5. 3 Сомнений холод растопит слово

         При въезде с Московской дороги, называвшейся в то время Мироносинской (именно по ней «всем миром» несли в Москву тело царевича Димитрия в мае 1606 года) в Ярославль, на левом берегу Которости, взорам представляются несколько церквей с колокольнею, увенчанных блестящими главами и крестами, окруженных каменною зубчатою стеною. Эта Спасо-Преображенский монастырь. 

         Спасская обитель - место, где юный Михаил, следуя из Ипатьевского монастыря в Костроме, подписал грамоту о согласии взойти на престол. Тогда монаршие гости, направлявшиеся в Москву для «венчания на царство», поселились в кельях архимандрита - весенняя распутица остановила их кортеж.  Из монастыря была послана в Москву грамота, извещавшая Земский Собор о согласии Михаила Романова на престол.

         Сибирский владыка стремился в волжский город Ярославль, который по количеству каменных храмов уже тогда превосходил своего старшего собрата - Ростов. Киприан по просьбе патриарха хотел своими глазами увидеть, как ведется восстановление города.

         А тут и трагический Углич. С этим местом у монаршей семьи связаны полные противоречий воспоминания. В мае 1606 года Филарет во главе представительной делегации участвовал в перенесении праха убитого царевича Дмитрия.

         Только Углич наперед помнил тот, трагический день, когда погиб Дмитрий - малолетний сын Грозного.

         «Преименитый град» готов был встретить Киприана «Большим угличским перезвоном». В такт колокольным мелодиям звонари сочинили небольшие стихи-присказки, из которых сложился торжественно-согласованный музыкальный рассказ.

         Начинался он в Алексеевском монастыре, где звонкие колокола, как бы жалуясь, извещал:
             Чер-нец убе-жал… Чер-нец убе-жал…
             Мелодию подхватывали большие и малые колокола Филипповской церкви,              утешая огорченных жителей города:
             А МЫ ви-де-ли его… А МЫ ви-де-ли его…
             Далее солидно и покойно звучали колокола Богоявленского монастыря:
             Ми-и-мо нас про-бе-е-жал… Ми-и-мо нас про-бе-е-жал…
             Воскресенский монастырь тотчас густо отзывался, подтверждая свидетельства старшего «брата»:
             И мы ви-далл-ли… И мы ви-далл-ли…
             Колокольца церкви Святого Леонтия Ростовского, что на Малой стороне, насмешливо подсказывали «растеряхам»:
             Чер-рез Волгу пробе-жал… Чер-рез Волгу пробе-жал…
             И мощно завершалось всё в Покровском монастыре:
             К НАМ-м прибе-Ж-ЖАЛ-Л… К НАМ-м… К НАМ-м… К НАМ-м
             К НАМ-м прибе-Ж-ЖАЛ-Л… К НАМ-м… К НАМ-м… К НАМ-м

         К торжеству Покровскому вновь присоединяется перезвон алексеевцев, им вторят ростовцы и богоявленцы – каждый стремится подтвердить свои сведения. И город наполняется басово-набатным гулом, наплывающим поверх звонко-радостного щекота. И вот звуки обволакивают весь город, перекликаются, будят живых, и все вокруг немеет.

         Ныне ж молчал, не вступал в согласный хор Спасо-Преображенский собор. Его колокольня, ставленая более века назад сыном великого князя Московского Василия II Тёмного, ныне унижена и лишена своего набата. То была царская месть за ее бунтарский призыв к жителям Углича в трагический и страшный, день 15 мая 1591г.

         Угличан, участвовавших в бунте, подвергли различного рода экзекуциям, а шестьдесят семей пожизненно сослали в Сибирь, в Пелым. В то время это поселение  было столицей вогулов, и потому сосланные стали первыми его каторжанами и русскими жителями вообще. Их руками выстроен был острог, куда через восемь лет царь Борис сослал Филаретовых братьев - Ивана и Василия.

         Истинным же бунтарем был колокол. Его резкий и сильный голос возвестил жителям о беде. После тщательного расследования, «преступника» «приказано было сбросить… с Спасской колокольни и, лишив крестного знамения, неблагосклонно над ним учинив, наказать его на площади, 12 ударами плетей…», затем колоколу принародно отсекли ухо, вырвали язык и сослали в Тобольск. На триста лет.

         В разрушенный и униженный  Углич Киприан ехать не решился.


         Архимандрит Спасского монастыря, принял Киприана со всем возможным уважением, поместив прибывшую братию в кельях настоятельских покоев. Посетовал на неустроенность прихода, не прибранную со времен польской осады монастырскую жизнь, на строительное неустройство двора и приделов, а главное на нехватку помощников, коим можно доверять и которые могли решать смело и правильно (т.е. так, как хочется ему, архимандриту) дела. Велика забота московского патриархата, слов нет, но общий упадок в государстве продолжал сказываться на внутренних делах Ростовской епархии.

         Для книжника Киприана Спасский монастырь важен как хранитель древнейших, рукописей (еще домонгольского периода!) и списков, таких как лицевые  Спасское и Федоровское евангелии. А сколько радости принесло увидеть величавую и монументальную икону «Ярославская Оранта» и большую икону Толгской Богоматери!

         Старорушанин в истории достоверно известен только написанием службы в честь Ризы Господней. Произошло это позднее описываемых событий, и странным образом увязано с событиями в Зауралье, к которому мы, вместе со свитой тобольского владыки, медленно приближаемся по заснеженными прихваченным морозным крахмалом полей Русского севера. Там Киприаном будут заложены основы сибирского летописания с целью прославления Ермака и его сподвижников как христианских просветителей. Есть и иные летописные труды, которые приписываются Киприану.

         Еще в бытность свою митрополитом Хутынского монастыря известен он был как книжник, собиратель рукописей, принимал активное участие в корректировке греческих оригиналов священных писаний. В своей деятельности «Старорушанин» следовал греко-византийскому представлению о «пастырской власти» и потому бережно и с тщанием собирал «древлие источники» благословенных знаний.

         На эти темы знатоки келейного чина отводили особое время, после всех трудов дневных, в святительской келье архимандрита, расположенной в ближнем к церкви углу трапезной.

         Киприана как проповедника и носителя истинной веры, применить  которую он собирался к покоренным  и пришлым сибирским народам, тревожила неспособность находить в человеке другого исповедания нечто сходное, некую общую основу для приближения и окормления. Кроме воинственных племен, присягнувших (но не подчинившихся!) «белому царю», в Сибири хватало иных пришлых - ссыльных, беглых, принятых по «прибору», переведенцев по Указу, гулящих, казаков, воров, душегубов,  в том числе других христианских исповеданий. Они были основным беспокойством святителя.

         А еще еретики и чернокнижники - они орудия темной, адской силы исходящие от волхвов еллинских и от идолослужителей, а потому к православию не сходны. Особую неприязнь вызывали догматы католического Ватикана и «ересь жидовствующих», проникшие на Русь с  Захарием Скарой и примкнувших к нему. Для него они были не только отступниками веры, но и противниками престолонаследия.

         Есть и такие деятели, что стараются достигать своих целей путями неправыми, и этим самым еще более развращают общество. И тогда в обществе, допустившем неправду, встает смута, смешение чистого с нечистым и лжеклятвы с благословением. В дурном деле уже заключаются гибельные его следствия, заключается наказание.

         «Чужой» - вот то магическое слово, которое воздвигало невидимо непреодолимую преграду между людьми.

         Тогда Московская Русь разделяла людей на две группы: православные московского патриархата и все остальные. Эти остальные – люди второго сорта, к ним применялись иные гражданские и церковные законы. Католики, а в их числе были и «литвины», и поляки, и «немчины», и «латынцы» - страта, не различаемая по конфессиям, была наиболее притесняема в обществе.

         Лучше относились ко всем течениям протестантов, но лишь потому, что реформаторы противостояли католикам. Отдельное, и весьма благосклонное, отношение было к «своим» мусульманам и язычникам. Но настоящими гражданами (то есть подданными государя) все-таки оставались только истинные православные.

         Киприан вез с собою «правильные» книги христианского закона, греческого языка, правила, которые сам перевел на славянский язык «божиею милостию безо всяких «смутков и прикладов новых вводов», в том числе и новые, те, что любимы и принимаемы, так как сходились со старыми переводами.

         Были и иные книги, тоже греческого языка, только покалечены они были «латынской» скверной, содержали новины и принять их по своему обычаю ему немыслимо было, невозможно, «хотя они и греческим языком тиснуты». Русская православная церковь относилась к константинопольскому патриархату и именовалась автокефальной Греко-Византийской.

         Свое неприятие иных верований Киприан выразил непримиримо, но очень характерно, смешав в кучу католиков, последователей Кальвина, Лютера:

         -А ты вспомни, отче, Марину (Мнишек), еретицу, воруху, латынской веры девку, луторку и калвинку, что с Гришкой Отрепьевым, вором, не разойдясь, ради корысти лживо сошлась с тушинским вором (ЛжеДмитрием II).

         При этих словах Киприан гневно сжал кулаки и, прижав к груди, продолжил:

         -Многие и различные беды и напасти посылает на нас грозными знамениями, яростно устрашая нас и прещая нам с милостивым наказанием отступать от веры истинной. И были на нас беды многие, пожары, нашествия иноплеменников, голоды, смертоносные язвы и междоусобное нестроение. Посоветуй, отче, с чего начать, что наиглавнейшее быть станет в тех неистовых местах?

         Варлаам уже пригляделся к сопровождавшим владыку клирикам и сделал для себя оценку. Неутешительную.

         -Премилостивый и премудрый человеколюбец бог наш, видя человеческое поползновение ко греху, всячески отвращает нас и отводит от всяких неподобных студодеяний, - уклончиво ответствовал архимандрит Спасского монастыря, - И нам следует наперво беспокоиться о пастырском окружении. Истинно говорю: что посеешь, такова и жатва, кого поставишь на служение, тако и сбудется.

         Нет, не могли эти умиротворяющие слова Варлаама смягчить искренний гнев тобольского владыки. Конечно, всегда следует печься о душе бессмертной, и искать пути к душам заблудшим. Потерянных душ нет, есть нерадивые пастыри... Главной и страшною ересью для сидящих в раздумьях иерархов было нарушение принятого, освященного древностию обычая, что порывало священную связь с отцами умершими, являлось греховным восстанием против их памяти, против их жизни. И, следовательно, против них, сегодня живущих, страдающих и здравствующих, и в бытии временном обретающихся. Философское понятие бытия для них не отделялось от временности человеческой сути. Со смертью земного и бытия нет. А предстояние без времени не есть бытие для сущего. Для них эти дефиниции настолько очевидны, что не требовали определения и не являли собой предмет обсуждения.

         Взгляд Киприана скользил мимо собеседника. Опыт, знание, предчувствия рисовали пятна жизненных сцен. Сквозь прорывы туманных представлений смутно и горько было на его душе. Великих душевных трат и непомерных испытаний потребуют от него окормляемые чада. Хватит ли сил?

         -Всех бед нам горчайшее,  – игумен продолжил укреплять силы владыки Сибирской кафедры, - неверие и разврат среди чад заблудших. А чтоб не ревновали окаянные сатанина угодники и воинства бесовозлюбленные его суровости, попустим на них, на врагов наших, главню, оставшуюся от Содома и Гоморра, а поборники православной христианской веры пусть в брони свои христолюбивые облачатся!

         «И он о том же, о воинственном попрании горестей духовных в нашем чадолюбивом вершении», - грустил тобольский предстоятель. «А како, если там за горами Рифейскими все духовенство пало с робостию пред житейскими невзгодами. По слухам отдаются, не превозмогая соблазна, и лучшие из них пакостному прелюбодеянию и мирскому злоупотреблению зелья, игр в зернь, торговле людской... Глядя на них, и паства христолюбивая и простодушная, не чтит святых угодников божиих, не блюдет постов. Пути к церквам освященным зарастают травой сорной». Сомнения одолевали владыку, ослабляя волю, опустошали душу, наполняя ее холодом. И развеять их не могли утешения Варлаама. А вслух умиротворил присутствующих:

         -Всегда рад, владыка, беседовать в понимании, много просвещения душе своей приобретаю в беседах и чтении, дивлюсь богодарованной премудрости, заложенной в отчих книгах. Святое писание расправляет согбенные спины, выправляет стянутые плечи, спасая страждущих в песках пустынных и дает силы достигнуть царства Божия изумительными, чудесными для большинства средствами.  Воистину бог действует в них!

         Нет, не получал Киприан удовлетворения и ответов на свои вопросы в беседах с околомосковскими святителями. Ныне у них иные были проблемы. Не осознавали они глубины нарастающего раскола в православном народе. Утрачены многие основы христолюбивой и простодушной жизни русских людей.
 
         Тихо, призрачно оплывали коптящие сальные свечи, беседа изредка лишь затихала, и тогда служки вносили в келью напитки и постные закуски. Вот и малая  вечерня, предшествующая монастырской трапезе.

         Вечерю священник да диакон служили в камчатых ризах средних. На выход облачился игумен – в ризы атласные, травчатые, священники же и диаконы в ризы и стихари камчатые большие, в руках кадило и ладоница большие. На величание игумену надели ризы с жемчугом, священникам – ризы цветные, диаконам – потому же. У братии свечи. Стекали мутноватые восковые слезы в память о мучениках христовых.

         Но вот закончилось бдение со свечами. По славословии великом, на 1-м вечернем часу начали благовестити и пошли на воду во святыя врата. Дьяконы, идучи, начали молебен Богоявлению в церкви, да Предтечи. А на воду пришед пропели стихиры, а диакон кадил образы и «иердань» кругом. Со «свещами» большими и «с рипидами у ердана» стоят дьяконы по странам, «Свещи», которыми святить воду, держит пономарь, и по освящении воды пропел он же стихиру. После все тихим шагом, клоня головы, душевно пошли вкруг монастыря, а войдя в церковь пели задостойно. Восторженно.

         Велик праздник Святое Богоявление Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа.

         После вечерни стол – уха черная (с перцем), уха белая (с чесноком), уха красная (с имбирем и сладкой морковью), К первым блюдам подавали круглые кулебяки из визиги и пироги из каши, грибов, капусты, гороха. Перед едой обязательный обряд – монастырский обычай возношения хлеба в честь богородицы. Подали язык белужий и рыбьи головы, потроха, пупки, черевца, печенки, молоки, языки, ксени. Не только сама рыба, но и ее внутренности считались деликатесом. А после стола – крилошеня на погреба ходили, вынесли квасы да меды - вишневый, малиновый да оборный. То была обычная еда архиепископа, по церковным правилам, без каких-то исключений (но отличалась от стола простых монахов и священнослужителей). На особицу приняли святители по стопке сладкой настойки на фряжском вине (романеи). На том праздник и завершили.


         На другой день для обсуждения хозяйственных дел Варлаам по просьбе Киприана пригласил архиереев. Макарий  и Корнилий ранее, до Варлаама,  временно управляли епархией и могли многое рассказать. Встреча состоялась в трапезной палате Спасо-Преображенского монастыря. Здесь же, с западной стороны монастырской площади, находились настоятельские покои.

         С востока к трапезной примыкала, выстроенная в начале прошлого века, церковь Рождества Христова (Крестовая). Это был небольшой четырехстолпный одноглавый храм, поставленный на высокий подклет, служивший для повседневных молитв и посещался самими монахами. Такое подход был весьма важен и удобен для насельников и служек церковных в осеннее – зимние сезоны сурового климата русского Севера.

         С большой гордостью провели высокого гостя через Крестовую церковь по большому корпусу. В средней его части находится огромный зал, предназначенный для трапез монастырской братии. Стены и своды трапезной украшали богатые росписи. Поражала система парусных сводов, опирающихся в центре на массивный четырехгранный столп. Сверху из сумеречной глубины на присутствующих сурово взирали лики святых. Среди этих закопченных и потому еще более внушительно темных образов, грозными казались, алые губы Спасителя, взывающие к исправлению нравов паствы. Суров немигающий настойчивый взор оливковых глаз, неотступно следующий за каждым, будто вопрошая, что ты содеял в своей грешной жизни для богоугодного устроения обители и спасения своей души. Это был самый красивый зал в городе того времени.

         Немного в то время было таких удобных и благоустроенных зданий! В подклете находилась поварня (кухня). Очаг в поварне обогревал и верхний зал. Теплый воздух поднимался вверх через специальные отдушины. Тут же, через особые люки, блюда, приготовленные в поварне, поднимались наверх. Корнилий пояснил, что на первом этаже находились также квасоварня, хлебная, кладовые. На втором этаже, кроме трапезной, были еще и жилые покои.

         Киприан не был архитектором, но в строительстве культовых сооружений толк знал и понимал важность обустройства, как сейчас сказали бы, инженерных систем. Кельи каменные, их расположение по периметру здания, с выходом в общий коридор, создавало впечатление уюта и позволяло уединяться, оставаясь среди своих единомышленников.

         И потому обход корпуса проходил с обстоятельным обсуждением деталей способов постройки. Внимал всему и вел записи старец Филарет (строитель) – сподвижник «Старорушанина» еще со времен служения и строительства Олонецкого (Клементьевского) монастыря и Свято-Хутынских монастырских подворий. Ему, будущему устроителю многих монастырских строений и церквей  в Сибири, нравилась планировочная простота и надежность архитектурно-строительных решений. Внимал и грустил, понимая, что такое обеспечение можно иметь только под Москвой.

         «В Сибири и бревенчатые храмы будут в радость» - думал старец, не ведая, что в за уральскими горами не редкость "в радость" был вкопанный в землю простой деревянный крест, иногда с высеченными на нем фрагментами Святого писания.

         Филарет хоть и сведущ был в делах строительных, но не всё принимал на слово. И потому дотошно промерял размеры четверика Крестового храма, записывал в дневник абрисы апсиды и притворов и трансептов. Сверял размеры с каноническими, внутренне обязуясь, если на то будет Божья воля, применить в новом сибирском строительстве.

         Сомнение. Многие сомнения холодили душу старчика. Здесь устройством занимались всеведающие люди. Много, где можно было узнать и сравнить, да и не оставляли их знающие из других монастырей. Главное всегда съездить недалече, сравнить, а нужно и пригласить с архипастырского благословения на совет. Как-то будет там, в далекой и страшной Сибири? У него уже были такие же подробные зарисовки с вотчин благочестия и веры православной – из Сийского, Троице-Сергиева, Иосифо-Волоколамского, Новгородского-Спасского Хутынского монастырей.

         Обычно непреклонно-суровый в общении со служками, Киприан доброжелательно поглядывал на согбенную над бумагами фигуру строителя:

         -Строить будешь на местах, своими мыслями будешь обеспечен. Никто вмешиваться не будет.

         И это говорит каноник, не терпящий никаких отступлений от норм «древлего благочестия»? Это-то и смущало ум старчика. Ответственность велика, спрос только с него.