Полканыч и Мухтарыч

                Полканыч и Мухтарыч
 

Полканыч сидел в своей офисной будке  из гипсокартона и плексиглаза,  на втором этаже Удыдайской мэрии, а напротив него в стильном кресле из оленьих  рогов и шкур размещался приехавший с проверкой из Дырдыгирки специалист губернаторской администрации, старый приятель и даже немножко родственник Мухтарыч.

Оба были в форме чиновников Полунощной Самояди, недавно утвержденной и пошитой по эскизам столичного кутюрье Тани Стаканова.

Но Полканыч, как чин 7-й величины, 11-й степени, носил ватник а-ля Гулаг, штаны чертовой кожи, галстук выпускника Упсальского королевского университета и народные резиновые сапоги с портянками.

А Мухтарычу областному столоначальнику 5-й величины, 4-й степени, полагались сыромятный сюртук, переливчатые пантолоны акульей кожи, оленьи мокасины, и галстук покруче, гарвардский.

Несмотря на разный прикид и возраст (Полканыч был на десяток лет старше), как-то чувствовалось, что они одной породы.

- Ну что, Полкан Полканыч, надо решать.

- Дак что, решать, Мухтар Мухтарыч… Давать надо.

- Чего давать? Кому давать? Всем всё давать?

- Похоже, всем и всё.


Мухтарыч озлился, пошел по лицу пятнами.

- Да ты что, Полкан, совсем ептыртырнулся тут, в Ептыптыре своем?

Какие у тебя обоснования имеются?

Я уж про инструкции не говорю, но пусть бы какие-нибудь там разъяснения к пункту такому-то нацпроекта номер по списку, ниже утвержденному вышестоящими, а? Хоть бы намек какой по телеящику в прайм-тайм?

Он нервно дернул шеей и позволил себе, процитировал классику:

              И почему вы решили, что каждый может иметь?
             
              Кто это постановили, что каждому надо давать?
               
              Умные, бенина мать!

Полканыч тяжело вздохнул, обреченно натянул на руки служебные перчатки «мата-хари», осторожно достал из ящика стола и положил перед Мухтарычем ветхий свиток, простеганный по корешку сыромятной оленьей хигной.

- Вот он, базовый документ…

- А! «Сонгельский эпос»! Старый знакомец! И что?

Мухтарыч тоже вынул из кейса служебные перчатки, на вид поделикатнее, чем у Полканыча, надел их, профессионально-уверенно принял в руки и нежно полистал раритет.

- Ты ж сам видишь, нету тут никаких указаний, никаких рун, буквиц или там, хоть бы татуировок. Их в свое время профессор Колбасьев соскреб тупыми ножницами…

- Канонический текст имеется. В утвержденном переводе виконтессы Редгрейв. На сайте областной администрации, – возразил Полканыч.

- Да какой еще текст канонический, ептыптырь! Какая виконтесса! Этот текст Ритка Мамаева состряпала, писательница-фантастка, блин. Ты ее помнить должен, по «Кольскому вестнику». Она там в штате работала. Еще про высокие надои у оленьих самок писала...

- Да помню. Сам ей на комсомольской конференции почетную грамоту вручал. За лучший очерк о чумработнике.

- Ну вот! По ходу, весь «Сонгельский эпос» Мамаева Рита Магомедовна накропала. Она же Маргарита-Миллисента, любимая наложница Его величества императора Максимилиана Третьего, блин!

- Погоди! А что ж тогда Колбасьев доказывал, что это всё в раннем палеолите было? По результатам радиоуглеродного анализа?

- Так оно и было в раннем палеолите.

- Да как? Как?!

- А так. Как у нас всё всегда. У нас ранний палеолит, к своему сведению, и не кончался никогда.

- Погоди! Ты это, правда, понимаешь? Это все понимают, да? Я один такой тупой, врубиться не могу?

- Никто этого не понимает, Полканыч, и ученые-мозги крученые не понимают, и большие члены не понимают, а если говорят, что понимают, то брешут.

И попы не понимают.

Этого понять нельзя.

Ну и хули-юли? Какая разница?

Нам-то с тобой какая заразница?

Нам бы кость погрызть, сучку оприходовать, и в будку.

Вот, Колбасьев-то, когда в спецхране ФСБ кожаную книгу нашел, ни хрена он там, конечно, не увидел, кроме картинок порнографических.

Типа как комиксы в «Плэйбое».

Ну и порадовался бы человек.

В кой веки что-то интересное массам отрыл.

А он расстроился.

Картинки ножницами отскоблил. Чтобы не профанировать вечные культурные ценности.

Первобытные чуваки усекли, значит, в чем корень жизни. А он не просек, хоть и профессор.

Не было на свете, Полкан Полканыч, никакого оригинала Сонгельского эпоса, с рецептами вечной жизни, хули-юли.

Были тату сомнительного содержания.

- А что тогда Авдотья Сысоева переводила? С австрийского?

- Само собой, с австрийского. На ептыптырский вытибетский.

- На охрибетский, и оймяконский русский, и югоршарский…

- И быр-тыр-ягинский!

Татарка она, и ни одного языка, кроме своего талдым-булды не знает.

Тоже грант неслабый урвала. Хорошо тогда девчонки Европу подоили. В рамках Года коренных народов Крайнего Севера.

- А где она сейчас, эта Сысоева?

- В Вену эмигрировала.

- Это по пенсионерской программе, что ли?

- К Ритке Мамаевой свалила. В рамках воссоединения семьи.

- А!

- Ну вот, а ты говоришь, канонический текст. В школах его зубрят. На сайте областной администрации размещают. Его две журналюшки состряпали. Я бы их обеих лично выпорол. В ограде из оленьих позвонков. Сыромятной хигной. За вранье.

- Текст "Сонгельского эпоса"  Европейской ассоциацией коренных народов Севера утвержден. Программа компенсации для жертв преступной политики корумпированной власти.

Мухтарыч оскалился.

- Ну и кто там в этой программе назван, конкретно, по фамилиям? Как имеющий законное право на восстановление имущества?

- Так… Где оно там… Щас…Часть вторая…


                Явление сонгелов


В окошке маячила  эта чокнутая, сбрендившая, с глузду съехавшая полярная ночь. Не черная, нет. Какая угодно, но не черная. Аметистовая, морошковая, цвета иван-чая и лисьей шкуры, или как там еще про нее расписано в саамских сказках.

Голова от нее шла кругом, и мерещилось по углам служебного кабинета черт знает что.

Мухтарыч, родом из районного центра Охрибеть (как и губернатор нынешний, Самоед Иваныч Лопинцев — с ним одних олениц за сиськи дергали) —  к стодневной ночи так и не смог приспособиться, никакие  маги-ведьмаки, йоги выеживающиеся не помогали, помогало только нах этот лютый песец посылать.

Полканыч (кто он там по родству-то? Забору двоюродный плетень, шурину деверь, закрой дверь с другой стороны) тот вовсе умудрился родиться на нефтяном заготпункте Вытебеть.

 С губернаторами по малолетке не якшался, не повезло, вот и карьеры не сделал, просидел зам. мэра в Ептыптыре на букву Ё.

Мэрская доля!

Зато со здоровьем у него лучше, искося глядя на шурин-деверя, решил Мухтарыч — такого пня с ушами никакие виденья гробовые по темным углам не одолевают.

Будка у него тесная, чисто собачья. Проволокой колючей выгороженная в мэрской приемной.

А тут у них занятно, в Удыдае-то— удивился  Мухтарыч, виды видавший.

В исконно-самоедском стиле была отделана приемная, но с наглостью не самоедской. Скорей, людоедской — столичного уровня.

Пис-столом руководителя, бога богов, председателя ООО «Самоядь-Нефтюгань», к примеру, служил тут отполированный череп ископаемого ящера.

На ножках.

Вокруг него стояли барные стулья из оленьих рогов,  с сиденьями, декорированными иммитацией сизого ягеля.

С потолка свешивалось огромное, надутое пропан-бутаном оленье вымя. Молоко наше материнское.

По углам помещения размещались в подсвеченных мини-алтарях четыре главных реликвии Полунощной Самояди:

Хигна, оленья уздечка, на которой держится вся история полунощного народа.

Вукс – охотничий мешок, набитый баксами.

Печать сына Солнца (серебряная пластинка с выбитыми на ней двумя стрелами, летящими в противоположных направлениях), дающая власть над себе подобными.

Вольпи – шаманское платье. Его каждый видел по-своему, а надев его, представал в собственных глазах таким, каким всегда хотел быть, да не мог.

- Э-э-э? - вопросительно промычал Мухтарыч.

-А? - откликнулся Полканыч, оторвавшись от лэптопа.

Мухтарыч сделал перед собою круговое движение рукой.

-А-а-а. Это Тани Стаканова дизайн. В рамках культурного шефства ближнего Замкадья над историческими регионами Нефтеземья.

-Э-э-э! - одобрил Мухтарыч.

Полканыч потыкал стрелкой мышки по экрану гаджета, и тотчас неуловимо-мхатовский голос заслуженной артистки Оймяконской АССР Изауры Седаковой, стал профессионально читать:

Маргарита Миллисента Редгрейв. «Сонгельский эпос».

Перевод с австрийского на дырдыгирский, ёптыртырский и могилёхский  Авдотьи Сысоевой.

Сага вторая.

«Явление сонгелов».

Мы с Кайв стали жить в костяной ступе, под горой Соловораки у озера Сейд.

Однажды к нам в открытый дымник заглянули сверху, будто с неба упали, мужчина и женщина.

Юлас и Луоми.

Первые гости и первые подданные.

Они жили в Лу-явре рыбной жизнью – ловили рыб, катались на них верхом, ели их, воевали и мирились с ними и женились на них, но до конца не могли стать рыбами.

Услышав о Сон-Хеле, они решили уйти к нам.

Юлас был большим и толстым, как морская корова.

У Луоми, как у поющей всегда воды, звуки музыки были вплетены в струящееся  волосы, наподобие водорослей.

- Входите, первые сонгелы! – сказала Кайв.

- Сонгелы, вы совершенно такие, какими я вас придумал когда-то, да позабыл, а теперь вспомнил, – сказал я.

Как-то ночью к нам в ступу постучала Яда с глазами, как два змеиных яда.

- Я по итогам антитеррористической операции. Беженка с Ристимкента, документы сгорели, деньги украли, поезд ушел, рельсы разобрали, сама не местная, пустите переночевать!

Я видел, что это ведьма, что в своем ведьминском вуксе она принесла к нам зло.

Но я впустил ее.

Зло должно войти в этот мир.

Потом к нам из боевого штаба Ристимкент, пришагал богатырь Ляйн.

Кто не знает Ляйна – полевой командир, полностью искупивший вину перед федеральным центром, борец с чудскими бандформированиями.

Был он из себя приземистый и котлоголовый, но с длинными и  тонкими руками.

Большую часть времени Ляйн спал.

Но когда в Сон-Хель приходила чудь верхом  на ржущих, рыжих гривастых чудищах, он просыпался, хватал своими двумя руками четверых чуддинов, размахивая ими, разил направо и налево всех врагов и выстраивал из их трупов высокую гору.

И снова засыпал. А жена его стерегла его сон.

Потом к нам пришел Муэйнант, врач с Лу-Явра.

Муэйнант всегда улыбался, обнажая белейшие зубы из мордовой кости, и в ответ ему улыбались люди.

Потом к нам пришел лис Ли, жулик и вор.

Потом к нам пришел Учук, в белый полярный день искавший в тундре человека, с горящей плошкой ворвани в руке.

Человека он не нашел, поселился в бочке-сельдянке на берегу Колы и стал всех учить жить.

Потом к нам пришла Нэнч, девочка-дерево в цвету.

Эта девочка показала нам вход на Поляну Любви.

Там возлежали, обнявшись, волк с трехдневным олененком, а филин обнимал белую куропатку.

В сиятельной Самояди семьсот семьдесят семь рек и семьсот семьдесят гор и семь тысяч семьсот семьдесят озер.

Но мне нужна моя гора, мое озеро, моя река.

Они это я.


                Фирма «Родные корни»


Полканыч нажал на эскейп, и лэптоп замолчал.

Мухтарыч развел руками.

- Ну, Полкаша, ты меня вообще удивляешь. Ну, там, депутатки-рыбообработчицы из отдела социальной помощи, подруги комсомольской юности губернатора Самоеда Иваныча, что с них взять. Они слезы умиления проливают, ах,  Сонгельский эпос, наши истоки! Священное мляко оленьих сосцов! Но ты ж у нас парень продвинутый, в университете Упсала обучался. Два месяца. И на какое-то хули-юли ведешься.

Ты прикинь! Где они теперь, все эти тундровые ведьмы и ведьмаки?

Стоматологи с белоснежными из моржа зубами (евреи, конечно)?

Полевые командиры? Девочки в цвету?

Кому тут реституция светит?

И за что, главное?

За ступу на курьих ножках, в 32-м году домкомом реквизированную?

За трех оленей, которых в колхоз «Имени четвертого партсъезда» сдали?

Полканыч встал из-за стола, подошел к двери кабинета и осторожно приоткрыл ее.

В коридоре, у стойки с выбитой на вечном граните надписью «Пересмотр итогов приватизации» толпился народ.

В очереди стояли: профессор Тундрового университета Учук, знатный оленевод Чарр, активистка зеленого движения Нэнч, народная целительница Яда Самоядская,  руководитель образцового коллектива художественной самодеятельности «Пурга» Павлина Задунайская, ветеран 139-ти войн с чудью Ляйн…

Еще кто-то толстый…

И дантист на пенсии Муэйнант со своей вечной улыбочкой.

- Каждый день ходят. В очередь встанут и стоят. Переклички проводят. Номера на ладонях пишут. В Совет Европы жаловались и в международный трибунал в Гааге…

- И что они хотят приватизировать?

- Смотря кто. Один – Сейд-озеро, а другой – реку Кола. Профессор Учук вот желает оригинал Сонгельского эпоса в свою полную частную собственность. А что, он на Сотбис хорошо потянет, в килоевро.

А Ляйну подавай – гору Соловорака. Его предок мол, саамский богатырь, эту гору из трупов чуди сложил. В свое время.

- И на хрена Ляйну гора Соловарака?

- Не скажи. Там НАТОвская вышка стоит.

- На горе Соловораке живет радуга Ай, – вырвался у Мухтарыча, со смешком, детский стишок.

- Она самая, почетная пенсионерка Самояди. Противоракетную лазерную установку охраняет. НАТО за эту гору удавится, войну начнет, холивар. А Ляйну пофиг. Хочу, говорит, родную мою гору взад у оккупантов отобрать. И что ему ответишь. Он ветеран 113-ти войн с чудью. Помытарило мужика по жизни.

- Не может быть, чтоб 113-ти.

- Вообще их 1314 было. Это только зарегистрированных.

- И во всех мы победили.

- Само собой.

- А вражины в кусты отползут, раны залижут, и потом снова лезут.

- Так точно.

- Викинги. Белокурая бестия.

- Эуропейцы. Высшая каста.

- Варяги со шняги.

- Чудь, твою мать.

-  А кто это у вас реку Колу себе требует?

- Юлас. Потомственный рыбообработчик.

- Так Колу-реку давно у областной администрации концерн  Кока-Кола выкупил.

- То-то и оно. «Полярному квасу» ее всяко не свалить. И есть еще Ася Пауковна… Трехглазка ее фамилия…

- Ну а эта-то, хипесница, прости господи, с какого тут перепугу? Она в Сон-Хеле вообще ни дня не проживала. Лишь бы сосать. Родом из Дыр-дыры все их паучье семейство.

- Она справку сделала. Через фирму «Родные корни». Разные там свидетельства очевидцев. Выписки из церковно-приходской книги. За подписью отца Иоанна Феодоритовича. Ася Пауковна у нас теперь сонгелка по происходу, с паспортом.

- И на что она нацелилась?

- На времена года.

- Охрибеть!

- У нее бизнес-план имеется, он хочет семь самоедских времен года приватизировать, держать их на ферме и выпускать в утвержденные сроки…

- Вытебеть! И что на это Европа говорит? Что Гаага? Ответ получали?

- Удовлетворить согласно требований коренного народа.

- А подпись чья?

- Да, Ангела нашего.

Меркиль.


                Сотворение мира

Полканыч достал из закрытой ячейки офисной будки бутылку «Озерной чистой» и две стопки, разлил.

Они выпили.

Посидели молча.

- А знаешь что, Полканыч. Давай-ка мы еще и первую часть послушаем, – сказал Мухтарыч.

Полканыч опять потыкал в экран стрелкой мышки, и голос народной артистки Оймяконской АССР Изауры Седаковой принялся читать, подпуская между строк  профессиональную эллегическую взволнованность:

Маргарита Миллисента Редгрейв. «Сонгельский эпос».

Перевод с австрийского на дырдыгирский, ёптыртырский и могилёхский, а также оймяконский русский Авдотьи Сысоевой.

Сотворение мира.

Мое имя Чарр, оно означает: тундра.

Я был мальчиком-тундрой, стал юношей-тундрой, а теперь я дед-тундра.

Я родом с погоста Лу-явр, самого большого и самого спесивого погоста во всей Саамеедны.

Я жил в Лу-явре оленьей жизнью – сосал молоко из сосцов олених и спал, тело к телу, с братьями-оленями, катался на них по белому мху и голубому снегу и оленьи женки рождали от меня рогатых сыновей.

Я был счастлив счастьем оленя, снега и мха.

Но что-то тянуло меня в другую жизнь.

Я желал странного – желал найти свою страну и жить в ней, как человек, а  не как животное.

Людской, а не звериной жизнью хотел жить.

Я знал, что эта страна есть на свете, и она лишь ждет своего хозяина.

И девушка Кайв, чье имя означает «источник», встреченная мною у родника,  поставила мне на лоб клеймо, которым она метила свои стада, чтобы я навек был ей верен.

А я поставил свое клеймо ей на плечо.

Стояли голубые, как песцы, дни раннего просветления.

Мы с Кайв запрягли в лодку-сани семерку оленей-братьев, взяли двух племянников-щенков, и поехали в наше царство на край земли.

На пути у нас встал туман, плотный, как облака с Ресничного неба.

Олени ослепли в тумане и больше не могли волочить лодку.

Тогда я выпряг их и на их место поставил в упряжку семь облаков.

Мы поехали на облачной упряжке сквозь весну.

Нам встретилась в дороге русская дева, с крылышками вместо рук.

Это была Братанна.

Она плакала о том, что жена ее брата позавидовала ей – зачем, мол, у нее не руки, а крылья? –  и выгнала из дома.

...За то, что брат любил ее больше, чем  жену.

Мы спросили крылатую русскую деву, что самое красивое она знает в мире.

Братана ответила – Сон.

И улетела на своих крыльях.

Потом мы повстречали во фьорде Пера Гюнта в старой полинявшей куртке и штанах, бедного и веселого.

Пер только что сбежал из пещеры горного короля.

Король троллей предлагал ему свой трон, и свою дочь в жены, если он тоже станет троллем.

Но Пер не поддался на толстый троллинг и троллить людей не захотел.

Через все земли, все царства Земли, дорога вела его обратно домой, к брошенной невесте Сольвейг.

Мы спросили его, как называется по-норвежски страна блаженства.

Он ответил – Hell.

Нас с девушкой-источником везли в лодке семь облаков, потом – семь дождиков, потом – семь листопадов.

Олени-братья и щенки-племянники шли за упряжкой.

И вот мы приехали к подножью горы Соловорака, сидящей в тундре, как огромный  грустный бог о двух головах.

Под горой металось озеро Сейд, не окидываемое взглядом ни  с какой вышины, непредставимое во всех изгибах своей неправильной звездчатой рамы.

Огибая озеро и гору, текла река Кола, вода которой, как мы убедились вскоре, могла оживлять умерших.

Одна гора, одна река, одно озеро.

Довольно для человека.

Таково было наше владение, которое мы с Кайв назвали Сон-Хель.

Сон.

И Хелл.

Я воткнул свой хорей, которым погонял облака, дожди и листопады, в тающий сугроб, и сказал:

Это мой чарр. Я здесь владею всем.

- Здравствуй, Чарр! –  сказал я Тундре.

- Здравствуй, Чарр! – ответила Тундра мне.

Я  снял с правой ноги кожаную тоборку и запустил ею в небо.

Тоборка упала на одну из вершин двуглавой горы Соловораки.

Я снял с левой ноги тоборку и тоже подбросил ее высоко. Тоборка упала на другую вершину.

Гора в тундре нахлобучила покрепче два кожаных колпака, подаренных мной, и захохотала.

В сиятельной Самояди семьсот семьдесят семь рек и семьсот семьдесят гор и семь тысяч семьсот семьдесят озер.

Но мне нужна моя гора, мое озеро, моя река.

Они это я.


 
                Служивые псы


- Вот что, Полканыч, – сказал Мухтарыч. –Ты гору-то Соловораку этому старому хрену Чарру, или ветерану чудских войн Ляйну Батьковичу, или там еще кому желающему, отдавать не спеши.

- А что?

- А то, что это, по ходу, наша гора.

- Чья наша?

- Моя и твоя.

- Чего-о?

- С товарищем Росомахой из департамента  Фиолетово-Серебряного блеска придется поделиться, конечно.

- А… А НАТО как же?

- А что НАТО. У Росомахи там, сам знаешь, своя вахтерша на НАТОвской вышке.

Будем с НАТО арендную плату брать.

В рамках реституции.

Согласно требований коренного населения.

Как ты думаешь, сколько с них можно реально слупить?

Да, ты прав, генералу-то, который на вышке главный, тоже откат положен.

Низзя, конечно, но ницшего.

Порешаем вопросы.

Так что, спасибо Маргарите нашей Миллисенте, любимейшей наложнице самого императора. Не подвела, родимая.

- То есть… Не понял, Мухтар Мухтарыч?

- Ну, ептыптырь! Ты про двух собак слышал в каноническом тексте?

- Каких собак? Щенков-племянников?

- Племянников! «Два пса-племянника бежали вслед за нашей повозкой». Бежали вот так, бежали и прибежали в Сон-Хель.

- И… И что?!

- Вот же тупой, еще тупее!

- Я реально не врубаюсь.

- Так пойми, Мухтарыч! Восчувствуй и пойми!

И запомни!

Мы с тобой – тех доблестных щенят потомки.

И законные, само собой, наследники.

Два сторожевых пса.

Два старых служаки Отечества.

Мухтар верный и Полкан преданный.

С правом на полную реституцию имущества.

А что. Весь век на защите Родины.

Заработали!

Будку и миску с кашей, всяко, заслужили!

И гору Соловарака!

И реку Кола!

И озеро Сейд!

И тундры свой кусочек, и тайги делянку.

С солнцем, луной и звездами!

С радугой!

Со всей инфрастуктурой!

С НАТОвской вышкой, блин!

Наша она!

Все наше!

Историческая родина.

Малое Отечество.

Вот моя деревня вот мой дом родной!
Вот качусь я в санках по горе крутой!

Полканыч, потянув руку, схватил со стола бутылку «Озерной чистой», отвинтил крышечку, присосался к горлышку.

Отсосался, ухнул.

- Будем, Полканыч, сонгельский происход оформлять!

Через фирму «Родные корни».


                Семь самоедских времен года

В элитном коттеджном поселке Ептыптырь, на самоедской Рублёвке, Ася Пауковна Трехглазка, директор частной фирмы «Seasons & reasons», загоняла веником-голиком в евро-сарай семь местных времен года:

- А ну, домой!

Одно, огромный стоногий паук, выползло из-под куста, тяжело переваливаясь, втащилось по ступенькам, сопя и кряхтя, угнездилось под лавкой. Это было самое долгое время года – Полярная ночь. То, что сто дней не выпускает никого из своей паутины.

Прибежало и другое – лужа талой воды, на четырех птичьих лапах, с головой чайки на тонкой шее. Заклекотав, время  подползло к хозяйке. Раннее просветление, саамская весна-красна. Его голосом кричат все безумные бакланы и чайки Мурманска и Кандалакши.

Третье время года  вылетело из-под облаков: воздушный змей из прозрачного рыбьего пузыря, натянутого на легкую костяную рамку. И опустилось Асе на ладонь. Короткое (три дня и три ночи) полярное лето. Лето улёта. Зовущее — лети!

Ася прошлась по двору и вымела веником из укромных уголков, загнала в евро-сараюшку еще четыре времени.

В сумерках промелькнули:

волчья ощерившаяся пасть,

улыбчивая тюленья мордочка,

грубая, растрескавшаяся глиняная лепешка,

усмехающаяся рожица гномика-чахкли.

Таковы были лица семи северных времен года.

- Вот и сидите тут.

Я вас прихватизировала.

Пока не разрешу – не настанете.

Всегда одна и та же погода будет.

Каждый день.

Весь год.

Все века.

Околоноля чтоб, forever.

А кому нужны весна, лето, осень, зима – пусть проплачивает.

Согласно прейскуранту.

50 процентов предоплаты.

Доставка самовывозом.