О жизни. О судьбе. О любви

         Пятичастная миниатюра

        Нет-нет да судьба и сводила меня с бывшими университетскими преподавателями. Об одной из таких встреч я и хочу рассказать...
                ***
        В нашей шумной, многолюдной редакции, занимавшей несколько этажей, трудился парень лет 28 по имени М. Он работал корреспондентом в одном из многочисленных приложений нашей основной газеты. Редакции приложений варились в собственном соку, в ,,летучках" принимали участие только их главные редакторы, а потому на глаза М. попадался очень редко.
        Облик М. имел очень интеллигентный – высокий, в очках, в костюме и галстуке, с пышной копной черных, смоляных волос. Поведать его биографическую канву я не могу, так как я ничего не знал о нем – ни его фамилии-отчества, ни свойств характера, ни женат ли он был или холост… Ни-че-го-шень-ки! Общения с другими журналистами он сторонился, наши частые шумные компании и редакционные сабантуйчики отчего-то обходил стороной, бесед с нами не поддерживал. Нет, никакой надменности и гордыни в его поведении не сквозило, но почему-то он всегда держался особняком. То ли по застенчивости своей, то ли по замкнутости, то ли еще по какой-либо причине, не знаю. А мы не лезли ему в душу, в конце концов, это его право – быть в стороне...
       А потом он вдруг и вовсе куда-то исчез, и никто не заметил потери молодого «бойца пера». Такое не часто, но бывает в многолюдном и очень суетливом редакционном коллективе...
        И вот однажды, через месяцев семь-восемь, а, может быть, и более, я встречаю М. в коридоре редакции. Он шел навстречу, чуть прихрамывая, и широко улыбался мне, как своему старому знакомому. А надо сказать, что я до этой встречи ни разу с ним не общался, как-то не повода не случалось. Но эта его широченная улыбка, его дружеское, крепкое рукопожатие сразу же расположили меня к нему, и я тоже в ответ заулыбался.
        - Что-то давно тебя не было видно. Где пропадал? – спросил я, отчего-то обратившись к нему сразу на «ты».
        - В больнице я лежал. Сиганул с пятого этажа. Из-за несчастной любви. Вдребезги разбился. Можно сказать, по косточкам меня собирали… – вот так, запросто, с доброй улыбкой и, причем, без всякого намека на сожаление, ответил молодой журналист. И лишь по тому, как он очень внимательно глядел мне прямо в глаза, я понял, что его донельзя интересовало, какое впечатление произведут на меня его слова.
        Кого другого такой ответ мог бы ввести в ступор, но не меня. Я не ахнул от неожиданного ответа, не удивился, не пробормотал, не мяукнул смущенно что-нибудь типа: надо же… Меня, помню, не поразил ни сам факт его попытки самоубийства, ни то, как он легко и свободно поведал мне об этой трагической истории. Я с малых лет привык к убийствам и самоубийствам, меня этим не проймешь. Я всегда стойко принимал бытие, какое бы тяжелое оно не было. К примеру, мой отец накинул на себя проволочную петлю, когда мне было всего 13 лет. И я собственными руками помогал родному дяде снять его с той петли…
        - Что же, бывает… – только и сказал я. А что тут еще сказать? Ну, сглупил парень, сиганул и сиганул…
        - Все срослось? – спросил я, имея ввиду не столько его «косточки», как он выразился, а взаимоотношения с девушкой, из-за которой и произошла эта трагедия. Он, видать, малый был умный и без труда раскусил потаенный смысл моего вопроса.
        - Нет, с девушкой у меня ничего не вышло, бросила она меня.
Конечно, можно было бы спросить: что его потянуло на край бездны? Почему он поддался дьявольскому искушению и прыгнул? Какой урок извлек для себя в ту минуту смертного ужаса, когда стоял на краю бездны и, особенно в те секунды, когда вверх тормашками летел вниз? Верил ли в бога, просил ли у него прощения перед смертью, ведь грех очень большой – себя порешить. Какая была та девушка, из-за которой он сломал свою судьбу? Вопросов было много, но я не стал их задавать. К чему? Да и суета коридорная мешала какому-либо серьезному разговору.
        - Ну и какие же философские глубины тебе открылись, когда преткнулся о камень?
        Это был единственный "философский" вопрос, который я ему задал.
        - Никаких... – развел руками М. с виноватой улыбкой. – Но я выздоровел, вправил мозги.
        - И, слава богу! – сказал я и тоже улыбнулся.
        Разговор, как видите, получился каким-то облегченным. Впрочем, я не люблю тяжелые разговоры. Ну их! Особенно, считаю, неуместны они после тяжелых жизненных неурядиц и катастроф.
        М. держал в руках несколько листков бумаги с машинописным текстом.
        - Пойду ругаться с главным редактором, он так сократил и исковеркал мою статью, что она сразу же потеряла смысл, – сказал он.
        М. зашагал по коридору, но пройдя несколько шагов, обернулся и сказал:
        - А врачи утверждают, что долго я не проживу…
        - Не верь коновалам! И проживешь еще 100 лет! – крикнул я ему вслед.
        И мы разбежались, каждый по своим редакционным делам…
                ***
        А через три-четыре месяца я встретил М. в одном из привокзальных кафе у Савеловского вокзала. Он сидел рядом с девушкой. Я не буду рисовать ее портрет, нет ни сил творческих, ни места, чтобы подробно описать ее. Да и надобности нет, ведь не она главная героиня этой миниатюры. А потому скажу лишь, что была она молода и красива.
        Я сердцем почуял, что это была другая, а не та девушка, из-за которой молодой журналист «сиганул» с балкона пятого этажа.
        Я как сейчас вижу эту дивную, очаровательную сцену, когда они сидели за столом в обнимку и целовались. И что-то шептали друг другу, наверное, какие-нибудь слова любви. И смеялись весело. Прелесть какая-то исходила от этой молодой пары, от их поз, взглядов, поведения. Влюблены они были друг в друга, и это было видно невооруженным взглядом.
        - Ты счастлив? – спросил я М.
        - Как никогда! – ответил он. И словно в доказательство М. наклонился, осторожно взял ладонями голову девушки, нежно сжал ее и поцеловал в губы.
        Я искренне порадовался за своего молодого коллегу. Верилось, что после всех этих любовных передряг у него начнется восхитительная жизнь, где будет место и свадебным хлопотам, и обмену кольцами в загсе, и счастливому отцу, встречающего свою жену у подъезда родильного дома, и…. Верилось, что вся эта любовная история будет иметь счастливый конец.
        Мы выпили. И один из наших тостов, конечно же, был: «За любовь!».
                ***
        Однажды, вернувшись из командировки, я вошел в здание редакции и увидел в вестибюле портрет М. в траурной рамке. На столике стояла стеклянная ваза с букетом красных гвоздик.
        При вскрытии был поставлен диагноз: инфаркт миокарда.
                ***
        В тот же день я встретил своего знакомого, известного журналиста и поэта В.А. Кузнецова и предложил ему пойти в кафе, чтобы помянуть покойного. Резкие складки от носа к губам, седые и длинные, словно пакля, волосы, резкие, порывистые движения – таков был облик моего приятеля, который был намного старше меня.
        - А я как раз в кафе и иду, там меня брат ждет, – сказал Валентин Алексеевич.
        …За одним из столиков в кафе сидел наш университетский преподаватель И.В. Кузнецов. Доктор исторических наук, заслуженный профессор МГУ, заведующий кафедрой истории отечественных средств массовой информации факультета журналистики МГУ. Ивана Васильевича я сразу узнал, несмотря на то, что после окончания университета прошло более двадцати лет. Серый костюм, белая рубашка, светло-серый галстук… Издалека видно – интеллигент!
        За столом мы заговорили о М., жизнь которого так рано оборвалась. Я рассказал о той встрече с молодым журналистом, когда он бежал к главному редактору. М. был крайне недоволен тем, что тот сильно сократил, искромсал его статью.
        - Увы, у жизни тоже есть высший редактор и, порой, куда более жестокий, неумолимый и беспощадный, чем кабинетный, – сказал Иван Васильевич.
        - Иван Васильевич, но ведь этот "высший редактор", как вы выразились, не только зло и беспощадно сократил парню жизнь, но и лишил его всякого смысла. Ведь что осталось от М.? Ни жены, ни детей, ни-че-го! Только несколько статеек в газете. Но пройдет несколько лет и эту газету сдадут в макулатуру. Что останется?
        - А вы, я вижу, человек взыскующий! – только и сказал Иван Васильевич.
        Я лишь улыбнулся в ответ.
        Мы выпили. Не чокаясь. Как это принято, когда пьют за усопших.
        А потом Валентин Иванович читал своему брату и мне стихи. Много стихов, в том числе и вот эти:
Бреду сквозь век в бреду.
Не достает дыханья.
То идолы в ходу,
То их же отрицанья.
Но мне в не долгий век
Достало сожаления.
Я – малый человек
Особого суждения.
Пойму я всех и вся –
Себя не понимаю.
Как выжить, если я
Не встраиваюсь в стаю.
Ну, не могу никак!
Я сам себе – на годы –
Как будто некий знак
Ненужной мне свободы!
И так бреду сквозь век,
Ни разу не примкнувший,
Особый человек,
Сам по себе минувший.
А сколько их – таких,
Ушедших и забытых…
                ***
       А скоро не стало и В.А. Кузнецова. Как-то возвращаясь домой, он встретил на улице двух-трех кавказцев, которые матом ругались при женщинах и детях. Он сделал замечание и тут сильнейший удар по лицу сбил его с ног. Валентин Алексеевич не дожил до своего 76-летия всего несколько недель. Он погиб не от пули – от кастета. Но сути это не меняет. Таков уж жребий у поэтов на Руси – погибать и гибнуть. Защищая русский язык. И свою честь.