А. Глава первая. Главка 4

4


     Утром я не стал посылать готовый текст по почте, а поехал в редакцию сам. Нужно было серьёзно поговорить с Крепиловым, и лучшего момента могло просто не представиться. В начале дня редактор был обычно занят проверкой корректуры и находился ещё в хорошем расположении духа – в то время как ближе к вечеру его кабинет лучше было обходить стороной. Журнал переживал не лучшие времена, не в последнюю очередь из-за того сюжета, который мне выпало разрабатывать в последние месяцы. Впрочем, выпало – совсем не точное слово.
     – Ваша статья, Пётр Николаевич, – тихо и без приветствия сказал я, кладя перед ним диск.
     Косые лучи раннего майского солнца прыгали сквозь неплотно прикрытые жалюзи на стол, пестрели на папках, пресс-папье, клавиатуре. Пахло сиренью. Крепилов сидел в кресле с высокой сгорбленной спинкой и с отрешённым видом просматривал листы, испещрённые пакостными корректорскими значками. Он, казалось, вовсе не заметил меня – обычный его приём: независимо от важности и срочности визита вошедшему приходилось несколько минут в полной тишине наблюдать за работой главного редактора. Но я не был настроен сейчас давать какие бы то ни было поблажки чужим прихотям.
     – У меня очень мало времени, Пётр Николаевич. Я сделал всё, что от меня требовалось, но вам очень хорошо известно: дольше так продолжаться не может.
     Крепилов продолжал молчать, но линия его плеч поколебалась. Он подобрал подбородок, пару раз дёрнул себя за ухо перепачканными краской пальцами и, сделав нечто неуловимое со своим взглядом, поднял-таки на меня глаза.
     – Александр Вадимович, доброе утро, рад вас видеть, – зашуршал он, деланно улыбаясь. Когда Крепилов говорил, у меня всегда создавалось непреодолимое впечатление, будто где-то рядом включили на полную мощность старый бабушкин пылесос. – Спасибо, что оперативно, – вы никогда меня не подводили, а это… кхм… это для вашего склада… характера очень даже важно. Если что-то вас не вполне устраивает… вы знаете, у нас такая… кхм… профессия, всегда можно это обсудить...
     – Извините, Пётр Николаевич, но тут нечего обсуждать. Из-за причин личного свойства я не могу больше разрабатывать этот материал. Если хотите, можете дать мне что-то другое, если хотите – увольте, но с сюжетом выборов мне невозможно больше иметь дело.
     Крепилов поморщился, словно на нос ему села муха.
     – Я, конечно, всё понимаю, но… кхм… вы потрудитесь всё-таки объяснить. Насколько мне известно, вы с Плешиным не лучшие друзья… кхм… даже и не друзья вовсе, но ведь тогда… тогда в ваших же интересах вскрыть его тёмные делишки, разве нет? Я ведь именно потому и дал вам эту тему, так как предполагал… что называется, личную заинтересованность, а вы… вы теперь… кхм… этакие мне тут антраша вдруг выдаёте. Я всё понимаю, и всё же… всё же…
     – Никаких антраша, Пётр Николаевич, это вы зря говорите, – мне вовсе не хотелось ему ничего объяснять. Более того, я прекрасно знал, что если уж начну объяснять, то сделаю это до конца. А главный редактор Крепилов вовсе не относился к категории людей, перед которыми принято открывать душу. – Плешин ничего мне лично и не сделал, собственно. Люди бы даже сказали, что я кое-чем ему обязан. И это первая причина моего отвода. Копать на человека, ничего мне не сделавшего, лишь по той причине, что он мне не нравится, – по меньшей мере низко. Копать же лишь потому, что это – моя профессия, просто противно. Да, я работал на него, по крайней мере, пытался работать. Мне нужны были деньги тогда – не так, как сейчас, сильнее. Но делать то, что он заставлял меня делать, стало со временем невозможно.
     Я замолчал, как будто самое главное уже было сказано. Крепилов потирал колючий подбородок. В дверь постучали – осторожно, ожидая отпора. “Потом, всё потом”, – крикнул редактор неожиданно визгливо. За дверью затопали обиженные шаги.
     – Кхм… – похрипел Крепилов, прочищая горло, – как это вы, однако… повернули. Вы то есть… сами уволились?
     – Сам, Пётр Николаевич, и без всяких сожалений. Терпеть не могу вынюхивать чужие секреты – а у Плешина именно этим мне всё чаще приходилось заниматься. Уж не знаю, что его во мне так привлекло, но он вознамерился сделать меня своим протеже и сыщиком в одном лице. Я терпел сколько мог – а потом просто ушёл. Не знаю, затаил ли он зло… по крайней мере, явно это никак не проявилось. Но сейчас, с этой статьёй, со всей это темой выборов получается так, словно меня вновь заставляют шпионить – да, знаю, знаю, профессия журналиста требует этого иногда, однако увольте – не могу. Дайте мне другую работу, и я сделаю её с удовольствием, но от так называемых расследований отстраните. Иначе можете просто выгнать, как хотите.
     Крепилов продолжал чесать подбородок и сделал вид, что не услышал последней фразы.
     – Мне кажется, вы переутомились, Александр Вадимович, – сказал он с обидной уверенностью. – Право… кхм… работали много, и вот… Можете пока писать об искусстве – ведь сможете, да? Вот, к примеру, завтра должна открыться большая выставка фарфора…
     Он продолжил ещё что-то говорить, но мне уже надоело слушать. Всё это было ерундой – все мои доводы. Звучали они, конечно, убедительно, и даже Крепилов должен был с ними согласиться, но настоящая – и единственная – причина так и не была упомянута. Я сходу согласился на выставку фарфора. Всё, что угодно, лишь бы избавиться от призрака Плешина. Призрака… Если бы он только был призраком!
     Солнце светило с неохотцей, словно экономя себя для лета. Запах сирени резко бил в нос, терпкий и густой. Я остановился посреди улицы, не в силах решить, куда теперь податься. Можно было бы заглянуть в заведение к Турчковым и съесть фирменный холодец – моё обычное лакомство по пятницам – но аппетит совсем пропал. В голову лезли ненужные воспоминания, и их не хотелось отгонять. Плешин, везде Плешин, неуловимый, нерассчитанный, не входящий ни в одну из известных и освоенных систем. Кандидат в депутаты от округа, делец, беспринципный и жёсткий человек, и в то же время – тихий, покорно склонивший голову, держащий в руках… нет, об этом не следовало думать!