Потустороннее. Кошка

Серую кошку впервые заметили на следующий день после пропажи Марины. Животное бросилось под ноги Елизавете Георгиевне, пенсионерке, живущей под квартирой, которую снимала молодая зеленоглазая девушка.

- Брысь. Откуда ты здесь? Неужели Ермолаевы очередную кошку притащили?

Многодетные Ермолаевы были самой осуждаемой семьей тихого дома. Все беды жильцов, по общему мнению, несли Ермолаевы: и сожженные почтовые ящики, и исписанные стены, и бездомные животные, ночующие в подъезде.

Но Ермолаевы не признавались, а на следующий день про кошку все забыли. На следующий день в подъезде появилась укутанная в нелепые тряпки худая женщина. Она стучалась в квартиру к Марине, кричала, плакала. На крик сбежались все. Даже суматошная бабка Ермолина. Так и прибежала с полным детским горшком в одной руке и половником в другой.

- Из чего она им варит-то? - не смолчала Анастасия из тридцать седьмой квартиры.

Но ей никто не ответил. Все с недоумением рассматривали незнакомку. Та будто и не видела никого, билась о старенькую дверь и причитала:

- Марина, Мариночка. Доченька.

- Вы – мать Марины?

Женщина будто очнулась, обвела взглядом людей, столпившихся на маленькой лестничной площадке, и прошептала:

- Беда с дочкой.

- Что случилось-то?

- Пропала.

- С чего вы взяли? – Анастасия первая подошла к несчастной матери, - видела я Маринку.

- Когда? Когда, милая?

- Не помню точно. Вроде вчера или позавчера.

- Позавчера мы с ней говорили по телефону. Она мне сказала, что очень боится. Что ночами перестала спать. И еще. Что у вас тут живет ведьма.

- Кто? Это она о ком? - не выдержала старуха Ермолина, размахивая горшком.

- Вы горшок бы домой отнесли, бабушка.

- О ком она? - зашептала Елизавета Георгиевна Лидии Ивановне из сорок пятой квартиры.

- О Глафире, о ком еще?

И тут опять появилась кошка. Она терлась о ноги матери Марины, жалобно мяукая.

- Ермолины, сознавайтесь, ваша?

- Нет, что вы. Мы всех выгнали.

- Так новую притащили. Брысь, иди отсюда.

Но кошка внезапно ощерилась, выгнула спину дугой и зашипела.

- Ишь, бешенная, не иначе.

- Сами вы...Нашли, о чем говорить. Кто-нибудь знает телефон хозяйки?

Когда через час квартиру вскрыли, толпа ворвалась внутрь. Обезумевшая мать металась по комнате:

- Вот ведь сумочка Маришкина, она без нее не выходила. И курточка, и сапожки…

- И телефон.

- Надо в полицию звонить.

Через пару месяцев в квартиру вселилась новая жиличка. Мать несчастной Марины уехала в свою деревню, повторяя, как молитву, отговорку полиции, что они обязательно найдут. Про Глафиру как-то все забыли. А ведь знали, что к ней из жильцов ходила только Марина. И ключ у нее был, у нее и у социального работника. Глафира уже лет десять не вставала с постели, а в дом престарелых ехать не соглашалась. Как управлялась - неизвестно. Кошку видели редко, пробиралась серой тенью к двери Глафиры и орала ночами. А еще через пару месяцев Виктория, сдружившаяся с Настей, спросила:

- А кто живет надо мной? Я по ночам странные звуки слышу, будто бегает кто.

- Кажется тебе, старуха там почти безумная. Но безобидная, говорят, что не встает, - ответила Настя, потягивая пиво.

- А как же она? Кто ее обслуживает?

- Оно тебе надо?

Вика не ответила, но ночами все чаще вслушивалась: ходят, не иначе. И даже не ходят, бегают. Утром пробралась к двери, постучала. Услышала: «Открыто», - и вошла. Старуха лежала в белой пене постельного белья. Вика еще подумала, что отстирано отменно.

- Заходи, милая. Помочь хочешь, сердечко доброе? – черные глаза, темные локоны, разметавшиеся по подушке, даже без следа седины.

- Чем я могу помочь?

- А ты заходи почаще. Ключик-то возьми, на комоде лежит.

Вика стала заходить, сначала раз в неделю, потом два, а через месяц и каждый день. Квартира сверху будто тянула. Сон стал беспокойный, из рук все валилось. А сходит – будто силы наберется. Старуха рассказывала о былой жизни, о деревенских просторах. Почему-то Вике казалось, что рассказывала она о том, давнем времени, когда еще и царя не свергли. Девушка осунулась, перестала встречаться с приятелями, даже Насти избегала. Но та сама пришла.

- Ты того, не подумай, что я ненормальная, перестань ходить к старухе. Наши бабки про нее всякие ужасы рассказывают. Будто…ведьма она.

- Ведьма? – Вика даже не удивилась.

- Говорят, что раньше к ней полгорода ходило, ворожить там, гадать. И еще. До тебя тут девушка жила, Марина. Так вот, она тоже к бабке бегала. Бегала, бегала и пропала.

Вика слушала как-то безучастно. Не соблазнилась на принесенное пиво и рыбку. Настя обиженно ушла. А ночью. Ночью Вика опять не спала. Ужас тяжелой плитой опустился на грудь. Сердце выбивало: «Приди, приди. Я жду». Дыхание сбивалось, холодная испарина покрыла лоб.

«Скорую что ли вызвать?» - подумала зачем-то уже на лестнице. Дверь к Глафире была распахнута. Девушка шагнула за порог и успела удивиться молодой резвости, с которой старуха вскочила с постели. Впрочем, это была уже не старуха, перед ней стояла красавица. И в этот миг в квартире оказалась кошка. Ведьма ощерилась, схватила подушку, пытаясь отбиться, но кошка уже прыгнула ей на грудь. Вика закричала.

- Ну, подруга, ты напугала всех.

- Где я? – сознание возвращалось неохотно, какими-то туманными клочками. Светлые стены, сероватый потолок.

- Где, где, в больнице. Закричала. Разбудила всех. Нашли тебя на лестнице без сознания.

- Где на лестнице?

- У твоей квартиры.

- А Глафира?

- Откуда ты знаешь? Утром запах пошел, вызвали МЧС.

- И что?

- Умерла ведьма, кровью истекла. Так и нашли два трупа.

- Два?

- У нее на груди лежала мертвая кошка. Ну помнишь, бродяжка серая. Она ее и поранила.

- Не кошка это, Настя…

- А кто?

Но Вика отвернулась к стене и заплакала. И с этими слезами уходила тяжесть.