Лев Толстой и тётка его Александра Андреевна

                ГРАФИНЯ
                АЛЕКСАНДРА АНДРЕЕВНА ТОЛСТАЯ
                КАК СВИДЕТЕЛЬ ЗАЩИТЫ
                НА «СУДЕ» НАД Л. Н. ТОЛСТЫМ
          (Критика церковно-богословского подхода Георгия Ореханова)

                [ОТРЫВОК ИЗ НЕНАПИСАННОЙ КНИГИ]

     ПРИМЕЧАНИЕ. Это очередной из серии аналитико-рецензионных очерков по содержанию книги прот. Г. Л. Ореханова «Лев Толстой. Пророк без чести» (2016). Препятствием для завершения всего исследования и соединения очерков в один текст является недоступность для нас ряда научных публикаций и в особенности источниковых материалов, на основании которых Георгий Леонидович Ореханов строит свои аргументации, а также ОТСУТСТВИЕ у нас специально-богословского образования, которое могло бы уровнять «весовые категории» автора и рецензента.

     Самое вкусное, что я могу выжать из этого кислого лимона обстоятельств -- обратить мои многолетние нотицы в записных книжках и на полях орехановских публикаций последнего десятилетия -- не в краткий текст рецензии, а в более пространный, в своеобразном стиле АНАЛИТИЧЕСКОЙ КРИТИКИ.

     Я, как тигра, без суеты иду точно "по следам" московского толстоведа в рясе -- по возможности обращаясь к тем же источникам и публикациям, с которыми работал он. Задача очевидна: УБЕДИТЕЛЬНО ПОКАЗАТЬ ЧИТАТЕЛЮ НЕПОЛНОТУ ИЛИ СУБЪЕКТИВНОСТЬ, ОШИБКИ, ПОДТАСОВКИ, допущенные Г. Л. Орехановым при работе с хорошо известными в толстоведческом мире источниками. Кому это интересно -- читайте. На массового читателя не рассчитано. На церковно - верующего, с легко расстраивающимися чувствами -- тоже, О ЧЁМ И ПРЕДУПРЕЖДАЮ. Никаких ко мне потом претензий -- ни чрез ФСБ, ни методом рецензий!


                Предыдущий отрывок читайте здесь:
                http://www.proza.ru/2019/03/02/1418



             ПРИЯТНОГО ЧТЕНИЯ единомышленникам в поиске Истины,
                РАДОСТНЫХ ОТКРЫТИЙ.

Роман Алтухов.
Ясная Поляна, 2 марта 2019 г.

_________________

       P. S. Книгу Ореханова 2016 г. я называю "розовообложечной" за цвет её внутреннего (под суперобложкой)картонного переплёта. Мне подсказали в Ясной, в нашей Библиотеке, что не весь тираж книги с таким оформлением. Мне досталась -- такая, "весёленькая"... и тоже, пожалуй, символичная по цвету, так как главная тема несостоявшейся (пока) книги -- это Константин Леонтьев в его презентовании читателям Г. Орехановым и, соответственно, восходящая к Леонтьеву концепция РОЗОВОГО ХРИСТИАНСТВА Толстого и Достоевского.


               ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~`

     В своей книге 2016 г. «Лев Толстой. Пророк без чести. Хроника катастрофы» Г. Ореханов берёт на себя роль знаменитого по книжкам Г. К. Честертона сыщика в рясе – патера Брауна – в сочетании с самоуверенным моральным витийством, приводящим на память некоторых других, отталкивающих своим фарисейством, персонажей мировой классики… Так или иначе, но, выволакивая из гроба Льва Николаевича за ушко и бороду – будто на суд, «пред очи» своей читательской аудитории – московский поп сам встаёт в позу одновременно эксперта, обвинителя и председателя суда и САМ подбирает для позорного, антихристова этого судилища безответного Льва – удобных ему Свидетелей Обвинения и МНИМЫХ, особенно удобных, Свидетелей Защиты.

     Среди «защитников» нет НИ ОДНОГО ни религиозного (во Христе) единомышленника Льва Николаевича, ни просто симпатизировавших ему, понимавших и любивших его спутников. Ни соратника в книжном просвещении народа И.И. Посадова-Горбунова, ни друга и секретаря Николая Гусева с его фундаментальной биографией Л.Н. Толстого и рядом воспоминаний, ни Павла Бирюкова с другой подробнейшей толстовской биографией, ни А.Б. Гольденвейзера… Всех тех, кого почти не знает толпа, потенциальные читатели розового талмуда 2016 года – будто бы и нет для Ореханова. Зачем знакомить с ними толпу?.. Ближайший и многолетний друг Толстого Владимир Григорьевич Чертков, разумеется, исключение: о нём в книжке пишется много и подробнейше… но он сам предстаёт в ней как ОБВИНЯЕМЫЙ – не более и не менее, как на “Жестоком Суде России” (так неосторожно ещё в 2009 г. окрестил Г. Ореханов первое издание своей особенной монографии о В.Г. Черткове). Все «защитники» — члены семьи Толстого: жена Софья Андреевна; яро-православная тётка (страстно любившая с юных лет Льва, но не его «ереси»); православная же монахиня Мария Львовна, сестра Толстого, и, наконец, МЛАДШАЯ дочь Александра – тоже ОЧЕНЬ любившая отца и преданная ему ВМЕСТЕ с его убеждениями, но, что очевидно – по юности лет и незрелости, отчасти и невыработанности ещё убеждений собственных, ибо позднее, живя в Японии и США, чтя память отца, она шла совершенно своим путём, сближаясь с учением отца только там, где это было приемлемо, выгодно и удобно, исходя из конкретных условий эпох и социальных обстановок.

     Негодящие «защитники»… ибо это ГОЛОСА ЛЮБВИ ЗЕМНОЙ – родственной, дочерней, жениной… цветаевской, но не Христовой...

     Главный приём, к которому прибегает Г. Ореханов на страницах розовообложечного своего сочинения 2016 г. изд. «Лев Толстой. Пророк без чести» – всё та же старая, как мир, и недобрая МАНИПУЛЯЦИЯ мыслями и чувствами читателя – сочетаемая с тенденциозными подбором и интерпретацией источников и осуществляемая поистине виртуозно. Напомним читателю, что в миру поп Ореханов профессионально изучал психологию.


                СВИДЕТЕЛИ ЗАЩИТЫ НА «СУДЕ» Г. ОРЕХАНОВА

                2. АЛЕКСАНДРА АНДРЕЕВНА ТОЛСТАЯ – ТЁТКА

      Александра Андреевна Толстая (1817-1904), двоюродная тётка Льва Николаевича – следующий из орехановских «свидетелей защиты». Великолепное творение своих эпохи и общественной страты, в которой Софья Толстая, только познакомившись, с первых дней знакомства почуяла авторитетную духовную единомышленницу. Дочь графа А.А. Толстого, младшего брата деда Толстого Ильи Андреевича, камер-фрейлина императорского двора, Alexandrine (так звали её близкие) долгие годы была другом Толстого и его семьи.

      Повествуя об этой личности в книге 2016 г. «Лев Толстой. Пророк без чести» Г. Ореханов называет её одной из самых «замечательных» и «выдающихся» женщин XIX столетия (Орех. – 2016. С. 399, 400). Действительно, прекрасный экземпляр… Читатели Ореханова, даже из числа тех, кто числит себя адептами православной церкви, воспитаны в массе своей либо в атеистическом Совке-СССР, либо на пресловутом «постсоветском пространстве» ельцинско-путинского разворованного ублюдка по кличке Российская Федерация, и оттого не могут, как Лев Толстой и религиозно просвещённые люди его эпохи, опознавать в текстах писем Александры Андреевны племяннику, в её суждениях – ни отступлений от ортодоксального учения названной церкви (неизбежных, если учесть увлечения тётушки модными в тогдашних аристократических кругах сектантскими движениями – редстокизма, пашковства и под.), ни элементарных неискренности, “натяжек”, софизмов и мешаний правды с неправдой.

      В лжехристианском мире Европы и ложно, гибельно примкнувшей к ней духовно России обманщиков-обрядоверов, церковных идолопоклонников прошлого и настоящего можно условно разделить на два сброда. Сброд первый, самый многолюдный – ПОДЛЫЕ ПРИСЛУЖНИКИ: те, кто, благодаря царящему в референтной им социокультурной общности враждебному Богу и Христу порядку урвали себя денежные доходы (зарплаты, гранты, стипендии, пенсии…), звания, мундирчики, всяческие должности – и всё это щедро поливается водкой и услаждается развлечениями – и, боясь потерять хоть крошку от говённого этого пирога, НЕ ХОТЯТ сами последовать Христу и не пускают других: начиная со своих детей, выращиваемых в предании общесбродных и индивидуальных пороков и оправдывающих их лжей.

      Второй же сброд – малочисленный и гораздо более благородный – это РАБЫ И ЖЕРТВЫ лжехристианской цивилизации: те самые, с детства развращённые ложными воспитателями дети, которые, сделавшись взрослыми, не находят в себе духовных сил, дабы вырваться из увязившей их мирской колеи. Часто этому способствуют драмы и общая неустроенность их личной жизни.

      Графиня А.А. Толстая принадлежала к последним – к законченным продуктам, а значит РАБЫНЯМ И ЖЕРТВАМ мужской, подло-насильнической, садо-некрофильской и лже-христианской цивилизации Европы и гибельно примкнувшей к ней России. Её общественная страта – т.н. «элита» сословного общества: высшие круги имперской аристократии. Её отец с 1826 г. служил при дворе; благодаря В.А. Жуковскому он получил должность советника Царскосельского дворцового правления. Переехав из Москвы в Царское Село, 9-тилетняя Саша Толстая подружилась с младшей дочерью Н.М. Карамзина Лизой и тогда же с незабвенным восторгом танцовала на домашнем балу с самим А.С. Пушкиным. На петербургских балах и в салоне Карамзиных она встречалась с Лермонтовым. 

      А.А. Толстая получила домашнее, т. е. очень хорошее, образование. Она владела тремя европейскими языками, увлекалась рисованием и музыкой, обладала красивым голосом и прекрасно пела. После смерти отца она получила высокое назначение – стала фрейлиной дочери Николая I великой княжны Марии Николаевны и с 1846 г. поселилась в верхнем этаже Мариинского дворца. С этого момента судьба её оказалась навсегда связанной с императорским домом. В 1866 г. она заменила А.Ф. Тютчеву на посту воспитательницы единственной дочери Александра II великой княжны Марии Александровны и с этого времени до последних лет жизни жила в Зимнем дворце.

      Прожив долгую жизнь (86 лет), А.А. Толстая стала свидетельницей царствования четырёх российских императоров: Николая I, Александра II, Александра III, Николая II. Находясь рядом с членами царской семьи, преданно служа им, она наблюдала изнутри не только их домашнюю (порой весьма срамотную) жизнь, но и всю трагедию русской истории. 

       До конца жизни Alexandrine оставалась придворной дамой, пользовалась большим уважением в царской семье и после окончания службы при дворе в 1874 г. была отмечена высшей наградой – принята в число дам императорского ордена Святой Екатерины и получила пожизненное право занимать покои в бельэтаже Эрмитажного дворца.

       Не имея своей семьи, Alexandrine нежно любила приёмную дочь брата Ильи Пашеньку и тяжело пережила её раннюю смерть. Другой болезненной потерей стала смерть сестры – Е.А. Толстой – в 1867 году.  Как и можно было ожидать, Александра Андреевна вконец сделалась после этого страстно и ортодоксально религиозной, православной (что не помешало ей, впрочем, поддержать придворно-аристократическую моду на секту лорда Редстока). Александра Андреевна много лет занималась обличённой и проклятой Толстым «барской благотворительностью»: например, была попечительницей т. н. «Дома милосердия для несовершеннолетних девушек, имевших несчастие впасть в порок» (обитательниц этого приюта она называла своими «Магдалинами»), посещала больницы для бедных, тюрьмы, хлопотала за политических заключённых. Толстой использовал этот её энтузиазм и её влияние в «верхах», чтобы помогать людям и спасать их, но никогда не считал ни роли Александры Андреевны в этих предприятиях, ни вынужденной своей – достойными христиан.

       На склоне лет А.А. Толстая много занималась и литературным «трудом». Поддерживала дружеские связи со многими русскими писателями, хранила их письма. Почти 20 лет продолжалась её дружба и переписка с И.А. Гончаровым. И.С. Тургенев навещал её во время своих приездов в Петербург из-за границы. Огромное впечатление на неё произвело знакомство с Ф.М. Достоевским, состоявшееся за две с половиной недели до его смерти. Но самые тесные, глубокие и порой драматические отношения связывали её с Толстым и продолжались, с перерывами, на протяжении 47 лет – почти столь же долго как отношения Толстого с женой.

      Первое знакомство произошло в ноябре 1855 г. (по возвращении Толстого из Севастополя), а дружба началась весной 1857 г., когда они встретились в Швейцарии, на берегу Женевского озера. Толстой впервые путешествовал по Европе, Александрин сопровождала на отдыхе великую княжну. А.А. Толстая была старше племянника на 11 лет, и потому он в шутку называл её «бабушка»; при этом был всерьёз увлечён, почти влюблён, восхищался ею: «Прелесть Александрин, отрада, утешенье. И не видал я ни одной женщины, доходящей ей до колена» (47: 160). Их сближало многое: общая «толстовская порода», стремление к нравственному совершенствованию, любовь к простоте и правде. «Несмотря на различие воспитания и положения, у нас была одна общая черта в характерах, — писала А.А. Толстая в «Воспоминаниях». — Мы были оба страшные энтузиасты и аналитики, любили искренно добро...» «С какою наивностью мы оба верили тогда в возможность сделаться в один день другим человеком — преобразиться совершенно, с ног до головы, по мановению своего желания» (Л.Н. Толстой и А.А. Толстая. Переписка. М., 2011 [Далее в тексте сокр. – ПАТ.] С. 14).

     Конечно, здесь, как и на каждой странице своих «Воспоминаний» Александрин бросает “камень в огород” христианских проповеданий Толстого, отрицавшего необходимость мистической «помощи» святых, богородиц и попов в личном христианском самосовершенствовании человека.
 
     Письма Толстого его корреспондентка бережно сохранила, но далеко не все. По собственным её словам, она уничтожила ряд его писем 1880-1881 гг., в которых были «кощунственные» высказывания. Несколько переписанных ей от руки текстов писем Толстого (и как минимум один подлинник), где были высказаны его религиозные взгляды, она передала Достоевскому – как оказалось, всего за 17 дней до его смерти. В марте 1910 г. письма Толстого были привезены в Ясную Поляну и несколько вечеров их читали вслух. По свидетельству очевидцев, Толстой слушал их с глубоким вниманием и особенно выделил письма швейцарского периода, как справедливо замечает Г. Ореханов, точно отражавшие «сложности его духовной биографии» (Орех. – 2016. С. 408). Книга писем была издана в 1911 г. Толстовским музеем. Она включила 119 писем Толстого и 66 — А.А. Толстой. Дополненное и исправленное переиздание увидело свет в 2011 г.

            По наблюдению Е.В. Петровской, переписка Л.Н. Толстого и А.А. Толстой имеет свой эпистолярный сюжет, совпадающий с главными фазами их дружеских отношений (Петровская Е.В. Переписка Л.Н. Толстого с А.А. Толстой как целостный текст // Яснополянский сб. 1998. С. 171 - 180).

      Первый этап (1850-1870-е гг.) – время душевной близости, доверительности.  Открывает его – т.н. «швейцарский цикл» переписки.

      Толстой прибыл в Швейцарию из Парижа на Пасху 28 марта, провёл поэтическую бессонную лунную ночь у открытого окна, случайно открытая им в номере гостиницы книга оказалась Евангелием — всё это показалось ему чудесным предзнаменованием. Впечатления швейцарских дней с их весной, Пасхой, Евангелием и верой, любовным единением людей, детской радостью жизни стали в дальнейшем сквозными мотивами переписки Толстого и А.А. Толстой. Он называл Александрин «лучшей женщиной во всём мире», «милой покровительницей души» (60: 288, 284), считал её воплощением самоотверженности и любви. Символом этих качеств стал для него подарок А.А. Толстой — гравюра с «Мадонны» Рафаэля, которая заняла своё постоянное место над рабочим столом писателя в Ясной Поляне. Сирота, очень рано потерявший маму, Лев Николаевич придавал этому подарку совершенно особое значение… Задержимся на этой теме немного больше.

      Напомним читателю, что А.А. Толстая, в 1850-е гг., по понятиям той эпохи, уже не молодая, не имела собственных семьи и детей… Е.В. Петровская в статье «Переписка Л.Н. Толстого с А.А. Толстой как целостный текст» (1998) рассматривает переписку с «бабушкой» молодого Толстого как «диалогический роман», основным сюжетом которого является «сюжет обращения и поисков веры». В роли ищущего «блудного сына» -- Лев Николаевич, а Александра Андреевна – любящая и прощающая грехи мать:

      «В Швейцарии А.А. Толстая — «прекрасная дама» (что-то «тонкое, свежее и душистое», как пишет Толстой. — 61, 24), у ног которой резвится «внук», милое взрослое дитя… Вместе с тем она  —  «спасительница»  (именно к ней бросается Толстой после парижского «содома» и увиденной там смертной казни, а также — после проигрыша в рулетку в Баден-Бадене), «милая покровительница души», «добрая помощница и просветительница».  И главное, что приобретает в ходе переписки первостепенное значение, она для него — воплощение самоотверженности и любви, символизированных в «Мадонне» Рафаэля… Все эти черты складываются в переписке в устойчивый мотив материнства, связанный с мотивом детства.  В письмах 1858—1859 годов всё чаще появляется обращение  «мой  мальчик».  Этот  мотив  нежной  материнской  участливости,  заботы подхвачен Толстым в письме от 12 июня 1859 года, написанном после первой попытки А.А. Толстой обратить его в свою христианскую православную веру и первого острого столкновения:  «Знаете,  какое чувство возбуждают во мне ваши письма (некоторые,  как  последние,  в  которых вы  обращаете  меня),  как  будто  я  ребёнок больной и не умеющий говорить, и я болен, у меня болит грудь, вы меня жалеете, любите, хотите помочь и примачиваете бальзамом и гладите мне голову. Я вам благодарен, мне хочется плакать и целовать ваши руки за вашу любовь и ласку и участье; но у меня не тут болит, и сказать я не умею и не могу вам» (60, 300). В письме от 23 сентября 1862 года А.А. Толстая называет своего корреспондента «блудным сыном». Евангельский мотив здесь не случаен: мотивы детства, семьи, материнства в движении текста начинают всё более связываться с сюжетом обращения, сопрягаются с мотивом «креста» (Яснополянский сборник. Тула, 1998. – С. 175 - 176).

      Осенью 1860 г. неженатый «взрослый ребёнок» Лев и старая дева Alexandrine «несут крест» вместе: он горюет о смерти брата Николая, она – о смерти  императрицы Александры Фёдоровны. В письме из Петербурга в Гиер от 31 октября она говорит о религиозном смысле смерти и горя и призывает «с любовью припасть к кресту», выстраивает в письме образ «крестной матери», стремящейся за руку привести своего духовного сына к Христу. Сопряжённость  мотивов  материнства и креста  прямо  выражена  в  эпистолярной  концовке: «Обнимаю и благословляю вас с чувством матери» (ПАТ. С. 186).

      Примечательно воспоминание С.А. Толстой о том, как Александра Андреевна пыталась «привлечь Льва Николаевича к СВОЕЙ религии». Обратим внимание, что, будучи сама православной, Софья Андреевна не считает таковой Alexandrine. Тут же она указывает на отличие веры А.А. Толстой от православия: «с причастием, с церковными обрядами, но с верой в Радстока – ПОЛУЧЕНИЯ Христа» (МЖ – 1. С. 250).

      Снова дадим слово Е.В. Петровской:

      Есть в сюжете  «обращения» и момент, когда «строгая мать» теряет терпение в увещеваниях  «блудного сына».  В письме от 12 февраля  1877 года она называет «школьнической уловкой»  его откладывание намеченного паломничества в Оптину  Пустынь  и,  убеждая  следовать  голосу призывающего  Спасителя,  как  это  сделали евангельские «апостолы-рыбаки», сердито замечает: «И вас влечёт тот же голос, но вы пятитесь и кобенитесь, как капризный ребёнок».  Мотив «блудного сына», возвращающегося к родному порогу, возникает в письмах А.А. Толстой в связи с темой семейного счастья; этот поворот его судьбы должен, по её мнению, осуществить, наконец, предполагаемый «сценарий» его прихода к вере. Однако Толстой не осуществляет эту её программу:  «...жизнь у меня делает религию, а не религия жизнь... У каждой души свой путь, и путь неизвестный, и только чувствуемой в глубине её. Может быть, что я и вас люблю затем только» (60, 294). 

      Вот коренная причина того, почему Александра Андреевна, которая могла бы, со своих позиций, ОБВИНЯТЬ Толстого на воображаемом Г. Орехановым «суде», в ещё меньшей степени, нежели С.А. Толстая, годится в его защитники. Жена, Софья Андреевна, держась воспитания и привычек своего городского детства, всё-таки умела – но, как мы в своём месте показали, в очень недостаточной степени – уважать ОСОБЕННЫЙ ПУТЬ души Льва Николаевича, заменяя этому гениальному человеку – а значит, действительно, «взрослому ребёнку» во многих отношениях – маму лишь в обеспечении его творческой и, конечно, материально-утилитарной повседневности. «Бабушка» же – активно, чаще всего собственными инициативами, ЛЕЗЛА В ДУШУ Льва Николаевича… из любви к этой душе, если верить её «Воспоминаниям»:

       «Знаете ли, что значит любить близкую вам душу? НЕ ЧЕЛОВЕКА, А ДУШУ ЕГО?.. это несравненно сильней всякой земной любви; а душа Льва Николаевича была мне невыразимо дорога. Она и теперь мне дорога, но года и разочарование взяли своё: нет уже того пыла, того мучения, которые сопровождали тогда мои заботы о нём» (ПАТ. С. 31).

      Конечно, ВСЁ ЭТО, обозначенное нами выше – тоже некая религиозность. Но эмоции, её форсирующие – намного древнее христианства, и в глубокой древности так же влекли одиноких, с незадавшейся личной судьбой женщин на поклонение и даже храмовое служение ЯЗЫЧЕСКИМ богам. Это эмоции социального животного, А НЕ разумного, сознательного дитя Бога, посланника и работника Его в мире. Нерастраченную нежность бездетной самки в сочетании с сентиментальным, восторженным восприятием проповедей попов и сектантов (как лорд Редсток) протоиерей Г. Ореханов предлагает смешать и спутать с ЛЮБОВЬЮ ХРИСТИАНСКОЙ, духовной – любовью не «к душе», а к ДУХУ БОЖЬЕМУ, к божественной основе во ВСЯКОМ человеке; с любовью нелицеприятной, чуждой сентиментализма и связей с осознаваемыми и бессознательными влечениями плоти и плотских чувств.

        В письмах 1850-х гг. оба адресата облекают свои мысли и настроения в одежды христианства, но оба – НЕ христиане: Лев со своими пантеистическими настроениями – ЕЩЁ не христианин, Александра же, как статусное лицо в Империи, исповедующая церковную веру по статусу и (переживая одиночество и смерти близких людей) ищущая в ней утешения, эмотивной релаксации – УЖЕ не христианка, и, как оказалось, навсегда. 

     Вряд ли её эмоциональное и сентиментальное «служение душе» посчитал бы христианским вероисповеданием главный исторический персонаж предшествующей главы нашей книги – Константин Леонтьев. Сам почти всю жизнь не бывший, как мы показали, истинным последователем Христа.

     Смысл розового цвета картонной обложки книги Г. Ореханова начинает, кажется, проясняться: московский поп (как и масса его читателей, адептов его церкви) – сам отнюдь не чужд «розовости» в своих отношениях с Богом и Христом.


                * * * * *

      На втором этапе переписки, с 1880-х гг., Толстой встречался со своей «придворной тётушкой» нечасто: в редкие наезды в Петербург, иногда в Москве, иногда свидание происходило на вокзале (как в 1889 г., когда она ехала с царской семьёй в Крым), дважды она приезжала в Ясную Поляну – посмотреть на семью Толстого и на свою крестницу Сашу.

     Толстой в эти годы уже не обольщался в отношении христианской религиозности Александры Андреевны, но охотно использовал влияние придворной тётки – примерно так же, как, для нужд общины, использовали первые христиане влиятельных в Римской империи нехристей-язычников. Как уже было сказано, неоднократно Толстой обращался к А.А. Толстой с просьбами о помощи – и она всегда делала всё, чтобы их выполнить. В 1879 г., собирая материалы к роману о декабристах, он просил её узнать о возможностях допущения к «подлинному делу» 14 декабря в архиве 3-го отделения, а позже, набрасывая планы романа из XVIII в., — к архиву секретных документов времён Петра I и Анны Иоанновны; в 1870-1880-е гг. через неё просил царя за старообрядцев, за арестованных и ссыльных революционеров. Она защищала Толстого перед Александром III от нападок тех, кто требовал «принять меры» к непокорному графу, убеждала царя дать разрешение на печатание «Крейцеровой сонаты». Все эти и другие детали отразились в «Воспоминаниях» и в переписке с Толстым.

      На этом же этапе писаны, и в 1899 году окончены были «Воспоминания» А.А. Толстой – о личной жизни, об общении с Л.Н. Толстым и переписке с ним. Г. Ореханову они дороги, как и «Моя жизнь» Софьи Толстой – своим МЕЖЕУМСТВОМ. Образ Толстого предстаёт в них, как минимум, неоднозначным. «В нём дорог мне был не знаменитый писатель, а человек и друг» (ПАТ. С. 39), — отмечала Толстая. Она писала о Толстом не просто как о современнике, но как о близком человеке, отличительная черта которого — способность к изменению. Она отмечала в нём необыкновенную искренность и стремление к правде, называла его искателем истины, но при этом сожалела, что он не удовлетворился ролью литератора и стал «проповедником» учения, ложного и опасного с точки зрения и Alexandrine, и воспитавшей её Империи. Она искренне НЕ МОГЛА понять ни его самого, ни почувствовавших разумом и сердцем в его проповедании Божью Истину его учеников – все они, и причины влияния на них Толстого были для Александры Андреевны «непостижимой тайной» (Там же. С. 10). Яркую черту индивидуальности Толстого мемуаристка видела в «парадоксальности поведения», которую в юности считала ребячеством, свидетельством юности души, а в старости –ЛОЖНОЙ И ПУСТОЙ ИГРОЙ. Так обозвала она его «опрощение», мужицкую одежду, кладку печей, уборку комнат, шитьё сапог – все тренировки Толстого-христианина в повседневных трудах, смысл которых и в наши дни непонятен тем, кто сам, не имея богатств и прислуги, занимался и занимается подобными трудами повседневно. На этом непонимании неоднократно паразитируют в своих книгах оба участника тандема популярного лжетолстоведения – и Павел Басинский, и Георгий Ореханов.

     Сюжет отношений со «знаменитым писателем» А. А. Толстая выстраивает в мемуарах как движение от «Льва “допотопной” эпохи» (ПАТ. С. 27) («взрослого ребёнка», душа которого «была рождена столько же для веры, сколько для любви» — ПАТ. С. 14, — которому она покровительствовала и которого порой спасала) к «рыкающему Льву» (ПАТ. С. 49), в которого «вселился дьявол» гордыни. «...Религия была главным предметом наших разговоров, -- писала А.А. Толстая в «Воспоминаниях». — Любя глубоко своего друга, я почти с болезненным нетерпением хотела видеть в нём полную ясную веру, и странно — мы разошлись с ним духовно, именно в ту минуту, когда вера коснулась его сердца» (ПАТ. С. 22).

       Огульное, чаще других повторяющееся в «Воспоминаниях» уличение Толстого в ГРЕХЕ ГОРДЫНИ вполне можно сопоставить с рассеянными по дневнику и мемуарам С.А. Толстой указаниями на «злобность» мужа – его речей, жестов, взгляда, даже молчания… Это та же мнительность, но типа не паранойяльного, а шизоидного – «религиозного». Не «оборонительная», детерминируемая нелюбовью и страхом (как в случае с С.А. Толстой), а «наступательная», проповедническая. Кто не «подчинил разума» ТВОЕЙ проповеди, учению ТВОЕЙ церкви – тот сатанинский «гордец». На доказательствах субъективизма и ложности такого взгляда «бабушки» на Льва Николаевича не стоит, однако, задерживаться: тема эта неблагодарна для исследователя…   
 
                * * * * *

      Начало второго периода общения и переписки Alexandrine и Льва ознаменовано первым крупным осложнением в их отношениях в январе 1880 г. При встрече 22 января в Петербурге, Лев Николаевич поделился с Александрой Андреевной открывшимися ему в новом свете смыслами и значением учения Христа. Он надеялся на радостное приятие – но не встретил даже понимания… Ортодоксальная догматика, с которой эмоционально связала себя Alexandrine, торжествовала и управляла ей. А «ребёнок» между тем – перерос детские одёжки церковного учения. «Борьба» между недавними «бабушкой» и «ребёнком»  шла «целое утро» и продолжалась вечером, в присутствии неких, встававших на сторону Толстого ранних его почитателей (ПАТ. С. 30). Толстой уехал из Петербурга не простившись, огорчённый неприятием его нового, высшего, нежели церковное, понимания христианской веры.

      «Внезапный его отъезд меня очень огорчил, -- не без наивности вспоминала А.А. Толстая. -- В предыдущую <на 23 января. – Р. А.> бессонную ночь я приготовила такие неотразимые аргументы, которые, по моему мнению, должны были убедить его, -- и вот, всё пропало…» (Там же. С. 31).

     Да, Толстой не стал выслушивать церковных бредословий богатой императорской фрейлины, и ещё более огорчил «тётку», отослав ей перед отъездом из Петербурга 23 января письмо такого содержания:

      «От вас я пошёл в театр. Ужасный воздух, ужасная музыка,  ужасная публика так подействовали на меня, что я вернулся больной. И не спал половину ночи. Волнение разговоров с вами — главная причина. Я не приду к вам и уеду нынче. Пожалуйста, простите меня, если я вас оскорбил, но если я сделал вам больно, то за это я не прошу прощенья. Нельзя не чувствовать боль, когда начинаешь чувствовать, что надо оторваться от лжи привычной и покойной. Я знаю, что требую от вас почти невозможного — признания того прямого смысла учения, который отрицает всю ту среду, в которой вы прожили жизнь и положили всё своё сердце, но не могу говорить с вами не во всю, как с другими, мне кажется, что у вас есть истинная любовь к Богу, к добру и что не можете не понять, где Он.

     За мою раздражительность, грубость, низменность простите и 
прощайте, старый милый друг, до следующего письма и свиданья, если даст Бог.

      Ваш Л. Толстой» (Там же. С. 390 - 391).

      Наверняка в кратком своём письме Лев Николаевич только повторил в несколько слов то же, в чём несколько часов пытался устно убедить свою старшую родственницу: с религией, с учением Христа не должно играть или прикрывать и оправдывать мнимым исповеданием христианства свою вполне нехристианскую жизнь. Нужно или принять ВСЮ истину исповедуемой веры и переменить жизнь свою так, как она требует, или же – отказаться от причисления себя к христианству, к истинной (единой!), пока не явившейся в нашем мире, христовой Церкви.

      Через неделю только, 29 января 1880 г., «бабушка» оклемалась от подобных обличений и ответила по-прежнему любимому ею Льву письмом, которое московский поп Ореханов считает «очень убедительным» изложением православного учения, даже «небольшим богословским шедевром» (Орех. – 2016. С. 407). Ореханов приводит здесь же, в цитате, только малую часть письма, всего 5 печатных строк, предлагая читателю принять на веру его истинность и христианскость во всём. Ниже мы приводим полный его текст (по той же публикации, которой пользовался Г. Ореханов), с нашими комментариями.

      Судя по тексту, Александра Андреевна ещё не до конца осознала, что бывший «её мальчик» твёрдо встал на собственный, а не на её, путь к Богу:

      «Простите меня, милый друг. Каюсь и винюсь в том, что взлетела на воздух, как мешок с порохом. Одно могу сказать в своё оправдание. Я защищала и отстаивала не себя, а те верования, которые никто,  кроме Бога, не в силе вырвать из моего сердца. Вероятно, мы бы  договорились до чего-нибудь хорошего, если бы наш общий враг не внушил вам бежать опрометью с поля сражения. По крайней мере ему не удастся поссорить нас…

     Радуюсь, благодарю Бога за окно, которое открылось для вас (вспомните, сколько я мучилась в былые времена вашего неверия), и как желаю, чтобы из этого окна свет и теплота и любовь всё более и более изливались на вас! Для меня же каждое слово Священного Писания окно, через которое я вижу Его правду, Его мудрость, Его невыразимое милосердие.

     Чего вы от меня требуете, я право не понимаю. Какая может быть ложь, какое  внутреннее успокоение, когда смотришь на себя при ЭТОМ свете. Борьба, напротив того, всё делается настойчивее. То, что казалось вчера ещё незначущим в отношении к греху, становится сегодня отвратительным, невозможным, и совесть не может ни заснуть, ни обмануть себя.

      До конца жизни буду верить в то, чему верю теперь — не по привычке, как вы думаете, а по глубокому изучению и присвоению тех истин, которые одна после другой выяснялись и продолжают выясняться в душе моей постепенно с помощью Божиею. Верю в непреложную историческую и символическую правду всего Писания с первой главы Книги Бытия до последней строки Откровения и не смущаюсь, когда что-либо недоступно уму моему, потому что знаю, что в своё время и это откроется и что развитие моих понятий беспрестанно останавливается моими  нравственными падениями и только в чистой душе Господь может  действовать беспрепятственно.

      На слова ваши МНЕ ЭТОГО НЕ НУЖНО отвечаю: а мне ВСЁ НУЖНО. Из этого священного здания нельзя выкинуть ни одного камня, не нарушая гармонии целого.

     Но выше, более всего дорожу  лицом Спасителя, Спасителя всего мира и личного моего Спасителя, без искупительной смерти Которого немыслимо спасение. Верю, что только сообщением с Ним посредством молитвы и Причащения Его тела и Его крови могу очищаться от грехов, а силою Св. Духа  укрепляться на пути к Его вечному Царству. Буквально верю в каждое из Его чудес […] Церковь же для меня сосуд, хранящий Таинства, которые для меня так дороги и необходимы» (ПАТ. С. 392 - 393).

       Итак, «бабушка» Alexandrine искренне убеждена в своём духовном возрастании во Христе, своём «спасении» -- искренне не замечая своего положения богатой и влиятельной в Империи аристократки, придворной фрейлины… то есть одной из привилегированных участниц совершенно не христианского устройства человеческой жизни. Так и теперешние «православные» в путинской России искренне не замечают, не чувствуют противоречия причисления ими себя к Церкви и последователям Христа – с пользованием деньгами, богатствами, роскошными предметами, купленными на эти, НЕ личным трудом добытые деньги, с эксплуатацией чужого труда, с пользованием системным устройством общественно-государственного насилия и принуждения… с личными статусами военных, чиновников, судей, полицаев, тюремщиков… Всё это, по их мнению, не должно касаться Бога, Христа и их отношений с религией.

     Идолопоклонство «священной» книги Библии дополняется у Александры Андреевны связанным с ним идолопоклонством перед Христом, обОженным (почитаемым как особенный бог, а точнее как «лицо» языческого по своим истокам бога-тримурти, т.н. «Троицы») древними суеверами, превращённым в евангелиях в легенду, в сказочного чудотворца. Молитвы ему, его матери «богородице», исполнение «таинств» -- всё не кощунство, а необходимый путь к «благодати», обрести которую можно живя, как живёшь и ничего существенного не меняя в своей жизни.

     Примечательно, что, вероятно, возражая «племяннику» на его устно высказанные доводы (о существовании в народе «истинного», первоначального христианства), Александра Андреевна подтверждает «истинность» церковно-православного учения, апеллируя к тому, что его страстно исповедует безграмотный люд:

     «Я не умею ни говорить, ни писать, но, как умела, сказала вам весьма вкратце свою profession de foi [фр. исповедь]. Мне кажется, она так проста, что и дворник и мужик могли бы понять её. А попробуйте им сказать, что Крещение, Преображение и Воскресение Господа ничто иное, как выдумка, и они не поймут вас или глубоко огорчатся» (Там же. С. 393).

      Ещё бы не огорчаться – и не только деревенским «мужикам» века XIX-го, но и городским, даже академически образованным простецам и наивышам нашего времени – ПРИНЯВШИМ НА ВЕРУ то, что их научили почитать как религиозную истину. В замкнутой, не развивающейся системе их религиозных взглядов образуется естественное отверстие, куда, в первую очередь, изливается их самолюбие… а это – да, болезненно!

      Московский протоиерей Ореханов, как мы уже писали выше, чтит именно такие – закрытые – системы. Вот почему в цитируемом и анализируемом нами «богословском шедевре» А.А. Толстой так «убедительны» ему такие строки:

      «Я так уверена, что в вашем сердце нет кощунства, что не могу и не хочу видеть его в ваших отрицаниях, но я так же, как и вы, не могу говорить с вами не вовсю, и, признаюсь, страшно мне было видеть, как вы дерзновенной рукой вычёркивали из Евангелия всё то, что НЕ СХОДИЛОСЬ С НАСТОЯЩИМ СКЛАДОМ ВАШЕГО УМА И ВАШИХ ВОЗЗРЕНИЙ. Чудилось мне тут что-то  недоброе, НЕ ОТ ПРАВДЫ ИСХОДЯЩЕЕ. Или я вас вовсе не поняла, или точно, как я уже вам сказала, НА ВАС СИДИТ ЕЩЁ ВАША ФИЛОСОФСКАЯ КУРТКА, от которой вы не можете отделаться» (Там же. Выделение наше. – Р. А.).

     Искание Истины не может «исходить» из старой правды: той, которая для кого-то всё ещё актуальна, а для ищущего – уже обличила свою несостоятельность. ОТТАЛКИВАТЬСЯ может, но не «исходить». Принятые людьми мира «правды» -- не тождественны Истине для богоискателя: и учёного, и философа. Система его личных мировоззренческих установок не фиксирована «до скончания века» и даже не устойчива, может переживать кризисы интеллектуальных инсайтов и, напротив, «падений», ошибок. Так как уровень осмысления, на котором УЖЕ находится искатель истины заведомо “не считываем”, непонятен тем, кто застыли в своём доверии попам, учебникам, телевизору… -- его путь к Истине может представляться им бессмысленными зигзагами, «волнами», а не продвижением вперёд. Так и видела путь к вере Льва Николаевича «бабушка» Александра. Г. Ореханову хочется заставить и читателей розового своего талмуда видеть этот путь «бабушкиными» глазами:

      «Уже неоднократно в литературе подчёркивался тот факт, что писатель часто выдавал за своё кредо случайные мысли, впечатления недавнего прошлого. При этом на самом деле фундаментальные метафизические вопросы не находили у него своего ОКОНЧАТЕЛЬНОГО разрешения. Графиня А.А. Толстая замечает, что увлечения и воззрения сменялись в нём быстро, иногда до смешного… Переписка ярко демонстрирует, что религиозность писателя развивалась волнообразно» (Орех. – 2016. С. 404).

      Вопросы метафизики – как, скажем, и этики, и политики – могут находить ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ разрешение только у богослова-исповедника той или иной «закрытой», мёртвой религиозной догмы. Учёный, философ – всякий искатель Истины – не может искать такого решения. Вообще словосочетание это: ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РАЗРЕШЕНИЕ (вопросов о Христе и христианстве) мрачно напоминает «окончательное разрешение еврейского вопроса» -- лукавый, лживый эвфемизм, под которым национал-социалисты Германии второй четверти прошлого столетия подразумевали убийство евреев. «Окончательное разрешение» христианского вопроса церквями – это такое же УБИЙСТВО Христа, повторяющееся из века в век истязание и распятие его, в котором бодро участвует и современное ЗАО РПЦ, то есть церковь мессира Г. Ореханова. Это о его затаившихся нынче в свободном и цивилизованном мире единоверцах писал американский историк Рауль Хильберг такие прекрасные обличающие строки:

     «Христианские миссионеры говорили нам (евреям), в сущности, следующее: вы не имеете права жить среди нас как евреи. Пришедшие им на смену светские правители провозгласили: вы не имеете права жить среди нас. Наконец, немецкие нацисты постановили: вы не имеете права жить… Следовательно, нацисты не отбросили прошлое, они основывались на нём. Не они начали этот процесс, они лишь завершили его» ( http://www.vestnik.com/issues/98/0303/win/berkov.htm ).

     Российскому православию – что с гуся вода… Ни тогдашнее, времён Российской Империи, ни теперешнее, времён ОПГ «Путинская Россия» -- оно не страшится подобного “наследия” и не раскаивается в нём. Страшится, опасается оно – другого, того, чем завершает своё письмо от 29 января 1880 г. А.А. Толстая:

      «Боюсь я того, что вы теперь пишете, боюсь за вас и за тех, которых вы можете увлечь своим умом, искренностью и неправильностью своих взглядов» (ПАТ. С. 393).

      Эти опасения переходят в письмах А.А. Толстой последующих лет в утверждения и обличения «неправд» Льва Николаевича, его вредоносности для умов молодёжи… Но опасалась она напрасно. Христианство, истинное христианство – достаточно требовательно. Отпугивает оно не одних умственных лентяев – «непонятностью» своей, но и лентяев духа – мнимой «неисполнимостью» своих требований. Увы! В современной России печатная макулатура Басинского и Ореханова читается куда больше, нежели «Исследование догматического богословия» Л.Н. Толстого – та книга, над которой он работал в 1880-м и которая напугала своими идеями Александру Андреевну Толстую.

     «Главное то, что ваше исповедание веры есть исповедание веры нашей Церкви. Я его знаю и не разделяю» -- лаконично формулирует свой ответ на приведённое письмо Лев Николаевич (письмо 2 – 3 февраля 1880 г.; ПАТ. С. 394). Он уверяет, что не намерен входить с чужой верой в конфликт (в чём продолжают ложно обвинять его защитники церкви по сей день) – а только не может считать «материком» намёрзший поверх него «лёд» мёртвых догм, который он усилиями своего разума уже «пробил» (Там же).

      Мудро отказываясь поддержать навязываемый А.А. Толстой спор о различиях «человекобожества» и «богочеловечества», Толстой лишь подчёркивает то значение, которое имеют для него как христианина личность и учение человека Христа:

      «Я живу и мы все живём, как скоты, и так же издохнем. Для того, чтобы спастись от этого ужасного положения, нам дано Христом  спасение.

      Кто такой Христос? Бог или человек? — Он то, что он говорит. Он говорит, что он сын Божий, он говорит, что он сын человеческий, он говорит: Я ТО, ЧТО ГОВОРЮ ВАМ. Я ПУТЬ И ИСТИНА. Вот он это самое, что он говорит о себе. А как только хотели всё это свести в одно и  сказали: он Бог, 2-е лицо троицы, то вышло кощунство, ложь и глупость. Если бы он это был, он бы сумел сказать.

     Он дал нам спасенье. Чем? Тем, что научил нас дать нашей жизни такой смысл, который не уничтожается смертью. Научил он нас этому всем учением, жизнью и смертью. Чтобы спастись, надо следовать этому учению. Учение вы знаете. Оно не в одной Нагорной проповеди, а во всём Евангелии. Для меня главный смысл учения тот, что, чтобы спастись, надо каждый час и день своей жизни помнить о Боге, о душе, и потому любовь к ближнему ставить выше скотской жизни. Фокуса для этого никакого не нужно, а это  также просто, как то, что надо ковать, чтобы быть кузнецом» (Там же. С. 396).
      
     «Бабушка» ответила своему наставляемому в вере родственнику 23 февраля – письмом более сдержанным, мудрым, чем предшествующее и поднимающим актуальнейшие для Льва Николаевича вопросы повседневной борьбы с привычками и грехами. К сожалению, не обошлось в письме без отвергнутой уже Толстым догматики «спасения через Христа» (т.е. через его смерть, кровь, молитвы ему и под.), а также цитирования самого подозрительного для Толстого из евангельских апостолов – Павла, его Послания Римлянам.
      
      Далее – череда неизвестных нам, возможно уничтоженных обоими адресатами писем, и – перерыв в общении… Возобновила его Александра Андреевна. Узнав, что Толстой поселился с семьёй в Москве, в письме от 30 января 1882 года она напросилась в гости. 10 февраля Толстой отослал своё согласие, снабдив, однако его следующим предупреждением страстной проповеднице:

     Но ради Христа не обращайте меня и не жалейте меня, именно ради Христа. Христос это любовь и согласие; а уж я слишком узнал, что те самые, которые профессируют любовь к Христу, те и нарушают это согласие во имя его» (Там же. С. 401 - 402).

     Конечно же, почуяв в доме Толстого поддержку в лице резко оппонирующих ему жены и сыновей, А.А. Толстая не удержалась и грубо нарушила этот уговор. Судя по собственным её воспоминаниям, она со смаком раскритиковала его статью о московской переписи, проповедь служения ближним не деньгами, а делами, совершаемыми в любви. Снова, раз за разом, будто хлеща по щекам, «уличала» она его в грехе гордости, а под конец, основательно «разогревшись», открыто назвала «племянника» марионеткой  Люцифера, который управляет Львом Николаевичем, находясь незримо у него за спиной (ПАТ. С. 34 - 37). Судя по тому, что разговора с Толстым и своих возражений ему она подробно не излагает – это вновь был её лучший «аргумент». При этом речь Толстого в её адрес она именует «бредом сумасшедшего», «бешеным пароксизмом» и местью за предшествующую ей критику статьи о переписи. Быть может, и очень вероятно, что Толстой, действительно, не выдержал провокаций – намеренных со стороны гостьи и членов семьи… Но вечером того же дня, по воспоминаниям А.А. Толстой, он был достаточно спокоен и рассудителен и, в качестве НЕ ПОНЯТОГО ОППОНЕНТКОЙ возражения, предложил жене, Софье Андреевне, рассказать свой давний, 1878 года, памятный сон.

     Что это был за сон? О нём Софья Андреевна сообщала в письме мужу от 7 марта 1878 года следующее:

      «…Будто я с Лёлей и Машей подхожу в Страстную пятницу к большому собору, и вокруг собора ходит огромный позолоченный крест; когда он обошёл три раза, он повернулся ко мне, остановился, и я увидала распятого Спасителя чёрного с ног до головы. Какой-то человек обтирал полотенцем Спасителя, и Спаситель вдруг весь побелел, открыл правый глаз, поднял, отставив от креста, правую руку и указал на небо. Потом мы будто пошли с Лёлей и Машей по шоссе и покатилось крымское яблоко по траве и я говорю: «не берите его, оно моё».

     Когда я проснулась, было пять часов, я дрожала, как в лихорадке, у меня стучали зубы и я рыдала. Во сне ещё я сказала себе: «Это мне Бог посылает КРЕСТ — ТЕРПЕНИЕ, и от меня откатится яблочко какое-нибудь» (ПСТ. С. 148 - 149).

     К сожалению, А.А. Толстая целиком приняла на веру не только содержание сна, но и его ТОЛКОВАНИЕ Софьей Андреевной: «крест» символизирует якобы её жизнь с «заблуждающимся еретиком» мужем, грядущие страдания и слёзы, а яблоко – истинную, церковную веру, он должен «подобрать» его, вернувшись к исповеданию православия, и в нём «луч надежды» (ПАТ. С. 36, 35).

      Между тем – возможна и иная, и непосредственно связанная с А.А. Толстой, трактовка этого сна. Дело в том, что переписка супругов Толстых свидетельствует о несомненной для всякого её читателя ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ СВЯЗИ любящих супругов, сохранявшейся даже при отъезде одного из них, на расстоянии… Толстой тогда, как и в 1880-м году, выезжал по семейным делам в Петербург и вечером перед ночью, когда Соничке привиделся сон, напряжённо размышлял о некоторых религиозных вопросах, готовясь к свиданию с А.А. Толстой, с которой желал по этим вопросам переговорить.

     Что же касается мистического содержания сна… Быть может, яблоко, покатившееся под ноги Соне во сне – символизирует планету, ВЕСЬ МИР?

     А «спаситель» (т. е. Иисус Христос), указавший ей рукой на Небо – сообщает УСЛОВИЕ того, чтобы «яблоко»-мир оказался у ног спутницы жизни Льва Толстого (и Александры Андреевны Толстой – тоже)?

     Условие: обратиться от мира и мирского – к Богу. Пройти вместе с родственником, мужем, с Львом Толстым, тот путь христианского служения, путь исповедничества и проповеди, путь жизни в воле Бога, на который сам он только-только начал вставать в тот год?..

      Через несколько часов после сна Сони, днём 7 марта 1878 г., в разговоре с Толстым умнейшая Alexandrine узрела в нём это НОВОЕ ПОПРИЩЕ… и благословила, отнюдь не конфликуя с ним, так как полагала, что Толстой готовится свершить его в «лоне» российской церкви, признавая её лжеучение и колдовство.

     ВОТ о чём, о каком разговоре, он через жену желал НАПОМНИТЬ «бабушке» Толстой!

     «Мир у ног того, кого он не может обольстить» -- запишет много позднее в своём «Круге чтения» Лев Николаевич Толстой. Это – слова женевского философа Анри Амиеля, в 1878 году уже тяжело болевшего. Но это глубокое религиозное размышление он внёс в свой journal intime (дневник) ещё 27 сентября 1852 года – в день, когда ему исполнился всего-то 31 год:

     «Только мировоззрение религиозное, религии деятельной, нравственной, духовной и глубокой, одно только оно придаёт жизни всё её достоинство и энергию.  Оно  делает  неуязвимым  и  непобедимым. Землю можно победить только именем неба. Все блага даются только тому, кто ищет только мудрости. Только тогда бываешь сильнее всего, когда вполне бескорыстен, и мир у ног того, кого он не может  обольстить.  Почему?  Потому  что  дух  властвует над материей и мир принадлежит Богу. “Мужайтесь, — сказал небесный голос, — я победил мир!”

     БОЖЕ, ДАЙ СИЛЫ СЛАБЫМ, ЖЕЛАЮЩИМ ДОБРОГО!» (Из дневника А. Амиеля. – М., 1894. - С. 16 - 17).

     Это был знак примирения на том, на чём оппоненты могли примириться – на ЖЕЛАНИЕ ДОБРОГО. И это было приглашение сёстрам Соне и Саше ПОСЛЕДОВАТЬ ЗА НИМ И ЗА ХРИСТОМ – приглашение, на которое они, конечно, не отозвались…

      Последовал новый разрыв. От письма, посланного Александрой Андреевной 25 февраля, сразу по возвращении в Петербург, Толстой оставил заключительный листок со словами:

      «Прощайте, милый друг — постарайтесь любить меня по-прежнему и никогда не говорите и не думайте, что мы служим не одному Богу. Христос один, и вы и я любим Его. Это главное» (ПАТ. С. 402).

     Письмо это Толстой прочитал уже в Ясной Поляне и написал 3 и 4 марта два варианта резкого, обличительного ответа… которые оба сохранил, но не отослал в Зимний дворец. 

     Письмо от 3 марта:

     «Ради здравого смысла поймите следующее и уже, обращаясь ко мне и думая обо мне, — имейте его в виду. Я раз 20 повторял это изустно и письменно в Москве, но тщетно. Попробую последний раз. Вот это рассуждение: Общего между мною и вами быть не может, потому что ту святодуховскую веру, которую вы исповедуете, я исповедовал от всей души и изучал всеми силами своими ума и убедился, что это не вера, а мерзкий обман, выдуманный для погибели людей. Убедившись в этом, я написал книгу, обличающую обманщиков. Стало быть, вот какое моё отношение к вам. A tort ou ; raison [справедливо или нет], но я считаю вашу веру  произведением дьявола, придуманным для того, чтобы лишать человечества  спасения, данного Христом. И книга моя, и я сам есмь обличение  обманщиков, тех лжепророков, которые придут в овечьей шкуре и которых мы узнаем по плодам. — Стало быть, согласия между обличителем и  обличаемым не может быть. Выхода для обвиняемых только два —  оправдаться и доказать, что все мои обвинения несправедливы. (Этого нельзя сделать почерком пера. Для этого нужно изучение предмета, нужна свобода слова и, главное, сознание своей правоты. — А этого-то нет.) Обличаемые спрятались за цензуру и штыки и кричат: «Господи помилуй — и вы с ними» — или признаться в своей вине и отречься от лжи и зла. — Но говорить, как вы говорите и они: «право, ей Богу, мы не виноваты. Да побойся Бога, право, мы веруем в Христа» и т.п. — это то самое, что всегда говорят виноватые.

     Надо оправдаться в насилиях всякого рода, в казнях, в убийствах, в скопище людей, собранных для человекоубийства и называемых в насмешку над Богом — христолюбивым воинством, во всех ужасах, творившихся и теперь творимых с благословенья вашей веры, или покаяться.

     И я знаю, что обманщики не станут ни оправдываться, ни раскаются. Раскаяться им и вам не охота, потому что тогда нельзя служить мамону и уверять себя, что служишь Богу.

     Обманщики сделают, что всегда делали, будут молчать; но когда нельзя уже будет молчать, они убьют меня. — Я этого жду. И вы очень содействуете этому, за что я вам и благодарен.

     Нельзя служить Богу и Мамону. И если свет твой тьма, какова же тьма?» (ПАТ. С. 402 - 403).

     И – вариант от 4 марта:

     «Вчера в деревне, куда я уехал очнуться от ужасной московской жизни, я получил ваше письмо и последние слова ваши о Христе взорвали меня и я написал вам резкое письмо и свёз его сам на почту; но  тотчас же послал за ним и взял его назад. Но всё-таки чувствую  необходимость высказать вам хоть отчасти моё чувство.

     Не говорите,  пожалуйста, о Христе и особенно мне. Вообще не говорите о Христе, чтобы избежать того ridicule [смехотворного], который так распространен между придворными дамами — богословствовать и умиляться Христом и проповедовать, и обращать. Разве не комично то, что придворная дама — вы, Блудова, Тютчевы чувствуют себя призванными проповедовать православие? Я понимаю, что всякая женщина может желать спасения; но тогда, если она православная, то первое, что она делает, удаляется от двора — света, ходит к заутреням, постится и спасается, как умеет. Но отчего придворное положение сделалось дипломом на богословие — это верх  комизма. Мне же не говорите о Христе, потому что Христос один, так же, как Бог-отец был один, но Иисус Христос говорил евреям, что мы с вами не одного отца дети — ваш Бог-отец — дьявол, т.е. ложь.

     Такая же разница между моим и вашим Христом. Я ведь в отношении православия — вашей веры, нахожусь не в положении  заблуждающегося или отклоняющегося, я нахожусь в положении обличителя. Я обличаю православие в отклонении, во лжи сознательной и бессознательной, и потому со мной больше делать нечего, как или с презрением  отвернуться от меня, как от безумца, или понять хорошенько то, в чём я  обвиняю православие, и признаться в своих преступлениях, или опровергнуть все мои обличения. Нет середины: или презирать, или оправдываться.

     А чтобы оправдываться, надо прежде всего понять. А для того, чтобы понять, надо прежде всего большую искренность (чем не отличается  придворный быт); во-вторых, надо много труда, внимания и времени (тоже не часто встречаемые при дворе); в-третьих, надо смирение, а в вас я вижу гордость, не имеющую пределов — что вы думаете, то святой дух  думает.

     И потому мне нечего слушать о вашем Христе, я всё это не только слышал, но изучал до малейших подробностей. — Вам и вашим надо перестать прятаться за насилие и принуждение, а выступить  защитниками своей веры, обличаемой во лжи, и смешать меня с грязью. — Но этого они не сделают (и вы не делаете). А они будут молчать, пока можно, а когда нельзя уже будет, они убьют меня. И вы, говоря мне о вашем Христе, содействуете этому. Между мной и вами столь же мало общего, сколько было между Христом и Фарисеями.

     И я могу погибнуть  физически, но дело Христа не погибнет, и я не отступлюсь от него, потому что в этом только моя жизнь — сказать то, что я понял заблуждениями и страданиями целой жизни. Простите и вдумайтесь в то, что я пишу» (Там же. С. 404 - 405).

      Оба варианта письма мы приводим в полном виде – исключительно из-за вранья о них Г. Ореханова в его розовой книжке «Лев Толстой. Пророк без чести». Не цитируя из писем ничего, он попросту огульно характеризует употребляемые в них Толстым выражения как «кощунственные» и винит автора, Льва Николаевича в том, что он «сознательно … целенаправленно пытается обидеть и оскорбить свою собеседницу» (Орех. – 2016. С. 408). Ложь толстоведа-рясоносца в данном случае весьма примитивна, а её именно «преднамеренность» очевидна – если исходить хотя бы из факта, что Г. Ореханов, помимо того что поп, ещё и ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ психолог, и знает прекрасно, что люди, иногда специально, а чаще спонтанно, изливают на бумагу не одни мысли, но и ИЗБЫТОК негативных эмоций.

     «По всей видимости, врождённое благородство не позволило Толстому оскорбить женщину…» -- продолжает московский поп свою неуклюжую ересь. Но настоящая причина того, что письма не были отправлены – не столь примитивна. Даже и не в одних эмоциях дело…

      Толстой сам почувствовал, что берёт на себя если не «слишком», то всё же ОЧЕНЬ много. В преданиях о Христе это соответствует драматическому эпизоду его гнева на иудеев, о котором вспомнил сам Толстой (Ин 8, 12 - 59). Случай, действительно, сходный: обличает он на деле не ЛИЧНО ЖЕНЩИНУ по имени Александра, а – ВСЮ РЕФЕРЕНТНУЮ ЕЙ социальную группировку не могущих «по статусу», а часто и не хотящих жить по-Божьи и по Христу. Обличает всех тех в ЛЖЕхристианском мире, которые, по слову евангельскому: сами не входят в царство Бога и не пускают других (народ). Но всё это вырвалось из него с ИЗЛИШНИМИ эмоциями, и – в ЛИЧНОМ письме, так что эмоции эти, при всей правоте мысли, «атакуют» не группировку, как в упомянутой проповеди Христа, а лишь одну, и не самую главную, из участников и поддержателей мирового зла. Между тем, пообщавшись с Софьей Андреевной (а может быть, и без её «науки», самостоятельно) Alexandrine научилась «вкраплять» в свои письма, к месту и не к месту, слова о любви, на которые нельзя возражать и которые, при всём их лицемерии, неискренности – нельзя было проигнорировать. В этом, как справедливо подчёркивает Е.В. Петровская, действительная причина того, что Толстой не отправил письма: «Это обличение не совпадает с главной направленностью переписки, утверждением общей для адресатов темы — «религии любви», и потому письма Толстого остаются неотправленными» (Петровская Е.В. Указ. соч. С. 177).

      Проповедница затихла, но не сдалась… В 1887 г., когда А.А. Толстая провела в Ясной Поляне около двух недель, отношения восстановились, но через 10 лет, в очередной приезд Толстого в Петербург, вновь произошло столкновение на религиозной почве, и они вновь расстались непримирёнными. Но анализ переписки этих лет выходит за хронологические рамки нашего исследования. Скажем лишь, что вывод Г. Ореханова о том, что «дружба Л.Н. Толстого и “бабушки” так и не смогла выдержать испытание временем» (Орех. – 2016. С. 408) – совершенно лжив. Хотя бы потому, что сами отношения этих родственников носил, как мы показали, характер значительно более близкий, нежели тот, который обычно имеет дружба аристократов. Переписку с А.А. Толстой исследователи называют в числе главнейших эпистолярных диалогов в жизни Л.Н. Толстого – наравне с переписками с женой или с ближайшим другом, В.Г. Чертковым. Отношения эти изменили характер, но не прервались – так как навещала Alexandrinе не одного Толстого, но и членов его семьи. Морщась на её новые попытки учить «единой истинной» религии, Толстой продолжал чувствовать и ценить родственную любовь этой неблагополучной, по-своему несчастной в личной жизни женщины – и отвечать на любовь любовью же.

     В целом мы видим, что живое сердце именно христианской веры (а не сентиментального её эрзаца) бьётся именно в письмах Льва Николаевича. Сердце это в начале их отношений – младенческое, и почти ничем, кроме животного и юношеского жизнелюбия не защищённое от иссушающей догмы. Однако итогом попыток графини А.А. Толстой проповедовать Христа от имени придворного православно-сектантского круга: проповедовать того, кому не последуешь, кому по-настоящему и не веришь – привели к появлению отмеченного Г. Орехановым «барьера восприятия» церковного учения, который весьма пригодился Льву Николаевичу,  был полезен в годы его христианского исповедничества. В последний из этих лет, в последний год земной жизни, 8 марта 1910 г. Толстой вспоминал Александру Андреевну и подвёл такой итог её жизни и своим отношениям с ней:

      «Читал записки  Александры Андреевны и испытал очень  сильное  чувство: во 1-х, умиления от хороших воспоминаний, а  2-е),  грусти и ясного сознания того, как и она, бедная,  не могла  не верить в искупление et tout le Tremblement [со  всем  прочим], потому, что не веря, она должна была осудить всю свою жизнь и изменить её,  если  хотела бы быть христианкой,  иметь  общение  с Богом. Люди  нерелигиозные могут жить  без  веры,  и  потому  им незачем нелепая вера,  но  ей  нужна  была  вера,  а  разумная  вера уличала её. Вот она и верила в нелепую, и как верила! 3-е, ещё то испытал,  это  сознание  того,  как  внешнее утверждение своей веры, осуждение других — как это  непрочно, неубедительно.  Она  с  такой  уверенностью  настаивает на своей и так решительно осуждает; в 4-х), почувствовал и то,  как  я часто бывал неправ, недостаточно осторожно прикасаясь к  чужой  вере,  (хотя  бы в науку)» (58, 22 - 23).

       Итог этот, настаивает Г. Ореханов – «печальный» (Орех. – 2016. С. 406). Для кого же? Только для самого автора “розовокожей” книги и для его церкви уже вполне, к началу XXI столетия, грубо суеверных, но НЕ РЕЛИГИОЗНЫХ ЛЮДЕЙ (подлейших, лживейших, худших, чем лукавившая перед собой и «светом», но всё же благородная всем существом своим Alexandrine Толстая) – и потому итог этот ещё более актуален в наши дни!

                ___________________________________