Письмо дрожащими руками

«Мы выросли, повзрослели,
но до сих пор пытаемся найти им оправдания и молимся за них, а они, как и прежде, плюют на
нас…»
 Мы всегда ждали писем от своих родных. Неважно от кого они были: от матери, от отца,
от брата, от сестры, мы просто ждали... Ждали, потому что большего, кроме писем, ждать
было нечего.
 В класс заходила наша библиотекарь Светлана Михайловна, держа в руках огромную
стопу конвертов, и начинала по очереди выкрикивать имена тех, кому пришло письмо.
Весь этот процесс происходил один раз в неделю. Кому-то писали часто, кому-то вовсе
никогда не приходило писем.
 Получив в руки долгожданную бумагу, ребенок сразу же менялся, очутившись в ином
измерении, дрожащими руками пытался открыть конверт. В письмах этих несчастных
малышей ждали разочарование, тоска и боль, выливаясь в слезы. Дети никогда при всех их
не читали. Они забивались в укромные места, которых было достаточно в нашей школе и,
еле шевеля губами, пытались впитать то, что было отравленным и ядовитым. Слюнявя
бумагу, дабы размягчить конверт, и обрывая самый край, доставали исписанное корявым,
неграмотным почерком письмо. Глаза судорожно начинали бегать с конца на начало
текста, отвлекаясь на то, чтобы еще раз посмотреть, нет ли чего в конверте. Убедившись,
что никого нет рядом и конверт пуст, дети приступали к чтению, медленно проникая в
каждое слово. Бормоча про себя от месяца к месяцу, из года в год, они читали в своих
письмах одно и то же. Не менялась лишь суть написанного, а обещания родителей так и
оставались всегда ветреными и размытыми. Сроки страшные и ты не чувствуешь ничего,
кроме ужасной тоски по родным. Только этот клочок бумаги давал возможность
продолжать жить.
 Когда письма приходили слишком часто, то детская зависть была огромной и не имела
границ. Если тебе никто не писал и, вдруг, приходило письмо, то жди беды, - «Здравствуй,
Рома. Пишет тебе твой дядя. Вчера твоей мамы не стало, и мы через день будем ее
хоронить. Надеюсь, тебя отпустят из интерната на похороны».
 Письмо или телеграмма практически всегда приходили с опозданием. Слезы и истерика
разрывали душу, и на это было невозможно смотреть. Преподаватели, боясь, что ребенок
сбежит или наложит на себя руки, не спускали с него глаз. Дети же выпрыгивали из окон,
вскрывали вены и пытались вешаться на своих вещах, бельевых веревках и пожарных
шлангах.
 В школе менялось все. Менялось настроение ребят, потому что у кого-то умирал отец
или мать… Безответственные письма наших родителей так же заставляли страдать, -
«Дорогой мой сыночек, Сашенька, очень жду тебя дома и надеюсь, что скоро встретимся!».
Ребенок бежал из интерната, поверив письму, но вся боль была в том, что этих детей никто
никогда не ждал. Зачастую, эти письма наши родители писали в пьяном угаре, а руки их дрожали от
очередного перепоя. На конвертах были видны отпечатки пальцев от грязных рук. Грязь
была видна как на самом конверте, так и внутри, оставляя след жестокой правды. На самом
деле, мы ждали этих писем, как спасение, но они лишь уничтожали нас. Иногда в письмах
были деньги. Родители клали их как, своего рода, ежегодный выкуп. Это была подачка со
словами «Больше дать не могу, вот устроюсь на работу и пришлю еще». Примерно через
полгода приходило еще одно письмо с рублем в конверте... Этот рубль всегда можно было
увидеть сквозь просвечивающийся конверт. Светлана Михайловна, зная о том, что в
письме деньги и о том, что старшие могут их отобрать у младших, предупреждала ребят,
чтобы они были осторожны.
 «Светлана Михайловна, а мне есть письмо?», - кричал я, хотя всегда знал, что ответ
будет один – НЕТ. Лично меня это успокаивало, и сам для себя знал и был уверен, что в
моей жизни никого нет и ждать некого.
 «Твои родители были рыбаками и в море запутались в сетях и утонули», - так отвечали
некоторые преподаватели детям. У многих ребят после таких ответов на глазах выступали
слезы, они тихо опускали голову, о чем-то задумавшись на мгновение, а спустя минуту,
забыв обо всем, снова улыбаясь, продолжали жить.
 Все эти письма дети убирали под подушку, засыпая, держали конверты в руках.
Единственное время, когда мы были свободны. Письма хранили и прятали в своих личных
тумбочках, к этим весточкам нельзя было прикасаться ни младшему, ни старшему. Это
было то святое, на что нельзя посягать ни при каких обстоятельствах. Если кто-то позволял
себе взять чужое письмо и прочитать его, то был жестоко избит, такие правила действовали
как у мальчишек, так и у девчонок.
 Каждый раз, видя, что я ухожу из библиотеки, Светлана Михайловна говорила мне:
«Может, останешься, почитаешь что-нибудь?», но я уже ничего не слышал и бежал в
спортзал, играть с ребятами в футбол. Мне не нравилось читать в школе и ненавидел
учиться. Только после выпуска понял, как сильно мне этого не хватает. Потом были письма
от невест, от друзей, но эти письма никогда не заменят нам тех, которые ждали от своих
матерей.
 Строки из письма отца, который сидит в тюрьме, к сыну в интернат: «Вчера мой
отрядный, узнав, что у меня есть сын, подарил мне три конверта, вот я и решил тебе
написать. Скоро я освобожусь, и мы будем жить как раньше». Скорее всего, слово
«раньше» подразумевало пьянки, притон, избиение и голод. А те два конверта, которые
оставались, не сохранились для новых писем, а были обменены там, на зоне, на сигареты
и чай.
 Сколько смысла было в этих коротких письмах, сколько страха, сколько боли дети
испытывали и несли в себе. Обдумывая каждое слово, каждую строчку в этом письме, дети
прокручивали в своих головах счастливые картины жизни, но эти картины так и оставались
лишь иллюзией. Иногда я спрашивал у сверстников, о чем им пишут, в ответ они врали и
выкручивались, выдумывая небылицы, потому что не могли признать то, что нас бросили
и мы никому не нужны.
 Пытаясь утопить свою злость и боль, с друзьями вечерами воровали чужие письма, из
чужих подъездов, из чужих домов, из чужих почтовых ящиков. Мы приносили их к себе в спальную комнату и после отбоя начинали вскрывать, перечитывая вслух. Но, они сильно
отличались от тех, которые получали в интернате. В ворованных бумажках у чужих нам
людей была одна любовь и забота.
 Однажды, перечитывая письма и телеграммы, нам попалось известие о том, что у когото умер отец. Я даже не заметил, как мой друг на мгновение замолчал и о чем-то задумался.
Он сказал, что это неправильно и, что мы не должны этого делать. Я сразу почувствовал
свой собственный стыд. Мы вдруг поняли, какую боль несем другим людям, и какие
последствия могут быть, если они вовремя не узнают о своем горе. Свое же горе мы
пытались тушить чужой любовью. Ночью, сплетя канат из простыней, спустились с
третьего этажа спального корпуса интерната, зашли в подъезд, тот самый, из почтовых
ящиков которого мы вытаскивали чужие письма, и положили все на свои места.
 Дети тоже часто писали своим родителям. Я бы написал Деду морозу, если бы не знал,
что один раз в год мой воспитатель переодевается в сказочного персонажа и веселит нас.
Мы узнавали его по туфлям. Или написал бы Господу Богу, если бы знал его в те годы.
 У всех ребят было и есть одно желание- вернуть родителей. Но, не дед мороз, не Господь
Бог не мог и до сих пор не может этого сделать. Родителей не заменить ничем и никем.
Господь тебе может дать другую жизнь и других родителей, а они могут стать роднее, чем
те, которые бросили. Невозможно потушить то, чему суждено сгореть дотла.
 Светлана Михайловна все так же раздавала письма и учила читать, понимать
прочитанное и сейчас я жалею о том, что не слушал ее. Помню ее веселое высказывание
на уроках русского языка и литературы «смотришь в книгу, видишь фигу», так и было.
Между собой мы называли ее «матрешкой», за ее небольшой рост, полноту и круглое лицо.
Думаю, она об этом знает так же, как знает о том, что ее любили все ребята из интерната,
любят и сейчас. Зайдя к ней в библиотеку, ты чувствовал этот прелый запах книг и
старины, в которой до сих пор дети не понимают писателей, а любят того, кто про этих
писателей им рассказывал.
 На моей памяти была одна девочка, которая сбежала из интерната, украв целый чемодан
книг. Мы знали точно, что не для продажи, и я долго не мог понять, почему и зачем ей
нужны были эти старые, дешевые, никому не нужные книги. Спустя годы понял,- она
переживала в них свою жизнь. В этих книгах было все по-другому, не так, как в нашей
реальности.
 Письма в интернаты приходят и по сей день. Они теряют и находят своего читателя,
разрушают или соединяют чьи-то жизни. Неизменным остается только то, что спустя
долгие годы нас стало еще больше. Многие так и не поняли совершаемых ошибок, я же
свои знаю, и стыдно за них мне будет всю жизнь. Может, читая эту статью, преподаватель
детского дома поймёт, где он совершил ошибки, чтобы в будущем стать добрее,
откровеннее, а может и строже. Где нужно заставлять учиться, читать, заниматься спортом
и верить в себя. Нас нужно было заставить еще детьми закончить эту школу достойными
людьми, а мы вышли «голодными, и холодными»… И те люди, кто воспитывал нас и учил,
должны знать, что любовь, которую они несли детям в интернатах и детских домах, не
забыта, но она не должна была проявляться к нам в виде жалости. «Реальная история из
жизни интерната» Дочка, не переставая писать своей матери, не знала, что она уже как
год мертва. Дом пустовал, а письма все писались и приходили. Сосед, прочитав их, решил ответить девочке-сироте. Все письма он прочитывал и жил этой жизнью, отвечая за мать.
Перечитывая письма от девочки, относил их на могилу. Через два года этой переписки
сосед приехал в интернат и удочерил ее, дав ребёнку новую жизнь. Другие же дети
продолжают ждать писем и читают их дрожащими руками, по сей день. Спустя годы наши
руки всё так же дрожат. Закаляясь от постоянных ударов об «жизнь». Эти руки несут в
общество зло, воровство, убийства и горе. Уже мы пишем своим детям, как когда-то
писали и нам……