот и все. Мне ничего здесь не держит, я должен всего лишь перестать сжимать пальцами холодное ржавое ограждение балкона.
Странно, но смотреть вниз было так спокойно. Я будто не чувствовал себя частью этого мира, все этой суеты. Никакого страха, сомнений, ничего подобного. Теперь я чувствовал себя свободным, по настоящему свободным. И я бы отпустил пальцы в эту же секунду, если бы не…
Визитка Джеймса, выпавшая из кармана. Маленькая картонка бледно-голубого цвета какое-то время кружила в воздухе, а потом скрылась из моего поля зрения.
Сначала я подумал о том, зачем вообще Джеймсу визитки, об этом же я подумал, когда он только дал мне ее. Определенно, это то, о чем лучше всего размышлять стоя за ограждением балкона. Потом я подумал о том, зачем все это Терренсу. Что значит «не наделай глупостей»? Его отношение ко мне. Кажется, я уже упоминал насколько все это странно.
Но едва ли его визитки было достаточно, чтобы я передумал. В какой-то момент я все равно разжал пальцы.
Снова мысли о погибших, о том, как ужасна моя жизнь. И я правда отпустил ржавое ограждение, решив, что все, стоять и смотреть вниз смысла больше нет, сейчас или никогда. Нужно было просто решиться и весь этот кошмар просто закончился бы.
Отчетливо помню тот момент. Помню, мои ладони вспотели, несмотря на холод, держаться было слишком неудобно, руки затекли. Я разжал пальцы. Прощайте…
НЕ НАДЕЛАЙ ГЛУПОСТЕЙ!
***
В тот день я не убил себя, пускай и был близок к суициду. Фраза Джеймса была последним, о чем я подумал, и она спасла мне жизнь. В последнюю секунду мне удалось снова схватиться за ограждение и быстро перелезть обратно на балкон. Помню, я поспешил как можно быстрее убраться оттуда.
Оказавшись в квартире, я захлопнул дверь, ведущую на балкон, и прислонился к ней спиной. Сердце бешено колотилось в груди, дышать было трудно. Мне было ужасно холодно и плохо.
Тогда я понял, что самоубийство — это глупость. Нет, серьезно, в жизни нет смысла, но есть ли он в смерти?
Чтобы не происходило, какое бы дерьмо не случалось, я всегда заставлял себя верить в то, что всегда есть надежда на лучшее, все может измениться. Черт возьми, да, исходя из этой логики самоубийство, это действительно глупость.
Неужели Джеймс думал о том, что я возможно решу наложить на себя руки. Не думаю, но тем не менее он сказал не наделать глупостей и не имеет значение зачем, но его фраза спасла мою никчемную жизнь. И все же почему он это сказал?
Какая разница?!
Я закрыл лицо руками и сполз по стене на пол. Джеймс говорил, что я могу позвонить ему, если захочу. Не то, чтобы я хотел звонить ему, но пальцы сами нашли его номер в списке контактов.
Я позвонил ему, кажется мой голос дрожал, я был готов заплакать. Он спросил мой адрес, и я сказал. Джеймс пообещал, что приедет. Кажется, я сам его попросил об этом.
Не знаю, зачем. Мне просто хотелось с кем-то поговорить, пускай я не отдавал себе в этом отчета. Мне было плохо и… одиноко. Где-то на подсознательном уровне мне хотелось поддержки, хотелось просто с кем-то поговорить.
На миг я задался вопросом: «Неужели Джеймс единственный, кому я мог позвонить?». Да, черт, у меня никого не было. И Терренс, он же был всего лишь моим капитаном и, так уж сложилось, что за последние пару дней он стал фактически единственным человеком, которому на меня было не наплевать. Меня даже больше не заботило почему.
Я просто позвонил ему, ни на что, не рассчитывая, но он согласился. И…
Я не знаю. Все равно, к чему это приведет.
Признаюсь, я нервничал. В какой-то момент мне показалось, что звонок Джеймсу был лишним. Зачем? Что вообще будет, когда он приедет?
Потом в моей голове снова появилась мысль о том, как хорошо было бы прыгнуть с балкона прямо сейчас, но поступить так было жестоко по отношению к Джеймсу. Ведь, при таком раскладе он будет виноват в моей смерти. Не будет, конечно, но он же будет винить себя? Или нет? Я бы винил, знаете, каждый судит по себе.
Благо у меня хватило мозгов не возвращаться на балкон. Зато, появилась резкая потребность выпить. Я люблю алкоголь, особенно крепкий, он помогает расслабиться и забыться, кто бы что не говорил.
Я всегда хранил пару бутылок, но зачастую у меня не оказывалось ничего, крепче вина. На это раз чертовски повезло и в шкафу оказалась почти полная бутылка Джека Дэниелса.
Я открутил крышку и сделал большой глоток. Я даже не поморщился, несмотря на обжигающий вкус виски. Хотелось напиться до беспамятства, но я отдавал себе отчет в том, что такого нельзя допустить, по крайней мере пока. Раз я уже позвонил Джеймсу и попросил его приехать, то был обязан поговорить с ним, находясь в трезвом состоянии.
Поэтому я нашел в себе силы закрыть бутылку, поставить ее на стеклянный журнальный столик и сесть на диван, в ожидании Джеймса.
С каждой секундой ожидания мое состояние стремительно приближалось к истерике. Я сверлил бутылку виски взглядом, борясь с желанием сделать еще один глоток. Мне хотелось плакать и кричать. Это состояние трудно описать словами, но, я уверен, что вам хотя бы раз в жизни (надеюсь, что нет) довелось испытать нечто подобное.
Он не заставил себя долго ждать и уже через несколько минут я услышал звонок в дверь.
========== Глава 7 ==========
Я открыл входную дверь. Так и стоял бы на пороге, если бы Джеймс не вошел в прихожую без приглашения, попутно скидывая с себя куртку.
Я не ожидал, что он придет так быстро, но он, тем не менее, был здесь, за что я ему безмерно благодарен. Мне было плевать на то, что он подумает, просто хотелось с кем-то поговорить, откровенно поговорить и, так уж сложилось, что он был моим единственным вариантом. К тому же, он сам дал мне свою визитку и, если бы не она, мой труп бы уже ехал по направлению к моргу. Я не знал, что скажу Джеймсу, это даже вряд ли имело значение, но теперь он был обязан меня выслушать.
— Рад, что ты позвонил, — сказал Джеймс. — Не без причины, так ведь?
— Помнишь ты сказал не наделать глупостей, — усмехнулся я, понимая, насколько близко мое состояние к истерике.
— Что хотел написать заявление об увольнение? — спросил Джеймс, сверля меня взглядом. — Или решил навести справки о всех погибших?
— Нет. Я хотел прыгнуть с балкона, — ответил я.
— Скажи, что это была шутка?
— Нет, и я бы непременно сделал это, если бы не твоя визитка, — равнодушно сказал я.
— Твою мать! — выругался Джеймс. — Идиот!
— Мне нечего терять, — выдохнул я, чувствуя, как ком подступает к горлу.
— Нет, у тебя же есть…
— Ты не можешь знать! У меня нет ничего! Если ты думаешь, что все это из-за…
Я не мог говорить дальше, физически. У меня кружилась голова, кислорода катастрофически не хватало. Я отвернулся от Джеймса и до крови прикусил губу, чтобы хоть как-то привести себя в чувства.
Я понимал, что, если он останется, то я расскажу ему абсолютно все. Это было низко и жалко, но едва ли во мне осталась хоть капля гордости. Мне было плевать, что он обо мне подумает.
Знаете, мне никогда еще не хотелось расплакаться, как сейчас. Было плохо и больно, но я нашел в себе силы выдавить из себя эти слова:
— Останься, пожалуйста. Прошу, только выслушай меня и все.
Это прозвучало, как крик о помощи, полный отчаяния. Впрочем, так и было.
В этот момент по лицу Джеймса можно было прочитать фразу: «Неужели, все настолько плохо?». Черт, да, Джеймс! Все просто ужасно!
— Да.
Помню, дальше мы пошли в гостиную и сели на диван. На журнальном столике стояла бутылка Джека Дэниелса. Джеймс скептически посмотрел на нее, а потом на меня. Я почти не притронулся к виски, но по мне, с первого раза это было определить сложно. Расфокусированный взгляд и дрожащие руки, состояние похожее на алкогольное опьянение.
Джеймс присел на диван и окинул меня взволнованным взглядом. Я сел рядом.
— Ты правда хотел покончить с собой? — осторожно спросил он.
— Да, — вздохнул я.
— Неужели все из-за гибели тех людей? Ты…
— Не виноват, да? — перебил его я. — Дело не только в них…
Вроде, я хотел еще что-то добавить, но промолчал.
Какое-то время Джеймс в упор смотрел на меня, после чего осторожно спросил:
— Тогда в чем дело?
Это был мой последний шанс остановиться и ничего ему не рассказать, я его упустил. В тот вечер, Джеймс узнал обо мне больше, чем все люди, с которыми я когда-либо общался вместе взятые. Он был совершенно чужим мне человеком (до сегодняшнего вечера) и, наверное, никто бы не доверил все то, что я рассказал Джеймсу, тому, с кем знаком от силы две недели. Но я не мог больше молчать, поэтому я просто рассказал все.
— Джеймс, тебе вряд ли захочется все это слушать, но ты сам подписался. Ты мог бы послать меня и не приходить. Не подумай, я благодарен тебе за то, что ты рядом. Извини, что тебе придется выслушать все это, — вздохнул я, откинувшись на спинку дивана.
— Все нормально, — заверил он.
— Я тебе уже рассказывал про Анну…мою мать? — с запинкой спросил я. Джеймс неуверенно кивнул. — Наверное, все дело в ней.
Я потянулся к бутылке виски и отпил из горлышка для того, чтобы хоть немного успокоиться, поставил ее обратно и начал свой рассказ.
— Когда я был совсем ребенком, мне казалось, что так и должно быть. Та женщина Анна, она вообще не обращала на меня внимания. Джон, мой отец, его почти никогда не было дома. Мне казалось, что так и должно быть, что это нормально. Я научился читать где-то в четыре года, благодаря Джону, у него тогда был отпуск, и он решил уделить мне немного времени. У меня не было друзей или даже просто знакомых, с которыми я мог бы поиграть, поэтому единственным моим развлечением были книги, я брал их в детской библиотеке. Она находилась совсем недалеко отсюда. Правда, теперь на ее месте китайский ресторан. Так вот, я читал книги и понимал, что в моей жизни что-то не так. В книгах я читал о дружбе, любви, но в реальности, я не знал, что это такое. Как-то раз я подошел к Анне, я сказал, что люблю ее. Помню она лишь усмехнулась и продолжила читать газету
Я глубоко вздохнул.
— И дело, возможно, не в ней или моем детстве. Нет, дело в том, что происходит сейчас. Я не хочу тебе этого говорить, ужасно не хочу, но разве у меня есть выбор? Не думаю! — истерично усмехнулся я, окинув Джеймса взглядом.
Скорей всего все, что я говорил походило на бессмысленный бред, но Джеймс внимательно меня слушал.
В его карих, казавшиеся в сумерках моей квартиры почти черными глазах можно было увидеть сожаление, не поддельное и искренне. Ему было жаль меня. Говорят, что жалость — плохое чувство, я с этим был согласен лишь отчасти, потому что порой, жалость порой может быть так приятна. И сейчас, как никогда я хотел, чтобы меня жалели.
В какой-то момент мне стало все равно на то, что Терренс (как же больше не хочется называть его по фамилии) всего лишь мой капитан, а я его стажер. В тот злополучный вечер мы были по-настоящему близки друг к другу, по крайней мере я к нему. Между нами, будто стерлись все границы, больше не было правил приличия, этикета, морали или еще чего-нибудь, позже исчезла и черта дозволенного, которую, казалось бы, ни в коем случае нельзя было переступать, даже в сложившейся ситуации.
Мы сидели на диване в гостиной моей маленькой квартирки. Ближе к вечеру, словно издеваясь над нами, выглянуло солнце. Его лучи, постепенно опускающееся за горизонт, пробивались сквозь тонкие занавески на окнах и отбрасывали на наших лицах золотистые блики. Тени от ресниц Джеймса падали ему на щеки, придавая его лицу еще больше некой теплоты, порой так отчетливо читающейся в его взгляде. На стеклянном журнальном столике у дивана стояла бутылка виски. Джеймс не пил вовсе, я сделал всего лишь пару глотков, но она придавала обстановке некую атмосферность. Мы сидели слишком близко друг к другу и смотрели прямо в глаза.
Джеймс терпеливо слушал все, что я говорил, иногда задавая осторожные вопросы. Ему было не плевать, не важно почему. Почему-то мне показалось, что я что-то значу для него, иначе он бы не сидел сейчас здесь на моем диване в компании боли, отчаяния и издевательских лучей заходящего солнца. И я всецело доверял ему, знал, что могу не волноваться.
Мне было плохо, отвратительно. Пальцы все еще чувствовали холод ржавого ограждения балкона, в голове мелькали образы горящего двигателя и пассажиров, которым не удалось спастись. И в тоже время мне хотелось смеяться. Я был на грани истерики.
Я сказал, что не хочу говорить, но это была наглая ложь. Уловка для того, чтобы Джеймс попытался заставить меня рассказать ему все. Я бы и так рассказал, но хотелось услышать его просьбу, осторожную и совсем не напористую.
Он сделал то, чего мне так хотелось, сперва взяв со стола бутылку Джека Дэниелса и отпив прямо из горлышка, даже не задумываясь о том, чтобы попросить стакан. Как это не похожа на того человека, с которым я познакомился двадцать седьмого марта в восьмом терминале аэропорта Кеннеди и как же похоже на того, кого я узнал, оставаясь с ним наедине. Словно вместе уживалось две версии Джеймса Терренса, одна из которых существовала только для меня.
— Расскажи, — прошептал он.
Я забрал бутылку из пальцев Джеймса и спустя пару глотков наконец закончил свою злополучную исповедь.
— У меня был только один путь от всех проблем, — сказал я, возводя глаза к потолку:
— Небо.
Виски снова оказался у Джеймса.
— Сначала мечта детства, потом осознанное решение, а в итоге способ убежать от всего. Мне нравилось летать, несмотря на ответственность. Лишь на высоте тридцати тысяч футов можно ощутить истинную свободу. Все остается где-то внизу, под облаками, впереди лишь бескрайнее небо и свет солнца. Или звезды, тысячи звезд, с земли их ни за что не увидеть. Небо — это что-то волшебное, всегда неповторимое и такое прекрасное. Когда ты сидишь за штурвалом, управляешь самолетом, чувство свободы, полета и невероятной красоты, оно…это невозможно описать словами. Ты все это видел и не раз, но вряд ли поймешь меня.
Пока я не знал, что говорить дальше, поэтому просто сделал глоток виски, благо Джеймс решил поддержать диалог.
— Ты прав, я не понимаю, что это такое. Романтики, о которой ты говоришь для меня никогда не существовало. Самолет, это ведь всего лишь груда металла, летящая и не падающая на землю лишь благодаря законам физики. Я не вижу в этом чего-то волшебного. Небо может быть красивым, звезды, закаты, но это всего лишь просто красиво. Хотя, знаешь, я надеюсь, что…
Он замялся, после чего добавил:
— Продолжай.
Солнце скрылось за горизонтом, теперь мы сидели в холодном сумраке. Голова приятно кружилась от выпитого алкоголя, но не более. Мне все еще было чертовски плохо. Правда, думаю это нормально после авиакатастрофы и попытки самоубийства.
Мне казалось, что было слишком тихо, в Нью-Йорке так быть не может.
Я продолжил, глядя в пол, как бы мне не хотелось встретиться взглядом с Джеймсом. Он снова пил виски.
— То, что я получил в итоге, став пилотом, слишком сильно отличалось от того, что я ожидал. Возможно, мои ожидания были завышенными, но не на столько же! То, что произошло за пару первых полетов неправильно, так не должно было быть. Надеюсь, ты это понимаешь. Слишком много смертей за слишком короткий срок. Согласно статистике, такого и вовсе быть не может, не через пару дней. Мои проблемы, они будто пребывают в арифметической прогрессии. В моей жизни все было плохо, всегда. И сейчас, когда, казалось бы, все должно было наладиться, ничего не изменилось. И. я устал это терпеть, я больше не хочу или не могу, не знаю.
Я не плакал, когда узнал о смерти Анны, не плакал, когда понял, что ничего не изменится, но сейчас я заплакал по-настоящему. Больше не было сил терпеть.
Я сдавленно всхлипнул, даже не пытаясь вытереть слезы, текущие по щекам.
Джеймс осторожно положил руку мне на плечо. Я даже не обратил на это внимания.
— Успокойся, — тихо сказал он.
Успокоиться?!
Я не мог (или не хотел) перестать плакать.
Такое противное и в то же время успокаивающее ощущение, когда горячие слезы текут по щекам, оставляя за собой соленые дорожки. Я отчаянно посмотрел на Джеймса. Он что-то хотел сказать, но промолчал.
Я скинул его ладонь со своего плеча и, резко встав с дивана, подошел к окну. Солнце садилось слишком быстро, в соседних домах уже зажглись окна. В детстве, я любил смотреть в окна домов, стоящих напротив и представлять, чем заняты, и что из себя представляют владелицы тех квартир.
Почему-то мне казалось, что люди из дома напротив непременно счастливы, что их жизни намного лучше, чем моя.
В этой квартире, где я провел всю свою жизнь было ужасно. Помню, в гостиной стоял старый грязный диван, обои отклеились в некоторых местах. Вечером Анна сидела перед телевизором, попутно пытаясь читать Нью-Йорк Таймс или же просто смотрела на страницы пустыми глазами. От нее пахло едой, которую она весь день разносила посетителям кафе. Джона дома не было, скорее всего он был с очередной любовницей.
Все это казалось мне ужасным, отвратительным и я сидел на подоконнике и заглядывал в окна домов, стоящих напротив. Я думал о том, чем сейчас заняты те люди, что они делают, о чем думают. От этого становилось легче.
Теперь, как тогда в детстве, я смотрел в окна домов и мне казалось, что никому сейчас не может быть так плохо, как мне.
По щекам все еще текли слезы.
Спустя какое-то время, Джеймс встал с дивана и подошел ко мне.
Он осторожно взял меня за плечи, притянул к себе и осторожно обнял. Я машинально сомкнул руки за его спиной и положил голову на плечо, до того, как сообразил, что происходит.
Он обнял меня, я бы непременно удивился такому повороту событий, но сейчас мне было слишком плохо.
Почему-то от этого захотелось плакать еще больше. Я прикусил губу, чтобы хоть немного успокоиться, но это не помогло. Я плакал, уткнувшись Джеймсу в плечо. В какой-то момент он крепче прижал меня к себе. Его теплые ладони, гладящие по спине и ощущение того, что он рядом, успокаивали. Я все же перестал плакать, но Джеймс не отпустил меня. Мы простояли пару минут молча. Наверное, это было странно и неправильно, но после всего, что произошло, между нами дальше, эти утешительные объятия кажутся чем-то совсем невинным.
Джеймс отстранился от меня и, отойдя на пару метров, повернулся ко мне спиной, будто ему было стыдно за свой поступок или, может, неловко.
У меня не было не сил, не желания что-либо говорить, я все еще стоял возле окна и по-прежнему ощущал теплые ладони Терренса на своей спине.
Прошло где-то пару минут прежде, чем Джеймс отважился нарушить, пускай спокойную и совсем не обременяющую, но тишину. Он сказал:
— Подойди сюда, я должен кое-что сказать.
Я покорно выполнил его приказ.
— Я должен тебе кое-что сказать, — повторил он. — Знаю, сейчас не лучший момент, и это подло, но либо сейчас, либо никогда, — то ли вздохнул, то ли усмехнулся Джеймс. Он взял со стола бутылку виски и, протянув мне, сказал. — Пей.
— Что?
— Просто сделай пару глотков, ладно? Извини, я слишком в себе не уверен.
Я искренне ничего не понял.
***
Я до сих пор не знаю, жалею ли я о том, что произошло в тот вечер. Нет, наверное, в конце концов, я был счастлив, по-настоящему.
Сразу хочу сказать, это тот самый момент моей истории, когда произошедшее далее лучше не знать. Кому-то, скорее всего большинству, все это покажется чем-то ужасно отвратительным, возможно, так и есть. Но именно тогда все изменилось и моя жизнь, кажется, впервые с того дня, когда я родился перестала походить на вечные страдания. Впрочем, без них все равно не обошлось, может их даже не стало меньше, однако справиться с ними было куда проще.
***
Крепкий напиток обжигал горло, но я уже привык к этому ощущению, даже не зажмуривал глаза. Джеймс сверлил меня пристальным взглядом. Он начал говорить, только когда я отпил еще немного. Я хотел закрыть бутылку, но Терренс забрал ее, так и не дав мне поставить ее обратно на журнальный столик.
— С самого первого дня, когда я тебя впервые увидел, перед полетом в Лос-Анджелес, помнишь? Сначала, я подумал, что мне на голову свалилась очередная проблема в виде молодого стажера. Я с чего-то решил, что твои навыки управления самолетом находятся на весьма среднем уровне. Правда потом, мне стало на это глубоко все равно. Мне было бы все равно, даже если бы ты вообще не знал, что нужно сделать для того, чтобы поднять самолет в воздух. В тебе что-то есть, я это понял еще в тот день, наш первый совместный полет, что-то необыкновенное.
Я слабо понимал, что он пытается мне сказать. То ли виски уже было слишком много, то ли еще слишком мало.
— Ты, скорее всего, сейчас не понимаешь, о чем я говорю, — вздохнул Джеймс.
— Нет, — честно признался я.
— Мне хорошо с тобой, знаешь летать вместе, разговаривать, господи, просто находится рядом. Знаю, такое странно слышать, но я должен сказать.
Я даже не пытался понять, что он говорит.
— Ты мне нравишься, — неожиданно сказал Джеймс.
От этой фразы у меня перехватило дыхание. Я даже толком не успел вникнуть в ее смысл, но уже тогда, где-то в подсознании начал подозревать, что ни к чему хорошему события сегодняшнего вечера не приведут.
А дальше, пожалуй, я просто опишу то, что случилось дальше.
Джеймс стал напротив меня, друг от друга нас отделяло всего пару дюймов.
— Существует одна фраза, — усмехнулся Джеймс, — ужасно клишированная, но как никогда подходящая — сейчас или никогда. Так, что извини, но лучше сейчас, чем никогда.
После этих слов, Джеймс притянул меня к себе за плечи и поцеловал в губы.
Я не сразу начал сопротивляться, к слову, я вообще не сопротивлялся, но такая мысль была. Я не задался вопросом, что происходит, хотя теперь следовало бы. Я даже не задумался над тем, что в том, чтобы стоять в темноте посредине своей гостиной и целоваться с Джеймсом может быть что-то неправильное.
Потом я ответил на поцелуй. В тот момент я почувствовал что-то кроме разъедающей изнутри пустоты и боли. В тот момент я не был одинок.
Потом Джеймс резко отстранился и опустил глаза в пол. На его лице читалась вина и отвращение.
— Извини, — прошептал он, поднимая на меня взгляд.
До меня только сейчас наконец начала доходить суть всего произошедшего. Джеймс, признался мне, в… в том, что я ему нравлюсь (как же нелепо это звучит), после чего мы поцеловались, я не был против, теперь он извинился. Тогда я понял только одно — он не зря заставил меня пить виски перед тем, как все рассказать. До сих пор не знаю, как бы я отреагировал на трезвую голову, но, так или иначе, в тот вечер моя жизнь стала лучше благодаря Джеку Дениелсу и череде случайностей.
Джеймс еще какое-то время стоял неподвижно, повернувшись ко мне спиной, а потом направился к выходу.
Позже, размышляя о событиях того вечера, я прекрасно понял, почему он хотел уйти и как можно скорее, на его месте, я бы тоже не остался. Джеймс, скорее всего, чувствовал себя виноватым, возможно ему было неудобно за свои действия. Но, как бы там не было, я не дал ему уйти.
Я неосознанно сократил расстояние, между нами, мои пальцы панически сжали запястье Джеймса. Это выглядело, как попытка утопающего схватиться за спасательный круг, ставший его последним шансом на спасение. Впрочем, Джеймс и был моим спасательным кругом, а я утопающим. Если бы не он, возможно, моя жизнь закончилась бы где-то часом ранее.
— Останься, — чересчур настойчиво сказал я.
Могу ли я от него что-то требовать? Нет, наверное, но учитывая тот факт, что ты только что целовались, я не знаю, как к нему теперь относиться, поэтому, думаю, мне уже нечего терять. Есть вещи, после которых можно делать все, что угодно. Наш поцелуй был как раз такой вещью.
— Знаешь, я уже извинился…
— Тебе не за что извиняться, — отрезал я.
Мой взгляд скользил по лицу Джеймса, его карие, до невозможности теплые глаза, нос с горбинкой, губы.
Я поцеловал его, неожиданно, даже для самого себя, обвивая руками шею, зарываясь пальцами в темные волосы и прижимаясь к нему всем телом. Джеймс ответил, обнимая меня.
Голова кружилась, ноги немного подкашивались, такие же чувства бывают, когда целуешься в первый раз, хотя алкоголь оказывает примерно то же самое. Но что бы это ни было, мне было по-настоящему хорошо.
Возможно, мне просто хотелось не быть одному. Все равно, каким способом и с кем, лишь бы не в одиночестве.
Тогда я даже не думал о том, что на самом деле происходит. А ведь еще можно было остановиться, просто разрешить Джеймсу уйти, списать все на алкоголь, нервный срыв, все что угодно, но не продолжать это.
Если бы я тогда мог здраво мыслить, то понял бы, что происходящее — безумие! Я целовался с Джеймсом. Он вроде как признался, что у него есть какие-то чувства ко мне. И мне было плевать, что он мой капитан, что у нас разница в возрасте лет десять с небольшим, что возможно у него есть жена, что я не гей, просто все равно.
Джеймс углубил поцелуй, проникая языком в мой рот. От это стало так горячо и приятно. Его пальцы сжимали мои волосы, а губы целовали так жарко и чувственно.
Не знаю зачем он это делал, что он во мне нашел. Он вроде даже не был пьян, по крайней мере недостаточно, чтобы делать такое. Но мне было плевать, просто было хорошо. Впервые за долгое время я не чувствовал себя одиноким.
Когда кислорода стало катастрофически мало Джеймс разорвал поцелуй. Он не отошел от меня ни на шаг, продолжая перебирать пальцами волосы. Мне до безумия нравилось это. Его взгляд, я будто видел целый океан в его глазах и какая разница, что они были темно-карими. Ощущение его теплого дыхания на щеках. Он был идеален в этот момент.
Я положил голову ему на плечо и блаженно закрыл глаза. Мне было одновременно хорошо и плохо, это так странно. А еще я был рад, такую радость испытываешь, когда тебе по-крупному повезло, мне хотелось смеяться или плакать, я не знаю. Кажется, истерика до сих пор не закончилась.
Потом, спустя каке-то время после этой ночи я спросил у Джеймса, что он чувствовал тогда, когда мы стояли посреди моей гостиной и целовались. И он сказал, что чувствовал вину передо мной и жалость, но не мог поступить иначе. Ему казалось, что он подло воспользовался моим состоянием. Терренс думал, что я слабо понимаю, что делаю. Быть может так и было, я ведь выпил, но того количества виски явно было недостаточно. Дело могло быть в том, что сегодня нам чудом удалось избежать авиакатастрофы, а потом я хотел убить себя. Неужели все настолько плохо? Но так или иначе мне было хорошо и спокойно с ним, хотя может быть это была лишь иллюзия спокойствия. Но в таком случае все в этом мире может быть только иллюзией.
Какое-то время мы просто стояли и молчали, а потом снова поцеловались и снова, и так много раз. За окном окончательно стемнело, но мы не потрудились включить свет. И так было хорошо.
В какой-то момент мы прекратили целоваться. Я вернулся на диван и взял со столика бутылку Джека Дэниелса, открутил пробку и сделал пару глотков. Кажется, я и так был достаточно пьян, но хотелось еще, хотелось напиться до такой степени, чтобы перестать понимать происходящее. Странно, что Джеймс тогда не приказал мне остановиться. На следующее утро мы должны были давать показания в FAA . Как позже выяснилось, ему было все равно, впрочем, как и мне. Мне было все равно потому, что…я не знаю почему, а Джеймс так воспринимал сложившуюся ситуацию лишь потому, что у него на данным момент было кое-что поважнее работы в крупнейшей американской авиакомпании.
Стекло горлышка бутылки приятно холодило припухшие от поцелуев губы. Меня совсем не смущало то, что я пью виски из бутылки будто это кола или пиво, на крайний случай. Мне просто хотелось напиться. Или нет, кажется, я уже давно перестал понимать, чего хочу.
Джеймс забрал у меня бутылку, но пить не стал. Он был достаточно умным человеком, чтобы решать все свои проблемы с помощью алкоголя. Да и к тому же он понимал, что хотя бы одному из нас лучше быть в трезвом состоянии. Однако тогда я почему-то был уверен, что Джеймс тоже пьян и списывать все его действия на алкоголь.
Ту ночь я запомнил обрывками.
Помню, в какой-то момент я оказался на коленях у Джеймса. Он смотрел куда-то мимо меня. Его веки были немного прикрыты. Я зачем-то прикоснуться ладонью к его щеке, чувствуя, как неприятно колется щетина. Джеймс накрыл мою руку своей и переплел наши пальцы, но его взгляд все еще был устремлен куда-то вдаль.
Не знаю сколько времени мне потребовалось, чтобы понять — он смотрел на дверь, ведущую на балкон. Несмотря на то, что лампы не горели, в комнате было достаточно светло, чтобы увидеть небрежно отодвинутую штору. Я так и не потрудился задернуть ее и теперь она, как ничто другое, напоминало о моем недавнем поступке.
А там, за окнами, за холодным ржавым ограждением балкона светились тысячи нью-йоркских огней.
Джеймс бросил короткий взгляд на выключенную люстру.
-Может включить свет?
Я лишь пожал плечами, было все равно.
Однако, электричества не было. В принципе, для старых американских многоэтажек середина двадцатого столетия не такая уж и редкость.
-У тебя есть фонарик или что-то подобное? — поинтересовался Джеймс. Он старался, чтобы его голос звучал максимально буднично, он будто он закрыл глаза на то, что произошло несколькими минутами ранее.
— Нет, я не знаю. Если хочешь, можешь взять подсвечник из спальни. Спички на кухне, — сказал я, почему-то немного улыбнувшись. Да, действительно, идея взять подсвечник смешная.
И Джеймс действительно взял подсвечник. Возможно, он тоже решил, что это смешно, или нет, разве это вообще важно?
Терренс поставил металлическое сооружение на стол и достал коробок спичек из кармана. Я несмотря на свое состояние, удивился тому, как вообще Джеймс нашел спички. У меня была электрическая плита, которой я почти не пользовался, так что спички имелись по принципу «а вдруг пригодятся». Интересно, как ему все-таки удалось отыскать их в одном из ящиков, набитых всяким хламом, оставшихся еще со времен Анны?
Джеймс зажег три свечи, стоящие в подсвечнике. Первое время, их пламя казалось чересчур ярким, потом глаза привыкли. Свечи… возможно, в любой другой ситуации это показалось бы романтичным.
— Зачем ты сделал это? — спросил Джеймс, когда зажег последнюю свечу и потушил спичку.
Я снова не понимал, о чем он.
— Зачем ты хотел убить себя?
— Зачем? Может почему? — усмехнулся я. Почему-то мне опять было смешно. Возможно, последствия нервного срыва.
— Ты прав, почему, — вздохнул Джеймс, зарываясь пальцами в волосы. Выглядело это так, будто у него начала болеть голова. Впрочем, вполне вероятно.
Я не знал, что ответить, даже если бы мне не пришлось озвучивать мотивы своего поступка Джеймсу, я бы все равно не придумал внятный ответ. Авиакатастрофа? Честно — нет, но, если сорвать — да. Смерть Джессики Канингем? Точно нет. Смерть Анны? Нет. Вся моя жизнь? Возможно…
— Не знаю, — честно ответил я. — Моя жизнь полное дерьмо и главное, что она всегда была такой, с того самого момента, как я родился, может даже раньше. Моя никчемная жизнь начинается со смерти моей матери, кажется, я тебе это уже говорил. Помнишь я рассказывал тебе про Анну, зачем я это сделал?
Мой голос звучал так, будто я сейчас снова заплачу. Я не собирался плакать, скорее только истерически смеяться.
— И, знаешь, если я умру, ничего не будет, вообще. Мне нечего терять, да я осуществил мечту, мне удалось добиться должности в Американ Эйрлайнс, но что это, по сути, значит? Ни хрена! Понимаешь?! В моей гребанной жизни просто нет смысла. Раньше, я думал, что живу ради того, чтобы летать, но это не так. Теперь я просыпаюсь, что-то делаю и не понимаю зачем это. А еще у меня никого нет. Вообще. Звучит глупо, подумаешь, но одиночество — это страшно, как бы не хотелось этого признавать.
Моя речь звучала слишком четко для человека, выпившего достаточное количество виски.
Джеймс осторожно прикоснуться к моему плечу.
— Можно я скажу глупость? — спросил он.
— Да, — пожал плечами я, мне было все равно, пускай говорит, что хочет.
— Ты нужен мне.
— В каком смысле?
Глупый вопрос, да? Учитывая то, что мы с ним целовались несколько минут назад. Все равно я правда не понимал. Происходящее казалось нереальным.
Он больше ничего не сказал, хотя вроде хотел, но замолчал в последнюю секунду. Джеймс протянул меня к себе и поцеловал в губы.
Я ответил. Мне просто хотелось и плевать на все. Где-то в глубине я понимал, что все это неправильно и просто не имеет права быть, но какая теперь разница. Эти поцелуи, объятия, они создавали некую иллюзию того, что я не одинок. Это была иллюзия любви. Лишь иллюзия, но так сильно похожая на любовь.
В какой-то момент я снова оказался на коленях у Джеймса. Почему-то именно тогда я чувствовал себя особенно хорошо, впрочем, как и во все последующие моменты. Остаток этого вечера мне было исключительно хорошо.
Джеймс расстегнул верхнюю пуговицу моей рубашки, потом следующую. Кажется, все могло зайти слишком далеко и мне это нравилось.
— А ты красивый, — тихо сказал Джеймс, касаясь кончиками пальцев моей обнаженной груди. Я даже не заметил, как он успел расстегнуть все пуговицы. Он облизал губы языком, при этом пристально глядя на меня. В его темных глазах читалось желание.
То, как Джеймс смотрел на меня — это, черт возьми, было пошло.
И мне хотелось ответить «ты тоже». Я смотрел на его лицо, приятные теплые блики света, которые сбрасывали свечи. У Джеймса красивые глаза, точнее не глаза, взгляд. И самое главное, этот взгляд, до невозможности теплый и нежный, был предназначен только мне.
Джеймсу вроде было тридцать пять, но он не выглядел на свой возраст. Но дело было даже не в этом. Просто он был красивым, он мне нравился, в данный момент.
Его губы, изогнутые в улыбке. Я прикоснуться к ним кончиками пальцев. Джеймс закрыл глаза, ему нравилось, мне тоже. Он открыл рот, касаясь моих пальцев кончиком языка.
Возможно, у вас возник вполне себе логичный вопрос «Что за хрень тут творится?». Честно, не знаю. Я даже теперь не могу себе ответить на вопрос, почему в тот вечер все сложилось именно так. Но, знаете, я не жалею, хотя, казалось, надо бы, это должно было произойти, просто должно. И не потому, что я верю в судьбу, предзнаменование или что-то подобное, нет. Просто мне действительно было хорошо, тогда, и потом тоже. Да, неправильно, но оно стоило того.
Что случилось дальше? Мы переспали.
Вы когда-нибудь задумывались о том, какого это переспать с мужчиной (если вы, конечно, тоже мужчина)? Сомневаюсь, я, например, никогда не задумывался, то того вечера.
Нет, я говорю не про шестнадцатое апреля семнадцатого года. Это произошло несколько лет назад в Майами, тогда я только начал учиться на пилота и было мне лет девятнадцать.
В первый день пасхальных каникул я с друзьями (по крайней мере я считал их своими друзьями, хотя теперь даже не вспомню их имен) решили съездить в центр. Ну как в центр, в то место, которое известно на весь мир, как Майами Бич. Уже был вечер и часть моих «друзей» разъехались. Помню мы сидели в кафе, когда мне позвонила Анна. Не буду углубляться в подробности нашего разговора, важно лишь то, что я был очень зол. Я бросил трубку, не желая больше ее слушать. Она позвонила вновь, правда так и не дождавшись моего ответа.
Моя подруга, вроде ее звали Тина после того, как мы вышли из кафе чисто случайно заметила вывеску какого-то гей бара, в котором сегодня всем парням давали один бесплатный коктейль. Она предложила мне туда зайти, ради бесплатного коктейля разумеется. Я, недолго думая, согласился.
Бесплатные коктейли действительно полагались, я взял Мохито, правда половину пришлось отдать Тине, ведь это она предложила зайти сюда, а ей, как девушке, бесплатный коктейль не полагался.
Не помню, что было потом, но Тина неожиданно куда-то исчезла, а Анна додумалась терроризировать меня по средствам сообщений, а не звонков.
Тогда в ход пошли мои оставшиеся деньги, которых было не так уж и много, я взял двойной мартини. Тогда я и познакомился с Полом.
Он был примерно моего возраста, может чуть старше. Вроде он открытым текстом сказал, что ему нужен только секс. Не знаю зачем, но я согласился.
Могу сказать одно, это было больно и неприятно. В первый раз. Не сильно хочу признаваться, но был и второй. Тоже с Полом, почему-то он решил, что я хочу чего-то вроде длительных отношений. Я не хотел, но встретился с ним пару раз. Возможно, тогда мне понравилось.
Не знаю зачем я делал все это. Быть может юношеский максимализм? Или желание попробовать что-то новое? Не важно. Я в принципе много ерунды за свою жизнь успел сделать, так что ничего удивительного.
Джеймс был не первым моим сексуальным партнером мужского пола. Звучит отвратительно, знаю.
Но это было прекрасно.
Не знаю имеет ли смысл описывать все в подробностях. Думаю, нет, но все равно хочу описать.
Джеймс действовал аккуратно и нежно. Полагаю, он был уверен в том, что это мой первый раз на все сто процентов, хотя может он вообще не думал об этом. Просто Джеймс любил меня, по-настоящему, правда узнал я это намного позже.
В какой-то момент мы оказались в спальне, я даже не заметил, как это произошло.
Когда Анна была жива, она спала здесь, а мне приходилось ютиться на диване в гостиной. Однако она попала в клинику, я решил перебраться в эту комнату. Она мне не нравилась: все было в противных грязно-розовых тонах, в некоторых местах обои отходили от потолка. Комната вызывала у меня лишь чувство отвращения и неприязнь, она постоянно напоминала мне про Анну. Точно не знаю, но мне казалось, что это она убедила Джона поклеить эти розовые обои в цветочек.
Но в ту ночь мне было плевать на спальню.
Джеймс поставил подсвечник на прикроватную тумбочку. Скорее всего, электричество уже появилось, но он не стал проверять. Впрочем, так было даже лучше.
Он подошел ко мне и провел пальцами по щеке. В его глазах танцевали блики пламени свечей, это завораживало.
— Я рад, что ты здесь, — прошептал я, уткнувшись лицом в изгиб его плеча. Он провел ладонью по моим волосам, сказав в ответ что-то невнятное.
Я еще раз поцеловал его. К тому моменту, осознание того, что во всем этом может быть что-то неправильное окончательно испарилось.
Джеймс углубил поцелуй, уверенно и властно проникая языком в мой рот. Он этого ощущения сносило голову. Это уже не было похоже на нежность или утешение, это была страсть. И я не был против. Кажется, виски было достаточно, чтобы, даже не подумав, решиться на такое.
А ведь завтра и еще огромное количество дней мне придется видеться с Джеймсом, смотреть ему в глаза, зная обо всем, что произошло в тот злополучный вечер. И, скажу наперед, даже количество выпитого виски не помогло мне забыть обо всем.
Кажется, я уже говорил, что мы переспали, так вот, да, мы переспали…
Джеймс разорвал поцелуй и толкнул меня на кровать, а сам навис сверху. Старая кровать жалобно заскрипела под нами.
Он убрал челку с моего лба и, немного помедлив, спросил:
— Ты уверен? Если ты не хочешь, я не буду настаивать.
Мне было плевать, уверен я или нет. Даже в глубине не было никаких сомнений. Было плевать правильно ли это, просто было хорошо. Возможно, все было ужасно столь долгое время, что даже такой способ почувствовать себя лучше хоть на немного, казался идеальным. Поэтому я сказал «да».
Джеймс глубоко вздохнул. Он очень хотел секса со мной, но выпил, кажется, недостаточно, чтобы не понимать, что просто подло пользуется моим состоянием. Потом он будет просить прощения за ту ночь, но пока что он просто поддался своим желаниям.
Я сам не заметил, как моя форменная рубашка оказалась где-то на полу.
Джеймс медлил. Я ожидал чего-то вроде прелюдий, но неожиданно Терренс спросил:
— Ты же не хочешь все бросить?
— О чем ты? — пожал плечами я.
— Уйти из авиации. Даже если хочешь, не делай этого, — вздохнул он.
— Я…
Я не знал, что сказать, не хотелось сейчас думать об этом.
Джеймс, мимолетно окинув взглядом комнату, заметил мою фуражку, лежащую и комоде. Он встал с постели, взял ее и одел мне на голову, заботливо поправив челку, которая, как всегда, спадала на лоб.
— Ты должен летать, это твое. Не сдавайся ни смотря ни на что. И чем бы не закончилось расследование… Просто не сдавайся, — улыбнулся он.
Джеймс взял одну свечу из подсвечника, стоящего на тумбочке и, протянув ее мне, сказал:
— Загадай желание?
— Что? — искренне усмехнулся я.
— Просто загадай.
И я загадал. Моим желанием было то, чтобы все просто было хорошо.
Я забрал у него свечу. Капля горячего воска стекла мне на пальцы. Такое одновременно болезненное и приятное ощущение.
Почему-то стало смешно. Просто очень смешно и я засмеялся в голос, откинув голову назад так, что фуражка упала куда-то на пол.
Понятия не имею, почему мне было весело. Возможно, просто последствия пережитого, но я смеялся. А потом, немного успокоившись, притянул Джеймса к себе и втянул его в очередной страстный, долгий поцелуй.
Когда он целовал меня в шею, все мысли куда-то испарились, а в штанах стало тесно. У Джеймса были такие нежные губы и горячие руки, с ним было так хорошо.
Я откинул голову назад. Было очень приятно, настолько, что хотелось стонать от наслаждения.
Я дрожащими руками начал расстегивать рубашку Джеймса. Он помог мне справиться с этим и сам снял, столь ненужный теперь предмет одежды.
У Джеймса было очень красивое тело, и я даже пожалел, что единственный источник света в комнате, это две свечи. Хотелось рассмотреть его, как можно лучше. Я прикоснулся пальцами к его груди, не веря, что это все взаправду.
Теренс без рубашки показался очень возбуждающим зрелищем. Каким же он был красивым, хотелось, не задумываясь, отдаться ему, как последняя шлюха, что я, впрочем, и сделал. Хотелось целовать его шею, оставляя на ней засосы, хотелось прикасаться к его груди, царапать кожу ногтями.
Все мысли постепенно покидали мою голову, на смену им пришло возбуждение и желание.
— Можешь делать со мной, что хочешь, — прошептал я ему на ухо, опаляя кожу горячим дыханием.
Я смотрел на Джеймса и понимал, что он хочет меня. Это было так неправильно.
Он сглотнул слюну и потянулся к пряжке моего ремня. Я сам быстро стащил с себя брюки вместе с трусами, оставаясь полностью без одежды.
Я встал с кровати и положил руки ему на плечи. Мне нравилось трогать его горячую бархатную кожу, ощущать то, что он рядом. Отвести взгляд от Джеймса было практически невозможно. Я опустился на колени и теперь смотрел на него сверху вниз. Быстро справившись с брюками, я подцепил резинку его трусов и спустил их вниз.
Я прикусил губу, при виде его члена. Он был довольно внушительных размеров. Я сглотнул вязкую слюну и улыбнулся. Руками разведя колени Джеймса я нагнулся к его паху и на полном серьезе был готов ему отсосать. К сожалению или к счастью, я не был умельцем в этом деле, но почему-то мне хотелось поступить именно так. Мной овладело желание.
Это прозвучит странно, но меня возбуждала одна лишь мысль о том, что я делаю это с Джеймсом, что так не должно быть. Я смотрел на его член и понимал, что хочу этого, я хочу, чтобы Джеймс сделал это со мной. Мне чертовски нравилось осознание того, я в роли женщины, что я снизу. Так унизительно и так заводит.
Я открыл рот и облизал головку его члена. Джеймс сдавленно выдохнул.
Однако он меня остановил. Джеймс взял меня за подбородок, тем самым заставляя посмотреть в лицо и прошептал:
— Не надо.
Я бы не отказался от минета, хотя, это его дело, я не стал настаивать.
Джеймс посадил меня к себе на колени, вновь целуя в шею.
— Не медли, — сказал я, пошло проводя языком по верхней губе.
— Ты точно не передумал? — спросил Джеймс, опустив глаза.
Я лишь усмехнулся, услышав его вопрос. Передумал ли я? Да, определенно я передумал ждать, пока Джеймс хоть что-нибудь предпримет. Я наклонился к нему, и, касаясь влажными губами мочки уха, прошептал:
— Трахни меня.
Знаете, я давно заметил, что в постели и в жизни я разный человек. Уж не знаю почему так происходит, но стоит мне отключить мозг и начать думать другим местом, как вся неуверенность куда-то исчезает. На самом деле, секс — это вторая вещь, после неба, в списке моих любимых вещей. Он помогает расслабиться, а еще воплотить в жизнь свои самые грязные желания, а у меня, как бы странно это не звучало их было достаточно.
Джеймс был несколько удивлен, услышав эту фразу, а потом немного дрожащим голосом сказал:
— Хорошо, я буду осторожен.
— Это лишнее, — прошептал я, не имея ничего против того, чтобы Джеймс жестко отымел меня.
Кажется, совсем недавно я хотел покончить с собой и плакал в объятиях этого человека, а теперь прошу трахнуть меня. Зато, это помогло отвлечься и не думать не о чем, кроме того, как сильно я хочу Джеймса.
Он глубоко вздохнул.
— У тебя есть презервативы и крем для рук или что-то вроде того? — спросил Джеймс.
— У меня есть смазка, в верхней полке тумбочки, — сказал я, кивнув головой в направлении той самой тумбочки.
Эх, надо было видеть лицо Джеймса в этот момент. Сказать, что он удивился — ничего не сказать.
— Знаешь, ты не так прост, как кажешься, — усмехнулся Терренс, достав заветный тюбик из полки.
Я лишь улыбнулся.
— А презервативы?
Если бы они были, то лежали бы в той же полке, что и смазка, но по всей видимости их не оказалось, но мне было плевать.
— В жопу презервативы, если бы у тебя был СПИД, тебя бы не допустили к полетам.
— Я давно проверялся, — усмехнулся Джеймс.
— Похер.
Я притянул его к себе и поцеловал, требую продолжения. Мне не терпелось перейти ближе к действию. Я разорвал поцелуй и сказал:
— Твою мать, давай просто сделаем это.
Джеймс утвердительно кивнул и открыл тюбик со смазкой, выдавив достаточное количество прозрачного вещества себе на пальцы.
Я пошло развел ноги в стороны и вызывающе посмотрел на Джеймса.
***
Возможно, происходящее дальше стоит опустить. Это же отвратительно, хотя тогда мне так не казалось.
До сих пор помню, как я просил Джеймса двигаться быстрее, осознанно громко стонал и, как кричал его имя на пике наслаждения, впиваясь ногтями в его спину.
И знаете, мне не стыдно и не противно за ту ночь, наверное, я даже рад, что так произошло. Это должно было случиться. В конце концов, я ведь нравился Джеймсу и мне хотелось как-то забыться.
Это было нужно нам обоим. Быть может мне и было жаль, но разве что совсем немного.
Хотя, если бы в тот день не загорелся двигатель, если бы я чуть не хотел спрыгнуть с балкона, не позвонил Джеймсу, на рассказал бы ему все и не переспал бы с ним по пьяни, я, быть может, никогда бы не узнал о том, что такое счастье.
========== Глава 8 ==========
Вы знаете какого это ничего не чувствовать? Вообще ничего. Просто жить и не испытывать каких-либо эмоций. Полное безразличие ко всему. То есть просто ничего, чтобы не происходило.
Я, например, даже не думал, что такое возможно до той недели между семнадцатым и двадцать четвертым числами апреля. В ту неделю шло расследование катастрофы рейса 191.
Все оказалось далеко не так страшно, как мне сперва казалось. Да пришлось давать показания, я, по собственному желанию, побывал на похоронах той голубоглазой девочки, но все обошлось. Через неделю с небольшим, как бы странно то ни было, нас снова допустили к полетам.
Потому что во всем случившемся была виновата техническая неисправность самолета, если быть точнее, то его первого двигателя.
Самолет, на котором был совершен рейс 191 появился в парке авиакомпании всего пару недель назад. Казалось бы, борт был абсолютно новым, только что сошедшим с конвейера завода Боинг в Рентоне, что могло пойти не так?
Во всем оказалась виновата халатность сборщиков. В том, что двигатель загорелся были виноваты сотрудники Пратт энд Уитни, компании, поставляющей двигатели для Боинга 737.
Если не углубляться в скучную матчасть данного вопроса, то во всем был виноват дефект двигателя, который привел к утечке масла из-за которой произошел пожар, а позже взрыв.
Расследование закончилось спустя неделю после инцидента. Самолет отправили на хранение, авиакомпания выплатила компенсацию пострадавшим и родственникам погибших. Возможно, все закончилось весьма неплохо, может даже хорошо, если слова «хорошо» можно применить по отношению к авиакатастрофе.
Забавно то, что человеческий фактор здесь был совсем не при чем, рано или поздно такое бы произошло с неисправным двигателем и не важно кто бы сидел за штурвалом. Я не был виноват в смерти ни одного из погибших пассажиров.
Почему я вообще решил, что виноват в чем-либо? Ведь даже не я отвечал за управление самолетом.
***
Двадцать седьмого апреля наш экипаж должен был вернуться к полетам. Мы должны были лететь по маршруту Нью-Йорк — Лос-Анджелес — Гонолулу и обратно. Если не считать Гавайев, то это был тот же самый маршрут, что и двадцать седьмого марта, тоже из JFK в LAX . Прошел ровно месяц с того момента, как я начал работать в Американ Эйрлайнс и познакомился с Джеймсом.
Джеймс.
Семнадцатого Апреля мы проснулись в одной постели. На нас не было одежды, он обнимал меня со спины, а в комнату, сквозь тонкие занавески пробивались яркие солнечные лучи. Голова болела из-за выпитого накануне алкоголя и чувствовал я себя, мягко говоря, отвратительно.
Я встал с кровати, небрежно скинув его руку с себя и пошел в душ. Включил холодную воду, в надежде, что это поможет прийти в себя. Потом я пошел на кухню и заварил зеленый чай. Сидеть после вчерашней ночи было не очень приятно, но я старался не обращать на это внимания.
Потом пришел Джеймс. Я налил ему чашку чая, и мы молча сидели друг напротив друга. Ни я ни он не решались начать диалог. Это было неловко.
Потом он ушел, а я остался в гордом одиночестве наедине со своими мыслями.
И я ничего не чувствовал. Мне не было плохо или хорошо, не было обидно, я не злился на произошедшее. Просто было все равно.
Я не переживал насчет людей, погибших во вчерашней катастрофе. Осознал, что невиновен в смерти Джессики Канингем. И, впервые за всю жизнь, понял, что нужно перестать жить прошлым. Забыть наконец про Анну, про отвратительное детство, просто наплевать на все, ведь прошлое не имеет значения. Его уже не изменить, а, в таком случае, стоит ли постоянно вспоминать о нем?
Что-то изменилось. Мне стало легче.
Что может быть лучше, чем пережить авиакатастрофу, попытаться убить себя и переспать с мужчиной? Казалось бы, все что угодно, но именно сейчас мне не было плохо. Можно сказать, даже хорошо. Такое чувство, будто груз, копившийся годами, свалился с плеч.
А еще, где-то в глубине души, я понимал, что не одинок.
***
Всю неделю, пока велось расследование мы с Джеймсом избегали друг друга. Не знаю зачем, просто так хотелось, хотя это и было очень глупо. Я старался не разговаривать с ним, а если и разговаривал, то только по делу. И в глаза старался не смотреть. Он делал все тоже самое по отношению ко мне. Нам обоим было стыдно и неловко, поэтому мы просто старалась максимально долго делать вид, будто ничего не произошло.
Жанет объявила о том, что после этого полета точно уходит из авиакомпании. Мне потребовалась минута, чтобы вспомнить о том, что во время первого полета она уже сообщала о своем уходе. Она еще тогда вошла в кабину и извинялась перед Джеймсом, сказала о том, что выходит за какого-то богатого мужчины, живущего на Гавайях. Я тогда не придал этому значения.
Все прояснилось, когда я поневоле стал свидетелем ее разговора с Джеймсом.
Жанет сообщила Терренсу о том, что думала расстаться с Эриком (видно так звали ее мужчины с Гавайев), потому что поняла, что любит лишь его.
Я несколько удивился такому повороту событий, учитывая то, что Жанет не проявляла никаких признаков симпатии к Джеймсу, за исключением того раза. Стюардесса сказала, что авиакатастрофа будто открыла ей глаза, она поняла, что должна быть с Джеймсом, но уже была помолвлена с Эриком и ничего не могла поделать.
Он сказал, что те пару ночей, что они провели вместе ничего не значат и, что у него есть невеста. Джеймс сказал это таким тоном, будто ему было наплевать на Жанет, впрочем, так и было. Девушка заплакала, чего я от нее точно не ожидал. Она всегда была такой непоколебимой, что видеть ее слезы было странно. А Джеймс просто взял у ушел.
Даже не верилось, что это тот самый человек, который так нежно обнимал меня, просил успокоиться. Тот Джеймс, с которым я провел ночь после авиакатастрофы, никогда бы не сказал никому ничего подобного.
В какой-то момент я заставил себя сесть и подумать обо всем, как бы не хотелось это делать. И первой моей мыслью было то, что я не гей.
Да, я спал с парнями пару раз в своей жизни, с одним парнем, если быть точнее, но это ведь ничего не значило… Пускай мне и нравилось. Но даже если так, Джеймс явно не тот, кто мне нужен. Хотя…
Он мне понравился, даже не так, он был мне нужен. Я бы мог все отрицать и упорно доказывать себе, что ничего не чувствую по отношению к нему, только вот это была ложь.
Это чувство — что-то среднее между симпатией и потребностью. Я пытался внушить себе, что нет ничего подобного, но все тщетно. Обрывки воспоминаний о той ночи пробуждали желание повторить все еще и еще. И дело было даже не в сексе, скорее в эмоциях. Во всем это что-то было, и я не знаю, что именно.
Сначала мне было стыдно перед самим собой за такие мысли, а потом я понял, что в этом нет ничего постыдного. Мне было хорошо, спокойно, рядом с ним, так почему я должен стыдиться этого? Чего плохого в том, чтобы быть счастливым? Наверное, ничего.
Но я не мог не сомневаться в Джеймсе, особенно после того, как случайно подслушал его разговор с Жанет. У него были с ней какие-то отношения и, скорее всего, не только с ней. А еще у Терренса была невеста Мери, хотя тогда я о ней ничего не знал. Он нравился девушкам, неудивительно, Джеймс обладал шикарной внешностью, деньгами, престижной профессией. Девушки падки на все это. Возможно, я для него был очередной забавой на одну ночь. Но либо это было неправдой, либо Джеймсу нужно дать Оскар.
В ту ночь он был искренним. Его взгляд, слова, поцелуи, мне казалось, что все это совсем неподдельное. А еще он сказал, что я ему нравлюсь. Полагаю, такими словами не разбрасываются.
Я хотел верить в то, что для Джеймса я что-то значил, хотя было глупо так думать. И пускай я не желал признавать этого, я надеялся, что, между нами, что-то может быть. Мне это было нужно. Джеймс стал тем человеком, который, впервые за всю мою недолгую жизнь, относился ко мне хорошо и теперь мне не хотелось его отпускать.
Не факт, что я решусь на это, но мне нужно было с ним поговорить. И если он не против, то… Мы могли бы попробовать.
И пускай это неправильно, хотя наше современное толерантное общество нормально воспринимает однополые отношения, пускай странно, но, если хочется — почему бы и нет?
На Гавайях у нас будет четыре дня и этого вполне предостаточно, чтобы во всем разобраться.
Пускай одна половина меня, срывая голос, кричала о том, что нужно остановиться, другая отчаянно желала продолжения. Я понимал, что, с большей вероятностью, ни до чего хорошего это не доведет и, что могут быть последствия, но, с другой стороны — какая разница? Как сказал парень из дневника Анны, нужно жить моментом.
========== 4 ==========
Ник был красивым и говорил такие красивые вещи. Я любила его до безумия, и он меня любил. Мы сидели на капоте розового Кадиллака и смотрели на звезды. Мы были самыми счастливыми людьми в мире, у которых была их собственная вселенная.
Я хотела провести так всю свою жизнь, рядом с Ником. Была готова отправиться за ним на край света, сделать для него все, что он захочет. Ник был идеальным, будто сам Бог послал мне его.
Мы сидели и молчали, нам было хорошо. Помню это так, как-то, что случилось вчера. Мы держались за руки, целовались. Мне хотелось плакать от счастья. Это было чувство, от которого хотелось взлететь высоко-высоко.
Ник спросил, заметив слезы в моих глазах:
— Все хорошо?
— Да, все великолепно! Ник, так будет всегда, правда?
Я улыбнулась сквозь слезы.
— Да, будь со мной до конца и каждый момент будет таким. Мы отправимся в путешествие длиною в жизнь будем встречать рассветы в горах и провожать закаты на диких пляжах Африки. Побываем в самых отдаленных уголках планеты. Мы поедем туда, куда ты скажешь. Даже в Россию, если захочешь, конечно. Дорога станет нашим домом.
— О, Ник, я бы так хотела остаться с тобой.
Горечь окутала мое сердце. Я понимала, что не могу отправиться с ним. Родители меня ни за что не разрешат мне, даже после совершеннолетия. Мама точно будет против. Она считает, что девушка должна быть примерной, рано выйти замуж, родить детей. Она не отпустит меня, я и папа будет против. Если он узнает, что, Ник предлагал поехать к коммунистам, он запрет меня дома на год. Я не могла быть с ним всегда и от этого был грустно.
— Я…
— Просто живи моментом, — улыбнулся Ник и поцеловал меня в кончик носа, — Не важно, что будет потом, мы живем сейчас, помнишь?
Я засмеялась. Конечно, я помнила, он сказал это всего пару минут назад. Но с Ником каждая секунда превращалась в минуту. С ним время замедлялось, потому что я любила его.
Ник поцеловал меня в губы. Когда поцелуй закончился, он спросил:
— Анна, ты доверяешь мне?
— Конечно, — улыбнулась я. Я не могла не доверять Нику, это было бы безумие.
— Тогда пошли, — сказал он, взяв меня за руку.
— Куда?
— Никуда, просто на заднее сидение, идем.
— Зачем, Ник, мне и здесь хорошо, — начала сопротивляться я, не хотелось уходить.
— Ты же сказала, что доверяешь мне. Да, Анна?
— Да, доверяю.
— Тогда пошли.
Я последовала за ним. Ник распахнул заднюю дверь, и я опустилась на мягкое кожаное сидение. Он сел рядом и вновь нежно поцеловал меня.
Его рука дотронулась до моей груди, от чего я вздрогнула.
— Тише, не бойся, — прижал он палец к губам.
Я немного испугалась. Подруги рассказывали мне про секс, но мама всегда говорила мне, что это какое-то грязное занятие и им можно заниматься только после свадьбы и только ради рождения детей.
Но я не хотела детей и к тому же была не замужем.
— Ник, может не надо? — спросила я.
— Анна, в этом нет ничего плохого. Это, как пиво и сигареты. Помнишь ты говорила, что не будешь пробовать, но тебе понравилось, так ведь? Это тоже самое, только во много раз лучше. Только доверься мне. Я не сделаю тебе больно, обещаю?
— Обещаешь?
— Да…
И мы сделали это.
Мне понравилось Мне было так хорошо, потому что я была с Ником. Он делал меня счастливой.
Мы лежали, обнявшись на заднем сидении. Ник перебирал мои волосы, а я разглядывала звездное небо.
— Эй, куда ты смотришь? — спросил он.
— Ковш, созвездие Большой Медведицы. Самая яркая звезда — Алиот, ее свет идет до Земли восемьдесят лет, это как целая жизнь. Но когда-нибудь она погаснет, Ковш исчезнет и все изменится. Ты сам говорил.
— Да, но пока Большая Медведица на небе, все будет хорошо.
— Да, но когда она погаснет…
— Это будет не скоро, пройдут миллиарды лет, нас уже не будет.
— Мы умрем?
— Да, все когда-нибудь умрут. Помнишь, ничто не вечно, даже звезды.
— А мы скоро умрем?
— Не знаю. Какая разница. Я знаю лишь то, что мы не умерли в этот момент. А раз так, то наслаждайся им, пока можешь.
Я улыбнулась и поцеловала Ника в губы.
========== Глава 9 ==========
Двадцать седьмое апреля. Этот день был пасмурным, всю ночь шел дождь. К утру он прекратился, но небо все равно было затянуто слоем сероватых облаков. В Нью-Йорк по-прежнему было прохладно, но уже не так, как в конце марта. Иногда выдавались и жаркие дни. Например, двадцать пятого, когда я пошел на похороны Лилли Денбар, той девочки, погибшей в авиакатастрофе, было жарко. Почти семьдесят восемь градусов , на небе не было ни облачка, ярко светило солнце. Солнце, кажется, вообще любило дни, в которые кого-то хоронили. Оно ярко светило с день похорон Анны, и этой девочки и, пять лет назад, во время похорон моего отца оно тоже ярко светило. Но в день, когда, мне снова предстояло сесть за штурвал самолета, после двухнедельного перерыва и всего произошедшего, небо было затянуто облаками. Впрочем, это не имело значения.
В аэропорту нужно быть к двенадцати. Теперь была половина десятого, но в квартире оставаться не хотелось. Я надел форму, которую с утра забрал из прачечной и взглянул на себя в зеркало.
Мне нравилось, как форма смотрится на мне. Я сразу становился старше что ли. Не хватало только фуражки. Вообще, данный головной убор уже много лет, как не являлся обязательным атрибутом формы пилота. Фуражки существовали скорее, как нечто формальное и носить их можно было по желанию. Но обычно я надевал форменный головной убор, мне так больше нравилось.
Я зачесал белоснежные волосы назад и взял в руки фуражку. Сразу вспомнилось, как Джеймс одел мне ее на голову, сказав, что я не должен сдаваться.
Я и не собирался сдаваться. Я слишком долго шел к этой цели, чтобы все бросить из-за каких-то неудач. Ведь пилот — это не просто профессия, это, скорее, призвание.
Я посмотрел на свое отражение в зеркале и невольно улыбнулся. Впервые я увидел в нем, не светловолосого мальчика с милым лицом, а человека, осуществившего свою мечту.
Поправив фуражку, я взял чемодан и вышел из квартиры, надеясь, что не придется долго ловить такси.
Обычно я ездил в аэропорт на метро, пускай это не совсем соответствовало моему статусу, но так было удобнее. Не нужно было стоять в бесконечных нью-йоркских пробках. Хотя великолепное метро этого города, с его мусором, крысами, бомжами и чудесным запахом мочи оставляло желать лучшего.
Но сегодня я решил поехать на такси, времени у меня было предостаточно. Повезло, машину удалось поймать быстро. Это был старый мерседес ярко-желтого цвета.
Я сказал водителю, куда нужно ехать. Он, кажется, хотел со мной поговорить, но я всем своим видом показал, что не настроен на душевные беседы.
Мы ехали по Нью-Йорку.
Нью-Йорк. Его называют столицей Мира, городом, который никогда не спит. Для многих он является чем-то недосягаемым. Нью-Йорк — каменные джунгли, в которых рождаются и разбиваются мечты. Возможно, один из лучших городов на Земле, но я никогда не любил его.
Этот город всегда казался мне серым и грустным. Мне не нравились небоскребы Манхеттена, достающие облаков, не нравилось грязное метро и слишком высокие цены на все. Но больше все в этом городе, мне не нравились люди.
Манхэттен — это необыкновенное место. На его самой верхушке, последних этажах небоскребов, квартиры богачей, чуть ниже офисы крупнейших компаний, все это выглядит таким красивым, будто сошло с страниц глянцевых журналов или с голливудских фильмов. Но было в Нью-Йорке то, чего не показывают в фильмах и не печатают в журналах.
Если опустить глаза, можно понять, что город утопает в грязи.
Это трудно описать, пожалуй, это можно почувствовать лишь увидев. Мусор, бездомные, бесконечные пробки на дорогах, куча вечно спешащих прохожих. В Нью-Йорке постоянно стоит какая-то напряженная атмосфера. Такое чувство будто ты ждешь чего-то плохого, что обязательно должно произойти, но все никак не происходит. Чувство тревоги.
Этот город сломал множество судеб. Люди приезжают сюда, чтобы осуществить мечты, но получается далеко не у всех. А те, у кого все же получается навсегда меняются. Нью-Йорк накладывает на людей свой отпечаток, от которого никогда больше не избавиться.
Я понимаю, за что он многим нравиться, почему о нем мечтают, но я никогда не любил Нью-Йорк и уже вряд ли когда-нибудь полюблю. С этим местом связано слишком много плохих воспоминаний.
Странно слышать это от человека, которому по наследству досталась квартира на Манхеттене, которая, наверняка, теперь стоит миллион с небольшим. Но я бы отдал многое, чтобы никогда не жить в этом месте.
Я вообще не хотел жить в Америке. Самая могущественная страна на земле, порой была мне так противна. В Америке нет души и никогда не было. Иногда складывается чувство, что здесь все друг друга ненавидят. Это не проявляется в открытую, нет, наоборот, все будут улыбаться, говорить, как они тебя рады видеть, но это все ложь. И так во всем. Эта страна держится на лжи. В ней нет ни капли искренности.
Если бы у меня спросили, где мне рождаться, я вы выбрал Европу, старый свет. Германию или Францию, а может Скандинавию. Я никогда там не был и видел эти страны лишь на картинках, но почему-то мне казалось, что там хорошо. Маленькие уютные города, старые здания, искренние, добрые люди. Не знаю, правда это или нет, но именно такой я видел Европу.
И знаете, если у меня будет возможность, я обязательно туда уеду.
***
— Приехали! — сказал таксист, подвезя меня к терминалу Американ Эйрлайнс. Я протянул ему деньги и вышел из машины, громко хлопнув дверью. На часах была половина двенадцатого.
Так странно было вернуться, после всего пережитого. Но мне не было страшно, совсем. Возможно, я и волновался немного, пускай, это все равно не имело значения.
Казалось бы, две недели назад я чуть не погиб. Ведь, когда загорелся двигатель мы действительно могли умереть. Вполне вероятно, что нам не удалось бы посадить самолет, он мог загореться и топливо в баках взорвалось бы или полосы не хватило. В подобных ситуациях сложно предсказать дальнейший исход, но суть не в этом — произойти могло все, что угодно.
Я задумался, боюсь ли я умереть в авиакатастрофе. Если я буду лететь в качестве пассажира, то да. Это действительно страшно, когда ты находишься в замкнутом пространстве, понимаешь, что что-то идет не так, но ничего не можешь сделать. Быть пассажиром это одно, сидеть за штурвалом неисправного самолета — совсем другое. В таком случае умереть совсем не страшно или же просто не остается времени подумать о том, что тебе страшно.
Когда загорелся двигатель, я испугался, но не за свою жизнь. Меня пугало то, что люди, сидящие в салоне, могут погибнуть. И в тот день мне казалось, что погибнуть в авиакатастрофе, если ты пилот — это правильно. Что ж, теперь я начинаю сомневаться в правильности этой мысли. Что-то явно изменилось.
— Эван, привет!
Я обернулся и увидел Сэма, радостно идущего ко мне на встречу. Мы не виделись почти неделю и, честно признаюсь, мне тоже было приятно увидеть его.
— Ты как? — спросил он, похлопав меня по плечу.
Я поднял голову, чтобы посмотреть ему в лицо, так уж сложилось, что он был намного выше меня и, нет, это конечно же не потому, что он был черным, я не расист, и сказал:
— Нормально, а ты?
— Ну как сказать, надеюсь такого больше никогда не повториться.
— Будь уверен, — улыбнулся я, пускай и не был уверен в том, что подобное не повториться. Произойти может все, что угодно несмотря на любые статистики, говорящие о том, что одна катастрофа приходится на много тысяч летных часов.
К нам подошла Джун. Она, ничего так и не сказав, бросилась мне на шею. Я легонько обнял ее в ответ. Девушка не отпускала меня, лишь крепче прижавшись, хотя пора было бы уже разорвать объятия.
— Эван, прости, я давно хотела сделать это, — сказала она, наконец отпустив меня.
— Сделать что? — не понял я.
— Обнять тебя, — смущенно улыбнулась Джун. — Все никак не решалась. Ты ведь нас спас, и я очень тебе благодарна.
Ее щеки порозовели, и она опустила глаза. Я немного улыбнулся и сказал:
— В таком случае тебе следует обнять Джеймса.
— Не думаю, что обнимать мистера Терренса, хорошая идея, он такое точно не одобрит, — пожала плечами она.
— Да, лучше не трогай мистера Терренса, он вряд ли любит теплые объятия, — сказал Сэм, посмотрев на Джун.
Я лишь иронично усмехнулся про себя.
— Да уж. Не пойму, у него вроде есть невеста, как она с ним уживается? — спросила Джун.
— Ну знаешь, он не так уж и плох, — усмехнулся Сэм,
Дальше я их не слушал. Хотя, именно в тот момент я узнал о существовании Мери Винстон.
Когда мы прилетим на Гавайи, я должен буду поговорить с Джеймсом обо всем. Мне не хотелось его избегать. А если учесть, что мы много часов подряд проводим вдвоем в кабине самолета, это невозможно.
Хотя, как оказалось, на половину это все же реально.
Пройдя все предполетные проверки, необходимые процедуры и все же оказавшись в самолете, мы упорно делали вид, что не замечаем друг друга. А в аэропорту мы даже не поздоровались. Первая фраза, которую Джеймс сказал мне была следующей:
— Ты должен проверить самолет снаружи.
— Иду, — вздохнул я и вышел из кабины.
С самолетом все было в порядке, но я не спешил вернуться. Я посмотрел на взлетную полосу. Пару секунд назад шасси Боинга 747 Люфтганзы коснулись ее поверхности. Такое красивое и завораживающее зрелище.
Вообще, Боинг 747, всегда казался мне лучшим самолетом, самым красивым и воистину легендарным. Недаром его прозвали Королевой Небес. Через два года, в 2019, с момента первого полета 747-го будет пятьдесят лет. Прошло уже полвека.
А еще, тот самый полет из Нью-Йорка в Лос-Анджелес из моего детства. Мы летели на Боинге 747.
И я бы долго рассуждать об этом самолете, но времени не было. Я проводил взглядом немецкую «королеву» и вернулся в кабину.
Все предполетные проверки прошли успешно, с самолетом все было в порядке. И пускай с тем, на котором мы летели две недели назад тоже все было в порядке, я старался не думать об этом. Почему-то я был на сто процентов уверен, что все будет хорошо, на этот раз. Я оказался прав.
Когда шасси самолета оторвались от полосы я почувствовал что-то среднее между радостью и счастьем. Это было то чувство, которого я ждал с самого первого дня работы пилотом. Восторг в чистом виде, без капли тревоги и сомнений. Было хорошо.
— Убрать шасси, — сказал Джеймс, не поворачивая головы.
— Есть убрать шасси.
Я довольно улыбнулся, глядя на то, как на глазах уменьшаются небоскребы Манхеттена, оставаясь где-то внизу. А впереди было лишь ясно-голубое бескрайнее небо.
Джеймс непонимающе посмотрел на меня.
***
Через пять часов мы приземлились в Лос-Анджелесе. Солнце садилось, окрашивая небо в лилово-розовые тона.
Во время посадки я позволил себе на пару мгновений отвлечься от переговоров с диспетчером и посмотреть на Тихий океан. Вода ярко искрилась в лучах заходящего солнца. Как же это красиво.
Когда мы прибыли в отель было уже темно. Я вышел на балкон своего номера я посмотрел на небо. Оно казалось темно-серым из-за ярких огней аэропорта и ночного города, звезд не было видно, но я знал, что они есть и почему-то так хотелось оказаться, подальше от Лос-Анджелеса, где-нибудь в пустыне Калифорнии, поднять голову и увидеть их.
Неожиданный стук в дверь заставил меня покинуть балкон. Я не посмотрел в глазок, какая разница кто там. Но я не ожидал увидеть Джеймса. Он стоял перед дверью, опустив глаза в пол, на нем все еще была надета форменная рубашка, только галстука не было. Терренс ничего не сказал, он вошел в номер, когда я кивнул головой, позволяя ему войти.
Видно, он первым решил поговорить со мной. Что ж, пусть будет так. Все равно этот разговор должен был состояться, рано или поздно.
— Я должен тебе кое-что сказать, — обреченно вздохнул Джеймс. В его взгляде читалась печаль.
— Да.
— Прости меня, если сможешь, конечно. Я поступил ужасно, признаю, — сказала он, стараясь не встретиться со мной взглядом.
Но мне хотелось посмотреть ему в глаза.
— Я тоже должен тебе кое-что сказать. Спасибо, — вздохнул я.
— За что? — спросил он.
— За то же из-за чего ты извиняешься. Знаешь, если бы не твоя визитка, выпавшая из кармана, я бы прыгнул с балкона. Так, что можешь считать, ты спас мне жизнь.
— Эван, я говорю о том, что случилось после.
— Я тоже.
Он непонимающе посмотрел на меня. Никогда бы не подумал, что увижу такое, но он волновался, но в тот момент он волновался.
— Я поступил подло и… просто отвратительно по отношению к тебе. И, знаешь, что самое главное, я ведь понимал, что делаю и все равно не остановился.
— Возможно, — не стал отрицать я. Джеймс ведь действительно нагло воспользовался моим состоянием, я выпил и мне было плохо, но я не злился на него. Я был благодарен. В ту ночь, впервые за долгое время я не чувствовал себя одиноким и никому не нужным.
— Я пойму, если ты скажешь, что ненавидишь меня. Знаешь, если ты хочешь, я могу перевестись в другой экипаж или вообще уйти из Американ Эйрлайнс, как скажешь, — пожал плечами он.
Мне почему-то стало весело. Неужели он был готов пойти на такое ради меня? Мне неожиданно пришла в голову вполне очевидная мысль и я ее озвучил:
— Но ты ведь можешь избавиться от меня. Я же всего лишь стажер, можешь написать жалобу и меня выгонят из авиакомпании.
— Никогда, — сказал Джеймс.
— Почему? Это самый простой вариант.
— Но… Ты ведь мечтал об этом всю жизнь, неужели ты хочешь, чтобы…
— Ты хочешь, — перебил его я.
— Я не хочу, чтобы тебя выгнали, — сказал Джеймс, зарываясь пальцами в волосы.
— С чего ты вообще взял, что я не хочу видеть тебя? — удивился я. Конечно, я все понимал, но не мог не спросить.
— Будь я на твоем месте, я бы не хотел.
— Но ты не на моем месте. Неужели, ты готов уйти из крупнейшей американской авиакомпании ради меня? — спросил я.
— Да, — искренне ответил Джеймс.
— Почему?
— Потому что…
Он резко замолчал, но я закончил за него, совершенно не задумываясь о правильности этих слов.
— Потому что я тебе нравлюсь, да? Ты так сказал в тот вечер.
— Да, — вздохнул Джеймс.
У меня внутри что-то оборвалось. Почему-то было приятно слышать такое. Ведь, Джеймс, быть может, был единственным человеком во всем мире, которому на меня не плевать. Я улыбнулся.
— Но давай просто все забудем, — грустно сказал он. И было видно, что Джеймс не хочет ни о чем забывать.
И тут я не выдержал. Просто все надоело. Возможно, этот вопрос был слишком прямолинейным.
— Я нужен тебе?
Джеймс не спешил с ответом. Он обвел взглядом комнату, а потом, набравшись смелости, все же сказал:
— Да, — позже добавив, — Это не должно тебя волновать, просто попытайся забыть обо всем. И еще раз, прости меня.
На планете семь миллиардов человек и лишь одному из них до меня было дело, от осознания этого становилось так хорошо и тепло. Но меня все еще терзали сомнения, ведь это «неправильно».
— Джеймс, ты точно хочешь забыть обо всем? — спросил я.
— Да…
Он соврал, было слишком заметно. Джеймс не хотел ни о чем забывать. А я не хотел больше быть одиноким. Серьезно, какая разница, правильно или нет, какая разница, что будет потом, мы живем сейчас. И я послал все к черту.
— Тогда прости меня, — прошептал я.
— За ч…
Джеймс не успел закончить, я поцеловал его в губы.
Просто так хотелось. Он был тем человеком, который спас меня от одиночества, человеком, который что-то чувствовал ко мне, и я не хотел говорить нет. Были ли у меня какие-то чувства к Джеймсу? Честно, не знаю, если потребность, благодарность и страх одиночества можно считать чувствами, то да.
И мне было все равно на то, что мы знакомы всего месяц, на то, что он старше меня на десять с небольшим лет, что он мой капитан, и что мы, в конце концов, одного пола. Я целовал Джеймса, потому что мне так хотелось.
Он ответил на поцелуй, аккуратно и нежно, так, как меня никто не целовал до него. Я обвил руками его шею, чтобы быть еще ближе не думал не о чем.
Джеймс разорвал поцелуй, когда кислорода стало не хватать, но я не отпустил его.
— Эван…
— Все нормально, — прошептал я, блаженно закрыв глаза, чувствуя, как руки Джеймса ложатся мне на спину.
Я был почти уверен — этот поцелуй что-то значил. Почему-то это очень глупо звучит, но я надеялся на отношения с Джеймсом, хотелось хотя бы попробовать.
Я крепче обнял его.
— Я не верю в это, — сказал Джеймс, — просто не верю.
— Ты ведь хотел этого?
— Больше всего на свете.
— Тогда в чем проблема? — спросил я. Мое сердце забилось быстрее, когда я услышал его слова.
— Тебе это не нужно, — вздохнул Джеймс.
Я понятия не имел, с чего он это решил. Вроде, я первым поцеловал его, но как бы там ни было, Джеймс ошибался, мне это было нужно, как воздух. Ужасно не хотелось вновь оставаться в одиночестве, не хотелось загоняться по поводу всякой ерунды и постоянно грустить. Мне хотелось почувствовать себя счастливым, и он мог мне это дать.
— Ты ошибаешься, — прошептал я.
— Нет, — вздохнул он.
— Мне плевать, давай просто попробуем, — сказал я и поцеловал его в щеку.
— Давай.
На этом моменте Джеймс сдался. И нам еще предстояло не раз вернуться к разговору о том, что это неправильно, но не сегодня. Сегодня, он согласился, и я был рад.
Еще какое-то время мы стояли в обнимку, а потом Джеймс сказал:
— Завтра рано вставать, я пойду.
Я нехотя разжал руки и отошел от него, улыбнулся, и спросил:
— Может останешься?
На что Джеймс ответил:
— Не в этот раз. Но, впереди еще много времени, так что… Спокойной ночи, Эван.
С этими словами он скрылся за дверью номера. Мне хотелось просто прыгать от радости. Наверное, в этот момент я впервые осознал, что такое настоящее счастье. Пожалуй, это странно, что счастливым меня сделали отношения с человеком одного со мной пола, разницей в возрасте и целой кучей других спорных моментов, но какая разница?
Я задумался еще раз над тем, что я чувствую по отношению к Джеймсу? Но мне так и не удалось ответить на этот вопрос. Это было что-то среднее между потребностью и… равнодушием. Он был мне нужен, но будь на его месте кто-то другой, если бы в ту ночь я переспал с кем-то другим, я бы чувствовал к тому человеку то же самое.
Но это неважно.
Впереди были самые счастливые дни моей жизни.
========== 5 ==========
Нельзя прожить один и тот же день дважды. Но я не хотела в это верить. Я надеялась, что теперь все дни с Ником будут, как тот, когда он катал меня на розовом Кадиллаке и мы смотрели на звезды.
И через неделю все повторилось. Была пятница. Как же тепло и хорошо было тогда в Санта-Монике, несмотря на прохладный ветер, дувший с океана.
Ник спросил:
-Хочешь я снова возьму тот Кадиллак, и мы покатаемся сегодня после работы?
-Да, было бы прекрасно.
Он сдержал свое слово. Ник отпросился с работы пораньше. Когда моя смена закончилась я убрала ларек с мороженным, он уже ждал меня. Как всегда, у входа в Пасифик Парк. Мы встречались там каждый день.
Ник сидел за рулем розового Кадиллака и улыбаясь смотрел на меня.
-Куда поедем, — спросил он.
-К звездам.
Ник завел двигатель, и мы тронулись с места, оставляя пирс далеко позади. Мы ехали по Лос-Анджелесу. Я провела в этом городе почти месяц, но все равно не переставала поражаться его красоте.
Лос-Анджелес был необыкновенным городом, совсем не таким, как Нью-Йорк. Он был светлым и приветливым. Город поражал воображение своими милыми домиками и чудесными видами. Здесь был Голливуд, жили всемирно известные люди. А еще в этом городе я была счастлива с Ником. И не одно место на Земле не могло сравниться с Лос-Анджелесом. Это был лучший город.
Мы вновь оказались в пустыне, как тогда, в лучший день моей жизни. Было так тепло и хорошо. Я обожаю лето. Это единственная пора года, когда можно расслабиться, ничем себя не обременять и просто жить в свое удовольствие.
— Скажи мне, когда захочешь остановиться, -попросил Ник.
— Сейчас, — ответила я.
Он свернул с дороги на обочину, а потом, загадочно улыбнувшись, сказал:
— Умеешь управлять машиной?
— Что? Нет, — засмеялась я.
— Хочешь, я научу тебя?
Я отрицательно покачала головой. Было слишком страшно садиться за руль такой дорогой машины. Я не знала, где Ник ее взял, но у нас ни за что бы не хватило денег на ее ремонт, если бы я во что-то врезалась. У нас вообще было очень мало денег. Шестьдесят долларов уходило на аренду, а остального едва хватало на еду. В парке платили очень мало, но нам было достаточно. Мы были счастливы и не думали о деньгах.
— Тогда пошли посидим сзади? — предложил Ник.
Я с удовольствием согласилась, просто не могла ему отказать. Я пересела на заднее сидение и положила голову Нику на плечо. Над нами сияли тысячи звезд.
— Небо такое красивое, — задумчиво прошептала я. — Как ты думаешь, было бы здорово быть чуточку ближе к звездам?
— Ну, это, как посмотреть. Чисто с научной точки зрения — нет, но если взять и закрыть на все глаза, то, конечно.
Он улыбнулся и поцеловал меня в кончик носа.
— Интересно, возможно ли построить лестницу в небо? — спросила я. Такой глупый и по-детски наивный вопрос.
— Да, — ответил Ник.
— И что же для этого потребуется?
— Любовь, — прошептал Ник и поцеловал меня.
И тогда, летом тысяча девятьсот шестьдесят третьего, мы построили свою лестницу в небо, поднявшись до самых звезд. И это было единственное, о чем я могла мечтать.
В моей жизни не было времени лучше, чем-то лето.
Мне было шестнадцать, я была молода и влюблена. А еще, тогда я узнала, что любовь может все, даже то, что кажется невозможным.
========== Глава 10 ==========
Мне хотелось спать. Кажется, настолько сильно, что на предполетном медосмотре молоденькая врач с темными кудрявыми волосами долго не хотела меня отпускать. Но все же она не стала уж очень долго пытаться выяснить можно мне лететь или нет и все же подписала разрешение, сказав, что мне следует выспаться.
Я ничего не имел против того, чтобы поспать, прошлой ночью сделать это не удалось. Я уснул максимум на два часа, может на два с половиной, едва ли это имеет значение.
Почему мне не удалось поспать? Ну, в отеле было слишком тонкое одеяло, а еще я всю ночь лежал на спине и пялился в потолок, как придурок. Да, понимаю, что весьма странная причина, но ничего не могу с собой поделать.
Теперь я, вроде как, встречался с Джеймсом.
Все было до невозможности странно, ненормально, но меня это вообще не волновало.
Тогда я не думал об этом, но сейчас, кажется, понимаю, что тогда я наконец перестал постоянно сожалеть о прошлом, перестал думать о том, что что можно было бы сделать по-другому, чтобы изменить это прошлое. Я не жалел себя из-за каких-то событий, произошедших много лет назад. А еще я не боялся того, что будет дальше. Впервые за всю жизнь.
Я лежал на кровати и думал о том, что будет дальше и почему-то мне казалось, что теперь все будет хорошо. Жизнь не может быть плохой вечно, когда-нибудь она все же должна измениться.
В самолете, когда мы стояли в очереди на взлет, Джеймс спросил:
— Хочешь взять управление?
Я был приятно удивлен такому вопросу. И, да, конечно, я хотел. Знаю, на меня совсем не похоже. По идее я должен был отказаться, но это было не так. Я понял, что за месяц работы всего один раз по-настоящему управлял самолетом. В тот день, когда умерла Джессика Канингем, но это можно было даже не брать в расчет. Поэтому, я утвердительно кивнул головой.
— Управление справа, — сказал Джеймс.
— Есть управление справа.
Я положил руку на рычаги управления двигателями и в предвкушении наблюдал за тем, какие взлетает самолет Вирджин Америка. Шасси А320 оторвались от полосы и, спустя некоторое время, в наушниках раздался голос диспетчера:
— Американ 350, взлет разрешаю.
Знаете, это так красиво, когда самолет выруливает на ВПП* и ты наблюдаешь это из кабины пилотов. Полоса длинной, идеально ровной лентой уходит куда-то вдаль.
Я глубоко вздохнул, окинув взглядом приборную панель. Все показатели были в норме. Но почему-то я медлил. Хотелось еще немного насладиться этим моментом.
Джеймс накрыл мою ладонь своей и сдвинул рычаги управления тягой двигателей с места. Послышался рев двигателей и самолет начал разгон. Но он не отпустил мою ладонь. Джеймс разжал пальцы лишь тогда, когда самолет развил скорость в 150 километров в час, до взлета оставалось всего пару секунд. Я крепко сжал пальцами штурвал и, когда скорость достигла 220 километров в час аккуратно потянул его на себя. Самолет взмыл в воздух.
— Убрать шасси, — сказал я.
— Есть убрать шасси, — сказал Джеймс, сдвинув рычаг вниз.
Я убрал закрылки и довольно улыбнулся. У меня получилось! Впервые за всю жизнь мне удалось поднять в воздух настоящий самолет. Нет, конечно, я и раньше это делал, но теперь это был настоящий самолет с реальными пассажирами.
Хотя, если бы у меня не получилось, то можно было бы с уверенностью сказать, что я абсолютно безнадежен. Все же я учился на пилота целых пять лет и по истечению этого времени таки или иначе должен был научиться управлять самолетом.
Через какое-то время мы набрали высоту я включил автопилот и снял наушники с головы, попрощавшись с диспетчером аэропорта Лос-Анджелеса.
— Получилось, — усмехнулся я, повернувшись к Джеймсу.
— Я был бы удивлен, если бы не получилось, — вздохнул Джеймс.
Я немного волновался, разговаривая с ним. Все, конечно, было очень хорошо, но как теперь к нему относиться? Хотя, пожалуй, даже не стоило заморачиваться на этот счет. Он и так уже знал про меня почти все, так что можно было просто доверять ему. И говорить с ним на любые темы, думаю, он не был бы против.
— Знаешь, у нас будет четыре дня на Гавайях, чем займешься? — спросил я, вопросительно подняв брови.
Он немного помедлил, видимо обдумывая уместность следующей фразы, и все же произнес ее.
— Ты хотел сказать, чем займемся?
Я засмеялся. Да, черт возьми, я хотел сказать именно это. Все эти дни мне хотелось провести вместе с ним и Гавайи были идеальным для этого местом. Джеймс тоже улыбнулся, и я словил себя на мысли, что впервые вижу его улыбку. Между прочим, она была очень красивой. Ему шло улыбаться.
Мне хотелось поцеловать его, даже не знаю почему, но хотелось. Правда, делать это в кабине самолета, наверное, было не лучшим решением, по крайней мере, это было странно. Впрочем, я так и не сделал этого.
Жанет соизволила войти в кабину и Джеймсу ничего не оставалось делать, как впустить ее. Стюардесса вошла внутрь, закрыв за собой дверь. Она удивленно посмотрела на Джеймса и сказала:
— Не знала, что ты умеешь улыбаться.
Он тут же переменился в лице, попытавшись изобразить серьезность. У него отлично получилось.
— Я пришла спросить, почему вы так ничего и не сказали пассажирам?
Я напрочь забыл про то, что в начале полета нужно по внутренней связи сообщить людям в салоне о том, как мы рады приветствовать их на борту.
— — Хорошо, спасибо, что сообщила, — сказал Джеймс, тут же собираясь исправить это упущение, но Жанет не дала ему этого сделать.
— Еще не все, — замялась она, — Мистер Митчелл, вы не могли бы выйти на пару минут?
Я хотел было согласиться, но Джеймс сказал первым.
— Нет, он не может выйти, если хочешь что-то сказать — говори.
— Джеймс, это личное, — вздохнула она.
— Во-первых не Джеймс, а мистер Терренс, а во-вторых, мы на работе.
— Но нам надо поговорить, — не унималась стюардесса. — Возможно, это твой последний шанс.
— Мы уже поговорили, — равнодушно пожал плечами Джеймс. По нему было видно, что он хочет, чтобы она ушла, как можно скорее.
— Ты остаешься с Мери, да? — грустно спросила Жанет, опустив глаза в пол.
— Это тебя не касается, — раздраженно сказал Джеймс.
— Ты же знаешь, что это мой последний полет? Я выхожу замуж, Джеймс, но я по-прежнему дорожу нашими отношениями, чтоб ты знал, — вздохнула Жанет.
— Мисс Эшелстоун, я очень рад за вас, но будете так добры, вернитесь к пассажирам, — сказал Джеймс.
Жанет было неприятно, это читалось по ее выражению лица.
— Знаете, что… Мистер Митчелл, если вы свободны в субботу вечером, то мне было бы приятно видеть вас на моей свадьбе. Она будет в гавайском стиле, на пляже недалеко от Гонолулу, так что можете приходить в шортах и рубашке. Вот, там место и время, но я не настаиваю, — сказала она, протянув мне открытку бледно-сиреневого цвета.
— Спасибо, Жанет, — улыбнулся я.
Она покинула кабину, но краем глаза я успел заметить, что в руке она держит еще одну точно такую же пригласительную открытку. Она так и не отдала ее Джеймсу.
— Ты с ней встречался, — спросил я, хотя и так знал ответ.
— Что-то вроде того, но так ничего серьезного, — ответил Джеймс.
— А Мери, она ведь твоя невеста?
Я понимал, что ставлю его подобными вопросами в неловкое положение и, что возможно еще рано спрашивать такое, но не мог удержаться. Любопытство — ужасная вещь.
— Я ее не люблю, — сказал Джеймс.
Честно, не ожидал такого ответа. Хотя, если он любил ее, то не изменял бы, вроде логично.
— Тогда почему ты сделал ей предложение? — спросил я. Явно, не самый уместный вопрос, но все же.
— Я не делал, она сделала, а я ответил, что возможно, но с тех пор она думает, что мы поженимся, — вздохнул Джеймс. — Но я хочу с ней расстаться…
Он замялся, не зная, что сказать дальше. Уверен, он думал, что наличие у него невесты мне не сильно понравиться, но мне было все равно. Даже если бы у него была жена и дети, меня бы вполне устроила роль любовницы. Знаю, звучит мерзко.
Потом я задумался, зачем Джеймсу вообще была нужна Мери? Если он ее не любит, то зачем встречается?
А потом я задался еще одним вопросом. Джеймс гей? Я просто не мог не подумать об этом, хотя, я вроде как тоже не гей, но мне это не мешает спать с мужчинами. На самом деле, человеческая сексуальность весьма сложная тема и мне вообще не хотелось углубляться в нее. Но так или иначе, меня это не особо волновало.
-Эван, я планирую с ней расстаться, так что…
— Мне все равно, — перебил его я. — Просто мне интересно зачем она тебе вообще была нужна. Или ты все же когда-то любил ее?
— Никогда, — сказал Джеймс. — Я могу тебе рассказать все, если хочешь, но не здесь и не сейчас, а может и не расскажу, пока не знаю.
Не могу сказать, что мне так уж сильно хотелось услышать историю Мери, я воспринимал все это абсолютно равнодушно.
-Ладно, — сказал я.
— Можешь просто не думать об этом? — спросил Джеймс, с некой надеждой посмотрев на меня.
— Да, — пожал плечами я.
***
С какой погодой у большинства людей ассоциируются Гавайи? Думаю, что с жарой и ярким солнцем. По крайней мере я, никогда не бывав раньше на Гавайях, думал именно так.
Однако, когда мы туда прилетели, ничего подобного не было. Дул холодный ветер, небо затянуто густыми серыми облаками. Я был несколько этому удивлен еще когда мы садились в аэропорту Гонолулу. А еще я подумал, что Жанет расстроиться из-за погоды, ведь через день у нее свадьба. И почему-то от этой мысли мне стало радостно. Не знаю почему, но у меня возникла какая-то неприязнь к стюардессе, пускай лично мне она не сделала ничего плохого.
Нас заселили в неплохой отель, правда, находящийся возле аэропорта. Там был пляж и бассейн, в общем, все, что нужно. Мне достался номер с видом на бассейн, было бы неплохо, чтобы он находился не на втором этаже, а где-нибудь повыше, но грех жаловаться, когда можно отдохнуть четыре дня на Гавайях за счет авиакомпании.
Сэм и Джун приглашали меня пойти в бассейн, но я отказался. Честно, вообще не знаю, по какой причине они так сильно хотят со мной общаться. Я им отказал и на то была причина.
Джеймс предложил мне сходить куда-нибудь, конечно, я согласился. Мы договорились встретиться в два часа дня у главного входа в отель.
Сэму и Джун я сказал, что встречаюсь со своей подругой, которая живет в Гонолулу. Вообще я был на Гавайях первый раз в своей жизни и никакой подруги у меня быть не могло, но они мне поверили, я бы тоже поверил, чего в этом такого? Джун, несмотря ни на что не желала униматься, сказала, что завтра я обязательно должен сходить с ними либо в бассейн, либо на пляж, аргументировав это тем, что у нее есть надувной матрас. Я был несколько удивлен. Может, я чего-то не понимаю, но плавать на матрасе в двадцать в небольшим лет несколько странно. И все же я сказал, что завтра свободен, пускай даже не был уверен в том, что у меня с собой были плавки.
Джеймс опоздал на пять минут. Было непривычно видеть его в пляжных шортах и легкой рубашке, но я сам был одет не лучше. Мы сошлись на мнении, что пойдем в японский ресторан.
Знаете, у большинства японские рестораны ассоциируются с роллами, но на самом деле, в Японии они не сильно популярны. Вообще не знаю, откуда мне это известно, но почему-то я вспомнил этот факт. И все равно заказал роллы, не понимаю, почему японцы их не любят, они же очень вкусные.
Я и Джеймс сидели в ресторане и говорили о всякой ерунде, это было так непринужденно и казалось правильным что ли. Возможно, в тот момент я впервые увидел в Джеймсе обыкновенного человека, такого же, как и все остальные. У него тоже были чувства, эмоции, он старательно этого не показывал, но они были.
Джеймс рассказал мне о Мери — своей невесте. О том, что она очень красивая, но немного глупая. Я видел ее три раза в своей жизни, и она вправду была очень красивой, а что глупой — не думаю. А еще, о том, как она забеременела, а он сказал ей сделать аборт. Я спросил:
— Тебе вроде тридцать пять, неужели не хочется семьи, детей?
-Нет, совсем. Я не люблю детей. И мне тридцать шесть — сказал он.
Я тоже не любил детей, они мне не нравились, не знаю из-за чего, но я спросил у Джеймса почему они ему не нравятся.
— Они мерзкие, — усмехнулся он. — Только вдумайся они девять месяцев находятся внутри женщины, а потом вылазят из нее. Это более мерзко, чем в фильме «Чужой».
Никогда об этом не думал, но звучало и в правду отвратительно.
— Тогда зачем ты сделал Мери предложение?
— Я же его не делал, — пожал плечами Джеймс.
— Все равно, зачем ты с ней встречаешься, если она тебе не нравится?
— Я же сказал, что брошу ее.
Дальше я спрашивать не стал. Он пытался уйти от ответа, я не настаивал, хотя все же было любопытно узнать, почему он с ней. Впрочем, в конечном итоге, я узнал ответ на свой вопрос, но это было позже.
И мы дальше продолжили разговаривать о всякой ерунде. Прошел всего месяц с того момента, как мы встретились в центре управления полетами, и он показался мне властным, самоуверенным и немного жестким человеком. Я очень переживал, что не понравлюсь ему.
В какой-то мере, это было странно, что все так сильно изменилось за какие-то четыре недели. Но казалось, что прошло куда больше времени. Создавалось такое чувство, что мы с Джеймсом знакомы уже много лет. Хотя, такое бывает, когда тебе хорошо с человеком, и не важно, сколько вы знакомы.
Когда мы вышли из ресторана, Джеймс сказал, что будет ждать меня в двести третьем номере в девять вечера. Он ушел, не дождавшись моего ответа и не попрощавшись. Думаю, Джеймс понимал, что я не скажу нет.
***
Когда стрелка часов приблизилась к девяти я постучал в дверь 203-его номера. Джеймс мне открыл.
— Я знал, что ты придешь, — улыбнулся он.
— А у меня был выбор?
— Да, ты мог не приходить, — сказал Джеймс.
— Но ты же знал, что я приду, — усмехнулся я.
— Да, — ответил Джеймс и поцеловал меня в губы. Напористо и страстно.
Он захлопнул дверь, не отрываясь от моих губ. Мы долго целовались, в какой-то момент я начал расстегивать его рубашку, но Джеймс остановил меня.
— Подожди, — сказал он, отстраняясь, — Я не хочу просто так спать с тобой. Давай сделаем это красиво, а не как тогда.
— Что ты предлагаешь? — не понял я
— Не знаю, просто я не хочу, чтобы это был секс ради секса. Давай поговорим немного.
— Хорошо, — согласился я, пускай затащить Джеймса в постель мне хотелось куда больше, чем разговаривать с ним.
— У меня есть бутылка вина, хочешь? — спросил Джеймс.
— Да, — ответил я, присаживаясь на кровать, а потом добавил, — Только совсем чуть-чуть.
Одна идея, казавшаяся глупой, пришла мне в голову, когда я шел к номеру Джеймса. Еще тогда я начал догадываться, что он предложит мне выпить и идея заключалась в том, что я не должен был пить много. Хотелось заняться с ним сексом на трезвую голову, чтобы наконец понять каково это.
В прошлый раз и тогда, пару лет назад, с Крисом, я был пьян, когда мы делали это, теперь мне не хотелось пить, просто чтобы понять и во всем разобраться.
— Мне казалось тебе нравится алкоголь, — улыбнулся Джеймс.
— Да, но сейчас не хочется, — пожал плечами я.
Джеймс все же открыл бутылку и протянул ее мне. Я посмотрел на бутылку, потом на Джеймса и спросил:
— А бокалы?
— У меня их нет, — сказал он, — А пластиковые стаканы для зубных щеток из ванной вряд ли лучше, чем ничего.
— Да уж, не лучше, — согласился я, сделав пару глотков вина.
— Ты даже не представляешь, насколько сильно я рад тому, что все сложилось именно так, — сказал Джеймс.
Я улыбнулся.
— Я тоже, — пожал плечами я. Хотелось добавить «наверное», но я промолчал. Я все еще сомневался в правильности происходящего, но Джеймсу знать об этом было не обязательно.
Я забрал бутылку у него и сделал еще пару глотков. Джеймс пристально смотрел на меня.
— Ты красивый, — сказал он.
Я улыбнулся. Знаете, если бы я был женщиной, это был бы вполне безобидный комплимент, однако я не был женщиной и слышать такое в свой адрес было странно, хотя… мне нравилось.
— Ты тоже, — усмехнулся я. Джеймс и в правду был красивым, даже слишком. Особенно его глаза.
Джеймс выдернул бутылку из моих пальцев и поставил ее на тумбочку, сказав:
— Мне кажется, у нас все равно не получится поговорить.
Я улыбнулся и поцеловал его в губы, страстно и достаточно горячо, чтобы он понял, что я не хочу разговаривать.
***
Та ночь была великолепной, я не знаю, что еще сказать. Просто было хорошо.
Разве что, я понял одну вещь. Секс становится намного приятнее, если испытываешь какие-то эмоции, помимо физиологии. Я вообще лишь в двадцать три года осознал, что такое чувствовать. И это было лучше, чем трахаться, лучше, чем пить дорогой алкоголь. Это было лучше, чем что угодно. И было похоже на… полет.
Потом мы уснули в обнимку и в этом было что-то куда более интимное, чем секс. Я положил голову на плечо Джеймсу и блаженно закрыл глаза, чувствуя, как он перебирает пальцами мои волосы.
Я никогда не любил Джеймса, не в этот момент, не когда-либо после. Не знаю почему, просто я не любил его и все. Да какие-то чувства были, но не любовь. Правда, мне было плевать на это, главное, что было очень хорошо.
========== Глава 11 ==========
В моей памяти навсегда останется двадцать девятое апреля. В этот день была свадьба Жанет, на которую я не пошел. А еще выглянуло солнце и стало по-настоящему тепло, даже жарко. Именно такая погода мне всегда представлялась, когда речь шла о Гавайях.
Через день мы должны были лететь обратно в Нью-Йорк через Лос-Анджелес и мне так этого не хотелось.
Кажется, я уже говорил, что не люблю Америку, особенно большие города, но на Гавайях что-то было по-другому. Они были пятидесятым американским штатом, но находились в открытом океане за много миль от материка. Полагаю, только это позволило им быть другими, не такими, как все остальные штаты. Хотя, всего за полвека с небольшим здесь появилось много всего американского, например звездно-полосатые флаги на каждом шагу, небоскребы, Макдональдс и бомжи.
В Гонолулу было очень много бомжей, это и не удивительно, здесь почти все время тепло, идеальная погода для бездомных. Бомжи со всей страны хотели насобирать денег и купить билет сюда.
Но почему-то это раздражало не так сильно, как бомжи в Нью-Йорке. Быть может, на фоне пляжа и пальм, все это выглядело менее ущербно, чем на фоне башен Манхеттена.
И все равно мне понравилось на Гавайях, хотя это был единственный раз в жизни, когда я там побывал. Наверное, все дело в событиях, произошедших там, и не будь их, Гавайи были бы таким же штатом, как и все остальные сорок девять.
В тот день я не пошел на свадьбу Жанет. Немного повертев в руках сиреневую пригласительную открытку, я отправил ее в мусорное ведро.
Позавчера, в аэропорту, я видел Жанет в последний раз. Больше никогда ее не увижу, но едва ли в этом была какая-то проблема. Жанет мне не нравилась по непонятной причине, да и, вообще, мне было на нее абсолютно все равно.
Тот день, вечер, если быть точнее стал самым романтичным в моей жизни, больше такого никогда не было.
Вообще, весной две тысячи семнадцатого произошло много вещей, который либо никогда не происходила в моей жизни до, либо никогда не произойдут после. Хотя, может и произойдут, этого я знать не могу.
Где-то в семь вечера Джеймс позвонил мне и сказал, чтобы я вышел из отеля через главный вход. Я так и сделал. И, честно, я был несколько удивлен, тому, что увидел. По крайней мере я точно не ожидал такого.
Джеймс сидел за рулем кабриолета, белый Форд Мустанг. Я не стал спрашивать, где он его взял. Хотя, наклейка на лобовом стекле говорила о том, что в прокате машин. Неожиданно, правда?
— Садись, — сказал Джеймс.
— Куда мы едем? — спросил я, удобно устроившись на пассажирском сидении.
— Какая разница, — усмехнулся Джеймс.
— Никакой, — пожал плечами я, действительно было как-то все равно. — Знаешь, эта машина, почти также круто, как розовый Кадиллак.
— Розовый Кадиллак, это круто? — спросил Джеймс.
— Наверное.
Он нажал на педаль газа, и мы поехали. Никогда не ездил на кабриолете. Сказать, что в этом есть что-то особенное, то нет, но в целом неплохо. Ветер приятно развивает волосы, правда немного прохладно, но ничего.
— И все же, куда мы едем? — спросил я. Просто надо было с чего-то начать разговор.
— Не знаю. Куда ты хочешь? Может на пляж? — спросил Джеймс, не отрывая газ от дороги.
Пляж? Вполне неплохая идея. Купаться на Гавайях, особенно весной, было невозможно. Нет, возможно, конечно, но приятного в этом мало. С тем же успехом можно было купаться в Гудзоне зимой. Вода в Тихом океане почти всегда прохладная, даже на Гавайях, а еще здесь сильные волны. Не даром же эти острова считают раем для серфингистов.
Я не относился к серфингистам или любителям плавать в ледяной воде, но просто походить по пляжу, проводить закат, почему бы и нет?
— Поехали, — сказал я.
— Хорошо, я знаю один пляж, там не так уж много людей, по крайней мере меньше, чем на пляжах в городе.
— Ты был здесь раньше?
— Да, мы с семьей каждый год летом ездили на Гавайи, — ответил Джеймс.
— Расскажешь о них? — спросил я.
— О ком?
— Твоей семье.
Я ведь и в правду ничего не знал о семье Джеймса, то есть вообще ничего. Хотя, быть может это нормально, мы знакомы всего месяц. Только вот он знает обо мне абсолютно все, а я о нем — ничего.
— Хорошо, но на самом деле, это не очень веселая история.
— Все равно расскажи, — улыбнулся я.
Мне нравились грустные истории, почему-то в них всегда верилось больше, чем во что-то светлое и радужное. Я вообще люблю грустить, думаю, вы это заметили. Пускай тогда мне и не хотелось грустить.
Спустя какое-то время мы оказались где-то за пределами города. Если быть точнее, то на самой его окраине. Джеймс оставил машину на обочине и сказал:
— Пойдем.
Я согласно кивнул и вылез из машины. На улице было жарко. Даже странно, что всего день назад погода стояла совсем другая.
Осмотревшись по сторонам, я не обнаружил каких-либо признаков пляжа. Ни кучи машин, оставленных туристами, ни магазинов с мороженым и всякой ерундой для купания, вроде надувных кругов.
— Ну и где здесь пляж? — удивился я.
— Сейчас, — сказал Джеймс. — Нам туда.
Он указывал на дорожку, протоптанную в кустах. И если бы он ее не показал, я бы даже не заметил ее.
-Откуда ты знаешь про это место? — спросил я.
— Понятия не имею. Когда-то давно, когда мы отдыхали здесь, то ходили на этот пляж. На нем всегда было немного людей, потому что о нем мало кто знал.
Никогда бы не подумал, что на Гавайях есть пляжи, о которых никто не знает. Это как-то странно.
Когда тропинка закончилась мы вышли на пляж. Он был совсем не большим, но красивым. Под ногами белый песок, а волны красиво разбиваются о камни. Яркий диск солнца медленно опускался за горизонт.
Мы здесь были не одни. Под пальмами сидела какая-то девушка в очках и читала книгу. Еще была пара с маленьким ребенком, но они уже собирали свои вещи и, скорее всего, планировали уходить. Чуть выше, на скалах, сидел одинокий рыбак с удочкой и ни на кого не обращал внимания.
— Здесь красиво, — сказал я.
— Ну да. Моя сестра очень любила этот пляж — сказал Джеймс.
— Твоя сестра? У тебя есть сестра? Я не знал.
— Логично, ты не мог этого знать, потому что я об этом не говорил.
— Но ты расскажешь? — спросил я, немного улыбнувшись.
Хотелось узнать о Джеймсе хоть что-нибудь. Не думаю, что в его истории будет что-то особенное, но все же хотелось знать.
— Зачем? — удивился он, — Неужели тебе действительно это интересно?
Не знаю, было мне это интересно или нет, но я сказал «да».
— Ладно и с чего начать? — спросил Джеймс, глядя на океан.
— С самого начала, — вздохнул я.
— Возможно, это будет долгая и скучная история, — предупредил он.
Я, недолго думая, сел на песок, скрестив ноги, и с вызовом посмотрел на Джеймса. У нас было достаточно времени.
— Ладно, — обреченно вздохнул Джеймс, присаживаясь рядом со мной.
Он взял в руку горсть песка, а потом разжал ладонь, наблюдая за тем, как песок идеально ровными светлыми дорожками сыпется через пальцы. Потом Джеймс отряхнул руку и спросил:
— Тебя вообще не смущает, что мы сидим на песке, а не на полотенце или чем-нибудь подобном?
— Ничуть, — пожал плечами я. Было действительно плевать, что потом придется вытрясать этот самый песок из шортов и, если не повезет, из трусов.
— Меня тоже, — усмехнулся Джеймс.
— Ты, кажется, обещал, что расскажешь о себе?
Я пристально посмотрел на Джеймса, а потом положил голову ему на плечо. Он обнял меня за плечи и начал свой рассказ. А перед нами заходящее солнце окрашивало небо и воду в лилово-алые цвета. Это было очень красиво.
— Я родился в Нью-Джерси, в семье врачи и домохозяйки. Думаю, ты догадался, что врачом был мой папа, а мама домохозяйкой. Когда мне было два года, появилась Сейди, моя сестра, та которая любит этот пляж. Однажды, папа сказал, что ему предложили очень хорошую работы в клинике во Флориде. Не помню, либо в Джексонвилле, либо в Тампе. И он согласился. Мы с Сейди обрадовались, что будем жить в солнечной Флориде, но родители сказали, что мы будем жить в Портленде, который в штате Мэн. Сказать, что мы обиделись на родителей, ничего не сказать. Они ехали во Флориду, а нас оставили на попечительство маминого брата Роберта. Роберт, мой дядя, наверное, самый ужасный человек на Земле. У него было трое маленьких дочерей и вечно пьющая жена. Там было ужасно, и он…
Джеймс резко замолчал, его ладонь крепче сжала мое плечо. В это момент, мне показалось, что он чего-то недоговаривает, но я не стал ничего спрашивать. Спустя несколько мгновений Джеймс продолжил:
— Я просил родителей забрать меня оттуда и Сейди просила, но Роберт утверждал, что у него нам просто отлично и им не о чем беспокоиться. И наши родители верили этому сукиному сыну! Они утверждали, что все в порядке, ведь мы виделись с ними несколько раз в год и летали отдыхать, чаще всего на Гавайи. Когда мне было шестнадцать, вообще, почти семнадцать, а Сейди четырнадцать, я предложил ей сбежать куда-нибудь, но она предпочла остаться. А я сбежал, сил терпеть все это больше не было. Я вообще не знал, что делать и денег у меня почти не было. Хотелось убраться из Портленда, как можно дальше, но я не мог бросить школу. Но если бы я появился в школе, Роберт нашел бы меня. Это был замкнутый круг. К счастью, узнав о моем побеге, родители забрали меня и Сейди во Флориду. К тому времени папа уже давно не работал в той клинике, куда его пригласили очень давно. Они переехали в Майами, и он открыл частную клинику, а мама научилась делать маникюр и открыла свой собственный салон. Родители хорошо устроились, но почему-то времени на своих детей у них не было. Пару лет назад, когда я встречался с Сейди она мне сказала, что как-то подслушала телефонный разговор мамы с одной из ее подруг. Мама, в ответ на вопрос, зачем она родила детей, ответила, что так надо. Она жила по принципу, что нужно делать то, что навязывает общество, а не то, что тебе хочется. В этом мы с ней чем-то похожи. Помнишь ты спросил, зачем я встречаюсь с Мери, если не люблю ее. Так вот, наверное, потому что так надо. Мне уже тридцать шесть и у меня должна быть жена, так правильно… Однако иногда я все же понимаю, что это глупо, но продолжаю так делать, — закончил Джеймс.
— Это неправильно, — сказал я, наблюдая за тем, как садиться солнце.
— Я знаю, — вздохнул Джеймс. — Именно поэтому я сейчас здесь, а не на свадьбе Жанет.
— Она же тебя не пригласила, — усмехнулся я.
— Даже если бы и пригласила, я бы все равно не пошел. Я был бы здесь, пускай это и неправильно.
— — Джеймс, в этом нет ничего неправильного.
Да, возможно, мы сидели в обнимку на песке и смотрели на закат, но в тот момент, это казалось правильным.
— Быть может, ты прав, — сказал Джеймс.
— Я прав, — кивнул головой я. — И что было дальше? Почему ты решил пойти учиться на пилота?
— Вообще, я не так уж и много летал на самолетах, но мне всегда хотелось научиться управлять этой машиной. Меня поражало то, что человек смог создать что-то подобное. Знаешь, первый самолет построили братья Райт в тысяча девятьсот третьем году, а через шестьдесят шесть лет, в шестьдесят девятом, в небо поднялся Боинг 747. К примеру, чтобы изобрести колесо, человечеству понадобилось много тысяч лет. Меня это всегда поражало. И когда я закончил школу, то решил, что можно пойти на пилота. Почему бы и нет? Сначала я летал на MD-11 в ФедИкс, а потом устроился в Американ Эйрлайнс и переехал в Нью-Йорк, — сказал Джеймс.
— А твои родители? Как они отнеслись к тому, что ты решил стать пилотом? — спросил я, вспоминая, как Анна изо всех сил пыталась переубедить меня в выбранной профессии.
— Им было все равно, хотя они и дали мне денег, -ответил Джеймс.
Я на мгновение задумался и понял, что детство Джеймса было ничем не лучше моего, может даже и хуже. Как я узнал позже, намного хуже.
Солнце уже почти скрылось за горизонтом и была видна лишь верхушка его огненного диска. Если поднять голову, то можно было увидеть темнеющее небо, но если смотреть прямо, то небо было все еще ярко-оранжевым, а в воде отражались лучи заходящего солнца. Я спросил у Джеймса:
— Неужели ты летаешь и не любишь небо?
— Чтобы быть пилотом, не обязательно быть романтиком.
— То есть ты даже немного не романтик, мне кажется, такого не бывает, — улыбнулся я.
— С чего ты вообще взял, что я не люблю небо?
— Не знаю, ты сам как-то сказал, что не любишь, — сказал я, припоминая, что когда-то он действительно говорил нечто подобное.
— Это неправда, невозможно летать и не любить небо. И к тому же, я не отрицаю то, что немного я все же романтик.
После этой фразы Джеймс наклонился ко мне и поцеловал в губы. Это был нежный, красивый поцелуй.
Последний луч солнца скрылся за горизонтом, а на небе зажглись первые звезды. Но мы не замечали этого, сидели на песке и целовались. Я просто наслаждался моментом и не думал ни о чем.
— Ну что? Хочешь сказать, что я не романтик, — спросил Джеймс, когда мы закончили.
— Ты решил доказать, что ты романтик, поцеловав меня на закате, — усмехнулся я. — Это так не работает.
— Нет, я не собирался ничего доказывать, просто решил так сделать, и ты вроде не был против, — сказал Джеймс.
— Нет.
Я поцеловал его еще раз, обвивая руками шею и прижимаясь как можно ближе. И знаете, я был счастлив в этот момент.
Потемнело слишком быстро или же мы просто не заметили. С моря дул холодный ветер, заставляющий кожу покрыться мурашками. Все люди с пляжа куда-то исчезли, даже рыбак ушел. Теперь мы были здесь одни.
Я встал с песка и подошел к самой кромке воды. Хотелось разуться и зайти в воду, но я подозревал, что она, должно быть, ужасно холодная и не стал этого делать. Но все же присел на корточки и прикоснулся пальцами к мокрому песку. Вода была ледяной.
— Тебе не холодно? — спросил Джеймс.
Почему-то мне стало смешно от этой фразы. Это, наверное, первый раз в жизни, когда у меня кто-то спросил это.
— Нет, — пожал плечами я. — Не сильно.
— Не хочешь уйти?
Я посмотрел вокруг. Было уже темно, волны с шумом разбивались о берег? А у самого горизонта небо было еще лилово-сиреневым. Последние мгновения уходящего дня.
— Нет, здесь красиво, — сказал я.
Действительно уходить не хотелось, когда еще будет возможность побыть на пляже в одиночестве. Это куда лучше, чем быть в номере отеля.
— Хорошо.
Почему-то мне очень захотелось спросить одну вещь, хотя вряд ли это был подходящий момент, но мне очень хотелось.
— Джеймс, можно я спрошу одну, возможно, обидную вещь?
— Да, — ответил он, подойдя ближе.
— Обещай, что не будешь злиться, если я спрошу это.
Такая клишированная фраза, но я не придумал ничего лучше, однако, Джеймс ответил, что не будет злиться.
— Ты гей? — спросил я.
Он лишь усмехнулся.
— Давно ждал, что ты это спросишь. И с чего ты взял, что я буду злиться, вроде это вполне логичный вопрос с учетом всех… обстоятельств.
— Тогда ответь на него. Хотя, не думаю, что это важно, но все же ответь, — настоял я, пускай мне это было действительно неважно.
— Наверное да, — сказал он. — Понимаешь, мне нравятся девушки в сексуальном плане и парни тоже, но в плане чувств, мне никогда не нравились девушки. Я не понимал их, и они всегда казались какими-то странными, но парни… С ними все было по-другому. Точнее, с одним было по-другому.
Джеймс резко замолчал и отвел взгляд куда-то в сторону, а потом спросил:
— Ты не будешь против если я расскажу тебе об этом. Я никому никогда не рассказывал, но хочу рассказать, — вздохнул Джеймс, в его голосе читалась печаль.
Я не мог отказать.
— Расскажи.
— Ладно, — посмотрев на меня, произнес Джеймс. — Это было давно, в две тысяча первом году, мне тогда было двадцать или девятнадцать, уже и не помню. Я ездил в Нью-Йорк на пару дней с какой-то девушкой. Тогда мы встречались, но теперь я даже не вспомню, как ее звали. И там, чисто случайно, в кафе я познакомился с одним парнем. Его звали Питер и ему было двадцать с небольшим, он работал лифтером. Помню, тогда меня забавляла его профессия. Честно, даже не знал, что она до сих пор существует. Мы с ним сошлись характерами. И он мне понравился, очень понравился. Он был невероятным, и я даже не знаю почему. Не знаю, хорошо это или плохо, но он не был похож на тебя. Мы начали общаться, звонить друг другу по телефону. А потом мы начали встречаться. До сих пор помню, как он сделал первый шаг, сказав, что у него есть чувства ко мне. Я старался бывать в Нью-Йорке. Знаю, из меня плохой рассказчик, но те отношения были чем-то невероятным. И единственный человек с которым я чувствовал что-то подобное, это ты, Эван. Мы были счастливы. Он любил меня, и я тоже любил его, до сих пор люблю. — Джеймс вздохнул.
Я осторожно взял его за руку, переплетая наши пальцы.
— Все закончилось неожиданно. Он погиб одиннадцатого сентября, в северной башне, он там работал. Никогда не забуду, как включил телевизор и увидел срочные новости о терактах в Нью-Йорке. Ты тогда был ребенком и вряд ли, знаешь, что чувствовал любой американец, когда видел это, тебе очень повезло. Но когда смотришь, как самолет врезается в здание, чувствуешь весь этот ужас и понимаешь, что человек, которого ты любишь мог быть там, хуже вдвойне. Я позвонил Питеру домой, сняла его мама и… она сказала, что сегодня была его смена. Мы верили до последнего, что все будет в порядке, но он умер. И все закончилось.
Джеймс взял меня за руку и крепко сжал ее.
— Я не хочу говорить, что мне жаль или что я сочувствую тебе, даже если это правда, думаю, ты знаешь, как бесят подобные фразы. Но с одним ты ошибся. Я живу в той квартире всю свою жизнь, это довольно недалеко от Всемирного Торгового Центра. Когда это произошло мне было семь лет, но я очень хорошо помню тот день, так что я примерно понимаю, что ты чувствовал. В любом случае — это ужасно. И пуская я обещал не говорить так, мне жаль. Но, знаешь, это в прошлом, мы не можем его изменить.
— Ты прав, — сказал Джеймс. — Ничего нельзя изменить.
Я лишь кивнул головой и разжал пальцы, выпуская его руку. Наверное, пора было уходить, холоднее становилось с каждой минутой, но мне совсем не хотелось в отель. И тут в голову пришла абсолютно, на первый взгляд, безумная идея. Я спросил:
— Джеймс, ты мне доверяешь?
Он явно не ожидал услышать такой вопрос.
— Конечно, — ответил он.
Должно быть, Джеймс решил, что я собираюсь доверить ему какой-то страшный секрет, но я не собирался делать ничего подобного. Я посмотрел на него и, улыбнувшись, сказал:
— Тогда дай мне ключи от машины.
Он удивленно изогнул бровь и с недоумением окинул меня взглядом.
— Давай, если доверяешь.
— Ладно, — пожал плечами Джеймс и дал мне ключ.
— Пошли, — сказал я. — Пора уходить.
Я в последний раз глянул на океан, и мы ушли с пляжа все по той же узкой тропинке, которая, видимо, была единственным входом на пляж и выходом с него.
Белый Форд Мустанг стоял у обочины. Эта машина выглядела круто. На деле же она была весьма посредственной и ехала не сказать, чтобы очень хорошо, но, когда я садился за руль, меня это не особо волновало. И когда-либо еще меня это тоже не волновало, ведь на следующий день Джеймс сдал ее обратно в прокат.
Когда я завел двигатель, Джеймс спросил:
— Куда мы едем?
— Понятия не имею, — честно признался я. — Я вообще здесь не был не разу в жизни, но едва ли тебя это волнует, не так ли?
— Да, ты прав, мне все равно, так что поехали.
На самом деле я примерно знал, куда ехать. То есть как, я вообще не знал, но была одна идея и она оказалась отличной. Суть была в том, чтобы уехать подальше от города, в темное место, если быть точнее. Знаю, это не было оригинально, хотя, это классика, наверное, глупо считать ее банальной.
Когда мы оказались на пустынной дороге, я немного удивился, машин вообще не было. Я выжал педаль газа в пол, наплевав на все ограничения по скорости. Ветер развивал волосы, и мы ехали в неизвестном направлении. Дорога уходила куда-то вверх, а единственным источником света были фары.
Боковым зрением я заметил, как Джеймс в недоумении смотрит на меня. Его пальцы крепко сжимали боковую ручку двери. Я даже усмехнулся. Нет, серьезно, если я могу управлять самолетом, то и с машиной как-нибудь справлюсь. Хотя, даже опытный водитель может случайно въехать во что-нибудь, а если учесть, что я вовсе не был опытным водителем, то шансы удваивались.
В какой-то момент я решил, что мы приехали куда-то. Точнее я просто остановил машину на обочине, не имея не малейшего представления о том, что это за место. Вряд ли это вообще было каким-то определенным местом, это была просто обочина, но не суть.
Я заглушил двигатель и погасил фары.
— И что дальше? — спросил Джеймс. У него на лице читалось недоумение.
— Смотри, — тихо сказал я, подняв голову вверх. Он последовал моему примеру.
Над нами были тысячи звезд.
Я перевел взгляд на лицо Джеймса, звезды отражались в его глазах. Это завораживало.
— Красиво, — сказал Джеймс.
— Да, — согласился я. — Очень. Я люблю звезды, правда, когда смотришь на них становится грустно. Понимаешь, что ты лишь маленькая песчинка в огромной вселенной и, если ты исчезнешь, ничего не измениться. Смотри, это созвездие большой медведицы. Самая яркая звезда в нем — Алиот, ее свет идет до Земли восемьдесят лет, это как целая жизнь…
Я смотрел на самую яркую звезду. Она находилась третьей по счету, если смотреть с левой стороны созвездия, ручка ковша, думаю, так понятнее. А самая дальняя звезда — Алькаид была в ста четырех световых годах от нас, и не важно откуда я это знаю. Но это совсем немного, свет от некоторых звезд идет до Земли тысячи лет. Мне вдруг начало казаться, что ничего не имеет смысла, вообще. Мы сейчас сидим в машине, смотрим на звезды, свет от которых идет долгие годы и это не имеет значения. Мы можем исчезнуть прямо сейчас, все остальные люди могут исчезнуть и ничего не измениться. Звезды будут по-прежнему светить. Когда-нибудь и они погаснут. Одна из звезд Большой Медведицы когда-нибудь исчезнет и ковша больше не будет, но это произойдет не скоро, нас к тому времени тоже не будет. Но разве тогда хоть что-нибудь имеет смысл?
— Разве это важно? — спросил Джеймс, — будто прочитав мои мысли.
— Нет, — пожал плечами я. — У нас своя жизнь и она важна для нас.
— Тогда зачем все это?
— Это просто красиво и заставляет задуматься. Знаешь, возможно, звучит глупо, но иногда мне хотелось бы побывать поближе к звездам, построить лестницу в небо и забраться, как можно выше.
Джеймс усмехнулся и посмотрел на меня.
— Ты за этим пошел в авиацию? Лестница в небо, да?
Я немного задумался, не отводя взгляда от звездного неба, а потом ответил:
— Да, отчасти.
— Знаешь, Эван, ты неисправимый романтик.
— Знаю, — кивнул головой я, это действительно было так.
— И мне это нравится, — сказал Джеймс.
Он прикоснулся кончиками пальцев к моей щеке, заставляя повернуть голову в его сторону и поцеловал меня. Я ответил на поцелуй, забывая обо всем, было так хорошо.
В тот момент все было неважно, кроме нас двоих, даже звезды.
Я углубил поцелуй. Джеймс разорвал его, а потом поцеловал меня в шею, задевая кожу зубами. Я даже не заметил, как мои пальцы начали расстегивать рубашку Джеймса.
— Может вернемся в отель? — спросил он, на миг оторвавшись от меня.
Я немного задумался, а потом сказал:
— Нет, здесь есть заднее сидение.
— Это н…
— Да, это намек, — перебил его я.
— Не думаю, что это хорошая идея, точнее это плохая идея, — усмехнулся Джеймс. — Но как скажешь.
— Плохие идеи рождают лучшие воспоминания, — сказал я, целуя его в губы.
Честно скажу, заниматься сексом в машине не сильно удобно. Место было мало, да и биться головой о дверь тоже не очень приятно. Но то, что мы делали это под звездами, находясь непонятно, где, само осознание этого стоило того. Казалось, что мы единственные люди во вселенной и это ощущение делало меня по-настоящему счастливым.
В тот вечер я действительно был счастлив, как никогда до и никогда после.
========== 6 ==========
Все закончилось так внезапно.
Стояла середина лета и мы были счастливы. Я уже почти согласилась отправиться с Ником в кругосветное путешествие. Жизнь никогда не была такой прекрасной, как летом шестьдесят третьего.
Мне тогда было всего шестнадцать, и я была несовершеннолетней. Когда мы уезжали в Лос-Анджелес с Ником я сказала родителям, что еду в Бостон с подругой и они разрешили. Они не думали, что я могу их обмануть. Они хорошо знали Нэнси, мою подругу, и доверяли ей.
Ни разу за эти месяцы я им не позвонила. Я хотела, очень соскучилась, но они бы узнали откуда я звоню.
И однажды моя мама решила связаться с Родителями Нэнси и спросит, как с нам можно позвонить. Но мама моей подруги сказала, что Нэнси сейчас в Нью-Йорке и она впервые слышит о том, что мы поехали в Бостон.
Тогда моя мама попросила позвать Нэнси к телефону, она думала, что моя подруга знает где я. С Нэнси я уже давно не общалась, но кажется, говорила ей, что один парень предложил поехать в Лос-Анджелес.
Так родители узнали, где я.
Они тут же собрали вещи и купили билеты на самолет. В то время летать на самолете считалось роскошью и билеты были по карману не всем. Родители ни за что бы не полетели, но им хотелось, как можно быстрее вернуть меня домой.
По прилету в Лос-Анджелес они, первым делом, обратились в полицию с моей фотографией. Меня нашли очень быстро.
В парке, когда я продавала мороженое ко мне подошел полицейский и сказал последовать за ним. Он привез меня на полицейской машине с сиреной в участок, где меня и ждали родители.
Никогда я не видела их такими рассерженными. Они долго кричали на меня. Мама спросила:
— С кем ты сюда приехала?!
Я не отвечала. Знала, что мне не следует говорить про Ника, он бы им точно не понравился. И она не стали меня допрашивать.
— Мы сейчас же едем на вокзал! — сказал папа, схватив меня за руку с такой силой, что после остались синяки.
— Можно я хотя бы соберу свои вещи?! — спросила я. В голосе читалась злоба
А ведь родители даже не подозревали, что я могу быть такой. Они думали, что я милая и прилежная девочка, я такой и была, до встречи с Ником.
— Нельзя! — сказал папа. Кажется, он хотел ударить меня по лицу.
Они очень злились, я не думала, что мои родители могут быть настолько злыми. И я тоже злилась на них.
Родители сломали мне жизнь!
Мы сели в такси, папа приказал таксисту ехать на вокзал. Машина ехала по набережной Санта-Моники. Я видела пирс и «Пасифик Парк», стоящий на нем. Это было место, где я встретила свое счастье.
Мы ехали, пирс становился все меньше и меньше, а по моим щекам катились слезы. Я не верила в то, что расстаюсь с этим местом, расстаюсь с Ником и безмятежной жизнью.
Пирс превратился в маленькую точку, в которой сложно было узнать парк, больше не было видно не колеса обозрения, не скелета американских горок. Я видела пирс Санта Моника в последний раз.
Мне хотелось закричать, выскочить из машины и побежать навстречу своей мечте, наплевав на все. Кажется, я плакала в голос, а папа сказал мне заткнуться.
Я не попрощалась с Ником, не сказала ему еще раз, что люблю, я просто исчезла. Что он подумает, когда, после работы будет ждать меня у главного входа в парк, а я не приду? Что он подумает? Что я его бросила? Сбежала?
Я заплакала еще сильнее, но потом взяла себя в руки.
На вокзале, я сказала родителям, что мне нужно в туалет, а сама пошла на почту. Написав короткое письмо, я отправила его на адрес старушки, у которой мы снимали комнату. Выглядело это письмо так.
«Дорогой Ник, родители нашли меня и забирают обратно в Нью-Йорк. Я очень не хочу уезжать, но они никогда не оставят меня в покое. Я очень сильно люблю тебя, больше всех на свете, всегда помни об этом. Звони мне и пиши. Мы обязательно встретимся, когда ты вернешься в Нью-Йорк. И обязательно отправимся в кругосветное путешествие.
С любовью. Анна»
Мы ехали в поезде. Я сидела, отвернувшись от родителей и смотрела в окно. Темнело. Поезд мчался по пустыне унося меня все дальше от Ника.
И я вспомнила, как мы катались на розовом Кадиллаке и смотрели на звезды. Мы построили свою лестницу в небо и теперь, сидя в поезде, я наблюдала за тем, как она рушиться. Все закончилось.
С трудом верилось, что, когда наступит осень Ник приедет в Нью-Йорк и мы вновь будем вместе. Хотя, родители вряд ли позволят.
Но я заставляла себя поверить в то, что еще рано сдаваться. Пока Большая медведица горит на небе все может быть.
Через несколько дней мы вернулись в Нью-Йорк. После солнечной Санта Моники он казался таким серым и неприветливым. Я поняла, что не хочу здесь оставаться.
С родителями я не общалась. Они испортили мне жизнь. Чтобы меньше с ними видеться я устроилась в кафе на Манхеттене официанткой. Папа был против, но мне было плевать. Нужно было заработать денег на кругосветное путешествие с Ником. Мы ведь должны объехать все страны, побывать даже побывать в России.
Каждый день я садилась на метро и из Бруклина, где мы жили, ехала на Манхеттен. В кафе было работать тяжело, намного тяжелее, чем в парке. Там было душно и пахло едой. Правда, платили больше, это радовало.
Ник написал мне письмо. Ему было жаль, что так вышло.
Мне тоже было жаль. Жаль, что красивая история нашей идеальной любви закончилась столь нелепо.
========== Глава 12 ==========
Спустя четыре дня, возможно, четыре лучших дня моей жизни мы вернулись в Нью-Йорк. Мне не хотелось возвращаться, на Гавайях было так хорошо. Но есть одно правило, вообще, я его сам придумал. Согласно этому правилу хорошо не может быть вечно. Однако оно все же дало сбой, потому что первое время в Нью-Йорке было тоже хорошо.
Пожалуй, стоит начать с того, что Джеймс расстался с Мери. Когда он вернулся в свою бруклинскую квартиру, как оказалось, он жил в Бруклине. Она ждала его и было очень рада тому, что он вернулся. А все потому, что у Мери для Джеймса была одна важная новость.
Мери Винстон не сделала аборт, пускай Джеймс просил ее об этом. Она аргументировала это тем, что не может убить своего собственного ребенка. И злилась на Джеймса за то, что он может просто так согласиться на убийство своего сына или дочери. Кстати, как позже выяснилось, это был сын.
Она так и не сделает аборт.
В итоге, Джеймс сказал, что уходит и оставил ей денег на первое время. К слову, потом она еще попытается к нему вернуться, но сейчас не об этом. Мери, вроде как, бросила эти деньги Джеймсу в лицо и сказала, что поступает подло. Впрочем, возможно, так и было.
А потом он просто взял и ушел, даже не забрав свои вещи. Вот так, почти мирно, они расстались.
Теперь я думаю, что Мери хорошая девушка и Джеймс многого лишился, но тогда я считал ее глупой блондинкой, правда, лишь потому что Джеймс преподносил ее так. Он ошибался. Мне довелось пообщаться с Мери. Судя, по ее словам, и поступкам, она была хорошей. Даже жаль, что в конечном итоге все сложилось именно так.
Расставшись с Мери, Джеймс поехал ко мне. Я не был против, чтобы он остался. Точнее я был рад, если на то пошло.
Тогда я задумался над тем, что он чувствует по отношению ко мне. И, знаете, он любил меня.
А я? Мне было с ним хорошо, не одиноко, намного лучше, чем со всеми теми девушками, с которыми я спал. Возможно, я был привязан к нему, но не больше. И порой, мне было даже жаль его, он ведь должен был понимать, что я его не люблю.
И он понимал, но не злился на меня. В какой-то момент Джеймс в открытую сказал мне об этом, но это было позже.
В тот день, второго мая, где-то в районе обеда Джеймс позвонил мне и спросил:
— Я могу немного пожить у тебя, потом объясню, что случилось.
— Да, конечно, — ответил я, улыбнувшись тому, что впервые за долгое время не буду жить один.
Он приехал быстро и из вещей у него был только небольшой чемодан и форма, которую он, даже не успел снять.
Я догадывался, что произошло, но ждал пока Джеймс сам обо всем расскажет и мои догадки подтвердились.
— Я расстался с Мери, как и обещал, — сказал он. — Но, понимаешь, выгонять ее было бы не очень тактично, все же ей нужно время собрать свои вещи, поэтому, да… Спасибо, что разрешил пожить у себя.
Я откинул челку со лба и сказал:
— Тебе не обязательно было делать это.
— Давать ей время на переезд?
— Нет, — усмехнулся я, — Бросать Мери.
Почему-то меня абсолютно устраивала, ненавистная многим, роль любовницы.
— Это не из-за тебя, успокойся. Я давно хотел расстаться с ней, к тому же она так и не сделала аборт, так что это было осмысленное решение, о котором я ни капли не жалею.
— Ладно, — пожал плечами я. Совсем не верилось, что он бросил ее не из-за меня. Хотя, я все же был польщен. Приятно осознавать, что кто-то готов ради тебя на такой ответственный шаг.
— Джеймс, я рад, что ты здесь, если уж на то пошло. Располагайся и чувствуй себя, как дома, — усмехнулся я.
— Спасибо. Давно хотел спросить, откуда у тебя квартира на Манхэттене? Где ты берешь деньги на ее аренду, вроде авиакомпания новичкам столько не платит.
— Я ее не арендую, она моя.
— Еще лучше, — удивился Джеймс.
— Странная история.
— Расскажи, — попросил Джеймс, снимая с себя пиджак.
— У моего папы была старшая сестра, ее звали Маргарет, но это вообще значения не имеет. У них были очень хорошие отношения. Так вот, Маргарет была актрисой, играла в массовке какого-то бродвейского мюзикла. И у нее завязался роман с одним богатым и известным режиссером, у которого была жена и трое детей. Он и подарил ей квартиру. Это было где-то в конце шестидесятых. Но Маргарет жила здесь недолго. Она заболела пневмонией и умерла, но перед смертью она оставила завещание, согласно которому квартира досталась Джону, моему папе и ее брату. Режиссер был недоволен, но по документам все было законно, и он ничего не мог сделать. Потом Джон женился на Анне, и они переехали сюда. А потом он умер, Анна попыталась покончить с собой и ее отправили в психушку, ты знаешь эту историю. Когда ее признали ненормальной, мне удалось переписать квартиру на себя, — сказал я.
— Да уж, тебе повезло, — улыбнулся Джеймс.
— Возможно, но я ненавижу это место.
— Зря, конечно, ремонт здесь не помешает, — сказал Джеймс, — Но это же квартира на Манхеттене!
— Слишком много плохих воспоминаний связано с этим местом, — пожал плечами я, вспоминая, как хотел прыгнуть с балкона. — Да и вообще я не люблю Нью-Йорк, это ужасный город.
— Ты правда так считаешь? Никогда бы не подумал, что существует человек, который считал бы Нью-Йорк ужасным городом. Многие мечтают здесь жить, а ты, имея квартиру на Манхеттене, не любишь Нью-Йорк, это, по меньшей мере странно, — сказал Джеймс.
— Понимаю, но в этом городе со мной не произошло ничего хорошего. В Майами намного лучше и в Лос-Анджелесе, где угодно лучше, чем здесь. Я хочу уехать отсюда. Даже больше, я хочу уехать из Америки, ненавижу эту страну.
— Говоришь в Нью-Йорке с тобой не случилось ничего хорошего? Но мы ведь здесь встретились.
— Я вроде тогда чуть не прыгнул с балкона и не сделал этого, лишь потому что твоя визитка выпала из кармана, — сказал я.
— Вообще-то мы встретились в аэропорту, тогда ты очень нервничал, а я злился из-за того, что мне досталась проблема в виде стажера. А еще, тогда я понял, что в тебе что-то есть.
Я улыбнулся. Мы действительно встретились в аэропорту, но все ведь началось с того вечера, после катастрофы. Я легко поцеловал его в губы и сказал:
— Это и в правду лучшее, что случилось в Нью-Йорке.
Джеймс улыбнулся. Какая все же у него была красивая улыбка.
— Можно вопрос? — сказал Джеймс.
Зачем он спрашивает?
— Да, только если ответишь на мой, — усмехнулся я.
— Хорошо. Куда ты хочешь уехать?
— В Европу. Скорее всего в Германию. Честно, никогда там не был, но мне очень нравятся маленькие европейские города, там так красиво и уютно, пускай видел я их только на фотографиях. К тому же я учил немецкий в школе, пускай и мало что помню. Хотя это шикарный язык. Можно сказать «доброе утро», но прозвучит это, как какое-нибудь проклятие.
Джеймс улыбнулся и сказал:
— В Германии неплохо. Я там был в прошлом году. Мери убедила меня слетать в Европу. Она хотела в Париж, но я решил, что лучше побывать в разных местах, а не сидеть две недели в одном городе. Мы были в Баварии, в конце октября. Там очень красиво. В маленьких городах и в правду очень мило и уютно. Но Европа, она абсолютно другая, совсем не похожая на Америку. Мне там понравилось, но, если выбирать, где жить, я бы выбрал Америку, — сказал Джеймс. — Что ты хотел спросить?
— Вообще у меня два вопроса.
— Ну?
— Было очень заметно, что я нервничаю, в тот день, когда мы познакомились?
— Поверь, очень. Поэтому мне сперва показалось, что ты, возможно, вообще не умеешь управлять самолетом, — ответил Джеймс.
Мне даже стало немного стыдно. Неужели я был таким?
— А второй вопрос?
— Зачем тебе визитки?
Джеймс засмеялся, так ничего и не ответив. Он взял меня за плечи, а потом обнял и сказал:
— Эван, ты лучший.
Как же приятно было слышать такое. Это было лучше, чем секс или алкоголь, лучше, чем что-либо вообще. За такие слова я был готов отдать многое.
***
В тот день Джеймс мне рассказал одну вещь, которая полностью изменила мое отношение к нему. Не скажу в лучшую или худшую сторону, но я стал относиться к нему по-другому. Пускай Джеймс и просил не жалеть его, но мне было его жаль, и я ничего не мог с этим сделать.
А еще, я перестал наконец считать себя самым несчастным человеком на земле и постоянно жалеть себя. Кажется, я уже говорил, что люблю это дело, но услышав историю Джеймса я задумался о некоторых вещах.
Да, у меня была нелегкая жизнь, пришлось пройти через многое, но бывает и хуже.
А еще я понял, что чтобы не произошло, можно жить нормально, превзойти самого себя и просто жить дальше, не загоняться каждую минуту, не пытаться наложить на себя руки. Как оказалось, это возможно, пускай и сложно.
Уже было поздно, мы лежали в постели. Моя голова была на плече Джеймса, а его пальцы в моих волосах. Идеально.
Мы не занимались сексом, просто не хотелось, к тому же уже был почти час ночи. Следующий наш рейс назначен только на послезавтра, так что время выспаться еще было предостаточно, но все же.
— Эван, можно я расскажу тебе кое-что? — спросил Джеймс. — Это мерзко, отвратительно, но я хочу рассказать.
— Рассказывай, — вздохнул я. Все равно спать не хотелось.
— Ты первый человек, который узнает об этом, после моих родителей. Но если ты не хочешь знать каких-либо неприятных подробностей обо мне, просто скажи.
Мне хотелось посмотреть ему в глаза, но с этого ракурса сделать такое было просто невозможно. И единственным, что я видел был его подбородок и кончик носа, освещенные светом ночных огней города, пробивающимся сквозь тонкие шторы.
У меня не было никаких догадок, касательно того, что он мне мог сейчас рассказать, но я не был против откровений, скорее даже наоборот.
— Расскажи, — попросил я.
— Ты уверен. Это правда отвратительно? — предупредил Джеймс.
Любопытство взяло верх, и я сказал «да».
— Тогда, на пляже, я рассказал тебе о том, что родители отправили меня и Сейди в Портленд к дяде Роберту. А еще я говорил о том, что там было ужасно, помнишь? Так вот все было намного хуже, чем просто ужасно, — вздохнул Джеймс. — Я не знаю, как об этом сказать иначе, поэтому скажу прямо. Мне было десять лет, когда это впервые произошло…
Джеймс замялся. Где-то в глубине души я подозревал, что он сейчас скажет, и я был прав в своих догадках, но, когда Джеймс озвучил это в слух у меня внутри что-то перевернулось.
— Роберт, он насиловал меня.
Я все понимал, но мне хотелось верить, что мои предположения ошибочны. Мне хотелось верить, что это было с Джеймсом, поэтому я спросил:
— Он бил тебя? Или…
— Нет, сексуальное насилие, — перебил меня Джеймс. — И это продолжалось много лет. Он сказал, что убьет меня, если я кому-нибудь расскажу. Мне было десять лет, и я поверил, мне было страшно. Однако, может он и правда мог убить меня. Когда мне исполнилось шестнадцать я сбежал оттуда и рассказал все родителям. Папа сказал, что я идиот, раз никому не рассказывал и не написал заявление в полицию, но говорить о таком не так уж и просто, поверь. А мама…
Голос Джеймса дрогнул.
— Она сказала, что я никому не должен рассказывать, потому что Роберт ее брат и она не хочет, чтобы его посадили. Она сказала папе, что разведется с ним, если он посмеет пойти против нее и подговорит меня пойти в полицию. Папа любил ее, боялся потерять и согласился. Взамен на молчание они пообещали обеспечивать меня до конца жизни. Мне было шестнадцать и у меня были проблемы с деньгами, я согласился. А еще они пообещали, что я больше никогда не увижу Роберта. И то и другое обещание они сдержали. Правда деньги я у них перестал брать, когда начал работать. Тогда я оборвал с ними все контакты и вот уже почти пятнадцать лет не общаюсь. Они пытались наладить со мной отношения, особенно мать, но я не мог ее простить. Думаю, никто бы не простил такого. Меня насиловал ее брат, а она хотела, чтобы я молчал.
В голосе Джеймса были слышны истеричные нотки. Я нашел его руку под одеялом и крепко сжал ее, она была холодной и липкой.
Все мысли в голове смешались в кучу, я был явно не был готов, услышать такое. Наверное, я вообще сначала не верил, в то, что сказанное Джеймсом — правда. Просто он вообще не был похож на человека, пережившего сексуальное насилие в детстве. Хотя, ему ведь было намного хуже…
— Это было регулярно? — спросил я.
— Не то, чтобы регулярно. Это было раз в месяц, иногда два. Роберт понимал, что-то, что он делает аморально и незаконно, поэтому не позволял себе сильно распускать руки. Но поверь, от этого не легче, — усмехнулся Джеймс.
Я верил, пускай я даже не мог себе представить, какого это пережить такое. Должно быть ужасно. Как Джеймс смог жить дальше? Я бы точно не смог.
— И так продолжалось шесть лет, — закончил Джеймс.
Мне захотелось крепко его обнять. Мы было жаль его. Джеймс не заслужил такого. Такое происходит с кем угодно, но только не с людьми, которые тебе дороги, по крайней мере я так думал, до того, как Джеймс обо всем рассказал.
Он, будто прочитав мои мысли, сказал:
— Только не надо жалеть меня.
— Потому что жалость это плохо? — усмехнулся я. — Возможно, но порой так приятно, когда тебя жалеют, поверь, я знаю.
— Ты прав, это приятно. И я хотел, чтобы меня тогда пожалела моя мать, но ей было плевать. А теперь это действительно не нужно, прошло двадцать лет. О таком невозможно забыть, это остается на всю жизнь, но теперь все в порядке, — вздохнул Джеймс.
Я лишь крепче сжал его руку.
— Эван, ты первый человек, кому я рассказал об этом. Я даже сестре ни слова не сказал, пускай она и подозревала что-то.
— Я рад, что ты мне рассказал.
— Тебе не противно? — спросил он.
— Что? — искренне не понял я. — Что за бред! Мне не противно.
Джеймс крепче прижал меня к себе, нежно проведя рукой по волосам.
— Как ты смог жить дальше, после всего этого? — спросил я.
— Ну… На самом деле, все было не так плохо, как могло показаться. Я понимал, что все кончено и нужно просто жить дальше, не думая об этом. Поначалу было сложно, но потом все наладилось само собой.
Мне даже стало стыдно за себя. Я всегда считал свою жизнь настолько ужасной, отвратительной. Я постоянно жалел себя из-за всего, что бы не случилось, даже если это было сущим пустяком. А в конечном итоге, что все-таки было не так?
Анне не любила меня? Неудачи на работе в первое время? Что было не так?!
Наверное, ничего.
Тогда, лежа в постели с Джеймсом я понял, что есть люди, которым было намного хуже, чем мне и они смогли со всем справиться.
И не то, чтобы я с того момента стал меньше жалеть себя, отнюдь. Скорее, я просто стал относиться к себе еще хуже.
А Джеймс? Я стал ценить то, что он есть чуточку больше.
А еще мне было его жаль, очень жаль. У него такая тяжелая судьба, ужасное детство, предательство родителей, смерть любимого человека, такое трудно пережить. Ему было намного хуже, чем мне. И знаете, что, мне нравилось его жалеть. Жалеть кого-то, это почти так же приятно, как когда тебя жалеют.
Тот вечер закончился фразой Джеймса, он сказал:
— Теперь все будет хорошо.
И хотелось бы верить, только вот ничего не было хорошо.
========== 7 ==========
Ник писал мне, но никогда не звонил. Я прислала ему свой номер и сказала, что хочу услышать его голос, но он все равно ни разу не позвонил.
Письма приходили регулярно, сначала. Я так боялась, что родители узнают о них, ведь они мне запретили с кем-либо общаться, даже с Нэнси.
Но они так и не узнали. Я очень хорошо все скрывала. В мои обязанности входило приносить почту по утрам. Если было письмо от Ника, я прятала его под одеждой, а остальную почту относила родителям.
Читала письма только закрывшись в комнате. Конверты я сжигала над ванной, а потом брызгала в комнате мамиными духами, чтобы не было слышно запаха. Сами письма я хранила в красивой шкатулке ручной работы. Купила ее в китайском квартале за двадцать баксов. На то время это были большие деньги. В этой шкатулке был замочек, спрятала там письма, но, для большей уверенности, сверху клала дешевую бижутерию, купленную там же. Родители ничего не подозревали.
С ними у меня отношения испортились. Отец стал просто ненавидеть меня, а мать разочаровалась, сказала, что я не оправдала ее надежды.
Благо видела я их редко. Я пошла работать официанткой в пиццерию рядом с домом и попросилась работать почти без выходных. С одиннадцати до девяти я была там. Зарабатывала неплохо и почти все деньги откладывала в ту же китайскую шкатулку, что и письма Ника. Они были на наше кругосветное путешествие.
Сначала он часто писал мне. Ник остался в Санта Монике, правда уволился из парка, сказав, что ему там грустно без меня. Теперь он мыл машины недалеко от пирса. Ник писал, что любит меня и ждет встречи.
Все было просто прекрасно, во мне появилась надежда, что скоро мы вновь будем вместе и все наладится, но однажды Ник написал, что больше не вернется в Нью-Йорк.
Он сказал, что решил бросить школу и остаться в Лос-Анджелесе. Все равно в Нью-Йорке его ничего не держит.
У меня словно остановилось сердце, когда я прочитала фразу «Меня в Нью-Йорке ничего не держит». А как же я? Неужели он не хочет вновь меня увидеть?!
Я разозлилась на него. Как он мог так со мной поступить?
Раньше все его письма заканчивались строчкой «С любовью, Ник», но теперь он просто заканчивал сообщения своим именем.
Письма приходили все реже и реже, но я не решалась спросить почему. Мне начало казаться, что у Ника нет больше ко мне тех теплых и трепетных чувств.
Все изменилось. Он перестал писать, что скучает по мне, перестал писать о наших совместных планах на будущее. Сначала его письма начинались со слов «Любимая Анна», потом «Дорогая Анна», а потом просто «Анна».
Как же мне было обидно! Ведь в том, что я не рядом с ним не было моей вины. Будь моя воля я бы осталась с ним навеки. Это все мои родители, они забрали меня из Санта Моники, разлучив нас.
А еще обиднее было от того, что я не в силах ничего изменить.
Помню тот страшный день. Это было двадцать второе ноября шестьдесят третьего. В тот день убили Кеннеди, а еще в тот день пришло последнее письмо от Ника.
Он выглядел так:
«Анна, я благодарен тебе за те чудесные дни, проведенные вместе. Я многим тебе обязан. Ты сделала мою жизнь чуточку лучше. Но, я должен извиниться перед тобой. Ты же знаешь, жизнь слишком коротка. Нельзя жить прошлым или тешить себя надеждами, что в будущем все изменится, нужно жить моментом. И каждый момент, прожитый в ожидании чего-то — зря. Я не хочу понапрасну тратить свою жизнь, а ты не должна тратить свою. Наши пути разошлись и, как бы мы не хотели того, уже вряд ли сойдутся вновь. Ты должна пойти своей дорогой, а я своей, так будет лучше для всех. Прости, Анна, но я познакомился с одной девушкой. Ее зовут Эллен, ей семнадцать. Она сбежала из дома и устроилась на мойку, где я работаю. Она не лучше тебе, не подумай, она другая. Эллен согласилась отправиться со мной в путешествие, ее ничто не держит. Прости, Анна, я люблю ее.
Мне жаль, что так вышло.
Ник»
Я расплакалась, когда читала это письмо. Ник нашел другую девушку. Он променял меня на кого-то, после всего, что было, между нами.
В день, когда пришло последнее письмо я почти все время плакала, не пошла на работу. Родители удивлялись, они думали, что я никогда особо не интересовалась политикой, но так расстроилась из-за убийства Кеннеди.
Они были правы, я не интересовалась политикой и не сильно переживала из-за убийства президента. Да, я понимала, это была трагедия для Америки, у всей страны был траур, но мне было грустно из-за Ника.
С того дня он мне больше ни разу не написал, не позвонил. Наша связь прервалась на долгие годы.
Мне казалось, что моя жизнь кончена.
========== 8 ==========
Мне было так тяжело первое время, но постепенно все налаживалось. Ведь невозможно страдать все время. Но я все равно скучала по Нику. Я скучала по нему всю свою жизнь.
Я понимала, что это бессмысленно, но продолжала ему писать. Сначала я писала о том, что обижена и рассержена на него. А потом просто просила держать меня в курсе того, что с ним происходит.
Я до сих пор любила Ника и мне было важно, чтобы с ним было все в порядке, несмотря, на то, что у него появилась другая девушка.
Перестала я писать только тогда, когда пришло письмо со словами «Николас Брайт здесь больше не живет» Подписи на письме не было, но оно наверняка было от той старушки, у которой мы снимали комнату.
Так умерла надежда. Все исчезло, и наша лестница в небо окончательно разрушилась, унося за собой все то хорошее, что было, между нами.
Но в моем сердце эти воспоминания останутся навсегда.
Я постаралась выбросить мысли о Нике из головы и просто жила дальше. Когда мне исполнилось восемнадцать, и я закончила школу и, первым делом съехала от родителей.
Их уже давно нет, а я все еще злюсь на них за то, что они забрали меня тогда из Калифорнии.
В колледж я поступать не стала, но если бы и стала, то не поступила бы. Моя успеваемость в последний школьный год упала до уровня ниже среднего.
Я работала официанткой в кафе на Манхеттене и снимала маленькую комнату на окраине Бронкса. Каждый день нужно было ехать на метро через весь город с кучей пересадок, но на лучший вариант у меня не было денег. Я бы могла пойти работать в кафе возле дома, но там платили куда меньше, чем на Манхеттене.
Я хотела уехать из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, но потом передумала, слишком много воспоминаний было связано с тем местом. Я думала переехать в Сан-Франциско, Сиэтл или даже на Аляску. Лишь бы быть подальше от восточного побережья, но денег едва хватало на еду и аренду комнаты, я не могла позволить себе переезд.
Однажды все изменилось.
Когда мне было двадцать лет, в кафе я встретила Джона Митчелла, который потом стал моим мужем.
Мне понравился Джон и я ему понравилась. Он был воспитанным и галантным молодым человеком, а еще он был красивым. У него были голубые глаза и светлые, почти белые волосы. Но едва ли это могло сравниться с зелеными глазами, веснушками и огненно-рыжими волосами Ника.
В моем положении выбирать не приходилось, поэтому я начала встречаться с Джоном. Ему было двадцать два, совсем молодой, но уже работал инженером. У него была квартира на Манхеттене, доставшееся по наследству от старшей сестры. О таком, как Джон можно было только мечтать.
Иногда я удивлялась почему он обратил внимание на какую-то официантку. И тем не менее я была счастлива, что он у меня есть. Мне не хотелось быть одной.
Прошел всего месяц с момента нашего знакомства и Джон Митчелл сделал мне предложение. Я не могла отказать. Пускай и таила в глубине души такое желание.
Мы сыграли свадьбу. Я взяла фамилию Митчелл, которая мне никогда не нравилась. На свадьбу я пригласила родителей и у нас даже наладились отношения. Им понравился Джон, особенно маме.
После торжества мы должны были полететь в свадебное путешествие. Джон хотел отправиться в Лос-Анджелес, но я его отговорила, и мы провели наш медовый месяц в Сан-Диего. Там было весьма неплохо.
Но не было той романтики, мы просто приятно проводили время. Лежали на пляже, ходили в рестораны.
Спустя две недели мы вернулись в Нью-Йорк. Переехали в квартиру Джона на Манхеттене. Я настояла сделать ремонт, пускай она была совсем новой. Мне хотелось, чтобы квартира была обустроена так, как я хочу. Джон согласился.
Я выбрала красивые бледно-розовые обои для спальни, они мне так нравились. А еще мы поменяли почти всю мебель, кроме кожаного дивана в гостиной.
Вроде все было нормально. Джон работал инженером в одной мелкой компании, но зарабатывал неплохо. До кафе, где я работала теперь можно было добраться пешком. Все было хорошо.
Но меня постоянно преследовало чувство печали и сожаления.
========== Глава 13 ==========
Я сидел на диване и читал дневник Анны. На часах было только пять утра, но спать совсем не хотелось. Я тихо встал с кровати, дабы не разбудить Джеймса и вышел в гостиную.
Не то чтобы мне сильно хотелось читать ее дневник, но другого занятия я просто не мог придумать. Хотя, когда прошло тридцать минут я закинул это дело, погружаясь в свои мысли.
Мне нужно было все обдумать, рано или поздно и сейчас я мог спокойно сделать это.
На самом деле, не нужно было не о чем думать, но едва ли такое могло прийти мне в голову.
Все было хорошо и плохо одновременно. Почему? Потому что тогда я был полным придурком, вот почему.
Я задумался, в который раз, над тем, что происходит между мной и Джеймсом. Все было хорошо, но было одно «но». Я ведь не любил его. Не знаю почему, просто у меня не было к нему каких-то чувств, хоть отдаленно напоминающих любовь. Я прекрасно понимал, что он мне нужен, я привязан к нему. Это было что угодно, только не любовь.
Логично было задаться вопросом, что такое любовь, но я им не задался.
До вчерашнего вечера меня все устраивало, но, когда Джеймс рассказал о том, что ему пришлось пережить, я засомневался в правильности наших отношений. Мне было жаль его и в какой-то момент начало казаться, что он заслуживает большего. Он заслуживает человека, который будет любить его всем сердцем. И не важно даже парень это или девушка, просто этот человек должен любить Джеймса, а не как я.
И от осознания этого становилось грустно. Мне было хорошо с ним. Мы понимали друг друга в какой-то мере, у нас было много общего. Но, черт возьми, он заслуживал большего.
И ирония была в том, что Джеймс думал точно также по отношению ко мне. Только узнал я об этом несколько позже.
Наверное, было бы неплохо приготовить завтрак, конечно, если было из чего готовить, в чем я сильно сомневался. Можно было сходить в кафе напротив, у них всегда очень вкусные черничные маффины, но оно открывалось только в восемь утра, а еще не было даже шести.
В какой-то момент мне стало холодно. Несмотря на то, что стояло начало мая, погода на Восточном побережье не радовала теплом. А отопление в домах давно не работало.
Я решил вернуться в постель и попытаться уснуть, было бы неплохо поспать еще хотя бы час. Пускай сегодня у нас и не было рейса, но все же.
Я тихо вошел в спальню, стараясь не разбудить Джеймса и осторожно лег в кровать. Я повернулся к нему лицом.
И вместо того, чтобы пытаться уснуть, я смотрел на него. Кажется, я уже говорил, что Джеймс был красивым. Трудно сказать, что ему было тридцать шесть. О возрасте говорили разве что едва заметные морщинки в уголках глаз.
Возможно, он был идеальным, а может и нет. На самом деле Джеймс был не так однозначен, как могло показаться. И если бы мы не вышли за рамки отношений коллег, я бы никогда не подумал, что он такой. Джеймс скрывал то, что он на самом деле из себя представляет и я, наверное, понимал почему. У него были на то причины.
А ведь в самый первый день моей работы в Американ Эйрлайнс, двадцать седьмого марта, он мне совсем не понравился. Я представлял человека, с которым мне придется летать первое время несколько иначе. Совсем иначе.
И, возможно, было бы неплохо, если бы мы с ним никогда не встретились. Наверное, думать так было очень глупо, ведь если бы не он, я бы прыгнул с балкона. Хотя, если бы мы не встретились Джессика Канингем не умерла бы, и авиакатастрофы бы не было. Вроде это называется «эффект бабочки».
Но глупо было отрицать, что он не только спас мою задницу от встречи с асфальтом. Он дал мне намного больше. Казалось бы, прошел всего один месяц, ничтожно малый срок, но этот месяц изменил мою жизнь. Уже ничто не будет, как раньше.
И я рад этому. Моя жизнь была таким дерьмом до встречи с Джеймсом и после этой встречи она стала лучше. И я хотел, чтобы так продолжалось и в тоже время мне было жаль Джеймса.
Это замкнутый круг. Все хорошо и плохо одновременно.
Потом я кажется уснул. И проснулся в девять утра, может даже позже, я не смотрел на часы.
Джеймса не было.
Я встал с постели и, поспешно натянув домашние штаны, вышел из спальни. Джеймс сидел на диване с чашкой кофе и что-то читал в телефоне.
— Доброе утро. Ты как? — спросил Джеймс, заметив меня.
Я немного удивился такому вопросу, но ответил, что все хорошо.
— Хочешь я заварю тебе кофе или чай?
— Нет, спасибо, я сам справлюсь, — улыбнулся я и ушел на кухню, закрыв за собой дверь.
Что-то изменилось со вчерашнего вечера. Почему-то мне хотелось обнять Джеймса, сказать, что все будет хорошо. В общем, мне хотелось его пожалеть. Благо, я понимал, как это будет глупо выглядеть. Серьезно, прошло двадцать лет, ему это не нужно.
Я сделал зеленый чай без сахара, взял кружку и вернулся обратно в гостиную.
Я сел на диван, рядом с Джеймсом, нечаянно пролив горячий чай на футболку.
— Эван, обещай, что не будешь жалеть меня, — сказал Джеймс, в упор посмотрев на меня.
— С чего ты взял, что я…
— Это заметно, — перебил меня Джеймс. — Не надо, просто не думай об этом, ладно? Я хотел тебе рассказать, но ты мог отказаться, я же спрашивал, хочешь ли ты услышать это. Я прекрасно понимаю, почему ты не отказался, но даже если так, ты знаешь правду, но это ни на что не должно влиять.
— Обещаю, — сказал я. Это была ложь.
Больше мы не разговаривали. Прошло где-то пять минут прежде, чем Джеймс сказал:
— Здесь душно, может открыть окно?
— Хорошо, — сказал я, встав с дивана.
Открыть можно было только дверь на балкон, окна не открывались. Я хотел повернуть ключ, который всегда торчал в замочной скважине, но дверь оказалась открыта. Если учесть, что последний раз я был на балконе несколько недель назад, то, неужели дверь была открыта все это время. Странно, что меня до сих пор не ограбили. Хотя, едва ли кто-то додумается лезть на одиннадцатый этаж. И все равно, оставить дверь открытой было слишком беспечно.
Я распахнул ее, но вместо того, чтобы вернуться к Джеймсу, вышел на балкон. Когда я посмотрел вниз у меня почему-то закружилась голова, пускай высота была не слишком большой. К тому же я не боялся высоты. Смешно, да, работать пилотом и боятся высоты?
Дело было скорее в воспоминаниях, связанных с этим местом. Да, я опять вспоминал тот день, когда хотел покончить с собой.
Я прикоснулся к холодному ограждению, вспоминая, как стоял по ту его сторону. Мне вдруг начало все это казаться ужасно глупым. Я хотел прыгнуть с балкона из-за того, что в авиакатастрофе погибли люди и я чувствовал себя виноватым, ну и еще по нескольким причинам. Не то чтобы это было глупо, глупо скорее было то, что, если бы я прыгнул, ничего бы не изменилось.
Я бы просто перестал существовать, ну и что? Моя смерть ни на что бы не повлияла, от нее не стало бы легче, тем, кто погиб в тот день, даже если бы они погибли по моей вине. А если учесть, что они погибли по вине технической неисправности, то это глупо вдвойне.
Но я не умер и это все равно ни на что не повлияло. На самом деле человеческая жизнь ничего не значила в масштабах вселенной и это, черт возьми, было глупо.
Какой вообще был во всем этом смысл? Я мог бы умереть в тот вечер и это ни на что бы не повлияло, может было бы даже лучше. Я все равно когда-нибудь умру, все когда-нибудь умрут.
— Что ты там делаешь? — спросил Джеймс, выходя на балкон и отвлекая меня от размышлений на «вечные» темы.
— Ничего, — пожал плечами я.
Он подошел к краю балкона и стал напротив меня. Я не ожидал, что он тоже вдруг решит поговорить о моей неудавшейся попытке суицида, но тем не менее он начал это разговор:
— Ты придурок, — сказал Джеймс, глядя вниз. — А я ведь реально подумал, что ты шутишь, когда ты сказал, что пытался убить себя. Это ведь точно была не шутка?
— Нет, — вздохнул я. — У меня почти получилось и, если бы не твоя визитка, я бы сделал это.
— Зачем? Неужели у тебя не было причин, чтобы жить дальше?
— Извини, я понятия не имел, что тебе есть до меня дело, — усмехнулся я.
Джеймс опустил глаза в пол. Конечно, он был польщен тем, что моя единственная причина, чтобы жить — это он. Хотя все было не так, у меня вообще не было причин, чтобы жить, разве что небо. Ведь именно с ним мне не хотелось расставаться.
— Обещай, что больше никогда и ни за что, не будешь пытаться убить себя, — сказал Джеймс.
Он в упор посмотрел на меня.
— Ладно, — пожал плечами я. Кажется, я не относился к этому с той же серьезностью, что и он.
Джеймс глубоко вздохнул, посмотрев вниз, а потом вновь на меня.
— Эван, — обратился он ко мне.
— Что? — спросил я, положив одну руку на холодное ограждение балкона, а другой откинув волосы со лба.
— Я люблю тебя.
От этих слов у меня перехватило дыхание. Я знал, что он скажет мне это когда-нибудь, но не был готов к тому, что это произойдет сейчас.
Мои пальцы крепче сжали ограждение балкона. Я вообще не знал, что сказать в ответ. И я мог бы соврать, сказать, что тоже люблю его, но врать не хотелось. Джеймс не заслуживал, чтобы его обманывали. Поэтому я просто сказал правду, сказал так, как оно было на самом деле.
— Ты мне нужен.
Я ожидал, что Джеймс что-то ответит, но он так ничего и не сказал. Теперь я понимаю, он не требовал, чтобы я любил его, но тогда мне было страшно. Хотелось, чтобы все осталось, как раньше.
А потом Джеймс обнял меня. Я закрыл глаза. С одной стороны, все было в порядке, но почему-то мне казалось, что ничем хорошим это не закончится.
========== 9 ==========
Последнее письмо от Ника пришло в шестьдесят третьем и больше он мне не писал. Я все надеялась, но потом прошел год, два, десять лет, двадцать и ничего. Я потеряла его окончательно.
Первые годы с Джоном Митчеллом были нормальным, мы неплохо ладили, но что-то было не так.
Я все так же работала в кафе, пускай уже и не была молодой девушкой, которых обычно берут в официантки. Все так привыкли ко мне, что не хотели увольнять. Я проработала в этом кафе почти до шестидесяти лет, правда к тому времени я уже была администратором, а не официанткой.
Когда мне исполнилось двадцать пять мы с Джоном решили завести ребенка. Не знаю, хотела ли я этого, но согласилась, потому что все так делали. Все женились и заводили детей, так было правильно.
Но у нас ничего не получилось, пускай мы и пытались. Я ходила по врачам, но мне говорили, что все в порядке и разводили руками. Это был семьдесят второй год и медицина было тогда не так хорошо, как сейчас.
Потом мы перестали пытаться, решив, что и без детей неплохо. Но мне казалось, что я перестала нравиться Джону так, как раньше. Возможно, я пополнела и не так тщательно следила за собой, как следовало бы, но мне все равно было обидно, что Джон охладел ко мне.
Я стала замечать, что он стал позже возвращаться с работы, куда-то уходил по выходным. Было ясно, что он мне изменяет. Это было обидно.
Поначалу Джон старался скрыть все, а потом будто просто перестал обращать на меня внимание.
Я уставшая приходила с работы, садилась в кресло, ждала Джона, пытаясь читать газету, но не могла. Буквы расплывались перед глазами, потому что я начинала плакать.
Почему тогда, в шестьдесят третьем я не плюнула на все и не сбежала обратно к Нику. Мы были бы счастливы, отправились бы в путешествие, моя жизнь была бы другой. Я была бы счастливой.
Но я сидела с газетой в руках и ждала своего мужа, который в это время развлекался с любовницами, сожалея о той жизни, которую потеряла.
Я сильно изменилась и от той молодой и красивой девушки, которой я была когда-то уже ничего не осталось.
Вся моя жизнь была скучной и монотонной. Каждый день одно и тоже. Но однажды все изменилось. В худшую сторону.
Мне было сорок семь лет, это был девяносто четвертый год. У нас появился ребенок. Точнее у Джона и одной из его любовниц.
Ее звали Сара и ей было всего двадцать семь, это на двадцать лет меньше, чем мне. Она забеременела от Джона, это вышло случайно. Врачи запретили Саре делать аборт по каким-то причинам.
Но ей это не сильно помогло. Сара умерла во время родов и Джон, почему-то решил, что он виноват в этом. У шлюхи моего мужа родился мальчик и Джон, решил забрать его себе.
Он долго оформлял все нужные документы. Я надеялась, что он одумается и не будет забирать ребенка себе. Я просила его об этом, умоляла, но Джон сказал, что не бросит своего сына.
Я так не хотела этого ребенка. Мне было противно от мысли, что он является последствием «любви» Джона и его шлюхи Сары. Я очень хотела детей, но я хотела, чтобы они были моими.
Моими и Ника. Казалось прошло почти пол жизни, а я все еще любила его.
Когда Джон разобрался со всеми бумагами, он забрал мальчика домой. Этот ребенок был так сильно похож на Джона, но глаза у него были серыми. Наверное, как у этой Сары.
Джон дал ему имя Эван. Оно мне не нравилось, но я молчала. Мне было все равно, как его зовут, я буду его ненавидеть несмотря ни на что.
Мне не нравилось о нем заботиться, и я делала это через силу, только поту что так надо было.
В глубине души я очень хотела избавиться от Эвана, физически избавиться, но старалась не думать об этом, ведь такие мысли ужасны и недопустимы. Он человек и заслуживает такое же право на жизнь, как и все остальные.
Только почему я должна была страдать из-за него?
========== Глава 14 ==========
Я небрежно швырнул дневник Анны на диван, после чего откинул голову назад, зарываясь пальцами в волосы. Читать такое о себе было неприятно, даже больно, в каком-то смысле, но теперь я хотя бы понимал, почему Анна была такой, почему она ненавидела меня. Я никогда ее не прощу, но теперь, понимая, что ей пришлось не сильно лучше, чем мне, злюсь чуточку меньше. Сложно злиться на человека, который не осуществил мечту всей своей жизни из-за какой-то ерунды. Хотя, с другой стороны, она сама виновата во всем. Анна могла бы сбежать обратно в Лос-Анджелес и быть со своим Ником, но она этого не сделала. Что ж, пожалуй, это только ее проблемы.
Последнее время я думал об Анне меньше, чем обычно. Кажется, я даже смог смириться с тем, что она не любила меня. А что еще оставалось делать? Я не мог вернуться в прошлое и заставить ее полюбить меня. Даже если бы мог, то все равно не заставил бы ее. Невозможно заставить человека любить кого-то.
Как я не мог заставить себя любить Джеймса.
Стоило мне подумать о нем, как я услышал его голос, доносящийся из спальни:
— Ты готов? Нам пора ехать.
— Да, — бросил я, пряча тетрадь в черной кожаной обложке за подушку дивана.
Джеймс вышел из спальни, поправляя из без того идеальную прическу рукой. В форме он выглядел так сексуально, что ли. Она действительно ему шла, намного больше, чем мне.
— Ладно, пошли, — сказал я, надев фуражку на голову и взяв ключи от квартиры, лежащие на столике в прихожей.
В тот день, третьего мая, мы летели в Майами. Я не сильно любил этот город. Он был лучше, чем Нью-Йорк, но такой же плохой, как вся Америка в целом. Благо там мы были недолго, всего пару часов. Этого времени не хватит, чтобы выйти в город, поэтому мы, скорее всего, эти часы просто просидим в аэропорту. В таком случае, вообще все равно, куда лететь.
Хотя, два перелета в день — это довольно утомительно.
После ухода Жанет, Сэм стал старшим бортпроводником, а еще в экипаже появилась новая стюардесса. Ей было чуть за двадцать и звали ее Лора Салливан. Она была красивой, не такой красивой, как Мери, но тоже ничего. У нее были очень длинные волосы, пережженные краской и большие глаза, но все равно Мери была красивее.
Кстати, о Мери. В тот день я ее впервые увидел. Она хотела поговорить с Джеймсом, узнала у кого-то из экипажа, когда примерно он будет в аэропорту и приехала туда.
Мы с Джеймсом вышли из такси и, забрав вещи направились в восьмой терминал аэропорта Кеннеди, через главный вход. Она стояла у самый дверей и взволнованно теребила лямку своей сумки.
У Мери были шикарные светлые волнистые волосы, надето на ней было скромное, но красивое бежевое платье и лаковые туфли на высоких каблуках. Если бы я ее увидел на улице, никогда бы не подумал, что она та самая Мери-шлюха, глупая и падкая на деньги.
Девушка подошла к нам и, приятно улыбнувшись, сказала:
— Доброе утро.
— Это Мери Винсент, — сказал Джеймс, немного замявшись. — Моя бывшая девушка.
Она еще раз улыбнулась.
— А это Эван Митчелл… мой напарник.
Я протянул ей руку, и она осторожно пожала ее.
— Очень приятно, — сказал я.
— Джеймс, я хотела бы с тобой поговорить. Мистер Митчелл, надеюсь, вы не против, если мы поговорим? — спросила Мери, с надеждой посмотрев на меня.
Я глянул на нижний левый угол ближайшего к нам табло, где отображалось время и понял, что не стоило задерживаться. Джеймс, кажется, тоже это понял:
— Не, Мери, мы не…
— Все в порядке, мисс Винсент, вы можете немного поговорить, — перебил его я. Почему-то мне захотелось, чтобы они поговорили. Я был знаком с Мери всего пару минут, но она произвела на меня положительное впечатление. И мне действительно хотелось, чтобы они поговорили, не важно, о чем. В какой-то момент мне показалось, что Мери хороший вариант для Джеймса. Правда, он ее не любил, но тогда меня это не волновало.
Я был идиотом, признаю.
Как оказалось Мери хотела еще раз попытаться вернуть Джеймса. Она до сих пор не сделала аборт. Впрочем, она его в принципе не сделала. Она пыталась донести до Джеймса, что это его ребенок и будет жестоко бросить его. Но она не настаивала, не пыталась заставить его совесть проснуться, не давила на жалость, просто спокойно и обдуманно сказала обо всем. Однако Джеймс был непреклонен, он приказал Мери оставить его в покое, и она ушла.
Лора, новенькая стюардесса, никому особо не понравилась. Мне, кажется, больше всех. Даже больше, чем Джеймсу, хотя он сказал, что она дура на середине полета, даже толком не пообщавшись.
Мне Лора не понравилась, потому что, когда мы прилетели в Майами, она, как бы это правильно сказать, начала ко мне приставать.
Она подошла ко мне в кафе и спросила:
— Мистер Митчелл, вам нравятся такие красивые девушки, как я?
Она кокетливо улыбнулась и в упор уставилась на меня. Я вообще не понял, что сейчас было, но мне нужно было что-то ответить.
— Мисс… Лора, я не совсем понимаю, о чем вы.
— Брось, красавчик, не ломайся, я же вижу, что я тебе понравилась, — ехидно усмехнулась девушка, садясь на место Джеймса, которого на нем не было, потому что тот ушел за кофе.
Если бы я что-то пил, то непременно подавился бы, благо, Джеймс не успел принести кофе. С чего она вообще взяла, что она мне понравилась? А если учесть, что она произвела на меня ровно противоположное впечатление, то это странно вдвойне.
Лора развязала форменный платок, повязанный вокруг шеи, и распустила волосы. Девушка облизала губы и с вызовом посмотрела на меня.
— Так лучше? — спросила Лора.
Я растерялся. Эта ситуация была неловкой и раздражающей одновременно. Больше всего мне хотелось, чтобы Лора ушла.
Я, конечно, знал, что некоторые девушки идут в стюардессы, чтобы в результате выйти за пилота, у которого хорошая зарплата, но такой наглости я точно не ожидал. Она могла хотя бы попытаться узнать нет ли у мены жены или девушки, на крайний конец. Она могла бы попытаться со мной завести дружественные отношения, но почему-то Лора решила, что флиртовать, предварительно даже не пообщавшись — хорошая идея.
Конечно, это была ужасная идея. Таким поведением она могла вызвать разве что мое презрение. К тому же она мне вообще не была интересна, даже чисто ради секса. Она была ничего, но стоило вспомнить о Джеймсе, впрочем…
— Мисс Салливан, вы не могли бы прекратить и позволить мне спокойно выпить кофе? — жестко сказал я, давая Лоре понять, что разговор закончен. А еще я был рад, что так вовремя вспомнил ее фамилию.
Лора глубоко вздохнула и закатила глаза. Она достала из сумки ручку, но не нашла бумажки, поэтому вытащила из кошелька однодолларовую купюру и что-то написала на ней.
— Я знаю, ты захочешь позвонить мне, красавчик, — усмехнулась она и ушла, виляя бедрами, оставив купюру на столе.
Она написала на ней свои номер и нарисовала сердечко, прямо на лице Джорджа Вашингтона. Я засунул бумажку в карман, думая, что смогу подсунуть ее в магазине так, чтобы кассир не заметил этой надписи.
Я поднял глаза и увидел Джеймса, в недоумении смотрящего на меня.
— Что это сейчас было? — спросил он, садясь на стул, с которого только что встала Лора.
— Понятия не имею, — усмехнувшись пожал плечами я.
А потом я рассказал ему, все что происходило в момент его отсутствия.
— Ты можешь написать на нее жалобу, — сказал Джеймс.
— Напишу, если она продолжит, — сказал я. И я серьезно бы написал, ее поведение меня просто поразило в отрицательном смысле этого слова. Хотя, раньше я бы никогда не стал ни на кого писать жалобу.
Я отпил свой кофе с сахаром и сливками и посмотрел на Джеймса. В голове проскользнула мысль, что он намного лучше, чем Лора или любая другая девушка.
Джеймс умный, у нас много общего, с ним было о чем поговорить, а такое было далеко не у каждой девушки. Зачастую умные девушки были некрасивыми, носили очки с толстыми стеклами, и сидели дома в компании книги и кошек. Красивые девушки были глупыми и не чем не интересовались, кроме моды и косметики. Я не утверждаю, что все девушки делятся на эти две категории, но почему-то мне представлялось именно так.
Возможно, я просто не встречал хороших девушек, несмотря на, то, что в моей жизни их было достаточно. Правда, вообще то, что у меня их было достаточно могло стать причиной того, что я не встречал нормальных.
Забавно, но одной из красивых и неглупых девушек, которую я знал, была Мери. Была еще парочка, но она мне запомнилась больше всех. Я с ней не был знаком достаточно, чтобы понять умная ли она, но ее поступки говорили, что да.
Но Джеймс все равно был лучше.
В этом плане быть геем просто великолепно. Возможно, я немного сексист (точно), но мужчины лучше женщин. Я бы мог, как аргумент, привести то, что почти все великие люди — мужчины. На что женщины могли бы возразить, что им не давали развиваться. Только я вообще не об этом.
Просто женщины были более эмоциональными, слабыми, на них далеко не всегда можно было положиться и мне это не нравилось.
Я вдруг осознал, что все, что мне не нравится в женщинах, есть во мне. Слабость, излишняя эмоциональность, в конце концов, необъяснимая любовь к романтике. Это отвратительно.
До меня вдруг дошло, почему я настолько сильно нуждаюсь в Джеймсе. Я жалкий и слабый, вот в чем была причина. Мне нужно было то, что принято называть «сильным плечом», мне нравилось чувствовать чью-то поддержку, знать, что рядом есть человек, всегда готовый помочь. С одной стороны мне было так противно от осознания этого, но с другой, я ничего не мог с собой поделать.
Мне вспомнилось, как я плакал в объятиях Джеймса, а он, кажется, гладил меня по спине и просил успокоиться, но мне стало лучше, пускай это и было очень жалко.
А потом я посмотрел на Джеймса и, он посмотрел на меня. У него был такой теплый и родной взгляд, взгляд человека, который любит меня.
Казалось бы, все идеально, но я был идиотом и думал, что Джеймс заслуживает чего-то большего, чем я. Но, как выяснилось потом он был еще большим идиотом, чем я.
Поэтому, в скором времени, в мою жизнь вернулись глупые проблемы и страдания из-за непонятной ерунды. Эх, я так по ним скучал.
========== 10 ==========
Я ненавидела Эвана. Как же мне хотелось, чтобы его не было. Этот ребенок служил мне, как напоминание того, что у меня могла быть лучшая жизнь, мог бы быть любящий мужчина, все могло быть по-другому.
Однажды я в открытую сказала Эвану, что не люблю его. Он долго плакал, закрывшись в туалете, а мне было все равно. В глубине души мне хотелось, чтобы ему было плохо и больно, пускай он не заслужил такого отношения к себе.
Джон обвинял меня в том, что я ужасная мать, но я вообще не была матерью, это был не мой сын, это сын его любовницы. Джон говорил, что он еще ребенок и я поступаю очень жестоко, а мне было все равно.
Я понимала, что ломаю мальчику жизнь, но когда-то моя жизнь тоже была сломана. Эван не был ни в чем виноват, но я все равно ненавидела его.
Я сказала ему, что я не его мать, а когда он спросил, кто его мать, я сказала, что она грязная шлюха, смерть которой была справедливой. Это ведь очень жестоко.
Джона я тоже ненавидела. После смерти Сары он продолжил мне изменят. Я стала спокойно к этому относиться. Я не нравилась ему, он не нравился мне.
Я постоянно сожалела о том, что упустила. Прошло уже много десятков лет, а я жалела о том, что случилось, когда мне было шестнадцать. Это не казалось глупым.
Мне очень нравилось читать книги и смотреть фильмы про путешествия. Я всего два раза в жизни выезжала за пределы Нью-Йорка, но все равно мечтала о путешествиях. Представляла, как увижу Париж, буду пить кофе в уютном кафе и смотреть на Эйфелеву башню. Побываю в Лондоне и в Брюсселе, объеду всю Европу, даже съезжу в Москву или Санкт-Петербург, говорят там красиво. А Латинская Америка? Я отправлюсь в Мексику, Аргентину, буду отдыхать на пляже в Рио-Де-Жанейро.
Это была сказка, сладкие мечты, которые разбивались на тысячи мелких осколков. Я уже не была молода, мне было почти пятьдесят и всем моим мечтам о путешествиях, так и суждено было остаться лишь мечтами.
Но однажды я отправилась в путешествие с Джоном и Эваном. Мы полетели в Калифорнию, потому что Джону нужно было с кем-то встретиться по работе. Он решил организовать нам недельный отдых.
Тогда была осень. В Нью-Йорке шли дожди, в, то время, как на Западе было еще тепло. Но я не хотела туда ехать, вновь окунаться в те воспоминания.
Но мы полетели. Помню, сын Джона весь полет просидел, уставившись в иллюминатор, а я пыталась собраться с мыслями.
Наш отель был в Санта-Монике. Когда я оказалась там, на глаза навернулись слезы. Город очень сильно изменился, но некоторые вещи все еще напоминали о том, каким он был в шестьдесят третьем.
Я вновь вернулась на ту улицу, где мы с Ником снимали комнату. Но домика старушки уже давно не было, там построили торговый центр. С одной стороны это было хорошо, но с другой, становилось еще больнее. Большое уродливое здание торгового центра напоминала мне о том, что прошлое не вернуть.
Больнее всего было оказаться на пирсе. Мы пошли туда ближе к вечеру. Когда я его увидела, мое сердце будто разлетелось на множество мелких осколков.
Он сильно изменился и в то же время остался прежним.
«Пасифик Парк», в котором мы работали все еще был там, но от прежней обстановки больше ничего не осталось. Исчезли те деревянные американские горки, на которых я боялась кататься. Их заменили на железные, колесо обозрения стало выше, а примерно на том месте, где стоял мой ларек с мороженым был тир.
А еще исчезла знакомая вывеска над главным входом в парк, у которого Ник забирал меня на розовом Кадиллаке без крыши.
На пирсе появились кафе, сувенирные лавки, все стало совсем по-другому. Он этого было грустно, но я понимала, что он до сих пор остается местом, где я нашла свою первую и единственную любовь.
Джон и Эван пошли кататься на колесе обозрения. Я подошла к самому краю пирса, положила руки на железное ограждение и смотрела куда-то вдаль. Солнце садилось, окрашивая небо невероятными красками, ветер дул мне в лицо, развивая волосы.
По щекам текли слезы, было очень грустно и больно, но на какой-то миг я словно почувствовала, что мне снова шестнадцать, вагончик американских горок во-вот на полной скорости сорвется вниз и Ник берет меня за руку.
========== Глава 15 ==========
Лора не оставила попыток познакомиться со мной поближе, если это можно так назвать, но я четко дал ей понять, что ничего не будет. Она сделал обиженное лицо и ушла в противоположном направлении.
Я старался не обращать на нее внимания, решив, что разберусь с этим как-нибудь потом.
Казалось бы, все было хорошо, но, вроде, я уже говорил, что Джеймс был еще большим придурком, чем я, поэтому, когда мы вернулись в квартиру, он сказал, что нам надо поговорить.
Я тоже хотел с ним поговорить, но не хотел делать это поздно вечером, после двух перелетов. Я предложил подождать с этим до утра, и он нехотя согласился.
Потом я попытался развести его на секс, но он отказался, и мы просто легли спать.
Я не знал, что скажу Джеймсу с утра, но мне казалось, что нужно сказать правду. Я его не люблю, но он нужен мне. Хотя, вроде, я уже говорил об этом.
Просто хотелось во всем разобраться. Я считал, что не достоин Джеймса, но я не хотел терять его. Прошло совсем немного времени, однако я с трудом мог представить свою жизнь без него. С Джеймсом было так хорошо. Но меня что-то останавливало.
Это был замкнутый круг.
***
Этот разговор состоялся на следующее утро. И начался он примерно так:
— Эван, мы должны поговорить, помнишь? — вздохнул Джеймс.
По его лицу было видно, что он не хочет говорить, но, нет, он не смог просто взять и наплевать на все. И я тоже не смог. Да уж, наверное, это самый спорный момент из всего, что произошло со мной за последнее время.
— Хорошо, — согласился я, пускай мне тоже вообще не хотелось говорить об этом, чем бы оно там не было.
— Наверное, мне не стоит этого говорить, но то, что происходит, между нами, это неправильно, — опустил глаза Джеймс.
Я глубоко вздохнул. Не знаю, почему, но то, что он сказал не вызвало у меня никаких эмоций. Почему-то мне казалось, что все будет, если не по-прежнему, то хотя бы просто нормально.
На самом деле, ничего не было нормально. Это же была моя жизнь, в ней ничего не бывает нормально.
— Я знаю, но, неужели тебе…
Я замялся из-за того, что не знал о чем говорить дальше.
— Да, мне хорошо с тобой, но это действительно неправильно. И дело не в том, что мы оба мужчины, я не считаю это чем-то ненормальным, что бы там ни говорило общество, хотя мы в Америке двадцать первого века. Дело не в этом. Просто, ты заслуживаешь большего. Тебе это не нужно. Тебе ведь только двадцать три, и ты еще найдешь, человека, который тебе нужен, — вздохнул Джеймс.
Почему-то мне стало смешно. Он это серьезно?
— Жалось это плохо, но мне жаль тебя, — продолжил он. — Ты слишком идеален, чтобы быть с кем-то вроде меня.
— Забавно, но я тоже так думаю, — усмехнулся я, пускай мне было уже совсем не смешно. — Ты хороший человек, Джеймс, правда. Я знаю, ты любишь меня, и я ценю это, но… Я тебя не люблю. Не знаю, как это работает, возможно, никак. Мне хочется быть с тобой, с тобой хорошо, но ты достоин большего. Ты достоин человека, который будет любить тебя в ответ.
Джеймс провел рукой по волосам.
Мне хотелось все обдумать. Я не был готов, к тому, что он только что сказал.
Теперь я понимаю, какой это был бред. Он думал, что я достоин большего, а я думал, что он достоин большего. Это даже звучит глупо.
На самом деле, сложно сказать кто и чего достоин, вряд ли вообще возможно. Ведь лучше всего, просто делать то, что хочется. Но людям свойственно придумывать себе проблемы.
— Я, я не знаю, что делать, — с сожалением сказал Джеймс.
— Ты хочешь все прекратить? — спросил я, не ожидая от себя такого вопроса. Наверное, просто не хотелось медлить.
И в какой-то момент мне стало страшно, действительно страшно. Вдруг это конец? Наши отношения с Джеймсом были до невозможности странными и неправильными, но они сделали меня счастливым и это стоило многого. И я понял, что не хочу потерять его. Все равно, что эти отношения, возможно, ненормальные, но я хочу, чтобы Джеймс был со мной несмотря ни на что.
Да, это было эгоистично, но если учесть то, что он хотел этого, то почему бы и нет. Но мы были идиотами и сами придумали себе кучу проблем.
На мой вопрос, хочет ли он все прекратить, Джеймс ответил:
— Нет, но мне надо время подумать, и тебе тоже.
— Нет! Я не хочу думать, мне это нужно и все зависит лишь от тебя, нужно ли это тебе?!
Я был спокоен все это время, но теперь мой голос сорвался на крик.
— Да, — вздохнул Джеймс. — Но ты ведь сам сказал, что не любишь меня. Просто, понимаешь, я не хотел этого с самого начала. То есть хотел, но понимал, что ни к чему хорошему это не приведет.
— И к чему это привело? — с иронией спросил я. — Все ведь в порядке.
— Пока, да, но…
— Все будет нормально, — перебил его я. — Но, если ты хочешь, я не стану тебя пытаться убедить в обратном.
Я откинул челку со лба, пристально наблюдая за Джеймсом. Я и сам считал, что наши отношения неправильные, но я все еще боялся одиночества. Я и теперь его боюсь, это один из моих главных страхов.
— Мне надо время, чтобы подумать. Я хочу разобраться с Мери, да, я бросил ее, говорил, что не люблю, всячески презирал, но она хороший человек, подло поступать с ней так. А ты… ты лучший из всех, кого я знаю, и я хочу, чтобы ты был счастлив. Ты можешь не понимать этого сейчас, но я не тот, кто тебе нужен.
Джеймс хотел, чтобы я был счастлив, но решил уйти? Это была железная логика! И я бы мог просто сказать, что хочу быть вместе с ним и, что лишь это делает меня счастливым, но не сказал.
— То есть ты хочешь все прекратить? — повторил свой вопрос я.
Джеймс немного помедлил, после чего, окинув взглядом комнату, сказал:
— Нет.
— Тогда зачем все это?
— Мне надо время, чтобы подумать.
Я злился на него, по-настоящему злился, потому что-то, что он собирался сделать было глупо и безрассудно. Я бы смирился, если бы он бросил меня, потому что я не люблю его, но нет, он придумал какую-то ерунду, чтобы бросить меня.
— Проваливай, — выпалил я.
Джеймс в недоумении посмотрел на меня, он не ожидал такого.
— Что? — переспросил он.
— Просто уйди из моей квартиры. Знаешь, мне надо время, чтобы подумать, — истерично усмехнулся я.
— Эван, я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, — сказал он.
— Тогда просто уйди, ладно? — улыбнулся я.
— Хорошо, конечно, но я хочу, чтобы ты знал — я не говорю «нет», просто не хочу. Но ты должен обо всем подумать, хотя бы пару дней, — сказал Джеймс.
— Я подумаю, — пообещал я.
Хотя так и не подумал, все это время, я понимал, что хочу быть с ним.
А потом Джеймс встал с дивана, быстро собрал свои вещи и был готов уйти, но я остановил его.
— Джеймс, — сказал я, когда мы стояли в прихожей.
— Что?
— Поцелуй меня, — попросил я. Тогда мне казалось, что это будет наш последний поцелуй. К счастью, это было совсем не так, но все же.
Джеймс утвердительно кивнул головой и накрыл мои губы своими. Это был очень нежный и немного отчаянный поцелуй. Он длился всего пару секунд, но этого хватило, чтобы понять, что я хочу остаться с Джеймсом.
Потом он отстранился от меня и, облизав губы, сказал:
— Я не говорю нет.
— Я подумаю, — ответил я.
— Эван, все будет хорошо, — улыбнулся Джеймс.
Я попытался улыбнуться в ответ, закрывая за ним дверь. Хотелось закричать о том, чтобы он остался, только вот мы на самом деле должны были подумать и во всем разобраться.
***
Особо я не над чем не думал в тот день из-за того, что злился. Это ужасное чувство, когда все правильно, но хочется иначе.
А еще я совершил один очень странный поступок, сам от себя такого не ожидал. И тем не менее, он помог мне еще более точнее понять, чего я хочу.
Я позвонил Лоре.
Дело было так. Нужно было отнести форму в прачечную, чтобы завтра с утра забрать. И из кармана брюк выпала та однодолларовая купюра, на которой девушка написала свой номер. Это было почти, как с визиткой Джеймса, разве что я не стоял по ту сторону ограждения балкона.
И я решил, что было бы неплохо переспать с ней. Она, конечно, была глупой и раздражала меня, но зато обладала неплохими внешними данными и этого было достаточно.
Это тоже было неправильно, спать с девушкой, которую узнал вчера, но бывало я спал с девушками, с которых вообще не знал, так что это было не так уж и отвратительно. К тому же, за свою не особо то долгую жизнь, я успел сделать много неправильных вещей, так что, думаю, это мне проститься.
Конечно, только если сама Лора согласиться, в конце концов я не собирался ее насиловать.
Я набрал номер и стал ждать, пока она ответит. И она ответила.
— Кто это, — раздался в трубке ее писклявый голос.
— Ты написала мне свой номер и сказала, чтобы я позвонил, если захочу.
— Красавчик, это ты?
— Не называй меня так, — сказал я. Меня действительно раздражало обращение «красавчик».
— Хорошо, мистер Митчелл, как тебя зовут? — спросила Лора.
Я несколько удивился тому, что она даже не удосужилась запомнить моего имени и ответил ей следующие:
— Меня вполне устраивает обращение мистер Митчелл.
— Ладно, как скажешь. И куда мы пойдем, в кафе или в кино?
Я усмехнулся и сказал:
— Ты приедешь ко мне домой, и мы займемся сексом или же ты навсегда оставишь меня в покое.
Кажется, было слишком, но едва ли меня это волновало. Лора хотела со мной встретиться, так пускай встречается на моих условиях или вообще не встречается, это я как-нибудь переживу.
Она медлила первое время, а потом ответила:
— Не ожидала от тебя такого, мистер Митчелл. На первый взгляд, ты кажешься таким порядочным и… милым. Но мне нравится такой подход. Диктуй адрес, красавчик.
И я сказал ей свой адрес.
— Ты живешь на Манхэттене? Круто! Я все твоя, — засмеялась Лора.
Я бросил трубку, поражаясь, как можно быть настолько продажной и даже не скрывать этого. И главное, многие девушки были такими, они хотели денег, дорогие подарки и им было плевать на тебя.
Возможно, это еще одна из причин, почему мне так хотелось быть с Джеймсом. Ему был нужен я, а не то, что у меня есть.
Я задумался над тем, что собираюсь изменить Джеймсу с Лорой, но это ведь была не совсем измена. Он же сам попросил меня подумать, так что я думаю.
И все равно совесть не хотела, чтобы я этого делал, но здравый смысл говорил обратное. Действительно стоит попробовать, чтобы окончательно во всем разобраться.
Лора не заставила себя ждать, она позвонила мне и попросила открыть дверь. На миг в моей голове проскользнуло сомнение, стоит ли это делать, но я все равно открыл ей.
Девушка вошла, даже не поздоровавшись со мной. Надо было видеть ее лицо, когда она увидела идиотские желтые обои, отходящие от стены у потолка. Видно, она ожидала, увидеть пентхаус какого-нибудь миллионера, которым я не был.
— Привет, — сказал я, постаравшись улыбнуться.
— Здравствуй, мы пообщаемся немного или сразу перейдем к делу? —спросила Лора, явно намекая на то, что ей больше нравится первый вариант.
— Сразу к делу, — отрезал я.
Я окинул Лору взглядом, на ней были джинсы и блузка с глубоким декольте. У нее было красивое тело и мне это нравилось, но сказать, что это было сильно возбуждающе, то нет.
— Прямо здесь или пройдем куда-нибудь? — спросила Лора.
Я ничего не говоря пошел в спальню, она последовала за мной.
— Знаешь, мистер Митчелл, в твоей квартире срочно нужно сделать ремонт, — сказала Лора, осматривая старые розовые обои в спальне.
— Сделаю как-нибудь, — пожал плечами я, а потом добавил, — Раздевайся.
— Что? Даже не поцелуешь меня? — возмутилась Лора.
— Нет, но если тебе что-то не нравиться, можешь уйти, — равнодушно сказал я.
— Я останусь, но знаешь, не сильно похоже, что ты хочешь меня.
Я не хотел ее, разве что чуть-чуть только, потому что позвал ее исключительно ради этого.
Лора обреченно вздохнула и начала медленно расстегивать блузку, потом она сняла джинсы и вызывающе посмотрела на меня.
— Я что некрасивая?
— Что ты, ты очень красивая, — сказал я, все же проявив инициативу и расстегнув ее лифчик.
— Спасибо, — улыбнулась она, подходя ближе и запуская руки под мою футболку. — А как тебе нравится, нежно и красиво или жестко? — спросила она, касаясь губами моего уха.
— Жестко, — усмехнулся я.
На самом деле мне нравилось, когда секс был нежным и красивым. Он был таким у нас с Джеймсом, но с Лорой мне не хотелось ничего подобного.
— Ты не перестаешь меня удивлять, — усмехнулась она. — А ведь выглядишь таким невинным. Кстати, хотела спросить, у тебя правда такие светлые волосы или ты их красишь?
— Правда.
— Неужели, мне бы такие! Говоришь, любишь пожестче, хорошо, но не слишком и в попу я не даю, — прошептала Лора.
— Как-нибудь переживу, — усмехнулся я.
Лора хотела поцеловать меня в губы, но я ее остановил. Мне не хотелось с ней целоваться, вообще, особенно целоваться с ней после того, как несколько часов назад целовался с Джеймсом.
— Ложись на кровать, — приказал я.
Лора в недоумении посмотрела на меня и возмущенно сказала:
— Мне кажется, я тебе не нравлюсь!
Лора была чертовски права, она мне совсем не нравилась, даже, как просто сексуальная девушка. Но я ей соврал, сказав, что она мне очень даже нравится, иначе, я бы не позвонил ей.
— Ладно, — вздохнула она и сняла с себя кружевные трусики, кинув их куда-то назад.
Она легла на кровать и широко расставила ноги, окинув меня все тем же вызывающим взглядом. Но первое, что что пришло мне в голову, не имело никакого отношения к тому, что Лора сейчас выглядит очень сексуально. Я подумал о том, что еще этой ночью я спал на этой кровати с Джеймсом. Он меня обнимал, а я сжимал пальцами ткань его футболки, наслаждаясь моментом. А еще именно с этой кровати начались наши отношения, мы занялись на ней любовью в тот день, когда произошла авиакатастрофа. Это был не секс, именно любовь.
И мне захотелось, чтобы Лора убралась отсюда. Я не хотел спать с ней там, где мне было так хорошо с Джеймсом. Она вдруг начала казаться такой противной, а мое желание заняться с ней сексом, чем-то ужасным.
Давно было понятно, что все решено. Мне хватило всего нескольких минут с Лорой, чтобы понять, что мне нужен Джеймс.
И я, наверное, должен был должен выгнать ее и прекратить весь этот бред. Если я хотел быть с Джеймсом, то, быть может, не следовало ему изменять, ведь это была самая настоящая измена, но я не отступил.
Я переспал с Лорой. И, даже сложно сказать, как это было. Это просто секс и все. Просто физиология и больше ничего, разве что немного отвращения. Мне было противно от того, что что я делаю это с какой-то сомнительной особой, с которой знаком второй день, это было низко. Но, с другой стороны, Джеймс сам сказал, чтобы я подумал, вот я и думаю, пускай и таким странным способом.
Однако секс с Лорой позволил мне в очередной раз убедится в том, что мне намного лучше с Джеймсом.
Сейчас я скажу кое-что отвратительное, но это важно. Существует огромная разница между тем, когда ты кого-то трахаешь и, когда тебя трахают. И, как бы стыдно то не было признавать, второй вариант мне нравился больше, намного больше. Да, многие считают отвратительным сам факт существования анального секса, но мне это нравилось. И дело, наверное, даже не в физиологических ощущениях, а скорее в эмоциях.
Чисто с физиологической точки зрения секс с женщинами мне нравился все же больше. Но если речь идет об эмоциях, то все было совсем иначе. Мне нравилось отдаваться кому-то, не контролировать ситуацию. Мне, как бы жалко это не звучало, нравилось быть слабым.
И с Джеймсом было так хорошо, он всегда был нежен и старался причинять мне, как можно меньше неудобств. И от этого просто сносило голову, хотелось просто забыть обо всем и трахаться с ним до беспамятства. Это было что-то невероятное, у меня ни с кем и никогда не было такого хорошего секса, как с Джеймсом.
Помню, когда-то давно, кто-то сказал, что секс без эмоций с человеком, который тебе безразличен, совсем не так приятен, как с тем, к кому ты что-то испытываешь. Никогда бы не подумал, что это правда. Однако это было правдой.
***
Когда все закончилось, Лора пошла в душ, выйдя из него она спросила:
— Ты доволен?
— Очень, — сказал я. Это была ложь лишь на половину, потому что я действительно был доволен тем, что окончательно убедился в том, чего хочу.
— И что дальше? — поинтересовалась она, опираясь на дверной косяк.
— Ты уйдешь из моей квартиры, — твердым голосом ответил я.
— Ты это серьезно?
— Да.
По лицу Лоры, можно было решить, что она разозлилась. Девушка надела свою блузку, быстро обулась и хотела было уходить, наверное, театрально громко хлопнув дверью, но потом повернулась ко мне и с ехидной улыбкой на лице сказала:
— И мне ничего не полагается взамен?
— Ну ты же не проститутка? — усмехнулся я.
— Что?! Какая еще проститутка! Я, к твоему сведению, что работаю стюардессой и мы летаем в одном экипаже, — возмутилась Лора.
— В таком случае, я не должен платить тебе за секс.
От этих слов она взбесилась, кажется, еще больше. У нее даже лицо покраснело. Я действительно не собирался ей ничего давать, даже не думал сказать спасибо, пускай это было и не красиво, но потом мой взгляд упал на однодолларовую купюру с Лориным номером и сердечком на лице Джорджа Вашингтона.
— Я передумал, все же ты получишь кое-что, — сказал я, что, протягивая ей бумажку.
Лора силой выдрала ее у меня из рук и сказала:
— Возможно, вчера я повела себя бестактно, но, знаешь, мистер Митчелл, это не отменяет того факта, что ты конченый урод!
После чего она кинула купюру мне в лицо и ушла.
А я ведь правда поступил с ней, как конченый урод, но она сама начала ко мне приставать, пусть меня это действительно никак не оправдывает.
Но я не думал даже извиниться перед Лорой, у меня было достаточно проблем, помимо нее. Если я ей так не нравлюсь, пускай переводится в другой экипаж.
Честно, я был уверен, что она так сделает, но она не успела. Судьба Лоры была не сильно счастливой.
После ее ухода я поднял с пола эту пресловутую купюру и отправил ее в корзину для мусора. Один доллар упал рядом с ней, но я этого даже не заметил.
А потом мне вновь стало грустно.
========== 11 ==========
Я уже потеряла надежду, что когда-нибудь еще встречу Ника, но это произошло.
Дело было на Рождество в двухтысячном году. Я с соседкой пошла покупать подарки. Она хотела купить подарки своим внукам и детям, я же просто пошла за компанию. Ей было пятьдесят пять и у нее уже были внуки, а мне пятьдесят три и у меня их не было.
У меня вообще ничего не было, не считая мужа, который меня не любит и его сына, которого я ненавижу.
Но я делала вид, что радуюсь приближению праздника, помогала соседке выбрать красивое платье для ее внучки. Все магазины были украшены мишурой и гирляндами это была чудесная атмосфера, но я уже давно разучилась чему-либо радоваться. Праздники для меня стали лишь днями, по которым в кафе приходит больше людей, а Джон сидит дома.
Мы в квартире даже елку не поставили. Эван просил об этом, и Джон сказал, что я должна поставить ее. Но мне не хотелось, это его сын, пускай он сам занимается всей этой ерундой.
Но с соседкой я все же согласилась пройтись по магазинам. Мне не хотелось больше сидеть в квартире с Эваном, он меня раздражал одним своим присутствием.
В Нью-Йорке шел снег, а я забыла надеть шапку. Снежинки падали на мои поседевшие волосы, а потом таяли, но я не обращала на это внимания.
Мы шли мимо Рокфеллер центра, на Рождество это место было особенно красиво, наверное, самое красивое место в Нью-Йорке, сколько я здесь живу, тут всегда было чудесно на Рождество.
Я любила Рокфеллер центр, это было особое место в городе. И не потому, что здесь было красиво. В этом месте я встретила любовь всей своей жизни.
Это был декабрь шестьдесят второго года, мне было шестнадцать, и я пошла за подарками для родственников и друзей. Я забыла надеть шапку.
И в тот день я встретила Ника, когда спускалась в метро. И он тоже забыл надеть шапку.
С того дня прошло почти сорок лет я потеряла надежду увидеть его вновь. Я ведь даже не знала жив ли Ник, все ли с ним в порядке, отправился ли он в кругосветное путешествие, о котором мечтал.
Но я его встретила, когда ходила с соседкой за подарками. Никогда бы не узнала его, если бы он не подошел ко мне. Его волосы больше не были огненно-рыжими, он поседел, а на лице были морщины, но его взгляд остался прежним. Таким же ярким и выразительным.
Мы встретились у входа в метро.
-Анна? — спросил какой-то мужчина, поднимающийся по лестнице вместе с женщиной в шубе.
Я сначала удивилась тому, что он знает мое имя, потому что я мало с кем общалась. Но потом я посмотрела ему в глаза:
-Ник, — изумленно прошептала я. Мое сердце начало биться чаще, впервые за долгие годы.
— Господи, Анна, как давно мы с тобой не виделись?
Ник широко улыбался и смотрел на меня.
-Тридцать восемь лет, — вздохнула я.
По нему было видно, что он рад меня видеть, но я не знала рада ли я. Прошло столько времени, я каждый день думала о Нике и вот теперь он прямо передо мной и я не могу сказать, что чувствую. Это смесь радости и сожаления.
-Может я пойду? — спросила моя соседка.
Я утвердительно кивнула головой, и она ушла.
-Я даже не знаю, что сказать, — вздохнул Ник, — прошло столько лет, но я безумно рад тебя видеть.
— Я тоже, — улыбнулась я и обняла его.
Женщина, которая была с Ником, неодобрительно посмотрела на нас.
-Анна, это Эллен… моя жена.
Эллен? Та девушка, о которой он написал в своем последнем письме. Они были вместе всю жизнь? Я почувствовала, как сердце разбивает на мелкие кусочки, ведь на ее месте могла быть я. Я могла бы провести всю жизнь с любимым человеком, но вместо этого прожила ее с изменщиком, не любившим меня.
-Очень приятно, — сказала я и постаралась улыбнуться.
— Анна, Ник мне про вас рассказывал когда-то. Он говорил, что вы невероятная девушка.
Я была поражена таким словам от жены Ника. Никогда бы не подумала, что он расскажет ей про меня.
-Анна, я хочу о многом тебе рассказать и столько о тебе узнать. Я надеюсь, ты не занята сейчас, потому что мне очень хотелось бы пообщаться с тобой. Может сходим куда-нибудь? — предложил Ник.
Я согласилась.
Так моя жизнь вновь обрела смысл. Но, к сожалению, все закончилось слишком быстро.
========== Глава 16 ==========
После ухода Лоры я отнес форму и пастельное белье в прачечную. Изначально я планировал отнести туда только форму, но после произошедшего на этом постельном белье между мной и Лорой мне захотелось его постирать.
Однако то, как я отнес все это в прачечную вряд ли интересно, чего не скажешь о происходящем с Джеймсом.
Он вернулся в свою бруклинскую квартиру. Мери была все еще там, собирала вещи. Джеймс решил поговорить с ней и, может даже, попытаться вернуть.
Он был уверен, что она согласиться, но Мери сказала «нет». Она аргументировала свой отказ тем, что он пытался заставить ее убить их ребенка и просто неуважительно к ней относился. Это была правда, Джеймс поступил с Мери, мягко говоря, нехорошо, но я бы никогда не подумал, что она уйдет от него.
Пускай тогда, в аэропорту, она мне показалась очень даже неплохой девушкой, образ глупой шлюхи, падкой на деньги никуда не исчез. Джеймс ведь неплохо зарабатывал, так зачем она так поступила?
Видно дело было не только в деньгах.
Но самое интересное не это. Мери спросила у Джеймса, уходит ли он только из-за ребенка или же есть еще какие-то причины. Она подозревала, что у него кто-то есть, это очевидно, но я думал Джеймс соврет что-нибудь на этот счет.
Не нет, такого не случилось. Этот идиот рассказал ей все от начала и до конца. Все про нас, про то, как я хотел покончить с собой и про то, как мы переспали в тот день, про Гавайи, просто про все.
Я совсем не злюсь на него, в конце концов, это его дело, кому и что рассказывать.
Я злился на него по другой причине. Он оставил меня. Сначала, я даже не до конца понимал, что это все значило. А потом до меня наконец дошло, что я остался один, снова.
Как же я ненавижу одиночество! Оно преследует меня всю жизнь, и я уже давно смирился, но это вообще никак не влияет на то, что я его ненавижу. Знаете, есть люди, которым хорошо, когда они одни. Быть может, они врут, но я все равно им завидую. Хорошо, наверное, когда тебе никто не нужен, чтобы быть счастливым. К сожалению, я не из таких людей. Мне хочется, чтобы рядом был кто-то, кто может поддержать в трудную минуту, пожалеет, просто тот человек, с которым хорошо.
Джеймс был таким человеком.
Я сидел на диване в своей квартире и думал о том, что потерял единственного человека, который делал меня счастливым.
Но ведь я не любил его или… я не знаю, все намного сложнее, чем казалось на первый взгляд.
Я вспомнил, что с той самой ночи, которая изменила всю мою жизнь еще осталась бутылка виски. Самого напитка там было немного, но мне вдруг очень сильно захотелось выпить.
Но я так и не успел взять виски. Мне кто-то позвонил, это был неизвестный номер, но я все равно снял.
— Да, кто это? — спросил я.
— Мистер Митчелл, вы, возможно меня помните, я Мери, эм, девушка мистера Терренса.
— Да, я вас помню, — сказал я, удивляясь тому, что она звонит. Я бы задумался откуда у нее мой номер, но мне куда больше была интересна причина, по которой она звонила.
— Я хочу с вами поговорить, — сказала она, а потом добавила, — Пожалуйста.
Мне было интересно, о чем она хочет со мной поговорить. Скорее всего, это было связано с Джеймсом, а потому становилось интереснее вдвойне.
— Хорошо, — согласился я, — мы можем поговорить.
По голосу было слышно, что Мери обрадовалась тому, что что я согласился, она явно этого не ожидала. Мы договорились о встрече в кафе через час, она пообещала не опаздывать.
Честно признаюсь, я нервничал, очень сильно. Она могла сказать мне все, что угодно. И главное, я даже представить себе не мог, зачем Мери хотела поговорить со мной в живую, неужели это было что-то серьезное.
Кафе, в котором мы договорились встретиться, располагалось совсем недалеко от моей квартиры, всего пару остановок метро, даже без пересадок. Наверное, это был плюс жизни на Манхэттене.
До того, как Мери позвонила мне я, кажется, хотел выпить. И после разговора это желание никуда не исчезло, разве что теперь, я не мог позволить себе выпить все, что осталось в бутылке. Прийти на встречу в нетрезвом состоянии было по крайней мере не совсем уважительно. Но я так и не смог отказать себе в соблазне сделать пару глотков. Я достал бутылку Джека Дэниэлса и открутил пробку. В ноздри ударил крепкий аромат напитка. Я посмотрел на горлышко бутылки и вспомнил, как его касались губы Джеймса. Тогда я не придал этому особого значения, но теперь это казалось таким сексуальным.
Я сделал первый глоток. Виски обжигал горло и как же мне нравилось это ощущение. Алкоголь успокаивал, и голова от него приятно кружилась, конечно, если не перебрать лишнего. Я вообще любил выпить, не так сильно, что как заниматься сексом, но любил.
Однако сейчас я нашел в себе силы поставить бутылку Джека обратно и пойти собираться. Я до сих пор не сходил в душ и сейчас было самое время сделать это.
***
Я пришел в кафе к назначенному времени, Лора уже ждала меня там. Я сперва ее не узнал, потому что на ней не было ни капли макияжа, а светлые волосы были собраны в высокий хвост. Выглядела она расстроенно и подавленно.
— Привет, — сказал я, садясь напротив Мери.
— Здравствуйте, мистер Митчелл, — вымученно улыбнулась она.
— Можно просто Эван, — сказал я.
— Хорошо, Эван. Спасибо, что пришел, я правда хочу с тобой поговорить, — вздохнула Мери.
— Не за что, хочешь чего-нибудь? — спросил я.
— Капучино, возможно.
Когда к нам подошла официантка я заказал кофе для Мери. Она ушла, а я пристально посмотрел на свою собеседницу, ожидая, что она что-нибудь скажет.
— Эван, пообещай, что не будешь злиться, я хочу, чтобы было, как лучше, — попросила Мери.
— Обещаю, -сказал я.
— Даже не знаю с чего начать, поэтому просто скажу, я все знаю.
— В смысле? — не понял я.
Официантка принесла ей кофе и после этого Мери сказала.
— Все, про тебя и Джеймса. Он мне рассказал.
Сначала я не поверил, тому, что она сказала, но потом до меня кажется начал доходить смысл этих слов. Джеймс рассказал ей обо всем!
Наверное, я разозлился на него, а потом мне стало неприятно. Зачем он это сделал?
Я откинул челку со лба и поднял взгляд на Мери, ее щеки залились румянцем. Было видно, что ей неловко.
— Эван, и, пожалуйста, не злись на Джеймса, — попросила она, пригубив кофе.
— Хорошо, — вздохнул я, понимая, что это ложь. Я злился на него, а еще совсем не понимал, зачем он это сделал.
— Спасибо. Ты возможно подумал, почему я пришла и зачем мне все это вообще нужно. Я не знаю, правда, — пожала плечами Мери. — Наверное, все дело в Джеймсе, я хочу, чтобы он был счастлив.
Я растерялся, услышав это. Я думал, она скажет, что я должен оставить его в покое и Мери, будто прочитав мои мысли сказала:
— Знаю, что ты сейчас подумал. Зачем мне говорить с тобой о нем, ведь он мой… будущий муж, как я думала, что, но он мне очень дорог и я готова пожертвовать своим счастьем, ради него.
— Мери, я…
— Не понимаешь, о чем я, да? Эван, он любит тебя, — вздохнула девушка.
Я провел рукой по волосам, не зная, как реагировать на ее слова. Мое сердце забилось чаще. Было так приятно и одновременно больно слышать такое от Мери.
— Не волнуйся, ладно? — улыбнулась она. — Ты не против, если я расскажу, как все было с самого начала?
— Нет, — кивнул головой я.
— Хорошо. Пару дней назад Джеймс ушел от меня. Я предполагала, что так будет. Дело в том, что я беременна и этот ребенок точно его. Возможно, Джеймс не особо лестно отзывался обо мне, но я не такая. Впрочем, можешь не верить, мне все равно. Он не хочет детей и сказал мне сделать аборт, но я так не могу, я ни за что не убью своего ребенка. Лучше расстаться с ним, если он не хочет.
Мери неожиданно замолчала.
— Боже, зачем я это рассказываю, это же не имеет к делу никакого отношения, — засмеялась девушка.
— Все нормально, продолжай.
— Но я догадывалась, что у него кто-то появился. Сразу отвечу на вопрос, была ли я удивлена, когда узнала, что что это ты. Нет, совсем. Тогда, когда я увидела вас в аэропорту, я подумала, что ты можешь быть человеком, с которым встречается Джеймс. Почему? Не знаю, просто он так смотрел на тебя, не как на второго пилота, с которым он летает. Знаешь, я с Джеймсом четыре года и давно успела понять, что ему больше нравятся мужчины. И я смогла это принять, но не смогла расстаться с ним. Черт, я ведь люблю его…
В глазах Мери заблестели слезы. Она откинула голову назад, не давая им вытечь. Я протянул ей салфетку.
— Спасибо, — сдавленно сказала она, вытирая слезы. — Так вот, сегодня Джеймс вернулся в ту квартиру. Это его квартира, я обещала съехать, но пока не успела собрать вещи. Он выглядел подавленно. И тогда Джеймс все рассказал про тебя. Эван, я знаю этого человека уже очень давно и, клянусь, я никогда бы не подумала, что он способен любить кого-то так сильно.
Мери глубоко вздохнула. У меня внутри что-то сжалось.
— Черт! Знаешь, он любит тебя настолько сильно, что решил, что он тебя не достоин. Когда я сюда шла, то очень переживала, что ты обидишься на меня, но теперь мне плевать, поэтому я скажу это. Джеймс идиот, раз думает так, потому что это не он недостоин тебя, а ты не достоин его. Ты ведь сказал, что не любишь его. Знаю, глупо, невозможно заставить себя полюбить кого-то, но Джеймс достоин человека, который сможет сделать это.
Она была чертовски права. Джеймс заслуживал куда большего, чем его неуравновешенные напарник, которого он спас от самоубийства.
— И он дал тебе время, чтобы подумать, — продолжила Мери. — И я пришла, чтобы попросить тебя об этом еще раз. Эван, пожалуйста, просто реши все для себя. И либо не мучай ни себя ни Джеймса, либо…
Она закрыла лицо руками.
— Боже. Ты любишь его?
— Я… я не знаю!
— Такого не бывает, либо да, либо нет.
Я не был готов ответить. Я всегда был уверен, что не люблю его, что это просто привязанность, необходимость, чтобы кто-то был рядом, никак не любовь. Но сейчас я бы ни за что не сказал нет.
— Понимаю, это бестактно, в смысле, спрашивать такое и еще что-то требовать, но ты не должен врать, это будет низко с твоей стороны, — сказала Мери.
Я не сказал бы нет, не потому что не хотел врать. Я вообще редко вру. Дело было в том, что это неправда. Я… кажется, я все же любил Джеймса, пускай и не был готов этого признать.
— Наверное да, — пожал плечами я.
— А без «наверное»? А впрочем, ты можешь сказать все, что угодно, я все равно никогда не умела отличать ложь от правды. Помни одну вещь, это важно Джеймсу, а не мне. И если ты его любишь, черт возьми, хотя бы просто уважаешь или ценишь, ты не станешь врать ему. Это некрасиво, но я скажу. Да, судя по его рассказу, твоя жизнь не сахар, но думаешь ему лучше? Знаешь, Джеймс избегает всего, что касается его детства, его семьи. Я не знаю, в чем дело, понимаю, что все не просто так, — Мери замялась, — К чему я вообще это сказала? Эван, как ты думаешь, что ответил Джеймс, когда я спросила, что его зацепило в тебе?
— Не знаю, — честно ответил я.
— Ничего, ему просто было жаль тебя, —сказала Мери. — И знаешь, жалость — это ужасно, но, к сожалению, она может превратиться в любовь.
Жалость. Как же я раньше не понял этого! На меня будто вылили ведро холодной воды. С самого первого полета, хотя, скорее со второго, когда погибла пассажирка или, когда я рассказал ему про Анну. Поэтому он дал мне свою визитку после авиакатастрофы, поэтому он приехал. Это была жалость.
Мне стало так грустно и так противно от осознания собственной никчемности, а еще я был тронут до глубины души, это одновременно приятное и ужасное щемящее чувство появилось где-то в районе сердца. Неожиданно мне захотелось плакать, просто сидеть и плакать, размазывая слезы по лицу и ненавидя себя. Я почувствовал, как глаза наполняются слезами. Пришлось отвернуться от Мери, чтобы она этого не заметила.
— Но знаешь, Эван, Джеймсу не нужен несчастный мальчик, который будет плакаться ему в жилетку, ему нужен человек, который полюбит его.
Я взял себя в руки и посмотрел на нее.
— Успокойся, — сказала она и накрыла мою ладонь своей. — Знаешь, что ты сейчас делаешь? Ты жалеешь себя.
Мери была права. Я жалел себя, потому что я идиот, потому что я сам создаю себе проблемы, потому что я всегда жалею себя в конце концов. И я ничего не могу с этим сделать. Я даже не смог побороть желание плакать и по моей щеке скатилась слеза. Я выдернул свою руку из-под руки Мери и вытер ее.
— Эван, прекрати, ладно? — попросила Мери. — Я не собираюсь тебя успокаивать.
— Хорошо, -выдавил из себя я.
— Знаешь, если тебя это утешит, то все сказанное мной, не имеет никакого значения. Джеймс слишком дорожит тобой и ему все равно любишь ты его или нет. Если ты скажешь ему, что он нужен тебе, он будет с тобой ни смотря ни на что, — сказала Мери. — Но я хочу, чтобы Джеймс был счастлив, потому что я люблю его. Я принимаю то, что он не будет счастлив со мной, но я хочу, чтобы рядом с ним был достойный человек. И быть может, ему будет хорошо с тобой, но, запомни, Джеймс заслуживает большего.
Она была права во всем. Каждое ее слово было чистой правдой. Правдой, которую было так больно признавать. И я ведь хотел быть с ним, но я хотел этого, потому что боялся одиночества, потому что он был той самой жилеткой, в которую можно поплакаться. Только вот Джеймс заслуживал большего.
— Знаешь, делай, что хочешь, это твоя жизнь и я не в праве тебе указывать, но все же я прошу хорошо подумать. И, если ты все же любишь его, просто будете счастливы, а если нет… отпусти его. И, как бы все не сложилось, прекрати себя жалеть, пока ты будешь это делать, твоя жизнь никогда не наладится.
— Я подумаю, обещаю.
Казалось, что я уже все решил, но разговор с Мери все изменил. Он будто открыл мне глаза. Она сказала все, как есть и правда, на которую я, кажется, закрывал глаза все это время, ранила слишком больно.
— Хорошо, я подумаю, — пообещал я.
— А теперь я должна извиниться, я наговорила тебе много неприятных вещей, но, к сожалению, это правда, а на нее, как известно, не обижаются. И все же ты не злишься на меня?
— Нет, — пожал плечами я, — Это же правда.
— Хорошо. Спасибо тебе, Эван, я рада, что мы поговорили, — улыбнулась Мери.
Я попытался улыбнуться ей в ответ.
— А теперь, ты вернешься домой, успокоишься и обо всем подумаешь, — сказала Мери, а потом добавила, — И обещай мне, что не будешь жалеть себя.
— Обещаю, — вздохнул я.
На этом мы расстались.
И как только я оказался в квартире, я нарушил свое слово. Допив оставшийся виски и сидел, и плакал, закрыв лицо руками. Как же мне было тогда больно и плохо.
И забавно то, что я даже не знал из-за чего.
========== 12 ==========
Никогда бы не подумала, что вновь стану счастливой когда-либо. Но это произошло, в двухтысячном году, когда я встретила Ника у Рокфеллер центра. Он предложил мне сходить куда-нибудь, и мы пошли, я, он и его жена Эллен.
Сначала она мне совсем не понравилась, еще бы, эта женщина прожила жизнь, о которой я мечтала. Даже больше, я должна была быть на ее месте. И я просто безумно завидовала Эллен.
Но потом, она мне понравилась. Эллен была приятной женщиной, с ее лица не сходила улыбка и она могла долго разговаривать на любые темы. С ней просто было невозможно соскучиться.
Ник познакомился с ней в парке, когда она пришла покататься с подругами на колесе обозрения. Она ему сразу понравилась. Они познакомились и начали общаться. Эллен понравилась Нику, но он не решался начинать с ней отношения, ведь я исчезла из его жизни совсем недавно.
Ник рассказал, как грустил, когда прочитал мое письмо, которое я отправила ему с вокзала в тайне от родителей. Как переживал за меня и хотел вернуться в Нью-Йорк, но потом встретил Эллен и все изменилось. Он постарался забыть меня и со временем у него получилось. Ник всегда считал, что нужно жить сегодня и, скорее всего, он был прав.
Меня поразило то, что ник рассказал Эллен обо мне, о том, как он любил меня. А она не стала ревновать его, наоборот, она сожалела, что так получилось.
Странно, но Эллен, сказала, что всегда хотела со мной пообщаться. Я была польщена этим.
Мы втроем пошли в какое-то кафе, где Ник и Эллен рассказали мне о своем кругосветном путешествии. Они действительно отправились в него, при этом почти без денег.
Когда им исполнилось по восемнадцать лет, они покинули Калифорнию и отправились в Латинскую Америку. Ник и Эллен были почти во всех странах, не попали только на Кубу и в еще пару мест. Они надолго задерживались в каждой стране, находили там работу, а в свободное время отдыхали.
После Латинской Америки, они вернулись обратно, поселились в Пенсильвании и начали копить деньги на поездку в Европу. Через несколько лет, когда появилась достаточная сумма, они полетели в Париж. Жили там месяц, а потом поехали дальше. Ник и Эллен побывали во всех европейских столицах.
Из Европы они полетели в Африку, а из Африки в Азию. Они даже добрались до Австралии. Ник и Эллен были свободны, они могли делать все, что захотят, поехать куда захотят. Мир будто был у их ног, и они были счастливы.
Как же я хотела оказаться на месте Эллен. Ведь это должна быть я, я должна была путешествовать по миру с Ником. Я должна была быть счастлива.
Но вместо этого я прожила скучную монотонную жизнь. Не разу не покинув Нью-Йорк, я жила с человеком, который мне изменял, воспитывала нежеланного ребенка и постоянно сожалела о том, что все сложилось так, а не иначе. Вся моя жизнь была зря.
Никогда бы не поверила, но после того, как Советский Союз распался, Ник и Эллен съездили в Москву. Правда, им там совсем не понравилось. Ник сказал, что что это очень странное место, где живут совсем неприветливые люди и никто не знает английского.
Но я бы все равно туда съездила вместе с Ником, даже зная о том, что в России просто какой-то кошмар. Мне было интересно все равно, куда ехать, лишь бы с Ником. Но шанс все же был давно упущен, ничего не изменить
Правда, после той встречи с Ником, в канун Рождества, кое-что все же изменилось. Моя серая жизнь вновь наполнилась красками, пусть они были совсем не такими яркими, как летом шестьдесят третьего, когда мне было шестнадцать и мы с Ником бежали в Калифорнию.
После той встречи мы вновь начали общаться. Я, Ник и Эллен. Мы часто встречались, сидели в кафе или гуляли в Централ Парке, рассказывали всякие истории. Конечно, почти все истории были от Ника и Эллен, но я тоже поведала им о своей «интересной» жизни.
Ник спросил, почему я не ушла от Джона, если знала, что он мне изменяет. На что я ответила, что у меня ничего не было кроме него. С родителями я общаться не хотела, как и с другими родственниками, друзей у меня не было.
Как-то раз речь зашла о детях. Я рассказала о том, как хотела своего ребенка, но ничего не вышло. Про Эвана я тоже рассказывала, но не говорила о том, что ненавижу его, понимая, что это очень плохо.
У Ника с Эллен не было детей, он их никогда не хотели. С таким образом жизни, ребенок был бы только лишней обузой. К тому же они были счастливы друг с другом и им никто больше был не нужен.
Мы отлично общались. Конечно, ни о каких отношениях между мной и Ником и речи быть не могло, у него была Эллен, и они любили друг друга. Ник меня тоже любил, но совсем не так, как ее. Та яркая, неповторимая любовь, что была между нами осталась в далеком шестьдесят третьем. Однако, меня и так все устраивало.
Эллен я завидовала, но это была добрая зависть. Я ни в коем случае не желала ей зла. Эллен была очень хорошей женщиной и мне оставалось лишь радоваться, что ник провел с ней всю жизнь.
Джон злился на меня из-за того, что я стала часто уходить из дома. Ему было все равно, где я, с кем я, но он считал, что я должна быть с Эваном, ведь его вообще не было дома. Я ему сказала, чтобы он сам сидел с ним, ведь это его сын. Мне было все равно, что будет с Эваном, это не мои проблемы.
Мне было пятьдесят три, и я вновь обрела счастье. Никогда бы не подумала, что такое может произойти.
Странно, насколько сильно на нас влияют люди, с которыми мы общаемся. Одни вызывают неприязнь, от общения с другими может стать тоскливо, а некоторые, полностью меняют твою жизнь, наполняют ее смыслом.
Ник и Эллен были такими людьми. Я стала счастлива благодаря им. Но все закончилось так неожиданно быстро и так нелепо.
Прошло где-то полгода, с момента нашей встречи. Все было прекрасно, до одного сентябрьского утра, утра одиннадцатого сентября две тысячи первого года.
Этот день навсегда вошел в историю и навсегда остался в моей памяти, как худший день в жизни. Теракты стали страшным ударом для Америки, но для меня это было нечто большее, чем просто террористическая атака. Для меня одиннадцатое сентября стало концом жизни, после него было лишь бессмысленное существование.
Помню, это был вторник, солнце светило так ярко. У меня был выходной, и мы вновь договорились о встрече на десять утра в Китайском квартале.
В тот день Нику зачем-то понадобилось зайти в северную башню Всемирного Торгового центра. Он вошел туда где-то в половине девятого, а в восемь сорок шесть первый самолет врезался в эту башню.
Так закончилась моя жизнь.
Ник погиб.
Все это произошло так неожиданно и, может даже, нелепо. Он ведь не должен был быть там. Я до сих пор не знаю, зачем Ник пошел туда. А эти самолеты не должны были влетать в башни. Все это было неправильно, я не могла поверить.
Но одиннадцатое сентября было реальностью. В тех терактах погибло более двух тысяч человек, но для меня был важен лишь Ник.
И я не знала кого винить в его смерти. Теракты устроила Аль-Каида или, возможно, правительство. Мне все равно, что было на самом деле, я не буду винить ни тех, ни других.
Виновата жизнь, которая рано или поздно заканчивается. И ведь она может оборваться в любую минуту. И, по сути, какая разница между тем, чтобы умереть, когда самолет, захваченный террористами, влетит в башню и умереть, когда тебя собьет машина на переходе. Произойти может все, что угодно, даже вещи, которые кажутся безумными, на первый взгляд.
Но в масштабах вселенной смерть человека ничего не значит, как и не значит смерть многих людей. Наша вселенная такая огромная и ей нет дела до одиннадцатого сентября или каких-нибудь стихийных бедствий, смерть людей на нее никак не влияет.
Но есть и другая вселенная, она своя у каждого человека. И она такая хрупкая. Эта вселенная может в один миг разлететься на кусочки. Так произошло с моей, когда я узнала, что ник мертв.
Я будто умерла вместе с ним, будто тоже не успела выбраться из горящей башни. Все, что было после одиннадцатого сентября — бессмысленное существование.
Я встретилась с Ником в декабре шестьдесят второго и потеряла в сентябре две тысячи первого. Между двумя этими датами тридцать восемь лет, почти все эти годы я прожила зная, что Ник где-то есть, что, он счастлив и, что у него все хорошо.
Мне было плохо, но где-то в глубине всегда была надежда, что что-то изменится. И все изменилось, я вновь обрела счастье, я вновь встретилась с ним.
А теперь… Теперь он мертв и на этом все кончилось.
О смерти Ника я узнала на следующий день, когда из-под завалов удалось достать его тело. Мне позвонила Эллен и сказала об этом. Я начала плакать, а потом сказала ей:
— Эллен, давай встретимся, я так не хочу сейчас быть одна.
На что она ответила:
— Извини, Анна, я улетаю сегодня вечером. Знаешь, я сказала девушке на кассе, чтобы она дала мне любой билет в любую точку земного шара и попросила ее не говорить мне, куда я улетаю. Она продала мне билет, но я до сих пор не знаю, куда лечу. Надеюсь, все пройдет нормально и мой самолет вылетит вовремя. Чувствую, я там одна буду, меня может даже в первый класс пересадят. Но мне все равно, лишь бы подальше от этого города. Я не пойду на похороны, знаю, неправильно, но я не могу, просто не могу! Прости меня. Прощай, Анна и всегда помни о том, что Ник любили тебя. Никогда не забывай, ладно?
Эллен плакала, это было слышно по ее дрожащему голосу. Я могла бы поддержать ее, но мне было совсем не до этого, поэтому я положила трубку, сказав напоследок:
— Прощай, Эллен, я никогда не забуду, обещаю.
Я долго сидела, положив голову на руки, и плакала. Плакала, потому что не вернулась к Нику тогда, плакала, потому что прожила бессмысленную жизнь, плакала потому, что потеряла его, теперь уже навсегда.
А потом ко мне подошел Эван и спросил,
— Почему ты плачешь?
— Не важно, — ответила я.
Он хотел уйти, но я нашла в себе силы и сказала:
— Надеюсь, ты никогда не узнаешь, каково это, потерять любимого человека.
========== Глава 17 ==========
С утра мне ужасно болела голова, просто кошмар. Я выпил не так уж и много, вообще мало, если на то пошло, но голова болела так, будто вчера я влил в себя несколько бутылок самого крепкого алкоголя, который только был в магазине. Я даже не мог нормально думать, пока не заставил себя встать с кровати и выпить обезболивающее.
Сделав это, я вновь вернулся в кровать и залез с головой под одеяло. Но под ним быстро закончился кислород и моей голове такой исход событий не сильно понравился, так что пришлось вылезти оттуда.
Я лежал и сверлил взглядом потрескавшуюся краску на потолке, пока мне не стало капельку лучше. Произошедшее вчера, казалось мне каким-то бредом, но разговор с Мери заставил меня задуматься о многом. Начиная от того, зачем она вообще решила поговорить и заканчивая целесообразность своего решения вновь сойтись с Джеймсом.
И было так плохо из-за всей этой ерунды. Нужно было обо всем подумать, но я вообще не хотел. Было бы хорошо, просто позвонить Джеймсу, попросить его приехать. И все, ничего больше, но жизнь никогда не бывает настолько простой.
Мери была права, права во всем. Вчера, она сказала мне в лицо, все, что думает. Это было неприятно, но ведь правда. Иронично то, что она пришла ко всем этим выводам, исходя только из рассказа Джеймса. Понятия не имею, что он ей рассказал, но она правильно поняла, что я из себя представляю.
Я был жалок и главное, ничего не мог с этим сделать. Однако, я хотя бы признал это, уже хорошо.
А Джеймс, он действительно заслуживал чего-то большего, чем я.
Только вот он любил меня, а я хотел быть с ним, все казалось таким простым, но на деле все было очень сложно.
Но мне больше не хотелось думать об этом ни секунды, хотелось просто отвлечься на что-то другое. Возможно, только так я смогу принять окончательное решение.
Мне не хотелось вставать с постели, но нужно было кое-что сделать. Точнее, это не нужно было делать, просто я хотел поступить именно так.
У нас сегодня был рейс в Солт-Лейк-Сити. В одиннадцать нужно было уже быть в аэропорту, а если учесть, что уже была половина десятого, я опоздал. Однако меня это не сильно заботило, я все равно не собирался сегодня никуда лететь.
Знаю, поступать так глупо, особенно когда испытательный срок еще не закончился, но мне не хотелось лететь, не хотелось видеть Джеймса и Лору. Хотя, раньше, никогда бы не подумал, что захочу не пойти на работу мечты. Как оказалось, понадобился всего месяц, чтобы это случилось.
Я позвонил в центр управления полетами и сказал, что заболел. Для большей убедительности я даже зажал пальцами нос, чтобы на том конце провода наверняка поверили, что у меня насморк.
Освободившись от сегодняшнего рейса, я мог делать все, что угодно, правда выбор был небольшой. Но я дал себе обещание, что не буду весь день валяться в постели и думать о том, как все плохо. Так или иначе, я должен был его сдержать, это ведь было обещание.
Я нашел в себе силы встать с кровати и пойти в душ. Когда я вышел оттуда, надел джинсы и футболку, решив, что не должен просидеть в квартире весь день, пускай вообще не имел понятия, куда могу пойти.
В итоге я дошел до дивана в гостиной. Там мне в руки попался дневник Анны. Я почти дочитал его, осталось совсем немного, но эта тетрадь в черной кожаной обложке позволила понять мне многое. В какой-то мере, что все, что там было написано оправдывало Анну, но я все равно ее ненавидел.
Ее история казалась такой трагичной, на первый взгляд, но, если задумать, она была разве что очень глупой. Серьезно, Анна сбежала на другое побережье с каким-то парнем, в которого влюбилась по уши, а потом ее забрали родители, их отношения прекратились, и она жалела об этом всю жизнь. Это просто какой-то бред, неужели она этого не понимала?
Хотя, я тоже не понимал, что все, происходящее между мной и Джеймсом бред.
Но почему Анна не могла жить, как ей хочется? Почему не отправилась в кругосветное путешествие, раз так хотела? Почему не попыталась найти своего Ника, она ведь знала его имя, фамилию, как он выглядит, этого достаточно, чтобы хотя бы найти человека.
Она просто бездействовала и жалела себя, такому не было оправдания. Впрочем, я делал то же самое.
А еще я не понимал, за что Анна меня так сильно ненавидела? Конечно, я был не ее ребенком, но ведь так нельзя, хотя, все же можно, но зачем? Я не сделал ей ничего плохого, но Анну, наверное, можно было понять.
И все же, я никогда и ни за что не прощу ее.
Я бросил дневник на журнальный столик. Дочитать осталось совсем немного, но делать это вообще не хотелось. К тому же, я знал, что будет дальше. После смерти Джона Анна попытается убить себя, попадет в клинику, где будет рисовать достопримечательности разных стран на стенах, а потом умрет от инфаркта.
Наверное, я остановился на ключевом моменте ее истории, там, где Ник умирает во время терактов одиннадцатого сентября. Это было грустно, пожалуй, но мне совсем не было жаль ее или его. Анна писала про то, что во всем виновата жизнь и я был согласен с этим. Все люди когда-нибудь умрут и не важно, как и когда это произойдет. Такова жизнь.
И неожиданно я понял, куда хочу сходить сегодня. До сих пор не знаю, зачем это было нужно, просто захотелось. Это место было не очень далеко от квартиры, и я мог бы дойти пешком, но все равно поехал на метро.
Спустившись туда, я в очередной раз осознал, как сильно не люблю этот город. Нью-Йоркское метро, просто отвратительное место, там противно находиться. Бомжи, ужасно воняет, крысы, бегающие по путям, это явно не то, чего ожидаешь от города, который называют столицей Мира. Но это был он, великолепный и неповторимый Нью-Йорк.
Однако, то место, куда я направлялся было не таким, как весь остальной город, там было по-другому. Очень грустно и, красиво, наверное.
Я вышел на станции Всемирный Торговый Центр. Эта станция была приличнее многих, там было светло и относительно чисто, но все равно хотелось уйти, как можно скорее.
Я быстро поднялся по лестнице, в лицо ударил свежий воздух. Находиться на улице было куда приятнее, чем под землей. Я перешел дорогу по переходу, правда на красный, впрочем, в Нью-Йорке это считается нормальным и оказался в том самом деле месте.
Мемориал одиннадцатого сентября.
Там было очень красиво. Бассейны с падающей вниз водой, на месте фундаментов Башен Близнецов и деревья с мелкой светло-зеленой листвой. Здесь было слишком тихо для такого города, как Нью-Йорк и спокойно. А над мемориалом возвышалось самое высокое здание города — Башня Свободы.
Сложно сказать, нравилось ли мне это месте. Скорее всего нет. Пускай тут было очень красиво, здесь погибло несколько тысяч человек. Не знаю, может ли нравиться место, призванное напоминать об этой страшной трагедии.
Я вспомнил тот день, когда это произошло, вторник одиннадцатого сентября. Джон был на работе, Анна хотела уйти куда-то и, как всегда, не обращала на меня внимания. Я смотрел телевизор и попутно читал какую-то книгу. Мне было семь лет.
Было ранее утро, я даже не успел позавтракать. Анна сказала, чтобы я сам сделал себе хлопья и чай, но мне было слишком лень. Это был обычный вторник, все шло своей чередой.
Грохот, раздавшийся откуда-то, заставил меня отвлечься от книги. В гостиную пришла Анна и спросила, что это было. Мы вышла на балкон. Оттуда ничего не было видно. Тогда я попросился выйти на улицу, и Анна меня отпустила, она всегда отпускала, ей было все равно, что я делаю.
Я спустился на лифте и вышел из дома. На дороге уже собралась толпа и все они смотрели в сторону Всемирного Торгового Центра. Столб черного дыма поднимался вверх от Северной башни. Кто-то сказал, что в башню врезался самолет.
Мне было всего семь, и я не до конца понимал, насколько все серьезно, но мне стало страшно.
Мимо проехали пожарные машины с включенными сиренами. Помню я смотрел на людей, стоящих рядом и у всех до единого на лицах, был шок.
Прошло пятнадцать минут перед тем, как второй самолет врезался в Южную Башню, но казалось, что намного меньше. Я помню, как второй самолет, Боинг 767 Юнайтед врезался в здание прямо на моих глазах.
Казалось, будто все это происходит не взаправду, что это просто сон. Ведь не могли же самолеты врезаться в башни, это же просто бред, такого быть не может. Только вот все это было правдой.
Еще какое-то время я стоял на улице и молча смотрел на верхушки башен, а потом убежал домой. Анна сидела перед телевизором, прикрыв рот рукой и не отрывала взгляда от экрана.
Таким был вторник сентября две тысячи первого. Тогда я был ребенком и не понимал всего ужаса происходящего, но мне все равно было страшно.
Помню, еще долгое время после теракта по новостям постоянно говорили об этом. Оказалось, что во всем виновата Аль-Каида и Бен Ладен, они захватили четыре самолета, два из которых врезались в здания Всемирного Торгового Центра.
Правда не все в это поверил, кто-то думал, что это подстроило правительство, чтобы оправдать вторжение в Ирак, кто-то думал, что это какой-то заговор или проделки инопланетян. Споры на этот счет до сих пор не утихают, существует множество теорий. Конечно, большинство из них полный бред, например, я где-то читал о том, что одиннадцатое сентября устроили младенцы. Да, знаю, звучит глупо, но в той статье даже приводились доводы, почему именно младенцы это сделали.
Впрочем, каждый сам решает, во что ему верить. Что касается меня, то я считал официальную версию произошедшего вполне правдоподобной.
Но какое это имеет значение? Да, всегда хочется найти виноватых, но разве это вернет жизнь погибшим? Нет. Даже если одиннадцатое сентября устроили младенцы, это ничего, по сути, не меняет. Так или иначе этот день навсегда останется черным пятном американской истории.
Я подошел к бассейну, который был на месте северной башни Всемирного торгового цента, именно в нее врезался первый самолет и именно в ней, если верить дневнику Анны, погиб Ник, и еще Крис, тот парень про которого мне рассказывал Джеймс, он тоже погиб здесь.
Я прикоснулся к черному мрамору, из которого был сделан мемориал. Поверхность казалась гладкой и прохладной. По всему периметру бассейна были имена людей, погибших в тот день.
Помню, лет десять назад разгорелись споры о том, каким должен быть этот мемориал и тот вариант, который в итоге воплотили в жизнь мало кому нравился. Однако, в конечном итоге все остались довольны. Вряд ли можно было бы сделать лучше, чем есть сейчас.
Возле мемориала всегда было много людей, но несмотря на это здесь было тихо, никто почти не разговаривал. Рядом со мной фотографировались какие-то азиатские туристки с грустным выражением лица. На другой стороне бассейна человек, явно бездомный, читал имена погибших.
Здесь было так грустно и в тоже время спокойно. Возле мемориала не ощущалась вся та суета большого города, которую можно было почувствовать, отойдя на соседнюю улицу. Здесь никто никуда не спешил, а еще здесь было чисто. Мемориал будто был отдельно от всего остального города. Место, где стояли башни, раньше было точно таким же, как и остальной Манхеттен, но после терактов все изменилось.
В небе над головой пролетел самолет, заходящий на посадку в Ла-Гуардию. Посадка самолета была красивым зрелищем, но только не отсюда. Если стоять возле мемориала и смотреть на самолет, то невольно вспоминаешь о событиях того дня.
После одиннадцатого сентября я, вроде, даже передумал становиться пилотом. Тогда гражданская авиация вообще потеряла доверие. Многие люди боялись летать. Авиакомпаниям приходилось чуть ли не вдвое снижать цены на билеты, чтобы хоть как-то привлечь пассажиров, но несмотря на это, самолеты все равно летали полупустыми.
Но потом я подумал и понял, что во всем виновата не столько сама гражданская авиация, сколько система безопасности. До одиннадцатого сентября на борт можно было проносить жидкости и колющие-режущие предметы, а дверь в кабину была постоянно открыта.
После того, как террористы убили пилотов канцелярскими ножами и захватили самолеты все изменилось. Проверка в аэропортах стала намного более тщательной, а в кабине ставилась бронированная дверь, которая должна была быть заперта на протяжении всего полета.
И я все же пришел к выводу, что глупо отказываться от мечты из-за страха того, что самолет захватят террористы, убьют тебя канцелярским ножом и направят его в здание.
Анна после одиннадцатого сентября возненавидела мое желание стать пилотом. Сначала она говорила, что это всего лишь детские мечты, но потом, осознав, что я настроен серьезно, пыталась меня всячески переубедить.
Сейчас я понимаю из-за чего все это, она потеряла любимого человека одиннадцатого сентября, для Анны это была больная тема, но тогда, в детстве, я не мог понять в чем дело и думал, что она просто меня ненавидит. Впрочем, так и было.
Чисто случайно, я сам удивился, мой взгляд упал на имя и фамилию одного человека на черном мраморе.
Николас Брайт.
Я провел пальцами по буквам, понимая, что это тот самый Ник, которого любила Анна. Она упоминала его фамилию в дневнике лишь раз, но я запомнил ее. Николас Брайт.
Почему-то Анна не написала о нем ничего, кроме того, что любила его. Она не писала, сколько Нику лет, чем он увлекается, какой он человек. Не сказать, что я проникся симпатией к нему, скорее мне было просто все равно. И все же, из-за Ника моя жизнь была ужасна. Ведь из-за него Анна не любила меня, из-за него постоянно сожалела о лучшей жизни, но, если бы не он, я бы мог вообще не появиться.
Впрочем, не такой уж и плохой расклад, если задуматься.
Фактически Николас Брайт был виноват во всех моих бедах, но обвинять его в этом было крайне глупо.
Я последний раз посмотрел на его имя на черном мраморе и пошел дальше. Можно было бы еще поискать Криса, того человека, которого любил Джеймс, но я не знал его фамилии, к тому же в этом вообще не было смысла.
Еще немного прогулявшись, я понял, что пора уходить, все равно, здесь нечего делать. Напоследок я окинул мемориал взглядом, а потом посмотрел на Башню Свободы.
Новое здание Всемирного Торгового Центра возвышалось над ним, как напоминание о том, что Америка не повержена.
***
Когда я вернулся в квартиру, первым делом включил телевизор. И, знаете, я понял, что все же люблю Джеймса.
Никогда не забуду тот день, это было четвертое мая. С самого утра я ходил к мемориалу одиннадцатого сентября. Тогда я еще подумал, что в наше время захватить самолет невозможно, а потом вернулся домой, включил телевизор, и убедился в обратном.
Почему-то я был уверен, что ничего хуже той авиакатастрофы, когда загорелся двигатель со мной не произойдет и я не ошибся. Со мной действительно не произошло ничего хуже нее, но могло произойти. Произошло, если бы не решил прогулять работу под предлогом болезни. Хотя, может, если бы я не решил сделать это, ничего бы вообще не произошло. Вроде, это называется «эффект бабочки».
Что произошло?
Тот рейс, которым я сегодня должен был лететь, 237, из Нью-Йорка в Солт-Лейк-Сити, захватили террористы. Да, знаю, звучит странно, я тоже сначала не поверил, но так сообщили по новостям.
Это был две тысячи семнадцатый год и безопасность авиаперевозок, кажется достигла наивысшего уровня. Как в это время можно было захватить самолете? Это же не шестидесятые или семидесятые, когда в самолет спокойно можно было пронести все, что угодно. В конце концов, с момента одиннадцатого сентября прошло шестнадцать лет и люди сделали все возможное, чтобы летать было максимально безопасно.
Но, все меры предосторожности не помогли, и террористы все равно смогли захватить самолет, на котором я должен был лететь.
Однако, думаю, стоит начать с самого начала.
Я вернулся домой и включил телевизор. Вообще, я намеревался позавтракать, но то, что я увидел начисто отбило эту идею.
Это был канал NBC, почему-то я всегда смотрю именно его. Там должна была идти одна из утренних передач, столь любимых домохозяйками, но ее трансляцию прервали срочные новости.
На экране появилась симпатичная телеведущая, которая с серьезным выражением лица сообщила о том, что самолет Американ Эйрлайнс, следующий по маршруту Нью-Йорк Солт-Лейк-Сити, был захвачен террористами. Злоумышленники хотели получить доступ к управлению, однако их успешно обезвредили члены экипажа. Теперь самолет направляется обратно в аэропорт вылета. Есть пострадавшие. Террористы убили стюардессу — Лоррейн Салливан, в надежде получить доступ к кабине самолета. В скором времени самолет вернется в международный аэропорт имени Джона Кеннеди в Нью-Йорке и всем пострадавшим будет оказана срочная помощь.
На этом выпуск срочных новостей закончился и продолжилась трансляция шоу для домохозяек. Я выключил телевизор.
Конечно, я понял, что речь идет про тот самолет, на котором я должен был лететь, но, признаюсь честно, не сразу. Первую минуту, если не больше я думал о том, как такое вообще могло произойти в двадцать первом веке. А потом до меня наконец дошло что к чему.
И знаете, мне стало смешно. Не знаю почему, просто вся эта ситуация была комично нелепой. Никогда бы не подумал, что террористы еще хоть раз попытаются захватить самолет. В это даже не верилось, серьезно, на что они рассчитывали, когда шли на это? Что им удастся заполучить самолет и сделать с ним то, что они хотят? Это же так глупо.
А еще я задался вопросом, кем были эти самые террористы. При упоминании террористов, почти все представляют ненормальных мусульман в хиджабах и поясах Шахида, но фактически террористы не обязательно должны быть мусульманами. Однако в последнее время термин «террорист» закрепился за представителями мусульманской конфессии.
Вообще, все равно, кто они были по национальности и какую религию исповедовали, важно было лишь то, что эти люди попытались захватить самолет и убили ни в чем не повинную девушку.
Они убили Лору.
Именно после того, как до меня дошло это, я осознал, что к чему. Это был именно тот самолет, на котором на должен был лететь! Весь экипаж, с которым я летаю был там. Джеймс был там!
И вот теперь мне стало страшно.
Это ведь не шутки, какой бы нелепой не казалась ситуация. Это же на самом деле очень страшно. Захват самолета, наверное, это ненамного хуже, чем отказ обоих двигателей. Люди, захватившие самолет, они ведь могут сделать, все, что угодно.
Например, они убили Лору.
Почему-то я не до конца верил в это. Еще вчера с ней все было в порядке. Эта девушка, конечно, сильно меня раздражала, но она не заслуживала смерти. Лора ведь была такой молодой, не больше двадцати, наверное, и теперь она мертва. В это не верилось.
Как захватчики смогли убить ее? Ведь теперь невозможно пронести на борт даже жалкое подобие того, что можно было бы назвать оружием. Даже металлическую пилку для ногтей нельзя брать, как тогда они смогли убить ее?
Но, с другой стороны, чтобы убить человека можно вообще не использовать оружие. Можно задушить, например, или сломать пластиковую вилку пополам, а потом воткнуть в сонную артерию. Способов убить человека на борту самолета очень много, если задуматься. И как бы службы безопасности не старались избежать этого можно только лишь привязав пассажиров к креслам на время полета и одев на них наручники, но это вообще не вариант.
В выпуске срочных новостей сообщалось только о том, что Лору убили, но как террористы это сделали не сообщалось, поэтому мне оставалось только гадать. Зато в этом выпуске сообщили, что их удалось обезвредить и о том, каким образом тоже ничего не сказали.
Да, сложившаяся ситуация, казалась страшной, но в то же время ужасно нелепой, уж не знаю, почему мне так казалось.
О Джеймсе я почему-то не думал. Он ведь тоже был в том самолете, если быть точнее он был капитаном того самолета и судьба всех пассажиров и членов экипажа во многом зависела от него. Конечно, еще был второй пилот, на месте которого, должен был быть я, надеюсь, он был если не хорошим, то по крайней мере нормальным, хотя бы не таким, как я.
Знаю, думать так, быть может, не очень хорошо, но я был рад тому, что нахожусь в своей квартире, а не в том самолете. На мою долю и так выпало слишком много дерьма и самолет, с террористами на борту, это явно не то место, где я хотел бы оказаться. Да, Джеймсу, наверное, не сильно лучше, но, уверен — он справиться.
Я переживал за него совсем немного, может даже вообще не переживал, не знаю почему. Просто мне казалось, что все закончится хорошо.
И я был прав — все закончилось хорошо.
Однако не так быстро.
Прошло где-то пять минут с момента выпуска новостей. Я просто сидел и смотрел в черный экран телевизора, размышляя обо всем. А потом, когда все мысли закончились, я сверлил взглядом свое расплывчатое отражение в экране.
Нужно было что-то делать, хотя может и нет. На самом деле, я не мог ничего сделать. Мне не хотелось думать о том, что будет дальше и вариант просто продолжать сидеть на одном месте и смотреть в экран казался вполне приемлемым, но Мери Винстон думала иначе.
Я был искренне удивлен ее звонку. Даже думал не снимать трубку, но потом все же ответил.
— Ты… ты видел это? — спросила она, дрожащим голосом, возможно, она даже плакала.
— Да, — вздохнул я.
В тот момент я как-то не удосужился подумать откуда Мери вообще узнала, что я не пошел на работу.
— Боже, ты в порядке?
— Да, — ответил я.
— Что?!
Кажется Мери разозлилась, но ее можно было понять, я сам не ожидал от себя такой реакции, но я действительно был в порядке. По крайней мере я не паниковал.
— Знаешь, я… Ты должен приехать в восьмой терминал аэропорта Кеннеди, —сказала Мери.
Я не совсем понял, зачем мне это нужно было делать. Ехать в аэропорт, зачем? К тому же, я вроде как болею, поэтому там лучше вообще не появляться.
Мери на мои недовольства сказала следующее:
— Ты все равно работу просто так прогуливаешь работу, поэтому приезжай!
Кажется, она злилась, но почему-то ее слова подействовали на меня, и я поехал в аэропорт. Я бы мог запросто отказать Мери, но нет. Эта девушка вызывала у меня некое уважение я не мог просто послать ее, как любую другую девушку, с которой когда-либо общался. Например, как Лору.
Джеймс говорил, что она шлюха, падкая на деньги. Возможно, с ним она и была такой, но мне понадобился примерно час, проведенный с ней в кафе, чтобы понять, что это не так. Мери была умной девушкой и, честно, если бы не она, все могло сложиться совсем иначе.
Я не хотел ей отказывать, поэтому сделал так, как она просила.
Стараясь не думать ни о чем, я надел более-менее приличную одежду и собрался было уходить, но кое-что заставило меня задержаться в квартире на пару минут.
Возле мусорного ведра в прихожей лежала однодолларовая купюра, на которой был написан номер Лоры, а на лице Джорджа Вашингтона нарисовано сердечко. Я поднял бумажку с пола и пристально посмотрел на нее. Сначала, когда Лора только дала мне ее, я думал, что что было бы неплохо избавиться от нее в магазине, а потом, когда Лора бросила мне ее в лицо и ушла, я отправил доллар в мусорку, до которой он так и не долетел. Теперь я смотрел на купюру и мне было безумно грустно. Я поступил с Лорой так ужасно и, быть может, она заслужила такого отношения, но…
Знаете, если позвонить на номер, написанный на бумажке, никто не ответит, никогда. Потому что Лоры больше нет, она мертва.
Я отнес бумажку в спальню и спрятал в верхнюю полку прикроватной тумбочки. Теперь мне не хотелось избавиться от купюры, наоборот, я должен был сохранить ее. У меня просто не было права выбрасывать бумажку, я должен был сохранить ее навсегда, как напоминание о Лоре. И я действительно так сделал.
Спрятав бумажку, я вышел из дома и направился в сторону метро, на такси ехать не хотелось. Я пытался не думать о Джеймсе, о захваченном самолете, но мысли об этом сами лезли в голову.
========== 13 ==========
После одиннадцатого сентября две тысячи первого года моя жизнь закончилась. Раньше я жила хотя бы надеждой. Я думала, что ее давно уже нет, но все это время надежда, что я вновь увижу Ника жила во мне.
И эта надежда умерла вместе с ним.
Полгода, когда я общалась с ним и с Эллен стали лучшими в моей жизни, после тех далеких летних каникул в Калифорнии. Но времени было так мало.
Я не знала, как жить дальше, после смерти Ника, я надеялась, что хотя бы Эллен будет со мной, но она улетела в неизвестном направлении. Жизнь утратила всякий смысл.
Я просто продолжала свое бессмысленное существования, больше не надеясь обрести счастье вновь и все время сожалея об упущенном.
Мне было так плохо, но я хотя бы признала, что сама была виновата во всем. Я бы могла изменить свою жизнь, даже без Ника, я бы могла сама отправиться в кругосветное путешествие, познакомиться с новыми интересными людьми, вновь полюбить. Вместо этого я выбрала всю жизнь работать в кафе и жить с мужчиной, который мне изменяет, растить нежеланного ребенка.
Почему я осознала это так поздно? Теперь я уже никогда ничто не изменю, я слишком стара. Мне уже почти шестьдесят, это так много, а кажется совсем недавно мне было только шестнадцать, я была молодой и красивой.
Шли годы, а для меня ничего не менялось.
Как-то раз я попыталась найти Эллен, навести о ней хоть какие-нибудь справки, но все было тщетно. Она могла улететь куда угодно и у меня не было шансов ее найти.
Со смерти Ника прошло десять лет. Лишь спустя этот срок моя жизнь изменилась. Я уже даже не знаю в лучшую или худшую сторону.
Джон умер в две тысячи одиннадцатом году. У него был инфаркт, я позвонила в 911, но машина скорой не успела приехать.
Это событие будто поставило точку в моей жизни. Я не плакала, только грустила немного. Мне было жаль Джона, ведь с этим человеком я провела почти всю жизнь, но уже давно не любила его.
Теперь у меня остался только Эван, но это нисколько меня не утешало.
Впрочем, даже он, в скором времени бросил меня. Джон написал завещание, еще давно, но никому не разглашал его. Он оставил квартиру и все деньги своему сыну, мне не досталось ни копейки.
Закончив школу, Эван поехал учиться во Флориду на пилота. Он с детства хотел быть летчиком, но я всегда думала, что это лишь мечты. Однако он осуществил их, когда появилась деньги.
Вообще сначала я не хотела, чтобы Эван был пилотом. После одиннадцатого сентября я начала ненавидеть самолеты и все, что с ними связано. Потом, я правда поняла, что мне все равно. Если он хочет рисковать своей жизнью — пускай, мне все равно.
Но когда он уехал, я осталась совсем одна. Я просыпалась в одиночестве и засыпала. Я приходила с работы домой, а меня там никто не ждал.
Мне ничего не было интересно, я перестала смотреть телевизор, перестала покупать газеты. Я просыпалась, шла на работу, возвращалась домой и ложилась спать и так постоянно. Я ни с кем не общалась, у меня просто не было друзей. Даже та соседка, с которой мне удалось наладить отношения переехала в Алабаму.
Я попыталась наладить отношения с Эваном, но ему это было не надо. Я прекрасно понимаю его и не смею что-либо требовать. Я была ужасной матерью. Пускай Эван и не был моим ребенком, я не должна была так поступать по отношению к нему.
Это стало последней каплей. Я просто не могла больше продолжать это бессмысленное существование.
На Рождество я пошла на станцию метро Рокфеллер Центр и прыгнула на рельсы.
Никогда в своей жизни я не задумывалась о самоубийстве, даже когда уже сидела на рельсах, я не думала, что совершаю суицид. Это было всего лишь избавление от этого бессмысленного кошмара, который давно перестал быть жизнью.
Но я не умерла. Меня спасли. Какой-то мужчина помог мне подняться на перрон, потом меня забрали работники станции. Потом меня забрала полиция, потом отвезли в больницу.
Когда все это происходило, мне было все равно. Разве что я сожалела о том, что все еще жива.
Меня признали невменяемой, что у меня склонность к суициду, что мне нужно срочно пройти курс лечения, а мне было все равно, больше меня ни что не заботило. Все люди, которых я любила либо исчезли, либо мертвы, а разве есть смысл жить, если больше некого любить?
Я попала в клинику. Там было плохо, но не хуже, чем в той квартире на Манхеттене. Бирюзовые стены и запах лекарств немного угнетали, но я привыкла.
Спустя пару недель меня готовы были выписать, но с учетом того, что нужен постоянный присмотр. Меня могли и оставить, если кто-нибудь из моих ближайших родственников подпишет все необходимые бумаги.
Так уж сложилось, что моим ближайшим и единственным родственником был Эван. Конечно, он подписал все эти бумаги.
Помню, мы сидели в кабинете, я, главный врач и Эван. Врач рассказывал о том, как мне здесь будет хорошо, только нужно расписаться на паре листов и перечислять клинике определенную сумму денег раз в месяц.
Эван посмотрел на меня и в его взгляде не было ничего, кроме презрения. Потом он взял ручку, лежащую на столе, и поставил свою подпись на документах.
А я в тот момент смотрела на него и подумала о том, что он красивый. У Эвана были очень светлые волосы, но темные брови, прямо как у Джона, а еще у него были красивые глаза, серые, наверное, такие были у его матери.
Но он был абсолютно чужим мне человеком и это только моя вина.
========== Глава 18 ==========
Мери встретила меня прямо на входе в терминал Американ Эйрлайнс. Тушь была размазана по лицу, глаза красные, девушка выглядела, мягко говоря, не очень.
— Я рада, что ты приехал, — через силу улыбнулась она.
Я лишь пожал плечами, совершенно не зная, что делать дальше. Ее потрепанный вид заставил меня задуматься над тем, что произошло что-то ужасное. Да, захват самолета, это страшно, но Мери выглядела так, будто только что потеряла что-то очень дорогое для нее. Впрочем, она боялась потерять Джеймса.
— Пошли посидим, — сказала она.
Я молча проследовал за ней. Оказавшись на креслах в зоне ожидания, я решился задать ей один из наиболее волнующих меня вопросов:
— Зачем ты попросила меня приехать сюда?
— Я… я не знаю, — честно призналась Мери, — Хотя нет, я знаю. Я хочу, чтобы ты ответил на один вопрос. Я задавала его вчера, но, кажется, у тебя было время подумать.
— Что за вопрос? — спросил я.
— Ты знаешь, — вздохнула Мери.
Я правда знал, что она хочет спросить, но вряд ли был готов ответить. Однако события, произошедшие сегодня дали мне понять, что скорее да, чем нет.
— Так ты готов ответить?
Я утвердительно кивнул головой.
— Ты любишь Джеймса? Только не ври.
— Да, — ответил я.
Я не знаю, было ли это правдой на сто процентов, как показало время — нет, но в тот момент я любил его по-настоящему. Когда Джеймс сидел за штурвалом самолета, который пытались захватить террористы, а я был с Мери в терминале Американ Эйрлайнс, я любил его.
Возможно, я просто боялся его потерять. Ведь он мог умереть в тот день. Благодаря Джеймсу, я понял, что такое быть счастливым, он научил меня чувствовать что-то кроме грусти и разочарования. С ним мне было хорошо, и я хотел, чтобы так было дальше. Я хотел быть с ним и плевать на все. Даже если я не люблю Джеймса, я хочу, чтобы он был рядом, пускай это эгоистично. Я просто хочу быть счастливым и разве что-то еще имеет значение?
Мери немного помедлила, а потом сказала:
— Знаешь, наверное, теперь уже все равно врешь ты или нет.
— Почему? — спросил я.
— Потому что… Боже, потому что все это может закончиться чем угодно! Пока этот самолет не приземлился, пока эти террористы не схвачены, пока ничего не известно, произойти может все, что угодно.
Глаза Мери наполнились слезами, но она из-за всех сил старалась не заплакать.
Мне вдруг тоже стало страшно, она была права, произойти могло все, что угодно. Я мог потерять Джеймса, и эта мысль сильно пугала. Это ведь так больно, терять того, кто тебе нужен, а я очень не люблю боль. Что если это конец? Что если я больше никогда не увижу Джеймса, не поговорю с ним, у меня больше не будет возможности крепко его обнять. От осознания этого сердце начинало биться чаще, руки потели. Было страшно.
Мери все же не выдержала и заплакала. Слезы катились по ее щекам, а я стоял и не знал, что делать. Девушка пыталась успокоиться, но у нее это получалось плохо.
— Обними меня, — сдавленно, сквозь слезы, попросила Мери.
Я осторожно прижал ее к себе, не в силах отказать в выполнении этой просьбы. Мери прижалась ко мне, крепко вцепившись пальцами в рубашку и, кажется, немного успокоилась.
— Спасибо, — прошептала она, положив голову мне на плечо. — Знаешь, я ведь так люблю Джеймса, больше него я люблю только родителей и своего ребенка, — сказала она.
— Если любишь его, то почему ты не хочешь быть с ним? — спросил я.
— Не хочу? Издеваешься?! Я хочу этого больше всего на свете, но Джеймс не любит меня и едва ли я имею право винить его в этом. Однако я желаю Джеймсу счастья и готова отпустить его… если с нив все будет в порядке, конечно.
Мери сдавленно всхлипнула, крепче прижимаясь ко мне, я провел рукой по ее волосам.
-И, я хочу, чтобы рядом с Джеймсом был достойный его человек. Понимаю, это же так глупо, ведь Джеймс сам волен выбирать, как распоряжаться своей жизнью. Знаешь, я не хочу тебе врать, к тому же я это уже говорила, но он достоин намного большего, чем ты. Ты вроде неплохой, но далеко не то, что ему нужно. Лично я бы не стала с тобой встречаться, честно.
Мне не было обидно от ее слов, вообще, только теперь я не был с ними согласен.
-Но он ведь любит меня, — сказал я.
— Да, — согласилась Мери, а потом неожиданно добавила, — Возможно. Любовь и жалость чем-то внешне похожи, но на деле это совсем разные чувства.
— Считаешь, что Джеймс жалеет меня? — спросил я.
— Нет, наверное, он ведь любит тебя, но эта любовь из жалости, — вздохнула Мери.
— Разве это имеет значение? — спросил я.
— Нет. Вообще, все, что что я говорю полный бред. Если эти отношения сделают вас счастливыми, пускай, какая разница с чего все началось, правда ведь?
— Да, — согласился я.
Больше Мери ничего не сказала. Спустя где-то минуту я осторожно спросил:
— Может отпустишь меня?
Мери, опомнившись, извинилась и отошла на пару шагов, смущенно опустив глаза.
— Постарайся немного успокоиться, — сказал я. — Знаю, эта фраза ужасно бесит, но все будет хорошо.
— Да уж, — вздохнула Мери, — Она очень сильно бесит, но ты прав, мне пора взять себя в руки. Знаешь, что я сейчас схожу в туалет и приведу себя в порядок, а ты подождешь меня здесь. Потом мы пойдем в Старбакс, возьмем кофе и будем ждать новостей, — сказала Мери, поправив волосы.
Я утвердительно кивнул, и она направилась в сторону уборной. От нечего делать, я стал рассматривать людей в зоне ожидания. Мое внимание привлекли двое пожилых людей, мужчина и женщина, они сидели на сидениях, стоящих прямо напротив меня, так что что я мог слышать, о чем они говорили. Женщина спросила у мужчины:
— Почему ты не купил цветы?
— Зачем они? Главное, чтобы с ней все было в порядке, обойдемся и без цветов.
Женщина окинула мужчину недовольным взглядом.
— Я же говорила ей, не лететь туда, а она меня не послушала, поэтому так все вышло, а теперь кто вообще знаешь, что с ней будет. Господи, помоги моей дочери — вздохнула Женщина.
Они ждали свою дочь, летевшую рейсом 237.
На самом деле, все уже должно было закончиться. Если учесть, что о захвате самолета стало известно несколько часов назад и примерно в это же время он развернулся и полетел обратно в аэропорт Кеннеди, то уже давно должен был быть на земле и в скором времени должна была появиться хоть какая-то информация.
Я вытащил телефон из кармана и попытался найти в интернете что-нибудь на этот счет, но ничего, кроме уже известной информации там не было, оставалось только ждать.
На самом деле нужно было радоваться, что террористы не взорвали самолет и, что он не разбился где-нибудь. А если учесть, что он уже на земле, надежда, что все обойдется возрастала, почему-то я был уверен почти на сто процентов, что все будет в порядке.
Мери вернулась минут через пять и, надо отдать ей должное, выглядела значительно лучше.
— Ну что, пошли? — спросила она.
— Да.
Мы взяли кофе и сели за свободный столик. Мери настояла именно на нем, потому что отсюда был виден телевизор, по которому транслировали новости. Правда я со своего места видел только электронное табло.
— Я хотела у тебя кое-что спросить, только честно ответь, — попросила Мери.
— Я вроде на все твои вопросы отвечаю честно, — пожал плечами я.
— Да? Извини, не знаю зачем я постоянно повторяю это, просто очень не люблю, когда мне врут, особенно насчет чего-то важное, но этот вопрос совсем неважный, даже глупый и бестолковый, мне просто интересно.
— И что за вопрос?
— Почему ты не послал меня куда подальше еще вчера? Что мешало тебе это сделать, я бы, на твоем месте точно бы так сделала. Я ведь лезу в твою личную жизнь, ставлю тебе какие-то условия и чего-то требую. Зачем ты меня терпишь?
Я усмехнулся, никак не ожидая от Мери подобного вопроса.
— Не знаю, я даже ни разу не задумывался над тем, чтобы послать тебя. Не стану отрицать, что ты лезешь в мою жизнь, но не то, чтобы я против. Скорее наоборот, я рад, что могу с кем-то поговорить об этом.
— Правда? — удивилась Мери, на ее лице застыло изумление.
— Да, знаешь, у меня никогда не было друзей, по крайней мере тех, кому я могу доверять. А тебе, как ни странно, я могу доверять, ты понимаешь меня, а еще всегда говоришь правду, даже если она не сильно приятная, — сказал я, немного улыбнувшись.
— Хочешь сказать я твой друг? Никогда бы не подумала, но я не против быть твоим другом. Ты, конечно, немного бесишь, но в целом, ты хороший человек, Эван.
Она улыбнулась, а потом спросила:
— Но ты ведь совсем ничего обо мне не знаешь, кроме того, что я бывшая Джеймса.
— Да, и что?
— Действительно, ничего, — усмехнулась она.
Периодически Мери поглядывала на экран телевизора, а еще она накручивала волосы на палец, явно нервничая. Мне совсем не нравилась эта напряженная атмосфера, мы вроде как пытались не думать о самолете и о Джеймса, ведь от нас ничего не зависело, но получалось с трудом. И все же мы старались.
— Откуда ты узнала, что я не пошел на работу сегодня? — спросил я.
— От Джеймса. Я позвонила ему сегодня, просто было интересно, как он и разговаривал ли он с тобой. Он сказал, что нет и, что ты вообще не пошел сегодня на работу и он летит с каким-то другим вторым пилотом.
Мери на мгновение замялась, а потом сказала:
— Ты ведь должен был быть там, вместе с Джеймсом.
Но то, что бы она злилась, но была не довольна.
— Я же не мог знать, что так будет, к тому же ты сама сказала, что я должен подумать и…
— Не оправдывайся, — перебила меня Мери, — Ты не в чем не виноват, ты же не мог знать, что так будет.
— Ты говорила, что не любишь, когда тебе врут, а еще что ты не против быть моим другом, поэтому я хочу сказать тебе кое-что. Не знаю зачем, просто хочется, но я безумно рад тому, что не пошел сегодня на работу.
— Думаешь я стану тебя винить за это или презирать? — усмехнулась Мери.
— По крайней мере ты должна быть недовольна.
Мери нахмурилась, а потом сказала:
— Нет, ты, конечно, должен был быть в том самолете, но я рада, что ты не там. Подумай логически, Джеймс любит тебя и боится за тебя, так что, если бы ты был там, для него это была бы только лишняя головная боль. А еще, я, конечно, в этом не сильно смыслю, но не думаю, что спустя месяц работы ты не обрел много важных навыков, необходимых в подобных ситуациях. Вообще, надеюсь, что с Джеймсом летит кто-то более серьезный, чем ты, хотя я и не берусь судить твои профессиональные навыки.
Я не задумывался над этим, действительно будь я там, для Джеймса это была бы лишняя забота. Да, возможно мы бы поцеловались и пообещали любить друга вечно, на случай ели не выживем. Это было бы очень романтично, а еще за это могли отстранить от полетов, если, конечно, узнали бы.
— Я бы тоже не хотела оказаться в том самолете, — сказала Мери.
— Даже если бы ты там и оказалась, от тебя было бы еще меньше смысла, чем от меня, — усмехнулся я.
— Да, но даже если бы я была пилотом, то все равно не хотела бы, — пожала плечами Мери.
— А чем ты вообще занимаешься? — спросил я, мне правда было интересно. Джеймс говорил, что Мери нигде не работала, но она ведь должна была делать хоть что-нибудь.
— По образованию я дизайнер, но последние пару месяцев не работаю, а еще я люблю шить, еще с детства мечтала открыть собственное ателье, но как-то не сложилось, — сказала она. — Можно спросить? Наверное, тебе задавали этот вопрос много раз, но мне интересно. Почему ты решил стать пилотом?
Почему-то я подозревал, что она спросит об этом. Все люди, с которыми я был знаком хоть немного спрашивали у об этом так же часто, как про то, натуральный ли у меня цвет волос.
— Мечта детства, — ответил я.
— Я не удивлена. Правда ты все равно не похож на человека, который выбрал бы такую ответственную и опасную профессию, — сказала Мери и с ней сложно было поспорить.
Мери вновь посмотрела на телевизор, потом достала из сумочки телефон и устремила взгляд в экран. Ее брови были сведены к переносице, она напряженно думала о чем-то.
— Ну что? — спросил я. — До сих пор нет никакой информации?
Мери отрицательно помотала головой и швырнула телефон на стол.
— Боже, я хочу, чтобы было известно хоть что-нибудь, — сказала она, закрыв лицо руками.
Ожидать чего-то плохого, это еще хуже, чем узнать, что это плохое произошло. Неопределенность пугает больше всего, ведь когда ты знаешь, что случилось в итоге, все равно уже ничего нельзя изменить и остается лишь смириться, но, когда исход неизвестен и существует несколько вариантов развития событий — страшнее всего.
Я откинул челку со лба и посмотрел на Мери, она сидела, подперев голову рукой и смотрела куда-то мимо меня.
— Я хотела не думать о Джеймсе, но у меня ничего не выходит, — призналась она. — Я боюсь за него, я боюсь, что больше никогда его не увижу. Знаешь, я теперь вспоминаю, как хорошо все было с самого начала, когда мы только познакомились. Это было четыре года назад, весной, в этом самом терминале аэропорта Кеннеди. Я просто подошла к нему и познакомилась, когда он стоял в очереди за кофе. Джеймс сразу привлек мое внимание, он выглядел серьезно, ему очень шла форма и он просто был красивым. И я ему понравилась, по крайней мере мне так показалось, мы начали общаться, потом между нами завязались отношения. Я полюбила этого человека всем сердцем, но, к сожалению, он не испытывал тех же чувство по отношению ко мне. Джеймс никогда не говорил, что любит меня, что я красивая. Между нами, все было нормально, мы даже слетали вместе в Европу, но он не любил меня. Я бы могла просто уйти, но что-то мне не позволяло это сделать и все же такая попытка была. Я особо не обижалась на то, что Джеймс считал меня глупой или меркантильной, но он мне изменял и это задевало. И все же я терпела. Правда, однажды, я узнала, что он изменяет мне с… мужчинами и от этого стало противно что ли. Нет, я нормально отношусь к геям, но, когда человек, которого ты любишь спит с мужчинами, а потом с тобой, это неприятно. Смешно, возможно, но спустя время я просто закрыла на это глаза.
Мери резко замолчала, отводя взгляд в сторону.
— Джеймс поступал по отношению к тебе ужасно, неужели ты действительно любишь его, после всего этого? — спросил я.
— Да, очень сильно люблю. И еще, я сказала все это не для того, чтобы ты разочаровался в нем, совсем нет. Я даже больше скажу, с тобой он никогда так не поступит, будь уверен, — вздохнула Мери.
— Почему? — спросил я.
Вполне возможно, что в этот момент я впервые по-настоящему задумался, как все может сложиться, ели все будет в порядке. Неужели мы будем жить вместе, просыпаться каждое утро в одной постели, готовить завтрак, иногда мы будем ссориться, потому что без этого никак. Не то чтобы я был против, но все это казалось таким странным и нереалистичным.
— Потому что он любит тебя, — ответила Мери.
Я лишь глубоко вздохнул. На самом деле слышать о том, что Джеймс любит меня от его девушки было приятно. А еще Джеймс был единственным человеком, который меня когда-либо любил.
Посмотрев куда-то вдаль, я сказал:
— Я… я тоже люблю его.
***
Все закончилось хорошо. Джеймсу и второму пилоты, как выяснилось позже, тридцатилетнему Мартину Голдену, удалось без проблем посадить самолет. Террористы были схвачены.
Кстати, о них. Они не имели никакого отношения исламским туристическим группировка. Я вообще не поверил в то, что эти люди могли попытаться угнать самолет, а тем более, кого-нибудь убить, когда увидел их фотографии.
Это было два парня, старше меня всего на пару лет, родные братья, Дин и Билл Райт. Им дали несколько пожизненных сроков, а мотивы толком не были выяснены. Они ничего не сказали, предпочли хранить молчание, все равно ничто бы не смягчило их приговор. Во всей этой истории было что-то очень подозрительное и, видно, мы никогда не узнаем правду.
А моя догадка про сломанную вилку и сонную артерию, оказалась почти верна, Дин Райт, убил Лору именно таким способом, только вместо вилки использовал шариковую ручку. Наверное, это ужасная смерть, но хотя бы быстро.
Представляю, что испытали пассажиры, видя все это. А Джеймс, все же принял решение не впускать их в кабину. Вообще, по правилам, экипаж должен подчиняться захватчикам, если есть угроза для пассажиров. Никогда не понимал этого, ведь если сделать все, что говорят террористы, может стать еще хуже, правда, с другой стороны, ситуация может улучшиться (для пассажиров). Все слишком неоднозначно, именно поэтому действия Джеймса были признаны вполне уместными.
Стюарды, Сэм и Виктор, каким-то образом заперли одного из захватчиков в туалете, двое пассажиров держали дверь. Они схватили второго и Джун пришлось ударить его огнетушителем по голове, чтобы он потерял сознание, со вторым пришлось проделать то же самое. Остаток полета они провели запертыми в кабинках туалета.
На словах это все выглядит крайне нелепо, но должно быть тогда, на борту самолета, казалось совсем иначе. В любом случае, проводники огромные молодцы и, если бы не они, все могло бы сложиться совсем по-другому.
В итоге Дин Райт и Билл Райт были схвачены, как только самолет приземлился. Кажется, я уже говорил, что им дали несколько пожизненных, а на вопрос, зачем им понадобилось захватывать самолет, так и не дали внятных ответов. Было известно только то, что они хотели заставить пилотов посадить его на каком-то аэродроме в Аризоне, но зачем им это было нужно, никто так и не узнал.
Когда стало известно, что все закончилось и, кроме Лоры, никто не пострадал, Мери заплакала от радости. Она улыбалась и в то же время по ее щекам текли слезы.
Потом мы обнялись, и она сказала:
— Знаешь, Эван, плевать на все, вы с Джеймсом должны быть счастливы, ведь эта жизнь может оборваться в любую секунду.
========== 14 ==========
Жизнь в клинике была скучной и однообразной. Впрочем, как и жизнь в любом другом месте, для меня. Разве что здесь, мне не нужно было зарабатывать деньги, содержать квартиру, все заботы исчезли.
Сначала я просто сидела в своей палате с противно-бирюзовыми стенами, ничего не делая, только иногда подходила к окну и наблюдая за людьми во дворе. Меня врачи тоже заставляли ходить на прогулки, но я их не любила, потому что в своей палате чувствовала себя намного комфортнее.
Со мной пытались познакомиться какие-то старушки, живущие в соседних палатах. Я не хотела с ними общаться, а еще я думала, что они очень старые, хотя сама была такой.
Шел две тысячи двенадцатый год и мне было шестьдесят пять лет. Жизнь пролетела так быстро и незаметно, кажется совсем недавно был шестьдесят третий год, мне было шестнадцать, но с того момента прошло уже сорок девять лет, почти пятьдесят. Даже страшно представит, но это половина века, так много.
В госпитале я словно ждала своей смерти. Мыслей о самоубийстве больше не возникало, пускай я все равно не хотела жить. Проводя все время в палате, я мучалась от скуки.
Один раз санитарка, прелестная молодая девушка по имени Роуз, предложила мне сходить в библиотеку и поискать там себе какие-нибудь книги, чтобы было не так скучно коротать время.
Я никогда особо не любила читать, но последовала ее совету. В клинике была большая библиотека, где можно было найти любые книги. Особой популярностью пользовались романы и детективы, однако меня они не интересовали. Я нашла пару книг о путешествиях и взяла их. Одна мне особенно понравилась, это была почти новая толстая книга, называющаяся «Лучшие места планеты», в ней были страницы с глянцевыми цветными фотографиями самых разных уголков земного шара.
Библиотекарь, женщина средних лет, удивилась моему выбору, сказав, что эти книги почти никто не брал до меня.
Я хотела было уйти, но заметила кое-что интересное. В библиотеке была секция, носившая название «Хобби и развлечения», там можно было найти шахматы, домино и прочее настольные игры, но мое внимание привлекло кое-что другое. На самой нижней полке секции лежал альбом, кисточки и гуашевые краски. Я никогда в жизни не рисовала, разве что в начальной школе, но мне очень захотелось их взять.
Когда я вернулась в палату, первым делом посмотрела книгу «Лучшие места планеты». Самая первая глава была про Францию, я прочитала ее полностью. Там говорилось немного об истории страны, о ее культуре, людях, кухне, достопримечательностях. А в самом конце были фотографии. Всего восемь штук, по четыре на каждом из двух листов. Больше всего мне понравилась последняя фотография. Там был Париж, Эйфелева башня на закате.
Я решила, что могу нарисовать ее, хотя бы попытаться. Вырвав лист из альбома и набрав воды в стаканчик, я открыла краски и начала рисовать, глядя на фотографию. Сперва я совсем не знала с чего начать, но потом все получилось как-то само собой.
Вышло не очень, но мне понравился сам процесс рисования, он меня успокаивал.
Потом, пару дней спустя, я нарисовала набережную Марселя. Прочитав следующую главу, про Индию, я рисовала Тадж-Махал.
Я читала эту книгу и перерисовывала фотографии. Санитарка Роуз, случайно увидевшая мои картины, сказала, что у меня очень хорошо получается. Конечно же, она врала, но для меня это было совсем не важно. Когда я рисовала, я будто чувствовала, что переношусь в то или иное место.
Благодаря книге «Лучшие места планеты» и краскам моя жизнь стала чуть менее скучной и однообразной.
Я никогда не думала, что кто-то придет меня навестить и всегда завидовала соседкам, которых навещали дети, внуки, друзья. Но я была одинока, ко мне некому было прийти.
Эвана я не ждала, он бы все равно не пришел. Теперь он учился во Флориде, у него была своя жизнь и для меня в этой жизни места не было, как в сове время, в моей жизни не было места для него.
Но, однажды, ко мне все же пришел посетитель. Все было так. Роуз заглянула ко мне в палату и спросила:
— Анна, некая Эллен Брайт хочет поговорить с вами, я могу впустить ее?
Я не поверила своим ушам. Неужели, Эллен, жена Ника, улетевшая в неизвестном направлении после его смерти, нашла меня? Конечно же я разрешила впустить ее.
В палату вошла постаревшая Эллен. Ее волосы поседели, на лице были морщины, но ее глаза блестели ярко и жизнерадостно, будто она была совсем молодой.
Эллен рассказала о том, что с ней произошло. Девушка из билетной кассы продала Эллен билет до Ванкувера, но в Канаде она жила недолго. Эллен улетела на Ямайку и провела на берегу моря несколько лет. Потом она побывала в Калифорнии. Эллен сказала, что пускай они с Ником и познакомились там, но в скором времени уехали и больше никогда не были в этом штате, Нику туда не хотелось. Эллен не понимала раньше, из-за чего, но после знакомства со мной все стало на свои места, и она поняла, в чем дело.
С Эллен мы мило пообщались, она сказала, что теперь живет в Нью-Джерси, совсем недалеко от моей клиники и, если я не против, может навещать меня иногда. Конечно же я не была против и Эллен действительно изредка заходила ко мне.
Однажды я попросила у Роуз раздобыть для меня тетрадку и ручку. Я еще толком не знала зачем мне это, но, когда санитарка принесла мне тетрадь в кожаной черной обложке, я сразу поняла, что с этим делать.
Я села за стол и в самом верху первого листа написала «История моей жизни. Анна Браун (Митчелл) 1947-…». Я не знала, когда я умру, поэтому оставила место, чтобы дописать вторую дату.
И я стала писать о своей жизни. Все, как я была счастлива, как я страдала. Я писала это и мне становилось легче, будто груз, который я носила все эти годы наконец свалился с плеч.
Еще я решила украсить свою палату и нарисовать на стенах места, в которые я больше всего хотела бы попасть. Думала, что врачи запретят мне это делать, но они спокойно ко всему отнеслись. Я все еще плохо рисовала, картинки выглядели бледно и криво, но они будто вдохнули жизнь в палату. Теперь вместо бирюзовых больничных стен я смотрела на Лондон, Париж, Рио-Де-Жанейро и многие другие места. Эти рисунки поднимали мне настроение и в тоже время напоминала о том, что я упустила.
К две тысячи семнадцатому году у меня было много проблем со здоровьем, постоянно болело сердце. Мне казалось, что я умру в этом году. Поэтому я написала рядом с годом своего рождения, в верху первой страницы «Истории моей жизни» цифру 2017 и попросила главного врача, мистера Джексона, после моей смерти передать тетрадь Эвану.
Мое здоровье становилось все хуже и хуже, пускай мне было семьдесят, не так уж и много, по современным меркам. Я все время проводила в клинике и понимала, что это конец. Больше в моей жизни ничего не произойдет.
Впереди была только смерть, а позади остались напрасно прожитые годы и горькое осознание того, что я могла все изменить.
Так, в палате клиники, на стенах которой я нарисовала места, в которых хотела бы побывать, заканчивалась моя жизнь.
========== Глава 19 ==========
Все закончилось хорошо.
Я уже давно перестал верить в то, что в моей жизни может произойти что-то хорошее и все же это случилось. Когда я узнал, что самолет благополучно приземлился, а террористы схвачены, я был счастлив.
Это была такое приятное чувство, радость, предвкушение чего-то хорошего, а главное, я перестал думать, что дальше будет все плохо, будущее больше не казалось таким расплывчатым, наоборот. Наверное, это первый раз, когда я был твердо уверен, что все будет в порядке. В моей жизни и так было слишком много плохого, но это все наконец-то закончилось.
Многие говорят, про черные и белые полосы в жизни, это так не работает. Если тебе было плохо, то не значит, что потом станет хорошо, даже если ты все для этого будешь делать. Да, конечно, делать что-то лучше, чем не делать ничего, но не стоит забывать, что невозможно контролировать жизнь, она непредсказуема.
Невозможно предсказать события, не зависящие от тебя. Они, как захват самолета террористами, как одиннадцатое сентября, как смерть любимого человека, их нельзя знать наперед, но они могут изменить жизнь человека.
Если задуматься, то это страшно. Все может испортить то, в чем нет ни капли твоей вины.
И дело в том, что моя жизнь была ужасной, в большей степени, из-за обстоятельств никак от меня не зависящих. Да, теперь я понимаю, что был тогда полным придурком, но скорее это был побочный эффект от всего происходящего. Ведь я не был виноват в том, что Анна ненавидит меня, я не был виноват в том, что шестнадцатого апреля наш самолет чудом не разбился, я не был виноват в смерти Джессики Канингем.
Если бы не это, все могло сложиться и по-другому.
Правда, все было не так плохо, как мне казалось на тот момент. Я ведь устроился в самую крупную американскую авиакомпанию, осуществил свою мечту, познакомился с новыми людьми, в конце концов, я встретил Джеймса, а это стоило многого.
И ведь если бы двигатель не загорелся, если бы я не попытался покончить с собой, ничего бы не было. Все так взаимосвязано, одни события невозможны без других.
Если бы теперь у меня была возможность вернуться в весну две тысячи семнадцатого и все изменить, я бы не поменял ничего. Было ли мне тогда плохо? Да, конечно, но в тоже время я был счастлив.
Один день, четвертое мая стоил всего этого.
Когда мы с Мери сидели в аэропорту и стало известно, что история с захватом самолета закончилась хорошо, как мы обнялись и, как еще несколько часов ждали, пока отпустят экипаж.
Пассажиров отпустили быстро. Было так трогательно наблюдать за тем, как их встречают родственники, друзья, как все счастливы. Это было похоже на концовку какого-нибудь фильма, хорошую концовку, правда я не мог не думать о Лоре. Вчера я поступил просто ужасно, это было грубо и неуважительно. Плохо, наверное, когда ты понимаешь такие вещи, только когда человека уже не вернуть. Если бы Лору не убили, я бы никогда не задумался над тем, что поступил неправильно, я бы презирал ее до тех пор, пока наши пути не разошлись бы.
— Знаешь, террористы убили Лору, стюардессу, — сказал я Мери.
— Да, это грустно, но ведь она пришла к вам совсем недавно, на смену Жанет, — пожала плечами Мери, с улыбкой глядя на счастливых пассажиров.
Я не ожидал, что она так скажет, но, возможно Мери имела в виду, то, что мы с ней не могли быть знакомы достаточно хорошо. Кажется, осознав это, она добавила:
— Это ужасно.
— Откуда ты знаешь Жанет? — спросил я, правда было интересно.
— Ну, если учесть, что она была единственной женщиной из любовников Джеймса, грех такого не знать, — усмехнулась Мери.
Я опустил глаза в пол, Лора никак не выходила у меня из головы.
— Что делать если ты плохой человек? — спросил я. Вопрос был скорее риторическим и я не ожидал, что Мери на него ответит, но она ответила.
— Ничего. Мы все плохие в какой-то степени.
Мери посмотрела мне в глаза и продолжила:
— Знаешь, мне часто казалось, что Джеймс плохой, потому что не воспринимает меня всерьез, потому что изменяет. И он действительно поступал плохо, но потом я вспоминала про Гитлера или Бен Ладена, они ведь тоже были плохими, только в куда большей степени. Человек может оставаться хорошим только первые годы своей жизни, потом он все равно, так или иначе сделает что-то плохое, без этого никак. Хорошо, что ты хотя бы осознаешь, что поступаешь плохо.
Я промолчал. Возможно, в словах Мери был какой-то смысл.
— Ты говорил, что любишь Джеймса, но он тоже плохой человек, быть может, намного хуже тебя. Поверь, я не сильно хочу знать, что произошло между тобой и той девушкой, за что ты винишь себя, просто знай — в этом нет смысла, все равно ее уже ничто не вернуть, — сказала Мери.
— Да, но…
— Ты все равно не изменишь прошлое, — перебила меня Мери.
Я кивнул головой, поражаясь тому, что Джеймс считал Мери глупой, в то время, когда она была самой-лучшей, умной и красивой девушкой, из всех, кого я знал. Возможно, где-то в глубине души она мне понравилась, но я не признавал этого, но не будь у меня Джеймса, я бы захотел быть с ней. Мери была идеальна во всех отношениях, я даже немного злился на Джеймса за то, что он так поступал по отношению к ней.
Мери любила Джеймса, это было видно, но все же хорошо, что они разошлись. Вчера, она сказала, что я не достоин Джеймса, так вот, сегодня, я понял, что Джеймс не достоин Мери. Она была достойна большего и все же я не мог не спросить:
— Тебе, наверное, очень сложно оставить Джеймса.
Ее ответ меня поразил и даже немного шокировал.
— Нет, разве что совсем чуть-чуть. Я хочу, чтобы он был счастлив, но знаешь, чего я хочу больше? Я хочу быть счастлива сама, а с ним этого никогда не будет. Да, я люблю Джеймса, но любовь проходит.
— Он говорил тебе когда-нибудь, что ты лучшая девушка на Земле? — спросил я, улыбнувшись краешком губ.
— Нет, — засмеялась Мери, — Он говорил, только то, что я тупая шлюха.
— Просто знай, что ты лучшая девушка на Земле, — улыбнулся я.
— Это комплимент? Спасибо. Правда, странно, что ты так думаешь, если учесть, что я все еще считаю тебя несчастным мальчиком, постоянно жалеющим себя.
— Но ведь это правда, — вздохнул я.
— Да, для меня, а для Джеймса ты лучший человек на Земле в то время, как я лишь тупая шлюха. Все относительно, Эван.
— Возможно, — сказал я.
— Это сейчас совсем не в тему, просто я подумала об этом. Джеймс рассказывал тебе о своем детстве?
— Да, а что? — удивился я.
— Просто он никому этого не рассказывала и, — Мери замялась, — Ты не должен рассказывать об этом мне. Я не знаю, что тогда произошло, но это же что-то ужасное, так ведь?
— Да, — вздохнул я, убирая челку с лица.
— Просто вчера я сказала, что ты не достоин его, а сегодня передумала. Все же вы стоите друг друга. С первого взгляда никогда не скажешь, но вы почти одинаковые, во многом. Я сейчас разговариваю с тобой и понимаю, что ты во многом похож на Джеймса. Разница между вами лишь в том, что ты хочешь, чтобы тебя жалели, а он хочет кого-то жалеть, — Мери вздохнула, закрыв лицо руками. — Боже, то, что я сейчас говорю… Наверное, похоже будто я пьяная или сумасшедшая, прости я просто сильно перенервничала и хочу сказать так много, но все смешалось в одну кучу, поэтому я даже пытаться не буду, просто скажу основную мысль, ладно? Жалость — это не любовь, но какая в этом разница?
Мери почему-то засмеялась, а потом сказала:
— Сделай одну безумную вещь.
— Какую? — спросил я.
— Когда Джеймс появится, скажи ему все, что думаешь, прямо здесь, — улыбнулась Мери.
— Хорошо, — согласился я. Идея правда была безумной, но она казалась самым верным решением.
***
Экипаж отпустили где-то через час, может полтора. Сначала они ответили на вопросы журналистов, которых в аэропорту было достаточно, а потом отправились по направлению к выходу из терминала.
Впереди шли Джун и Сэм, он обнимал девушку за плечи. Джун выглядела немного подавлено, но в целом неплохо.
Я нашел в толпе Джеймса, он разговаривал с человеком в форме второго пилота, видно это и был тот Энди Голден, которому посчастливилось занять мое место на время этого полета. Искренне надеюсь, что он обладал лучшими профессиональными навыками, чем я. В какое-то мгновение они остановились, пожали друг другу руки, и второй пилот ушел в противоположном направлении.
Почему-то было волнительно и неловко заговорить с Сэмом, Джун и Виктором, я чувствовал какую-то вину перед ними, я ведь тоже должен был быть там, но мне, можно сказать, повезло. Они втроем шли к выходу, так меня и не заметив. Я должен был подойти, так или иначе. Выбора у меня не было, поэтому, собрав волю в кулак я все же подошел к ним.
— Привет, как вы? — немного скованно и неловко произнес я.
Джун не слова не сказав, бросилась мне на шею. Я крепко обнял ее в ответ. До этого момента я и представить не мог, что буду так рад видеть бортпроводников.
С самого первого дня моей работы в Американ Эйрлайнс я весьма скептически относился к ним, но теперь я понял, что все это время мы были одной командой. Они ко мне хорошо относились, по крайней мере Джун и Сэм. Помню, как мы ходили в ресторан в Майами вместе и как они приглашали меня поплавать в бассейне на Гавайях. С самого начала Сэм и Джун хотели подружиться со мной, а я не ценил этого. Что ж, теперь я понимаю, что они хорошие люди и, как бы не сложилась моя жизнь, я всегда могу поддерживать с ними связь, общаться иногда.
Я пожал руку Сэму и Виктору. По ним не было видно, что они злятся на меня. Да, скорей всего, это глупо, злиться на человека за то, чего он никак не мог знать. С чего я вообще взял, что кто-то из экипажа будет злиться на меня?
— Я так рада, что ты приехал нас встречать, — улыбнулась Джун, — Честно не думала, что нас кто-то встретит, спасибо. Кстати, извини, что не спросила, как ты себя чувствуешь? Надеюсь, твоя простуда быстро пройдет.
Мне стало смешно и совестно одновременно. Они сегодня могли погибнуть, а Джун спрашивает меня про простуду.
— Все будет в порядке, — заверил ее я.
Мери держалась чуть поодаль и следила за Джеймсом пристальным взглядом. Он окончательно попрощался со вторым пилотом и направился в нашу сторону.
Я очень волновался, на знал, что скажу ему. Можно было ничего не говорить, отложить этот разговор на потом, но, Мери была права, лучше сказать все прямо сейчас. Не то чтобы в этом был смысл, просто так было романтично, наверное.
А еще мне хотелось сделать это при свидетелях, странно желание, ели честно, да и Джеймс это вряд ли одобрит, но, с другой стороны, такое запомниться навсегда.
Проблема была лишь в том, сто я не знал, что сказать. «Я люблю тебя»? Это как-то нелепо и слишком просто. Мне не хотелось говорить эту фразу, но она была единственным, что я мог сказать.
А потом я решил, что не буду думать, что ему говорить, просто возьму и скажу, что захочу, пускай даже это будет избитое «я люблю тебя».
Я боялся и хотел признаться во всем Джеймсу прямо здесь одновременно. И все же, мы живем один раз, а если так, то почему бы и нет?
Даже не знаю благодарен я Мери за то, что она оставила мне на размышления еще пару минут или нет. Она первой подошла к Джеймсу, кажется, хотела его обнять, но передумала в последний момент.
— Я рада, что с тобой все в порядке, — сказала она.
Джеймс лишь кивнул головой.
— Сейчас, наверное, не самый подходящий момент, но я должна кое-что тебе сказать, просто поставить точку во всем. С этого самого момента, между, нами больше ничего нет и не будет. Я люблю тебя, Джеймс, но мои чувства не взаимны, тогда зачем мучать друг друга? Я оставлю нашего ребенка, но не буду требовать от тебя денег или еще чего-нибудь. Ты мне ничего не должен. Если ты не захочешь видеться с ребенком, я не настаиваю, но, если ты все же захочешь, просто позвони мне, я буду рада. Джеймс, чтобы ты не думал обо мне, я всегда была верна тебе, так что это твой ребенок. Не подумай, я не пытаюсь надавить на жалость, просто говорю, что ты можешь увидеться с ним в любое время, только позвони, — сказала Мери. Она глубоко вздохнула, после чего добавила, — Будь счастлив, то есть будете счастливы.
Она развернулась и подошла ко мне. То, как она поступила, было благородно что ли. Мери не стала ругаться, не стала расстраиваться, она произнесла все это без единой эмоции на лице, четко давая понять, что теперь все кончено навсегда.
Я смотрел на Джеймса, он выглядел подавленно. Прядь темных волос, обычно лежащих идеально ровно, спадала на лоб, а во взгляде читалась растерянность. Он смотрел на меня, но так и не решался что-либо сказать.
Медлить больше было нельзя, хотя я все еще сомневался, особенно если учесть, что Сэм, Джун и Виктор смотрели прямо на нас, а рядом было много людей. И в то же время мне хотелось сказать прямо сейчас.
Я молча смотрел на Джеймса до тех пор, пока Мери легонько не дернула меня за рукав.
— Джеймс, — сказал я, стараясь не смотреть куда-то, помимо его глаз.
— Да?
Это был очень напряженные момент, мое сердце билось слишком часто. Я бы мог сказать, что люблю его или просто прекратить это безумие, сказав, что рад его видеть, но вместо этого, я сделал то, чего хотел больше всего, в данный момент.
Сократив расстояние, между нами, я накрыл губы Джеймса своими.
В первую секунду я ожидал, что он оттолкнет меня. Впрочем, он хотел это сделать. Я почувствовал, как он просунул руку между нашими телами и уперся ей в мою грудь, желая оттолкнуть, но потом убрал ее. В следующее мгновение, Джеймс обнял меня, притягивая ближе и отвечая на поцелуй.
Я был самым счастливым человеком на свете.
У него такие горячие губы и теплые руки, прикосновения которых я ощущал сквозь ткань рубашки. Мы были настолько близко, что я чувствовал, как бьется сердце Джеймса, но хотелось быть еще ближе. Я скинул с его головы фуражку, зарываясь пальцами в мягкие волосы. Джеймс целовал меня так нежно и обнимал так крепко, было очень хорошо, я будто забыл, как дышать, кислорода катастрофически не хватало, от этого кружилась голова, но останавливаться не хотелось.
Когда мы разорвали поцелуй, я не хотел открывать глаза, не хотел отпускать Джеймса, мне было так хорошо, тепло и спокойно рядом с ним. Мы стояли посреди аэропорта, в окружении огромного количества людей, который, скорей всего смотрели на нас, но пока я не открыл глаза и не видел всего этого, мы были одни.
Этот поцелуй, он был таким чувственным, будто мы целовались в последний раз, а осознание того, что это только начало вызывало эйфорию.
Не знаю, сколько мы простояли обнявшись, недолго, наверное. Джеймс отпустил меня, немного помедлив я тоже высвободил его из объятий, но перед эти прошептал ему на ухо, так, чтобы никто не услышал:
— Я люблю тебя.
На мгновение я коснулся губами его щеки, не поцеловал, просто коснулся, а потом сделал шаг назад и наконец открыл глаза.
Первое, что я увидел было лицо Джеймса, его приоткрытые губы и расширенные зрачки, сложно сказать, что он чувствовал, наверное, он был счастлив, как и я.
Потом я посмотрел на Мери, она почему-то улыбалась. Сэм и Виктор смотрели на нас с недоумением, Джун прикрыла рот рукой, кажется, она тоже улыбалась. Некоторые из людей, находящихся в терминале, тоже смотрели на нас, это напрягало.
— Я, конечно, не хочу… Боже, что?! — немного истеричным голосом сказала Джун.
Я посмотрел на Джеймса, потом снова на нее и тихо сказал:
— Все нормально, да?
Джеймс окинул собравшуюся толпу взглядом и сказал:
— Да, все нормально, успокойся.
Я так и не понял мне или Джун было адресовано его «успокойся», но я засмеялся и Джеймс тоже засмеялся, почему-то на было весело. Это выглядело так глупо, но я был счастлив.
Потом, взяв себя в руки, Джеймс спросил у меня?
— Пойдем отсюда?
Я кивнул головой в знак согласия.
Перед тем, как уйти он повернулся к бортпроводникам и сказал:
— Мы должны будем пойти на похороны Лоры.
Он попытался произнести это своим типичным тоном «строгого босса», которым он обычно общался с экипажем, но у Джеймса это вообще не получилось, слова прозвучали грустно и совсем не были похожи на официальный приказ. Наверное, они удивились, узнав, что у Джеймса есть эмоции.
Пока Джеймс говорил с экипажем Мери подошла ко мне и сказала:
— Позвони мне как-нибудь, не важно по какой причине, просто позвони, ладно? И еще, пусть у вас все будет хорошо.
Я хотел поблагодарить ее, но она ушла, так и не попрощавшись. К сожалению, я ей так и не позвонил.
Потом мы попрощались с Сэмом, Виктором и Джун, после чего направились к выходу. Я хотел взять Джеймса за руку, но это было бы странно, хотя, если учесть, что мы целовались.
У самых дверей нас догнала Джун, она улыбалась.
— Мистер Терренс, — обратилась она к Джеймсу, — Можно… можно я. обниму вас?
Я ожидал, что Джеймс откажет, но он согласился.
— Спасибо огромное, если бы не вы, мы бы могли умереть, — сказала Джун.
— Нет, — ответил Джеймс. — Тебе спасибо, это ведь ты ударила того парня огнетушителем, — улыбнулся Джеймс, выпуская девушку из объятий.
Джун смущенно опустила глаза, а на ее щеках появился румянец. Сегодня, она впервые увидела Джеймса таким, каким он был, на самом деле и я радовался тому, что так произошло. В конце концов, он не мог все время скрывать свои эмоции.
А потом мы сели в такси, и я все же взял Джеймса за руку. Он сам назвал адрес моей квартиры.
***
Вечером того же дня между нами состоялся разговор. Мы сидели на диване в гостиной, на столе стояла бутылка Джека Дэниелса, только на этот раз закрытая, мы так и не открыли ее за весь вечер, было хорошо и без алкоголя.
Все было, как в тот день, с которого все началось, разве, что на этот раз все было хорошо.
— Мы должны поговорить, — сказал я.
— Знаю, — пожал плечами Джеймс, — Поэтому я задам первый вопрос, — Когда ты успел познакомиться с Мери?
— Вчера, — ответил я. — Она позвонила мне и предложила пойти в кафе, чтобы поговорить…
— Обо мне, да? — перебил Джеймс.
— Да, — вздохнул я, — Знаешь, ты поступал плохо по отношению к ней.
Джеймс промолчал, но я верил или же хотел верить, что он осознает свою вину.
— Джеймс, пообещай мне одну вещь, — попросил я.
— Все, что угодно.
— Точно обещаешь? Когда у Мери появиться ребенок, ты навестишь их, — сказал я. Не знаю, что руководствовало мной, но я хотел, чтобы Джеймс хоть раз проявил к ней уважение. Ведь это был его ребенок, было бы ужасно ни разу в жизни не увидеть его.
— Обещаю, — сказал Джеймс.
Я улыбнулся, радуясь этой маленькой победе. Я не ожидал, что он согласиться.
— Что Мери сказала тебе?
— Я не скажу, — пожал плечами я, — Но мне хотелось бы спросить кое о чем.
— Спроси.
Я окинул Джеймса взглядом. Из окна на него падал свет заходящего солнца, длинные ресницы отбрасывали тень на щеках, все было, как в тот день.
— Это все из жалости?
Он не спешил с ответом.
— Эван, я… Да, это так, это все из жалости, но…
— Ты ведь просто жалеешь меня, — горько усмехнулся я.
— Нет, — твердо сказал Джеймс, — Все началось из жалости. Вряд ли ты захочешь это слушать, но я скажу. Да, мне было жаль тебя, очень сильно, когда ты переживал из-за смерти пассажирки, когда рассказал о своей матери, когда ты хотел убить себя, когда ты плакал, когда мы впервые занимались сексом и еще много раз. Я сказал, что в тебе есть что-то особенное, но на самом деле — я соврал. Я всего лишь жалел тебя, пока в один момент не понял, насколько сильно тебя люблю.
Голос Джеймс немного дрожал, но он продолжал говорить.
— Знаешь, почему я жалел тебя? Наверное, потому что когда-то давно, хотел, чтобы кто-то пожалел меня. Говорят, что жалость, это плохо, так и есть. Она, что-то вроде наркотика, от нее хорошо, но она убивает, ведь жалость ни к чему не ведет. Ты можешь в это не верить, и все же, жалость может превратиться в любовь.
В глазах Джеймса блестели слезы, никогда бы не подумал, что увижу, как он плачет.
Я легонько поцеловал его у уголок губ, после чего крепко обнял. Мы долго просидели молча, я перебирал пальцами его волосы, а он гладил меня по спине. Было так тепло и спокойно.
За окном начало темнеть, комнату наполнял холодный полумрак, который, как ни странно, казался уютным. Мне никогда не было так спокойно и в тоже время грустно. Это была приятная грусть, не такая, какую я обычно испытывал.
— Спасибо, что ты со мной, — прошептал Джеймс.
Я хотел поцеловать его в губы, но он остановил меня.
— Но… Ты хорошо подумал? Это будет нелегко, но ты должен еще раз обо всем подумать. Наши отношения, это ведь что-то неправильное, у нас разница в тринадцать лет и… неизвестно, чем это вообще может закончиться. Эван, я люблю тебя, но, если ты не хочешь, я не буду настаивать, — вздохнул Джеймс.
— Я хочу.
— Ты готов к этому?
— Да.
— И тебя не пугают последствия? Не пугает то, что будет дальше?
— Нет. Какая разница, что будет дальше, мы живем сейчас, возможно завтра мы умрем и тогда все перестанет иметь значение. Жить нужно моментом, а не мыслями о будущем или воспоминаниями о прошлом. Джеймс, мне все равно, что будет потом, я счастлив сей…
Он так и не дал мне договорить, поцеловав в губы. Мы целовались долго и очень нежно, прерываясь лишь для того, чтобы восстановить дыхание.
— Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой, — сказал Джеймс.
Я улыбнулся, уткнувшись носом в его плечо.
— Знаешь, мы ведь знакомы всего месяц, — усмехнулся я. — Помнишь, как мы познакомились, я подумал, что не понравлюсь тебе и в следствии, чего, никогда не получу должность в Американ Эирлайнс.
— Ты мне понравился, но с чего ты взял, что получишь эту должность, твой испытательный срок, еще не закончился, — сказал Джеймс.
— А что? Разве я ее не получу?
— Получишь, но только потому, что ты мне понравился и с учетом, что ты будешь летать со мной, — усмехнулся Джеймс, в следующий момент его голос стал серьезным. — Эван, на самом деле, я думаю, что пока тебе рановато быть пилотом. Да, для тебя это романтика, мечта, но это также огромная ответственность и риск. Если что-то идет не так, ты начинаешь нервничать, это недопустимо. Я поступаю непрофессионально, так уж и быть, но, обещаю, что постараюсь помочь тебе справляться со всем этим, — сказал Джеймс.
— Спасибо, спасибо, что сказал правду.
— Не за что, — улыбнулся Джеймс. — Я в первый день нашего знакомства, вообще решил, что ты не умеешь управлять самолетом.
— Ты правда так подумал?
— Нет, на самом деле, нет. Тебя бы не взяли на испытательный срок, если бы ты не умел управлять самолетом, но мне показалось, что ты немного странный, а еще я подумал, что ты очень красивый.
Я почувствовал, как мои щеки краснеют, благо в комнате было недостаточно светло, чтобы это заметить.
— Я правда немного странный, — пожал плечами я.
— Например?
— Мне нравится пицца с ананасами.
— Не поверишь, мне тоже, — усмехнулся Джеймс, — Правда, я не уверен, что любовь к пицце с ананасами можно считать за странность. Впрочем, ты по-прежнему очень красивый. Можно кое-что спросить?
— Нет, я не крашу волосы.
— Как ты узнал, что я хочу спросить именно об этом? — удивился Джеймс, — Просто у тебя такие светлые волосы и темные брови, необычно.
— Понятия не имею почему так вышло. Когда мы в школе проходили генетику, у меня не было желания ее учить.
— Какая разница, просто это очень красиво.
Джеймс откинул мне челку со лба, проводя кончиками пальцев по волосам.
— Тебе сегодня было страшно? — спросил я, положив голову ему на плечо.
Джеймс поцеловал меня в макушку и сказал:
— Да.
— А ты злился, что меня не было?
— Скорее я был рад этому, — ответил Джеймс.
— Потому что в экстренных ситуациях я начинаю паниковать?
— Нет, потому что я люблю тебя, — вздохнул Джеймс, взяв меня за руку.
Я крепко сжал его ладонь и закрыл глаза. Лишь теперь я понял насколько устал за сегодня и насколько хочу спать.
— Давай слетаем на Карибы, когда все закончиться, — предложил Джеймс, — Я так устал от всего этого дерьма.
— Давай, — согласился я.
Какое-то время мы сидели и просто молчали. Было так хорошо просто сидеть и не о чем не говорить. Мне еще никогда в жизни не было так хорошо и спокойно.
— Может пойдем спать? — предложил Джеймс.
Пускай еще было рано, я согласился.
Когда мы оказались в спальне, я спросил:
— А что теперь? Ты переедешь сюда, и мы будем жить вместе, наверное, это будет неплохо, да?
— Если ты не против, то перееду сюда, — сказал Джеймс, позже добавив, — Только с одним условием.
— Каким?
— Мы поменяем эти ужасные обои.
Я улыбнулся.
Раздевшись, мы легли в кровать. Я положил голову на плечо Джеймса, а он перебирал пальцами мои волосы. Почему-то спать перехотелось.
— Это ведь не навсегда, — вдруг сказал Джеймс.
— Нет, — ответил я, немного грустно, — Но лишь потому, что ничто не навсегда.
— Все равно, я хотел бы, чтобы всегда было так, как сейчас.
Я не хотел этого говорить, но все же сказал:
— Так не будет, поэтому просто наслаждайся, что сейчас так.
— Эван, знаешь, я не понял этого пару недель назад, но теперь понимаю, в тебе все же что-то есть. Кто-нибудь другой, на твоем месте, сказал бы, что теперь все будет хорошо, но ты не сказал.
— Потому что это неправда.
— Не любишь врать?
— Не то, чтобы, просто не вижу в этом смысла.
— Ты прав, — вздохнул Джеймс, — Нужно жить моментом.
— Я люблю тебя, — сказал я.
А что дальше?
Дальше может быть все, что угодно. Быть может, мы будем счастливы вечно, а может и нет. Может мы умрем завтра или через неделю. Может все изменится или останется, как есть. Никто не знает.
А если так, то какая разница, что будет дальше?
Мы живем сейчас.
========== 15 ==========
Конец истории Анны Браун (Митчелл) 1963-2001
Я не ошиблась датами. Моя жизнь началась в шестьдесят третьем году, когда я бежала с Ником в Калифорнию и закончилась две тысячи первом, после его смерти.
Сейчас конец января две тысячи семнадцатого года, я все еще жива и может доживу до две тысячи восемнадцатого или даже девятнадцатого, но это лишь мое тело — душа уже давно мертва.
Я завершаю свою историю, но лишь, потому что листы в тетради заканчиваются. Чтобы описать всю мою жизнь, такой, какой она была на самом деле, не хватит и десяти таких тетрадей. Я о многом не рассказала, но эти вещи были не важны. Для меня был важен только Ник.
Я до сих пор люблю его, но уже не так, как раньше. Он стал для меня чем-то размытым и призрачным, как далекое воспоминание из детства.
А еще я поняла одну вещь, лишь теперь, доживая свои годы в клинике. Моя жизнь была напрасна.
Но не, потому что я не отправилась в кругосветное путешествие с Ником, не потому что не вернулась к нему летом шестьдесят третьего, а потому что не смогла отпустить его.
Я бы могла жить нормальной жизнью, не той, которая у меня была, если бы просто не сожалела о прошлом. Оно ведь ушло, его нельзя изменить.
Ник был всего лишь моей первой влюбленностью, странным рыжеволосым парнем, о котором я, на самом деле, знала совсем немного. Он говорил мне красивые слова, катал на машине, мы вместе смотрели на звезды. Он был красивой историей, которая произошла со мной, но не больше.
А я решила, что не смогу жить без него и в итоге — я просто испортила свою жизнь.
Теперь мне семьдесят лет, это почти на пятьдесят лет больше, чем, в то лето. Я пятьдесят лет сожалела о прошлом и о человеке, которого давно следовало забыть. Я просыпалась и засыпала с мыслями о нем, в, то время, как реальная жизнь шла мимо меня.
И что в итоге? Я осталась ни с чем.
Все, что у меня осталось, это альбом, краски, эта клиника и сын Джона, перед которым я безмерно виновата. Как же я хочу извиниться перед Эваном, только вот, даже если такая возможность представиться, он все равно меня не простит.
И все же, Эван, прости меня.
Я попросила главного врача отдать эту тетрадь тебе, после моей смерти. Надеюсь, ты дочитаешь ее до конца.
Если ты дошел до этого момента, то, знай, я не пытаюсь себя оправдать тем, что написала здесь. Это просто моя история, возможно, она поможет тебе понять, почему я была такой.
Это последняя страница и я должна подвести итог.
Он будет таким. Я прожила абсолютно бессмысленную жизнь и умру такой же бессмысленной смертью, обо мне вряд ли кто-то будет вспоминать, после, того, как это произойдет, разве что Эллен, но я заслужила. Я сама во всем виновата.
Нужно отпускать прошлое, как бы хорошо в нем не было. Нельзя жить воспоминаниями и бессмысленными надеждами, нужно жить реальностью.
Жаль, что я поняла это так поздно.
Прощайте.
========== Эпилог ==========
Когда-то, в аэропорту после того, как мы с Джеймсом поцеловались, Мери Винстон попросила меня ей позвонить, но я так и не сделал этого. Мне казалось, что я больше никогда ее не увижу, но однажды это произошло.
Это было осенью, в аэропорту Франкфурта. Я стоял у двери в кабину пилотов вместе с двумя стюардессами и прощался с пассажирами. Некоторые прощались с нами в ответ, некоторые просто проходили мимо. Я их не винил, после восьмичасового перелета из Нью-Йорка не всем хочется с кем-либо разговаривать.
Одной из последних самолет покидала женщина с маленьким ребенком, которого она держала за руку. У нее были короткие светло-русые волосы и голубые глаза, но мальчик совсем не был похож на нее.
Я никогда особо не вглядывался в лица пассажиров, но она мне показалась знакомой, будто я ее видел когда-то давно. Пройдя мимо меня, девушка остановилась на мгновение и лишь тогда я узнал в ней Мери Винстон.
Мне хотелось поговорить с ней, попросить о встрече, но я так и не успел. Мери сказала лишь одну фразу:
— Мне жаль.
После чего покинула самолет.
Мне тоже было жаль, жаль, что все сложилось именно так.
Но жаль было лишь иногда. Моя жизнь, после всех событий весны две тысячи семнадцатого года сложилась не хорошо, но нормально.
Мы разошлись с Джеймсом. Я не хочу говорить из-за чего, едва ли это имеет значение. То, что произошло, между нами, возможно и было любовью, но не продлилось вечно.
Это была просто красивая история и у нее, как и у любой другой истории был конец. Не важно, счастливый или нет.
Теперь события тех месяцев кажутся такими далекими и все же я никогда не забуду о них, ведь они изменили мою жизнь навсегда.
Сейчас я живу в Германии, во Франкфурте. Работаю в авиакомпании Люфтганза, все еще вторым пилотом, но теперь на Боинге 777. Я рад, что уехал из Америки, здесь мне нравится намного больше.
Я продал квартиру на Манхэттене и переехал сюда. Это был не простой шаг, взять и начать все с чистого листа, но я справился.
Помню тот день, когда я навсегда попрощался с Нью-Йорком. У меня был маленький чемодан с вещами и билет в один конец. Я сидел у шестнадцатого гейта в международном терминале аэропорта Кеннеди и ждал посадки, на улице был дождь.
Я вспомнил свой первый полет, когда меня взяли в Американ Эйрлайнс, вспомнил, как познакомился с Джеймсом. Все было здесь, в этом аэропорту. Наверное, это горькая ирония, что все начиналось и заканчивается здесь.
Мне хотелось разорвать свои билет на части и остаться в Нью-Йорке, но я понимал, что прошлое уже не вернуть, оставалось только начать все заново.
Нужно было просто все отпустить, оставить воспоминания, связанные с этим городом и идти дальше.
В последний момент, за несколько минут до того, как объявили посадку на мой рейс, я сделал одну вещь. Достал дневник Анны и опустил его в мусорное ведро.
Когда я собирал вещи, мне казалось, что его нужно сохранить, но я передумал. К слову, Анну я так и не простил.
Единственное вещью, напоминающей мне о, тех событиях осталась однодолларовая купюра, на которой Лора написала свой номер, я пообещал, что сохраню ее и сдержал свое слово.
Как бы не хотелось остаться, я все же сел в тот самолет, навсегда оставляя Нью-Йорк и все, что с ним было связано позади.
Моя жизнь в Германии сложилась весьма неплохо, даже лучше, чем я предполагал. Мне удалось устроиться в хорошую авиакомпанию, благодаря чему я иногда все же возвращаюсь в Америку. Я изменил свой взгляд на многие вещи и теперь моя жизнь… Она просто нормальная.
И все же, иногда я вспоминаю наши отношения с Джеймсом, то, как нам было хорошо и мне жаль.
Впрочем, ничто не вечно, даже звезды.
THE END
12.08.2018
Эвелина Скайлер ©
Лестница в небо
© Copyright: Эвелина Скайлер, 2019
Свидетельство о публикации №219030201205
Свидетельство о публикации №219030201205
Рецензии