Мортидо. Когда я сойду с ума

История, которая может случится с каждым…

Меня зовут Анна Гризель. Я психиатр в местной клинике для умалишенных. Наш город мал, и люди в нем маленькие душой, а наша больница славится своей жестокостью, запахом хлорки и этила . Хотя я предпочла бы, чтобы такие заведения не обрастали славой. Чтобы их не было вообще. С каждым годом количество людей, которым нужна наша помощь, множится. Хотя здесь недоконца получается быть честной – им вовсе не нужна эта помощь. Если дать им волю, они оплюют наши лица, после того, как разрежут наши тела лопатами. В мире идет война. Люди сходят с ума каждую минуту. Если раньше они убивали себя сами, то теперь этого им уже недостаточно. Они делают так, чтобы их убили. Они нарываются на какого-нибудь кретина, на улице или в баре, и получают пулю в лоб. В таком случае мы забираем обоих. Исполнителя, чтобы накачать его обездвиживающими препаратами и сдать суду, а мертвеца – чтобы просканировать его мозг. Мы должны больше знать о пагубных вирусах, которые сжирают мозг, делая из людей кукол со страшными перекошенными лицами. Делая из них сумасшедших.

Я психиатр. Я пью по утрам зеленый чай без сахара. Я не употребляю сахар, он плохо влияет на вкусовые рецепторы. Я стараюсь не утратить вкус. Вкус к жизни. Я изо всех сил стараюсь быть нормальной. Говорят, что психиатр может лечить людей только первые семь лет. Потом неизбежно лед трогается, и в голове самого врача поселяется Его Величество Безумие. Я работаю уже пять. Из этих пяти лет три  - я пила. Потому что только это помогало мне забыть тот ужас, что я вижу и слышу каждый день. Однажды мне приснился немой мальчик, который просто прошел мимо меня по коридору больницы и прыгнул из окна. Когда я в ужасе выглянула вниз, то увидела, что мальчик весь изрезан, исполосован, из него хлещет кровь и дерьмо, а он хохочет, поедая собственные фекалии. Когда я проснулась, то меня долго рвало. Утром я ушла не на работу, а в запой. Спустя три года я бросила пить и перешла на аболитион , капсулы с порошком, который вызывает провалы в памяти. Блокирует только те участки мозга, которые приносят чувства, проживание которых человеку невыносимо. Для каждого он индивидуален. В основном люди используют его, чтобы не испытывать чувство любви. Ну, а если говорить о рабстве, то он высвобождал меня из него. Я могла не зависеть от своих собственных чувств. Вот оно, “движение за освобождение” . С этим движением я спала без снов. Но спала везде, особенно крепко за столом врача в своем кабинете. Через полгода я отказалась и от таблеток. Именно в тот момент мне пришлось выбирать. Я выбрала сделать вид, что ничего не происходит. Я перестала чувствовать что-либо. Ни сострадания, ни боли, ни удивления, ни усталости. Если раньше все эти чувства при необходимости убирал аболитион, то теперь я сама глушила в себе это, одной простой мыслью: “Все это все равно не поможет мне забыть мою жизнь”.
Я прославилась, как самая жесткая женщина-врач. Я могла ударить пациента. Я могла избить человека на улице, за то, что он наступил мне на ногу в спешке. Мне все сходило с рук. Я была великолепным врачом. Мне прощали многое. Мне прощали все. Я была лучшей.
Потом я встретила имонаистов . Мне было хорошо с ними, только они сами понимали смысл своего существования. Приют у имонаистов нашли отчаявшиеся, странные, загубленные, жестокие и потерявшиеся женщины. Те женщины, что были не раз в синяках от руки любимого домашнего тирана. Те женщины, что на улице выпрашивали мелочь на очередную бутылку. Те женщины, которые больше не знали, куда им идти. Мы просто встречались и говорили друг с другом. Сидя в кругу, мы плакали, громко ругались матом, признавались в преступлениях . Я понимала, что все они могли бы ходить ко мне на приемы, что им нужно колоть лекарства и вытаскивать их из ям. Но я не имела права. Я сама была одной из них. И я в них нуждалась.

Последние полгода у меня начались приступы. По вечерам, когда я лежу в душной постели, у меня начинают чесаться руки и ноги. Порой я раздираю их в кровь, потому как этот зуд настолько глубоко, что пальцы и ногти уже не приносят облегчения. Чем острее предмет, которым я чешу кожу, тем мне становится спокойнее. Этот зуд, он где-то внутри. Я бы сказала, что он в душе, если б у меня она была. Я боюсь, что однажды, остервенело пытаясь добраться до причины этого зуда, я лишу себя конечности. В такие моменты я вою на всю квартиру, мне страшно. Страшно от того, что я схожу с ума и ничего, абсолютно ничего не могу с этим поделать. И я все лучше начинаю понимать своих пациентов. И только тогда мне становиться их жаль. А после я засыпаю, уткнувшись в подушку, которая вся перемазана моими муконазальными секретами. Наутро я снова врач. Несгибаемый. Сертифицированный. Жестокий.
Я выживаю, как могу. Мне нужно продержаться еще два года. А потом, я нарвусь на пулю, пущенную мне в лоб в безлюдном парке, я это точно знаю.

***
Насилие – это чудовище, которое пожирает и снаружи, и изнутри. Совершенное насилие, это чудовище, которое в тебе, вокруг тебя, в каждом подошедшем к тебе, в каждом, кто просто прошел мимо. Насилие, это грех, это цепи, это грязь, это стыд, это вина, это отчаяние, это глухая боль, это крик – заглушенный и вырвавшийся, это слезы, это глаза, которые уже не могут плакать, это сломанные души, ребра, жизни. Видя женщину, над которой совершили насилие, ты видишь лицо, перекошенное гримасой, и в этом лице ты видишь лица миллионов других женщин, девушек, девочек. Красивых и некрасивых, полных, худощавых, больных и чемпионок, спортсменок и художниц, матерей и дочерей, жен. Если ты увидишь насилие на улице, в парке, на работе, где угодно, ты пройдешь мимо, из-за страха, из-за слабости, из-за трусости. И это реалия жизни. Пока это не совершили с тобой, тебя это не касается. Тебя вообще ничего не касается, пока это не забралось в твой дом и не протянуло к тебе свои когтистые лапы.
Мне было лет шесть. Старший брат, тощий и сутулый подросток, который старше меня на десять лет, повел меня в лес собирать волшебные грибы. Он рассказывал мне, что это такие грибы, съев которые ты потом будешь целый день смотреть у себя в голове красочные яркие мультфильмы. Когда мы продирались сквозь ветви ссохшихся деревьев, я поцарапала себе ногу о сучок. Он порвал детскую кожицу до крови. Брат заметил это и усадил меня на трухлявое бревно. Рядом с бревном росли грибы. Брат заметно повеселел и сказал, что мы нашли волшебство. Но мне он его не покажет. Это волшебство только для взрослых. И с мерзкой улыбкой у меня на глазах он целиком сожрал гриб, такой же тощий и бледный, как и он сам. Минут 15 он просто сидел рядом на земле, его трясло, он периодически вскрикивал, вскакивал и садился обратно, размахивая руками. Мне было так страшно. Я подумала, что если именно такой ценой я могу посмотреть мультфильм у себя в голове, то лучше я не буду его смотреть. Брат продолжал манипуляции своими пальцами, скрючивая их, будто старая ведьма, издавая задушенные гортанные звуки. А в какой-то момент глаза его помутнели и таким взглядом он вперился в струйку крови, которая стекала из моей ранки вниз по ноге. Брат резким движением оторвал кусок ткани от своей старой клетчатой рубашки и задрал мне подол платья. Кровь сочилась вниз, брат стер мне ее пальцем и прошелся им же по деснам. Я не понимала, что происходит. Еще с детства я чуяла опасность, но никак не могла ее избежать. Я не умела сопротивляться. Мне было страшно, больно, обидно. Но я терпела, из всех своих детских сил. Брат начал медленно вести рукой от ранки вверх, к белым хлопчатобумажным трусикам. Он гладил меня и говорил: “Моя бедная маленькая сестренка, такая слабая, такая беззащитная, такая красивая”. Потом он спустил трусики на землю.
То, что произошло после, я пытаюсь забыть уже много лет. Он запретил мне кому-либо об этом рассказывать. Когда все кончилось, он распихал с десяток грибов себе в карманы, все-таки перевязал мне царапину и за руку вывел из леса. С тех пор я больше не смотрю мультфильмы.

***
Одним из поздних вечеров брат лежал в гамаке в саду и курил. Я привыкла к этому сладковатому запаху, который сопровождал его всюду. Этот запах стал будто бы его собственным запахом. От него немного мутило и кружилась голова. Зачем-то мне понадобилось подойти к нему тогда, то ли передать поручение от матери, то ли о чем-то спросить. Брат лежал с закрытыми глазами, мерно покачиваясь, и тоненькая струйка дыма вилась из его приоткрытых тонких губ. Сначала я просто тронула его за руку, но он не отреагировал. Я негромко позвала его по имени и уже ощутимее толкнула в плечо. Брат взвился с гамака с криками, что когда он курит, его не надо трогать. Он быстро зажал меня в объятья, одной рукой заткнув мне нос так, чтобы я не могла дышать. Невольно мне пришлось вдохнуть через рот. И в этот момент он выпустил дым мне внутрь. Легкие мои сжались, в горле запершило. Брат, хохоча, выпустил меня и, крутя в длинных пальцах зажигалку, ушел в дом. Я осела на траву, а потом и легла, цепляясь руками за траву газона. То время, что я лежала, мне казалось, что я не я, что я будто потерялась, мне хотелось и плакать и смеяться, ощущение собственного тела порой исчезало, а после наваливалось на меня тяжким грузом. Первое, что я четко ощутила через пару часов, это то, что моя одежда промокла от собственного пота и, успевшей появиться за это время, росы. Роса щекотала мне щеки и казалась лучшим, что я когда-либо чувствовала. Я встала и поплелась в дом. На веранде шумно ужинали, горела желтая лампа, на втором этаже, где находилась моя комната, царил мрак и холод. Я проплакала, пока не уснула. Мне было так больно. Я еще долгие годы не смогу понять, за что он так со мной обращался. Мне было всего двенадцать лет.

Когда он начал спать со мной, я уже превратилась в обозленного и зашуганного подростка. Я срывалась на сверстников, если они пытались задавить меня, я била их по лицу, била ногами, но дома я не могла и слова сказать против. Как будто вся моя воля, все мое существо было парализовано. Я делала все, что диктовал мне этот ублюдок. Вместе мы курили траву после изнуряющего жестокого секса, от которого по всему моему телу оставались кровоподтеки. Отчего-то от этой дури я стала приходить в полный восторг. Мне хотелось смеяться, бегать босиком по полям, я порою слышала, как дышат деревья. Только в те моменты я могла побывать в детстве, счастливом детстве, которого у меня никогда не было. Брат же тем временем сел на дерьмо потяжелее, в доме начали появляться шприцы, лезвия и мерзкая вонь. Он начал меня избивать. Так, чтобы следов не оставалось. Однажды он со всей силы ударил меня головой о стену. Я потеряла сознание, а очнулась от пронзительной боли, но не в голове, а на руках. Брат сидел на табурете надо мной и тушил о мои ладони окурки. После этого я перестала разговаривать. Совсем. Я вдруг осознала, насколько всеобъемлюща моя ненависть к брату. И я так искренне захотела, чтобы с ним случилось что-то ужасное. Чтобы он даже умер.

Вскоре его посадили за продажу наркотиков. Я ушла из дома. У меня давно не было семьи, родителям я стала не интересна еще будучи ребенком, поэтому никто против не был и далее меня не искал. Сидя на бетонном блоке на обочине шоссе я поклялась себе, что сделаю все, чтобы выкарабкаться. Я нашла себе ночлежку, за которую спала с толстым и вонючим хозяином этого места, начала работать ночами в придорожном кафе. Большую часть денег я откладывала. Через пару лет я смогла уехать в город. Каким-то невероятным образом я поступила учиться на врача. Проснулась во мне жажда знаний, я почти все время читала, поглощая все новую и новую информацию, запоминая латынь, как родной язык, пропуская через себя все определения и симптоматику, о которых писали великие умы. Я научилась жить, без страха встретить однажды вечером человека, которого досрочно освободили, и который пришел убить меня. Научилась не сразу. Мне потребовалось время. И врачи-психиатры.
“Мне иногда кажется, что я не вполне нормальна. Нет, насколько вообще можно быть нормальной в моем случае. Но ведь я изо всех сил стараюсь. Стараюсь быть нормальной. Мне порой снятся странные пугающие сны. Будто я мальчик. Вчера мне приснилось, что я иду по лесу. За мной семенит девочка, лет шести, в цветастом платье. И она царапает ногу о сучок дерева. Я хочу перевязать ей рану. И трогая ее кожу, я вдруг бросаюсь на нее. И делаю это. Понимаете, доктор, мне снится, что я – мой брат!”
Доктор дает мне таблетку, и я прекращаю заламывать себе руки, я успокаиваюсь и растекаюсь по креслу красного цвета. Доктор Вестинин – психиатр. Он говорит, что скоро я все забуду и смогу жить полноценной жизнью. Мне надо только забыть. Всего-то. Сейчас я хожу на учебу, и я отчаянно хочу верить, что тот страх, что придавливает меня к земле, однажды пройдет. К Вестинину я хожу уже год. Он действительно помогает мне. Я чувствую себя сильнее. Это позволяет мне находиться почти на одном уровне с остальными людьми. На учебе я отвечаю лучше всех, но ребят все равно стараюсь сторониться. За это меня не очень-то любят. Но когда двери учебного заведения закрываются до следующего дня, на меня неизменно обрушивается тот мир, в котором я была маленькой девочкой, и никто в целом свете не протянул мне руку помощи. Именно с этим так упорно и борется доктор. С монстрами из моего прошлого. Мы дали им имя, чтобы я не так их боялась. Ведь если ты можешь встать напротив своего страха и громко произнести, как его зовут, то ты уже почти победил. Имя моим страхам было “мортидо”. Мортидо – это та самая сущность, что стремится к разрушению и уродству. Эта сущность внутри меня. Но я справляюсь. Все будет хорошо.
“Я так люблю ее. У нее красивое цветастое платье. И такие тонкие белые щиколотки. Кудрявые волосы. Очаровательный ребенок. Маленькие ручки, которые тянутся ко мне, чтобы обнять. Мог ли я мечтать о большем счастье? Оберегать мою маленькую девочку, мою сестренку. Все оберегают ее. Родители, воспитатели, но я больше всех. Только этого никто не замечает. Родители вьются вокруг нее, дарят ей подарки, покупают конфеты. А я ведь уже взрослый, зачем мне конфеты. Я со всем уже могу справляться сам, так они считают. Когда появилась Анна, все забыли, что в семье есть еще один ребенок. Я давно не ребенок для них. А еще, я мальчик. А значит, я не должен плакать, обижаться и жаловаться. Я должен расти мужчиной. Теперь все для Анны. Я ненавижу ее. Я готов ее убить за это. Меня лишили любви из-за нее. Отец ушел от нас. Конечно, если бы мать хоть иногда вспоминала о его существовании, а не пеклась вечно о сопливой Анне, этого бы не случилось. Но она видела только свою ненаглядную доченьку, свою принцессу. Отец правильно поступил. Я тоже уйду. И все это из-за маленькой глупой девчонки. Я ненавижу ее. Я ее убью! ”

Часто этот голос будто звучал у меня в голове и одновременно где-то рядом. Шептал мне все это в уши, вливался в них ядом, отравляющим мне существование. Доктор Вестинин говорил, что меня просто преследуют некие образы, и именно они виновны в моем нынешнем состоянии. Как только уйдет из головы голос брата, я стану свободной.
***
Руки были настолько мокрыми от пота, что прилипали к столу, а когда я полезла доставать бумажный платок из кармана, на поверхности остались два отпечатка. Мне нужно было принять важное решение. Выбрать дорогу, по которой я пойду дальше. В бланке передо мной надо было поставить одну-единственную галочку напротив слова. Слово это было “психиатрия”. Если я действительно этого хочу. Пальцы дрожали. Мне вспомнился случай из детства.

Мне тогда было лет пятнадцать. Брат первый раз избил меня. Сначала он отобрал у меня любимую игрушку, медведя, у которого не было одного глаза. Этот медведь был еще мамин, и я хранила его у себя под подушкой, с особым трепетом обнимая его перед сном. А брат отобрал его и вырвал ему второй глаз. Меня захлестнула, затопила, обида и ярость. Я впилась брату в руку, и прокусила грубую кожу до крови. Выродок орал, махал рукой, пытаясь отцепить меня, и когда ему это удалось, он начал меня бить. Он бил и бил, по его руке стекала кровь, смешиваясь с уже моей кровью, из разбитого носа. Он бил и кричал: “Больная уродка! Уродка! Тебе надо лечиться!”

Пот пропитал мою одежду, волосы, душу. Дрожащими пальцами я поставила галочку напротив одного-единственного слова. И слово это было – “психиатрия”.


Дым сгущается над моей головой… Я потерялся в его клубах, в струйках пара, вырывающегося из моего рта. Мои губы не двигаются. Или двигаются. Я не чувствую губ, не чувствую рук, головы, сердца, тела. Я сам дым, сладковатый и вводящий в анабиоз. Я растворяюсь. Я – ничто. Я – все. Я лечу, я просто расправляю свои крылья, которых у меня нет, наверное. Моя голова пуста, ничто меня не тревожит. Я не хочу, чтобы это кончалось. Я хочу всегда быть таким спокойным и счастливым. Всему виною дым. Он не дает мне жить, как человеку. Я не могу заставить себя жить как надо. Пусть так живут другие. Я особенный. Я предназначен для того, чтобы открывать Миры. Миры внутри себя. Я не могу остановиться! Дым затмил все вокруг.

***
Шли годы учебы. Передо мной открылся целый новый мир. Пугающий, опасный, многогранный, бесконечный. И в каждой новой странице учебников, в каждой лекции, я узнавала себя, свою жизнь, своего брата, свою семью. Становилось невыносимо страшно, невыносимо больно. Но я понимала, что если я смогла дойти до настоящего момента, то остановиться сейчас было бы самой большой глупостью. Мне дали шанс. Доктор Вестинин радовался моим успехам и всегда приходил на помощь. А однажды его не стало. Я пришла на прием к закрытой двери. Телефон не отвечал. А через день мне сообщили, что он умер во сне. Это было мое первое реальное столкновение со смертью. Я сидела на лекциях, пропуская мимо ушей все увещевания моих профессоров, я отчаянно силилась запомнить каждую деталь, каждое слова доктора Вестинина, обращенного ко мне. Я записывала все, что могла вспомнить, чтобы пронести это через свои годы. Мне казалось, что таким способом, я продлеваю ему жизнь. Может и не физическую. Но его опыт, его знания, доброе сердце, лучистая улыбка и морщинки в уголках глаз, все это останется в моей памяти, и я передам это дальше, как эстафетную палочку. Я хожу стать таким же великим врачом.
В начале мне было пусто. Так пусто, что я не способна была есть, ночью лежала без сна. Я чувствовала себя покинутой. Потом пришла другая стадия – злость. Злость, что он меня предал, бросил, ушел! Как он мог оставить меня одну. Что мне делать без него дальше, как мне выбираться из трясины, как давать отпор монстрам прошлого, которые скалят зубы и распространяют вокруг свое зловонное дыхание. А в самом конце пришла благодарность. За все, что он успел мне дать, тот свет, ту правду, то добро. Он был больше, чем врачеватель души и разума. Он был моим другом. Быть может, негласным. Мы никогда не были на “ты”, не болтали за вечерним чаем о пустяках, не проводили уик-энд в санатории. Но его твердый голос вел меня за собой. Как жаль, что люди уходят из наших жизней. Еще жальче, когда они уходят из своих! И, тем не менее, это дает толчок, стимул жить дальше, бережно неся в руках дары этого человека. И речь отнюдь не о материальном. В тот период я вступила в жизнь уже совсем одна. И у меня, наконец, были на это силы.
***
Какая странная жизнь. Я так хотел, чтобы меня любили. По-настоящему. Чтобы все то, что я делаю, имело смысл. Теперь я выжигаю свои вены героином. Я не могу остановиться. Сначала мне было хорошо. Приход героина не спутаешь ни с чем. Все как будто стирается, и всю мою суть наполняет такая легкость. Я как будто возвращаюсь в детство, когда Анны еще не было. У меня есть деревянная лошадка. Она скрипит, когда на нее садишься. И я могу кататься на ней целый день. Героин стал той самой деревянной лошадкой. Пока однажды меня не пронзила жгучая боль. Она рвалась вверх по венам, прямо к сердцу, к голове, мне хотелось порвать на себе одежду, содрать кожу и раствориться в ледяной воде реки возле дома. А эта девчонка, она маячила перед моими глазами. Она все время ломает мне кайф. Интересно, как она будет кричать, когда мой очередной косяк будет тлеть в ее ладони?...

Я снова просыпалась в поту. В холодный ноябрьский вечер брат покинул место своего заключения. Мои двери были заперты, но я знала, что если он захочет, то просто взорвет дом. Прошло очень много лет. Мне 36, я работаю главным врачом в психиатрической больнице. Я еще “зеленая”, как ласково говорят мои коллеги, но я в полной мере знаю, что такое боль. И каждый раз, глядя в глаза новому пациенту, я вижу его мир. Такой мир, который находится в его голове. Я могу сказать, о чем он думает в настоящую минуту, я могу тронуть его за самое нутро. Он никогда не остается равнодушным. Ни один из них. 
Когда брат тихо вошел в дом, я была уже готова. В руках сжата была бита, по которой медленно стекал пот с ладоней. Мне уже не было больно. Я была в ярости. С первого удара я сломала ему нос, а вторым – отправила в отключку. Пока везла его в своей машине, соблазн сбросить его на обочине или закопать в лесу, был так велик, что я просто кричала, в голос, как в детстве. Тридцать лет прошло. В моей клинике его поместили в лучшую палату. Я настояла. Это лучшее, что я могла сделать для него – обеспечить должный уход и необходимое лечение. Ведущие специалисты, инновационные препараты. Брата хватит только на полгода. Спустя это время, неизвестно откуда он возьмет пистолет и выпустит себе пулю прямо в лоб. На этом наша с ним история обретет конец.

***
В своем кабинете, устало положив голову на руки, сидит психиатр Анна Гризель. Перед ней лежит история болезни пациента Павла Гризель, страдающего психорезервией с подросткового возраста. Павел Гризель был ее тяжелобольным братом, которому большую часть его жизни казалось, что в нем живет две личности – его и его младшей сестры, Анны Гризель. К истории болезни была приложена прощальная записка. Анна вновь взяла ее в руки, чтобы пробежать глазами, понять, что произошло на самом деле.
“Ты маленькая дрянь, Анна. И ты сама знаешь это. Ты нарывалась всю свою жизнь на эту пулю. Ты жаждала ее, ты умоляла, ты напрашивалась. Я так ненавижу тебя. Я так тебя люблю. И этим выстрелом я избавлю тебя от страданий. Ты ведь так много вытерпела, моя сестренка. Ты должна быть благодарна мне. Я учил тебя жить. Если бы не я, ты бы так и осталась невоспитанной, избалованной девчонкой. А сейчас ты, наконец, умрешь. Как давно я ждал этого. Ты тоже этого ждала, я знаю. Ведь после того, что я сделал с тобой, ты каждое утро просыпалась с мыслями о смерти. И сегодня я здесь, чтобы исполнить твое самое заветное желание. Прощай, Анна”.
“Наверное, никогда я не устану удивляться этому миру. Какую жизнь можно придумать для человека, которого ненавидишь. И, самое страшное, для своего близкого человека, которого ненавидишь.
Пора увольняться, к чертовой матери!”

К записке Анна дрожащей рукой делает последнюю подпись: “… проживая жизнь своей младшей сестры. Пациент выдумал ей другую жизнь, которую создал в своем сознании и перенес на проекцию своей сестры, жившей в его же сознании. Таким образом, Павел Гризель долгие годы проживал две жизни. Обе личности до последнего боролись за собственное существование. Это привело к суициду, в попытке избавиться от второй личности. Время смерти 7 марта 2051 года 18:38 вечера. Дело закрыто ”.






СНОСКИ
1.аbolitio – лат., уничтожение, забвение)
 
2.Аболициони;зм (англ. abolitionism, от лат. abolitio, «отмена») — движение за отмену рабства и освобождение рабов. В XVIIIв. против рабства выступало английское движение квакеров, а к концу того же столетия осуждение рабства стало частью европейского движения Просвещения.
 
3.Вымышленная секта, берущая начало от имени Имона, сведений о котором нет в интернете, ни о корнях, ни о значении, хоть и само имя существует.

4.Отсылка к группам взаимопомощи известных мировых Сообществ

5.Амбивалентность – выражается в наличии совершенно противоположных мнений, переживаний и чувств касательно одного и того же предмета или объекта.


*психорезервия (вымышленное психическое расстройство) – заболевание с двумя личностями, которые черпают друг из друга силы, воспоминания, факты биографии, позволяя одной личности проживать жизнь другой, при таковой необходимости.