А. Глава первая. Главка 5

5


     Я опустился на скамейку рядом с киоском мороженого и, закрыв глаза, попытался вспомнить, с чего же всё началось. Это почти никогда не удаётся – уловить какой-то один определённый момент, какой-то толчок, который приводит в движение множество значительных и незначительных событий. Потом, по прошествии некоторого времени, когда всё уже оказывается связанным, свершившимся и необратимым, мы смотрим на былое с удивлением и никак не можем разобраться, почему же из столь мелких, порою смехотворных даже элементов создалась вдруг безжалостная и многосмысленная картина настоящего. Возможно, всё началось с того вечера, когда мне нужно было встретить Юлю из института. Она училась на первом курсе какого-то экономического вуза – у меня всё время вылетает из головы его название – и иногда я провожал её до дома. То была едва ли не единственная возможность поболтать с ней по душам после моего переезда.
     “Ты работаешь детективом? – удивлённо спросила она, зябко поводя плечами в туманном осеннем воздухе. – Настоящим детективом?”
     Мне не хотелось об этом говорить, но пришлось поведать кое-какие подробности. Юля не выглядела слишком заинтересованной. “А можно как-нибудь к тебе прийти?”
     То был трудный вопрос, ведь у меня не имелось даже определённого места работы.
     “Зачем тебе?” – спросил я не слишком вежливо, и она, кажется, обиделась. “Никогда бы не подумала, что ты будешь заниматься чем-то таким”. Да, именно так. Нельзя было и подумать. Я внутренне поморщился. Всю оставшуюся часть дороги мы молчали, но у меня уже тогда родилось какое-то неприятное предчувствие.
     А может быть, всё началось в одно воскресное утро в доме Плешина, когда я разбирал по его поручению документы, и вдруг дверь гостиной открылась, и на пороге появилась Юля. Это было похоже на посещение призрака: бледная, растрёпанная и какая-то удивительно отрешённая, она стояла передо мной и тихо улыбалась. Я застыл в изумлении, а Юля, постояв немного в раздумчивости, опустилась рядом со мной на диван и с победоносным видом кивнула головой. “Ну вот, как видишь, нашла”, – медленно сказала она, с вызовом смотря на меня. “Что ты… как… зачем ты здесь?” – выпалил я с совершенно неубедительным гневом, но в этот момент вошёл Плешин. Он словно ничуть не удивился, лишь вопросительно посмотрел на меня, и мне пришлось, покраснев и запинаясь, выдавить из себя: “Извините, Сергей Сергеевич, это моя сестра, Юлия, но она сейчас уже уходит, она просто…”
     “Очень приятно, Сергей Сергеевич, рада познакомиться”, – сказала она с неслыханной у неё раньше твёрдостью – и протянула ему руку. Плешин не пожал её, не посмел, я думаю, но в глазах его появилось отвратительное маслянистое выражение, так меня пугавшее иногда. “Приятно, приятно, взаимно”, – сладко произнёс он и резко, с непривычной для него прытью вышел, выпрыгнул даже из комнаты, оставив Юлю стоять с застывшей в воздухе рукой. Я посмотрел на неё, надеясь обнаружить в её лице досаду, разочарование, удивление хотя бы, какую угодно тень, но не увидел ничего. Она чуть заметно улыбалась и была, кажется, очень довольна. Повернувшись ко мне, Юля спокойно сказала: “Пойдём, пожалуй?”
     И я пошёл вместе с ней, не возражая и совсем забыв о своих обязанностях. В тот день у меня созрело твёрдое решение развязаться с Плешиным. Когда я через два дня явился к нему за расчётом, то столкнулся прямо в дверях с сестрой – и это уже действительно было началом конца…
     Воробьи чирикали нагло и крикливо, от лотка с мороженым тянуло приятным холодком, шаркали вокруг беспокойные, равнодушные ноги. Да, это было правдой, настоящей правдой, от которой не скроешься в тумане рассуждений о чести и порядочности. Юля и Плешин… Что-то неосмыслимое, невозможное было в этом сочетании, слова не склеивались, не слипались. И дело было не в разнице в возрасте – о ней мне даже думать было противно – а в ощущении какой-то безумной дикости такой ситуации. Я перестал понимать сестру, перестал угадывать мотивы её поступков, что раньше так хорошо у меня получалось. Юля стала совсем незнакомой, словно Плешин перетёк в неё со всей своей прихорошенной, вылизанной жизнью. И тем не менее – и это было ужаснее всего, – она всё-таки оставалась самой собой, той маленькой самовольной девочкой, доверявшей мне свои самые страшные секреты.
     Теперь о таком не могло быть и речи. Последние полгода мы почти не общались. В этом не было смысла, как не имеет смысла пытаться соединить половинки разлетевшейся чашки.
     И поэтому, конечно, я не мог быть против Плешина – несмотря на то, что был против него всей душой. Что бы там он ни делал, какие бы тёмные дела ни проворачивал, неизменной оставалась его принадлежность Юле, а значит, в конечном счёте, – и мне самому. Меня не приучили к осуждению, и невозможно было осуждать сестру за её выбор. И только иногда, в особенно оберегаемых снах, мне виделось, как в один прекрасный день Плешин исчезает, а мы, освобождённые и соединённые, начинаем совсем новую жизнь. Но сны оставались снами.