пиарщик

                Христофор Мхитарян


             Пиарщик


                роман





        Краснодар, тел. 8 (8612) 24-10-70
+7(988) 248-44-08
editor@hayk.media




          
     Эскадрон, катясь, как лава
      Вновь пылит куда-то прочь…
      Не за честью и за славой - 
       За деньгами мчится в ночь…



        1.


                Выгодный заказ

              1998 год, большой южный город.
               

                Христофор Кароян – пиарщик. 
  Уже все знают, кто такие пиарщики. Даже люди.
  Люди - это те, у кого все, как у людей, и которые всегда в курсе. Когда сажать картошку и что творится в доме у соседа. Людей, на самом деле, много и существует даже специальный транспорт для их перевозки. Однажды Христофор увидел большой крытый фургон, на борту которого было написано: «люди». Люди знают, что пиарщик – это нехороший человек. Занимается исключительно черным пиаром и за деньги мать родную продаст. Говорят, профессия накладывает отпечаток на личность. А имя? Христофор… Нормально, да? 
Когда Христофор учился в университете, у него была педагогическая практика. На целый месяц он сделался вожатым в пионерском лагере «Салют», где его поставили на последний - одиннадцатый отряд. Ребят специально ставили на младшие отряды, чтобы они во время купания детишек в море играли роль заградительных буев. В первый день Христофор собрал своих октябрят и сказал: «Дети, меня зовут Христофор». Дети улыбались, ковыряли в носу и смотрели мимо него. Кто-то хихикнул: «Христофор – светофор». Хорошо, дети», -  неожиданно для себя сказал Христофор. – «Зовите меня просто Сергей». Дети радостно загалдели: «Серега! Ура!»  И все пошли купаться. Когда через неделю к нему приехали друзья и спросили у первого попавшегося им хлопца, где тут у вас Христофор, он ответил, что никакого Христофора у них нет. «Как нет»? - удивились друзья. – «Ну, Христофор такой, с усами. На гитаре бренчит… «И поет по-ненашему?» - уточнил хлопец. – «Так это ж Серега! Пошли, покажу его отряд»…
               
 Христофор живет со своим именем уже почти сорок пять лет. За это время он только раз встретил еще одного Христофора. Вернее, Кристофера. Тот Кристофер был американцем. Это имя ему нравится, и он считает, что оно вполне соответствует его сложившемуся «я». Особенно сейчас. В молодости Христофор выглядел довольно глупо, так как был похож на малоизвестного индийского киноактера с не очень цветной фотокарточки, которые продавались на автостанциях в киосках «Союзпечать».
     Сейчас волосы покрылись изморозью ранней седины и распрямились. Прическа «а - ля Константин Федин» неплохо сочетается с глазами цвета бутылочного стекла, с помощью которых Христофор научился делать «умный вид», необходимый для его работы. Еще редкое имя помогает ему знакомиться с людьми.
    - Христофор, - представляется он и ждет в ответ, привычное:
    - А, Колумб?
    Это - как пароль и отзыв. Иногда он как бы оправдывается:
  - Меня зовут Христофор. Странноватое имя, но ничего не поделаешь…
    И снова слышит:
  - Почему странное? Красивое, редкое имя. Вы, наверное, грек?

         Нет, он не грек. У его мамы старинная русская фамилия, которую она сохранила после замужества. Ее дед, отец Константин, служивший когда-то протоиреем Тверской губернии, лежит на кладбище Александро-Невской Лавры в Петербурге, на участке, где хоронили священников. Папа Христофора был армянином. Его родители бежали в Россию из города Карса, который Ленин одним росчерком пера отдал туркам, прикрываясь людоедским принципом о «величайших национальных пожертвованиях». Отец никогда не забывал, кто он и откуда пришли его предки. Когда начались гонения на армян в Азербайджане и на Юг России хлынули беженцы, он ездил на вокзал и привозил домой армянские семьи, стараясь им как-то помочь заново устроить свою жизнь. «Как ты их находил»? – спрашивал Христофор. Отец только горько улыбался и качал головой, и Христофор вспоминал одну встречу в поезде где-то на полпути в далекий Екатеринбург. Он курил в тамбуре вагона в компании с улыбчивым и седым, как лунь, дядькой с большим орлиным носом.
    - Вы армянин? – неожиданно обратился к Христофору его случайный попутчик.
   - Да, - ответил Христофор. И спросил, в свою очередь: -  А как вы догадались?
    - По глазам,- улыбнувшись, так же горько, как тогда отец, ответил тот. – Вы, наверное, заметили, что у армян обычно всегда грустные глаза.  Даже когда они улыбаются…
               
    Папа Христофора был удивительным человеком. Его молодость безжалостно скомкала война, отложившая отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Черноусого студента взяли в диверсанты прямо со второго курса факультета иностранных языков Ленинградского университета, чтобы после символической подготовки забросить на территорию Финляндии. Первое же задание закончилось ранением и пленом. Потом был побег из финского лагеря, переход через линию фронта к своим, «за орденом». Свои в качестве награды сначала посадили его в свой лагерь, который сильно отличался от финского.  Ему многое пришлось пережить, но он остался очень светлым человеком и сохранил умение искренне радоваться каждому прожитому дню. Еще он был прекрасным учителем и отдавал любимой работе всего себя без остатка.  «Смотри, сынок, дядя пришел», - шутила мама, когда папа приходил домой поздним вечером после очередного школьного мероприятия. А по ночам он работал.  Он написал хорошую, добрую книгу о школе  и очень добрую и комедию о бабушке, которая на всех обиделась и ушла из дому.  И в этом доме все сразу же покатилось к чертовой бабушке. Кстати, это папа решил дать сыну такое имя. Вернее, предложил компромисс: назвать младенца по святкам, чтобы не обидеть многочисленных родственников с обеих сторон, желавших наречь долгожданного наследника в честь самого уважаемого предка по мужской линии. Надо сказать, что армян всегда непреодолимо тянуло ко всему прекрасному, что нагляднее всего проявлялось в желании назвать своих детей ну очень красивыми и необычными именами. Не думая о последствиях. Мальчика запросто могли окрестить Шекспиром, Людвигом, Лоэртом, Джеймсом, Нельсоном, или, на худой конец, Сократом, причем исключительно из большой любви к ребенку.  А девочку - Офелией или Джульеттой... Очень забавно было потом слышать, когда малышку кто-нибудь звал, крича на весь дом: Жулька! Жулька! Аристэх! (Иди сюда)! Совсем не редкость такие имена, как Жозефина или Жаклин, которые обычно трансформируются в Жаку или Жосю. Отдельной строкой стоят имена, полюбившиеся конкретным родителям. Например, Христофор был лично знаком с Рейганом Акоповичем и слышал от приятеля, что его племянницу папа, который очень любил балет, назвал чудным по красоте словом Баядерка...
  В детстве Христофора звали, как теплый тапочек, - Чуней.  На улице и в школе он был Хачиком. Тогда это имя еще не стало нарицательным, но он хотел, чтобы его окликали, как пацанов во дворе, - Сашком или Серегой.   Теперь все, скажем так, устоялось.  Вернее, систематизировалось.  Чужие зовут его по имени-отчеству или просто по имени, друзья или домашние - кто как. В зависимости от близости знакомства или степени родства. Первая жена называла его романтически-неопределенно - Христо.  Нынешняя, видимо, не найдя подходящего для себя варианта, просто – Мурзик.  Или – толстый. Хотя он никакой не толстый, а в меру упитанный мужчина без явного намека на живот и национальные валики на боках. Некоторые знакомые девушки называют Христофора Христиком.  «Мелкий христик» в томате... Один товарищ обращается к нему испанообразно - Кристобаль. Другой зовет – Крисом, отчего Христофору хочется выхватить воображаемый кольт и от бедра влепить ему пулю между глаз. Пожилая секретарша из одной конторы, которая упорно обзывает офисную технику «фас» и «серос», именует его «Хрисофор».
- Хрисофор, - предлагает она, - если надо послать фас или что-нибудь отсерить – пожалуйста, у нас все есть…
      Бывают и накладки. Могут окрестить Харитоном или, например, Аристархом.  Или еще Бог знает как. Один шарадоизный кроссвордист, оббивавший пороги редакций, изобразил его имя графически.  Он нарисовал на бумаге крест и топор и сказал:
    - Это ваше имя.
    - Не понял, - пожал плечами Христофор.
     - Ну, как же, - подивился тупости собеседника ребусист. – Крест и топор. Вместе – Крестопор. – Он посмотрел на рисунок и быстро дорисовал рядом топор побольше с прилепленной к нему буквой «б».
      - А это знаете что?
     - Догадываюсь, - сказал Христофор. -  Колунб…
        И все же, несмотря ни на что, Христофор считает, что это имя сочетается с его физической и духовной сущностью намного органичнее, чем Петр или Иннокентий. Нынешняя жена Лера говорит, что родители непостижимым образом оказались правы и необычное - «Христофор» вполне соответствует его личности. «Поверь мне, Мурзик», - говорит она, - «многие вещи ты понимаешь совсем не так, как другие люди. А некоторые - не понимаешь вообще». Когда она с ним познакомилась, то призналась, что, читая его заметки в газете, думала, что Христофор - это литературный псевдоним и такое имя не может принадлежать живому человеку. Тем не менее это так. Его зовут Христофор.  Христофор Кароян.  И еще он - пиарщик. Человек «без совести и чести, специалист по промыванию мозгов и искривлению времени и пространства».  И в данный момент он спешил на смотрины «мальчика».
      Было два часа дня, или как говорила армянская бабушка Христофора, баба Сона, «обэдврэм». Христофор сидел за рулем своего красного коня – опеля «Асконы» кровожадного цвета «коррида» и думал о предстоящей встрече. Его бил легкий «мандраж», как накануне свидания с загадочной незнакомкой. Так было всегда перед встречей с будущим клиентом. Он знал, что первое рандеву вполне может оказаться и последним. «Мальчиков» - так на профессиональном жаргоне политтехнологов назывались кандидаты куда-нибудь, - Христофор, как Альфред Брэм, автор его любимой с детства «Жизни животных», подразделял на три вида:
Первый. «Суперпроходняк».
     «Мальчик» сам по себе хорош и любим народом настолько, что ему никакие специалисты не нужны. Но он их нанимает, чтобы соблюсти процедуру, или для того, чтобы превратить выборы во всенародный праздник, апофеозом которого будет занесение его в депутаты на руках под крики «ура» и звон кимвал.
        Вид второй. «Проходняк».

         «Мальчонка», в принципе, проходной и у него есть золотой запас. И если он будет слушаться дядей-пиарщиков, то наверняка сборет своих противников.
И, наконец, случай третий, самый клинический. «Голяк».
        Кандидату не помогут ни деньги, ни самые продвинутые политтехнологи. То ли шлейф за ним криминальный, то ли человек такой… Паскудный. Электорат, он хоть и одноразовый, но все же народ, то есть те самые «люди», которым надо понравиться. Как сказал один проигравший кандидат своему штабу после выборов: «Спасибо, все поработали очень хорошо.  Одно скверно: народ у нас – говно».  От подобных клиентов лучше держаться подальше, чтобы не испортить себе послужной список. В такие игрища, как выборы, с улицы не берут и реноме здесь дорогого стоит...
Христофор крутил баранку и размышлял о том, что пока он располагал минимумом информации. Алексей Тимофеевич Бережной. Хозяин довольно крупной фирмы «купи-продай». Что-то с сельскохозяйственным уклоном. Со слов рекомендателя, вышел на коммунистов и получил «крышу» от патриотического движения «Наше Отечество». Деньги есть. Так что, по всей видимости, относится ко второму виду.  Еще он думал о том, что все закручивается слишком поздно. И что каждый раз происходит одно и тоже. Клиент до последнего сидит «в кушерях», а потом выскакивает, как чертик из коробочки. Вот он я! Прошу любить и жаловать!  А ведь это - Госдума… Не хэнды-бэнды. Да еще такой сложный округ…
Христофор встряхнулся, собирая себя «в кучу».   Ничего, разберемся…
    Он подъезжал к офису, где они должны были встретиться с будущим заказчиком. Неслабые машинки припаркованы, неслабые… Вывеска ни о чем не говорит. Здание новое, без лишнего пафоса. Камеры слежения. Охрана. Христофора провожают наверх, в кабинет шефа. Массивная темно-коричневая дверь распахивается, и из глубины большого кабинета выходит молодой человек лет тридцати пяти. Одет с вызовом, почти стильно. Взгляд серых глаз резанул, как бритва.
- Алексей.
- Христофор.
- Колумб?
- Почти. Дальний родственник.
- Христофор, хочу задать только один вопрос: Сколько стоит положительный результат?
Христофор иронично улыбнулся.
- А вы уверены, что он будет положительным?
- Абсолютно.
Его манера говорить была такой же резкой и напористой, как и взгляд, от которого становилось неспокойно на душе. В таких случаях остается только один выход – так же, не мигая, смотреть в глаза собеседнику.
- Алексей Тимофеевич, как известно, стопроцентную гарантию дает только морг. Да и то не всегда…
Взгляд Бережнова тяжелеет еще больше.
- Понимаю вашу иронию, но другой результат меня не интересует.
- Меня тоже. И все же никаких гарантий мы не даем. Во всяком случае, на первоначальном этапе.
Бережной придвигается к столу вплотную.
- Ваши условия.
Христофор просит разрешения закурить. Вообще то он почти не курил, но ему нужна была драматургическая пауза. Ему пододвигают пепельницу. Закурив, он продолжает.
- Я предлагаю такой вариант. Мы расписываем вам план действий от первой до последней секунды. Мы – это я и мой коллега. Он – технолог и старший «пробега».  Моя компетенция – тотальный пиар и все, что связано со средствами массовой информации. Если вы будете придерживаться всех наших рекомендаций, то через месяц мы выдаем прогноз о результатах выборов с точностью до 50 процентов. За три недели до выборов – до 90. Бюджет кампании не обсуждается. Просто принимается или нет. – Христофор меняет тон, чтобы немного «сбить градус». – Можем обсудить сумму нашего вознаграждения. Как говорится, прошу сто, но отдам за 95. Оплата – половина гонорара сразу, вторая – за две недели до дня голосования. Это не выкручивание рук и не неуверенность в победе. Таково правило, выстраданное историческим опытом.  После победы – премия на усмотрение заказчика. Средства на кампанию - по мере необходимости. И еще очень важный момент. – Христофор замолкает, сделав смысловой акцент. – Нам надо или поверить друг другу или, скажем так, в друг друга, или не затеваться вообще.
Христофор закуривает еще одну сигарету. Наступила самая важная часть переговоров.  Он чувствует, что от напряжения у него скакнуло давление и на висках вздулись вены.  Как устья рек на географической карте. Только в трехмерном изображении. На левом виске - Миссури, на правом – Миссисипи.  Начальники не любят, когда с ними так жестко разговаривают. Но они предпочитают иметь дело с профессионалами. Поэтому ответ был незамедлительным.
- Я наводил о вас справки и готов вам доверять. Полностью довериться не могу, извините, не в моих правилах. Остаются два вопроса: сумма гонорара и когда я могу увидеть смету расходов?
Они беседуют еще два часа. Пьют зеленый чай и кофе, к которому принесли коньяк. Но Христофор не расслабляется. Клиент должен чувствовать абсолютное знание предмета. Никаких - «не знаю» или «может быть».
- Сколько стоит кампания?
- В среднем один избиратель - один доллар. Если нарисуется сильный противник, стоимость может возрасти.
- Сумма гонорара?
Христофор пишет цифру на листе бумаги и протягивает Бережнову.
- Вот, для лучшего восприятия.
У «мальчика» удивленно вскидываются брови.
- Почему столько?
- Деньги очень нужны. – Христофор позволяет себе улыбнуться. - Можно дешевле. Но это не к нам.
- Понятно.  Когда деньги нужны, это понятно. – Бережной, в свою очередь, изобразил на лице иронию. - Это вознаграждение на двоих?
- Да. Кроме этого, сюда входят расходы на журналистский пул. 
-  А «писатели» у вас хорошие?
- Самые хорошие.
-  А эта… «чернуха» будет?
- Обязательно. Госдума – битва серьезная.
- А мы способны ответить?
- Еще как. Будут «мочить» нас в черную - ответим по полной программе. Наш бронепоезд всегда на запасном пути…
- Какой бронепоезд?
- С дерьмищем.
- Как держать руку на пульсе?
- «Мерять» социологию. Есть грамотные специалисты и накатанные технологии…
- У вас своя команда?
- Конечно.
- Она укомплектована?
- Практически.
- Когда вы сможете приступить к работе?
- Утром деньги, вечером – стулья…
- Тогда до завтра. Жду вас в десять часов в офисе со сметой кампании.
Христофор невольно глубоко вздохнул, переводя дух.
- До завтра.
        Когда Христофор вышел к своей машине, было уже темно. Его слегка мутило.  В принципе, все было ясно. «Мальчик» не без харизмы, достаточно умен, амбициозен, честолюбив и не привык проигрывать.  Значит – поставит на карту все. И всех – на уши. А это именно то, что нужно. Осталось завести его в «правильные» списки. Это очень важно.  Ибо, что есть всенародные выборы? Всего лишь повод убедить народ, или как говорят политтехнологи, «электоральное болото», в правильности выбора администрации.  Вначале всегда выбирает власть. Берется «верный ленинец» и назначается кандидатом.  Все назначения или «разводки» происходят в тиши больших кабинетов с высокими потолками. Именно там «разводят» желающих порулить и послужить народу. В том числе, и на деньги.    Правильных кандидатов заносят в самый правильный список - «белый».  Это самые–самые «верные ленинцы», доказавшие власти свою преданность и платежеспособность.   Для чуть менее верных есть «серые» списки, где обозначены дублеры, идущие по одному округу. В этом случае для администрации совершенно «параллельно», кто победит: кандидаты все равно - свои.  После того, как колода растасована, начинается зачистка территории от чужаков, занесенных в «черный» список. Это - возможные соперники, могущие осложнить вероятность запланированных побед правильными кандидатами, то есть - «нечистые», на которых как цунами, обрушивается вся мощь административного ресурса.  И неважно, если среди них окажутся непростые парни с серьезными деньгами или связями. Все равно ситуацию сломают через колено. Наступит «беспредел законности», и неугодного кандидата, скорей всего, снимут по суду за нарушения.   И никакие супер юристы ему, постылому, не помогут.  Потому что если церковь у нас отделена от государства, то суды пока – нет.  А вот если кандидат согласован и занесен в правильные списки и, вдобавок, у него нет судимости за изнасилование малолетних или хищение бюджетных денег в особо крупных размерах, то эта же волна из цунами чудесным образом превращается в пологий прибой, на гребне которого «наш» кандидат, как серфер на доске, начинает изящно скользить навстречу избирателям…   И вся эта цепочка – хороший «мальчик», достаточный бюджет и профессиональная команда – начинает искрить, наполняясь яростной энергией будущих побед. Звучит полковая труба, пиарщики, дрожа от нетерпения, выстраиваются в походные порядки.   Они раздувают ноздри, чуя запах долларов-денег, как акулы - кровь, растворенную в воде, за многие морские мили…    Каждый знает свое место в строю летучего эскадрона, готового сорваться с места в бешеный аллюр. Марш, марш вперед, назад не оглядываться, пленных не брать. Прочь сомнения и принципы. Есть сверхзадача и момент истины – день голосования. И хотя у «летучих пиарастов» нет своего гимна и профессионального праздника, пиарщик – это профессия. Если он, на самом деле, профессионал. Во время сезона выборов на хлебные места налетают тучи «продвинутых» технологов, рыщущих в поисках жертвы, которой можно запудрить мозги с помощью парочки терминов из брошюрки «Выборные технологии». Эти «специалисты» знают такие умные слова, как «нейролингвистическое программирование», но понятия не имеют, кто такая квартальная и на что она способна у себя в околотке.   Христофор – профессионал. Он - универсальный солдат, которому, как тому столяру, все едино – что баб трахать, что доски хорохорить. Это значит, что на два счета он способен породить любой продукт, потребный ситуации. Смастерить газетку, надристать заметку или изваять листовку. А также - сценарий, программную речь или частушки.  Все зависит только от полноты налитого стакана. То есть от количества денег, за которые он продаст свой труд, или талант, если таковой имеется. Ведь пиарщик – это, прежде всего, журналист, а эта профессия, как известно, сразу на втором месте после первой древнейшей. «Честный журналист продается один раз», - вычитал где-то Христофор. Хорошо сказано. Но на любом локальном рынке продажных журналистов всегда есть опт, мелкий опт и розница.  И если коллега после третьей рюмки пафосно восклицает, бия себя в грудь: «Понимаешь, старик, продаваться противно»,- это значит, что он просто не профессионален и, следовательно, не востребован.
А это уже его проблемы…
      Подышав свежим воздухом и успокоившись, Христофор сел за руль и завел двигатель.  Надо было ехать в аэропорт встречать Виленыча.   
         Петр Виленович Близнюк был его старым приятелем и коллегой, с которым он прошел не одну кампанию. Петя имел приятно округлые очертания лица и плавные линии большого, белого телка. Он вообще был весь такой неагрессивный, вкрадчивый и мягкий, с добрым взглядом доктора-психотерапевта. Но за кошачьей поступью и наративной манерой вещания, незаметно погружающей собеседника в гипнотический сон, скрывались сжатая до времени пружина и умение превращаться в сильного и жесткого бойца, способного на очень резкие движения. Коллеги иногда звали его «дяденькой УЗИ» - за дар незаметного сканирования человека до самого донца и мгновенной оценки психотипа личности и его потенциальных возможностей. Кроме этого, он обладал удивительной способностью предчувствовать грядущий ход событий и вещей. Одно время Виленыч не выкисал из казино, просаживая там почти все заработанные деньги. Позже он сумел усмирить эту одну, но пламенную страсть, но сохранил навыки и способность профессионального игрока быстро анализировать ситуацию, раскладывая сложнейший пасьянс из людей и событий, который потом перетасовывал в еще более закрученный преферанс, где приходилось так же блефовать или идти ва-банк. Все это требовало острого ума и нестандартных решений, но было что-то еще, основанное на инстинктах и ощущениях, что позволяло ему буквально одним местом чувствовать угрозу или чьи-то козни и предвосхищать их развитие. «Ты же знаешь, Христофорчик, я все чувствую», - говорил он в такие моменты, лукаво посмеиваясь. Христофор, шутя, называл его Варфоломеевичем или Вальпургиевичем и доверял ему как другу и верил, как профессионалу.   
        Виленыч возвращался из Москвы, где он ошивался в поисках регионального заказа в столичных пиаркомпаниях. По дороге из аэропорта Христофор коротко рассказал о клиенте, на которого он неожиданно вышел через одного знакомого чиновника… Было решено немедленно сбивать команду и с ходу, что называется, «с колес» разворачивать кампанию.  Успех любого мероприятия обычно зиждется на двух китах: деньгах и кадрах. С бюджетом, как будто, все было в порядке. Что касается кадров, то настоящих профи, как пряников, всегда не хватает на всех. Но только не у Виленыча. У него таких пряников были полные карманы.  Поэтому, когда Христофор остановил машину у Петиного дома, виртуальный список команды был уже готов. Оставалось только свистнуть. Но не громко. Отныне вступал в силу закон «омерты», и личный состав переходил на военное положение. Теперь кругом были враги, явные или скрытые, которых противник мог заслать даже под видом наемных журналистов или агитаторов. Фактор личного знакомства и опыта совместной работы играл в подобных делах принципиальную роль. Поэтому костяк будущей команды состоял из того самого «эскадрона», который проскакал уже через многие кампании, «сея вокруг себя хаос и разжигая межнациональную рознь». Такие страшные слова были напечатаны в газете «Араслановские Вести» про Петю и его людей, прибывших на Кавказ выбирать мэра славного города Араслановска. Это была их первая самостоятельная кампания. Действующий градоначальник совмещал управление городским хозяйством с производством водки с фирменным названием «Макос». На обочинах дорог, несмотря на запрет рекламы алкоголя, висели огромные щиты: Водка «Макос». Выбор вечером – здоровье утром». Претендент на его место, в свою очередь, владел большим заводом по розливу минеральной воды «Сириус». Битва развернулась мегасуперглобальная. Варфоломеич так и выстроил кампанию – борьба добра со злом. А свою первую заметку для городской газеты Христофор озаглавил: «Похмелье утром, днем и вечером». Ее, естественно, не опубликовали. Тогда впервые был запущен и обкатан проект «Народная Газета».
  Дело было в том, что своя «карманная» газетка обычно входила в список обязательных атрибутов выборной кампании и, как правило, имелась у каждой стороны.  Ею могла стать вовремя прикормленная городская илирайонная газета или агитационное приложение к любому раскрученному брэнду в местных СМИ.  В Араслановске имелась всего одна газета, финансируемая городской администрацией, поэтому Христофору пришлось зарегистрировать и запустить с нуля совершенно новое издание. Естественно, оно было названо «Народная газета». Потом таких «народных» развелось великое множество. Отличались они лишь региональной принадлежностью. Например, «Народная газета Приазовья» или «Ставрополья». Христофор считал себя «папой» нескольких таких изданий и всегда грустил по поводу их неизбежной кончины. Это были дорогостоящие затеи, но с максимальным КПД. Жители избирательного округа вдруг начинали получать совершено бесплатно красивую, цветную газету «для рассматривания» с большими фотографиями прекрасных людей в которых они с удивлением узнавали себя и своих соседей. Никакой политики, никаких скандалов, только - «за хороших людей». Однажды на ее страницах появлялась душещипательная сага о человеке, живущем рядом с ними. Удивительно простом и славном мужике, впитавшем в себя душевное тепло и мудрость своих стариков – родителей. Родители обычно имели крестьянские или казачьи корни, сообразно региону, где намечались выборы, поэтому учили его жизни, используя народную «сметку», слегка окрашенную местным этноколоритом. «Учись жить по совести, - наказывал ему в детстве отец. – Тогда люди тебе поверят». А мать, ласково поправляя непокорный вихор, говорила: «Старайся везде быть первым, сынок»… Их наставления основывались на вульгаризированных библейских заповедях, которые в свое время успешно утилизировали коммунисты для своего «морального кодекса» строителя коммунизма.  Мальчик рос, верховодил пацанами на улице, иногда дрался, защищая от хулиганов девчонку из параллельного класса. Свою первую и хрустально-чистую любовь… Потом юноша учился в институте, ездил в стройотряды, работал, куда посылала Родина, помня материн завет…    Далее следовала романтическая история его встречи со своей половинкой. Единственной и на всю жизнь…  Скромная свадьба, рождение детей и т.д. и т.п. с трогательными деталями и лирическими отступлениями. Постепенно к персонажу привыкали и начинали ему симпатизировать, читая в уже «своей» газете про его праведное житие любящего мужа и отца, делавшего каждый день такое нужное людям дело, которое давало простому труженику право на достойную жизнь…  «Ничто не может умалить человеческого достоинства», - не уставал повторять «наш Иваныч» или «наш Петрович», отдавая почти все честно заработанные деньги благотворительному фонду, щедро помогавшему пенсионерам и неимущим.  Но однажды наступал час «икс», и газета разворачивалась в нужную сторону, чтобы шарахнуть по врагу своим главным калибром. Она становилась резкой и беспощадной, выводя кого надо на чистую воду и открывая глаза своим читателям. «Ты бачь, яка гадина»…- дивились люди, прочитав окончательную правду о противнике «нашего» депутата, таком нехорошем человеке,  долго и умело прятавшем от всех свое истинное лицо…               
Та, первая «Народная» создавалась в пику официальной городской газете, поэтому местные журналисты поначалу беспощадно мочили «варягов». Их прикармливали постепенно, как оленей в зимнюю стужу. Днем они по-прежнему выполняли социальный заказ работодателя, а под покровом ночи приходили в редакцию «Народной газеты» за журналистскими заданиями и большими гонорарами.  Там же, в Араслановске, был обкатан проект «Стихийный митинг». «Нет такого понятия – стихийный митинг», - говорил Виленыч. - Это как любовь и проституция. Любовь стихийна, а проституция – за деньги. А поскольку стихия неуправляема, то стихийный митинг надо организовывать, а его участникам – платить». И он закрыл завод по выпуску минеральной воды, объявив всем, что виноват в этом злокозненный мэр, напустивший на производство тучу проверок. На следующий день специально обученные люди вывели на «стихийный митинг» возмущенных сотрудников «Сириуса» с плакатами: «Наши дети хотят есть»! «Один день простоя «Сириуса» - минус сто тысяч из бюджета республики»! Вся правда о событиях вокруг «Сириуса» мутными потоками стекала со страниц «Народной газеты». Она стала путеводителем для народного гнева, пометив красными флажками дорогу к зданию городской администрации.  Естественно, печатали газету за пределами республики, а чтобы подконтрольные мэру силовики не перехватили тираж, его перевозили в инкассаторских броневиках, не подлежащих остановке и досмотру. На этих же броневиках араслановские джигиты ночью катали девочек из «Интуриста», где они отдыхали, пока печатался очередной выпуск «Народной». Кстати, газета оказалась на редкость жизнеспособной и выходила еще пару лет, редактируемая застенчивой восточной красавицей и умницей Бэллой, которую Христофор так и не сумел отучить от привычки вставать, когда в помещение входили мужчины…
Высадив Петю у подъезда, Христофор быстро поехал по пустым улицам ночного города.  Ему предстояла бессонная ночь, которую он должен был потратить на составление своей части сметы кампании. Но прежде ему очень хотелось принять очень горячий душ и выпить свою бутылку очень холодного «Шпатена» по бутерброд с красной икоркой. Сегодня он заслужил это, как никогда… 
               2
                Секс как средство от похмелья
               конец лета 1988 года, большой южный город. 
 
           На планерке редактор сказал: «С завтрашнего дня работаем без выходных. Начинается «битва за урожай».  Командировки по графику. Вопросы есть»?
Вопросов не было. Все сидели, понурив головы. «Битва за урожай» была ежегодной напастью, которая приходила вместе с июльской жарой со стороны обкома партии. Это значило, что газета теперь будет выходить ежедневно с дополнительной вкладкой, отображающей героические будни хлеборобов. От этого несчастья страдали все: и журналисты, и труженики полей. Ранним утром к редакции подтягивались такси со стучащими счетчиками. Туда загружались сонные, как первые весенние мухи, репортеры, чтобы разъехаться «по холодку» в самые отдаленные уголки области. Им предстояло целый день трястись в раскаленных железных коробчонках, глотая плотную, как тальк, пыль проселков, чтобы в конце пути задать полумертвому от адской работы, жары и недосыпа комбайнеру свой дебильный вопрос: «Ну, что, брат, жнешь»?...
- Кароян! – голос редактора отвлек Христофора от унылых мыслей. – Для вас есть задание. Надо написать фельетон о перегибах в борьбе за трезвость. Зайдите через час, я дам письмо.
Планерка закончилась.  Все потянулись к выходу.  Кабинет, на двери которого висела табличка «Отдел информации», был расположен напротив центральной лестницы. Обычно Христофор держал дверь открытой, наблюдая краем глаза за разношерстной публикой, целый день снующей вверх-вниз по ступеням. Сегодня он ее плотно прикрыл. Шеф отсутствовал, находясь в трудовом отпуске. Это означало, что Христофору самому предстояло забить первую полосу так называемыми новостями.  Вооружившись ножницами, он принялся «шерстить» районные газеты, перерабатывая «тонны словесной руды», чтобы, как старатель, собирающий крупинки золота, добыть свои жалобные «информушки».  Поскольку переписывать чужие заметки было «в лом», Христофор брал чистый лист бумаги и красиво приклеивал на него вырезанные из «районок» куски текста, добавляя «от автора» другое начало и, соответственно, конец. Ну и заголовок, конечно.  Дело это было хорошо поставленное и малоинтересное. Вдобавок, Христофора мучили «шугачки». Это когда «после вчерашнего» внутри все мелко подрагивало и   занедуживший «шугался» громких звуков и всего такого, очень страшного.  Поздно ночью Христофор вернулся из увлекательнейшей командировки в поселок Тамань, где работали подводные археологи, которые искали на морском дне остатки древнегреческой цивилизации. Ездили на редакционном «Уазике» и по дороге зарулили на винзавод, где наполнили вином типа «Портвейн» предусмотрительно прихваченную фотокором Веней стеклянную четверть из-под реактивов. Всю дорогу он придерживал бесценный сосуд за горлышко, потому что машину лихо вел «водитель первый класс» Гакмалы Колы Оглы или просто Коля. Коля был настоящим джигитом и очень любил русских девушек, и его любовные истории начинались и заканчивались примерно одинаково: «У меня бил русский девушка Света (Оля, Таня). Я его так любиль, так любиль, но он (Света-Оля) не любиль, когда я приходиль домой поздно и пьяный. И вот, когда он (Света-Оля) порвал на минэ около трех или четырех маек, я его вигналь»…  Всю дорогу Коля, кося коварным восточным глазом, рассказывал о своих любовных победах. «Я Оля как обнял, потом ночнишка виключиль, и я его как даль, как даль»…
По приезде сели выпивать на пригорке небольшой компанией, пригласив начальника экспедиции Сашу Прохорова. Небольшой палаточный лагерь, расположенный ниже почти на самом берегу, жил своей жизнью. Пили под интересные разговоры из эмалированных кружек и закусывали мидиями, испеченными тут же на костерке. Вино было крепленым и когда добрались до половины четверти, все впали в полное изумление. Веня взял наполненную кружку и сказал:
- Друзья! Вот мы тут сидим, выпиваем, беседуем… - Веня замолчал, повел кружкой в сторону, откуда доносились приглушенные звуки лагеря. Прислушался и добавил с искренним недоумением: – Я вообще не понимаю, о чем эти люди, там, внизу, могут говорить?
Когда четверть была прикончена, все набрались так, что Веня потерял сознание, не дойдя двадцати шагов до палатки, отведенной им под ночлег. Христофор, наткнувшись на его безжизненное тело, долго и мучительно соображал, что же делать с павшим товарищем. Нести его не было сил, а тащить волоком он не решался, боясь попортить тело о неровности почвы и мелкую растительность. Наконец, Христофор принял командирское решение -  развернул бессознательного Веню таким образом, чтобы голова была выше конечностей и, используя ориентиры, запомнил место...
Кстати, поутру, когда начались погружения с аквалангами, Веня снова уснул, но уже под водой. Он сидел на дне, привалившись спиной к рифу, покрытому мягкими водорослями, уронив на плечо голову в резиновой маске.   Наверх с бульканьем поднимались воздушные пузыри, в которых резвились рыбки, привлеченные незнакомым для них запахом перегара. Подплыв, Христофор осторожно толкнул «ныряльщика». Тот открыл глаза и показал жестом: мол, все о’кей, сижу, отдыхаю в мягкой прохладной мгле, давай, греби дальше…  Потом он объяснил Христофору, что, если дышать кислородом под давлением, то организм быстрее освобождается от алкоголя в крови. Христофор плавал без акваланга, с трубкой и маской, и поэтому на следующее утро, когда он пришел на работу, его организм все еще пребывал в кетоново-альдегидной стадии, то есть в похмельном «отходняке».  Он достал из ящика стола облатку цитрамона и собрался идти в туалет за водой, когда в кабинет неожиданно заглянула редакционная звезда Верка Смирнова, из отдела партийной и комсомольской жизни.  Светка была девушкой веселой с большими темными глазами, на зрачки которых как будто были одеты линзы, сквозь которые из головы наружу ничего не просачивалось. Как у гаишника на посту.
     - Христик, привет, – сказала она, оценивая обстановку. – Можно?
     - Заходи, ложись, закуривай…
      Верка уселась на край стола, заваленного газетами.
     – Угости девушку фирменной сигареткой...
     Закурив, она закинула ногу за ногу, опершись на руку. Все это было сделано с одной целью – продемонстрировать Христофору узкую полоску розовых трусиков.
     - Слезь, - болезненно поморщился Христофор. – Сейчас зайдет кто-нибудь.
      - А ты дверь закрой.
  Христофор хорошо знал эту слегка безумную улыбку.
     - Слезь, говорю... Не до тебя…
     - Что, головка бо-бо? – Верка бесшумно спрыгнула со стола и вплотную подошла к «глупенькому Христику».- А ты знаешь, какое лучшее средство от похмелья? – Теперь она как кошка терлась своим горячим бедром о ногу Христофора.
      - Пиво, – тупо сказал Христофор, отлично понимая, куда она клонит.
      - Ответ неверный, котик. Лучшее средство от похмелья это – секс. – Ее шаловливые пальчики как бы невзначай скользнули за ворот Христофоровой рубашки и легко пробежали по его груди…
      - Верка! – вследствие приятных ощущений от Веркиных  пальчиков  у него вырвалось ёкающее – Вейерка! – Ты че, ваще? Утро рабочего дня, люди ходят! Меня к редактору вызывают!
    Но было уже поздно. Верка облепила его, как влажная салфетка.
      - Дурачок, это же самый класс… Утро рабочего дня, люди ходят… Так возбуждает…- Она вся прогнулась, призывно выпятив свою округлую попку. – Давай, котик, - голос ее подрагивал, - закрой дверь на ключик…
Христофор продолжал вяло сопротивляться.
      -  Отстань, Верка, ну, пожалуйста, а то у нас будет промискуитет.
       - Чего? – подняла голову девушка.
     - Промискуитет – это беспорядочные половые связи, которыми люди занимались, пока не придумали себе институт брака.
      - Слушай, вот ты умный…   
      Рука ее скользнула ниже. 
      - Промискуитет, говоришь…
Через пять минут стремительная схватка завершилась. В мусорную корзину полетел комок использованного не по назначению листа бумаги, на котором было написано красивым почерком: «Уважаемая редакция»…  Верка наскоро привела себя в порядок и ушла, неся дальше свою блудливую полуулыбку, а Христофор, развалившись в кресле, тоже закурил, чтобы перебить висящий в воздухе запах секса. На самом деле, классно получилось, черт побери. Народ по коридору ходит, сердце прыгает…  И в конце, как будто током шарахнуло.

  Будучи женатым человеком, Христофор почти искренне считал, что супружеские измены способствуют укреплению семейных уз.  Ему, как акуле, которая все время плывет вперед, пропуская через жабры воду, надо было постоянно поглощать информацию.  Во всех ее проявлениях.  Секс тоже был информацией.  Несмотря на то что этот процесс по ощущениям обычно был примерно одинаковым, каждый раз оставалась надежда, что следующее приключение закончится чем-то более интересным.  И потом, ему были любопытны все эти предварительные игрища, сам процесс скрадывания добычи…  После «этого» он шел домой, чувствуя себя слегка виноватым.  Подобно голубому воришке Альхену ему было каждый раз стыдно смотреть в любящие глаза жены, но поделать с собой он ничего не мог. Это как постулат о том, что нельзя мешать пиво с водкой. Все это знают. И Христофор хорошо знал, потому что каждый раз мучился потом от головной боли.  И каждый раз снова запивал водку пивом из-за эффекта, который эта смесь на него оказывала. И сделать было ничего нельзя. В такие моменты ему хотелось совершить что-нибудь приятное для жены. Хотя бы чмокнуть ее лишний раз в щеку...  И вообще, Христофор искренне желал, чтобы всем было хорошо.  Он и женился, исходя из принципа наименьшего сопротивления. Во всяком случае, морда от желания у него «не трусилась». Все вышло как-то само собой.  На четвертом курсе у Христофора наконец-то «дошли руки» до первой факультетской красавицы Светки Новодельцевой. У нее были огромные синие глаза, мерцавшие из-под темной челки, осиная талия и красивая грудь, которую Светка умело демонстрировала. Она была в меру умна и без меры кокетлива, что делало ее безумно сексуальной.  «То, что доктор прописал», когда тебе двадцать лет, и когда, как говорится, «куда хрен, туда и ноги». Светке импонировало, что ее ухажер - солист университетского ансамбля и что когда он, прикрыв в романтическом прищуре свои бутылочные глаза, пел немного странные баллады еще никому не известного певца Джо Дассена, глупые первокурсницы пищали от восторга. Эти песенки Христофор снимал на слух с пластинок, присылаемых из Франции родственницей его армянского друга Сурика. Их отношения со Светой были легкими и весьма приятными для Христофора.  До тех пор, пока он не понял, что Светка по уши в него влюбилась. Она декларировала готовность к любым жертвам, что совершенно не устраивало «Христо» и вынудило его быстренько свернуть ситуацию. Были слезы и красивая сцена расставания, но через пару лет они неожиданно встретились.  Это произошло в новогоднюю ночь, в одной большой и шумной компании, куда Светка пришла со своим женихом, а ушла под утро в обнимку с Христофором. У них снова закрутилось что-то непонятно-праздничное, какие-то быстрые встречи на дачах и чужих квартирах, шумные вечеринки, поездки на море… Однажды утром Света заявила, что пребывает в интересном положении. Даже не заявила, а сообщила. Буднично и без особой эмоциональной окраски. Просто сказала, что ей завтра надо идти на аборт.  Но очень не хочется…  Она ничего не требовала, а только просила разрешения оставить ребенка. «Ты не возражаешь, если я оставлю ребенка»? – спрашивала она, заглядывая в глаза Христофору, - «очень хочу иметь от тебя Христофорчика. Он будет таким же красивым и умным, как ты. Ты, главное, не бойся, мы к тебе претензий предъявлять не будем»… Христофор, сначала было испугался, скорее по привычке, как человек из анекдота про  Машу. «Алло, Маша дома? Где? В роддоме? А что случилось?» Но потом отнесся к этому философски и даже с некоторым облегчением. Ему всегда было трудно принимать решения, поэтому он расценил сложившуюся ситуацию как знак извне. Вернее, сверху. «Все равно идеальных вариантов не бывает», - решил Христофор, и когда Света сказала ему, что договорилась в ЗАГСе о дне регистрации, никто не сопротивлялся. Все произошло буднично и без пафоса, как поход в кино. Зашли, зарегистрировались и рванули небольшой компашкой за город, отпраздновать событие.  Христофор терпеть не мог всех этих советских обрядов, кукол на капотах и стояния «во фрунт» перед жующими родственниками. В общем, было совсем не больно, тем паче, что оба его друга уже были женаты, и у каждого имелась своя история.
 Сурик Авакян был сыном армян-ортодоксов. Страшное дело. Они ему запрещали жениться на русской девушке.  «Мы тебе найдем лав ахчик, (хорошую девушку), шестнадцать лет, папа уважаемый человек, директор овощной магазин»…  Но по-восточному почитающий своих родителей Сурен неожиданно для всех пошел против их воли. По иронии судьбы районный ЗАГС был расположен прямо напротив родительского дома, где мама уже почуяла неладное.  Рутинный акт бракосочетания превратился в операцию «Болгарский шпион». Сначала жених в плаще и темных очках, c полчаса кружил вокруг квартала, опасаясь «наружки». Потом он, путая следы, скрылся в хлебном магазине. Купив там зачем-то два бублика и выждав время, Сурен перебежками пробрался в ЗАГС, где его ждали сообщники.  По команде молодая выскользнула из такси и присоединилась к заговорщикам. После стремительного гражданского акта, бледные от волнения и страха молодожены умчались в ресторан. В другой город. Вернулись они уже на съемную квартиру. По просьбе Сурена Христофор позвонил родителям и сообщил страшную весть. Дальше все было, как в индийском кино. Разгневанный папа долго бушевал, насылая на головы неразумных детей древние армянские проклятья, но когда родился внук, и его назвали в честь дедушки, детей простили и принял в семью…
Второй дружок, Костя Чужиков или просто Чужик, влюбился в девушку, которая вначале показалась его товарищам недостойной их несравненного приятеля.   Небольшого роста, худенькая, как подросток, в очках и имя какое-то простоватое - Тамара.  «Ачкик» - как сказала бы баба Сона. («Ахчик» по-армянски девушка, плюс очки, то есть – «Ачкик» или девушка в очках).
- Дружбаны! – предложил соискатель. – Есть у меня еще одна на примете. В Ростове-на-Дону.  Если одобрите - женюсь!
Разговор был очень серьезным и происходил в Сочи за столиком кафе после шестой бутылки сухого. Поэтому лететь на смотрины решили немедленно.  Комиссия по приемке невест прибыла в аэропорт и, выпив на дорожку пива, ее члены благополучно погрузились в самолет. В полете потенциальному жениху стало дурно.
- Официантка! – слабо щелкал он пальцами, обращаясь к стюардессе. - Мне плохо! У меня уши болят!
- Вот конфеты, - предлагала разноцветный подносик девушка в строгой форме.
- Водка? – в ужасе вскрикивал Костя.
- Вот. Конфеты. – терпеливо поясняла бортпроводница. – А вы, между прочим, не в кабаке, а в самолете.
- В самолете… Да что ж тут не люди… - Костя начал доставать из карманов смятые купюры. - Тогда отнесите, пожалуйста, летчику полтинник. Пусть пониже летит. А то в ушах очень стреляет…
В Ростове друзья устроились в гостиницу, чтобы немного отдохнуть и привести себя в порядок. Из душа в номере лился только кипяток, поэтому мыться пришлось, поливая друг друга газировкой из сифонов, взятых у коридорной. На исходе дня, освежившись «шампусиком», веселая компания отправилась на смотрины. Друзья шагали по гулкому фойе института, а навстречу им шла невысокая девушка в очках.
- Тома, - сказала она и протянула руку.
Друзья растерянно переглянулись. Повисла неловкая пауза.
- Что-нибудь не так? – спросила Тома.
- Да нет, - ответил кто-то, – отчего же, все так. Именно такой мы вас и представляли…
До вечера друзья гуляли с Тамарой по городу, а потом, сфотографировавшись на память, поехали в аэропорт.  Раз судьба выглядит именно так, то пусть она живет хотя бы в родном городе…

    Женитьба не слишком ограничила свободу перемещений Христофора во времени и пространстве. Родившийся в положенные сроки сын Никита отчего-то часто болел, и Света с утра до вечера возилась с ним, не задавая дурацких вопросов типа «где ты был и почему так поздно?». У нее не оставалось для этого ни времени, ни сил. И потом, будучи девушкой неглупой, она прекрасно понимала, что выяснение, где он был на самом деле, ни к чему хорошему не приведет. Она просто любила своего беспокойного мужа, как это часто бывает, когда любят, - ни за что. За то, что он есть.  Такой необыкновенный и единственный. Христофор позволял ей это делать, стараясь не обижать и не ставить супругу в дурацкое положение. Так они и сосуществовали, мирно и довольно гармонично. Правда, в несколько параллельном мире. Света с маленьким Никитой - в своем; маленьком и уютном, Христофор – своем, большом и пестром, заполненном множеством событий и людей, многие из которых были ему весьма симпатичны. Правда, случались и проколы. Однажды, Христофор в очередной раз убедился в том, что правильно поступил, не став разведчиком. Как-то воскресным летним днем он бесцельно шатался в одних трусах по душной квартире, не зная, чем заняться. Потом, бросив Свете «я сейчас, я скоро», смылся немного проветриться.  Вернувшись через некоторое время, он снова разделся и принялся расхаживать «обратно в тех же трусьях».
   - Вот что мне прикажете думать о своем муже? – неожиданно подала голос сидевшая перед телевизором Светлана.
   - А что такое? – слегка забеспокоился Христофор.
  - Да ничего особенного. Ходил по комнате в одних трусах, потом вдруг оделся и куда-то намылился...
   - Ну и что? Надо было промотнуть в одно место…
  - Да ничего…  Где-то пропадал два часа, потом заявился, снова снял штаны...
  - Ну и дальше что? – Христофор начал терять терпение.
   - А то, что трусы уже – наизнанку, – спокойным голосом закончила Светлана.
        Христофор опустил глаза и залился краской. Черт, действительно, криво получилось… Через пять секунд он уже рассказывал кивающей ироническим лицом Светлане историю о том, как у товарища, к которому он заскочил, его с ног до головы облизал огромный и слюнявый сенбернар, и что ему стало противно и он решил принять душ… Но момент был уже утерян и «явки провалены»…
      Случались и более серьезные неприятности.   Сразу после женитьбы Христофор с приятелем, у которого супруга пребывала в таком же интересном положении, поехали на море.  С женами. Целых три дня они выгуливали своих благоверных, а на исходе третьего решили немного «оторваться». В баре на набережной друзья стремительно познакомились с двумя долговязыми девицами из Прибалтики и развернули перед ними обычный агитпункт: журналистские истории, шампанское, хэнды-бэнды…  На самом интересном месте: «А как вы относитесь к двум одиноким путникам»? - к столику подплыли, переваливаясь белыми утицами, их беременные супружницы. Все замерли в классической немой сцене. Женщины смотрели на изменщиков, как «Родины-матери» на своих сыновей, перебежавших к фашистам. От нестерпимой банальности происходящего Христофору стало так неловко, что у него свело зубы, и он опустил голову. Когда он снова поднял глаза, жен на горизонте уже не было.
   - Ну что, пошли домой? - кислым голосом предложил приятель.
   - Ну уж дудки, – решительно мотнул головой   Христофор. – Все равно теперь огребем по полной.  – Он пододвинул стакан. - Наливай!
Когда поздно ночью гуляки, пропив всю наличность, вернулись склонять повинные головы, в «апартаментах» с удобствами во дворе никого не было. Не было и «Жигуленка», на котором они сюда приехали. Христофор зашел в комнату, и у него заныло под ложечкой. На столике у кровати одиноко лежало обручальное колечко… Но самое неприятное заключалось в том, что у товарищей по несчастью оставалось полтора рубля мелочью на двоих. Совместную заначку друзья схоронили в машине, умчавшейся в ночь с двумя беременными дурищами на борту. Ничего, решили приятели, никуда они не денутся. Главное теперь - добыть денег. На следующее утро приятель Христофора, врач-венеролог по профессии, сгонял в тот злополучный бар и «двинул» бармену несколько упаковок с дефицитными лекарствами от нехороших заболеваний. Зачем он их привез с собой – второй вопрос. На вырученный полтинник они прожили еще два дня, причем деньги тратили исключительно на спиртное. Питались, вернее, закусывали морепродуктами, добытыми Христофором со дна моря.
- В воду, жаба! – куражился приятель, сидя на морском бережку и откупоривая очередную бутылку «Анапы», - лови мидий, Ихтиандр хренов…
   Когда кончились и эти деньги, друзья переместились в соседний приморский город, где заняли у знакомого фарцовщика двести рублей. И только через неделю, опухшие и обессилевшие, они вернулись на базу «сдаваться». Приняли их там, конечно, как неродных, но потом простили. Как сказал Христофоров тесть, наливая ему на кухне рюмку «белой»: «Что мы теперь, из-за этого отношения будем портить?»...


    3

           «Народный генерал»

осень 1998 года, большой южный город - город-курорт у Черного моря
 

     - Мужики, - заявил кандидат на первом заседании штаба. – Мы должны выиграть. По любому. Я готов не спать, не есть, жить в машине, но мне нужна победа. Причем, убедительная. Деньги вы получили.  Остальное – ваши проблемы.
     Штабисты дружно изобразили задумчивость. Все понимали – шутки кончились. Аванс выдан, и теперь от них ждут быстрых и решительных действий.
      - Сегодня наша главная проблема – это «всплытие» кандидата, – сказал Виленыч, рисуя на чистом листе бумаги большой вопросительный знак.        - Мы имеем округ, где вас, простите, не знает ни одна собака.
   - И что теперь? – насупился кандидат.
    - Искать донора. – предложил Христофор. – находим медийного человека и подсоединяем его к нашему кандидату. Лучше – известного актера.
- Схема дорогая, но действенная, – согласился Виленыч. - Какие есть предложения?  Активней, товарищи…
Заседание проходило в кабинете Бережнова. В дальнем углу негромко разговаривал телевизор, в сторону которого Христофор невольно поглядывал.
- Фестиваль, - вдруг сказал он.
Бережной вопросительно посмотрел на Христофора.
– Кинофестиваль. «Морской бриз», - продолжил Христофор. – Вон по телеку показывают. Там и сыщем… Жертву…
- Маладэсс, - похвалил Виленыч. – Вай, какой маладэс…
В доме Христофора жил сосед, дедушка Амбарцум. Христофор любил «показывать» его, подражая акценту и мимике старого армянина.  Дедушка целыми днями сидел на лавочке и, от нечего делать, со всеми общался: «Петровна, ты куда пашел? – На рынок, Амбарцумыч, на рынок иду… - Маладэс, - хвалил ее дедушка. – А ты, Ивановна, где был? – Да вот, дочку проведывала… - Маладэс, - снова умилялся дедушка Амбарцум, провожая соседку взглядом. – Вай, какой маладэс, слюший»…
- Маладэс, - повторил Виленыч.  -  Завтра же и выдвигайся.

  Осень на Юге – сказочная пора… Время баланса между «еще» и «уже». Еще по-летнему тепло, но уже не жарко. Особенно в приморском городе. Море еще ласковое, но вечером после захода солнца на берегу уже свежо и лезть в воду уже не хочется…  Но «еще» пока намного больше, чем «уже».   Еще хорошо, еще тепло, еще не грустно, как это бывает в самом конце осени... Приморск еще был полон отдыхающих. Христофор припарковал машину у пансионата «Высокий берег». Утром ему позвонили и сообщили, что нужный объект найден и его ждут в сауне пансионата.    Объект - актер, известный народу по недавно вышедшему в прокат фильму про особенности национального пьянства на охоте.  Христофор тут же перезвонил Бережнову, и они договорились о встрече. Еще он попросил захватить с собой ружья и охотничью одежду. На всякий случай.  Христофор заехал за человеком с видеокамерой, и в два часа по полудни они спускались в сауну, куда привезли актера, выдернутого из лап какой-то пьяной компании. Обстановку решили не менять, поэтому «генерал» сидел за накрытым столом в обществе слегка одетых девушек и рассказывал анекдоты. Он пожинал плоды своей нарастающей популярности уже далеко не первый день и поэтому плохо понимал, где находится и чего хотят от него эти люди. Христофор подселпоближе и они выпили за знакомство. При ближайшем рассмотрении клиент оказался еще более несвеж. Трехдневная щетина, майка с надписью «Морской бриз-1998» в разноцветных пятнах на животе. Актер был «на автомате» и поэтому без конца «травил» какие-то истории и сыпал шутками-прибаутками. Постепенно с помощью ключевых слов «реклама», «гонорар» и «доллары-деньги» Христофор добился-таки обратной связи. Они перешли в гостиничный номер и начали готовиться к съемкам. «Генерала» заставили побриться купленным в холле разовым станком, надели на него чистую рубашку, которую Христофор достал из собственной сумки и посадили за низкий столик в центре номера. Он попросил зеркало, долго собирался, хмурил лоб, двигал бровями, потом, наконец, сказал: «Ну, я готов. Где текст?» Текста не было. Незамысловатый сюжет сложился как бы сам собой. «Генералу» дали в руки газету, которую он с умным видом развернул и, пошарив взглядом по страницам, смачно прогудел своим колоритным баском: «Так, что тут нам дают? Ага, список кандидатов. О! Бережной!» - Он налил в стакан из стоящей перед ним бутылки минералочки и, подняв его, обратился в камеру. – «Ну, за Бережнова! Я его знаю, хороший хлопец….»
Дальше пошло веселее. Подъехал Бережной и «киногруппа» отправилась «на натуру». На окраине Приморска нашли болотце, из которого торчала пара камышин. Христофор попросил «генерала» и Бережнова облачиться в охотничий камуфляж и взять в руки ружья. Перед съемками немного накатили «для вдохновения» и, как выяснилось, напрасно. Осеннее солнце палило еще почти по-летнему, и генерала снова развезло. Он начал икать и потерял способность запоминать текст.  Христофор. разодрал на полосы найденную тут же большую картонную коробку, и огромными буквами фломастером писал на них текст, который сочинял «по ходу пьесы».  С икотой боролись общими усилиями. Подносили «пять капель» в бумажном стаканчике, давали пить воду маленькими глотками, сжимали одержимому грудь, обхватив его со спины руками, и даже пугали, крича ему на ухо. «Жена приехала»! Тщетно. Икота превратилась в конвульсии. Пришлось снимать в паузах между приступами.
-- Охотники, целимся в небо! – командовал Христофор, держа перед собой картонку с текстом.
 «Охотники» ведут стволами и стреляют в воображаемых уток. Бах! Бах! «Генерал» опускает ружье и поворачивается к Бережному, немного кося глазом на картонку.
-   Удачный выстрел…  Полковник?
- Никак нет, товарищ генерал,- военной скороговоркой отвечает «младший по званию», - лейтенант запаса Бережной.
 - Полковник, – утвердительно произносит «генерал». – Я вызываю тебя с запаса. Такие люди нам нужны.
        Христофор дважды переснимал конец сюжета. По тексту было: «Я отзываю тебя из запаса». Но «народный» генерал и говорил «по-простому», а на словах «я вызываю тебя с запаса», он снял с головы камуфляжный картуз и с размаху нахлобучил его на уши бывшему «лейтенанту». Несмотря на некоторую абсурдность происходящего, Христофор чувствовал, что это как раз то, что нужно. В течение часа они умудрились снять еще пару сюжетов, в которых Бережной приглашал «генерала» поохотиться на кабана. На что бравый «генерал» хлопал Бережнова по плечу и отвечал: «Да с тобой, Алексей, хоть на медведя»…
   После съемок поехали отметить «это дело». Отмечали примерно сутки. Пару раз выходили прогуляться. Народ узнавал «генерала» и показывал на него пальцем. Реакция у встречных была примерно одинаковой. «О! Генерал! А можно с вами сфотографироваться?  А выпить»?...
           На память о съемках у Христофора остались фотографии. Камера «отбила» на них разное время суток. Неизменной оставалась только мизансцена: они с «генералом» стоят с рюмками в руках…

          В штабе, под который отвели пол-этажа офиса заказчика, царила рабочая обстановка. Виленыч, нависший, как Чапаев над картой округа, нарезал «полевикам» задачи по окучиванию своих околотков. Самым сложным участком был город Приморск. Именно за контроль над его портом, которому так способствовал Думский мандат, собственно, и разворачивалась нешуточная битва. Именно там было решено создать центр управления кампанией, чтобы на месте реагировать на выпады противника. С «мальчиком» уже вовсю работали психолог и телевизионщики. Они записывали на видео программную речь кандидата и гоняли ее взад-вперед, «вырабатывая харизму», то есть ставили будущему лидеру уверенный голос, твердый взгляд и умение не замечать камеру.   
             Виленыч предложил уйти от обычной программы, построенной на обещаниях и радужных перспективах. «Давайте переместим нашу работу в эмоциональную плоскость», - вещал он в своей любимой манере доброго сказочника. - «Все будут чего-то обещать. Улучшить, уширить и углубить. Землю – крестьянам, воду – матросам. Мы пойдем своим путем. Никаких цифр и обещаний. Вернее, обещание одно: Буду делать все, что в моих силах»...
    Схема была следующая: у кандидата заболевает близкий человек… Ребенок, мама…   Он ставит часовню и обещает кому-то там, на небесах, что если близкий человек выздоровеет, он будет делать добрые дела и помогать тем, кто в этом нуждается. Человек выздоравливает, у кандидата все внутри переворачивается, и наутро он просыпается другим человеком. Ему надо творить добро. То есть, хоть один день не сотворит, начинаются ломки, как у наркомана.  Он начинает это делать с помощью праведных денег, которые успешно зарабатывает.  И тратит их не на «мерседесы» и девочек, а только на свой благотворительный фонд. Ну, скажем, «Милосердие».
- Послушайте, - нервничал Бережной, - что вы мне предлагаете? Я же нормальный человек! Мама, часовня…  На самом деле, Бог покарает…
- Э, батенька, поздно, - сочувственно улыбаясь, качал головой Виленыч. – Выборы – такое дело, пальчик засунул и – привет, замолотит по самые помидоры.  И потом, не надо забывать, что все это немного игра, шоу, но, – он взял со стола калькулятор, – весьма дорогостоящее…
  - Да кто поверит в эту бодягу, - продолжал сопротивляться Бережной, - сопли какие-то…  Как в мексиканском сериале.
- Мексиканские сериалы смотрят миллионы, - настаивал Виленыч. - И потом, как сыграть, батенька, как сыграть… А главное – не забывайте, кто ваш основной злекторат – как раз домохозяйки. Нормальные люди на встречи с кандидатом не ходят. Им работать надо.  Или отдыхать после трудов праведных.  В любом случае, невинности вам не соблюсти. А когда за шиворот потекут потоки говнища, которым вас будут обильно поливать противники, у вас появится такая спортивная злость и ненависть к врагам, что вы первый начнете добивать раненых…
В конце концов «Бережной согласился. Во-первых, часовня была уже построена, и на ее фоне можно было устраивать фотосессии, а во-вторых, он понимал, как никто другой, что ставки слишком высоки. И самое главное - ему была нужна не просто победа, а триумф. По другим правилам он в этой жизни не играл. Поэтому он был готов на все: беззастенчиво «торговать мордой», следуя постулату Виленыча: «главное – не совершить подвиг, а вовремя прислониться к чужому», обходить с «пехотой» (агитаторами) скромные жилища своих избирателей и, глупо улыбаясь, выслушивать всякую дребедень про очереди в поликлинике. И говорить, говорить самому, талдыча одно и тоже с утра до вечера, как попугай, чувствуя, что начинает ненавидеть лютой ненавистью всех этих милых и простых людей за то, что вынужден прогибаться под ситуацию, уже успев привыкнуть все в этой жизни прогибать под себя… Бережной был прекрасным материалом. Алексей Тимофеевич стремительно преображался, превращаясь из бизнесмена средней руки, в качестве аргумента привычно расставляющего «пальцы веером», в трибуна, говорящего звонкими фразами из текста телеобращения к 7 ноября, написанного Христофором в качестве учебного пособия. Особенно хорошо ему удавались места про «медь духовых оркестров и алые кумачи знамен» и про то, что «мы снова должны почувствовать себя гражданами одной, великой страны»…
    После «расстановки по местам людей и механизмов» Виленыч пригласил Христофора в свой кабинет.  Он усадил его в кресло и дал в руки газету, которую достал из своего старого рыжего портфеля.
   – Полюбуйся, – с плотоядной улыбкой сказал Виленыч. – На второй полосе...
   - Что, кто-то нарисовался? – спросил Христофор, разворачивая газету, приятно пахнущую типографской краской. – Скажите, пожалуйста, цветная, на «меловке»…
   - Пока только пристрелка.  Так, пробный укол. - Петя достал из стола бархатный мешочек, извлек из него свою любимую трубку и затеял сложный процесс ее раскуривания. Это означало, что Петя был сильно возбужден. За всей этой возней с многочисленными лопатками, ершиками и прочими курительными принадлежностями обычно скрывалось желание взять паузу в разговоре или скрыть ненужные эмоции. 
    Христофор внимательно просмотрел газету. Это был известный своей беспощадностью «Труженик Приморска» - разухабистая газетка, которую уже второй год финансировал депутат Госдумы, а по совместительству - бизнесмен, контролирующий несколько причалов в Приморском порту.  Статья называлась «А простое ли это совпадение»? В ней говорилось о том, что недавно в городе Славяновске при странных обстоятельствах умер на своей даче заместитель начальника милиции подполковник Федякин. За два месяца до этого печального события и при не менее загадочных обстоятельствах скончалась его супруга. «Но самое странное, - напускал таинственности автор, - заключается в том, что буквально накануне безвременной кончины Федякина с ним встречался некто Бережной.  Невольно напрашивается вопрос: а простое ли это совпадение, как это кажется на первый взгляд»?
  - Нормально, да? - хмыкнул Виленыч, выпуская тонкую струю ароматного дыма, – кто, чего, - непонятно, а фамилия, вишь, прозвучала… И как-то нехорошо прозвучала…  Некто… Накануне безвременной кончины… Короче, лед тронулся, с чем я тебя и поздравляю.  – Он резко встал и закружил по кабинету.
           - Ну, чисто Сталин, - насмешливо сказал Христофор, наблюдая за циркуляцией большого тела своего коллеги.
           - Чего? – остановился Виленыч.
          - Говорю, к твоему бобрику еще усы и – вылитый вождь в начале карьеры. Главное - трубка и мудрый взгляд.
- Сам ты… Бобрик с усами. Зови остальных. Будем активизироваться.
          
         На экстренно собранном «совете четырех», куда кроме Бережнова,  Виленыча  и Христофора входил Петрович – начальник избирательного штаба Анатолий Петрович Бесхмельницын, бывший ответственный работник  горисполкома, - обсуждались два вопроса. Первый - ввязываться в схватку или пока прятать уши за забором, и второй - вопрос безопасности. Решили - ввязываться.  Приморск и Славяновск входили в избирательный округ №6, и возня на этой территории означала  появление на горизонте противника, явно осведомленного о намерении  Бережнова баллотироваться в депутаты Государственной Думы РФ. Последний факт свидетельствовал об утечке информации. На место начальника службы безопасности Бережной предложил своего знакомого, подполковника ФСБ, который недавно уволился «из рядов» и организовал охранную фирму «Сокол». Виленыч объявил о переходе на военное положение и предложил начать косвенную агитацию, велев Христофору немедленно выпустить в свет первый номер «Народной газеты», в котором будут опубликованы слезные письма пенсионеров, облагодетельствованных фондом «Милосердие».
           - Иби конкордия, уби виктория, что по-латыни значит: там, где согласие, там – победа, - сказал он, закрывая совет, и добавил, сделав очень серьезное лицо. - Точность цитаты не гарантирую, зато гарантирую другое: предателей буду расстреливать лично. По закону военного времени…
         
   Христофор спустился в «бункер» и сел за свой компьютер. «Бункером» он называл большое полуподвальное помещение, где была собрана вся необходимая техника: мощные компьютеры, копировальные машины, цветные принтеры и, самое главное, - скоростная множительно-печатная машина – «Дупло», которая до времени дремала, накрытая чехлом.  Пока здесь было пусто и неуютно.  Серые бетонные стены, железная дверь и глухие жалюзи на узких окошках. Завтра сюда подтянутся его коллеги-журналюги, оживут компьютеры, запахнет кофе.  На стенах появятся первые листовки и плакаты. К концу «пробега» все свободные площади, кроме потолка, будут заклеены сигнальными образцами агитационных материалов и прочей пропагандистской мишурой.  Христофор, не спеша, закурил и, посидев пару минут в прострации, нажал на клавишу. Вставил в дисковод диск с надписью: «Народная газета» и пододвинулся поближе к экрану монитора.  Окружающий мир начал постепенно растворяться в его потустороннем мерцании…
К полуночи макет первого номера газеты был готов.  Христофор распечатал его на принтере, склеил полосы и понес Виленычу.   Но коллега был очень занят. Он сидел в своем кабинете, откинувшись в кресле, и бился в конвульсиях. Наконец, смех из рыданий перешел в бессильное повизгивание.
 - Я не помешал?
       Петя глубоко вздохнул, вытер слезу и приглашающе помахал рукой.  Христофор подошел к столу и взял протянутый ему лист бумаги.  «Анкета». Это был образец стандартной опросника, помогающего быстрее ознакомиться с личностью кандидата. В графе: «Знаете ли вы свое генеалогическое древо»?      Было написано: «Да, – каштан».
- Без комментариев, - сказал Христофор. - Как говорил один кандидат, не надо быть семи пятен во лбу, чтобы знать свое гинекологическое дерево...
          Газета Виленычу понравилась.  Особенно – «фирма», то есть название, набранное крупным, узнаваемым шрифтом «а ля газета Правда».  Справа от «фирмы» Христофор поместил логотип патриотического движения «Наше Отечество» - памятник Минину и Пожарскому. На первую полосу он впендюрил свой любимый коллаж «народный кандидат».  Композиция была сработана по принципу щита на пляже с дыркой посередине, куда фотограф предлагал очередной жертве засунуть голову с разжиженными южным солнцем мозгами. Щит был разрисован сообразно теме. Водолаз в окружении русалок или бравый джигит на коне. Сейчас в ассортименте были: трогательные в своей социальной незащищенности пенсионеры, радостные детишки и счастливые молодожены, красиво сгруппированные вокруг кандидата «с добрыми глазами». Все смотрели на него с надеждой, а он, суровый, с горькими складками познания народных бед вокруг твердо сжатого рта, - был устремлен вперед, в сторону лучшей жизни. По верху коллажа алело: «Кандидат от «Нашего Отечества» – кандидат от народа»! Все это, как положено, - на фоне часовни.  С фотографией кандидата пришлось повозиться.  Виленыч требовал «добрые глаза», которые никак не давались кандидату.  Только после пары рюмок коньяка взгляд кандидата несколько потеплел. «Это не добрые, а глупые глаза», – недовольно обронил Бережной, увидев фотографию. Но Виленыч карточку одобрил и решил сделать ее «лицом кампании». На второй и третьей полосах газеты говорилось о добрых делах благотворительного фонда «Милосердие» и о «простых и хороших людях вокруг нас» – старом сапожнике дяде Мише и дворничихе тете Любе.  На последней странице стоял «наш ответ Чемберлену» - небольшая шпилька в адрес коллег из «Труженика Приморска», которая заканчивалась так: «Недавно над Алебардскими островами пронесся страшный смерч, унесший тысячи жизней. По странному стечению обстоятельств, за неделю до этого жуткого события на островах в туристической поездке побывал президент благотворительного фонда «Милосердие» Алексей Бережной. Невольно напрашивается вопрос: а простое ли это совпадение, как кажется на первый взгляд? И не будет ли к корреспонденту газеты «Труженик Приморска» приходить по ночам, подобно тени отца Гамлета, тень убиенного милиционера Федякина, упомянутого им всуе?»…
 - Нет, Тамбов такого не видел, - веселился Виленыч, рассматривая газету, – маладэс Христофорчик.  Ай, маладэс. Ничего, мы им еще покажем кузькину мать…
  - Я называю это соцреализмом, -  скромно потупил взгляд Христофор.                Виленыч еще раз полюбовался макетом и сказал:
  - Из первой полосы мы сделаем цветной плакат и заклеим им весь округ.  А сверху присыплем «Народной газетой».  Вот таким слоем. – Он показал двумя пальцами, каким. – Будут знать, как с дураками связываться…

   Домой Христофор пришел, когда его домашние досматривали по второму сну.  Не зажигая большой свет, он разделся и прошел в гостиную.  Попробовал рукой диван – одна из его подушек была теплой. «Опять спал на моем диване, подлец»…- улыбнулся Христофор и прошел на кухню.  Фокстерьер Тэдик с неуклюжим бумканьем спрыгнул со своего кресла и поплелся за хозяином. Он появился в дверях, зевнул, потянулся, припав на передние лапы, и замер, вопросительно глядя на Христофора своими глазами-сливами. «Ну, что же ты, хоть бы погладил… Видишь, я все бросил, пришел к тебе»…  Тэдик считал себя в этом доме самым умным. Он знал, что у него есть свое место на кресле в гостиной, и он должен спать именно там.  На своей подстилочке.  Но ему ужасно нравилось лежать на диване, зарывшись носом в маленькую подушку, пахнущую хозяином. Поэтому если Христофор вставал ночью и, проходя мимо дивана, проводил по нему рукой, он чувствовал теплоту местечка, нагретого хитрым Тэдиком.  Причем сам Тэдик, как очень послушная собачка, в это время мирно «дремал» на своем кресле. Однажды, сладко заспавшись на запретном диванчике, он не успел вовремя оттуда спрыгнуть, за что незамедлительно «выхватил» тапком по заднице. Что делать, dura lex, cet lex, зато Христофор был для него хоть и не самым умным, но самым главным.  Хозяином, чьи команды надо было мгновенно исполнять. Когда же мимо дивана проходила Лера, Тэдик только слегка приподнимал одну бровь, провожая ее ленивым взглядом, который говорил: «А, это всего лишь ты»…
Тэдик, на самом деле, был очень умным песиком. Он знал примерно с десяток команд, которые обычно подавались в определенной логической последовательности: «Ко мне! Сидеть! Голос! Дай лапу! Другую! Лежать! Ползи!  Последней командой было: «Умри!», после чего ему отрезали кусочек колбаски.  Уразумев однажды, что именно за «Умри» следует «вкуснятка», умный Тэдик   перестал дожидаться всей этой порожняковой прелюдии и сразу исполнял то, за что давали колбасу.  Он быстренько «умирал», и сколько бы Христофор потом не «командовал», Тэдик еще больше разваливался на полу, широко расставляя лапы…

      Собака Тэдик и жена Лера, собственно, и были на данном этапе домашними Христофора.  Детей у них с Лерой не было. В первоначальный период их отношений Лера пару раз «залетала» и делала аборты.  Но когда они поженились, и Лера решила создать полноценную семью, в ее молодом и красивом теле что-то заклинило. То есть процесс залета протекал без проблем, но через пару месяцев происходил срыв, и все заканчивалось серьезными осложнениями. «Это меня Бог наказал», - горько вздыхала Лера, лежа на больничной койке после очередной неудачной беременности. Многочисленные попытки решить эту проблему вначале их очень сближали, но потом, когда окончательно выяснилась их тщетность, Лера и Христофор сосредоточились каждый на себе, постепенно отдаляясь, как материки, которые медленно дрейфуют по поверхности Земли…
          Со своей бывшей женой Светой Христофор созванивался, если надо было решить какой-нибудь вопрос, касающийся Никиты, который доучивался в Московском университете.  Они развелись пять лет назад, и это был довольно муторный процесс с дележкой квартиры, автомобиля и тайной эвакуацией совместно нажитого имущества, оперативно организованного экс-тестем Андреем Андреевичем.  Вернувшись однажды из командировки, Христофор обнаружил лишь голые стены их бывшего гнездышка. Схватив телефон, он набрал знакомый номер и случайно вклинился в разговор между своей бывшей «мамой по закону» и ее сыном, который получал наказ снять еще люстру  в зале «и тогда мы будем всем довольны»…    Бросив трубку, Христофор, как безумный, заметался по гулкой квартире, потом приволок из кухни табуретку и, вскочив на нее, оборвал теряющую хрустальные висюльки люстру…  Потом он шел с ней по улице, не зная где спрятать спасенное добро и чувствуя себя полным идиотом…
        Причиной развода послужила «молодая» - так за глаза звал свою новую жену Христофор. Обычное дело. Вообще-то он не думал о разводе, но «молодая», которая на самом деле была моложе его почти на 20 лет, сама позвонила Свете и все ей рассказала.  Про их параллельную жизнь и ее желание выйти за Христофора замуж.  Так и заявила: «Очень хочу выйти замуж за вашего мужа». Света восприняла эту информацию на удивление спокойно, в отличие от своего перепуганного супруга, который немедленно устроил  с «разлучницей» что-то вроде слабеньких  разборок.
          - То, что ты мне предлагаешь, – предательство, - шумел он, покрываясь красными пятнами праведного гнева. – Нельзя строить свое счастье на обломках чужого…
           - Не парься, толстый.  – у Леры были свои доводы, порожденные абсолютным эгоизмом молодости. – Ты лучше скажи мне «спасибо», за то, что я все за тебя сделала.  Или ты думаешь, мне было так легко?   Ты жутко интересный тип, но трус, как все мужики, и сейчас исполняешь положенный в таких случаях ритуал. Для очистки совести.  Типа: дорогая Света, видит Бог – это не я…  Я и не думал рушить твою жизнь, это все она, с…ка такая… И разве я виноват, что мне так нравится с ней трахаться!     Исполнитель. Ну исполняй, черт с тобой, исполняй… Раз положено…
Она была права, эта молодая и умная стервоза.  Лерва. Христофор понимал, что сам бы он ни за что не осмелился на такие резкие движения.  Ему даже показалось, что жена Света внутренне была готова к такому повороту событий и восприняла случившееся с некоторым облегчением. Как смерть долго болевшего близкого.  Она наверняка догадывалась о наличии еще одной женщины, но ничего не предпринимала, может быть, надеясь, что напасть эта временная, и связана с проблемой «кризиса среднего возраста».  Но Лера пошла ва-банк и выиграла.   
Христофор познакомился с ней во время одной из выборных кампаний, где Лера работала психологом. Ему было интересно общаться с этой высокой девушкой с маленькой, красивой головкой и  беспринципным взглядом желтых,  как у змеи, глаз.   Она была другой.   Молодой и современной. Она носила спортивную одежду, делавшую ее фигуру хлесткой и сексуальной.  Она говорила на другом, молодежном языке.  Она выстраивала окружающий мир под себя, и поэтому ей везде было комфортно. И поэтому она всегда была весела и улыбчива, что притягивало к себе окружающих, несмотря на цинизм, с которым она относилась к жизни. И с ней все было не так, как с верной и предсказуемой женой Светой. Самое главное - ей не нужно было врать. Просто не было причин.  Когда они в первый раз оказались вдвоем, Христофор начал, было, положенную в таких случаях прелюдию, но Лера, не спуская с него застывших глаз, подошла вплотную, прижалась всем телом и вставила согнутую в колене ногу между ног Христофора.    И начала ее медленно поднимать, глядя ему в глаза с такой улыбкой, что он, невольно привставая на носочках, понял: никакие прелюдии тут не нужны…   С него как бы слетели толстая кожура прежних привычек и стереотип поведения. Секс из привычного набора действий и ощущений, похожих на наставления из Военного Устава: «Делай раз, делай два»… превратился   в захватывающую игру, полную импровизации и откровений.  Это могло случиться где угодно и когда угодно.  Христофор вдруг чувствовал на себе взгляд, который кричал: «Толстый, я тебя хочу»!  Или он просто начинал ее целовать, чувствуя работу быстрого и  вкусного язычка,  и внутри его организма как бы сама собой начиналась  неуправляемая цепная реакция, которая обычно заканчивалась сильным возбуждением…   Больше всего они любили ездить в небольшие путешествия. Все равно куда. Просто ехали на машине, без всякой цели, глазея по сторонам, и болтая.  Им было хорошо вдвоем.  Вернее, комфортно. Два эгоиста, которые не «напрягали» друг друга, но и не становились по-настоящему родными.  «Роднулечками»… Христофор хорошо помнил прощальный разговор со своей уже почти бывшей женой, когда еще не разорвались последние ниточки...
      - Хороший ты парень, Христо, - говорила Света, глядя куда-то мимо него и не замечая горькую слезу, сбегающую по ее щеке, - но за все в этой жизни надо расплачиваться. Тебе это еще предстоит, дорогой…
       И Христофору было нестерпимо жаль эту сразу постаревшую и одинокую женщину, которую он все-таки предал, потому что никогда не любил…

     Христофор привычным движением открыл холодильник и достал запотевшую бутылку своего любимого «Шпатена». Вечерний ритуал. Бутылка немецкого или «чехского» пива, и сигарета перед сном. Бездумное созерцание голубовато-серых лент, исчезающих в квадратной пасти вытяжки…   Потушив сигарету, Христофор щелкнул выключателем и, вытянув на всякий случай вперед руки, сделал несколько шагов, пока не уперся в дверь гостиной.  Не зажигая свет, он вошел, опустился на диван и, как курильщик опиума, приготовился к погружению.  На потолке трепетали психоделические   пятна света от уличного фонаря, просачивающегося сквозь кружево занавески.  Христофор закрыл глаза. В районе солнечного сплетения приятно потеплело.   Христофор   уже давно собирал по крупицам все, что ему было дорого в этой жизни, роясь в запасниках своей памяти и выстраивая файлы в нужном порядке на виртуальных полочках, откуда их можно было достать - обрывчатые, всегда по-разному складывающиеся, всплывающие из небытия… Однажды он осознал, что все самое чистое, пронзительное и грустное – откровения любви и беспричинное счастье бытия, - все это осталось в безвозвратном прошлом.  Наверное, это нормально.  Так бывает с возрастом.  Христофор понимал, что это глупо, но в бессмысленности ежедневной круговерти ему не хватало этих, казалось бы, уже ненужных ощущений.  И душа его, не получая положительных импульсов извне, отправлялась погрустить и омыться в невидимых потоках минувшего, но еще не совсем канувшего в лету.
   Вот самые дорогие, уже совсем-совсем размытые памятью, но еще разноцветные кусочки. Молодые, очень красивые и веселые родители; мама в ярком крепдешиновом платье, папа в длинном, светлом «мантеле» и мягкой шляпе с модными примятостями на тулье. Отец, улыбаясь, сквозь узкую полоску черных усов, спрашивает няню: «Ну, как мой сын, баба Настя»? И она отвечает ему, улыбаясь своей чистой, ласковой улыбкой: Хороший мальчик, Каспарович, ничего не скажу, но трошки серливый»… И папа счастливо смеется, подхватив сына на руки и подбрасывая его, испуганно взвизгивающего, под самый потолок.  «Что, ты, няня, он у нас герой»….
 Вот он сам, маленький, в одних трусах, ранним утром сбегает вниз, шлепая босыми ногами по холодным ступенькам лестницы в подъезде.  Скорей, скорей, перепрыгивая через две ступени, в этот огромный мир, начинающийся с маленького, заросшего буйной и беспородной зеленью двора, залитого прохладным светом утреннего солнца, навстречу новому дню его бесконечной жизни… 
  Вот полочка, где хранится файл под названием «Первая Любовь».  Трогательная в своей серьезности девочка из пятого «А».  Вот Христофор, стриженный наголо из-за лишая, подхваченного от бездомной собаки, стоит в дальнем углу больничного коридора и, плача от счастья, читает записку, в которой девочка пишет, что привела эту собаку домой, чтобы тоже заболеть и лежать с ним в одной палате…
  Следующая полка – «Первая Настоящая Любовь».  Второй курс университета. Странная парочка первокурсников, выдававших себя за брата и сестру, на самом деле – юные любовники, приехавшие  в южный город «оторваться» подальше от родительских глаз.  Необыкновенная девушка Лена-Алеша, похожая на порочную десятиклассницу: пепельная челка над обиженно-детскими глазами, грубый ворот свитера вокруг высокой шеи, гордый разворот широких спортивных плеч… Чтение на память по-французски монолога умирающего на руках у друга Делона-Маню из «Искателей приключений»…  Остаток новогодней ночи, проведенной в объятиях друг друга на скрипучей койке в общежитии.  Пьяный «брат», бормочущий Христофору: «Ты знаешь, за что я тебя уважаю? За то, что ты любишь Алешу»… «Скорая помощь», увозящая «братика», спасать от алкогольного отравления.  Раздирающие в клочья душу слова, слетающие с побелевших губ:
    -  Человек со странным именем Христофор, я тебя люблю… Но ты сильный, а Мишка слабый.  Я его прибрала к рукам еще в девятом классе. И я за него в ответе.  Поэтому нам лучше уехать…
     И Христофор, окаменев от горя и любви, гладил ее по пепельным волосам, не зная, как ему завтра жить…
     Эти воспоминания были самыми любимыми. Подернутые флером времени, но до сих пор вызывающие ноющую, такую сладкую боль…    Где-то рядом хранились более поздние «файлики».  Вот девушка с грустными темными глазами и такой же темной волной волос, с которой они встречались почти два года…   Тихая красавица и умница, она работала в сельской школе, куда попала по распределению. Христофор несколько раз приезжал к ней в ее   деревню. Они гуляли по осеннему лесу, и им было так хорошо, что хотелось лечь на траву, обняться и умереть…  Потом влюбленные возвращались в покосившуюся хату с немытой старухой-хозяйкой.  А по дороге с ними громко здоровались дети, трещавшие на местной «балачке», которых молодая училка безуспешно пыталась научить ненавистному им «дойчу».  Она надеялась, что Христофор вытащит ее из этого мрака, но он не думал ни о ком и ни о чем, кроме себя, своей карьеры и своей свободы. И девушка уехала из деревни прямо в Германию, выйдя замуж за немца с которым познакомилась в «Интуристе», где еще студенткой проходила языковую практику.
     Вот его бывшая жена, совсем молоденькая, сногсшибательная блондинка с вызывающе красными губами, вся такая яркая, как «переводилка» с которой только что сняли невидимую пленку… Она затянута в голубой, под цвет глаз, джинсовый комбинезон, подчеркивающий тонкую талию и стройные бедра. Она смотрит на Христофора с любовью и счастливо смеется, держа Никитку на руках…
   Были еще воспоминания, которые Христофор держал на отдельной полке. В последнее время он почему-то все чаще вызывал их из глубин своего подсознания.  Он мог часами лежать на своем диване, мысленно прокручивая эту странную, сюрреалистическую ленту.  Старую и плохо смонтированную.  О каком-то далеком путешествии в южном краю и встрече с маленькой американской женщиной по имени Джуди…
Иногда экскурсы в прошлое заканчивались приступами глухой, неясной тоски и беспокойства. Христофор списывал такие «приходы» на пресловутый «кризис среднего возраста». «Познания умножают скорбь», говорил он себе, понимая, вернее предчувствуя, что на самом деле, все это – осенний ветерок, заставляющий зябко передергивать плечами, - некое предвосхищение. И все, что на самом деле связано с возрастом - и кризис, и леденящая тоска, и все такое прочее – все это еще впереди и придет оно, неумолимо как старость, вместе с этим самым возрастом…
               

 

    4

                Неожиданное известие

          Лето 1988 года, большой южный город.

  На рабочем столе Христофора противно затрещал внутренний телефон.
      - Кароян, зайди...
    На фасад аккуратной редакторской головы было надето усталое лицо человека, знающего немного больше, чем все остальное человечество.
      - Вот письмо от трудящихся завода резинотехнических изделий, – редактор зашуршал листком бумаги. – Правда, оно без подписи и мы можем не реагировать, но факты, изложенные в нем, довольно любопытны. Ознакомься.
Христофор быстро ознакомился. Трудящиеся завода резинотехнических изделий жаловались на произвол администрации, которая принуждала их вступать во Всероссийское общество трезвости. …«Всех поголовно через угрозу исключения из списков профкома на получение  крышек для закатки, дискредитируя, таким образом,  нужное и своевременное начинание партии и правительства и лично Михаила Сергеевича Горбачева». Отсутствие подписи можно было объяснить опасениями гонений со стороны начальства.
       - Ну что ж, - нахмурил брови Христофор, - будем реагировать, Александр Федорович?
       - Будем, – серьезно сказал редактор. – Сделай социально острый материал в форме фельетона. Ты это умеешь. И еще. – Он со значением посмотрел на своего сотрудника. – Появилась возможность принять участие в советско-американском марше мира. Вы понимаете? – Видимо, в связи с важностью момента редактор перешел на «вы». – У вас ведь, кажется, языковое образование? Помните, теперь многое будет зависеть от вашей серьезности и принципиальности…

        Вернувшись к себе, Христофор первым делом позвонил своему другу -  Косте Чужикову.   Его просто распирало от желания рассказать о беседе с редактором, и они договорились вечером пересечься в кафе «Эра».   На предмет «потрендеть» за бутылочкой красного «Ируканского». С другом Костей Христофор трудился на областном телевидении.  Год назад он сбежал оттуда, не пережив повышения по службе. Начальник телевидения, бывший партийный работник и ярый сталинист, перевел его из «молодежки» в редакцию информации. Начальник признавал только программу «Новости» и футбол. Все остальное он характеризовал простым и емким словом - херня. Бесконечные «вести с полей» и «ремонт техники» на корню уничтожали всякое творческое начало, и, когда Христофору начали сниться сюжеты типа: … «председатель колхоза пошел по закрайке поля, взял колосок, потер в руках, понюхал, пожевал и оптимистично посмотрел вдаль»…  он сбежал в молодежную газету, где вскоре стал кем-то вроде штатного фельетониста. Писал, в основном, про химчистки, где работники объявляли пропавшими без вести вещи, которые им понравились, о кафе «второй национальной категории», об аферистах, распространявших билеты на «закрытые спецконцерты» и простаках, которые эти билеты покупали.   Однажды он случайно увидел на каком-то доме табличку с пугающей надписью: «стерилизационный пункт».  Журналистское любопытство заставило его постучать в железную дверь, за которой  кого-то или что-то ежедневно стерилизовали. Так Христофор узнал о существовании целого предприятия, где суровые женщины в зеленых клеенчатых фартуках до пят обрабатывали паром кисточки для бритья в огромных автоклавах. Затем эти кисточки, согласно строгим санитарным правилам, упаковывались в бумажные пакетики и рассылались по парикмахерским, где клиент после фразы «пожалте бриться» был вправе потребовать такой пакетик для его публичной дефлорации.  «Ты понимаешь, какое дело»…- удивился  Христофор и рванул в ближайшую парикмахерскую. Там, отвергнув попытки намылить ему физиономию одиноко засыхавшей в стакане кисточкой, он потребовал ту, невинную, из бумажного пакетика с чернильным клеймом…  Сотрудники парикмахерскойи клиенты смотрели на него с нескрываемым сочувствием. Тогда корреспондент областной газеты достал редакционное удостоверение и потребовал начальство. Через два часа Христофор закинул машинисткам фельетон под названием «Мертвые души и кисточки для бритья». Как водится, через неделю после публикации в редакцию пришел ответ из управления бытового обслуживания.  …«Фельетон был внимательно изучен руководством.  Имеющие место недостатки будут устранены, виновные наказаны»…   
     На следующий день Христофор благополучно забыл про  эту историю, но как-то,  через пару месяцев, забежав подстричься в маленькую парикмахерскую в центре города, он  увидел, как в соседнем кресле намыливают морду лица какому-то командировочному. Делалось это, естественно, кисточкой общего пользования. Христофор, будучи в раздражении чувств по случаю невыдачи аванса, вернулся в редакцию и соорудил нечто вроде философского эссе о том, что на свете существует множество тем, пригодных для написания фельетонов. Про бани, взяточников и плохую работу общественного транспорта. Темы эти проходные и малоинтересные. Но есть еще, оказывается, и темы вечные, как сама жизнь. Например, про кисточки для бритья. О них можно писать всегда: весной или осенью, при разных руководителях партии и правительства, неизменно получая официальные ответы с обещаниями немедленно разобраться, устранить и строго наказать…  Но вся эта мелкая возня не могла нарушить некий ход вещей, такой же неизменный, как восход солнца…  Понимание этой истины настраивало на философскую волну и размышления о смысле жизни, с которыми диссонировала лишь одна, назойливая, как сверчок, мыслишка: куда же они, гады, девают пакетики со стерильными кисточками?

      На заводе резинотехнических изделий Христофор выяснил следующее: в партком «спустили разнарядку» на членство во Всероссийском обществе трезвости. Но поскольку надо было платить взносы, народ не желал трезветь по указанию партии и правительства. Одно дело – краем уха слушать невнятную болтовню по телевизору, а другое дело – расставаться с кровными, на которые на которые как раз можно было купить пару пива. Тогда мудрое руководство решило пойти по принципу «не купите билеты – отключим газ» и запретило профкому наделять непокорных дефицитными крышечками для закатки компотов и домашних солений. Это было уже чересчур. Лишить трудящихся крышечек в преддверии сезона – этого не приняли даже старые коммунисты. Проблема была в том, что они были против перегибов на местах, но, памятуя 37-й год, фамилии свои называть отказывались.
        - Пиши мою фамилию, - наконец сказал пожилой рабочий. – Все равно меня завтра на пенсию провожают…
Фельетон написался быстро. Как говорил один коллега Христофора – «надристался». Рука едва поспевала за бойкой мыслью, поэтому и без того дерганый почерк автора превратил рукопись в длинную кардиограмму. «Небось разберут, не в первый раз» -  махнул рукой Христофор и побежал в машбюро, перечитывая на ходу свою «нетленку». Она называлась «Всем крышечка» и смысл ее был следующим: много столетий подряд люди бились над созданием философского камня. И ни хрена у них не вышло. Видимо не время еще было еще и не место. И вот, как говорится, первые успехи в этом направлении. И всего-то маленькие желтые кружочки из жести с тоненькими резинками внутри!  В умелых руках они превращались в источник силы и могущества, позволяющий повелевать народами. Пока в отдельно взятом государстве. С его помощью можно было заставить людей быть трезвыми, а можно культурными, если давать в нагрузку к кружочкам билеты в театр. Еще он написал, что их волшебная сила, конечно, пропадет вместе с исчезновением дефицита, который, увы, кое-где у нас, порой…  Несмотря на неумолимую плановость социалистической экономики.  Но потом вычеркнул про дефицит и экономику, так как это все равно сделал бы осторожный редактор, который всегда руководствовался известным постулатом о том, что «лучше перебдеть, чем недобдеть»…
      «Здыхав» фельетон, Христофор закрыл свой кабинет и в три прыжка сбежал по лестнице.  На улице было душно. Разогретый за день город нехотя отдавал тепло своего асфальтового панциря невидимому предвечернему небу. Христофор торопливо зашагал через скверик в сторону кафе.  В эту «стекляшку» с громким названием «Эра» приходили «остограммиться» рабочие и служащие среднего достатка. Костя уже ждал его за столиком, на котором стояла полупустая бутылка «Улыбки». Рядом лежали мятая пачка болгарских сигарет, спички и полконфеты на развернутом фантике.  Морда у Кости была злая, как у бешеной собаки.
      - Ты чего такой? – поинтересовался Христофор, опускаясь на круглый железный стульчик с намертво заделанной в пол ножкой.
      - Да пошли они… - Костя начал закуривать, нервно ломая спички. – Никаких силов уже нет, понимаешь…
Дело было в том, что все тот же начальник телевидения, терпеливо ожидавший, когда, наконец, придут «наши», рассматривал любой творческий порыв молодого журналиста как попытку подрыва каких-нибудь устоев. Под понятие «херня» по-прежнему подпадала большая часть деятельности современного человека: джаз, иглорефлексотерапия, разведение американского сомика и даже достижения ученых в области животноводства.
     -  Это все полная херня, - назидало начальство, прочитав сценарный план передачи о молодых сотрудниках НИИ, придумавших суперстойкую подстилку для свинарников. – Когда свинья сытая, она лежит и довольно хрюкает. А если голодная, то никакая подстилка тут не поможет. Все, тварь, сгрызет и не подавится.
     И в подтверждение своих слов начальство, задумчиво прищурив глаз, припоминало жуткую историю о том, как в тридцать каком-то году голодные свиньи вырвались из колхозного свинарника и сожрали лошадь председателя, запряженную в бричку. А сам он едва спасся бегством.
     - Ты понимаешь, Христофорище, - горячился Костя, разливая вино по липким стаканам, - недавно соорудил я сюжетец из «Орленка». Международная смена, мир-дружба, хинди-руси пхай пхай…  Синее море, белокрылая яхта, а на ней - иностранные пионэры. Волна бьет, яхта кренится…  Пионэры в голубых пилотках весело визжат от страха. Я чего-то спрашиваю, девушка-переводчица с длинными ногами чего-то переводит… Потом все дружно спели звонкую песенку… Нет, правда, самому в кайф... Хороший сюжетец, ритмичный… Перед эфиром смотрю передачу – нет моего кина! Иду к начальству: «Was ist das?» Начальство хмурит брови и строго делает пальчиком: «А зачем ты, подлец, без штанов на экран лезешь»?
     - А ты в чем был?
     - Как и все – в шортах...
     - Ну правильно…. Море кругом… Народ отдыхает…
      - Вот и я так сказал. А оно мне, знаешь, что? «Это они на отдыхе, а ты – на работе!» И одет должен быть по всей форме. Вопросы есть?
     - Вопросов нет, – сочувственно развел руками Христофор. - Маразм крепчал…
       - Не то слово…  Давай, - Костя поднял стакан. – За все хорошее.
Друзья выпили и закусили оставшейся половиной шоколадной конфеты с отвратительно сладкой белой начинкой. Начинка была настолько мерзкой, что Костя страдальчески сморщился и сказал:
       - Ты знаешь, друг, я решил уходить с телевидения.
        - Да брось, Костя… Что, в первый раз, что ли…
        - То-то и оно, что не в первый. Не хочу больше. Надоело все – во! – он провел ребром ладони по горлу. - Пошли они все…
    Христофор легко толкнул товарища кулаком в грудь.
        - Так иди к нам, в газету.
        - Нет уж, дудки, - твердо сказал Костя. Один раз ты меня уже сбил с панталыку. Заманил, понимаешь, и бросил. Хватит. И потом, в газете надо писать. Это тебе не сценарные планы. «Он говорит», «Они беседуют»… А писать как ты, я не умею. Ты же знаешь, я больше не головой, а руками... – Костя провел пальцем по краю стакана. - Пойду в макетчики.
       - Есть предложения7
      - Есть. В один НИИ. А что, макетчик – это звучит гордо! Своя мастерская, не клят не мят… Буду потихонечку заниматься реставрацией. Для души, не спеша… - он хитро улыбнулся. -  Если би я бил тцар, я би себе жил немножко лучше, чем тсар. Я би еще немножечко шил на дому… И самое главное – не буду видеть рожи своих начальников… Ты, кстати, чего звонил?
      - У меня, брат, такие дела… - Христофор вытащил из лежащей на столе пачки сигарету и закурил. - Полный пердимонокль.  Представляешь, наши с америкосами идут в поход. За мир во всем мире.  А я, как самый талантливый, буду освещать это важное общественно-политическое событие в областной молодежной газете.
       У Кости смешно округлились глаза.
         -  В поход? С америкосами?  А куда?
          - По ридной Украйне.
         - Слушай…- мечтательно протянул он. – Вот это да…  Вот это командировочка, я понимаю… Знаешь, ты мне сразу такой несимпатичный стал… Неприятный…
          - Завидуешь?
           - А то…
 - Правильно делаешь. Не каждому советскому человеку… 
           - Заткнись, гад. Там же кругом гэбисты будут, ты в курсе? Станешь крепить дружбу с какой-нибудь американочкой, а тебя «сфоткают» и – на стол редактору. Полюбуйтесь на облико морале вашего сотрудника. Бывшего, конечно.
            - А я буду во время этого… процесса гимн Советского Союза петь…
            - Это еще хуже. Признают кощунством. Могут даже срок впаять.
Христофор задумчиво потер переносицу.
  - Ну, тогда я буду петь «Вставай, проклятьем заклейменный…»
             - А что, уже проблемы?
   - Да пошел ты…
   - Ты, главное, матрешек набери. Будешь на жвачку менять, а потом в редакции толкать по пятерочке. Озолотишься. Кстати, как у тебя с финансами? Я бы еще догнался…
        Христофор с сожалением развел руками.
   - Бедность проклятая.
 - Ну, ладно, - Костя взял со столика сигареты и громыхнувший спичечный коробок, - надо двигать. Давай, что ли, - он протянул руку. – Держи набор костей.
  - Давай. Мне тоже пора. У тестя сегодня день рождения. Надо оказать уважение…

   Друзья распрощались.  Вообще-то Христофор кривил душой.  Деньги у него имелись. Но он знал: Косте лучше не добавлять.  Костян был уже «на взводе», и стоило ему переступить невидимую грань, все - «пошла вода в хату». Его друг был творческой личностью. Он плохо чувствовал ритм слов, складывающихся в предложения, но взамен Бог дал ему руки творца.  Его пальцы чувствовали суть любого материала. Костя мог гениально отреставрировать старинную мебель, сделать на заказ гитару или привести в порядок старый черкесский кинжал. Когда-то он даже хотел стать ювелиром и работал учеником в ювелирном цеху. Но там, где было золото, обязательно присутствовало необходимое зло в виде внезапных проверок, обэхэсээсников, «левых» заказов и прочих издержек зарабатывания неправедных, по мнению вездесущего государства, денег. Костю все это напрягало, и по совету Христофора он подался на телевидение. Начал с помощника режиссера, потом поступил в институт культуры на заочное отделение режиссуры, где прочно застрял на втором курсе. Костя ездил в командировки, делал телепередачи, но любимого хобби не оставлял. Он оборудовал в пристройке родительского домика маленькую мастерскую, набитую всякими инструментами и хитрыми приспособами, где сутками корпел над верстаком, напрочь забывая об окружающем мире. Свободно парящая мысль, подобно эмоциональному всплеску пианиста-импровизатора, воплощалась в образы, которые материализовались в совершено удивительные вещи… Последним откровением было нечто из полированного серебра под названием «Мгновенье». Остановленное время в виде росинок, рассыпанных на влажных лепестках водяной лилии… Эдакое хокку в металле. Костя и внешне был похож на художника: небрежная одежда, длинные волосы и пышные усы, соединяющиеся с каштановой бородой, которая так раздражала его начальника. И глаза – янтарного цвета, всегда чуть прикрытые, устремленные в себя, в глубь своей ироничной и немного сумрачной души. Словом, Костя был творческой личностью и, как это часто бывает с подобной публикой, был «закидным». Выпив, он почему-то не мог вовремя остановиться и шел по восходящей, до тех пор, пока жена Тома не закатывала ему грандиозный скандал со слезами и уходом к маме. Пытаясь оправдаться, Костя пускался в философствования. А что, если ему выпало быть таким? Если это его крест? Ведь кто-то же должен, как Христос, брать на себя грехи ближних, предоставляя им возможность быть добропорядочными отцами семейств и членами месткома… Тома объясняла все намного проще - Костиным махровым эгоизмом и безволием.
        - Ты для начала подсчитай, сколько денег ты пропиваешь! – кричала она в сердцах. - Концы не можем свести.
      Костя оправдывался:
          - Эти деньги относятся к питанию, к питанию относятся. Считай, что мы их тратим на еду. Вот я без борща могу прожить, а без пива – нет!
         -  Да у тебя печень скоро отвалится…
          - А ты знаешь Томочка, у нас на работе был макетчик, всю жизнь пил, а умер совсем от другого...
      Тамара устало махала рукой.
           - Если ты будешь так жить дальше, я от тебя просто уйду. И делай тогда что хочешь…
    Костя совсем не хотел, чтобы Тома куда-нибудь от него уходила. Она гармонично вписывалась в интерьер Костиной жизни. Особенно, если сидела, поджав свои длинненькие и тоненькие ножки, в большом кресле у телевизора. Они называли это кресло «сексотрон». Тома была худенькой и сексапильной девочкой, и иногда они устраивали на нем свою любовную возню и тогда его большие лапы удобно ложились под ее маленькую попку… Потом она, довольно мурлыкая, снова забиралась в свое кресло и погружалась в любимое занятие. Тома вышивала разноцветными нитками что-то вроде натюрмортов, трогательных в своей непосредственности. Томе очень хотелось ребенка. Маленькую девочку, которая привнесла бы смысл в ее жизнь. Костя тоже декларировал желание стать отцом, но у них почему-то ничего не получалось… «Хорошо тебе, - говорил он Христофору. – У тебя есть Никитка. И Светка от тебя никуда с пацаном не денется. А моя возьмет и сбежит. К непьющему производителю»…
Они несколько раз обследовались, сдавали анализы, и доктор говорил, что надо полностью прекратить употребление спиртных напитков и интенсифицировать половую жизнь.  Потому что «проблема, судя по всему, все-таки в супруге.  Интенсифицировать процесс Костя, в принципе, был не прочь, но обстоятельства, как правило, оказывались сильнее его.  Обстоятельства и злые люди, которые все время сбивали Костю с правильного пути. Но иногда он сам оказывался сильнее любых обстоятельств. Однажды в хмурое воскресное утро Тома посадила его под домашний арест. Костя называл так всякое утро, когда он вставал с похмелья. Домой вчера он прибыл на автопилоте, как птицы, которые возвращаются с юга, ориентируясь на магнитные поля Земли. На самом деле утро было чудесным. Для нормальных людей. Людей, которые не пили, приходили домой вовремя, и у них все было, как у людей. Тома знала, что сейчас главное – не дать Косте выпить. «Не брызнуть на вчерашние дрожжи».  Поэтому она легла плотиной поперек дверей и на все стенания супруга и просьбу выпустить его на полчаса «принять пивоцилинчика» лишь тускло отвечала: «Отвали, Костя, не доставай»… Бедному Косте оставалось стоять на балконе и с тоской наблюдать за жизнью, кипящей у входа в гастроном. У него не было сил воевать с этой дурой. Ему было очень плохо. Внутри все мелко подрагивало. Обезвоженный организм требовал пива. Холодного, живого пива, которое впитывалось бы в него, как вода в сухую землю…  Внизу кучковались утренние мужики. «Дэцэпэшники» - как называл их Костя за киборговую судорожность движений. Они образовывали временные коллективы и, затарившись в магазине, откочевывали за дом, где «культурно» распивали в заплеванной подростками беседке.  Кто-то делал уже по второму, а то и третьему заходу. Вдруг Костю пронзило. Мама дорогая! Дьявольский план был прост, как все гениальное. Костя влетел в комнату и заметался по ней раненым зверем. Тома была на кухне. Он схватил ее корзиночку, вытряхнул из нее шитье, присел у журнального столика, нашел ручку и быстро написал на каком-то клочке: «Друг! Ты должен меня понять»…  Потом выскочил на балкон, сдернул с гвоздиков бельевую веревку и привязал ее к корзинке. На дно легла записка с прищепленной к ней пятирублевкой. Все. Теперь осталось вычислить «друга». С высоты третьего этажа Костя беркутом всматривался в проходящих. Вот он. Идет… Сразу видно - настоящий друг. Костя свистнул, и «друг» поднял голову.  Корзинка поехала вниз. Мужик свернул с тротуара и подошел к дому. Прочел записку, махнул рукой: понял, жди! Через десять минут он вернулся с бутылкой и, положив ее в корзинку, крикнул: «Давай! Вира помалу!» Костя осторожно поднял драгоценный груз и заглянул внутрь. Мужик оказался не только честным, но и интеллигентным человеком – кроме бутылки в корзинке лежал плавленый сырок…
      Жизнь стала стремительно налаживаться. Костя периодически выходил на балкон, типа покурить. Ругнется с Томой: «Дура ты, Тома!» И - на балкон. После третьей ходки он был уже в кондиции.
  Тома почуяла неладное.
-  Ты чего тут притих?
-  Не видишь, курю…
 - Как можно курить, если и так с души воротит…
- Главное, Тома, чтобы она была, душа… И когда она просит…
- Ты что, выпил? Выпил! Все-таки извернулся, скотина!
Она бросилась на балкон и еще раз провела ревизию по сусекам, не зная, что пустую бутылку Костя выбросил с балкона. Причем сделал это прицельно -  на газон, чтобы она не разбилась.
- Но как? Как ты умудрился? В доме - ни капли!
- Как говорит дядя Роберт: «Ти думаешь, ти дурак, а я нэт? А твой муж совсем не дурак, Томочка…  Ой, не дурак…
Бедная Тома тихо сходила с ума. Она видела, что Костя опять «готовый», но как он, гад, извернулся – не понимала. Но ей было уже все равно. Она вытащила из кармана халатика ключи и бросила ему под ноги.
       - Все-таки залил шары, козлище… На! Можешь катиться на все четыре стороны…
Когда Костя ушел, напевая дурным голосом: «Гуляй, Вася, ешь опилки, я директор лесопилки», Тома позвонила Христофору и горько расплакалась:
      - Если бы ты знал, Христик, как я устала… Я так долго не продержусь…
Христофор слушал ее всхлипы, и у него сжималось сердце.
                Но сделать было ничего нельзя…

         Расставшись с Костей, Христофор поехал в универмаг «Центральный».  Знакомая продавщица обещала ему «сделать по блату» теплую болгарскую рубаху в клетку. Христофор довольно улыбался, представляя, как Андреич обрадуется незамысловатому подарку. Он на самом деле относился к своему тестю с большим уважением.  Андрей Андреевич был отставником.  Он воевал, служил штурманом на бомбардировщике.  Армия и война вывели в люди паренька из Кубанской станицы, где он вырос в крестьянской семье вместе с пятью братьями и двумя сестрами. На День Победы Андреич доставал из шкафа парадный китель с майорскими погонами, тяжелый от наград, и шел в ближайшую школу рассказывать, как он бомбил Кенигсберг.  До конца жизни в нем исправно работала исконно казачья программа, заложенная прапрадедами, которую так и не смогли взломать «красные хакеры». Эта программа заставляла его работать на земле, «чтобы у всех было добро и гроши». Каждый год все многочисленное семейство Андрея Андреевича брало земельный пай в пригородном совхозе. Они выращивали лук и за это получали участок под бахчу. Приходилось обрабатывать сразу две плантации, зато в конце лета можно было «утаможить» еще и тонну-другую первосортного лучка. Тяжелая, отупляющая крестьянская работа... Христофор, как индеец, покрывался красным степным загаром, но зато единственный в редакции ездил на новеньком «Жигуленке».
Андрей Андреевич называл Христофора «зятем-корреспондентом» и учил жизни.
   - Учти, зять-корреспондент, - говорил он со значением, ставя пустую пол-литру за холодильник, - пустая посуда на балансе страны…
Единственным развлечением Андреевича был ужин. Приехав с огорода или дачи, он требовал миску борща и тазик салата. Иногда крошил овощ лично, взывая к домашним:
   - Полюбите чеснок! Умоляю! Чеснок - это основа!
Если во время ужина звонил его единственный товарищ, такой же отставник и сосед по даче, Андрей Андреевич говорил супруге:
   - Алла Петровна, передай Петру Ефимовичу, что Андрей Андреевич ужинает с аппетитом и просит не беспокоить…
За ужином он обычно выпивал грамм триста «белой» или бутыль своего, домашнего вина. В тяжелые горбачевские времена гнал самогон, за что поплатился, угодив в больницу с ожогами после взрыва самогонного аппарата. То ли конструкция была несовершенной, то ли эксплуатация чересчур напряженной.  «Снедая с аппетитом», Андрей Андреевич общался с женой, и если та ему говорила «опять нажрался» и отказывалась слушать, он порождал письменные директивы типа: «Приказ. Всем. Уезд на дачу завтра в 6.00 при любой погоде. Зятю - обеспечить транспорт. Алле Петровне – сухой паек». И оставлял записку под зеркалом в прихожей.
      После ужина Андрей Андреевич садился к телевизору «посмотреть на Брежнева» или позже – «на Горбачева». Дикторский текст он не слушал, удовлетворяясь самим фактом увиденного на экране главы государства. Это вселяло в него уверенность в завтрашнем дне. Потом ложился спать, черкнув пару строк в «книгу умных мыслей Андрея Андреевича». В этой тетрадке, которая лежала там же, в прихожей, можно было встретить сентенции типа: «Кабачки – солить - лучше огурцов и - дольше хрумчат». Или: «осенняя перекопка – залог будущего урожая».
      «Стоило прожить на свете столько лет, чтобы прийти к подобным умозаключениям», -  хмыкал Христофор, перелистывая тетрадку и слыша краем уха пьяное бормотание, доносившееся из кухни: «Учтите, умней меня - нет! Я не играюсь»!…

       …Застолье было в разгаре. Андрей Андреевич уже вовсю «спевал» с гостями. Он сидел, слегка повесив сивую голову, и ревел, как марал во время случки. Слова и мотив для него не имели никакого значения. Главное – «спевать» вместе со всеми, багровея лицом и пуча бессмысленные от напряжения глаза.
      -- А! Зять-корреспондент! – Андрей Андреевич привстал из-за стола. Его уже слегка штормило. – Садись, выпей белой за мое здоровье. Опять за рулем? Ну что ты, честное слово…  Ну ничего, ничего, присядь, окажи уважение…
        Христофору налили рюмку. Он знал, как надо «оказывать уважение». Тесть учил: «Не можешь выпить, не хочешь, не надо. Сядь, налей рюмку и цокнись со всеми. А потом можешь поставить»…
          Зять-корреспондент предложил выпить за здоровье Андрея Андреевича и за всех родственников. За тех, кто хоть и забогател, но не загордился и родичается, как положено. И добавил, что у них в редакции недавно распределяли дачные участки и теперь под контроль Андрея Андреевича переходят стандартные шесть соток отличного чернозема.
      - Добре! - шумел довольный тесть. - Мне все нужно! (он говорил «нужно» с ударением на «о»). - Ой ты, Галю, Галю молодая…  Значит, так! - кричал Андрей Андреевич, перекрывая общий шум - объявляю приказ! Всему личному составу! Завтра в 6.00 уезд на осмотр участка! Алла Петровна, получи на складе продукты, обед в полевых условиях…
    Алла Петровна, боевая подруга и добрейшей души человек, всю жизнь прожившая по принципу «лишь бы у детей все было хорошо», только отмахивалась, как бы извиняясь за своего, который опять нажрался, старый дурень…  Она сидела в уголочке и тихо радовалась, что все так хорошо, как у людей, «гуляют» культурно, без скандала. И дети здесь, рядом, и Никитка не болеет, слава Богу…


.
           5.


           депутатский конвейер 

    Осень 1998 года, большой южный город и его окрестности


           - Так, пошли рыбаки!  Тянем сеть!
  Христофор сидел на берегу реки и командовал.  Снимали очередной ролик с рабочим названием «Эй, ухнем»!  Сюжетец, как обычно, был незамысловат. Кандидат едет вдоль берега реки и видит, как рыбаки, стоя по колено в воде, тянут сеть.  Тянут-потянут, вытянуть не могут. Сеть или полна рыбы или за что-то зацепилась.  В общем, застряла, сволочь…  Кандидат, видя это дело, выскакивает из своей припыленной «Нивы», одевает лежащие на тот счастливый случай на берегу сапоги и лезет в воду. Вместе они споро вытягивают тяжеленный невод, в котором бьются серебряные рыбины.  Последний кадр: кандидат, бодро улыбаясь, смотрит в камеру и выдает свою реплику: «А что, земляки, может так, все вместе, и область вытянем»?  И – заставка: «Кандидат от «нашего Отечества» - кандидат от народа»!
Все шло более или менее гладко. Нашли речку за городом, пригнали «живорыбку» и привезли на автобусе пяток мужиков, нанятых на «бирже». Христофор поставил «рыбаков» парами напротив друг друга, как бы для игры в перетягивание каната. Кадр разрезал картинку надвое, оставляя в поле зрения крупные планы напряженных лиц, шей и рук тружеников «голубых нив».    «Рыбаки», таская друг у друга сетку, веселились от души, весело матюкаясь и подкалывая друг друга.  «Ну шо, Петро, теперь будешь знать, як кино сымають»...
Христофор враз прекратил это безобразие. Он вытащил из багажника своей «Асконы» ящик водки, поставил его на землю и сказал: «Будете ржать – ни хрена не получите». Рыбаки помрачнели, быстренько вошли в образ и все пошло как по маслу… 
Вернувшись в город, Христофор сразу же поехал в штаб. Ему надо было срочно закончить основополагающий документ под названием «План пиаркампании».  После   утверждения «Советом четырех» эта обширная бумага станет законом, по которому Христофору и приданным ему журналистам придется жить оставшиеся  до выборов два месяца.  Пока план предусматривал штатные мероприятия, несмотря на то, что основной противник уже определился.  Как и предполагалось, им стал Александр Фомин, действующий депутат, тот самый бизнесмен из Приморска, который первым лягнул «нашего мальчика».  Враг был силен и коварен. И на него работала команда профессиональных технологов. Поэтому пока велась позиционная война. Стороны выжидали, прощупывая друг друга и выискивая слабые места.  Времени оставалось мало, и бить надо было наверняка.
     Христофор считал, что от выборов вообще – большая польза. Это путина, дающая пусть временную, но хорошо оплачиваемую работу многим людям. Во-первых, - разнообразной творческой братии – пишущей и снимающей.  Во-вторых, кроме привлечения специалистов узкого профиля – журналистов, технологов, «орговиков», «полевиков», штабистов, юристов, бухгалтеров, под ружье ставилась масса народу для сбора подписей и агитации.  Но главное - все кандидаты начинали истово заботиться о согражданах. Особенно доставалось пенсионерам и малоимущим. В спешном порядке создавались благотворительные фонды и попечительские советы. Обустраивались дворы, разбивались газоны и вкручивались лампочки в подъездах. Когда же наступало время официальной агитации и подобные действия классифицировались как подкуп избирателей, по домам пенсионеров и одиноких старушек продолжали шнырять великовозрастные «тимуровцы», творившие добрые дела, только тсс! – «от сами, знаете, кого»…  Они чинили сарайки и поправляли заборы, рассыпая календарики с портретами благодетелей. «Пенсов» всегда окучивали как самый активный электорат.  Технологи знали, что старички, с трудом проснувшись и вставив зубы, из последних сил поползут, как зомби, на избирательные участки, чтобы проголосовать за НАШЕГО кандидата. Этот хороший, этот уж точно не обманет. Вчера от него приходили такие симпатичные ребята, весь огород перекопали…  Что делать, цинизм – профессиональная болезнь пиарщика, такая же, как алкоголизм у рабочих винсовхоза «Солнцедар».
            Христофор сидел за компьютером и верстал свой план. В бункере было еще сравнительно тихо, так как журналисты подтягивались обычно к обеду и пахали потом «до упора». Работа не поглощала его полностью. «Словомешалка» в голове тихо поскрипывала, перемешивая заодно всякие параллельные думки.   Всякие – разные… А что если бы он тогда все-таки свинтил в Америку?    В лучшем случае работал бы сейчас в какой-нибудь эмигрантской газетенке…  Ну и что?   Ну и ничего.  А что такого, як баба Настя казала, «необникновенного» он видел здесь, в расползающемся по швам Союзе?  Бог мой, чем он только не занимался, когда его родной «Комсомолец» приказал долго жить!  Забавные, кстати, были времена…  Уже пускал первые ростки частный бизнес в виде кооперативов, но партия, как во время НЭПа, по-прежнему продолжала руководить и направлять. В городе заработала невнятная контора под названием «коммерческий центр», при котором Христофор начал издавать первую коммерческую газету. Называлась она, естественно, «Коммерческий вестник», и за разрешением на ее издание Христофор ходил в еще живой областной комитет КПСС. Верстал газетку буквально «на коленке» один весьма талантливый парнишка, которого нужно было каждый раз отыскивать там, где его настигало алкогольное забытье, и долго приводить в чувство.  Одно время, как и многие «интеллигенты в маминых кофтах», Христофор пробовал «челночить», но потом прибился к башмачному кооперативу «Амелия», где работали армяне-беженцы из Баку. Он стал «коммерческим представителем» и начал говорить по-русски с легким акцентом, невольно копируя восточную мелодику речи своих новых коллег:
      - Христи-и-к, ты заче-эм опоздал? – выпевал, покачивая головой, кладовщик дядя Миша.
        - Колесо спустило...
        - Колесо спустил? Заче-эм?
           «Христик» вагонами продавал женские сапоги из клеенки, подбитой искусственным мехом, через профкомы уральских заводов, помогая своим хозяевам делать первые большие деньги. «Нал» перевозили крепкие хлопцы, одетые в специально сшитую одежду, в которой они были похожи на капустные кочаны. Это делалось для того, чтобы «не светить» деньги в сумках при предполетном контроле. В одной из бесконечных командировок Христофор заболел гепатитом, и бравые уральцы лечили его русской баней и водкой. От такого «лечения» больному стало заметно хуже, и очнулся Христофор уже в инфекционном отделении местной больницы. Апофеозом его коммерческой карьеры стала должность директора российско-израильского предприятия, которое импортировало соки из солнечного Израиля. Фирму создали три товарища, а поскольку в мирной жизни один коммерсант был зубным врачом, а другой – кандидатом биологических наук, то закончилось все, как водится, очень скверно. Израильские партнеры «кинули» их на крупную сумму и на компаньонах повис солидный банковский кредит. Что-бы вернуть долг и сохранить гениталии, которые им обещали оторвать ребята из службы безопасности банка, приятели влезли в жуткую авантюру, решившись на «левую» поставку импортного алкоголя.  Используя канал одного дружественного бизнесмена, они отправили в Венгрию партию соленых коровьих шкур. Прибыв в Будапешт и получив «наличман» за шкуры, начинающие контрабандисты целую неделю рыскали по оптовым складам в поисках самого дешевого пойла.  Наконец, было решено брать товар непосредственно у производителя. С помощью другого русского, с которым друзья познакомились на каком-то складе, будущие бутлегеры вышли на первоисточник.  «Производство» находилось в Богом забытой деревушке, в покосившемся амбаре, где пара чумазых хлопцев, похожих на румын или молдаван, вручную разливали по пузатым бутылочкам ядовито-яркую жидкость.  В соответствии с цветом красителя на бутылочки приклеивались этикетки: ликер «Малиновый», «Вишневый» или «Лимонный». Заказав необходимую партию и заплатив аванс, бизнесмены вернулись в Будапешт дожидаться выполнения заказа.  Будапешт очень красивый город, особенно его старая, левобережная часть, где на каждом углу можно было спуститься в маленький подвальчик и выпить кружечку-другую тягучего и ароматнейшего «Гиннеса» под свиные ребрышки в красном перце.  Христофор вместе с компаньоном Колей Потаповым обретался в маленькой частной гостиничке недалеко от ратуши, и по вечерам приятели фланировали по узким улицам старого города, посещая питейные заведения и разглядывая витрины. Как-то во время такой прогулки Христофор остановился и указал на яркую надпись: «Смотри, Коля, «Пип-шоу»...
  - Интересно, это пип-шоу не связано с туалетом? – поинтересовался   коллега.  - А то, пиво, понимаешь ли, поддавливает…
        Христофор засомневался, предположив, что это замануха по другой части, так как на стекле были нарисованы специфические девушки. Зайти все же решили, поскольку туалет там, наверняка, был предусмотрен.
Внутри заведение представляло собой длинный коридор с множеством дверей, а у входа, как бы на кассе, скучал парняга с нарисованной на хитрой физиономии улыбкой.
      - Салют, коллега!  Аллес цузамен в туалет! - Николай жестом показал, что ему хочется писать. Наверное, таким же жестом испанский мальчик объяснял, что его зовут Хуан.
       Парняга приветственно заулыбался и махнул рукой.  Давайте, мол, туда, в конец коридора…  Христофор поинтересовался у «коллеги» в чем, собственно, прикол, в этом пип-шоу вашем …  Абориген, услышав знакомое слово, оживился, закивал головой и что-то затрещал на родном языке.
        - Денег хочет, - догадался Коля. - И достал банкноту в двадцать форинтов.  Парень разменял бумажку на несколько монет и предложил приятелям открыть любую дверь. Ноу проблем. Христофор повернул ручку ближайшей двери, Коля - следующей. В маленькой душной кабинке горел яркий свет. Одна стена кабинки была стеклянной, за ней - сгущалась непроглядная чернота. В углу стояло пластмассовое ведерко, и валялись смятые салфетки.  Интересное кино…  Христофор прилепился лбом к стеклу и вытаращил глаза.  Ни зги… Пришлось приоткрыть дверь и проконсультироваться.
       -  Не понял юмора, братан…
 Венгр показал пальцем: дескать, там, внизу, прорезь есть. В нее свою монетку и просовывай…
        Понял, не дурак, кивнул Христофор.  Как только он пропихнул монетку, свет в кабинке погас, а за стеклом вспыхнуло неожиданно и ярко.   На расстоянии вытянутой руки щурилась от света девушка в полном неглиже. Как говорится, и топлесс и поплесс. Дремала, видимо, в темноте, как удав после обеда. Призывно улыбнувшись Христофору, девушка подошла к стеклу и начала судорожно производить гнусные телодвижения. Не успел Христофор приморгаться, бах – опять «сменка». В кабинке - иллюминация, у девушки - ночь. Опять понятно, доставай монетку... «Интересно, - подумал Христофор, а как дела у приятеля»?  Он вышел из своей кабинки и открыл соседнюю дверь. Так и есть. Его друг стоял в позе капитана Немо на мостике, приложив руку козырьком и силясь что-то рассмотреть за чернотой стекла…
  - Эх ты, - покачал головой Христофор, - деревня, вот же прорезь для монетки…
          Они наменяли еще форинтов и прошлись по всем кабинкам. Везде было одно и тоже. Девушки суетились, крутили голыми задницами, причем без особого энтузиазма.
      - А еще чего-нибудь у вас имеется? – поинтересовался Николай.
      - Приват кабин...- предложил венгр, интригующе понизив голос.
      - О’кей, приват, так приват, - сказал Коля и полез за деньгами. 
     - Валюту надо экономить, - остановил его Христофор. – Вначале я пойду один.   На разведку... 
       «Приват кабин» оказался чем-то вроде мужского зала в сельской парикмахерской. Только окна задрапированы типа бархатными портьерами.  И опять та же бодяга, но только без стеклянной перегородки.  Клиент сидит в кресле, а перед ним извивается девушка на пыльном коврике и пытается вступить в диалог, показывая на себе, что почем.   Деятельная, такая девушка, но уж больно пожившая…
        Коллеги вышли на улицу, щурясь от солнца, как после дневного киносеанса.
         -    Ну, как тебе это пип-шоу? – спросил Христофор, закуривая.
         - Та, - приятель неопределенно махнул рукой.  И неожиданно расхохотался.
          - Ты чего? – спросил Христофор.
          - Та, - Коля хлопал себя по ляжкам, - я не могу… - Наконец он успокоился и сказал:
           - Представляю, что эти биксы о нас думали, когда мы пялились, как два придурка, в темноту. Может, думали, нам денег жалко?
          
           Через пару дней фура, груженная подакцизным спиртным, проследовала венгерско-украинскую таможню Чоп и затерялась на просторах бывшей союзной республики. А через таможенный пункт в Мариуполе на территорию России зашла уже совсем другая машина, которая по документам везла маринованные помидоры и огурцы.
- Так, - весело сказал украинский таможенник, проверявший фуру, - помидоры-огурцы, говорите? А ну-ка освободите мне проход до конца контейнера, а я посмотрю, что у вас там за фрукты-овощи… 
Христофор, сидевший в кабине рядом с водителем, посерел лицом…   Если бы их тогда «хлопнули», ему пришлось бы вылезти из «МАЗа» и тихонечко пойти вдаль по уходящему за горизонт полю, повесив на себя еще тридцатник «зеленых». В последний момент сработала договоренность с начальником таможни, на которого они заблаговременно вышли через местных бандюков, и фура с ликерами благополучно проскочила границу.
      Позже начинающие контрабандисты продали товар «в черную» через один из «торговых Домов», расплодившихся в то время как грибы после дождя, погасили кредит и разошлись по интересам. Дантист вернулся к своим пломбам и коронкам, а Христофор занялся поисками подходящего ЖЭКа для переквалификации в управдомы. И только третий компаньон, Коля Потапов, самый неугомонный, продолжил свою коммерческую деятельность. Он начал тоннами закупать в Америке дешевую косметику и перебрасывать ее через океан. Однажды все его контейнеры стоимостью почти в триста тысяч долларов попросту исчезли с контейнерной площадки в ленинградском порту. А поскольку деньги были чужие, а груз не застрахован, то перед потерпевшим опять встала та же дилемма: или расставаться вначале с гениталиями, а потом с головой, или срочно «забегать» куда-нибудь далеко-далеко, лучше -  за пределы своей Родины.  Естественно, Коля выбрал второе. Он быстренько заделался то ли баптистом, то ли адвентистом и слинял в Америку якобы к «своим» по какой-то религиозной программе...
           Христофор же снова занялся тем, что умел лучше всего - словесной поденщиной, перебиваясь разовыми заказами.  Последней творческой удачей стал текст к ролику, рекламирующему «Эректор» - механическое приспособление для мужчин, страдающих половой дисфункцией.   Однажды утром ему позвонил Петя Близнюк, коллега по «Комсомольцу», известный своим звучным отчеством – Виленович и умением рисовать смешные карикатуры. Он сообщил, что вышел на человека, который вербует журналистов для работы на выборах.  Этот дебют стал хорошей школой для будущих пиарщиков, так как шефом «пробега» был опытный профессионал, приглашенный из столичной пиар-компании.
     Интрига заключалась в том, что вновь избранного мэра одного довольно большого и небедного города не устраивала городская Дума. Она досталась ему по наследству от предыдущего главы и не всегда должным образом реагировала на щелканье пальцами нового градоначальника.   А тут, кстати, и выборы подоспели…  Нанятый «спец» подрядился завести на 25 депутатских мест 20 «правильных» депутатов.  Абсолютное большинство. Прямо по списку, составленному лично мэром. Случай, надо заметить, беспрецедентный. Сделать народными избранниками не одного и не двух, а сразу два десятка «наших пацанов».  Архисложная задача, учитывая, что для начала надо было вышибить к чертовой бабушке весь старый состав Думы, который, ясное дело, снова подался в депутаты. Быть слугой народа – это, знаете, такое сладкое бремя…  Опять же, «бывшие» - дядьки все, как один, статусные, многие в депутатах – не первый срок…
     Редактор городской газеты, например, депутатствовал с советских времен и со всеми главами жил душа в душу, а вот с новым мэром у него что-то не заладилось... Видимо, оба слишком долго ждали, кто первым придет со своей дружбой и любовью. Вначале редактор соблюдал негласный пакт о ненападении, а когда началась скрытая агитация, принялся заступаться за земляков и вовсю колпашить городскую власть. Тем паче, всегда было за что. По определению. Чиновники-бюрократы, транспорт, мусор… Мэр, понятное дело, позвонил редактору. «Ты это, чего»? – спрашивает. - «Да я, вообще-то, за тебя, Иван Иваныч, но мне перед выборами надо имидж газеты укрепить. В смысле ее неподкупности и независимости. Чтоб народ доверял. А так я – свой в доску»… «Понимаю», - сказал мэр. И – сидит, ждет, когда про него ласковое слово напечатают. Назавтра – опять заметка про большую лужу в центре города.  «Добро», - сказал мэр и велел замочить умника. Стали думать, к чему докопаться. Помог случай и свой председатель избиркома. Заполняя документы, в графе «гражданство» редактор написал: «Не имею». Подразумевая иностранное гражданство. Ну, ошибся человек, всякое бывает… Порвать бумажку да заполнить по новой. Ан, нет. Как это – не имею? Что это за безродный космополит такой? Не можем мы его к выборам допустить. Согласно закону такому-то, пункту «а», подпункту «бе». Бедный редактор чуть с ума не сошел. Да как же…  Да я же… Трижды судился в разных инстанциях, воюя с беспределом законности, но, как известно, против административного ресурса – что против ветра… Так и не допустили, гады. Еще и сплясали на косточках, повесив в Интернете пасквиль под названием «Три раза був, и три раза пыздили» По аналогии с историей про одного селянина, который трижды приезжал в город и каждый раз был бит случайными собутыльниками прямо на вокзале…   
    Для выполнения сверхзадачи были запущены два бесперебойно работающих механизма. Причем функционировали они параллельно.  Первый – молотил в щепы «левых», второй   штамповал «правых» кандидатов.   С кем можно было договориться – договаривались, остальных глушили, как рыбу динамитом.  С дистанции снимали с помощью судов неправедных и всяких разных иезуитских приемчиков.   Один вышибленный с треском кандидат вначале был «своим», и ему успели даже организовать предвыборный штаб.  Но потом мэр вызвал главного технолога и сказал:
           - Этого, Пупкина, снять!
       Технолог только руками всплеснул.
          - Так ведь он же в ваших списках! Мы ему и штабейку сгоношили…
          - А я передумал, – отрезал мэр. - Он со мной вчера не поздоровался.  Как положено…
    Ё пэ рэ сэ тэ… Что делать…  Приказ есть приказ. Через неделю сняли.    Причем, самым подлючным образом.   Этот экс-кандидат служил чиновником все в той же мэрии. И по закону не имел права использовать служебное положение для агитации.  На этом и сыграли. Как-то утром к нему в приемную забежал энергичный молодой человек с неприметной папочкой в руках.
  - А где товарищ Пупкин?
           - На планерке, - не отворачивая от компьютера головы, обронила секретарша.
           - Он мне, собственно, и не нужен. Вот, велено факс передать.  Только срочно. – Молодой человек протянул секретарше какой-то листок. Девушка, не глядя, засунула бумагу в факсимильный аппарат. Молодой человек поднялся этажом выше в общий отдел и взял там копию распечатки «исходящих». Среди них была директива, обязывающая руководство школы № 38 собрать всех учителей в зале для встречи с кандидатом Пупкиным.  В обязательном порядке. Через полчаса эта копия уже лежала на столе председателя городской избирательной комиссии, пришпиленная к жалобе другого кандидата... 
 Второй конвейер работал так же напряженно. 
 – Иванов, - представлялся «очередной», переступив порог неприметного особнячка на одной из тихих улиц города.  – Где тут у вас, это, в депутаты…
     - Иванов? Так, посмотрим по списку…  Есть такой. Проходи. Начнешь с этого кабинета. Заполняй анкету. Вопросов много, отвечай, как есть, считай, что ты у доктора. Далее - по специалистам. Там – журналист, там фотограф, там психолог. Начальник штаба имеется? Подберем. Пакет документов и все инструкции получишь позже.  Следующий. Петров, у тебя второе посещение. Получи: набор №1. Листовка «первого дня» с краткой биографией. Листовка-программа. Листовка-призыв «за чистые выборы». Газетка про твою праведную жизнь. Плакат маленький. Плакат большой «с эмоциями». Календарики.  Видеоролик. Завтра придешь с начальником штаба. Будем смотреть результаты социологических исследований по вашему району - «болевые точки города». Вопросы есть? Следующий!
   «Депутатская фабрика» работала круглосуточно. У кого не было денег, получал из «общака».  Для верности еще пару десятков своих занесли в «серые» списки, руководствуясь известной поговоркой «запас карман не тянет». Всего «в разработке» было почти полсотни человек.  Все кандидаты хотели красивый плакат и свежий, оригинальный слоган типа: «Молодым – работу, пожилым – заботу», не желая понимать, что придумать пятьдесят оригинальных лозунгов - нереально… Ближе к выборам почуяли неладное «серые» дублеры, начавшие сталкиваться лбами на своих участках.  С раннего утра начальника «пробега» осаждали тревожно-мнительные кандидаты, которым он «лечил мозги», уверяя, что именно «вы, Иван Иваныч, единственный и неповторимый, внесены в списки, заверенные лично «самим»…
    Закончилось все триумфом профессионализма, помноженного на административный ресурс.  Политические технологии оттого и называются - технологиями, потому что это хорошо отработанный процесс. А уж чего – вытачивания деталей для мотора или штамповки кандидатов, – вопрос второй. Двадцать три(!) выпускника «кандидатских курсов» были построены «свиньей» и организованно, как солдаты в баню, заведены в городскую Думу. Чиновники мэрии, курировавшие процесс, вертели себе в пиджаках дырки для орденов, а Христофор с коллегами, слюнявя пальцы, пересчитывали вожделенные доллары-деньги из пухленьких   конвертов…

             Христофор оторвался от компьютера и посмотрел на часы.  Пятница.   Два часа дня.  Он вытащил из принтера свои бумаги и начал собираться на «совет четырех».  «Та-ра-ри-ра-ра и ногу в стремя, кто не с нами, тот и трус, и враг» - напевал Христофор, поднимаясь по лестнице.  Кабинет Виленыча был еще закрыт.  Виленыч относился к категории людей-сов, утро у которых обычно начиналось ближе к вечеру. Он долго «запускался», кружа по квартире, с кружкой кофе в одной руке и с сигаретой в другой, натыкаясь на предметы, как летучая мышь в солнечный день.  Сейчас ему приходилось жить, как всем добрым людям. То есть по утрам не ложиться спать, просидев всю ночь у компьютера, а наоборот, продирать глаза вместе со страной и идти на работу, что б оно все провалилось…
   - Коллеги! – начал Виленыч, извинившись за опоздание. Он периодически зевал и с силой проводил по лицу ладонью, как бы снимая с него маску, - завтра мы начинаем новую акцию. Первую – «От двери к двери» мы уже фактически завершили, проведя кампанию по сбору подписей. Прочесаны три самых больших населенных пункта нашего округа – Приморск, Славяновск и Красногвардейск. Кроме этого, имели место две «проходки» с листовками «Давайте познакомимся» и «Бережной – за нас»!  Как вы понимаете, наша задача – максимальное количество раз постучаться в двери к избирателю. Нас будут гнать взашей и не пускать в эти самые двери, но мы будем мило улыбаться и лезть в окна. Для этого, как говорят журналисты, надо иметь информационный повод. Следующий такой повод называется «Народные законы для народа». Я вас уверяю, это будет очень сильная «котлета». Наши люди пойдут по домам с новым оригинальным продуктом под названием: «Народные законы». Вот его макет. – Виленыч достал из папочки сложенный лист бумаги. – На первой странице фото Бережнова и его обращение к народу. Ниже - «болванка» текста. Цитирую: «Почему до сих пор актуальна пословица «Закон что дышло, куда повернул, туда и вышло»? Да потому что законов много, но на практике они не работают. Значит, нужны другие законы. НАРОДНЫЕ! Во-первых, народные законы – это соль, выпаренная из проблем, собранных и проанализированных в результате опроса тысяч жителей Приморска, Славяновска, Красногвардейска и других городов и поселков нашего округа. Во-вторых, они должны быть написаны так, чтобы не осталось ни одной лазейки, позволяющей чиновнику любого ранга «скорректировать» их в нужную ему сторону. Я предлагаю вам, дорогие земляки, принять участие в первой в России народной программе «Народные законы - для народа»!  Хватит жить по законам, удобным для чиновников и власть имущих! Пора жить по законам народным! Я сделаю все, чтобы эти законы заработали»! Как видите, здесь все   разбито на разделы: «Социальное «обеспечение», «ЖКХ», «Народное образование» и т.д. Мы собираем народное волеизъявление в виде проблем, типа «надо издать закон, чтобы не было очередей в поликлиниках» и отдаем юристам. Эти несчастные должны как-то систематизировать «глас народа», чтобы придать ему видимость проектов будущих законов, которые наш кандидат, придя во власть, станет претворять в жизнь, не щадя живота своего. Потом эти проекты мы еще раз разнесем по дворам и квартирам для внесения поправок и дополнений. Все должно быть оформлено в виде солидного документа на гербовой бумаге с разводами под водяные знаки.  Это вам не турбина Голованько. Кстати, Христофор Каспарович, надо бы этого козлевича пнуть разочек.  Так, походя, чтобы не высовывался. – Он снова судорожно зевнул, клацнув зубами, как дворовой пес, гоняющий блох по шкуре, еще раз извинился и, помолчав немного, продолжил: -  Следующая акция называется «Добрые дела». Проводится под патронажем благотворительного фонда «Милосердие». Конкретно – в ближайшие выходные организуем субботник. По всему округу.  Подключаем квартальных, домовые комитеты и выводим людей на улицы своих городов и поселков.  Красим, белим, сажаем деревья. Добрые соседи, улыбки, радостный смех. Всюду – положительная энергетика. Христофор, за тобой -  пресса. Кстати, что у тебя?
       - Пока все по плану.  – Христофор расправил на столе «простынь», склеенную из нескольких листов. – Вчера прекратили прокат «народного генерала». Народ уже тыкает пальцем в портреты кандидата: «Ты смотри, это ж наш хлопчик, что с генералом охотится!» Следующий ролик - «С мамой на завалинке».
      - Что наш основной противник?
       - Без резких движений… Тоже крутит свои ролики.
     - А этот, как его, Велихов?  Директор кирпичного завода. А? Петрович? – Петя повернулся к начальнику штаба.
     - Да путается под ногами, понимаешь, – недовольно сказал Петрович. - Боюсь, он нам голоса подрастянет… Вредитель…
Виленыч недовольно почмокал губами.
              - Надо его тоже…  подрастянуть…
   - А уже. Позавчера мы зарегистрировали двойника.
   - О! – обрадовано вскинулся Виленыч. – Нашли?
    - Нашли, - кивнул Петрович, довольно улыбаясь.
    - Полный тезка?
     - Почти. Велихов Александр Николаевич.
            - А наш?
            - Велихов Петр Николаевич.
            - Класс. Кто таков?
           - Пенсионер.  Был грузчиком в продуктовом магазине.
           - Зарегистрировали по залогу?
            - Ну не подписи же собирали…
            - А где он сейчас?
           - Сфотографировали на плакат и листовку, дали денег и отправили из города к едреней фене. В санаторий.
            - Молодцы. Теперь мы им намутим водичку …  Еще новости?
            - Фомин тоже раскручивает свой фонд.
            - Знаю, - вздохнул Петя. – Ну и названьице же у них – «центр помощи всем людям».  Скромненько, без затей.   Раздают, гады, пряники на каждом углу. – Он вздохнул еще глубже. -  Ох, чует мое сердце, что   самый большой пряник они еще не испекли… Петрович, у вас все?
     - Есть информация, что вчера его люди были у главврача Приморской больницы. – доложил начальник штаба. 
      - Денег предлагали?
      -  Ну да. Разговор чисто конкретный. Что тебе нужно? Новый аппарат УЗИ? О;кей.  Вот деньги, с тебя – голоса.
      -  Понятно… Чернухи нет?
       -  Пока нет.
      - Будет, - пообещал Виленыч. – Все будет, это я вам обещаю. … И «чернуха», и надписи на заборах. Поэтому предлагаю первыми запустить листовку «За чистые выборы» и покумекать над превентивными мероприятиями.
      - Сделаем, - кивнул Христофор.
      - Слушайте!  - предложил Виленыч. -  А давайте сделаем листовку «Я – против черного пиара» и напечатаем ее белыми буквами на черной бумаге.  А? По-моему, оригинально. Черная-пречерная листовка и наш белый-пребелый текст. Во всяком случае, будет отличаться от других.  – Он довольно покивал головой и добавил:
     - Кроме этого необходимо начать подготовку «слухового» десанта. Как обычно, мобильные группы по два-три человека. Схема та же. Женщины садятся в автобусы, маршрутные такси и громко обсуждают «последние известия». Христофор, подумай над темой. Слухи должны распространяться как лесной пожар. Ну, например…
     - Покушение на Фомина, – предложил Христофор. - Он занял крупную сумму под проценты и «кинул» кредиторов.
     - Может быть. Может быть… Хотя хотелось бы чего-нибудь поинтересней. – И еще, коллеги, - Виленыч слегка завис, на несколько секунд уйдя в себя, затем продолжил, довольно потирая свои белые пухлые ручки, - нам надо срочно найти белого слона. Хорошего такого слона, большого и чистого. И прислониться к нему как можно плотнее, то есть сделать с ним листовку поддержки.
    - Какого слона? – шепотом спросил начальник штаба, придвинувшись к Христофору.
    - «Слон» - это местный авторитет, – также шепотом пояснил Христофор. – Авторитет в хорошем смысле. Персона, чье поручительство может принести нашему «мальчику» дополнительные очки. Разумеешь, Петрович? 
   -Теперь разумею. Мы, кстати, вчера ходили за официальным благословением к нашему архимандриту, чи как его…
    - Ну и?
    - Столько денег попросил, что спаси Господь от такого благословения.
    - Так как насчет слона, коллеги? – повторил Виленыч.
Христофор поднял голову.
    - Самый большой белый слон, вернее красный - это председатель президиума «Нашего Отечества». Но он дядька принципиальный. За деньги его не купишь…  Поэтому предлагаю прибегнуть к чудесной программе «фотошоп» и соорудить листовку, на которой народный лидер держит за руку нашего кандидата, вдыхая в него жизнь, как Бог Саваоф в прародителя Адама. Пока все заявят свои протесты, выборы уже закончатся. А победителей, как известно, судят потом весьма неохотно…
     Виленыч полез в карман за своей трубкой.
     - Надо подумать… Хотя, скорей всего, мы так и сделаем. Анатолий Петрович, как проходят встречи кандидата?
    - Идем по графику. Четыре встречи в день. Считаю, что надо усилить группу поддержки. Для отсечения засланных казачков. Крутятся, понимаешь, умники разные, вопросы задают ненужные, народ смущают…
    - У нас теперь есть начальник службы безопасности, - вмешался молчавший до этого Бережной. Он только что вернулся из очередного «чеса» по глубинке и сидел на диване, выпрямив ноги и расслабленно откинувшись на спинку. - Пусть занимается. У меня, кстати, тоже есть предложение. Надо возить с собой агитбригаду и развлекать бабулек после встреч. Христофор сочинит какие-нибудь дурацкие частушки против Фомина… Народу понравится…
    Бережной зло улыбнулся и запрокинул голову, задрав заострившийся подбородок. Он сильно изменился за последнее время. Похудел, осунулся. Как и обещал, он жил в машине, постоянно переезжая из поселка в поселок и встречаясь с избирателями.  Это было тяжко. И морально, и физически. Особенно морально. Он уже почти ненавидел этих затюканных жизнью людей со своими дурацкими вопросами: «Когда мы перестанем ноги ломать на нашей улице»?  Но спортивного азарта не растерял и по-прежнему брызгал энергией, как раскаленная сковорода маслом. Многого не сулил, ссылаясь на то, что «золотые горы вам пообещают другие кандидаты».   Он быстро сообразил, что людей интересуют совершенно конкретные вещи, которые касаются именно их.  Их дома, улицы или подъезда.  Они не желали понимать, что депутат Государственной Думы должен ваять законы, а не вкручивать в их подъезде лампочки и асфальтировать тротуары.  Но всех волновала одна общая проблема, весьма актуальная в этих краях - наркота.  Бережной с жаром говорил, что лечить наркоманов – пустое дело, надо увлекать пацанов спортом, говорил о спортивных площадках в каждом дворе, и бесплатных кружках и секциях, «как было раньше, чтобы дети не шлялись по темным углам и не наркоманили».  Для этих целей была наскоро зарегистрирована и быстро набирала обороты общественная организация «Молодежь - против наркотиков».  А еще у него хорошо получалось -  спуститься в зал, обнять ближайшую бабульку и говорить людям простые слова о том,  что и у него есть старуха-мать, у которой маленькая пенсия. И что если б он ей не помогал, то жилось бы старушке худо, как живется сейчас многим пенсионерам… И взгляды собравшихся теплели и было слышно: «От, уважительный хлопец, раз матери помогает, то и к людям будет по-человечески»… 

     Для выступлений в городах был разработан другой вариант, построенный на резкой критике властей и  твердом обещании во всем разобраться и вывести, наконец, этих зажравшихся чинуш на чистую воду.   А за взятки, как в Китае, – расстрел на площади, чтобы другим неповадно было.  В «вольном городе» Приморске на встречах с избирателями использовались результаты социологических исследований, потому как говорить здесь надо было только по делу, предметно зная проблемы каждого района этого шумного и беспокойного городка.  Специально для Приморска Виленыч придумал фирменную «мульку» - он предложил застраховать всех его жителей от рисков техногенных и экологических катастроф. Типа инициировать закон, который должен будет заставить нефтяные компании, чьи циклопические емкости стояли у подножья горы, спускавшейся прямо к бухте, платить горожанам деньги, если нефть вдруг разольется и подпортит им жизненную среду.  Плюс ежегодные страховые премии за риск. Это предложение принималось на «ура». Особенно тезис о «ежегодных денежных премиях».
      - Правильно! – поддержал Бережнова Виленыч. - Агитбригада – это хорошо! Я предлагаю еще одну «мулечку».  В обоз на встречи с избирателями берем дополнительно парочку журналистов. Пишущего и снимающего. Вечером по итогам встреч с народом ваяем «Народный боевой листок». Крупные планы: эмоциональные лица говорящих людей, насущные проблемы, дырки в асфальте. Ночью печатаем на «Дупле», утром рассыпаем по околотку. Как говорится, утром в газете, вечером в куплете. Только наоборот. Кроме этого, работает эффект узнавания своей неповторимой личности. «Васька, это ж ты, пьяная морда!  Тю!  И меня напечатали! Завтра всем на работе покажу»…
          Виленыч окончательно проснулся и заискрил глазом.
    - Ну, как идея, коллеги?
    - Мне нравится, - сказал Бережной, – лишний повод постучаться в дверь.
    - Идея гениальная, - кисло сказал Христофор, – только это опять целое производство. Снова конвейер…
    - Ну да. А что тут военного? Навербуем из «районок» местных журналистов. Будут за три копейки «пчелить» и еще спасибо скажут. Помнишь, как один подписался – «журналист-пчеловод»…
 Христофор скорчил недовольную мину.
   - После них все править придется…
Виленыч утвердительно кивнул.
  - Да, и править, и переписывать.  А кто говорил, что будет легко? На то вы и профессионалы. Золотые перья, серебряные чернильницы. Все, за работу, товарищи, за работу.  Нас ждут великие дела…
    «Товарищи» потянулись к выходу.
   - А вас, Кароян, я попрошу остаться…- неожиданно сказал Виленыч голосом Леонида Броневого.
Христофор вернулся, оседлал стул напротив шефа и привычным жестом полез в карман за сигаретами. Виленыч придвинул к нему пепельницу.
    - Ты понимаешь, Христофорчик, не нравится мне эта тишина… - заговорил он, противно постукивая зажигалкой о край стола. – Ты же знаешь, я всегда чую…  Ну да, у нас неслабая команда. Да, мы лучше варягов, нанятых врагом, знаем обстановку. Но на стороне противника решающее преимущество - финансовый ресурс. У нашего подзащитного нет и десятой доли таких денег. – Виленыч начал не спеша обкладываться курительными принадлежностями для своей трубки. – А самое главное, - продолжил он, – у «мальчиков» - разные цели. Бережной давно перерос штанишки своего бизнеса и рвется во власть, чтобы выйти на другой уровень. Он хочет не просто зарабатывать деньги, а участвовать в распределении денежных потоков. Фомин – действующий депутат Госдумы. Ему есть что терять.  А терять, как ты понимаешь, никому не охота.  Следовательно, надо любой ценой сохранить свой мандат.  Все дела делаются в столице.  Ты знаешь не хуже меня -  порт никакого отношения, кроме географического, к Приморску не имеет.  Деньги от перевалки грузов уходят через оффшоры на сторону, чтобы потом осесть на счетах его настоящих хозяев, сидящих в офисах на набережной Москва-реки.  И Фомин прекрасно понимает – для того, чтобы сохранить контроль за своим куском в порту, лучше сидеть там же, в столице нашей Родины, неподалеку от этих офисов, будучи равным среди равных.  И он готов потратить любые деньги для достижения своей цели.
      - И как может развиваться ситуация?
      - Да как угодно. Сейчас его деньги работают против него. И мы на этом спекулируем. «Смотрите, он покупает все, что шевелится и развозит по дворам мешки с сахаром и крупой. Граждане, берите эти продукты, потому что они куплены на украденные у вас деньги. У нас таких денег нет, мы - честные»...  Богатеньких не любят. Мешки возьмут, а проголосуют за «Наше Отечество». Но большие деньги, – Виленыч сделал страшные глаза. - Большие... Все расставят по своим местам.
      -   Например?
      - Например, за две недели до выборов его специалисты «меряют» социологию и понимают, что ситуация безнадежна. Остается один выход – вышибить нашего кандидата. Снять проблему, как таковую. Как говорил великий вождь в таких случаях: «Нет человека – нет проблемы», – Виленыч наконец-то уронил свою зажигалку, но Христофор быстро ее поднял и спрятал в карман. - Как тебе такой расклад? Допускаешь?
Христофор кивнул.
      - Запросто.  А механизм?
      - Это непринципиально. Как говорится, дело техники. Существуют двести пятьдесят семь относительно честных способов снять кандидата с «пробега». Был бы ресурс. 
     - И что же делать? Сушить весла?
    - Ну зачем же? Будем бороться. Можно накопать на Фомина «компру». Причем такую, чтобы посадить его на кукан. А лучше на удавку. Чуть дернулся – удавка затянулась.
      - Но ты же понимаешь, что носитель такой информации накидывает удавку и на собственную выю?
     - Понимаю. Но выборы – это всегда – «войнушка». Хотя я человек очень осторожный, то есть довольно трусливый.  И мне уже не по себе. Но хорошие деньги никогда не бывают легкими… - Виленыч начал собирать свои курительные принадлежности в обратном порядке. - Все, я пошел. У меня встреча с коммунистами.  - Он подошел к двери и обернулся на пороге. – Да, ты говорил о каких-то проблемах…
      - Говорил. - Христофор встал и подошел к карте округа, висящей на стене. – Выяснилось, что жители двух прибрежных поселков нашего округа не смотрят местные программы.   Они вообще не окученные…
      - Почему?
      - Да хрен его знает. Такая дыра, что сигнал не доходит. Яма какая-то, что ли…
      - А где?
Христофор ткнул пальцем.
     - Здесь, на берегу пролива.
  - А что же они смотрят?
-  Передачи с той стороны. С Хохляндии.
Виленыч смешно почесал за ухом.
    - Тю, шкода…  И шо ж робыть?
    - Да есть одна идея…
    - Денег много надо?
    - Думаю, нет.
   - Думаю…  Как говорил один начальник: «Я думаю и считаю это правильным». И все же, что за идея?
    -  Как обычно – супергениальная…
     - Ну-ну, - неопределенно протянул Виленыч. – Флаг тебе в руки…


          
                6.

                Дефицит- основа социалистической экономики

                Конец лета 1988 года, большой южный город.

      Утренняя планерка в кабинете «ответсека» началась с разборок. Накануне вечером фотокор Веня, отпечатав снимки в номер, обратил внимание на одну деталь. Все официальные лица на фотокарточке были в шляпах, и только один ответственный товарищ стоял в общей шеренге почему-то с непокрытой головой. «Непорядок» - решил Веня и аккуратно, с помощью специального пера для ретуширования, пририсовал товарищу черной тушью стандартный головной убор в виде шляпы. Получилось хорошо, и довольный Веня отдал снимок секретарю, который тот, ничтоже сумнящеся, поставил в номер. Работал Веня вечером, будучи слегка уставшим, поэтому не заметил, что одну шляпу этот ответственный товарищ уже держал в руке. Вторая получилась, как бы, запасная. Ну мало ли что…  Вдруг основную порыв ветра унесет или товарищ забудет ее где-нибудь на совещании. А у него, вот, пожалуйста, еще одна имеется… При том качестве печати, что выдавала типография «Красный печатник», наверное, все так бы и проканало, но среди подписчиков областной газеты всегда находился бдительный читатель, обычно отставник из «компетентных органов», который немедленно замечал любой огрех или «очепятку». Выискав «блоху», он немедленно звонил в редакцию и злорадно докладывал о безобразии, обязательно добавив сакраментальное «Сталина на вас нету»…  Дело осложнялось еще тем, что это был уже второй прокол в этом месяце. Две недели назад Христофор, будучи «свежей головой», то есть сотрудником, который последним вычитывает полосы перед печатной машиной, «промухал» очередную бяку – на последней странице прошла фотография, на которой посетители художественной выставки увлеченно рассматривали картины. Все было ничего, только карточка на полосе стояла вверх ногами. Клише чудесным образом перевернулось в наборе и, проскочив тройной заслон, – выпускающего, дежурного редактора и «свежую голову», -  появилось в газете. В первом же утреннем звонке редактору прозвучало имя великого вождя, «который бы вам показал вверх ногами…» Все кончилось тем, что Христофор на пару с дежурным редактором схлопотали по выговору с пятьсот семьдесят третьим китайским предупреждением.  А поскольку эта история еще была свежа в памяти начальства, то за двойную шляпу досталось всем.  «Ответсек» метал громы и молнии на головы подчиненных и под конец распалился так, что закончил свой гневный спич довольно странной фразой:
      - Если мы, товарищи, и дальше будем так работать, то, в конце концов, дойдем до аналогий!..
      После планерки притихшие сотрудники разбрелись по кабинетам. Христофор засел «стричь» свои информушки. Полностью погрузиться в это увлекательнейшее занятие ему помешал коллега из отдела студенческой и учащейся молодежи.  Он только что вернулся из командировки -  целых три дня отвисал в Дагомысе на какой-то международной конференции каких-то участников какой-то Пагоушской конференции - и теперь его просто раздирало на части от желания поделиться впечатлениями.
- Приезжаю из аэропорта и – сразу на двадцать второй этаж - в «панорама-бар», – самозабвенно трепался коллега, расхаживая по кабинету. – Сажусь за стойку, сто пятьдесят коньяку, лимончик. Смотрю по сторонам – слева две полечки сидят, пшекают, смеются, аж заливаются… Справа – девушка сидит, так, не очень, сильно жизнью потраченная. Сидит и почему-то внимательно так на меня смотрит.  Ну, я еще «соточку» дернул, поплыл слегка...  Вдруг эта девушка тянет меня за рукав.  Слышь, говорит, ты «конторский»? Это, почему, спрашиваю. Ну, в костюме, галстуке… Ты еще спроси, почему я без шапки, говорю.  Командировочный я. А она мне: А не пи…шь?  Ни разу, говорю. А в каком ты номере, говорит. А тебе зачем, спрашиваю. Я шампанское, говорит, пришлю, с ананасами. В шестьсот тринадцатом, говорю, а сам все к полечкам поближе. Вдруг эта крысинда размалеванная кладет мне на плечо голову и шипит прямо в ухо: «Командировочный, давай, вроде я с тобой, ну, ты меня, вроде, склеил»…  Это еще зачем, спрашиваю.  И вообще, говорю, по-моему, девушка, ты сильно торопишь события. А она повисла на мне, как на вешалке.  Вон, говорит, видишь, «финик» идет пьяный, щас будет ко мне чалиться.  Ну, и в чем проблема, спрашиваю.  Ты ж как раз на работе… Так он, говорит, - коллега сделал удивленные глаза, - слышь, она мне говорит: он мне сто марок предлагает. Финских.
     - И что? – спросил Христофор.
    - Вот и я говорю, ну и что? А она: на фиг он мне упал? За такие смешные бабки… Тут подходит этот «финик», то есть натуральный финн, совершенно стеклянный и начинает на меня заваливаться.  Трёкает ей что-то по-фински, а валится конкретно на меня. Я его отпихиваю и говорю этой дамочке: ты бы уволокла его куда-нибудь, пока он еще на ходу. Все равно не отстанет.  Налей ему лучше водочки, а деньги возьми вперед. Глядишь, клиент и приснет.  Видишь, он уже икает… Короче, она от меня отлепилась и утащила своего «финика» куда-то в норку.
       - Все? – спросил Христофор в надежде, что коллега, наконец, отвалит из его кабинета.
       - Нет, не все. Ночью телефонный звонок в номер. Опять эта, пожившая. Командировочный? – спрашивает. Ну да, отвечаю. А она: давай, жми к нам, командировочный. Мы тут с подруженцией отвисаем в номере, накатываем по джинчику. И страстно желаем твоей компании.  А я говорю: ваше желание, небось, не бескорыстное? А она мне: а то, говорит, девушкам помогать надо…
     - А ты что? – спросил Христофор. Самодовольная физиономия коллеги уже начинала его раздражать.
    - А я сказал, что эти расходы бухгалтерия мне не оплатит, и они отстали…
    - Классная история, – сказал Христофор. – Теперь иди и напиши социально значимый материал под заголовком «Ночные бабочки».
   - Это ты у нас специалист по таким делам, - захихикал коллега, – мы все больше про стройотряды…
   - Ну вот иди и пиши про свои стройотряды, – сказал Христофор демонстративно разворачивая газету под названием «Ленинские зори». – Или про студенческую молодежь. От сессии до сессии живут студенты весело…    Слышь, иди с Богом, а?  Мне новости делать в номер…
      - Да подожди ты, - коллега подошел к столу и придавил ладонью стопку «районок», приготовленных для «вдумчивого анализа». – Самое интересное не рассказал. – Он повернулся к окну и замер, глядя куда-то вдаль сквозь грязное стекло. Глазки его замаслились. Потом, как бы очнувшись от нахлынувших воспоминаний, продолжил:
     - А на следующее утро я с девушкой познакомился. Прямо в бассейне.  Девушка - сказка… Медсестра из госпиталя. Профком выделил ей путевку.  Бесплатную путевку в Дагомыс, представляешь?  Такая милая русская девушка Катя, совершено обалдевшая от моря и пальм…   А тут я такой – умный, красивый…   И – коллега сглотнул набежавшую слюну, -  романтичный…   А она - вся такая крупненькая, ласковая, кожа такая прохладная и белая, как молоко…
      Коллега замолчал, видимо, припоминая, какая крупненькая и ласковая была девушка из госпиталя.
    - Когда мы прощались, она тихо рыдала у меня на плече… -  продолжил он с театральной грустью. – Теперь звонит мне каждые два часа, плачет… Помню, говорит каждый миг, помню и страдаю…
   - А тебе, небось, в кайф, подлюке…
Коллега мерзковато улыбнулся.
   - Не, а что скрывать, приятно, конечно…
Христофор встал из-за стола, подошел к двери и открыл ее настежь.
   - Вон отсюда. Просто аморальный тип какой-то. Смутил девушку и рад. А еще член месткома. Иди, иди, казанова командировочный…
    Христофор вытолкал коллегу из кабинета и сел за стол. Не дают работать, понимаешь, бездельники…  Работать, однако, не хотелось. Работать вообще не хотелось никогда.  Христофор не понимал, что значит «любимая работа». Ему никогда не хотелось «поработать от души».  Он садился за стол, когда уже некуда было деваться. Поэтому если бы у Христофора спросили, кем бы он хотел стать, если бы не подался в журналисты, то, наверное, он ответил бы, как в детстве, – «путешественником». Христофор бегло пробежал газетные страницы. «Вести с полей», «технику – на линейку готовности», «высокие надои – в массы»… Делать было нечего. Он взял ножницы и, тяжело вздохнув, начал кромсать чужие заметки. «В стране дураков закипела работа»…
     После обеда к нему заглянул фотокор. Веня.
       - Старик, у тебя самовар живой? - поинтересовался он, как бы между прочим.
       - Живой, а что? - насторожился Христофор. – Если ты скажешь, что решил попить чайку с баранками, все равно не поверю. Лучше колись сразу. А то не дам.
    - Раков варить, – признался Веня. - Мы уже пробовали. Как раз десяток входит…
      - Раков… - удивленно выдохнул Христофор - Ну, вы, блин, даете…
Он достал с полки неизвестно кем подаренный пыльный самовар и вручил Вене.
        - На. Для такого дела… А пиво есть?
        - Да ребята пошли с банками на рынок… Дохлый номер, - он безнадежно махнул рукой. - Ты ж знаешь, что сейчас у пивных творится… Гражданская  война.
      -  А бутылочное?
     - Ты что, дядя, с луны свалился?
      - Да, что это я на самом деле…- согласился Христофор. - Раки, да еще и с пивом…  Да еще и летом… Нонсенс…
      - Ну ладно, я пошел, – сказал Веня. – Если что, свистну.
    И ушел. Христофору вдруг страшно захотелось вкусных, ароматных раков с холодным и свежим «Жигулевским». Как перед смертью. Его начало потихоньку «накрывать».  Ну почему в этой долбаной стране все - проблема. Даже выпить бутылку холодного пива. Нет, можно, конечно, и очень холодного. Но – зимой. А летом – нет. Как говорил наш великий сатирик товарищ Райкин, должен быть «дифсит». Дефицит – главный двигатель межличностных и межвидовых отношений в эпоху развитого социализма. Основной способ, помогающий делить людей на касты. Если ты начальник – пиво у тебя есть всегда. Если маленький – «Жигулевское», если большой – чешское. «Чехское», как говорил один знакомый Христофоровых родителей. Естественно, большой начальник. Недостаток образования у него компенсировался житейской логикой. Раз пиво пьют чехи, значит, оно – чехское. Поэтому и язык, на котором говорят евреи, назывался у него - еврит. Простые советские люди, представители рабочего класса и трудовой интеллигенции, приходили попить «Жигулей» в свои, народные пивные. Это были облезлые будки с надписью «ПИВО-ВОДЫ», огороженные по периметру дощатым забором так, что получался небольшой загон, внутри которого топтался народ с кружками. К забору прибивалась полка, чтобы «трудящий» человек мог поставить свой «бокал» с жидковатым пивком за 22 копейки кружка. Ниже предусматривались крючки для «авоськи». Христофор как-то размышлял об этимологии этого слова, обозначавшего сетку, которую в случае нужды можно было растянуть до размеров кошелькового невода. «Авоську», сжамканную в комок, запихивали в карман на всякий случай, «на авось». А вдруг случится «наскочить» на что-нибудь, которое где-нибудь «дают». Например, греческие апельсины или венгерских мороженых цыплят… Обычно на «пивняк» мужики приходили пропустить кружечку-другую после трудового дня, опохмелиться или конкретно - «залить шары». А то - культурно пообщаться в свой законный выходной.  Кто-то прихватывал с собой «прицеп»: чекушку или крепленое вино типа «Анапа» или «Вермут», сообразно вкусам и жизненным принципам. Иногда пивная была частью культурного-оздоровительного комплекса: баня-пивная-вытрезвитель. Как говорится, «все для человека, все во имя человека». Многие «ребята» знали друг друга в лицо и, уж, конечно, все знали продавщицу, которая суровой бандершей восседала в своей будке, разливая пиво одновременно из двух краников. Из одного, со «шлангочкой», - в баллоны и канистры, из другого - в кружки. Обычно ее звали Валей и относились к ней с большим уважением, так как от нее, порой, зависели вопросы жизни и смерти. Особенно по утрам. Здесь можно было услышать самые невероятные истории, стать свидетелем трогательных сцен мужской дружбы или - крайне редко - пьяного мордобоя:
    - Кто взял мою кружку?
     - А хоть бы и я…
     - А может, я буду еще «повторять»…
     - А может, ты теперь пойдешь на…
Христофор предпочитал ходить на городскую набережную в пивную, которую он называл «Рваные Паруса». Здесь можно было поставить кружку на бетонный парапет и смотреть на мутные воды широкой реки, которая, как известно, текла, куда велят большевики. Христофор вспомнил, как однажды субботним февральским утром они с другом Костей стояли на набережной и пили пиво «с подогревом», то есть продавщица подливала им горячее пивко прямо из большого железного чайника. Костя был с бодуна, а пиво отдавало стиральным порошком, и, вдобавок, было какого-то странного зеленоватого оттенка. Христофор говорил ему, что сегодня пиво для него – лекарство, а лекарство вкусным не бывает. Они глотали свое тепловатое пойло и вспоминали чудесное светлое пиво, которое неоднократно вкушали на летней площадке фирменного бара «Золотой петушок», что располагался в густой тени парка «Ривьера» в центре не менее чудесного города Сочи. Когда Костя в очередной раз пошел за «повтором», к пивной подъехал всадник. Настоящий джигит в папахе и телогрейке. В стремена были всунуты галоши, надетые на толстые вязаные носки. Мужики в очереди молча расступились. Конник причалил лошадиным крупом к окошку и, свесившись, бросил мелочь в тарелочку. В полной тишине он гордо выпил кружку, таким же манером вернул ее на место и уехал, звонко цокая копытами…
        - Пора сваливать – мрачно сказал Костя, проводив его взглядом. - Следующим будет всадник Апокалипсиса…
       Друзья посмотрели друг на друга, поставили свои кружки и вышли на дорогу ловить «тачку» до аэропорта. Навстречу им попался мужичок, на радостной физиономии которого было написано, что сегодня суббота и он имеет полное право.
        - Мужики, как пиво? Нормалек? – по-приятельски поинтересовался он, ожидая адекватной реакции.
Костя смерил его тяжелым взглядом похмельного василиска и процедил сквозь зубы:
           -Тебе… Понравится!
        В аэропорту друзья купили билеты до Сочи и пошли в кафе «Лайнер» дожидаться своего рейса. Там они выпили три бутылки сухого, поэтому взлет Христофор провел с расстегнутой ширинкой в тесной кабинке туалета стремительного «ЯК-40», припечатанный к стене… А через два с половиной часа друзья уже стояли на террасе любимого пивбара и щурились от ласкового солнышка, сдувая пену с полных кружек…  Все было просто зашибись, «но лажа все же вышла». К вечеру аэропорт закрыли из-за сильного тумана. Пришлось звонить домой и объясняться.
- Где ты шляешься? - кипятилась Света. - Ночь на дворе! Какой Сочи? Ты мне по ушам не езди! Тоже мне, Степа Лиходеев нашелся. Купи где-нибудь хлеба, и немедленно иди домой! Ужин на столе…
           А потом и вовсе начался конкретный «сюр». Маразматики из политбюро, вместе с ретивым реформатором с пятном на лысине, общими усилиями довели «культуру потребления спиртных напитков» до полного абсурда. Народу стали выдавать талоны на водку, и он душился в немыслимых очередях, вызмеивающихся из винно-водочных отделов прямо на улицу. А на показательных безалкогольных свадьбах самогон разливали в бутылки из-под минералки и гости из принципа напивались больше, чем следует в таких случаях. Производство пива тоже почти полностью прекратилось, и вместо тихих идиллий у пивнушек теперь разворачивались массовые побоища, которые Христофор не раз с ужасом наблюдал, боясь даже подойти к свалке из лезущих по головам мужиков с безумными глазами. Вот он, победитель, с трудом выдирается из людского месива… Советский человек, которому посчастливилось жить в эпоху развитого социализма. Красный, потный, в рубахе с оборванными пуговицами, судорожно прижимающий к груди трехлитровую банку с мутной жидкостью и абсолютно счастливый в своем неведении того, в какое быдло превратили его мудрые пастыри. Христофор с легким  ужасом смотрел на гражданина великой страны, пока тот, обливаясь и отрыгивая, жадно глотал из горлышка баллона теплую бурду и из темных глубин памяти неожиданно всплывали вычитанные где-то слова Чаадаева о том, что, может быть, на самом деле, «Бог создал нас, чтобы дать миру отрицательный урок»…
         Христофор громко выругался и вылез из-за стола. Прямо напротив редакции, через дорогу, в окружении ровно подстриженных кустов красовался особнячок райкома партии. Пива из принципа хотелось все сильнее. «Суки, - повторял Христофор, раздраженно барабаня пальцами по оконному стеклу. – Какие суки»…
Вдруг в голову ему пришла довольно интересная мыслишка. А что, вполне может и прорезать… Христофор раскидал по столу какие-то бумаги и выскочил из кабинета. Пробегая мимо приемной, он крикнул: «Танюша, я на задании» и быстро скатился вниз к своим «Жигулям», дремавшим под окнами в изъеденной солнечными бликами тени деревьев. Радостное возбуждение будоражущим током разбегалось по закоулкам организма. Раз, - левая нога выжала педаль сцепления, два, - ключ – в прорезь замка зажигания и - «От винта! – кричал Карлсон, отгоняя от себя пид…ров»…

        - Где тут у вас комитет народного контроля? – спрашивал Христофор через какое-то время у строгого сержанта, бдящего в дверях Приозерского райкома партии.
       -  А вы до кого? – хмурил брови сержант.
       - До председателя, - со значением отвечал Христофор, показывая редакционное удостоверение
       - Проходите, – чуть привстав, повел подбородком в нужную сторону сержант. - Там, в начале коридора, четырнадцатый кабинет…
  Ветераны из народного контроля долго не могли поверить такой негаданной удаче. Корреспондент областной газеты пришел собирать материал для критической заметки по фактам их проверок! Христофор сидел за столом в маленькой, душной комнате, пахнущей пылью и стариками, и перебирал бумажки, на которых было написано: «акты проверок». Вообще-то Христофор немного рисковал, потому что такие вещи делались обычно с ведома начальства. Интрига заключалась в том, что в этом райкоме служил инструктором Виталик Крохмаль, шустрый, как электрический веник молодой человек, знакомый Христофору еще по областному комитету комсомола.  Именно он курировал торговлю и общепит в районе и именно его появления ждал Христофор.  Лишь бы Виталик был на месте…  А пока что «контролеры» доставали с полок пухлые папки и трясущимися руками вынимали из них акты и жалобы трудящихся. Корреспондент тянул время и делал вид, что внимательно изучает весь этот бред: …«На мою просьбу перевесить 300 граммов докторской колбасы на контрольных весах, продавец, снимая с весов колбасу, нарочно уронил ее на пол и наступил ногой. При этом цинично извинился, сказав, что это он сделал не нарочно, а из-за тряски рук после вчерашнего. После отслаивания колбасы от ботинка, к контрольному взвешиванию была непригодна…»
        - Старик! – Ты чего тут банкуешь?
       Виталик улыбался, стоя на пороге, но его маленькие и живые, как у серого мыша, глазки-бусинки недобро поблескивали. – Приехал, понимаешь, без предупреждения, без звонка… Старичков чуть до инфаркта не довел… Хорошо, бдительный сержант мне брякнул…
     - Да вот, редактор послал… - «включил дуру» Христофор. -  Много жалоб… Письма трудящихся…
        - Старик, прекращай, мы же с тобой старые приятели… - инструктор взял Христофора под руку и вывел в коридор. - Ты ж меня подставишь по полной программе…
      - А что ты предлагаешь? - упрямился Христофор.
     - Иди, «шерсти» другой райком.
      - Так жалобы по вашему району…
      - Старик, ну что мы не договоримся… Ты – мне, я – тебе… Закон диалектики…
        Через двадцать минут в кармане Христофора лежала записка к директору Приозерского райпищеторга. …«Антонина Петровна, отпустите этому молодому человеку»… Вскоре «молодой человек», воровато озираясь, загружал с заднего крыльца гастронома в багажник «Жигулей» ящики с «Жигулевским». За ним зорко наблюдали бдительные пенсионеры, сидевшие на лавочке напротив. Кто-то записывал номер машины…
       В редакцию Христофор несся с ликующей душой. Какой же он умный! Ему вспомнилась история, приключившаяся недавно с одним его приятелем. Приятель шел со своей маленькой дочкой мимо магазина и увидел, что там «дают» бутылочное пиво. Поставив ребенка под дерево, папаша ринулся в очередь.  Из магазина он выбрался слегка растерзанный, но с целым ящиком «Жигулевского». Закинув пиво в багажник подвернувшегося «Москвича», приятель, совершенно счастливый, примчался домой. Выхлебав залпом первую бутылку, он почувствовал, что чего-то не хватает.
       - А где твоя дочь? - тихо молвила жена.
Холодея спиной, папаша понесся назад. Девочка, как маленький часовой, стояла там, где ее оставил любимый папочка…

      В родной конторе появление Христофора вызвало фурор.
    - Дружище, ты гений! – хлопали его по плечу коллеги, разбирая пиво, которым он великодушно угощал желающих. Пару бутылок Христофор отнес секретарше в приемную. Все знали, что она очень любит пиво с соленой рыбой. «Наверное, я все время беременная,- шутила она, когда ее угощали вяленой таранкой, привезенной из очередной командировки. - Так люблю, так люблю»…
     - Ты пока не пей, - предупредила она Христофора. – про тебя был разговор. Главный с кем-то по телефону общался. Вдруг вызовут, а от тебя – пахнет…
     Так и вышло. В конце рабочего дня Христофора позвали к редактору. Вызов к начальству по определению не сулил ничего хорошего. Христофор решил, что его опять будут дрючить за отсутствие первополосных репортажей, и ему стало очень скучно. 
     - Кароян, - как обычно, редактор был очень серьезен, и взгляд его был тяжел и, как ему казалось, пронзителен. – Твой вопрос решен.  Поедешь освещать советско-американский марш мира. Кандидатура утверждена, несмотря на то, что ты не член партии.  Тебе необходимо встретиться с куратором из комитета государственной безопасности. - Редактор открыл ящик стола и достал оттуда лист бумаги. - Вот телефон. – Редактор вздохнул и добавил почти человеческим голосом: – Если бы ты знал, Христофор, какую ответственность я на себя беру …

     В свое время Христофор очень хотел вступить в партию. Влиться, так сказать, в ряды строителей коммунизма. После «универа» в Алжир поехали работать только двое ребят с его курса. Один был горцем по фамилии Хут, который говорил по-французски с сильным адыгейским акцентом. Но он был членом КПСС, куда вступил во время срочной службы в Советской армии. «Наш товарищ, проверенный во всех отношениях», - говорили о нем в деканате. Почему взяли второго, оставалось загадкой. Невыразительный во всех отношениях паренек, так, серединка наполовинку. Поговаривали, что он «стучит» в «серый дом».   А Христофора, который выигрывал фонетические конкурсы, не послали никуда. Ему было уготовано распределение в сельскую школу, куда-нибудь в ж…у мира, что никак не входило в его планы.  Надо было где-то перекантоваться, и Христофор решил, что молодежный лагерь ЦК ВЛКСМ «Орленок» не самое худшее место для этих целей. Так «по зову комсомола» он стал пионервожатым в дружине «Штормовая». Через полгода он оттуда смылся, почувствовав, что если не сделать это вовремя, то можно запросто свариться в этой большой кастрюле и застрять там надолго, бегая по лагерю во все больше врезающихся в задницу шортиках, бодро распевая вместе с пионерами: «Дружина «Штормовая» живет, не унывая»…
     Вернувшись домой, Христофор устроился в НИИ, где изредка занимался техническими переводами патентов за 150 рэ. в месяц.  …«Встану рано утром, выпью чашку ртути, чтоб пойти и сдохнуть в своем институте»… Работать в школе ему не хотелось вовсе,  а идти больше было некуда. Разве что -  в «Интурист», но для этого следовало перебираться в курортный город, где его никто не ждал.  И вообще, работа гида-переводчика больше подходила симпатичным девушкам, а не серьезному парню, который еще надеялся поехать переводчиком в Африку, заработать там чеки «Внешпосылторга» и купить себе белую «Волгу» в экспортном исполнении.  Христофор пробовал воткнуться на строительные контракты в Йемен или Ирак, но в отделе кадров  говорили: «Да, переводчики нужны, но членство в партии желательно». И предлагали зайти через пару месяцев. Христофор уже не раз пожалел, что подался на «иняз», соблазнившись веселой студенческой жизнью и обилием красивых девчонок. «Лучше бы я, дурак, пошел на юридический, - ругал он себя, - «была бы нормальная специальность»…  Так и прозябал бы еще совсем молодой специалист в своем постылом НИИ, маясь от безделья, безденежья и спиваясь потихонечку в компании таких же неудачников, если бы однажды ему не предложили стать рабочим классом.
     - Хочешь в партию? Иди в рабочий класс. -  Сказал Христофору один «умный человек». - «Итээровцем» ты будешь вступать в партию до ишачей пасхи, а на работяг райком каждый год спускает разнарядку.  Глядишь, через год сделаем тебя кандидатом…

      Так Христофор стал представителем гегемона, которого так недолюбливал профессор Преображенский.  Он окончил полугодичные курсы и сел за руль раздолбанного «Пирожка» при отделе снабжения одной строительной  «шараги».  Возил снабженцев по каким-то складам и «упрснабсбытам», доставлял обеды из столовой, короче, был «на подхвате».   Вскоре Христофор сильно заскучал и решил стать дальнобойщиком. Это была высшая каста шоферского сообщества. Дальнобойщики «ходили» за кордон под флагом «Совтрансавто» на больших и красивых фурах-холодильниках, хорошо зарабатывали и, самое главное, перед ними периодически приподнимался «железный занавес», опущенный еще вождем всех времен и народов. Христофор начал ездить вторым водителем в дальние командировки на тяжелом МАЗе, нюхнул солярочки на зимних российских дорогах, где каждая поездка превращалась в войну с непогодой, трассой и закоченевшим железом. Но чем больше шофер уже первого класса входил в суть профессии, тем больше понимал, что сел не в свои сани… Хороший водитель – это всего лишь процессор, обрабатывающий информацию и выдающий команды на руль и педали. А у Христофора была еще и голова, в которой скрывался иррациональный, но все же ум, требующий более творческой работы. Короче, через год вся эта затея насчет романтики дальних дорог ему изрядно надоела. Особенно – та самая бесконечная лента шоссе, и именно своей отупляющей бесконечностью. Но он держался, потому что в парткоме лежало его заявление. На исходе второго года случилась большая неприятность – он совершил ДТП. А это означало, что членство в партии откладывалось до лучших времен.  Христофор восстановил разбитую машину и написал заявление.  Жизнь, как бы сама собой, резко поменяла направление, подобно военному кораблю, выполняющему команду «все вдруг», то есть разворот на 180 градусов. Еще во время учебы Христофор из любопытства пописывал заметки для областной молодежной газеты, где работала его старшая сестра. Христофору нравилось приходить к ней в отдел, выпивать с журналистами, слушать их веселый треп и рассказывать свои студенческие, а позже - шоферские байки. Сестра предложила Христофору попробовать себя в молодежной редакции краевого телевидения вместо подруги, собравшейся в декрет. Так вчерашний водитель первого класса неожиданно для себя влился в беспокойные ряды журналистской братии, навсегда оставив надежду стать членом КПСС.  Отсутствие заветной корочки не стало для него «пунктиком», хотя он все же «заимел зуб» на систему, упорно не пускающую его в свою «песочницу», где играли в свои игры «более достойные товарищи», которые стрельнув у беспартийного Христофора трояк на опохмелку, вдруг резко становились «коммунистом Ивановым» или Сидоровым и шли на закрытое партсобрание обсуждать закрытое письмо, спущенное из райкома…

      Прибежав в кабинет, Христофор достал из кармана бумажку с телефонным номером, сел на край стола и подтянул к себе аппарат…
    - Вас слушают, – ровно ответили на том конце провода.
    - Это Кароян,- сказал Христофор, слегка волнуясь, - я по поводу марша мира.
      - Мы в курсе, - сказал голос еще более бесцветно. – Нам необходимо встретиться.
    - Мне надо явиться в комитет?
   - Зачем же, приходите через час в гостиницу «Центральная», номер пятьдесят три. Договорились?
       - Договорились, - выдохнул Христофор и повесил трубку.
 С плаката на стене на него строго смотрел человек в военной форме. Он стоял боком, прикрывая ладным телом в синем кителе, перехваченном ремнями, открытую дверь массивного сейфа, в котором лежали секретные документы. На плакате было написано: «Строго храни государственную и военную тайну».
    - Есть строго хранить государственную и военную тайну»! – сказал Христофор и добавил вполголоса, наклонившись к замызганному телефонному аппарату: – Служу Советскому Союзу!

       В двухкомнатном полулюксе гостиницы «Центральная» Христофора ждали двое довольно приятных и модно одетых ребят, в одном из которых он сразу же узнал Вячика - своего бывшего однокурсника Вячеслава Сапрыкина. Того самого, кто поехал работать за границу вместе с адыгейским товарищем. Встреча в гостиничном номере объясняла многое.
    - Привет, дружище! – бывший однокурсник как-то чересчур открыто улыбался. - Не ожидал, ха-ха, не ожидал, скажи? Дай я тебя обойму чистыми, ха-ха, руками. Прижму, так сказать, к горячему сердцу. Ну, как ты, рассказывай…
    - Да чего рассказывать, - улыбался слегка растерянный Христофор, - вы все, что надо и так, чай, знаете…
   - Не без этого, не без этого…- продолжал посмеиваться Вячик. – Между прочим, это я настоял на твоей кандидатуре. Так сказать, по старой дружбе.
 Он подвел Христофора к коллеге, привставшему навстречу из низкого кресла.
    - Знакомьтесь…
    - Христофор.
    - Александр.
Христофор ощутил крепкое рукопожатие. «Смотри, про Колумба ничего не сказал», - отметил он. Лицо у пожимавшего его ладонь человека, обладало незаменимой для чекиста особенностью: – отвернулся -  и уже не помнишь, как он выглядит.
     - Ну, присаживайтесь, Христофор, поговорим. Если не возражаете, давайте сразу на «ты»…
Разговор начался издалека.  Спрашивал в основном Александр, судя по всему, старший по званию. Как оно вообще, как работа, о чем пишешь…  Потом вопросы стали конкретнее. Помнишь ли язык? Были ли какие-нибудь контакты с иностранцами?
    - Да ты расслабься, - похлопывал однокашника по плечу Вячик, - у нас к тебе есть одно маленькое, но, как говорил товарищ Саахов, очень ответственное поручение…- Он все время посмеивался и балагурил, расхаживая вокруг стула, на котором сидел Христофор. Неожиданно Вячик наклонился и заглянул Христофору в лицо.               
      - Работать у нас будешь?
    Христофор растерялся окончательно. Час от часу не легче… 
        Аргументы были стандартными: такие предложения встречным-поперечным не делаются, к тебе присматривались, парень ты неглупый, контактный, и «крыша» хорошая – журналист. И главное – будешь работать только с иностранцами.
     - Это вербовка? – попытался отшутиться Христофор.
     - Почти, – серьезно сказал старший. – Для настоящей вербовки ты мелковат.
     - У меня есть выбор? – помолчав пару секунд, спросил Христофор. - Он вдруг понял, что шутить здесь больше никто не собирается.
    -  Есть, – неожиданно жестко сказал Вячеслав. – Но лучше согласиться.
   - Ну что ж, - новоиспеченный «агент» пожал плечами и попытался улыбнуться, - если Родина сказала «надо»…
    - Христофор ответил: «Есть», - бодро закончил фразу Вячик. – А теперь – слушай внимательно…
       Так Христофор Кароян, которого редактор считал «одним из самых ненадежных товарищей», неожиданно для себя стал внештатным сотрудником Комитета Государственной безопасности СССР. Ему присвоили придуманный тут же псевдоним (естественно, – Колумб) и дали первое задание. Он должен был войти в контакт с «объектами», которые примут участие в марше мира. Один объект - лидер левацкой молодежной организации, другой – сын директора крупной фирмы, специализирующейся на радиоэлектронике. Оба, естественно, американцы. Следовало максимально близко с ними познакомиться. Перечень вопросов, на которые нужно будет получить ответы, Христофору передадут позднее. Отчет заберет сотрудник. Он выйдет на Колумба сам и в нужное время. В конце встречи Христофор подписал грозную бумагу о неразглашении, и с огромным облегчением, как после визита к зубному, вышел из гостиничного номера…
       - Вот фигня, - крутил головой Христофор, стоя в некоторой растерянности на высоком, отделанном когда-то белым мрамором крыльце гостиницы, - опять Колумб, этот, блин горелый… Надо было попросить другой псевдоним. Семен Семеныч, например. И «парабеллум» в придачу…
       На самом деле Христофор слегка кривил душой.  Он был рад такому повороту событий, потому что теперь он точно знал, что будет участвовать в марше. Три недели бок о бок с американцами.  Практически с жителями другой планеты.  В его родном городе иностранцев почти не было. Летом изредка приезжали автобусы с надписью «Интурист», из которых, весело щебеча, высыпали чистенькие и румяные старички и старушки, сверкающие белозубыми улыбками отличных протезов, такие непохожие на наших унылых пенсионеров в серой одежке и с вечной печатью озабоченности на лицах. Весь опыт общения Христофора со сверстниками «из-за бугра» заключался в невразумительных контактах со студентами из Англии, приезжавшими на практику в университет. Христофора вместе с другими студентами сразу предупредили в деканате, что шибко дружить с этими ребятами не надо. Не надо, и все. И не надо задавать лишних вопросов, если хотите после окончания вуза сами поехать за рубеж. Вот будут организованные вечера встреч, там и общайтесь. Англичане тоже держались особняком, предпочитая оттягиваться в положении «кверху пузом», на зеленой травке в скверике у общаги. Христофор все же пытался законектить с одним лохматым пареньком в драных джинсах, которого звали Сэмюэль. На вопрос, что его больше всего удивило в России, Сэмюэль, отхлебнув из горлышка «Вермута» за рубль восемнадцать, ответил, что у них в Англии невозможно так дешево купить такого крепкого вина…   В другой раз Христофор завел скоротечное знакомство с французскими сверстниками в баре гостиницы «Интурист», где он отвисал с другом Костей после трудового дня.  Услышав знакомую музыку французской речи, Христофор подошел к столику, за которым сидели двое ребят в фирменных джинсо-майках и невзрачная девчонка в такой же бесформенной одежде «унисекс» и предложил выпить за любовь и мир во всем мире. Вначале французики отказывались и делали страшные глаза, но потом согласились с тем, что побывать в России и не выпить с русскими друзьями русской водки, «c’est impossible» (это невозможно). Выяснилось, что они из Марселя, здесь проездом, и через два дня вместе с группой отбывают в Сочи. Вскоре один парень ушел с девушкой в гостиницу, а другой, довольно субтильный юноша по имени Андрэ, остался и вскоре был окончательно готов к дальнейшему знакомству с этим прекрасным городом и такими невероятно милыми его жителями. Андрэ потащили в гости на квартиру, полную молодых людей, которые все время пили вино и танцевали под жутко гремящую музыку.  Андрэ веселился со всеми и два раза ходил с Христофором в соседний магазин за «горючим». По дороге он звонил из телефона-автомата в Марсель и кричал в трубку с оборванным проводом, как ему тут безумно нравится… Допивать поехали к Христофорову приятелю, у которого все семейство уехало к «ихней маме» и он второй день «гудел» по этому поводу.  Андрэ начали терять уже в такси. А когда Христофор доставал его из машины, французский друг, до этого никогда не пробовавший напитка под названием «ерш», безжизненно повис у него на руках…  Пришлось нести тело на третий этаж. Пару раз Христофор не вписывался в поворот на лестничной площадке и крепко «прикладывал» несчастного Андрэ головой о стену…Конечно, все это не пошло на пользу иностранному гостю, но его все же сумели привести в чувство, усадили на диван и дали в руки стакан с «Кровавой Мэри» «для усадки». Прежде чем отключиться окончательно, Андрэ некоторое время сидел у телевизора и с маниакальным упорством перещелкивал каналы. Иногда он поднимал голову, и в мутных глазах его читался вопрос: «пуркуа»?                На всех каналах транслировалась программа «Время»…

       Когда утром Христофор пришел проведать жертву русского гостеприимства, он застал следующую картину: хозяин сидел на кухне и пил пиво. На вопрос: «Как наш французик?» - он только пожал плечами. Неожиданно из комнаты донесся робкий стук в стекло.
        - А, - стукнул себя по лбу хозяин, - это ж этот, Жан-Пьер. Ему ночью плохо стало, и я его на балкон определил. Просвежиться.
Когда распахнулась балконная дверь, Андрэ являл собой довольно жалкое зрелище. Во-первых, он ни хрена не помнил. Во-вторых, приятель раздел француза, завернул его в простыню, и уложил спать в лоджии, чтобы тот быстрее протрезвел. Сам сел выпивать дальше, напрочь забыв про гостя. Ночью Андрэ замерз, простыл и теперь чихал, виновато размазывая сопли по отекшей   физиономии. О мон дье, какие-то люди, чужая страна… И все это на больную голову... С трудом узнав Христофора, Андрэ попытался выяснить, где он и сколько должен за гостиницу…
     - Какая гостиница, братан, - шумел гостеприимный хозяин, в руках у которого уже появилась бутылка водки. - Садись, чуток поправься….
Андрэ в ужасе замахал руками:
     - No, il faut aller a l’otel. On me cherche … (Нет, мне надо идти в гостиницу. Меня разыскивают)…
     Христофор усадил беспрестанно чихающего Андрэ в свои «Жигули» и отвез его в отель.  Когда они прощались, француз сунул ему пятидесятифранковую бумажку.
     Поскольку советскому человеку иметь дело с валютой не полагалось под страхом уголовной ответственности, был разработан план превращения иностранных денег в остродефицитный товар. Костя предложил задействовать такого же иностранного гражданина. В общаге мединститута заговорщики разыскали знакомого студента-негра с почти русским именем Йоба, который учился в России уже пятнадцать лет и не желал возвращаться в родную Зимбабве к своей Йобиной маме.   Йобу привезли в «Интурист», где он   купил в валютном магазине целую коробку баночного пива. Коробку в целях конспирации негр тащил на себе целый квартал, а приятели медленно ехали в «Жигулях» поодаль, проверяя, нет ли «хвоста»…               
        Пиво распивали в гараже.  Баночное все пробовали впервые, и негритянский товарищ показывал, как правильно тянуть за колечко и как лучше пить, чтобы не облиться.
       - Как чека из гранаты, - удивлялся Христофор, осторожно открывая банку. – Придумают же, капиталисты проклятые …
      - Не умею понять, - сказал Йоба, когда пиво было выпито, и приятели решили прекратить баловство и взять что-нибудь посущественней. – Почему в Россия запускают ракеты, но нет баночный пиво…

       «Колумб» быстро шагал в свою редакцию.  Он шел по серым плиткам тротуара главной улицы родного города. По обеим ее сторонам росли старые платаны.  Толстые стволы деревьев были покрыты бледной кожей, по которой хотелось провести рукой.  Он шел, доброжелательно поглядывая на прохожих, и думал о том, что ему совсем не хочется идти на работу. Недавно его друг Костя, который каждый понедельник начинал «с чистого листа», вот так же шел домой. Он выпил на работе по случаю дня рождения сотрудника - водителя Самвела и теперь спешил «на базу», где его ждала любимая жена Тома.  Самвел был славным парнем с постоянной улыбкой на смуглом лице, и Костя называл его «самwell» то есть «сам себе хорошо». Костя знал несколько армянских слов и, желая сделать приятное хорошему человеку, произнес тост, а в конце его добавил с чувством: «цават кунэм».  Самвел сначала слегка оторопел, а потом долго смеялся и объяснял, что, вообще-то, выражение - «цават танэм» означает «беру твою боль», а «кунэм» - то же самое, что по-английски «фак». «Получается, что ты мою боль это самое», - смеялся он.  Потом Самвел пригласил всех на летнюю площадку кафе «Парус», чтобы продолжить праздник, но Костя вежливо отказался, сказав, что «в нашем деле главное – вовремя остановиться». И пошел домой.   Он шел себе, понимаешь, и шел, ни о чем плохом не думая, но постепенно маршрут его следования как бы сам собой начал плавно искривляться. Это привело к тому, что Костя совершенно неожиданно обнаружил себя проходящим мимо летней площадки кафе «Парус». Ну совершенно неожиданно. Он хотел, было, как литерный проследовать мимо, но все же был замечен кем-то из шумной компании за угловым столиком, где продолжали отмечать день рождения дорогого Самвела. Конечно, Самвел начал свои армянские штучки: «Раздели хлеб-соль дорогой, обижаешь, мамой клянусь!   Вот и все, как говорил один палач, любуясь результатами своих трудов. И причем тут Костя?  Короче, через полчаса Христофор оказался совсем даже не в редакции. Он решил навестить своего старого друга Костю.  Костя уже третий месяц работал на новом месте в небольшом проектном институте. Макетчиком. Его «макетно-банкетная» мастерская располагалась вопреки всем санитарным нормам в подвале, подальше от начальственных глаз, и поэтому сюда стекались любители «накатить» со всех трех этажей. «Кости», как называл их хозяин мастерской.  Христофор любил приходить к товарищу и наблюдать, как из мельчайших пластиковых деталей как бы сами собой собираются макеты будущих архитектурных шедевров. Время от времен в подвал заглядывал с бутылочкой в кармане очередной «Константин», и все выпивали по стаканчику за что-нибудь хорошее.
Сегодня Христофор пришел к другу как нельзя кстати. Едва он спустился по знакомой лестнице и пожал Косте руку, как по ступенькам забухали чьи-то тяжелые шаги. В мастерскую ввалился ведущий специалист Филипп Городецкий или просто - Филимон, первый раззвиздяй во всем институте. К своему объемному животу он прижимал картонную коробку, в которой что-то характерно позванивало.
    - Вот, - выдохнул Филимон, поставив коробку на верстак, - у меня сын родился…
    - Поздравляю, – осторожно сказал Христофор.
    - Спасибо, – сказал Филимон и отодрал кусок картона. – Мужики, сейчас будем отмечать.  Как и обещал.
    - Значит, все-таки родился …- задумчиво сказал Костя, заглядывая в коробку. - А это, значит, шампанское…
   - Абрау,- уточнил Филимон, - брют.
    - Ну, думаю, началось… -  обреченно сказал Костя и начал развязывать тесемки своего рабочего фартука.
       Пару дней назад в его макетно-банкетной мастерской широко отмечали столетие русской балалайки. В конце застолья крепко «вмазанный» Филимон объявил всем присутствующим, что у него скоро должен родиться ребенок.
    - Родится наследник, - горячился он, - ставлю ведро шампанского! Плебейское происхождение, понимаешь, требует…
     Новоиспеченный отец начал доставать из коробки бутылки и ставить их рядком на Костин верстак.
    - А не рановато ли? - поинтересовался Христофор. - Мне папа говорил: сынок, никогда не пей до обеда…
Костя внимательно посмотрел на друга и сказал:
    - Вот как, оказывается, звучит глас вопиющего в пустыне…
И полез на полку за пластиковыми стаканчиками.  Филимон тут же смахнул их на пол.
    - Вот вам стаканы, - сказал он и показал всем кукиш. - Из ведра пить будете…- Он метнулся наверх по лестнице и немедленно скатился назад, гремя эмалированным ведром нечеловечески синего цвета. – Я же говорил: ставлю ведро шампанского! Про стаканы разговора не было…
   - Так, что, прямо из ведра, как кони? -  недоверчиво спросил Костя.
Филимон кивнул.
   - Ага. Как сивые мерины. Открывай! А то в раковину вылью, на фиг!
Приятели переглянулись, и Костя начал открывать первую бутылку. Хлопнула пробка, шампанское гулко ударило в пустое дно, как молоко в подойник. Филимон сунул свою кудлатую башку под пенные струи. Вино полилось ему за шиворот. Нахлебавшись, он громогласно икнул и посмотрел на товарищей глазами мороженого судака.  Христофор тоже погрузил лицо в фиолетовый оазис. Прикольно… Действует, как закись азота. Не столько выпьешь, сколько надышишься.
    - А ну подходи! За новорожденного!
   - Ты понимаешь, гы-гы, - ржал Филимон, слизывая липкие капли, падающие с кончика носа, - прихожу в роддом, «заряжаю» нянечке, та давай отрабатывать: «Ребеночек у вас уж такой красивый, такой пригожий»… Я говорю: «С рожками»? А она: «А как же, с рожками, с рожками»…
Шипучка сразу же «шибанула в мозг». Костя что-то громко рассказывал, тыча кусочком сыра в пепельницу. Его все время перебивали, и он замолк, потеряв нить повествования. Христофор спросил:
    - Ну а дальше-то что было?
    - Дальше? -  Костя наморщил лоб. -  Да что было… Что было…  Взяли «газу» и нажрались…
    - И все? – спросил Христофор.
     - Почему все? Еще там была какая-то женщина…
Вскоре народ потянуло на подвиги.  Костя сказал:
    - А неплохо бы сейчас в Приморск закатиться. А что, слабо? Говорят, там новый кабак открылся - «Хижина лесника». Такие грибочки жарят - песня…- Он зачерпнул пригоршней из ведра и похлопал себя по затылку, как Папанов из «Бриллиантовой руки». – А? Константины? Сколько той жизни! Наливай - да пей…  Ну как, взлохматим действительность? 
      Идея немедленного перемещения в славный город Приморск нравилась ему все больше и больше.
     - Пацаны! – Филимон уже «плохо держал головку». - Пацаны, я того… родственник, кто сейчас не поедет в «Хижину» кушать грибочки…
     - Базара нет,- сказал Костя, - «Железный Константин» стоит под парами…
     - Потарахтели, припадочные! - заорал Филимон. - Дранг нах остен! - Он надел на голову пустое ведро и начал маршировать на одном месте.
Христофор присоединился к общему безумию. Он колотил чем-то по ведру на Филимоновой башке и кричал вместе со всеми:
    - Ура! Мальбрук в поход собрался!
Веселая компания выбралась на свет божий. Прямо у входа в институт стоял «Железный Константин».  Это гордое имя носил Костин ««Жужик», он же «Запор», или «Ушастый», радостно сиявший ярко-зеленой заборной краской. Бока у машинки были ободраны, а концы переднего бампера - отогнуты и торчали воинственно, как усы у Сальвадора Дали.
    - Та, - небрежно махнул рукой хозяин, - это я во дворе у родителей, между летней кухней и тутовником…  Почти проехал. Потом веником подкрашу.
На крыше у автомобильчика был смонтирован багажник. Когда Костя «принимал на грудь», то к багажнику прикручивалась тяпка. Менты при виде такой конструкции брезгливо морщили носы и отворачивались.  Поэтому Христофор предлагал приварить тяпку намертво.  Вместо бокового окошка была вставлена фанерка. Замок зажигания, выдранный «с мясом», болтался на проводах, а к портпризу хозяин зачем-то привинтил железную табличку  с надписью «Проверь тягу». Филимон уселся на капот и завел за спину руки - крылья. Эта поза ныряльщика, собирающегося прыгнуть в воду, должна была изображать фигурку «Духа экстаза» - фирменный знак «Роллс-Ройса».   Костя завел двигатель и «Железный Константин» покатил по улице с Филимоном на капоте, что повергало водителей встречного транспорта в ступорозное состояние. Для пущего эффекта Филимон орал дурным голосом, пугая прохожих: «Прощай, братцы, в Париж едем!» Проехав пару кварталов, друзья остановились и втянули упирающегося Филимона в салон «Жужика», после чего машинка, жужжа и подвывая вентилятором охлаждения, бодро потрусила в сторону моря.  Костя обладал удивительной способностью рулить в любом состоянии, благодаря чему через пару часов вся гоп-компания благополучно прибыла на место. У входа в ресторан стоял швейцар с наглыми, как у всех халдеев, глазами.
- Спецобслуживание, – процедил он, глядя куда-то вдаль.
- У меня пропуск, – многозначительно сказал Филимон.
- Какой пропуск? – слегка удивился швейцар.
- С Лениным, – серьезно сказал Филимон и сунул под нос швейцару десятирублевую бумажку с профилем вождя мирового пролетариата.    Путешественники расположились у большого окна, затянутого пыльными портьерами неопределенного цвета и заказали фирменную «сковородку по-охотничьи». Христофор с любопытством огляделся. Рядом с непременной кадкой с пыльным фикусом стоял на задних лапах бывший медведь, а над головой бармена висели чьи-то раскидистые рога. В дальнем углу еще полупустого зала сидели две девицы, раскрашенные, как ирокезы перед схваткой, и курили длинные черные сигареты.
                Костя немедленно сделал стойку.
    - Какие девочки…
    - Это валютные, - со знанием дела сказал Христофор.
    - ****и? - оживился Костя.
    - Проститутки.
   - А какая разница? – спросил Филимон.
    - ****и - это по убеждениям, а проститутки - за «бабки»,- объяснил Христофор.
    - А ты откуда знаешь? – спросил Костя.
    - Я про них заметку писал, «Над пропастью…»
    - Во ржи? - блеснул эрудицией Костя.
    - Во лжи, – вяло огрызнулся Христофор.
    - А разве в эсэсэсэре есть проститутки? - не унимался Костя.
    - Теперь есть, – Христофор подкатил глаза и многозначительно поднял вверх указательный палец. - Сам товарищ Бибирев дал добро…
    - На проституток? 
    - Шутник, твою мать… На публикацию проблемного материала остросоциальной направленности. 
   -  Who is товарищ Бибирев?  -  поинтересовался Костя.
  - Товарищ Бибирев - главный идеолог в обкоме партии…
     - Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это…
На столе появились тарелки с закусками и бутылки. Выпили за новорожденного. Потом - за маму. Потом – за папу. Потом - за мамину маму. Потом Христофор поднял рюмку и сказал:
    - Тост. За исторический момент - появление в социалистическом обществе новой социальной прослойки - проституток! Между прочим, тост, - он повел рюмкой в сторону девушек, - объединяющий!
Девушки заметили его жест и подняли в ответ свои бокалы. Неожиданно одна из «ночных бабочек» вспорхнула с места и подлетела к одиноким странникам.
     - А я вас знаю, - кокетливо сказала она, обращаясь к Христофору. - Вы за нас в газете всякую херню писали…
      - А вы эту, пардон, херню читали?  - скромно улыбнулся автор.
     - Неа. Девчонки говорили…
     - И что же говорили девчонки? - Христофор приглашающе отодвинул стул. Девушка присела и ей налили вина.
      - Ну, это, что у нас нет будущего. Семьи, там, не будет счастья…
    - Ну и что, красавица, есть у тебя семья? – присоединился к беседе Костя. – Муж - передовик производства?
    - А где ж его взять? – искренне удивилась девушка. - В кабаке, что ли? Тут одни козлы пьяные.
       - Девушка, а вы не пробовали хоть раз пойти вечером куда-нибудь кроме ресторана? – спросил Костя.
     - Да брось ты, - махнул рукой Христофор, - нашел, кого агитировать.  Давайте лучше выпьем. За девушек во всех проявлениях. О! А это что за перец?
      Около стола материализовался нетрезвый молодой человек сутенерской наружности. Он грубо схватил девушку за руку и потянул ее из-за стола. Девушка начала упираться и обзывать молодого человека непечатными словами. Зазвенела посуда, и на скатерти расплылось винное пятно. Народ за соседними столиками насторожился.
     - Ты, крыса! А ну пошли, кому сказал!
Филимон попытался встать, цепляясь животом за край стола.
    - Ты че, крендель, попутал?
    - Да пошел ты…
Девушка, не желая уходить, обняла свободной рукой колонну и противно заверещала.
     - А по шарам? - Филимон сделал еще одну неуклюжую попытку выбраться.
    - Остынь. - Христофор с силой надавил другу на плечо и усадил его на место. – Нашел за кого писаться. - Он повернулся к соседнему столику. - Я, конечно, дико извиняюсь, товарищи, но драки сегодня не будет. Молодой человек, забирайте свою девушку, мы не против.
      Девушку увели. Костя предложил выпить «за что-нибудь жизнеутверждающее». Пока разливали, Христофор куда-то исчез. Через несколько минут он вернулся, сияющий, как медный тазик.
      - С этим «пассажиром» я разобрался. - Он с удовольствием закурил и продолжил рассказ, возбужденно жестикулируя. -  Выхожу в предбанник, а там ментяра топчется. Сверкаю «прессой», так, мол, и так, корреспондент областной газеты, – он перешел на полушепот. - Инкогнито. Собираю материал о ночной жизни портового города, а некоторые нетрезвые личности мешают выполнять редакционное задание. И пытаются устроить драку.  Мент выдергивает этого фуцина. «Ты чего тут быкуешь, козлиная твоя морда»…  Тот сразу «в шуршу». «Да я, собственно, ничего… Смотрю, говорит, ребята хорошие, а сидят с этой…  Я от нее, суки, недавно «на винт намотал»…
    -  Ха! Так это он нас оборонить хотел! - рассмеялся Костя. - От триппера!
    -   Ну да, Красный крест, хренов.
    - Предлагаю выпить за красный крест и практически такой же красный полумесяц, - вскинулся Филимон. Прошу плеснуть…
       - Ты еще за Розу Люксембург выпей, - предложил, зевая, Христофор. - Ребята, поехали домой, я уже спать хочу…
       - Я протестую! - не унимался Костя. – Он обнял сидящих рядом друзей и притянул к себе так, что головы их соприкоснулись. – Ребзики, ё-мое…  Как я вас люблю, чертей таких… Слушайте… - Он отстранился и по очереди пристально посмотрел на «Константинов». – Говорят, в Одессе есть такой кабак… «Гамбринус»… И там скрипач… Это что-то… - Костя сделал страдальческое лицо и подкатил глаза. - И вот он ходит, подлец, между столиками и так играет, так играет, всю душу вытягивает… Короче, все рыдают, как дети…
- Я того…  родственник, кто сейчас не поедет слушать скрипку, – икая, сказал Филимон.  – Боже, как я давно не слушал скрипку…
- Вы что, больные, - встревожился Христофор. - На работу завтра...
- Завтра суббота, - сказал Костя.
- Скрипочку послушать… Как перед смертью…- причитал Филимон.
- Фули тут ехать, - рассуждал Костя, подливая себе пива, - до переправы «полтораста», а там вдоль берега, и не стонать …   Для бешеной собаки -  сто верст не крюк…
- А ну вас, - махнул рукой Христофор, – дурболаи вы и есть… Наливай!     Очнулся Христофор уже на пароме…  Когда глубоко за полночь «Железный Константин» помчался куда-то сквозь тревожную тьму, Христофор сразу же заснул. Ему и в голову не могло прийти, что эти пьяные идиоты на самом деле поедут в Одессу...  Он был уверен, что его везут домой и через пару часов выгрузят у родного порога. Света все равно уже давно спит, а завтра он ей чего-нибудь расскажет… Но действительность оказалась намного суровей. Посреди ночи Христофор проснулся в «Жужике», который стоял на палубе парома, плывущего через Керченский пролив. Кругом поднимались и опадали освещаемые прожекторами темные морские волны, а навстречу плыл большой корабль, весь в огнях и жутком реве сирены… Короче, сбрендить – не фиг делать. Христофор судорожно вцепился в дверную ручку и заорал дурным голосом: «Костя!  Где я-я-я»?  Это был вопль ужаса и безысходности, который поглотила равнодушная стихия...

       До Одессы они так и не добрались.  Кончился «завод».  К утру доехали до Ялты, побродили по набережной, пугая своим видом редких отдыхающих, попили пива и решили двигать до дома. По пути остановились у «переговорки» и Христофор, не сразу попадая пальцем в диск, набрал код родного города и свой домашний номер. Света, выслушав сбивчивый рассказ мужа, сказала спокойным голосом:
      - Тебе лечиться надо, дорогой, вместе с твоим Костиком…
        В соседней кабинке маячил Костя. Он пытался говорить тихо, но связь была скверной, и ему приходилось почти кричать.
      - Да нет, Тома, нет…- доносилось из-за неплотно прикрытой двери. -  Нет…  Я – в Ялте… В Ялте!  Сама ты дура! 
      Домой Христофор приволокся поздно ночью следующего дня.  Дверь в спальню была закрыта. Это означало: «Спи на диване». Христофор выпил на кухне пару сырых яиц и бухнулся на свой диванчик. Последнее, что он успел подумать, теряя сознание, -  слава Богу, что они не добрались до Одессы… Через два дня ему надо было лететь в Москву, где собирались участники советско-американского марша мира...
    7.
   
               
         Голосуйте не сердцем, а руками!

   1998 год, осень. Приморск – городок на южном побережье Украины 


        Листовки, как банные листья

         
       До выборов оставалось меньше двух месяцев, и в округе, наконец, появилась «чернуха».  Каждый раз была одна и та же «песня». Кандидаты публично клялись на библии и наперегонки подписывали звенящие от праведного гнева петиции против грязных технологий.   Но однажды утром хмурый обыватель, выйдя из подъезда, читал на заборе сакраментальное: «Пупкин изнасиловал ребенка»… «Ну, пошло дело», говорили друг другу соседи, вытряхивая из почтовых ящиков «подметные листы». Вот она, работа «черных пиарщиков»…  Кто-то   плевался, а кто-то начинал морщить лобик: «А ведь дыма–то без огня не бывает»…  Христофор был знаком с  массой способов напакостить противнику. Единственным оправданием в таких случаях служил слабый довод, что «не мы первые»…  Самым безобидным было «телефонное внедрение».  Среди ночи в квартирах мирно спящих после трудового дня граждан раздавались звонки и вежливые голоса (вы уж извините, что так поздно, людей не хватает, не успеваем обзванивать), просили проголосовать за Пупкина. Для закрепления негативных ассоциаций полуночные звонки, по возможности, повторялись.  Обычно наутро после такой «агитации», не выспавшиеся граждане срывали вражеские плакаты и яростно топтали их ногами. Неплохим раздражителем служило наклеивание стикеров с портретом противника на лобовые стекла автомобилей. Смысл этой «каки» заключался в том, что бумажка прилеплялась таким образом, чтобы она мешала водителю, но отодрать ее не представлялось возможным. Только – соскрести с помощью ножа или другого острого предмета. Довольно действенным «спецмероприятием» считалось привлечение к агитации деклассированных элементов и представителей сексуальных меньшинств. Для этих целей собранных на городской свалке бомжей рассаживали по автобусам и развозили по излюбленным местам отдыха горожан. Там им всовывали в черные от грязи клешни плакаты «За Пупкина» и прочий агитационный реквизит и раздавали гонорар – упаковки с «фуфыриками» настойки боярышника. Главной проблемой было отследить, чтобы «агитаторы» тут же не попадали где-нибудь в кустах, а хотя бы пару часиков побродили бы как зомби, распространяя вокруг себя зловоние и пытаясь всучить разбегающимся гражданам календарики с портретом вражьего кандидата.   Что касательно меньшинств, чаще всего технологи ограничивались расклеенными по городу плакатами, декларирующими поддержку Пупкина геями, лесбиянками и «прочими пидарасами»: «Партия секс-меньшинств поддерживает кандидата Пупкина!»  «Геи нашего города – за своего кандидата»! Не лишним было и расклеивание листовок типа: «Пусти агитатора к себе». Обычно в них сообщалось, что: «В рамках международной программы борьбы с опасными заболеваниями мы приняли на работу агитаторами лиц больных СПИДом и ВИЧ-инфицированных. Заявляем: при использовании соответствующих мер предосторожности больные СПИДом не нанесут вреда здоровья Вам, Вашим близким и Вашим знакомым! Просто будьте осторожны!  Пустите агитаторов за Пупкина в свой дом»!
      Более гнусным, и уже вполне подсудным делом, было изготовление мерзких газетенок. Компьютерные технологии позволяли смастерить любую «залипуху», содержание которой регламентировалось лишь степенью разнузданности авторской фантазии в области сексуальных извращений. «К нам сегодня приходил зоонекропедофил» - кандидат Пупкин.  «Мертвых маленьких зверюшек он с собою приносил»… «Вонючка» печаталась где-нибудь в маленькой частной типографии под покровом ночи и по тройному тарифу, а использованные формы и весь «срыв», то есть бумага, использованная при наладке печатных машин, вывозились за город и уничтожались от греха подальше... Такой же глубокой ночью этой фигней заваливался весь околоток в расчете на то, что обыватели, как «мыши, которые плакали и кололись, но продолжали грызть кактус», все равно прочитают все от корки до корки… 
Иногда варианты спецмер подсказывала сама жизнь. Один большой северный город заполонили дорогущие   бигборды, на которых красовался кандидат с невероятно честными глазами. Внизу было броско начертано: «Пупкину – да»!   Какие-то нехорошие люди отпечатали на листах бумаги три большие буквы «ПИЗ». И ночью приклеили это перед словом «да» почти на всех плакатах, что в корне поменяло смысл и восприятие изображенного.  Конечно, проделывать подобные кундштюки было довольно противно и крайне опасно. Но каждый пиарщик однажды должен был сделать для себя выбор: принимать или нет предложенные ему правила игры.  Потому, как если хочешь быть только белым и пушистым, то твои денежки может заработать кто-нибудь другой, более борзый и беспринципный.
  И вот настал день, когда черный-пречерный пиар выполз на улицы города Приморска – главной арены предвыборной борьбы двух основных кандидатов. В почтовых ящиках панельных многоэтажек появились невнятные по форме «информационные сообщения»: «Наркотики разрешать, но с умом»! В верхнем правом углу желтоватой бумаги мутно проступал искусно «причесанный» портрет кандидата от народно-патриотического движения «Наше Отечество».   С помощью компьютерной программы «лицо кампании» слегка изменилось, приобретя характерно-хамские черты «братка».  Коротко стриженая голова, маленькие, бесформенные уши, мощная шея. Глаза превратились в щелочки и спрятались в глазницы…
          Алексей Бережной: «конопля – наш союзник в борьбе с наркоманией»

- Наркомания - беда, грозящая каждой семье: ведь сегодня смертельную отраву можно достать на каждом углу. А молодежь любит попробовать «что-то новенькое» и оказывается в зависимости, из которой очень трудно вырваться. Эта проблема очень важна для всех нас.  Мы решили обсудить пути ее решения с человеком, который знает о наркомании не понаслышке. Это кандидат в депутаты Госдумы, основатель общественного движения «Молодежь против наркотиков» Алексей Бережной.

- Алексей Тимофеевич, как Вы оцениваете ту опасность, которую несут нам наркотики?

- Эта опасность серьезна и велика. Ведь за последние годы число наркоманов в нашем регионе выросло в десятки раз.  А это и рост преступности, и разрушенные семьи, и дети, больные от рождения, и несчастные родители. Прибавьте сюда еще и эпидемию СПИДа, которая сопровождает наркоманию.  Все это – страшная картина. 
Борьба с наркоманией – наша общая задача. Движение «Молодежь против наркотиков», которое мы создали, работает не только в Приморске, но и в других городах и поселках. Борьба, которую мы ведем, – непростая.  Мы уже убедились в том, что одними тупыми запретами эту напасть не одолеть. Ведь не зря говорят: «Запретный плод – сладок».   Сколько раз пытались запретить алкоголь – что из этого вышло?  В США в 20-х годах ввели «сухой закон». Американцы как пили, так и продолжают пить, зато Америка получила мафию, заработавшую миллиарды на контрабанде спиртного. Мы запрещаем наркотики - и имеем в результате наркомафию, которая также зарабатывает миллиарды.  Запрещать надо, но с умом.

- Действительно, история хоть чему-то должна нас научить. Но что же делать? Не разрешать же наркотики?

- Мы твердо уверены: всякий наркотик – гадость, все они вредны. Это истина простая, как дважды – два. Но ведь и вино, и пиво – наркотики, и табак – наркотик. Минздрав не устает «предупреждать».  А толку?  Каждый курильщик знает, как непросто бросить курить. Наркоману еще тяжелее. В пристрастии людей к наркотикам есть физиологическая основа: потребность снять стресс, напряжение, боль.  Это необходимо организму. И незачем организм напрасно мучить.  Отказывая ему во вредных антидепрессантах, мы ничего не даем взамен, и организм сам себя разрушает.  Терапия должна быть грамотной.  Каждый из нас принимает наркотики, только мы этого не замечаем.   И не становимся от этого наркоманами.  Обычное обезболивающее на приеме у зубного врача, таблетки антидепрессанта, снотворного, что в этом ужасного?

- Вы говорите удивительные вещи. Оказывается, я часто наркотики принимаю? Так в чем же разница между мной и наркоманом? Что запрещено, а что – нет? Кто преступник, а кто - нет?

- Безусловному запрету подлежит распространение «тяжелых» наркотиков, в первую очередь, героина. Именно они наносят непоправимый ущерб физическому и духовному здоровью. И наказание для тех, кто распространяет эту отраву, должно быть тяжелейшим. Но среди наркотиков есть и такие, которые хоть и вредны, но вред от них – минимальный. Разумеется, при правильном и грамотном их употреблении. В первую очередь, это определенным образом обработанная конопля или выражаясь по-научному, канабис -  экологически чистый, сравнительно безопасный продукт. Во многих странах мира это традиционное средство, которое употребляют тысячелетиями для отдыха, расслабления или лечения – и нации не вымерли, не выродились. Вырождаться начинают тогда, когда мягкие, природные продукты начинают вытесняться тяжелой «химией».  Есть другие культуры, например, американские индейцы употребляют для расслабления и лечения препараты из некоторых грибов и кактусов. Но это не для нас.  А конопля, сами знаете, – широко распространенное в наших краях растение. 

- Конопля – это, если не ошибаюсь, широко известная марихуана, или анаша?

- Да, она самая.  И это – наркотик, то есть продукт, который нельзя продавать каждому, кто попросит. Эту «травку» ни в коем случае нельзя рекламировать, пропагандировать и предлагать людям, которые ничего подобного не пробовали. Так же, как нельзя предлагать спиртное детям. Но представьте себе наркомана, привыкшего к тяжелым, синтетическим средствам. У него нет очередной «дозы», начинается жесточайшая «ломка», - он готов на все, на любые преступления, ради того, чтобы эту дозу достать.  У него настоящие, нешуточные мучения – что делать?  Медицинская доза конопли может выручить и преступление не будет совершено.  И человек может начать отвыкать от героина.

- Насколько я знаю, коноплю курят, а не вкалывают внутривенно?

- Да, и это еще один довод в ее пользу.  Ведь СПИД в основном распространяется через шприцы, а курильщик инфекцию не получает. Тем самым, мы и СПИДу ставим заслон.  Я убежден: необходимо легализовать употребление конопли, но только под контролем врачей. Точно выверенные, терапевтические дозы конопли, выдаваемые при острой необходимости по рецептам, наименьшее зло, возможность для многих наркоманов сравнительно безболезненно вернуться к нормальной жизни. Да и опыт многих европейских стран, в первую очередь Голландии, где конопля легализована, говорит в пользу такого решения.    Но для того, чтобы такое решение было принято, нужна серьезная просветительская и законодательная работа.
Я готов проводить эту работу в новом составе Государственной Думы России, если граждане окажут мне такое доверие.

Мир уже понял: конопля – наименьшее зло.   
Голосуйте не сердцем, а руками!
               
                с Бережным беседовала С. А. Воробьева
            



            
           Педофил Бережной - осужден!

«В Сарапульском народном суде закончилось слушание дела по факту растления своих учеников учителем трудового воспитания Сарапульской средней школы №7 С. Н. Бережным.  Это дело вызвало широкий общественный резонанс своей беспрецедентностью и цинизмом высказывания обвиняемого в педофилии Бережнова. В зале суда он заявил, что на самом деле очень любит детей»…
              (Из листовки, наклеенной в лифте).

       - Ну что плохого в том, что ваш однофамилец на самом деле любит детей, - смеялся Виленыч, пряча листовку в стол, – этим он отличается от педагогов.
           Бережной злился и обещал поубивать всех продажных писак. Свои «писаки» сидели в бункере и  честно отрабатывали свой горький, продажный хлеб.  Вот за монтажным компьютером замер, слегка пованивая псиной, Леха Кампанеец, талантливый телевизионщик и безбашенный креативщик, отличавшийся полным пренебрежением к материальной составляющей жизни. Из-за своей кудрявой светло-русой бороды, голубых глаз и давно нестриженной, такой же кудлатой головушки он был похож на молодого лесовичка. Обычно Леха ходил в растянутом, как чехол для дирижабля, свитере, а когда становилось тепло, сразу надевал такую же бесформенную майку. Как-то на день рождения Леху отвели в магазин, где купили ему приличный костюм-тройку и красивую рубашку с галстуком в тон.  Лехе костюм очень понравился, и иногда, особенно по утрам, было видно, что он спал, не раздеваясь. Добрые коллеги пообещали с наступлением холодов купить ему на костюм барашковый воротник. А ворот рубашки заламинировать.
          Вот усаживается на высоко отрегулированное кресло маленькая умница и жуткая аккуратистка Машенька Сизова, способная в три секунды изваять в электронном виде любой печатный продукт. Все знают, что у нее отношения с журналистом Вовой Исаковым, который, в отличие от Лехи, всегда приходил чистенький и наглаженный, как курсант перед смотром. Вова был человеком, обремененным многочисленным семейством. Поэтому их отношения с Машей расцветали во время командировок.  Было забавно наблюдать, как хозяйственный Вова, приглашая Машу в гости, подробно рассказывал девушке, какой необыкновенный борщ он сегодня сварил, готовясь к свиданию.  А когда вечером все расходились, Вова как бы невзначай говорил Маше, призывно двигая бровями: «Маша, так я беру сметану»? Христофор и сам вступал в неформальные отношения с коллегами противоположного пола, желающими разделить с ним тяготы и лишения походной жизни. Чаще всего это происходило с коллегой по имени Марина. Она была девушкой одинокой и у нее был «большой журналистский стаж» четвертого размера.  Марина трепетно следила за своим здоровьем и обожала лечиться у знакомого доктора, который заканчивал консультацию традиционным советом: «И еще, дорогая Мариночка, вам обязательно нужен хороший друг»…
У Христофора сегодня было отличное настроение.  «Ни с чего», - как говорил его тесть. Утром принесли очередную листовку из серии «Даешь турбину Голованько»!   Кандидат Голованько, плутовато улыбающийся со своих плакатов молодой человек с вытянутой лисьей мордочкой, был одним из претендентов второго эшелона. Он командовал мусоросжигательным заводиком, вяло коптящим небо на окраине Приморска.  Какие-то «шибко умные» технологи надоумили его сделать главной идеей своей предвыборной программы турбину имени самого себя. Суть идеи была следующей: вы меня выбираете, а я вам за это сооружаю некую турбину, работающую на тепле от сжигаемого мусора и дающую дармовое электричество, которое «весело побежит в ваши дома и осветит темные улицы». И станет так хорошо, что даже «подешевеют товары первой необходимости»…
  «И будет вам, дуракам, счастье» - говорил про себя Христофор, разглядывая листовку.  – «А почему дуракам, я вам сейчас популярно объясню».  И он принялся настукивать  заметку для  истинно «Народной газеты» под названием «Турболохотрон».  С присущим ему воображением автор быстро нарисовал довольно жуткую картину: Приморск, окутанный клубами ядовитого диоксидного дыма, медленно погибает…  С неба апокалиптическим черным снегом падают сажа и другие продукты горения. По городу бредут закопченные тени. Кто они - отдыхающие или местные жители – непонятно, потому что все – в противогазах.…  И люди, и домашние животные.  А в жерло огромной и жарко смердящей печи безумный Голованько продолжает безостановочно кидать городской мусор - полиэтиленовые пакеты и пластиковые бутылки…
- Ну вот,  - удовлетворенно сказал Христофор, поставив последнюю точку. – Теперь у избирателей откроются глаза…
Хотелось сделать что-нибудь еще. Он порылся в клипартах своего компьютера и нашел фотографию дебила с открытым ртом и вытаращенными глазами, которые, как у хамелеона, смотрели в совершенно разные стороны. Христофор совсем немного подумал и набрал под фотографией текст: «Только этот еб-нько скажет «за» Голованько»!
«Пусть будет», - решил Христофор  и сохранил файл.
Теперь можно было и покурить. Ему захотелось выйти на воздух. Он быстро взбежал наверх и прошел во внутренний дворик. Там возле урны дымил какой-то мужик.  Короткая стрижка, крепкая фигура… Христофор растянул губы в вежливой улыбке и стал поодаль. Некоторое время они курили молча. Потом мужик бросил на Христофора быстрый взгляд и спросил:
- Не узнаешь?
Христофор повернулся, удивленно вскинув брови.
-  Вячик! Прости, Вячеслав!  Вот это встреча! Ну, привет!
- Здорово, Колумб!  Тесен мир, как говорится…
- Да уж… А ты заматерел, раздался…  Это ж надо, судьба опять свела… Ты, как я понимаю, и есть обещанный начальник безопасности.
- Уже неделю.
-  А я тебя не видел ни разу…
Вячеслав ухмыльнулся.
- Так я ж боец невидимого фронта…
Мужчины пожали друг другу руки. Рукопожатие Вячика было быстрым, как будто бывший чекист боялся оставить на чужой ладони отпечатки своих пальцев.  Он коротко глянул в глаза Христофору и сказал:
- Надеюсь, на этот раз наше сотрудничество будет более плодотворным.
И ушел, бросив окурок точно в урну.
Христофору показалось, что последняя фраза была сказана со значением, смысл которого ему был пока непонятен.  Он вдруг вспомнил, что пару дней назад, идя в магазин за сигаретами, остановился у давно немытой девочки, сидящей прямо на тротуаре. На ее руке дергано крутил головкой зеленый попугайчик, который вытаскивал из круглого коробка билетики «со счастьем». Христофор остановился и протянул девочке денежку. Попугайчик ловко выдернул из коробка свернутую в трубочку бумажку. Христофор развернул ее и прочитал корявые буквы: «В одиннадцати днях вы получите известие. Оно разволнует вас».

Предупредив начальника штаба, что сегодня он уже не появится, Христофор сел за руль своего «красного коня» и поехал по федеральной трассе Е-98 в сторону не очень синего моря. Он любил дальние перегоны.  Дорога была по-зимнему пустынной.  Христофор включил кассету с диском Диззи Гиллеспи, под который «словомешалка» в голове крутилась лучше всего. Порт…  Средоточие коммерческих интересов Фомина. Недавно там поменялось руководство. Вместо прежнего директора морской администрации порта, просидевшего на этом месте чуть ли не двадцать лет, новые держатели контрольного пакета акций поставили своего человека. С такого поста добровольно не уходят. Это значит, что со старым директором либо договорились, пообещав ему что-нибудь вкусненькое, либо «ушли» его императивным путем. А это, в свою очередь, означает, что у него вполне мог остаться большой зуб на тех, кто вынудил его подать в отставку. Может быть, здесь каким-то боком замешан и Фомин... Хорошо бы поговорить с бывшим директором...  Христофор его не знал. Но он вдруг вспомнил об одной своей старой знакомой. Из тех, про кого его добрая жена Лера говорила, «еще не все умерли». Лиза Новосельцева.  Лиза – Лизавета, сладкая конфета...  Всю свою сознательную жизнь Лиза служила корреспондентом в Приморской городской газете.  Писала заметки про производственные успехи докеров и частенько хвасталась своей дружбой с портовым начальством. Познакомились они с Христофором, на самом деле, сто лет назад.  Тогда он работал в «Комсомольце Юга» и часто ездил в Приморск, где всегда можно было найти тему для репортажа. Бывал и в городской газете. Там он обратил внимание на редакционную звезду – Лизу из отдела экономики. Это была еще довольно яркая, и, как водится, незамужняя дамочка лет тридцати с хвостиком, которую он как-то зазвал вместе с коллегами на дружескую пьянку в свой гостиничный номер.   Они стали выпивать игристое вино, которое, пенясь, выползало из бокала, и Лиза кокетливо опускала туда мизинчик, чтобы оно так не шипело, противное… Христофора это здорово раздражало, но все же не помешало посреди ночи отправиться к девушке домой «догоняться» виноматериалом, «утаможенным» с местного винзавода. Они пили на кухне кислое вино, наливая его из большой канистры, и закусывали вяленой ставридой.  И тем более это не могло ему помешать проснуться утром с Лизой на продавленном диване, который стоял на балконе крохотной квартирки, потому что в единственной комнате спала ее маленькая дочь...

          К вечеру Христофор добрался до переправы. Оставив машину у здания таможни, он взял билет и, после короткого таможенного досмотра, поднялся на борт парома. «Ох, пошлют меня хохлы, куда подальше, с моими роликами, - невесело размышлял Христофор, глядя на мутные и тяжелые волны пролива. Как пить дать, – пошлют»…
На крымском берегу россиянина первыми встретили таксисты.  Пройдя сквозь строй хмурых извозчиков, Христофор выбрал лицо поприличнее и, позволив его хозяину усадить себя в облезлую «девятку», велел ехать к офису местной телекомпании. Христофор бывал в этом городке в советские времена. С тех пор городок мало изменился, разве что перестал быть таким нарядным. Ему не хватало праздничности, которую придавали белые форменки военных моряков, гулявших с девушками по набережной того, советского города. Водитель жаловался на отсутствие работы и вызвался ожидать редкого клиента у офиса, с готовностью согласившись на оплату «хочь рублями, хочь гривнами, не говоря уже о «зеленых»…   Директор телекомпании был на месте. Объясняя суть дела, приведшего его в сопредельное государство, Христофор все еще сильно сомневался в  успехе своей затеи. Но дружелюбно улыбающийся директор задал только один вопрос: «Стесняюсь спросить, коллега, в какой валюте будете расплачиваться?» Узнав, что в долларах, повеселел еще больше, и через пять минут Христофор вместе с начальником отдела рекламы составлял эфирный лист, где они помечали время проката роликов, которые Христофор привез с собой. Начиная с сегодняшнего вечера, жители двух прибрежных поселков, живущие на противоположной стороне пролива, а вместе с ними и население почти всей южной части незалежной Украйны, видимо, с некоторым удивлением будут смотреть сюжеты про охоту на уток с «народным генералом» и про то, какой Бережной славный парень, хороший семьянин и талантливый производственник…



               8.

                Хай, Американцы!

            Конец лета 1988 года, Москва

Вашингтон, ТАСС.    Более двухсот американских сторонников мира съехались со всех концов Америки, чтобы принять участие в советско-американском марше мира, который пройдет по Украине.  В Москву прибыли люди разных возрастов и профессий: бизнесмены и пенсионеры, рабочие   и студенты, служащие и врачи.
С 20 августа по 15 сентября участникам марша предстоит преодолеть более 3 тысяч километров.  Их ожидают многочисленные встречи с такими же сторонниками мира, диспуты, концерты, знакомство с простыми украинцами.  «Мы хотим показать, - сказал руководитель антивоенной американской организации «Международный Марш Мира» Майкл Бэйлиз, что простые люди – русские и американцы, став «народными дипломатами», помогут» политикам своих стран строить наши отношения в духе мира и сотрудничества».

    Христофор ехал на микроавтобусе из аэропорта «Шереметьево» в гостиницу «Орленок», где собирались участники советско-американского марша.  Он с интересом поглядывал в окно, испытывая душевный подъем, как всякий авантюрист перед дальней дорогой. Москва, как всегда, поражала своими масштабами и столичностью. Христофор был типичным провинциалом, и огромный мегаполис, чей мощный пульс бился за окном автомобиля, еще и еще раз убеждал его в этом, растворяя в пространстве своих проспектов.
           В холле гостиницы было полно народу. Христофор не без труда нашел большую комнату, где работал оргкомитет. Там его быстро щелкнули «поляроидом», внесли в какие-то списки и через пятнадцать минут вручили пластиковую карточку с цветной фотографией, которая называлась непривычным словом «бэдж».  Все это было ново, волнующе и обещало участие в необыкновенных событиях. Христофор бросил свои вещи в двухместном номере, куда его определили на постой, и спустился в холл.  Все куда-то спешили, галдели на двух языках и громко смеялись.  Американские борцы за мир носили шорты и  балахонистые майки по колено. Ржали они громче всех и вообще, чувствовали себя, как дома.   Христофору стало немного неуютно, и он решил немедленно с кем-нибудь познакомиться. Но для начала надо было перекусить. В оргкомитете ему сказали, что он может пообедать в ресторане на первом этаже.  В ресторане Христофор подошел к столику, за которым уже сидели парень с девушкой. То, что это америкосы, было видно «на раз».  На них были майки с символикой марша – две фигурки, держащиеся за руки, а узкие девушкины бедра вместо шорт обтягивала длинная цветастая юбка. На ногах - сандалики с какими-то бубенчиками. Девушка вообще была прикольной. На вид – около тридцати.   Антропометрически она выгодно отличалась от юных американок, похожих на бройлеров, обутых в кроссовки сорок второго размера. Ярко- рыжие волосы, разделенные посередине простым пробором и стянутые сзади резинкой.   Еще - очень белая кожа, небольшие, немного удивленные светло-серые глаза с желтыми ресницами, и веснушки, рассыпанные, как конфетти, вокруг короткого носа.  Вся такая яркая и солнечная. «Как праздничный банан» - как сказал бы Костя. Христофор попросил разрешения сесть за стол.
    - Христофор, - представился он.
    - Кристофер, - сказал в ответ американец и растерянно улыбнулся.
 Все рассмеялись.  Девушку звали Джуди.  Джуди Сквайер. Пока Христофор общался с подошедшей официанткой, американцы продолжили свой разговор. Говорили они быстро, съедая окончания и гнусавя.  Христофор их почти не понимал. Его английский был хорош для общения с другими иностранцами, например, норвежцами или немцами. Один китайский бизнесмен из Гонконга, с которым Христофор ужинал на приеме после окончания международной выставки в Пловдиве, гордо говорил: «Эй но ингриз вел», что означало: «Я знаю английский хорошо».  Христофор вежливо поинтересовался, почему это френд ест одну капусту и не желает отведать жареных карасиков, которые так аппетитно пахли, присыпанные зеленью на большом блюде… Ответ был неожиданным:
    - Я стараюсь не есть то, у чего есть глаза…
Причем, взгляд у него при этом был такой укоризненный, что Христофору захотелось пообещать американцу впредь выковыривать глазки у всех жареных карасиков, а также лещей и судаков, которых ему придется когда-нибудь употреблять в пищу.
    - Эх, парень, не знаешь, ты, видно, что такое общепит, - подумал Христофор и поинтересовался: - «Вегетарианец? Это хорошо. Махатма Ганди тоже вегетарианец. Очень хороший человек»…
     Джуди, напротив, с аппетитом трескала рыбку, изящно вытаскивая из нее косточки. Временами она с любопытством постреливала глазками на Христофора.  Очень так по-женски. Разговор по-прежнему велся в рамках вечера встречи активистов Общества советско-американской дружбы с представителями американской прогрессивной молодежи, организованного райкомом комсомола. Чем занимаетесь? Что ожидаете от марша мира? Как вам Москва - столица нашей Родины? Кристофер был студентом. Он с гордостью рассказал о том, что ему пришлось почти полгода отпахать мойщиком посуды в баре, чтобы заработать на поездку в Россию. Христофор с удивлением узнал, что американцам это удовольствие стоило две с половиной тысячи ихних денег. Джуди недавно вернулась в родной Дувр из Японии, где она преподавала английский язык в маленькой школе для детей американских чиновников. В Москве она уже второй день и на вопрос, что ее больше всего поразило, ответила: «Лица ваших людей в метро. Они почти никогда не улыбаются»…  Потом она сказала, что хочет купить несколько открыток с видами Москвы и отправить их друзьям в Америку. Неожиданно американочка спросила, не мог бы Христофор ей в этом помочь, если, конечно, не занят.
    - Конечно, не занят, - сказал Христофор, - с нашим удовольствием…
     Почтовое отделение было рядом, в двух кварталах от гостиницы. Пока Джуди выбирала какие-то открытки, две почтовые женщины, сидящие рядом за своими окошечками, начали громко ругаться.  Неожиданно одна из теток запустила другой прямо в голову увесистой бандеролью.  Та завизжала и, опрокинув стул, бросилась на обидчицу.  Их быстренько утихомирили и все вернулись на рабочие места, но на Джуди эта сцена произвела большое впечатление. Лицо ее напряглось, и она спросила испуганно:
            - Эти женщины, они – враги?
            - Нет Джуди, они не враги. - Христофор мягко обнял ее за плечи и повел к выходу. – Мало того, они могут быть лучшими подругами. Идем, я попытаюсь тебе все объяснить…
       Они нашли небольшой скверик с корявыми деревцами и круглой клумбой, вокруг которой стояли лавочки. На одной лавке сидели два несвежих мужика и, оглядываясь, разливали по стаканам портвейн. Мимо неторопливо катила детскую коляску молодая женщина.
          - Мужики, а материтесь, как бабы…- брезгливо обронила женщина.
    Джуди и Христофор присели на соседнюю лавочку, и американка повернулась к Христофору. Складочка между бровями придавала ей очень серьезный вид.
     - Видишь ли, Джуди, - начал он. – Дело в том, что у этих женщин масса проблем…
       Христофоров английский сильно упрощал способ передачи его мыслей, вдобавок, американская девушка оказалась весьма понятливой, и  когда через полчаса они забрели в универмаг, чтобы подыскать там сувенир для дяди Роджера, Джуди в ответ на безразличное хамство продавщицы ловила взгляд Христофора и, виновато улыбаясь, говорила:
      - Зарплата маленькая, да? Муж опять пьяный пришел… Да, Кристофер?
Христофор, смеясь, кивал головой. Да, все правильно...
      - И никто не улыбнется?
      - Нет…
Джуди подошла к прилавку и, выстояв небольшую очередь, стала ласково улыбаться хмурой продавщице. Та мрачнела еще больше.
       - Девушка, я не поняла, вы что, в цирке?
        - Смайл, плиз…
Продавщица выразительно покрутила пальцем у виска.
      - Так, следующая, подходите…
Христофор решил прекратить эксперимент.
     - Джуди, хватит, а то в милицию заберут…
Джуди удивленно вскинула светлые бровки.
    - В милицию? Это было бы здорово… Но за что?
    - За то, что ты мешаешь работать.
    - Не понимаю…
    -  Я ведь тебе объяснял…
     - Ах да, да, понимаю…
Они подошли к отделу, где продавались меховые шапки.
     - У вас в Дувре есть зима?
     - Есть.
     - Давай купим ушанку,- предложил Христофор. - А что, классный сувенир.
     - Нет, нет, - Джуди отрицательно замахала руками. - У меня нет рублей. Надо поменять доллары. Ты можешь поменять?
Христофор насторожился, но потом сделал широкий жест.
     - Я хочу сделать тебе подарок. На память о нашем знакомстве.
Джуди продолжала упираться, но Христофор настаивал. Он видел, как ей хотелось заполучить кроличью ушанку за тридцать шесть рублей шестьдесят семь копеек. Через минуту Джуди уже вертелась у зеркала в нахлобученном до самого носа светло-сером малахае.
     - Ну как?
Христофор улыбнулся и сказал по-русски.
   -  Як баба Настя казала, упольне…
   -  Извини, «упольнье»? Что это значит?
   - Это значит, вполне, то есть - хорошо.  Как говорят французы, комильфо.
   - О, ты говоришь по-французски?
   - Бывает, если немного выпью…
    - Я тоже изучала французский в колледже. И даже была в Париже.  А ты был в Париже?
    - Ты знаешь, я все время на работе…
     - Понимаю, это шутка, - серьезно сказала Джуди. - Я тебе тоже хочу сказать «спасибо». – Джуди отлепилась, наконец, от зеркала и звучно чмокнула его в щеку. - Только надо вернуться в гостиницу.
   «Ничего себе, - мелькнуло у Христофора, – неплохо начинается знакомство»…
Когда они шли назад, Джуди ни за что не желала снимать ушанку, не обращая внимания на прохожих, которые улыбались и оборачивались на девушку в майке, сандаликах на босу ногу и пушистой, до первого мокрого снега, кроличьей ушанке.
     - Шапку сними, уговаривал ее Христофор, - все думают, что ты из пустыни Гоби.
Джуди в ответ только посмеивалась.
    - Ничего, пусть они улыбаются. Ваши люди так мало улыбаются…

      В гостинице Джуди пригласила Христофора в свой номер и, порывшись в большой спортивной сумке, вручила ему блок «Мальборо».
     - Мне говорили, что в России почему-то не продают американских сигарет, – сказала она и добавила, что хочет пригласить Христофора в валютный бар. Немножко выпить за знакомство. - Ты – первый, с кем я познакомилась в России.  И мне с тобой интересно…
       Христофор, улыбаясь, сказал, что ему тоже очень интересно, и они распрощались до вечера.
      - Ты только в бар шапку не надевай, - сказал он в дверях, – и Крису не показывай, а то он перестанет с тобой здороваться. Или скажи, что она сделана из игрушечных кроликов, у которых вместо глаз стеклянные бусинки…

          Побродив по холлу, Христофор вышел на небольшую площадь пред отелем. Какой-то дядя лет шестидесяти весь в значках и жетонах катался, как заведенный, на роликах.  За спиной у роллера болтался рюкзачок в виде летучей мыши. Американские парни, завязав майки вокруг пояса и развернув назад козырьки своих бейсболок, затеяли прямо на газоне посреди площади странную игру. Они подбрасывали и перекидывали друг другу ударами ног круглую кожаную штуковину с грузиком внутри.  Некоторые улеглись на траву погреться под уже неярким осенним солнышком. Девушка с ленточкой вокруг головы сидела на клумбе, скрестив ноги по-турецки, и пела, подыгрывая себе на двенадцатиструнной гитаре, «кося» под Джоан Баэз. Среди этой пестрой публики легко вычислялись соотечественники Христофора – «молодые художники, студенты и активисты молодежных организаций» - по настороженным лицам и бледно-синим польским джинсам, купленным на толкучке.  Христофор тоже присел на травке рядом с плотным хлопцем, который, сопя, резал на газете аппетитно-розовое сало.
       - А чего насухую? – поинтересовался Христофор.
        - Да неудобно, как-то, - смутился парень. - А в номере одному скучно…
Хлопца звали Антон. Он приехал из Ставрополя, где трудился мастером на большом заводе.
       - Вызвали, понимаешь, в райком комсомола и спросили: поедешь с американцами за мир, это самое, маршировать?  Поеду, говорю. А умею я по-английски «шпрехать» - не спросили… Сижу теперь, как дурак.
        - Это ничего, - успокоил его Христофор. – Предлагаю выпить за знакомство. Сразу поумнеем.  Они, знаешь, тоже по-русски, - он издал губами неопределенный звук, – того…  Так что вы на равных. Ты, главное, все время улыбайся и говори: «Хай»!
       - Хай? – удивился Антон, - а ты ничего не перепутал? А то, как в кино про немцев…
        - Не перепутал,- засмеялся Христофор. – Вот смотри, - и он помахал рукой проезжавшему мимо дяде с мышкой за плечами. – Хай!
     - Хай, гайз! – заулыбался в ответ дядя и, сделав пируэт, тормознул возле них. – Ду ю вонт то райд?
       - Но, сэнкс, - ответил Христофор и еще раз сделал ручкой.
Дядя тоже помахал рукой и, бодро перебирая худыми и жилистыми, как у богомола, ногами, укатил прочь.
     - Понял? – спросил Христофор.
      - Да, понял, - кисло отозвался Антон. – А что он сказал?
       - Предложил покататься на роликах.
      - Ну да, щас все бросим и поедем на роликах… За мир. Фигня такая…
       -  Ничего, Антоша, все будет о’кей, - Христофор ободряюще хлопнул своего нового знакомого по плечу. - Пошли в магазин. Такая закусь пропадает…

     Вечером был первый большой сбор. Толпа человек в триста набилась в конференц-зал отеля.  Молодежь сидела на полу и на подоконниках. Кто-то уже - в обнимку. Люди постарше расположились на стульях. Христофор устроился на жестком пластиковом стуле рядом с Джуди.  Двое главных -  один с американской стороны, другой - с советской, -  объявили, что утром все отправятся на автобусах на Украину и что первая остановка планируется где-то в пригороде Мариуполя,  где будет разбит  палаточный лагерь.  Русский и американец повязали друг другу на шею ярко-голубые платки и сказали, что сегодня после ужина состоится вечер знакомств под аккомпанемент фолк-группы «Кукуруза».  Посыпались вопросы, сразу стало шумно, и Джуди придвинулась к Христофору так близко, что он почувствовал запах ее волос.
      - Мы идем в бар, ты помнишь? Ты не передумал?
Христофор отрицательно покачал головой. Хотя, если честно, он ощущал некоторое беспокойство.  С американкой в валютный бар…  А с другой стороны, зачем они сюда приехали? Народная дипломатия, послы мира.  Крепить и все такое… И вообще, прикольно… -  От какого-то неясного, но приятного предчувствия по спине пробежали легкие мурашки.
     - Камон, Кристофер, - она легонько потянула его за руку. – Пойдем, а то завтра рано вставать…
В небольшом полутемном баре почти никого не было. Они сели за столик, к которому сразу же подошла девушка с вежливой улыбкой на отстраненном лице.
     - Что ты будешь пить? - спросила Джуди.
     - Виски, конечно, -  сказал Христофор. - Виски, с этой, содовой.
     - Понимаю,-  сказала Джуди. - А я буду вермут. Мартини. Мартини бьянко.
Официантка, понимавшая по-английски, приняла заказ и ушла.
      - Вообще-то я никогда не пил виски, - признался Христофор.
    - В самом деле? – удивилась Джуди. Христофор еще раньше обратил внимание на то, что американцы любят переспрашивать: «Реалли? – На самом деле?» И еще по любому поводу вежливо - вопросительное - «Оу?»
       - В самом деле, - признался Христофор. – Представляешь, дожил почти до тридцати трех лет и ни разу не пил виски. Мы сейчас выпьем и по русскому обычаю станем друзьями на всю оставшуюся жизнь…
      - Оу, - воскликнула Джуди, - я согласна!
Девушка принесла виски в тяжелом и низком стакане, лед, содовую в маленькой бутылочке, бокал с вином, немного оливок и орешки.
     - Сделай мне, как пьют в американских фильмах, - попросил Христофор.
Джуди щипчиками положила ему в стакан лед и дополнила почти до краев содовой.
      - За нашу встречу, - поднял свой стакан Христофор. -  Друга ты никогда не забудешь, если с ним повстречался в Москве…
      - Мы говорим «чиэрз» - сказала Джуди и улыбнулась. Улыбнулась очень хорошо, не одними красивыми зубами, но и своими небольшими серыми глазками.
    Они выпили.
   - Ну, теперь и умирать можно…
  - Зачем? – не поняла Джуди.
  - Шутка, – пояснил Христофор.
   - Понятно,- сказала американка. – Вкусно?
   - Вкусно.
   - Как русская водка?
    - Нет, - сказал Христофор. – Совсем не так.
   - Хуже?
   - Да нет, просто по-другому. – Он закурил сигарету и с удовольствием выпустил струю синего в электрической подсветке дыма. - Чувствую себя агентом иностранной разведки…
    - А ты, кстати, не агент КГБ? – Джуди заговорщически приблизила к нему свое белое, даже в полумраке, лицо.
    - Тебя не проведешь, - Христофор сурово нахмурился и придвинулся еще ближе. – На самом деле мы все тут – немножко агенты. Но об этом, – он приложил палец к губам, - никому…
Джуди нарочито вздохнула.
       - Я так и знала. Но ты ничего, симпатичный… Мне кажется, ты не совсем… русский, да?
- Мой папа был армянин.  Но он женился на русской девушке, потому что влюбился…
     - Армянин? Я знаю, в Америке живет много армян. Я читала Уильяма Сарояна. А ты тоже женился на русской девушке?
     - Да. А ты замужем?
По ее лицу пробежала легкая гримаска неудовольствия.
      - Нет. Уже нет. Это неинтересно. Расскажи лучше про свою работу.
      - Оу,- сказал Христофор, - с удовольствием…
Они проболтали больше двух часов. Выпили еще по одному «дринку». И еще по одному. Христофору хотелось рассказать ей обо всем: о своих друзьях, о газете, о том, как ему интересна Америка, о музыке, которую он так любит. Но его английский… Бедный и такой корявый от неупотребления…  Неожиданно нашелся выход: подыскивая нужное английское слово, он вдруг заменил его французским. Джуди его поняла и постепенно они перешли на какой-то странный эсперанто, состоящий из смеси французских и английских слов.  Это их забавляло и объединяло, как заговорщиков.  Джуди рассказала, что она учительница и преподает «родную речь» в частной школе. Ей примерно столько же лет, сколько Христофору, «только немного меньше», была замужем, но детей у нее, к сожалению, пока нет…  Очень любит французскую поэзию и сидение с книжкой на берегу озера или тихой речки.   Когда Христофор, напрягшись, неожиданно для себя вызвал из глубин подкорки пару строк из «Sous le pont Mirabeau» Аполлинера, Джуди в полном восторге захлопала в ладоши и последнее четверостишье они прочли вместе…
       Расстались новые друзья далеко за полночь. Джуди сказала, что надо идти спать, потому что предстоит дальнее путешествие и нужно немного отдохнуть. Когда они остановились у двери ее номера, она не предложила ничего такого, типа «Может, зайдешь, выпьешь чаю?» Просто сказала: «Пока». На прощанье Христофор поцеловал ее в щеку, но как-то ближе к губам, успев почувствовать их влажную мягкость…
     В своем номере Христофор обнаружил спящего на другой кровати человека.  Стараясь не шуметь, он принял душ, почистил зубы и улегся спать, очень довольный собой и всем, что произошло сегодня вечером. Некоторое время лежал, улыбаясь и вспоминая какие-то детали, а потом уснул, успев подумать о том, откуда в номере у американки может быть чай.  Наверное, только наши командировочные повсюду возят с собой кипятильники…

     9.


      







                «Золотая» папка

                Осень1998 года,
           большой южный город -  Приморск


              А теперь – «За Родину!»

 В ход пошло все.  Святая вера, помощь обездоленным детям,
забота о матерях, а теперь вот и лозунг времен Отечественной Войны с которым умирали наши отцы и деды – «За Родину!» Спекуляция на священных понятиях - путь к PR барышам.  Где она – эта Родина у политических спекулянтов?
                (Выдержка из заметки в «Народной газете»).


                Собака лает, караван идет…

         Как мы и предупреждали, пришел тот день, когда оппоненты Фомина, почувствовав, что проигрывают по всем статьям и что рейтинг их кандидатов, что называется, «ниже плинтуса», открыли шлюзы. В Приморск, как и в другие города и поселки нашего избирательного округа, хлынули потоки лжи.  Но одного вранья мало.  Для победы над сильным слабые всегда вынуждены объединяться. Вот не любят друг друга, ненавидят просто, но ради такого дела – друзья! Друзья? Против кого дружить будем?
          
          (Выдержка из статьи в агитационном приложении к газете «Труженик Приморска») - «За Родину»!
            
    В Приморск Христофор решил выдвигаться, не откладывая, прямо на следующий день после возвращения из Хохляндии. Утром он заскочил в штаб, чтобы посмотреть свежие распечатки боевых листков.  Идея Виленыча работала. Народу нравилось смотреть на себя в газете и читать свои высказывания про то, что «детям из-за машин играть во дворе негде, а утром в троллейбус не залезешь»…
       Христофор поправил газетные полосы, сделал несколько звонков и собрался уже ехать, но тут зазвонил внутренний телефон.  Это был Вячик.   Вот уж с кем бы хотелось встретиться меньше всего…  Вячеслав предложил Христофору зайти в его кабинет.  Делать было нечего. Когда за Христофором закрылась входная дверь, Вячеслав включил телевизор и приглашающим жестом указал на стул.
             - Кофе?
    Христофор кивнул. Пока Вячик возился с чайником, Христофор вспомнил про немолодого молчаливого человека с военной выправкой, который   работал на телевидении.  Человек был каким-то замом, но все знали, что на самом деле, он - чекист.  И когда он разговаривал с кем-нибудь в своем кабинете, даже о рыбалке, то обязательно делал погромче радиоприемник на столе…          
            - Мы обнаружили прослушку в штабе, - сказал Вячик, разливая кофе, – «клопы» есть во многих кабинетах. В вашем бункере тоже.  Кроме этого, прослушиваются и телефоны.
       Христофор присвистнул.
            - Вот это новость. А кто ж их установил?
           - Да кто угодно. Уборщица, электрик… Это как жвачку под столом прилепить.
           - Вы их поснимали?
      Вячик отрицательно покачал головой.
          -То есть? – не понял Христофор.
          - А чего тут непонятного? Фильмы про шпионов видел? Это называется –   радиоигра.
Христофор сказал тоном заговорщика.
      - Понимаю. Будем теперь гавкать и мяукать, как Незнайка в бормотограф…
           Вячеслав поставил пустую чашку и холодно посмотрел на Христофора, противно цекая слюной, которую он втягивал вместе с воздухом через щель между передними зубами.
         - На самом деле, все не так смешно. Придется «фильтровать базар» и проводить двойные планерки. Одну для записи, другую – для себя.  Естественно, в разных кабинетах. Прослушка – это палка о двух концах. Можно будет в нужный момент попробовать запустить дэзу. Но кое-какой информацией придется пожертвовать, иначе нас быстро раскусят. И самое главное - не болтать. Вот-вот, как на известном плакате.  Кстати, самая большая проблема – это твои люди.  Трепятся больше всех.  Короче, мы должны, не раскрывая карт, прекратить всякую утечку информации. Андестенд? Вот и хорошо. Вернешься, поговорим более предметно…

         Поездка в Приморск оказалась на редкость удачной. По просьбе Христофора Лиза позвонила Людвигу Сергеевичу, бывшему директору Морской администрации порта и тот запросто пригласил их к себе домой. Экс-директор оказался нестарым еще мужчиной с лицом и повадками портового грузчика. Судя по тому, как сердечно и продолжительно они обнимались с Лизаветой, можно было сделать заключение об их теплой дружбе или даже более нежных отношениях.  Хозяин усадил гостей на холодный кожаный диван у себя в кабинете и открыл бутылку «Хеннесси». Христофор не стал «строить глазки» и сразу же рассказал о цели своего визита. С этим старым морским чертом играть в какие-либо игры было бесполезно. Он приготовился ко всему: немедленно быть изгнанным из дома, длительному торгу… Но Людвиг Сергеевич, выслушав Христофора, достал из ящика письменного стола тоненькую красную папочку и с размаху шмякнул ей о зеленое сукно.
- Вот тут, ребята, все, что вам нужно. Я человек старорежимный, с компьютером не очень… Возьму бумажку и - на ксероксе «отсвечу»… И – в папочку, папочку… Теперь, как я понимаю, эти бумаженции станут тем самым «черным пиаром».  Ну-ну… Пользуйтесь, рвите друг другу загривки. Отдаю по доброте душевной. И заметьте, совершенно бесплатно. До пенсии, суки, полгода не дали досидеть… - загорелое лицо Людвига Сергеевича начало наливаться темной краской. - Нет, я все понимаю, новые хозяева, им нужен свой человек, но ведь договорились – полгода я еще посижу. А потом вдруг говорят: катись отсюда к чертовой матери.  В двадцать четыре часа… Кому? Мне, который всю жизнь здесь проишачил! Вы думаете, я не чувствовал, что меня скоро попросят? Очень даже чувствовал. Потому и готовился к разговору.  А это – он постучал по пластику блестящим ногтем, - собирал, чтоб было, чем их, ****ей, осадить… А потом подумал-подумал, на хрена мне все это надо? И сколько той жизни… Нет, не буду я в войнушку играть…  Не хочу. Берите, мочите своего Фомина. Та еще сволочь…   Ведь у меня в порту начинал: «Дядя Людвиг, дядя Людвиг»… А на собрании акционеров    первый   завел, сучок эдакий:   «Пора вводить в  руководство  топ-менеджеров новой формации»…  Как будто я не знаю, под чью дудку все пляшут… Ну, вобщем так… Не знаю…  Может, я и пожалею об этом когда-нибудь… - Людвиг Сергеевич глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную воду. -  Короче, забирайте, пока не передумал…
         - А вы не боитесь, что он поймёт, откуда информация? – поинтересовался Христофор, осторожно подвигая к себе папочку.
   - Если вы не будете всем рассказывать, то поймёт не сразу. А я через неделю отбываю за кордон. К сыну, на Кипр. На пээмжэ. Буду внуков нянчить… А то старший по-русски ни бельмеса. Так я хоть младшенького воспитаю… В духе строителей коммунизма. – Людвиг Сергеевич взял в руки бутылку. – Ну хватит о делах! Лизок, дорогуша, бери конфеты…
         
           Папка, на самом деле, оказалась «золотой». За такие папочки либо дают большие деньги, либо сразу отшибают башку. В ней была собрана совершенно убойная «компра» в виде деловых бумаг и копий с документов.  По большей части, платежных и учредительных. То, о чем говорили «люди», получало теперь документальное подтверждение. Стивидорские компании, работавшие в порту, практически все были зарегистрированы в оффшорах, куда их хозяева переводили свои деньги и где платили основные налоги. На многих «платежках» стояла подпись Фомина, хотя он публично открещивался от своей причастности к подобным фирмам. Здесь был годовой отчет о «черном» обороте металлолома, который  монбланами высился на задворках порта. Многие знали, сколько стоит тонна железного хлама за наличные, но только единицы были в курсе, какая пропасть неучтенных баксов снималась с каждого парохода, груженого остатками индустриализации великой страны, ежедневно отплывавшего в сторону Кипра или Турции. Причем грузились эти пароходики на причалах, арендованных одной из фирм все того же Фомина. Здесь же был и «бизнес-план» теневой деятельности порта и целой сети мелких фирмочек, аффилированных с головной компанией Фомина. В этом крайне любопытном документе указывались «твердые» ставки за определенные объемы «левого» груза, которые взимали портовые таможенники. Кое о чем смертельно обиженный Людвиг Сергеевич, как говорят военные, доложил голосом. Например, о том, что бункеровка водой одного иностранного судна в среднем стоит четыре тысячи баксов и что вода эта – ворованная. Просто выкачанная в наглую из водопроводной врезки.  И все, кому положено было об этом знать, знали. Потому что им платили. Потому что только хорошо смазанный механизм работает безотказно…
 - Да-а… - задумчиво протянул Виленыч, бегло ознакомившись с содержанием папки.-  Вы знаете, как это называется? – он взял папку и помахал ею в воздухе, по очереди встречаясь взглядом с каждым членом «малого совета»,  созванного на экстренное заседание. - Это называется пи…ц котенку.  Если эта бомба сработает, мало не покажется.  Аж страшновато стало…  - Он поежился. – Ну-с, коллеги, какие будут предложения?
    - Для начала я хотел бы знать уровень доступа к этим документам, - поинтересовался начальник службы безопасности.
    - Только члены малого совета. То есть те, кто сидит в этом кабинете, – жестко сказал Виленыч. – В случае необходимости вы получите копии в электронном виде. Хранить информацию только на закодированной дискете. Носить ее с собой. Нигде не оставлять. В компьютер ничего не скачивать. После работы все уничтожать. Повторяю, не удалять «в корзину», а уничтожать без следа. Оригинал будет храниться в моем личном сейфе.
    - Насколько увеличились наши шансы? – спросил Бережков.
    - Намного, -  ответил Виленыч. – Мы не знаем, какую фигу скручивают нам в кармане оппоненты, но в любом случае, у нас теперь есть чем поторговаться.
     - А эта… Лиза… Не сольет информацию? – снова подал голос Вячеслав.
    - Не должна, -  покусав губу, сказал Христофор. - Во-первых, она терпеть не может Фомина. Что-то личное. Во-вторых, я дал ей аж целых пятьсот долларов в знак благодарности и пообещал еще столько же после окончания кампании. И потом, она не дура, и понимает, что таким образом сильно подставит своего очень старого, доброго знакомого. - Последние слова он сказал многозначительным тоном. – Вернее, не очень старого, но очень доброго…

      За «подвиг разведчика» Христофору дали двое суток отпуска. Весь первый день он просто пролежал как бревно на диване, тупо таращась в телевизор и тихо радуясь своему маленькому счастью.  Жены Леры не было.  Она работала директором и единственным сотрудником ООО «Релакс», где  с помощью   восточных «практик» снимала  стрессы и  психологические нагрузки со страждущих. Домой она, как и муж, приходила поздно. Отдохнуть и расслабиться. Иногда по вечерам Лера ездила в спортивный зал, где какой-то гуру занимался с группой дамочек восточной гимнастикой, иногда -  к подружке. Почирикать за чашкой кофе о своем, о женском...  Однажды Христофор вдруг обнаружил, что ему совсем не обидно, оттого, что его не встречают и не ждут с работы, как это бывало раньше. Просто все равно. Он предпочитал не заморачиваться на тему своих нынешних взаимоотношений с женой. Ему нравилось показываться с ней на людях. Ловить косые взгляды мужиков и змеиные улыбки их расплывшихся жен. Нравилось заниматься с ней сексом, к которому она была всегда готова, стоило только провести пальцем по ее нежной и пахучей коже…  Вечерами, сидя у телевизора, он звал Тэдика и тот прыгал к нему на диван и ложился, вытянувшись, рядом, подставив свой горячий бело-коричневый бочок. Христофор гладил его по жесткой шерсти и чувствовал, как через Тэдика, как через громоотвод, уходит куда-то все отрицательное электричество, которое он накопил за день. Лера отрицательное электричество не впитывала. Ей нужны были положительные эмоции в виде общения с интересными людьми, которые иногда окружали ее мужа, и занятия «практиками», помогающими совершенствовать ее дух и молодое тело.  Готовила Лера в выходные на всю неделю и кастрюли с вкусной едой стояли в холодильнике. Тэдик каким-то образом всегда чуял, когда хозяин собирается открывать это вместилище чудесных запахов, и мчался на кухню впереди всех. Он знал, что они обязательно сыграют в игру, в конце которой он получит свой кусочек. Пока Христофор разогревал ужин и ел, пес терпеливо ждал, сидя рядом. Наконец, отрезалось что-нибудь вкусное и звучала команда: «Тэдик, ко мне»! Поскольку умный Тэдик теперь исполнял только одну команду «Умри!», Христофор заставлял его петь. Достаточно было дать первую ноту и Тэдик, вытянув вверх лохматую морду, заводил свою протяжную песнь. Иногда они «пели» с хозяином в унисон. Трудно сказать, нравилось ли это занятие собаке, но Христофор всегда получал от него большое удовольствие.
Вечером они с Тэдиком пошли на прогулку.  Теодор, как обычно, бодро бежал впереди, оптимистично задрав вверх свой обрубок хвоста.  Периодически он оглядывался, чтобы проверить, не потерялся ли хозяин.   Песик имел очень деловой вид, так как ему надо было еще облаять собак, охраняющих автостоянку и проинспектировать массу интересных местечек. И главное - везде отметиться.  На самом деле, столько дел, столько дел…  Недавно в его собачьей жизни было большое событие – свадьба. В конце их улицы жил один пожилой мужик, которого все звали Васька-охотник. Он тоже держал фоксика, маленькую сучку, с нежным именем Флора. Все случилось на летней спортивной площадке возле школы, и теперь это место так же было включено в маршрутный лист Тэдика.  Христофор неторопливо шагал за своим верным другом, помахивая прутиком. Они шли по аллее через небольшой скверик. На душе было спокойно и хорошо, поэтому резкая трель мобильника, даже приглушенная одеждой, была сейчас совершенно ни к чему.  Слава Богу, это был старый приятель Костя Чужиков. Их дружба уже была больше похожа на теплые отношения двух добрых родственников, всю жизнь чем-то помогавших друг другу, и прежде всего, - просто жить…  Когда-то Христофор чуть не потерял своего друга. Никто не знает, почему люди становятся алкоголиками. У Христофора, например, на третий день пьянки появлялся страх, что он никогда не протрезвеет, и он прекращал пить, чтобы почувствовать себя нормальным человеком. У Кости отношения с алкоголем складывались совершенно иначе. Каждый день в его макетно-банкетную мастерскую приходил какой-нибудь очередной «Константин» с бутылкой и Костя накатывал с ним «по чуть-чуть», оставаясь вполне в рабочем состоянии. Каждый день - это так, пузырь, другой «Портюши» или грамм триста водочки «для поднятия конуса». Но пару раз в квартал Костя запивал по-настоящему. Обычно это бывало, если накануне он перебирал свою норму.  Костя начинал опохмеляться уже «по медицинским показаниям» и, незаметно перейдя грань, квасил теперь конкретно, до «упора»…  Он мог пить целую неделю, малодушно отдаляя день «выхода из пике», потому что знал наперед, как будет подыхать от жуткого «отходняка». О Костиной проблеме знали на работе, но относились к этому с пониманием, так как другого макетчика просто не было.  Так Костя балансировал почти два года. До тех пор, пока от него не ушла Тома. И тогда Костина жизнь превратилась в кошмар. Надо сказать, что Тома держалась до последнего. Зашиваться Костя отказывался, и если дома поднимался этот вопрос, он впадал в неистовство. Топал ногами и кричал, что он не алкаш и с понедельника начнет «с чистого листа», хотя они с Томой прекрасно знали, что эти разговоры – «в пользу бедных». Костя, на самом деле, мог не пить. День, два, неделю, месяц, но потом приходил день, когда он снова «наступал на пробку» и все начинало идти по обычному сценарию. И однажды количество, наконец, перешло в качество. Тома сдалась... Это случилось после их последней поездки на море. Костя взял отпуск, и они приехали на институтскую базу, где Костя сразу же начал метить свою территорию.  Одна бутылочка отлично поместилась в дупле дерева, мимо которого вилась тропинка к морю, другую Костя опустил охлаждаться в пожарную бочку с водой. Бочка стояла в тени, прямо у домика, где они жили. Неохваченным остался только пляж, и это было неправильным, учитывая, сколько времени ему приходилось там проводить, тупо вылеживаясь  на горячей гальке.  На второй день отдыха Костя поднялся непривычно рано и начал тихонько собираться.
    - Костик, ты куда? – забеспокоилась спросонья Тома.
    - На море, – честно ответил Костя. – Хочу искупаться перед завтраком, пока никого нет.
    - Молодец, - сказала Тома, прежде чем опять уснуть. – Если не врешь, конечно…
      Костя на самом деле пошел на море, прихватив с собой авоську с двумя «огнетушителями» портвейна «Кавказ», припрятанными накануне в пожарной бочке. Спустившись на пляж, он нашел обычное место их лежбища, напротив которого, метрах в пятидесяти, болтался в воде красный железный буй. Утреннее море, еще не взбаламученное безумными «отдыхателями», дремало, сливаясь с серо-голубой акварелью неба. Костя осторожно зашел в прохладную воду и, фыркая и улыбаясь от радости бытия, поплыл к буйку, загребая одной рукой, как Чапаев. В другой руке он крепко сжимал сетку с бутылками. Вчера он болтался возле этого буйка и поцарапался ногой о загнутый кусок проволоки, к которой была привязана плавучая железяка. На этот крючок хитроумный Константин и пристроил сетку, благополучно отбуксировав свой груз к цели. Проверив надежность крепления, он приложил левую руку к согнутой в локте правой и с криком: «А вот вам всем!» с головой ушел под воду.
   На пляж они пришли вчетвером, сразу после завтрака. Костя с Томой и его сослуживец, Леня, которого почему-то все звали Леонсио, отдыхавший с супругою на той же базе. Мужчины были доставлены к морю под конвоем ввиду их неблагонадежности. Супружницы, весело щебеча, расстелили на камушках цветные покрывалки, достали из пляжных сумок маленькие книжки в ярких обложках и расслабились.  Утреннее солнышко еще не припекало, мужья были под боком и все было культурно, как у людей. Не то, что вчера, когда «эти два идиота» нажрались прямо с утра и потом храпели на весь пляж, пуская слюни. Костя тоже улегся на теплой гальке и искоса наблюдал за Леонсио, который сидел с кислой физиономией и поминутно вытирал полотенцем испарину с бледного чела.
           - Ты бы пошел, скупался, Леник, - уговаривала его жена. Она только что вылезла из воды и теперь размещала свои обширные телеса на подстилке. - Водичка – прелесть…
          - Та не, - страдальчески морщил свою и без этого малосимпатичную физиономию Леонсио. – Что-то не хочется…
Неожиданно Костя твердо сжал его запястье.
          - Леня, пошли.
          - Куда? – не понял Леня.
          - В море. Тебе же говорят, водичка – прелесть…
    Леонсио поднял голову и с удивлением посмотрел на товарища.
Костя задумчиво смотрел вдаль.
       - Давай сплаваем, - тон его был многозначителен, как у разведчика, пьющего с врагом «за нашу» победу, - вот увидишь, сразу полегчает…
Леонсио вдруг вспомнил, как однажды они ездили в лес за грибами, и когда у них внезапно кончился весь «газ», Костя взял корзину и решительно сказал: «Пошли!» Они долго продирались по лесу, идя в каком-то, одному Константину, известном направлении, пока неожиданно не вышли на окраину поселка. Костя постучал в калитку первого же дома и спросил у вышедшей на стук тетки: «Мамаша, вино есть?» «Мамаша» молча открыла дверь пристройки и исчезла в подполе.  Потом дверь снова распахнулась, явив миру необъятный теткин зад. Пятясь, она выволокла на свет божий целый ящик водки.
          - Вот,- махнула рукой тетка. – После поминок осталося. Забирайте хоть всю, заразу…
          - Ну, я пошел, - туманно сказал Костя и, бросив солнцезащитные очки в соломенную шляпу, направился к воде.
    За ним, тихо матюкаясь и обжигая на уже горячей гальке младенчески-розовые пятки городского человека, поплелся Леонсио. Когда они плюхнулись в прохладную волну, Леню прорвало.
            - Какого хрена, Костя, куда мы плывем?
          - Греби за мной, салага, – Костя чувствовал себя спасителем человечества. - Буек видишь?  Там у меня имеется…
         Леонсио замолотил руками и ногами, как пароход «Ласточка» на полном ходу.  Он первым доплыл до заветной цели и, найдя сетку, достал бутылку.  Махом содрал зубами полиэтиленовую пробку. Пили по очереди из горлышка, спрятавшись за буек. Назад плыли не спеша, постепенно входя в гармонию с окружающей действительностью.
    - Вот видишь, Лёник, а ты не хотел купаться, - сказала своему супруга, когда пловцы выбрались на берег. – Смотри, как хорошо тебе, порозовел, оживился… Надо будет после еще разок окунуться…
             - Обязательно, дорогая, - заверил жену Леонсио, устраиваясь на подстилке чуть поодаль от нее. – Ты же знаешь, я так люблю купаться…
  Когда они «сплавали» еще раз, женщины почуяли неладное. Особенно странным образом купание отразилось на Леонсио. Мышцы лица его потекли, дикция стала вязкой и невнятной. Когда жена, наконец, осознала случившееся, она молча ударила «своего» по голове пакетом с арбузными корками и отпихнула ногой от себя подальше ненавистное тело.
            - Ты не его бей, а вот этого, - со злостью сказала Тома, кивнув в сторону Константина. – Это ему там дельфины поднесли…
           Она собрала вещи и ушла в домик. А вечером уехала домой. Костю привезли через два дня, отдохнувшего так, что его трусило, как припадочного. Томы дома не было. На кухонном столе обрывком прошлой жизни лежала записка. «Похоже, ты своего добился, дружок.  Я больше так не могу»… А Костя все продолжал и продолжал, выходя из дому только за водкой,  питаясь, вернее, закусывая мороженой говядиной, которую доставал  из морозилки. Он отпиливал тонкие куски и заглатывал их, искупав в тарелке с солью и черным перцем и все пил и пил, пока не начинал плавать по квартире, перебирая руками-плавниками. Время струилось вокруг, обтекая его прохладными потоками. Потом он проваливался в бездонную яму, на дне которой гасли звуки и ощущения… Свет на ночь Костя не выключал, боясь темноты, которая липкой чернотой просачивалась с улицы. Когда становилось совсем страшно, он нащупывал на полу возле диванчика бутылку, делал несколько глотков и занавес беззвучно падал…
 Выволокла Костю из этого состояния все та же Тома, у которой еще теплились какие-то надежды. Она вошла в незапертую дверь и все поняла. Очнулся Костя уже под капельницей на жестком клеенчатом топчанчике. Прозвучал классический вопрос:
             - Где я?
            - У своих, - ответила ему сидящая у изголовья Тома и добавила с горечью и обидой: - Ну зачем ты так, дружок?
Костя ничего не ответил. Из глаз его текли слезы слабости. Он понимал, что слова уже никому не нужны…  Тамара уехала в другой город к своему брату, и вернулась через несколько месяцев для того, чтобы оформить развод и разменять квартиру. Они просидели на кухне всю ночь, и Костя, деревенея, понимал, что впервые в их совместной жизни происходит что-то страшное и неумолимое, как смерть… Он гладил ее по руке, заглядывал в глаза и бормотал что-то невразумительное.
            - Тома, Томочка, это же я, твой Костик…
     Но Тома заползла, как черепаха в свой некрасивый, толстый панцирь, и не желала из него выбираться, отвечая чужим и плоским голосом. Она говорила Косте, о том, что перестала ему верить, что устала жить с двумя людьми одновременно. С одним, таким родным, добрым и веселым, а с другим – раздраженным, вечно больным и злым, как бешеная собака. Что его пьянство и эгоизм ожесточили ее.  И что, уехав, она думала, что умрет от тоски и одиночества. Но не умерла…
   Костя перебрался в родительскую хибарку и зажил там новой для него холостяцкой жизнью. В доме «одинокого путника» стали оставаться до утра коллеги противоположного пола из разряда «быстро пьянеющих девушек от недорогих вин типа Аллиготе». Девушки, попадались разные, иногда весьма потраченные жизнью, но ничего, говорил Костя, «с вином пойдет». Его отношения с алкоголем становились все напряженнее. Запои теперь заканчивались койкой в наркодиспансере, куда его обычно привозил Христофор. Пару раз он забирал его к себе домой, худого и бледного, похожего на ребенка, которого родители бросили на улице.  А потом у Кости начались конкретные «приходы». Однажды он сидел на диване, один в пустой, прокуренной комнате.  Ему было так плохо, что хотелось умереть.  Неожиданно в комнату вошли два огромных, как собаки, муравья. Черный и красный. Муравьи сначала долго ощупывали друг друга своими антеннами, а затем сцепились в смертельной схватке. Они кружили по комнате, беззвучно щелкая огромными челюстями, пока, наконец, красный не откусил черному его лупоглазую голову. Победитель подошел к помертвевшему от ужаса Косте и сказал голосом врача из наркодиспансера: «Все, брат, завязывай. А то сдохнешь»... Чтобы не сойти с ума, Костя выбежал из дома и до вечера бродил по городу, выбирая улицы, где было больше народу. «Ходить, ходить, ходить»… - твердил он про себя, толкаясь среди прохожих.  Домой Костя притащился, только когда окончательно обессилел. Войдя, он прошел на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки и вылил в раковину ее содержимое, содрогаясь в рвотных спазмах… Потом он выпил пригоршню снотворных таблеток, лег на свой диванчик и потерял сознание…
 В эту ночь умер Константин Константинович Константинов и родился Константин Петрович Мазин. Это были два совершенно разных человека. Новый Костя, превратился в мотылька, с облегчением воспарившего над мертвыми коконом, слепленным из черного ужаса и тоски.  В новой реальности дни оказались намного длиннее и их надо было чем-то заполнять.  Выход был один – работа. Он работал с утра до ночи, без праздников и выходных, постепенно становясь настоящим Мастером. Про макеты Костя давно забыл. Он оборудовал себе новую мастерскую и начал создавать в ней свои Вещи. Это могло быть что-то ювелирное, похожее на искрящийся водопад, сбегающий по женской груди, необыкновенная шкатулка с хрустальной музыкой внутри… Или скрипка, которая звучала так, что ее хотелось прижимать к себе, как живую. Об этих одушевленных вещах и их авторе стали писать в газетах и снимать телепередачи. Все было хорошо.  Его беспокоило только одиночество, которое по вечерам превращалось в неясную тревогу и мучительное беспокойство, выводившие Костю из состояния душевного равновесия. Он пытался разыскать свою Тому, но ему удалось лишь выяснить, что она с кем-то сошлась и куда-то уехала. И что у нее родился ребенок, кажется, девочка. Костя тоже почти полгода прожил с одной женщиной. Это была симпатичная и веселая художница, в свои тридцать с хвостиком ни разу не умудрившаяся выскочить замуж.  Все было вроде нормально, но она постоянно ставила на кухне вещи не на свои места и требовала к себе слишком много внимания.
Каждое утро Костя вставал и, не спеша, одним и тем же маршрутом, шел в свою мастерскую. Там ему было хорошо и покойно, в окружении вещей и неясных пока образов, которые витали в воздухе, терпеливо ожидая своей очереди. Работы он не продавал. Только выставлял. На уговоры обычно отвечал так: «Это мои дети. У вас же есть дети, а это – мои»… У него было масса заказов, но он принимал только те, которые были ему интересны и ровно столько, чтобы заработать на жизнь. Вечерами он приходил домой и пил чай с полезными травками и вкусным вареньем. Потом садился в старое кресло и слушал музыку. Одиночество его почти не тяготило, но спать он старался лечь пораньше. Очень грустно Косте было лишь тогда, когда он болел. Поэтому он следил за своим здоровьем и каждое утро просыпался в почти хорошем настроении в надежде на то, что однажды в его жизни что-то изменится и ему не нужно будет ложиться спать так рано…
Однажды Костя пошел лечить зубы в новую частную клинику. Он очень боялся, но было совсем не больно. Его лечила очень милый доктор, Людмила Петровна. Маленькая и хрупкая, как его Тома. Только – Люда. Люся. У нее были тоненькие, но очень сильные пальчики, которыми она выдрала Косте несколько зубов.  Костя долго лечил свои «бивни», потом Люся пилила их под керамику, а когда все было кончено, и Костя засиял в меру ослепительной улыбкой, он пригласил доктора на выставку своих работ. Они сразу понравились друг другу. Оба какие-то успокоенные, тихие, истосковавшиеся по простым вещам, которые быстро перестают замечать, когда все хорошо, и без которых становится очень трудно, когда все плохо. Люся жила одна со своей дочкой Машенькой, уйдя от любимого, но сильно пьющего мужа, и вскоре они с Машей перебралась к Косте. Костя души не чаял «в своих девочках», особенно - маленькой Машеньке, которая называла его «папа Костя» и каждый день ждала с работы, чтобы он почитал ей книжку и поцеловал на ночь…
 С тех пор прошло больше десяти лет. Виделись друзья теперь редко, но периодически перезванивались.  Сегодня Костя позвонил, как обычно, просто так. Как дела, то се…  Они немного поболтали, и когда Костя узнал о выходном, который неожиданно подвалил Христофору, он начал зазывать друга в гости, говоря, что соскучился и что им надо обязательно увидеться.  Он пел, как сирена, рассказывая, какое необыкновенное сало купила сегодня на базаре его Люся, но Христофор, которого дома ждал его диван и томик Довлатова на журнальном столике, отнекивался, как мог.  «Давай завтра, - просил Христофор, - я так устал, ну ничего не хочется»…  Нет, давай сегодня, -  настаивал старый друг. – Пожалуйста, приезжай, я тебя жду… Нет, давай, все-таки завтра»,- продолжал лениво препираться Христофор. Наконец, после долгих уговоров, Костя неохотно уступил, и они условились увидеться завтра, чтобы пообщаться и рассказать друг другу о своей жизни.      
      
 На следующий день Христофор поехал на кладбище. Была годовщина смерти его незабвенного тестя Андрея Андреевича.  Христофор стоял у могилы, на которой еще не установили памятник, и грустил. Один памятник тесть изваял себе еще при жизни. На дачном участке, выделенном когда-то Христофору в редакции, тесть воздвиг странное сооружение, причудливой кривизной стен напоминающее Пизанскую башню. Кроме этого, здание было еще слегка закручено пропеллером, как если бы его нижнюю часть зафиксировали, а верхнюю – провернули. Он построил это один, движимый созидательной силой частнособственнических интересов. У отставного майора уже был приличный дом на участке в садово-огородном товариществе «Ветеран», но старый казак ничего не мог с собой поделать и трудился, как муравей, продолжая возводить свою пагоду из подручных материалов.    
«Вот, наскочил по случаю, - объяснял он происхождение бетонных шпал или разнокалиберных труб, легших в основание конструкции. – Ну что вам еще не ясно»?   
Христофору, например, было не ясно, как пожилой человек, которому уступали место в автобусе, умудрялся в одиночку заволакивать в свой «ЗИМ» железобетонные хреновины по двести килограмм каждая… Загадка, равноценная тайне возведения пирамиды Хеопса… Автомобиль «ЗИМ» был отдельной песней.  Христофор не раз видел старую фотографию, на которой щеголеватый офицер-летун замер в эффектной позе, опершись на черное, лоснящееся крыло автомобиля. Фотограф, «ставя» снимок, зачем-то заставил не курившего Андрея прикусить в уголке снисходительного рта дымящуюся папироску…
Со временем «ЗИМ» постарел вместе с хозяином, облез, прилег от усталости на колеса, но продолжал служить ему верой и правдой. Особенно забавно происходил старт экипажа. Распахивались двери и во внутрь «ЗИМА» начинал валить народ со своими стульчиками - скамеечками, так как заднее сиденье   было снято для большего объема полезного пространства. Затем запускался мотор и «ЗИМ», дернувшись, сразу же начинал ехать, по причине давно развалившегося механизма сцепления. Для остановок на перекрестках приходилось глушить двигатель, поэтому Андрей Андреевич предпочитал ездить «по холодку», то есть с трех до пяти утра. Прибыв на место, он первым делом снимал клемму с аккумулятора, иначе старая проводка начинала вонять и потрескивать… 

Христофор как-то заехал посмотреть на тестеву «виллу».  Участок   зарос буйной растительностью. Все, что можно было растащить, растащили «добрые люди».  Домик «дядюшки Тыквы» окончательно покосился и торчал гнилым зубом, как напоминание о бренности всего сущего. 
     Унылая картина запустения…  А какие здесь кипели страсти!   «Тихий Дон», да и только…
- Зачем вы все время прихватываете мою землю? - возмущался сосед Андрея    Андреевича, обнаружив в очередной раз, что разделительная межа между их участками чудесным образом изогнулась вместе с колышками.  - Прекратите эту аннексию!
На что Андрей Андреевич односложно отвечал:
        - Я - участник Великой Отечественной войны! Имею ранения! Я Берлин бомбил!
- Андрей Андреевич, война закончилась в сорок пятом году. Причем здесь мой участок? Или вы хотите теперь гражданской войны?
 - А при том! Кто бурьян полет, того и земля!

 Христофор стоял у могилы и горько улыбался.  Нет Андрея Андреевича.  «ЗИМ» продан на запчасти, некому «хозяйновать» на дачных участках, а зять-корреспондент так и не полюбил чеснок…   Он смотрел на земляной холм и вспоминал слова Довлатова о том, что «наша память избирательна, как урна»… И верно - все мелочное и унизительное, порожденное унылым советским бытом и бедностью, ушло, рассосалось почти бесследно и в душе, где-то под сердцем, пульсирует, сжимаясь, комок из чего-то теплого и очень грустного…
Христофор вернулся домой просветленный. Теперь не худо было «накатить» со старым приятелем.  Вернее, «накатывал» теперь только Христофор, так как Костя после беседы с муравьем к рюмке больше не притронулся ни разу... Христофор заказал такси и на всякий случай решил набрать Костю.  Но телефон был все время занят.
- Зачем звонишь? - спросила стоящая у зеркала Лера, - договорились же -  к трем часам…
-  Да просто так, - пожал плечами Христофор. – Может чего к столу надо…
Наконец, трубку взяла Люся и испуганным голосом сообщила, что Костя лежит в больнице, и что ему сегодня сделали экстренную операцию…  Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь… Все случилось неожиданно и быстро.  Ночью Косте стало плохо, вызвали «Скорую», а через два часа его разрезали и удалили забитый камнями и уже начавший расползаться желчный пузырь…  Когда Костя отошел от наркоза, знакомый доктор провел Христофора в реанимацию.  Друг лежал под белой простынкой.  Чужой, желто-бледный, весь в трубках и капельницах. Увидев Христофора, он криво, насколько позволяла трубка во рту, осклабился и едва слышно сказал: «Ну, что… пришел….  Я тебе говорил, гад…  приходи сегодня…    А ты…  завтра, завтра»…  Мягкая лапа сжала Христофору горло.  Он положил свою ладонь на холодную и безвольную руку товарища и сказал: «Ничего, дружок, ничего…  Если шутишь, значит, все будет о’кей. Христофор хотел немного посидеть у постели товарища, но пришел дежурный врач и выставил его из палаты.  Он спустился на лифте и зашагал через небольшой больничный парк к автостоянке, не замечая терпкого запаха прелых листьев.  Где-то под сердцем холодной змейкой шевелилось неясное предчувствие чего-то очень скверного и неотвратимого, как тяжкое похмелье после многодневного запоя…




                10.

                Мы едим за мир

                Конец лета 1988 года, Украина

        …Семь утра. Лагерь просыпается. Сворачиваются палатки, укладываются вещи, и все это тут же перетаскивается ребятами из дежурной группы в грузовики сопровождения. Быстро, весело, приплясывая в ритме рокмузыки, грохочущей из саундтрака – радиомашины, которая потом будет ползти рядом с колонной, подбадривая отставших. Любой желающий может взять микрофон и сделать сообщение, пошутить, спеть или поздравить приятеля с днем рождения… То есть сделать кому-нибудь, а лучше – всем что-нибудь приятное… Казалось бы, восторженность первых дней улеглась. Мы привыкли друг к другу, но та, родившаяся в самом начале атмосфера человеческого участия не рассосалась, не исчезла, поглощенная буднями походной жизни. Все так же, при встрече – улыбка, говорящая: «Привет, как ты, наверное, уже скучаешь по дому?» При встрече с любым человеком, неважно, знаешь ты его по имени, или нет…
                (Из газетного репортажа)

         Как обычно, Христофор проснулся из-за этой дебильной радиопередачи. Каждое утро кто-то бодро орал в микрофон на весь лагерь в полной уверенности, что это на самом деле жутко весело и остроумно. … «Сообщаем: опять обнаружена и потеряна куча вещей. Найдено сразу два агента спецслужб – ЦРУ и КГБ, которые сидя в палатке, рассказывали друг другу политические анекдоты. Мы поздравляем нашего борца за мир Джеймса, который даже ночью не снимает роликовых коньков. У него за спиной по-прежнему висит большая плюшевая мышь и это странно… Но, тем не менее, мы от всей души поздравляем его с добрым утром»…
          Христофор выбрался из палатки и поплелся принимать душ.  Каждый вечер он ставил чуть в стороне от общей стоянки свой ярко-желтый одноместный вигвам, чтобы утром вновь свернуть его и упаковать в специальный мешок. Вся эта возня начинала ему уже слегка надоедать. Как, впрочем, и сам Марш в целом. Вначале все было безумно интересно. Какая-то вакханалия общения. Все такие позитивные, светлые, добрые, одержимые одним желанием – чем-то немедленно помочь ближнему. Практически -  жители Утопии а-ля Томазо Кампанелло.  Все друг другу улыбаются: «Как ты, Джеймс? Оу, айм файн, энд хау ар ю, Петья?» Одним словом - блаженные.  Потом Христофор стал замечать, что некоторые вещи американские друзья делают совсем не так, как нормальные люди: утром засунет зубную щетку за щеку и ходит с ней полчаса. Помогать девушкам нельзя. Даже закинуть рюкзак в кузов грузовика.  Из рук рвет, глаза «по полтиннику» - «Нет! Нет! Я сама! У нас равные права»! Ну и фиг с тобой. Сама так сама. И вообще -  вроде бы, такие же ребята и девчата, простые и веселые. Но это если неглубоко копать.  Вот, например, френд Дарси.  Симпатяга с вечной улыбкой на открытом американском лице. Поржать, похлопать друг друга по плечам – пожалуйста, а вот спроси, какая у него самая большая проблема в жизни, он лишь посмотрит на тебя с недоумением: а тебе это, собственно, зачем? Но больше всего Христофора доставали украинские фольклорные ансамбли.  Каждый вечер они появлялись откуда-то с бандурами, домрами и бубнами, в украинских костюмах и начинали свои бесконечные песни и пляски.  И от них не было спасения…
  Навстречу Христофору нетвердой походкой шел его американский друг Бобби Дэнч.
         - Хай, Бобби!
      Американец, не поворачивая головы, слабо помахал рукой. Он возвращался «из семьи». Теперь завалится в палатку, и будет спать до обеда. Многие из его соотечественников становились жертвами истового гостеприимства селян, которые расхватав вечером «мериканьцив» по домам, приводили их утром полуживыми, объевшимися и опившимися, как гостиничные клопы после отъезда командировочных. Теперь американцы старались избегать таких неполезных для здоровья форм общения. Бобби был самым стойким, хотя в последний раз он вернулся из семьи без дорогой фотокамеры, которую он уронил в очко дощатого сортира. Наверное, пытался сфотографировать это замечательное строение изнутри…
    Христофор принял душ в большой походной душевой, огороженной пластиковой ширмой, которая монтировалась на каждой стоянке, и отправился завтракать. Он не брился больше недели, решив отпустить бороду, и стал похож на продавца мандарин с южного рынка. Сев за раскладной столик, он начал оглядываться, ища взглядом Джуди. Христофор уже привык к ее постоянному присутствию, и ему было по-прежнему интересно каждый день смотреть на мир ее глазами. Самые обычные вещи вдруг поворачивались другой стороной, которую раньше Христофор почему-то не замечал… Она умела искренне радоваться мелочам и быть абсолютно счастливой весь оставшийся день, посидев пять минут на корточках у какой-нибудь былинки с замершей на ней стрекозой… Их взаимная приязнь, ставшая явной для обоих, достигла определенного уровня, который оставался по-прежнему неопределенным, несмотря на все ухищрения Христофора.   Она придумала ему ласковое прозвище – Бель Ами. Милый друг. Они оба читали Мопассана в оригинале, и Джуди говорила, что Христофор похож на героя одноименного романа – умный, красивый, очень хитрый и с усами и тоже – журналист. Еще она говорила ему, что он ей сразу понравился, слушала его ответные признания, рассеяно улыбаясь, и позволяла себя целовать, когда они оставались вдвоем, даже в губы, не отвечая на поцелуи и не отвергая их…  Но каждый раз, у входа в свою палатку, куда ее подводил Христофор, она прикладывала пальчик сначала к своим губам, потом – к его, и говорила: «Адьё, Бель Ами, до завтра»…
    - Привет, Бель Ами,- теплые женские руки обняли его сзади.  И -  легкий, как бабочка, поцелуй в небритую щеку.
Христофор дернулся, но объятия не раскрывались.
     - А, привет, рыжим белкам! – ответил он, не поворачивая головы. – Что, сцапала? Ну-ну… - Джуди еще раз коротко сжала объятия и, поцеловав Христофора в макушку, опустилась рядом.
    - Почему белкам?
    - У тебя ушки, заостренные кверху, тебе это никто не говорил? Как у белки. Только кисточек не хватает…
     Христофор ласково прихватил ее согнутой рукой за шею, притянул к себе и, не глядя, чмокнул куда-то в пахучее тепло.
  Джуди потрогала свое маленькое, на самом деле чуть заостренное кверху, ушко.
     - Ну вот, поцеловал прямо в ухо… Теперь в нем - джингл беллс…  - Она налила себе кофе из большого кофейника-термоса и положила в тарелку упаковку с йогуртом. - Что ты будешь есть? Только кофе? Бороду не будешь брить? Нет? Тогда я буду звать тебя - барбудос…  Патриа о муэртэ…    А что ты мне сегодня расскажешь?
            Каждый день Христофор рассказывал Джуди какую-нибудь смешную историю. В основном, это были журналистские байки, случаи из командировочной жизни или рассказы об интересных встречах.  Прикол заключался в том, чтобы с помощью небольшого лексического запаса и жестов передать ей весь колорит и первобытную прелесть  кусочка жизни, который по каким-то причинам показался Христофору замечательным. Вчера он рассказал ей историю о том, как один маленький мальчик изучал в детском саду английский язык. Мальчик пришел домой и, радостный, сообщил родителям, что выучил новое английское слово.
-  Какое? – спросили радостные родители.
- Эскувырло,- гордо сказал мальчик.
- Боже мой, - воскликнули родители. - И что же означает это жуткое слово?
- Белочка, - пояснил мальчик…
- Странно, - засомневались родители и позвонили Христофору, так как сами не владели этим загадочным языком.
Христофор долго смеялся и объяснил, что белка по-английски будет «сквирелл». А каким образом чудесное звукоподражательное «сквирелл» с неопределенным артиклем «э» превратилось в почти ругательство, хорошо было бы спросить в детском садике…
           - Бель Ами, пожалуйста, твою историю
 Джуди гладила его по руке и умоляюще смотрела в глаза.
          - О’кей. – Христофор поставил на стол пустую чашку и закурил с видом ветерана Крымской кампании, вокруг которого собрались деревенские мальчишки.
           Он начал рассказывать ей про двух кумовьев с хутора, которые собрались на рыбалку.  Мужики сели в длинную лодочку с плоским дном и отплыли от берега небольшого озера. Потом решили выпить самогонки.  За удачный клев. Выпили так крепко, что один мужик предложил: «Кум, а давай танцювати»!    Он встал во весь рост и, притоптывая, запел: «Гоп, кума, та не журыся, туды-сюды поверныся»!  Лодка начала угрожающе раскачиваться, но неожиданно у нее треснуло по швам днище, и кум провалился по пояс в воду. Он прочно застрял и не давал лодке утонуть, опираясь ногами о дно мелкого водоема. Другой кум посмотрел на него удивленно, потом взял тычку - длинный шест, которым «пхаются» и, размахнувшись, ударил родственничка по голове.  Хорошо, что тот был в шапке. Потом он так объяснял свои действия:
- Дывлюсь, был кум… А потом – раз! Якысь карла стоит в лодке. Ну я его и вдарил…
Христофор понимал, что в переводе очень сложно передать все нюансы этой чудесной истории, поэтому параллельно показывал все в лицах и даже станцевал, припевая по-украински. Джуди отнеслась к антрепризе Христофора с живым интересом.  Она удивленно вскидывала брови, округляла глаза, несколько раз воскликнула: «Оу»! и «Реали»?    Затем она посерьезнела и сказала:
             - Я думаю, что в Америке такое вряд ли могло произойти.
              - Почему? – спросил Христофор.
   - Потому что у дяди Роджера, который увлекается рыбалкой, на борту лодки есть мерная линейка. Когда он поймает рыбу, то обязательно прикладывает ее к этой линейке и если она оказывается хоть на пару дюймов меньше, дядя Роберт отправляет ее снова в воду.
            -  Понятно, - сказал Христофор, -  и что, у многих рыбаков есть такие линейки?
   - У всех, – ответила Джуди.
  - Тогда – да, - покачал головой Христофор. - Вряд ли…

            Позавтракав, народ потянулся «на большак». Идти за мир.  Походники сбивались в длинную, пеструю колонну и неспешно шагали в сторону населенного пункта, на окраине которого стоял их палаточный городок. Сегодня - это небольшая деревня Тальное.
      - Мериканьци! Мериканьци идут!
Первыми колонну встречают деревенские пацаны, которых сильно интересуют большие пластиковые жетоны, значки, жвачка и еще хоть что-нибудь. У одноэтажного чисто выбеленного здания местной администрации стоит трибуна, обтянутая алым кумачем. На нее покорно забираются десяток активистов с флагами и транспарантами. Начинается митинг.
      - Дорогие друзья! Мы рады приветствовать вас на щирой украинской земле!
        Остальные разбредаются по улицам и проулкам. Из калиток высыпают аборигены с дарами – корзинками, наполненными грушами, яблоками, пампушками… У многих в руках глэчики с медом и сметаной. Начинается массовое братание.
       - Ты дывысь, кума, мериканьци такие ж людины, як мы… Только уси у этих, у шортах…
      - Ласкаво просимо, давайте до нас, посмотрить, як мы тут живэм… Ось и телевизор е… и гамнитофон…
        Два студента из Ленинграда запихиваются чем-то вкусным и, ломая язык, косят под «фирму»: «Дрюжбя, дрюжбя, карашо!»
Седовласый ветеран вьетнамской войны в зеленой военной куртке обнимается с бабушкой в чистеньком белом платочке, достает из кармана фотографии внуков…
       - Look, babushka, my grandsons...
Апофеоз «встречи на Эльбе» – танцы под гармошку, напоминающие смесь ирландской джиги и гопака. Прямо на улице радостно-возбужденные люди накрывают столы… Джуди называла все это действо «Мы едим за мир». Она берет Христофора за руку, и они бредут куда-то по тенистой улочке. Становится тихо, только собаки лениво взлаивают, просовывая под ворота свои лохматые морды. Улочка неожиданно заканчивается вместе с деревней. На ее окраине - небольшая площадка, выложенная серыми квадратами тротуарной плитки, сквозь щели между которыми пробивается уже высохшая трава.  В центре сгорбилась гипсовая фигура коленопреклоненного солдата. У его ног - металлическая плита с ровными рядами фамилий. Братская могила… У памятника, с которого клочьями слезала бронзовая краска, на коленях стоят два пожилых американца. Они молятся, обращаясь к единому для всех нормальных людей Богу, прося у него спокойствия и тишины…

  После «марша» усталые, но довольные «походники» рассаживаются по автобусам и едут в село Даховское, на ярмарку.   Автобусы - огромные, двухпалубные -  фирмы «МАН», так непохожие на раздолбанные «Икарусы», в которых Христофору приходилось перемещаться в своих бесконечных командировках. В них было все, необходимое в дальней дороге: кондиционер, туалет, бар с холодной минералкой и соками и самая потрясающая вещь – телевизоры, привинченные к потолку.  Мчались автобусы быстро и бесшумно, по дороге, расчищаемой гаишной «канарейкой». В каждой машине на переднем сиденье скучал обязательный «секьюрити» в белой рубашке и в галстуке.  Народ активно перемещался по салонам, все о чем-то спорили, кто-то пел под гитару... Настроение как у школьников, которых везут всем классом на море...  «Советские» почти все неплохо говорили по-английски. В основном, это были студенты, молодые преподаватели, сотрудники НИИ, журналисты, немного разбавленные пенсионерами из каких-то антивоенных общественных организаций. Христофор обычно сидел рядом с Джуди или с Антоном, над которым ему пришлось взять шефство. Сегодня он устроился рядом с Аннет, адвокатессой из небольшого южного городка.  Джуди сказала ему, что Аннет воспитывает с мужем восемь приемных детей из разных стран мира.
          - Это наш долг перед народами, которые когда-то пострадали от правительства Америки,-  объясняла Аннет свою жизненную позицию, – долг, прежде всего, перед несчастными маленькими людьми и Богом, которому мы должны хоть как-то помогать делать свое добро…
   Христофор, открыв рот, слушал историю о том, как эта американская пара ездит по свету, чтобы привезти к себе домой очередного беспризорника из Лаоса, Камбоджи или еще хрен знает откуда…   Иногда американцы его сильно удивляли.  Иногда – забавляли. Например, френд Дарси – огромный и пузатый здоровяк лет сорока, которому все время было жарко и хотелось баночного пива.  Он был «свободным стрелком», то есть творческим работником без определенного рода занятий. Дарси носил яркие шейные платки, блестящую лысину и косичку, в которую были заплетены остатки рыжих с проседью волос. Пива в автобусе не наливали, а от жары он спасался холодной пепси-колой и специальной шляпой, на поля которой были приклеены солнечные батареи. Когда Дарси выходил на солнце, батареи приводили в движение электромоторчик, вращавший вентилятор в тулье его замечательной шляпы.  Дарси хотел посмотреть, как живут простые русские люди, потому что, как и многие ребята из его родного Вайоминга, он на самом деле думал, что в российской глубинке все время идет снег, по улицам бродят медведи, а русские мужики стаканами пьют водку из огромных термосов, которые называются самовары…
   С Джуди тоже было очень интересно.   Христофор называл ее «мисс тысяча вопросов».   Американке было интересно все: что русские едят за праздничным столом, как государство относится к сексуальным меньшинствам, есть ли в России свобода слова, как проходит свадебный обряд и был ли Христофор за границей? Некоторые ответы ее удивляли, некоторые умиляли, некоторые она просто не понимала. Например, почему, если есть деньги и время, нельзя взять билет и полететь, например, в Стамбул? Или – в Рим, что она, лично, проделывала не один раз. Христофор объяснял ей, как мог, про социализм с человеческим лицом и райком КПСС, который решает за него, можно ли ему ехать за границу или нет…  В конце концов, Джуди пришла к неутешительному выводу, что, несмотря на «perestroyka», «glasnost» и сам факт их встречи на совместном марше мира, Россия по-прежнему остается полицейским государством, где живут несвободные люди, понятия не имеющие, что такое настоящая демократия.
           - Но это не может продолжаться долго, - рассуждала она, смешно хмуря брови, - ваш Горбачев много ездит по всему миру, и он смотрит, как живут цивилизованные люди. Скоро все изменится…
    - Жаль, что до времени этого нам не дожить, ни мне, ни тебе… -   отвечал Христофор по-русски и целовал ее в нос.  И Джуди, улыбаясь, кивала головой и говорила – «shure» - «конечно», - и в уголках ее серых глаз появлялись такие милые и уже знакомые морщинки, которые почему-то тоже хотелось поцеловать…

  На ярмарке было очень весело. Американцы с цыганским азартом продавали помидоры, которые они днем раньше помогали собирать на колхозном поле.  Наивные как дети, они верили, что «помидорные» деньги будут переданы в Фонд мира. Странные люди, одетые «як босяки», цеплялись к проходящим мимо гражданам, подталкивая их к прилавку. Слегка перепуганный украинский дядька взвешивал помидоры на рычажных весах с гирьками. Рядом стоял служащий страховой фирмы из Айовы и объяснял покупателям на чистом английском языке с южным акцентом, что эти помидоры собраны в поте лица американскими капиталистами…
        - Помидоры за мир! – отчаянно верещала русская студентка, забравшись на плечи здоровенному американскому парню.
        Джуди куда-то исчезла.  Христофор дремал в тенечке, опершись спиной о колесо грузовика, в кузове которого стояла цистерна с надписью «Риба». Рядом с ним на вытоптанной траве сидел на корточках борец за мир Альберт из солнечного Баку. Он доставал из ящика помидоры и любовно протирал их тряпочкой.
             - Слушай, эти американцы совсем торговать не умеют, - жаловался он, - только покупателей пугают…
         Христофор вдруг ощутил некоторую ирреальность происходящего. Какая-то Сорочинская ярмарка с английским акцентом… Помидоры за мир…  Хрен чего.
   - Правильно, Альберт, - сказал Христофор. – Главное для помидора что? Товарный вид. – Он выбрал помидорчик покрасивее и куснул его за бочок, брызнув соком. - Эх, жаль, соли нет. Денег нет. Счастья нет… – Он доел помидор, поднялся, разминая затекшие ноги, и добавил: - Ничего нет, а есть покой и воля…
            - Какой пакой? – не понял Альберт, - зачем пакой, дарагой? Вечером опять фальклор будет… Девушки с лентами придут, бубен бить будут, танцевать будем, петь будем… Жаль вино нет, шишлик нет… Одни памидоры, панимаешь…
           Вечером был диспут. Желающие «потрендеть» собрались в школьном спортзале. Американцы предложили отправить куда-то письмо с требованием прекратить ядерные испытания в Семипалатинске. Советские, естественно, были против.
         - Вы не хотите влиять на политику вашего правительства, - говорили американцы.
         - Взрывы в Семипалатинске мирные, и не имеют отношения к такой же мирной политике нашего правительства, - отвечали советские.
         - Ядерные взрывы не могут быть мирными, - надрывался какой-то мутный тип с давно немытыми волосами из неформалов, которые кочевали вслед за Маршем. – Когда взрывают в Семипалатинске, в Москве у кормящих матерей в молоке появляется кровь…
          Христофор валялся на матах и развлекался чтением милицейского протокола, который с гордостью демонстрировал всем желающим профессор русского языка из Висконсина. Документ на самом деле был довольно любопытным.  «Имя: Питер О”Брайен. Место прописки: Соединенные Штаты Америки, штат Висконсин, город Беллойт. Партийность: беспартийный». Этот сувенир Питеру вручили в отделе линейной милиции, куда его сдали «бдительные советские граждане». Университетский профессор, заведующий кафедрой русского языка, ходил по привокзальной площади и приставал к прохожим с просьбой рассказать ему анекдот. В руках он держал маленький диктофон.
          - Я говорил, КейДжиБи не спит, - довольно улыбался Питер и обещал повесить эту бумагу на стене своего кабинета.
           Христофор терпеливо ждал, чем закончится вся эта бодяга. Ему нужна была фактура для репортажей, которые он периодически передавал по телефону в родную газету. Наконец, одна американка пригрозила голодовкой, если «мы не договоримся». Решили ограничиться написанием плакатов и лозунгов, которые завтра желающие понесут «на высоко поднятых руках»…
          Наконец, все разошлись.   Лагерь притух, как костер, на который брызнули водой. «Секьюрити» очищали территорию от неформалов, танцоров в национальных костюмах, случайных гостей и прочих «пришлых».  Американцы маячили возле умывальников со своими зубными щетками во рту.   Немного побродив между палатками, Христофор раздобыл вполне приличную гитару и направился к знакомому шатру, который уютно светился приглушенным плотной тканью оранжевым светом.   
- Нок-нок, – громко сказал он и отвернул полог.
Джуди сидела на надувном матрасике и мазала лицо чем-то пахучим.   Под низким куполом палатки висел фонарь и в его свете тускло блестели мокрые волосы женщины. Джуди обожала «брать душ» и каждый раз после этого была совершенно счастлива.  Она обрадовано посмотрела на Христофора, улыбнулась и попросила его немного подождать.
- О’кей, - сказал Христофор.
       Он сел у входа в палатку, обняв колени.  Какая-то она сегодня не такая… Так посмотрела… В том, что у них будет что-то большее, чем поцелуи, Христофор не сомневался. Как настоящий охотник он чувствовал, что его добыча вот-вот должна стать под выстрел…
        Джуди выбралась из палатки и села рядом, привалившись к его боку. Она была в одной майке и легких спортивных штанах. Вся такая домашняя, пахнущая шампунью и еще чем-то очень вкусным. Христофор наклонился к ее голове и глубоко вдохнул. Теплая волна пробежала по всему телу, накапливаясь в кончиках пальцев на руках, под ногтями которых сладко заныло…   Христофор вздрогнул, как от озноба и, сняв себя куртку, накинул ее на плечи женщины.
- Давай про нас, - попросила Джуди.
- Давай, - сказал Христофор.  Он перехватил гитару и взял несколько мягких аккордов. 

         C'est un beau roman, c'est une belle histoire
         C'est une romance d'aujourd'hui
         Ils se sont trouves au bord du chemin
         Sur l'autoroute des vacances
         C'etait sans doute un jour de chance
         Ils avaient le ciel а portee de main
         Un cadeau de la Providence
         Alors pourquoi penser au lendemain?

         Это красивый роман, красивая история,
         Это современный романс.
         Они встретились на краю дороги, ведущей в праздник.
         Это был, несомненно, счастливый день,
         Солнце на расстоянии вытянутой руки -
         Подарок Провидения,
         Зачем же думать о завтрашнем дне?

  Когда последние звуки рассеялись, навсегда улетев в небо, Джуди тихо спросила:
  - На самом деле, зачем? – она легонько толкнула Христофора своим маленьким плечом. – Ты не знаешь?
      Христофор молчал, тихо перебирая струны.
          - О чем ты молчишь, Бель Ами?
         - Я не мочу, я улыбаюсь…
          - О чем?
          - О ком… О тебе…  И если ты скажешь «Оу?» или «В самом деле»? -  я тебя убью…
         - Не скажу. Я тоже буду сидеть рядом и улыбаться … И тоже о тебе… О том, что мне сегодня было скучно без тебя… Даже грустно… Я гуляла в роще, вспоминала свой дом в Дувре… А ты скучаешь по своим?
          Христофор неопределенно повел плечом.
            - Немного…
 - А почему ты не показываешь фото своей жены?
 - А зачем?
            - Не знаю, все показывают… У тебя есть дети?
            - Есть. Сын...
            - А как его зовут?
             - Никита.   
           - Ты его любишь?
            - Да.
           - Понимаю…
          - Понимаю…  Что ты понимаешь, Джуди, моя маленькая Джуди… -  Христофор обнял женщину за плечи, развернул к себе и приблизил лицо к ее немного испуганным глазам. – Теперь я тебе задам один вопрос. Скажи, Джуди, какого дьявола я сижу   здесь рядом с тобой, как…  как…  - Он задохнулся  и, переведя дух, продолжил  с угрожающей нежностью, -  как сам не знаю, кто…  Сижу и жду, что ты меня поцелуешь…  Скажи, моя маленькая Джуди, зачем я прихожу к тебе каждое утро и говорю: привет, Джуди, это я…   Зачем? Ты не знаешь, глупая девочка, нет?  -  Теперь он придвинул лицо почти вплотную, так, что знакомые очертания, плохо видимые в темноте, расплылись окончательно.
  Джуди молчала. Только стало слышно ее быстрое дыхание
  - Я…  Мне кажется, я знаю… - наконец тихо ответила она и, потянувшись, губами нашла его губы… 
           Христофор ответил на поцелуй и прижал ее к себе так, что в спине у девушки что-то едва слышно щелкнуло.
    - Что, поймал свою белку? – сдавленно прошептала Джуди.
   - Поймал… - удовлетворенно сказал Христофор. – Теперь точно поймал. - Он шептал что-то очень нежное, продолжая ее целовать. – Хорошая белка, пушистая белка, только почему-то без кисточек на ушах…
      Они забрались внутрь палатки и легли, тесно прижавшись друг к другу. Христофор обнял ее правой рукой, левая скользнула под майку… «Какая кожа, как на теннисной ракетке»…
   - Бель Ами, - шептала она, часто прикасаясь губами к его губам, -  мой дорогой Бель Ами, подожди, я хочу тебе что-то сказать... Я хочу сделать это…   Один раз… На память… Что бы я помнила долго-долго…  Ты меня понимаешь?
   Христофор молча продолжал гладить ее под майкой, очень медленно, круговыми движениями, едва касаясь кончиками пальцев нежной кожицы ее трогательно-маленького животика и сосков такой же маленькой груди.  Сегодня ночью он впервые занимался любовью с женщиной с обратной стороны Земли.  Он как бы раздвоился. Один Христофор ласкал женское тело, медленно раскрывая створки его раковины, чтобы добраться до влажной нежности его содержимого, другой несколько отстраненно наблюдал за происходящим, стараясь все запомнить и сравнить…   Губами и кончиками легких пальцев читал он эту новую для себя книгу, как слепой, осторожно касаясь страниц, написанных азбукой Брейля…
  - Джуди, - шептал он, - ты совсем не белка… Ты как этот, с иголками… Не знаю, как по-английски…
  - Дикобраз? – так же шепотом подсказывала она, вздрагивая от его прикосновений.
  - Это кто?
            - Такой, большой с длинными иглами…
  - Нет, другой, маленький, тоже с иголками…
  - Ежик?
   - Ежик, да, ежик, который свернулся иголками внутрь и чего-то боится. Развернись, открой свой нежный животик… Вот так… Видишь, как тебе приятно…
Кожа ее постепенно стала волглой.
         - Я просто давно не делала вэунч-вэунч, - тон ее голоса был виноватым. - Тело хочет, а я чего-то боюсь…
         - Что не делала? Вэунч-вэунч?
         - Это я так называю, когда делают любовь… Пожалуйста, осторожней…
        - Смешное слово… Только у меня нет презерватива. С собой…   
         - Ничего, сегодня можно…
Джуди застонала.
       - Прости, прости, прости…- тихо вскрикивала она, неожиданно сильно прижимая Христофора к себе. – Прости! О боже!
   Христофор откинулся, перевернулся на спину и подгреб ее к себе под бок, прижав крепко, как добычу, еще подрагивающее тело… Она лежала, вытянувшись без движения, постепенно возвращаясь в этот мир…
  - Ты знаешь, - наконец удивленно сказала она, - когда это пришло, мне показалось, что я умерла…
             - А у кого ты просила прощения?
             - Как?
             - Ну, ты все время шептала: прости, прости…  И потом заплакала…
  - Не знаю…  А слезы – это значит, что у меня был… - она смущенно запнулась – оргазм. У меня всегда так…  То есть очень редко… А что шепчут русские девушки, когда… у них оргазм?
Христофор преувеличенно шумно задышал.
      - Дас ист фантастиш…
      - О, йа, йа, - подхватила Джуди, - Фольксваген! Гут!
Они долго смеялись, но потом Джуди спросила очень серьезно.
        – Скажи, Кристофер, когда ты делал вэунч-вэунч, то сравнивал меня с другими девушками, верно?  Тебе было интересно, да?  Ну, скажи…
      - Интересно, да. 
      - И ты, конечно, скажешь, что со мной лучше…
      - Да, с тобой лучше.
     - О, какой хитрый…  Конечно, ты же Милый Друг. Хитрый и с усами…
 Она уткнулась ему в шею и зашептала, едва слышно целуя горячую влажную кожу.
  -  Как ты пахнешь…  Змей…  Я чувствую к тебе такую нежность.  Такую…  Что… - она глубоко вздохнула. -  Что ты, наверное, не заслуживаешь.  Может быть, пока…
    Неожиданно она вскинулась, как расшалившийся ребенок и, крепко обняв Христофора за шею, навалилась ему на грудь. – Я тебя сейчас задушу! Вот так! И мне напишут, как Обрайену, этот, проутоукоул.
Потом она снова перевернулась на спину и окончательно затихла.  И сказала уже почти спокойно:
          - Боже мой, Кристофер, что я делаю…  И как мне хорошо…


       
                11.
   
                Гром среди ясного неба

     Осень 1998 года, большой южный город.


                Козлища…

       На бойне жил козел. Его кормили тертой морковкой, посыпанной сахаром. Ежедневно мыли детским шампунем, расчесывали шерсть и бороду утром и вечером, рога и копыта маслом смазывали.
Он слыл красой и был гордостью бойни. И с лихвой отрабатывал такое отношение к себе.
Когда из вагонов и кузовов выгружали ошалевших от переезда и тряски коз или овец, они жались в испуге, чуть не затаптывая друг друга, безумолчно блеяли и полностью олицетворяли собой понятие «стадо». В воздух поднимались пыль и вонь от непроизвольно сыпящихся катышков…  Состояние животного ужаса становилось густым и физически ощутимым…
И тут появлялся Он. Красавец, козий Дионис, Аполлон!
 Он осматривал свысока весь «улов», гордо поворачивался и неспешно дефилировал знакомой дорогой.    Завороженные красотой вождя и наглядными перспективами грядущего благополучия, пропыленные и взмокшие члены согнанного в стадо общества, тупо блестя оловянными глазами, вытягивались в стройную цепочку и шли за Ним. Его блестящие рога освещало солнце. Он вел их вперед! Он был воплощением их светлого будущего!
   …Узкий загон заканчивался. Он делал из него последний шаг, за ним закрывались двери, из стенок загона выдвигались электроды, от которых исходил чуть слышный шелест и нежное голубое сияние…
Последним коллективным воспоминанием, улетающим вместе с угасающим сознанием в высоты Вселенной, оставался Его немеркнущий образ.
А козел Гапончик шел есть положенную ему порцию посыпанной сахаром морковки…

      …И агнцы

   Наши вожди вяжут себе шелковые трехсотдолларовые галстуки, пахнут умопомрачительным французским парфюмом, умащивают благовониями загорелое на зимних курортах тело.
Они всегда смотрят чуть–чуть выше твоих глаз, словно из горизонта черпают свои высокие помыслы. Они обольщают и очаровывают, то есть берут лестью и заговором. А как сладко они поют, когда мы сидим на ветке электората…
И мы обманываться рады.  Сидим в сырых разваливающихся хатах, пахнущих крысами «общагах», закидываем в желудки то, что осталось, чтобы дотянуть до следующей зарплаты. И ловим, ловим, ловим каждое Его слово…  И верим, верим…
          В то, что вчера нам говорили, что дважды два – четыре, а сегодня утверждают, что это зеленое.  В то, что нам дадут умереть естественной смертью, а не от «левой» водки, наркотиков и экологической катастрофы. Мы, видя проносящиеся мимо «лексусы» со спецномерами, все же верим в то, что народный вождь денно и нощно болеет нашими чаяниями. Что ночей не спит, переживая за униженных нищетой и болезнями стариков, больных, инвалидов и детей-сирот при живых родителях и нет у него, бедного, времени даже узнать, насколько пополнился его счет в швейцарском банке или тот ли замок куплен у подножья Альп.
Он даже не смеется над нами. И уж тем более не боится. Потому что на гнев и на народную дубину мы уже не способны.  Стадо не бунтует…
Оно только время от времени производит окот такими же бяшками и ягнятками, чтобы из них получались очередные козы, овцы и бараны, которые покорно будут ждать команды вождя на построение. В путь. Потому что за ведение нас «верной дорогой» им, партийным вождям, всегда дают сладкую морковку…

    «Народная газета», ноябрь, 1998 год.



     Бережной со звоном поставил недопитую чашку кофе на стол и сказал:
    - Все, господа пиарщики, вашу лавочку можно смело прикрывать…
Христофор и Петя, выдернутые из тепленьких постелек ранним и тревожным звонком заказчика, перестали нервно зевать и разом посмотрели на Бережного. «Мальчик» был сильно возбужден и резок в движениях. На острых скулах похудевшего лица темнели пятна румянца.  Это было нетипично для Бережнова, и коллеги внутренне напряглись.
        - Нет, серьезно, вы мне больше не нужны. Если мы грамотно провернем мою «химию», все -  можно больше ничего не делать. - Бережной резко встал из-за рабочего стола, почти вскочил и быстро зашагал по кабинету. От стола -  к входной двери и -  назад, к своему «аэродрому» из красного полированного дерева.  – Можно будет просто курить бамбук до самых выборов. Одним махом мы сметаем всех противников, и на хер мне эти старушки, «добрые дела» и прочие беспонтовые заморочки.  – Он остановился и уперся в своих работников снисходительным взглядом. – Что, заинтриговал?  Ладно, расслабьтесь, деятели…  - Бережной сел за стол и положил перед собой чистый лист бумаги. -  Вам говорит о чем-нибудь такое слово - энергозачет? Нет? Я так и знал.  Писатели – они ж темный народ…  – Смотрите, в общих чертах. – Он взял ручку и быстро зачеркал по белому листу. - Вот предприятие, которое должно энергосбытовой компании хренову тучу денег.  Например, миллион рублей. Я прихожу к энергетикам и говорю: ваш должник «лежит на боку» и судиться с ним вы будете долго и нудно. А я могу отдать за них сегодня 500 тысяч.  И ни копейкой больше. Всем нужны деньги «вчера», и энергетики, громко плача, соглашаются. Я заключаю договор переуступки долга, вношу за должника бабки и теперь это предприятие «торчит» мне миллион рублей. Денег у них нет, ничего, заберем продукцией. Здесь два варианта: либо я конкретно наезжаю на должника и беру, что мне надо, либо мы с ним «вась-вась» и я обещаю после реализации его продукции нормальный откат. Продав товар, я получаю прибыль и «мучу» на эти бабки новую схему. Таким образом, складывается длинная и очень сложная цепочка зачетов, где увязаны интересы конкретных людей, но «на выходе» я получаю возможность закрыть месячную абонплату за электричество целому району.  И причем, не задорого.  Схема уже есть.
         - И счастье это снизойдет… - как молитву пропел Петя.
         - От имени нашего Фонда, - вставил Христофор.
          - Правильно, - кивнул Бережной. - От имени благотворительного фонда Бережнова «Милосердие».  И вся эта голытьба, - Бережной похлопал по полам своего итальянского пиджака, - будет вот здесь, у меня в кармане.
Виленыч и Христофор слушали, открыв рты.  Это было той самой волшебной дудочкой, на звук которой избиратели, как крысы, пойдут за дудочником куда угодно, хоть на край самого высокого обрыва, за которым – бездна…  Попадание стопроцентное.  «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете…» Бережной обещал провернуть свою «химию» за одну неделю. За это время надо было вывести Бережнова Алексея Тимофеевича из состава попечительского совета фонда и ввинтить туда родного брата Бережнова Николая Тимофеевича. Таким образом, формально кандидат оказывался «не при делах» и обвинить его в подкупе избирателей становилось невозможным.
- А если я пообещаю «пенсам» проделывать такой фокус периодически, они будут есть у меня из рук.  Они же каждую копейку считают. А за такого благодетеля все проголосуют, как миленькие…
Бережной, оттолкнувшись двумя руками, отъехал от стола на своем начальственном, обтянутым черной кожей, кресле на колесиках и развалился в нем, закинув ногу за ногу.
- А это реально? – спросил Виленыч.
- Периодически? -  Бережной брезгливо поморщился. - Я вас умоляю… Реально, нереально… Ну не смогла…  Очень хотела, но не смогла. А причин может быть – миллион. Найму себе хорошего писателя, вот как Христофор. Он все народу и растолкует. Верно, писатель? Типа, опять чиновники не дали развернуться. Или прокурор признал чего-то там не шибко законным. Какая разница.  Меня это вообще не колышет. Мне сегодня, понимаете, сегодня надо всех размазать. Ферштейн?
Пиарщики зачарованно молчали.
        - Ферштейн, чего ж не ферштейн, - подал голос Виленыч. - Первый гвоздь в крышку гроба – это наша красная папочка, второй, подлиннее – ваш энергозачет. Если мы их забьем, Фомину эту крышечку уже не отодрать…
- Ото ж, - удовлетворенно сказал Бережной. – Так что денег жалеть не будем. Выиграем – все «отобью» в два счета.  – Он довольно ухмыльнулся. - Оправдаю, ха-ха, дорогу…
Христофор решил воспользоваться хорошим настроением заказчика.                -        - Стесняюсь спросить – как…
Бережной посмотрел на него с недобрым любопытством.
- Расскажи, и тебе захочется. Хотя ваш брат под другое заточен… Ну, слушай, писатель, ты и так уже столько знаешь, что все равно - убивать…  Шутка…
            Он снова подкатил на своем кресле к столу, положил перед собой новый лист бумаги и привычно зачертил по нему красивой черной ручкой с золотым наконечником, рисуя какие-то квадратики и стрелки между ними.
          - Итак, вопрос: что такое Госдума? Ответ: это -  биржа.  Самая крупная биржа в стране. Только торгуют там не углем и сахаром, а административным ресурсом. Это место, где собираются деловые люди решать свои вопросы. Они сбиваются в группировки по интересам, наращивая коллективный ресурс. Когда его достаточно – можно решать вопросы.  Ну, например…- Бережной защелкал пальцами как кастаньетами, подыскивая подходящий пример, - в нашем дивном регионе еще полно федеральной собственности. Заводы, унитарные предприятия, аэродромы, бывшие совхозы с прекрасной землей, санатории у моря, дома отдыха и еще черт знает сколько всего.  У военных тоже добра немерено.  Брошенные военные городки, недвижимость, старые корабли и свои причалы. Все это богатство пропускается через РФФИ…
       - Через что? - не понял Христофор.
     Бережной покачал головой.
       - Дикий народ, честное слово… Через Российский Фонд федерального имущества.
         - Все равно непонятно.
         - Скажем проще: это такая хитрая структура при правительстве, которая занимается распродажей Родины.
          - Приватизацией? – догадался Виленыч.
        - Ну, слава Богу, доперли. Интересные объекты «правильно» оцениваются и грамотно продаются. Хорошим людям. Для этого как раз и надо иметь надежные прихваты. И в центре, и на местах. Потом эти объекты можно перепродать или инвестировать в них средства. А все денежки, опять же, крутятся в Москве. Но! – Бережной поднес к носу свою красивую ручку, - все вопросы решаются между своими людьми.  Равными по статусу. А Дума – это статус, это – высшая крутизна. Самый элитный клуб. Для усиления административного ресурса можно поиграть в политику, прибившись к наиболее мощной партийной группировке. Так нарабатываются связи и зарабатываются хорошие деньги. Потом на эти деньги покупается достойная должность в правительстве или министерстве. Чтобы ты сам мог решать вопросы. А можно вернуться к себе в область и порулить там пяток лет. Короче, - Бережной решительно вставил ручку в письменный прибор из зеленого камня. – Принцип один: в Думе все хотят заработать денег. Надо только найти и увязать все нужные веревочки. И еще, - его серые глаза привычно превратились в лезвия бритвы, - еще надо иметь железное «очко» и нюх. Когда я чувствую, что можно заработать, у меня холодеет кончик носа. И он меня еще не разу не подводил…

           Для того, чтобы провернуть операцию «энергозачет» Бережнову понадобились неделя и большой кредит, который он повесил на свою и так уже почти    выпотрошенную фирму.  Он был верен себе: если есть цель – все остальное не имеет значения. И цель оправдала средства. Как говорят в таких случаях, «наутро он проснулся знаменитым». Практически – народным героем.  В отдельно взятом избирательном округе. Это случилось 27 ноября, ровно за 15 дней до дня голосования, когда избиратели большей части округа получили стандартные извещения об освобождении от месячной платы за электроэнергию с припиской внизу: «Фонд Милосердие» – это реальная помощь простому народу» и еще ниже: «Кандидат от «Нашего Отечества» – кандидат от народа»! Если бы во время президентских выборов этому народу сказали: «Вот ваш президент и не платите за электричество», быть ему президентом. Однозначно. В стане Бережнова ликовали. На первой полосе «Народной газеты» красовался сталинский лозунг «Победа будет за нами»!  Поговаривали о премиальных. Только Виленыч ходил с кислой физиономией. «Когда суслика загоняют в угол, он становится очень опасен»,- говорил он Христофору, пытаясь открутить пуговицу на его пиджаке. -  Особенно, если у этого суслика защечные мешки туго набиты зелененькими бумажками».
  Проклятое Петино чутье не обмануло его и на этот раз…
           Гром грянул неожиданный и страшный, как перед концом света.  Христофор сидел в своей комнатенке в Приморском отделении выборного штаба Бережнова, пил кофе и отсматривал утренний рекламный блок Фомина.  Даже не смотрел, а так, косил глазом на буднично мерцающий экран. Все это было уже видено сто раз, но по-прежнему хронометрировалось и писалось на видеомагнитофон. Ничего не предвещало беды. Христофор сидел, расслаблено откинувшись на спинку облезлого дивана, и гладил по блестящей полосатой шерстке кота Боцмана – наглую, сытую морду и общего любимца.  Боцман, в свою очередь, такой же расслабленной колбасой свисал у него с колен и урчал, как старый холодильник.  Там, где начинали жить люди, обязательно появлялись всякие Боцманы, Мурзики или Мурки, которые позволяли гладить себя по серой шерстке, напоминая людям, зачумленным своей бесконечной работой, о том, что есть еще и божий мир, населенный животными и птицами.  Никаких животных и птиц, кроме цыплят гриль Христофор не видел уже давно, так как сидел в этом проклятом штабе безвылазно почти три недели, иногда ночуя здесь же, на диване, отвалившись от компьютера и одурев, как пиявка, насосавшаяся крови очень пьяного человека.      
            Приморск был родным городом пока еще действующего депутата, где у него сохранялись наиболее сильные позиции.  Кроме газеты, Фомин владел раскрученным телеканалом, поэтому весь его рекламный эфир на всякий случай записывался, чтобы сравнить фактическое время проката с оплаченным. Сегодня в программе был заявлен интерактив Фомина «Интервью на улице». Это когда кандидат сидит в кадре и, как бы в прямом эфире, отвечает на вопросы специально подготовленных людей. Неожиданно Христофор почувствовал, что что-то идет не так. Он сбросил с коленей дремавшего Боцмана и взял в руки пульт.  Вместо кандидата на экране маячил какой-то неприятный тип с немытыми волосами и бегающими глазками.  Поминутно облизываясь и почему-то оглядываясь по сторонам, тип бойко рассказывал о том, что у господина Фомина имеются два отеля на Канарах, публичный дом в Таиланде, куда он каждую неделю летает на личном «Боинге», и брошенные дети во всех приморских городах. Отели, «Боинг», публичный дом, где Фомин обнимался с полуголыми красотками, а также брошенные дети демонстрировались на фото. Затем неприятного типа в кадре сменила милая девушка и объяснила, грустно улыбаясь, что все это – подлый монтаж и наглая ложь, с помощью которой можно легко оболгать достойного человека, особенно если на карту ставятся чьи-то корыстные интересы, и эта карта разыгрывается нечистоплотными политтехнологами вкупе с продажными журналистами. Так же грустно улыбаясь, милая девушка начала показывать в камеру копии документов - у Христофора оборвалось сердце – из его заветной голубой папочки… Мама дорогая…  Но как…  Откуда? «И это тоже наглая ложь, - продолжала щебетать девушка. - Изощренная и так похожая на псевдоправду, потому что сфабрикована она специалистами своего грязного дела». В заключение симпатичная ведущая сделала особенно грустные глаза, как бы извиняясь за этих подлецов-пиарщиков, и призвала сограждан не покупаться на подобные гадости, уверив будущих избирателей, что «так поступают лишь те, кто хорошо понимает, что в честной борьбе им Фомина не одолеть»…
            На Христофора накатило холодное безразличие.  Все. аллес пи…ц…  То, что он только что видел, называлось «прививка» или спецприем «журналист – тварь конченая».  Такими технологиями превентивно гасили эффект от грядущей «чернухи». Все это было обычным и понятным делом, но документы, откуда? Христофор вытащил кассету из магнитофона и тупо посмотрел на пластмассовую коробку. Потом дернул из-за пояса мобильник и набрал знакомый номер.
          - Петя, у нас проблемы…

   Через два часа примчался Бережной. Он был в бешенстве.  С него, как окалина с перегретой заготовки, слетели остатки напыленного общими усилиями «образа», открывая яростно-белый, без примесей, металл. Вихрем он ворвался в маленький кабинет начальника штаба, где уже сидели, поджав уши, Христофор и Виленыч. Вслед за шефом вошел хмурый начальник службы безопасности
  - Порву, как Тузик шапку! – заорал с порога Бережной. – Как вы могли допустить утечку? На хер мне нужны такие работники?
   Пофонтанировав таким манером еще пару минут, он успокоился и сказал, медленно роняя слова и ни на кого не глядя:
           - Короче, даю три дня, чтобы вы нашли мне эту крысу. Вячеслав Сергеевич, вам понятна задача? Не слышу?
    Начальник службы безопасности был спокоен, как сфинкс. Ему не нравился тон Бережнова, о чем говорили желваки, играющие на его тщательно выбритых щеках.
            - Понятен, Алексей Тимофеевич. Источник утечки информации уже установлен.
Все замерли.
           - Вот как? – вскинулся Бережной. – Оперативно. Ну и?
           - Я доложу вам позже, когда у меня на руках будут все документы.
           - Когда? 
          - Сегодня...
            - Хорошо.  А ты, Виленыч, пока подумай, что можно вытащить из этой ситуации.
          Христофор привалился плечом к коллеге и шепнул:
          - Слушай, а молодец наш чекист, вычислил предателя … Просто СМЕРШ какой-то
           - Ага, вычислил… - скривился Петя. – Этому СМЕРШу главное звездочку получить…
    Неожиданно дверь приоткрылась и в щель просунулась испуганная мордочка Маши Сизовой.
            - Я прошу прощения…
           - Какого черта?  - рявкнул Бережной. – Вы что, не видите, у нас совещание? Христофор, это твой сотрудник?
Христофор быстро подошел к двери.
          - Маша, что стряслось?
         - Вот, - испуганная Машенька протянула газету. – Мне кажется, это важно...
Христофор вернулся на место и положил перед собой на стол свежий номер беспощадного «Труженика Приморска». На первой полосе крупно стоял снимок улыбающегося Бережнова. Вокруг снимка на четыре колонки был разверстан материал под названием «Зачем я иду во власть»?  Текст состоял из кусков, надерганных из Бережновских агиток. 
         - Не понял, – удивился Христофор. – Это еще что за «второй фронт?
    Он толкнул в бок Виленыча и придвинул к нему газету. Тот мельком глянул на снимок и нахмурился.  По мере чтения заметки складка между бровями становилась глубже. Это заметил Бережной.
        - Что там еще?
       Петя встал и молча положил газету на стол Бережнова.
        - Что это? - недовольно буркнул Бережной, глянув на свой портрет. – Что это значит, Виленыч?  Вот это? – Он ткнул пальцем в свой портрет.
        - Это значит, что нас хотят снять с дистанции…- тихо, но очень внятно сказал Виленыч.

             Этот день стал черным днем всей кампании и точкой отсчета до поражения Бережнова на выборах в Государственную Думу Российской Федерации.  Случилось то, чего так боялся Петя: суслик взбесился, и Фомин пошел ва-банк.   Попер, как бульдозер, понимая, что после блестящей аферы противника с энергозачетом у него остался только один шанс – снять Бережнова с дистанции.  Схема была проста, как трусы за рубль двадцать. До выборов оставалось две недели. Оптимальный срок для подобных затей.  Сначала в подконтрольной врагу газете, а затем - на телеканале появляется неоплаченная политическая реклама Бережнова.  В этот же день в городской суд, где уже побывал человек с небольшим чемоданчиком, летит жалоба по поводу нарушения закона о выборах.  После стремительного рассмотрения дела, суд выносит вердикт – снять кандидата Бережнова. За вопиющие нарушения. Параллельно человек с чемоданчиком наносит визит в областной избирком, где на столе председателя комиссии лежит такая же жалоба. Следующий этап - областной суд.   И опять - «суди меня, судья неправедный»…  Бережной успевает подать апелляцию в Верховный суд. Но за три дня до голосования бесплодная возня прекращается по закону.  Все. Аминь… dura lex, ced lex.  Потом можно будет судиться до посинения, доказывая, что это – подлог, требовать признания недействительными результатов выборов, отзыва лицензий у продажных СМИ, но все это будет уже в пустой след… Доллар обухом не перешибешь…  Виленыч понял это сразу, но как опытный доктор не стал говорить больному о страшном диагнозе. Он надеялся на чудо и опасался двух вещей: во-первых, заказчик мог не выплатить вторую половину гонорара, а во-вторых, просто побаивался Бережнова, который в запале был способен черт знает на что. Поэтому он предложил не паниковать, а немедленно действовать. Создать антикризисную группу и привлечь хороших юристов, которые будут с утра до вечера строчить встречные жалобы и иски. И еще пообещал обязательно что-нибудь придумать.
    Ночью Христофора пригласили в кабинет начальника штаба.  За столом сидел Бережной.  Больше в кабинете никого не было.  Когда Христофор вошел, Алексей Тимофеевич поднял глаза и посмотрел на него нехорошо и отстраненно, как будто видел в первый раз. На бледном лице кандидата тяжелыми складками лежала многодневная усталость.
  - Ну что, иуда, много денег срубил?
   Христофор растерянно улыбнулся.
   - Не понял…
   - А чего тут понимать…
Бережной достал из ящика стола тоненькую пачку фотографий и веером швырнул их на стол. Христофор подошел и взял несколько карточек. На снимках приличного качества были запечатлены моменты общения Христофора с каким-то незнакомым мужиком.  Вот они о чем-то говорят, сидя напротив друг друга.   Похоже, это кафе «Якорь», где Христофор пару раз обедал, когда выползал на свет божий из своего бункера.  Они улыбаются, и Христофор жмет мужику руку.  Вот они прощаются, и Христофор подносит к виску ладонь козырьком в шутливом жесте.
        - Ну и что? - Христофор посмотрел последнее фото и положил его на стол.    
         - Что это за мужик?
     Бережной прищурился.
        - Невинность изображаешь? Ну-ну…- Он взял фотографию и внимательно на нее посмотрел. – Этот мужик – начальник службы безопасности Фомина. А это, - он взял другое фото, - это… допустим, момент передачи ему дискеты с компроматом.  А может быть, ты уже ее отдал. Или только собираешься.
     - Ну, теперь понятно. – Христофор без приглашения опустился на небольшой диван, стоящий у стены. Все происходящее было настолько неожиданным и абсурдным, что нервная система даже не успела выдать адекватную реакцию.  Какой-то дешевый фильм про шпионов. В голове мелькнуло: а стоит ли вообще что-то доказывать этому человеку или проще прямо сейчас плюнуть на все и уйти? Да нет, наверное, стоит. Христофор постарался как можно жестче посмотреть в щелочки Бережновских глаз и сказал:
           – Скажите, Алексей Тимофеевич, где логика в моих действиях?  Зачем мне нужно было из кожи вон лезть, куя вам победу, если я – двойной агент и иуда? Зачем?
- За хлебом. Ты пахал на меня, пока не подвернулся случай, и ты не решил одним ударом решить свои финансовые проблемы.  Мне твоя логика вполне понятна: рядом крутится такое бабло, а ты все крохи подклевываешь.   Я думаю, что твоя дамочка из газеты растрепала все, что можно и нельзя. И о вашей встрече, и о папке с компроматом. Информация разошлась и на тебя вышли заинтересованные люди.
 - Вот так все просто? А как же моя репутация, честное имя и тому подобное?
- А, брось, - Бережной собрал фотографии и кинул их в ящик стола. – Все люди устроены одинаково. Просто суммы нужной не давали. А когда дали, ты и спекся. Обычное дело.
Христофор беспомощно развел руками.
- Это «подстава» чистейшей воды как вы не понимаете? Есть такая волшебная программа – фотошоп, с помощью которой грамотный пользователь состряпает любую «залипуху»! Вам ли это объяснять? Я вообще не знаю этого человека!
- А теперь, умник, ты ответь мне на один простой вопрос, - голос Бережнова угрожающе возвысился. – Кому все это надо?
- Что? – не понял Христофор.
- Подставлять тебя.
- Не знаю…  Это может быть просто спланированная акция, чтобы вышибить меня из обоймы…
- Да какая, на хрен, акция! Если уж вышибать, то Виленыча, а ты что за птица такая? Писатель… Никому это не надо. Просто наш чекист – старый, битый профессионал, привыкший никому и ничему не доверять. Он давно за вами присматривал. Так, на всякий случай.  И за тобой, и за этим умником – великим технологом, - он махнул рукой куда-то в сторону дверей. - И даже за Петровичем. И почему-то никто в его разработку не попал. А ты вляпался по самые помидоры.
- Понятно.
- Что тебе понятно?
- Что мы говорим на разных языках.
- А мы вообще больше с тобой не будем говорить. Не вижу смысла. Поэтому это наш последний разговор. Я деловой человек и привык все измерять в денежном эквиваленте. Ты нанес мне ущерб. Я оцениваю этот ущерб в пятьдесят тысяч долларов. Не такая уж большая сумма. Примерно столько ты и получил от Фомина.  Так что в тюрьме все по-честному.  Сроки и условия выплаты денег обсудишь с моим замом по финансам. Вы с ним знакомы.  Можешь отдавать частями. Если через три дня с твоей стороны не начнутся движения, долг будет переуступлен.
- Бандитам?
- Людям, которые специализируются на истребовании долгов.
У Христофора стало горько во рту и неприятно заныло под правым ребром. Он все еще отказывался осознавать, что перед ним сидел человек, на которого он положил столько сил и нервов и который непостижимым образом вдруг превратился в его врага и источник опасности. И, похоже, прокрутить эту ситуацию назад уже невозможно, как фарш, вылезший из мясорубки...
   Выйдя из кабинета, Христофор буквально нос к носу столкнулся с Виленычем.
- Петя!
- Я все знаю, - остановил его Виленыч. – Давай чуток прогуляемся…
          - Петя! - с жаром начал Христофор, как только они немного отошли от штаба. – Ты меня знаешь сто лет.  Это же голимая подстава! Пойди, поговори с ним, объясни, ну это же бред какой-то…
- Видишь ли, Христофор… - Петя говорил, не поднимая головы. - Из всей этой малопонятной истории я сделал один неутешительный для тебя вывод: Бережнова устраивает именно такой расклад. Найден и наказан враг, которому теперь не надо платить обещанных денег. Сегодня, когда они ему очень нужны, согласись, немаловажный фактор. Хотя все это теперь, -  Виленыч сделал неопределенное движение кистью руки, – мышиная возня. Помнишь, я говорил, что большие деньги рано или поздно все расставляют по своим местам…
- Помню. Так ты не пойдешь?
- Куда? К нему? – Петя опустил голову еще ниже, - Прости, Христофорчик, не пойду. Это бесполезно.
   Христофор вдруг остро почувствовал тоску и холод вселенского одиночества, как человек на льдине посреди холодного океана…
- Он предложил мне заплатить пятьдесят тысяч долларов.
- За что? – наконец повернул голову Виленыч.
- В качестве компенсации за мое предательство.  И еще сказал, что если я не отдам, он переведет долг на бандюков. 
         У Пети буквально отвисла челюсть.
- Вот это поворот…  И что ты будешь делать?
Христофор горько усмехнулся.
         - Не знаю. Я надеюсь, он очнется.  Через пару дней встретимся поговорим, как люди…
- Хочешь совет?
- Валяй.
- Займи и отдай ему эти деньги. Мы еще заработаем.
- Но почему, Петя?
- Потому что эти жесткие ребята живут по своим законам, главный из которых -  деньги всегда у сильных.  А у нас денег нет. Мы - интеллигенты в маминых кофтах и поэтому работаем на тех, кто сильнее нас. Отсюда и отношение. Понимаешь, писатель?  Мы просто немного навели на них лоск…
- Да пошел он… 
-  Заплати, Христофорчик… Я деньги получу, помогу.
      Христофор прикурил очередную сигарету. Его начало колотить.
-  Петя, я просто не верю, что Бережной способен на такое. При всех раскладах, он все-таки нормальный человек...
Петя тяжело вздохнул и посмотрел на коллегу укоризненно, как на сморозившего глупость подростка.
         - Нормальные люди – это мы. Мы читали Чехова, и нам бывает мучительно стыдно. А для Бережного такие, как мы – человеческий материал.  И когда он не нужен, его выбрасывают.  Знаешь, - он остановился и взял Христофора за локоть. Хотел что-то сказать, но лишь вздохнул и обреченно махнул рукой. -  Извини, брат, мне надо идти. 
- Постой, - Христофор испытывающе посмотрел товарищу в глаза. – А может, ты тоже думаешь, что это я слил информацию?
            Ничего не ответив, Петя резко повернулся и зашагал по темной аллейке в сторону штаба…  Христофор докурил и пошел за ним. Ему обязательно надо было встретиться с Вячиком. Посмотреть в глаза этому деятелю.  Христофор был совершенно уверен, что никакой слежки за ним не было, и что дэзу просто подкинули, точно рассчитав адрес доставки… 
           Вячик смотрел телевизор в комнатке охранников.  Но разговора с ним не получилось.  Взгляд у начальника службы безопасности был пустым и ясным, как у инспектора ГАИ.  Христофор пытался выяснить какие-то подробности, просил Вячеслава помочь ему, почти умолял, настаивая на том, что все это –дезинформация и подстава и враги просто хотели вбить клин и посеять раздор и что именно на такой поворот они и рассчитывали, но Вячеслав Сергеевич сказал только одну фразу: «Твоя версия, Христофор, имела бы право на жизнь в одном случае – если бы кто-то мог четко ответить на вопрос: каким образом папка с документами попала в чужие руки». После этого он просто молчал, спокойно глядя мимо собеседника. Как будто слушал по радио сводку погоды перед рыбалкой. Поняв, что он взывает к грузовому контейнеру, Христофор на полуслове оборвал свою сбивчивую речь и вылетел из комнаты, опрокинув стул и хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.  Неожиданно на него накатила такая слабость, что он присел на корточки, съехав спиной по крашеной казенной краской стенке. В голове была гулкая пустота.  Надо было вставать и что-то делать, но сил не было ни на что. Он посидел немного и в отчаянии слабо крикнул в полумрак плохо освещенного коридора: «А не пошли бы вы все куда подальше, ребята»…
        Остаток ночи Христофор провалялся, не раздеваясь, на продавленной тахте в своей съемной квартире.  Кровь в висках пульсировала с такой силой, что ее удары слышимыми толчками отдавались в подушку. «Надо успокоиться и еще раз все обдумать», – повторял он снова и снова.   Христофор считал себя неглупым и битым жизнью человеком, готовым к любому ее повороту. Он не раз был свидетелем того, как фортуна в одночасье поворачивалась к человеку задом, подвергая тяжелым испытаниям и пробуя его на излом. И еще он знал, что ничего не бывает в этой жизни просто так. И что справедливость рано или поздно восторжествует. И что справедливости на этом свете вообще нет...  По-прежнему было ясно одно: кто-то его крупно подставил. А вот кто и почему именно его, было совсем непонятно. Может быть, пока.  Под утро, одуревший от бессонной ночи, сигарет и тяжелых мыслей, Христофор собрал свои вещички и пошел на стоянку, где стояла его верная «Аскона».  Он решил возвращаться домой. По дороге закинул перепуганной ранним визитом хозяйке ключи от квартиры и поехал, набирая скорость, в уже сереющую ночь на север, прочь из спящего Приморска…

             Дома Христофор некоторое время пытался разбудить жену и рассказать ей обо всем случившемся. Лера только «блымала» не накрашенными глазами и что-то сонно бормотала. Верный Теодор, как обычно, был ужасно рад хозяину, готовый сейчас же последовать за ним в огонь и воду. Он заглядывал Христофору в глаза, и подавал по очереди лапы. Не за колбасу, просто так. От чувств. Христофор сел на диван и впал в оцепенение, перебирая пальцами шерсть за ушами приятеля. В голове без остановки крутилось невесть откуда взявшееся: «Взял он саблю, взял он востру. И зарезал сам себя. Веселый разговор»… Интересная штука – жизнь. Жил-жил, никого не трогал, подлянок вроде никому не делал, и вдруг – раз!  И – между глаз. За что… про что…  Как в старом анекдоте: сейчас пойду, два-три немца убью и – домой. А если тебя убьют? А меня за что?… Христофор взял Тэдика за уши и, притянув лохматую морду к своему лицу, спросил: «Меня за что, Тэдик?»  Тэдик, услышав свое имя, гавкнул и завилял хвостом. «Правильно, не за что. И мы это всем докажем. А пока примем снотворного и тоже ляжем спать»…
 Христофор выпил две таблетки французского снотворного, пузырек с которым всегда лежал в прикроватной тумбочке, лег рядом с Лерой и, наконец-то, заснул, потому что почти успокоился, вернее, смирился со всем, что обрушилось сегодня на его седую голову.  Засыпая, он подумал, что впервые с ним так круто обошлась обычно благоволившая к нему фортуна. И что обижаться на нее, по меньшей мере, глупо и теперь остается только одно – переждать и дать времени затянуть болезненные ранки незаслуженных обид, превратив их  в памятные шрамы… 

           12.

                Я погружаюсь в синеву… 

                Осень 1988 года, Украина.

Вместе с сентябрем пришла осень…   Второй день, как не переставая, идет дождь. Все, что могло намокнуть – намокло. И настроение немного «посинело»… «Я погружаюсь в синеву…» - примерно так можно перевести с английского выражение, когда тебе не очень весело. И наш лагерь, который мы ежедневно разбиваем где-нибудь в лесу или на стадионном поле, уже не похож на «Солнечный город» из известной книжки Носова. Но духом падать никто не собирается, хотя появились первые простуженные и больные. Утро, по-прежнему, начинается с веселой радиопередачи на двух языках, текст которой придумывается на ходу…
(Из газетного репортажа)




Все утро Джуди и Христофор утешали малышку Тину.   Тина Боралес, смуглокожая конфетка с лукавыми темно-карими глазами, была отчаянно влюблена в Григора, который жил на соседней улице армянского квартала Лос-Анжелеса.  Его родители, уехавшие из Еревана с первой волной эмиграции, хотели женить единственного сына на дочке местного богатенького папы.  Вчера Тина позвонила Григору, и он сообщил, что бабушка Анаид привела на смотрины «шат сирун ахчик» (очень красивую девушку) Ануш из хорошей семьи и «детям» было предложено понравиться друг другу и не тянуть с помолвкой. Бедная Тина забилась в свою палатку и рыдала так отчаянно, что ее горе стало общим для всего лагеря.  Христофор рассказал Тине историю про своего армянского друга Сурена.  История была со счастливым концом. Правда, он не стал говорить о таком удивительном совпадении, как наличие такой же армянкой бабушки, которая так и не смогла до конца смириться с пребыванием в их доме русской невестки…
           Наконец, Тину успокоили, и Джуди уехала вместе со всеми на экскурсию по Шевченковским местам. Христофор не испытывал большого желания отметиться у дуба, под которым, якобы, сиживал великий кобзарь. Вдобавок, ему надо было срочно соорудить очередной репортаж в свой «Комсомолец». Он долго бродил по опустевшему лагерю, пока не нашел себе угол в штабной палатке, где стоял пластиковый стол и раскладные стулья. «Вместе с сентябрем пришла осень»… Надо было писать дальше, но в голову лезли совсем другие мысли.  Джуди… Христофор водил знакомство с девушками, намного более сексуальными и изобретательными, чем она. «Выдумщицами», как он их называл. С Джуди было все не так. Вернее, так и все-таки немного по-другому.  Ее простота и естественность иногда обескураживали.    «Как можно стыдиться того, что придумал Господь», - говорила она и обращалась к Христофору: «Мои мальчики». К каждому в отдельности.  «У него же нет мозгов», - смеялся Христофор. «Зато он знает, что мне нужно», - отвечала Джуди, отводя лицо.  Она была проста и искренна в каждом   слове, каждом   движении тела и души.   Ее искренность была сродни искренности деревца, чей пожелтевший лист только что залетел в палатку…  Незаметно для себя Христофор пропитывался ею, успокаиваясь душой, и наполняясь тихой радостью ее простой жизни…  Маленькая рыжуха, тихий праздник из детской улыбки и веснушек, которыми она была так щедро осыпана.…  Фиг его знает, вроде бы смотреть особенно не на что, но иногда, подстреленный чем-то, незаметным для других, ее легким взглядом или неслышным вздохом, которые были предназначены только ему, Христофор чувствовал, что где-то внутри его организма начинал бить горячий источник. И он глупо улыбался, не отдавая себе отчет, что все это как раз и называется – нежностью… Он вспоминал ее смешные в своей твердости попытки не заниматься больше любовью. «Нам больше не надо делать вэунч-вэунч», - говорила она наутро после их первой ночи, умоляюще сдвинув свои светленькие бровки. – «У меня уже есть воспоминания»…  «А у меня - еще нет», - смеялся Христофор, прижимая ее к себе.  Она отворачивалась, пряча лицо от поцелуев, но побеждал сильнейший. И он упивался своей эгоистичной мужской властью над этой маленькой женщиной, обнимая ее в тесной палатке и освобождая от такой некрасивой походной одежды.  А она вздрагивала от его прикосновений и повторяла, как заклинание: «Вэунч, вэунч, вэунч», а потом опять просила у кого-то прощения, за миг до того, чтобы ослепнуть и оглохнуть на несколько секунд, которые превращались для них в целую вечность...

Христофор проснулся от балаганного шума людского потока, вливающегося в ворота стадиона, на еще зеленом поле которого был разбит лагерь. Он посмотрел на часы. Ого! Вот это он «даванул»…  Работа над заметкой отняла у Христофора последние силы, и когда он вернулся в свою палатку, то сразу же потерял сознание, растворившись в шорохе дождя, нудно моросящего с самого утра…  Выползать не хотелось, но хотелось есть и хотелось увидеть Джуди. Вдохнуть ее уже такой знакомый запах и послушать «рипорт» о сегодняшнем таком совершенно необыкновенном дне. Их последняя совместная поездка стала для нее настоящим шоком. Их возили на мемориальный комплекс в Бабий Яр, где были расстреляны десятки тысяч киевских евреев.  Окаменев, она стояла у рва, затянутого временем и слушала, как тоненькая девочка, сама вибрируя как струна, играла на скрипке что-то невыносимо пронзительное …
Джуди пришла, улыбающаяся и, как обычно, абсолютно счастливая и принесла кусок пирога с мясом и кулек с тыквенными семечками, которые она научилась грызть в России. Христофор съел пирог, они сидели у входа в палатку, молча щелкая семечки. Джуди зорко следила, чтобы ни одна шелушинка не упала на землю. Все собиралось в специальный пакет для мусора. Неожиданно она спросила:
- Кристофер, что с нами будет, когда закончится Марш?
- Не знаю…
- Мы сделали все, чтобы потом переживать. Очень сильно. Особенно я. Наверное, я буду тосковать, – она глубоко вздохнула. - Но я совсем не жалею.  У меня была такая одинаковая жизнь…
После ужина опять собрались на диспут.  «Свобода совести, или веришь ли ты в Бога?» Над футбольным полем горели белые фонари, и было неестественно светло, как в студии перед телекамерами. Христофор устроился рядом с Джуди на расстеленном на мокрой траве «спальнике». Она рассеяно слушала ораторов и читала какую-то книжку. Слышалось: «Бог - есть любовь!  Бог – внутри каждого из нас!  Ангел – мой лучший друг»…  «Чего они «распрягаются», - раздражался Христофор,- ну веришь и верь»…  Несмотря на то, что на груди у него висел крестик, с которым ему было как-то спокойнее, он считал церковь таким же производством, как и любое другое, в основе которого лежит извлечение прибыли. Ему приходилось пить водку с батюшками, слушать их мирские речи, поэтому он не рассматривал их в качестве посредников между собой и Богом. И потом, что есть Бог? Стилизованные лики себе подобных, которые люди развешивают на стенах храмов? Обычный инвентарь. Да, был такой сумасшедший бунтарь Иисус, мутивший народ, за что впоследствии и поплатился. Но причем здесь нечто -  непостижимое и неохватное человеческим разумом, запустившее весь этот механизм жизни? Человеку по определению не дано знать, что есть Бог, иначе он сам перестанет быть человеком.  Конечно, страшно умирать без надежды, но если до тебя была пустота, то почему что-то должно быть после? Но, с другой стороны, Христофор хорошо помнил тот день, когда маленький Никитка улыбнулся ему в первый раз. И тогда у него вдруг мелькнула неожиданно-счастливая мысль: может быть, это и есть проявление Бога? В первой улыбке невинного дитя?  Может быть, он просто дурак, и для него не настало еще Время Откровений, не полыхнул тот миг божественного просветления, который откроет ему путь в какой-то более справедливый мир, где живут души в вечном покое и любви… 
           Христофор повернулся и потеребил пальцем рыжую прядку, свившуюся у виска .
- Джуди, ты ходишь в церковь?
- Иногда…
- Зачем?
- Мне там…- она запнулась.
- Спокойно?
- Да.
- Понятно…
         Он заглянул в лицо своей подружки. Джуди смотрела куда-то мимо своей книги.
- Осталось восемь дней…- тихо сказала она.
- Что? – спросил Христофор. И понял: осталось восемь дней до конца Марша. Тра-ля-ля, тра-ля-ля… Восемь дней… Восемь дней…  Чуть больше недели. Ну что ж, все имеет свое начало и свой конец…  А чего, собственно, сударь, вы хотели? Что вы хотели, вы все получили… 
Он взял ее за подбородок. Посмотрел в глаза.  Глаза были грустными, а щеки -  мокрыми. Джуди отвернулась и снова уткнулась в свою книжку.
Диспут закончился.
- Пойдем в круг? – предложил Христофор.
      Джуди кивнула.
         Круг придумали американцы еврейского происхождения, которые и здесь жили своей небольшой и дружной коммуной. Каждый вечер они становились, держась за руки, в большой круг и пели немного странную, но трогательную в своей простоте песню. Христофор и Джуди вошли в круг и запели вместе со всеми: «Дорогой друг, позволь, я расскажу, что я чувствую. Ты дал мне столько сокровищ, я так тебя люблю»…  Потом все обнимали друг друга за плечи и просто пели без слов, держа одну ноту, и разрозненные голоса сливались в один мощный, объединяющий аккорд… О-о-о-о-а-а-а… Христофор чувствовал, что его голос растворяется в почти осязаемом столбе общей энергии, который поднимался вверх, упираясь прямо в космос.  Это была молитва благодарности Создателю, полная любви…
А на следующий день Джуди заболела. Она хандрила еще с вечера и рано ушла спать. Утром у нее было тридцать восемь, и она лежала в своей сырой от дождя палатке в теплой куртке, забравшись в спальный мешок.  Она виновато улыбалась Христофору, вся такая съежившаяся и несчастная. Христофор сидел рядом, периодически вытаскивая из-под себя какие-то вещи, и заботился. Гладил руку, наливал чай из термоса, которым она запивала американский аспирин из большой пластиковой банки. Потом закрыл полог палатки и тоже улегся. Джуди слабым голосом прогоняла его, переживая, что он заразится и заболеет. Наконец, она с трудом, руками и ногами отпихнула его на расстояние вытянутой руки и затихла.  Христофор потихоньку дотянулся рукой до ее головы и стал перебирать ее такие каждый раз неожиданно рыжие волосы, ощущая горячую кожу влажного лба.  Моя ты маленькая… Такое же чувство у него было, когда он гладил по голове больного Никитку.  То, что Джуди заболела, его совсем не раздражало. Напротив, ему хотелось подобраться к ней еще ближе и обнять, согрев своим теплом…  Желание было таким острым, что заныло, как это было уже не раз, под ногтями пальцев, которыми он проводил по ее волосам.  Христофор вдруг подумал, что никогда не испытывал такой нежности к своей жене. И что все это время он почти не вспоминал о Светлане. Вот с тестем он бы пообщался. Они сидели бы на кухне, где вовсю «хозяйновал» Андрей Андреевич - резал бы пахучий ржаной хлеб крупными ломтями по-крестьянски, от себя, прижимая к груди буханку. «Вот, наскочил по случаю, - говорил бы он, раскладывая ломти на тарелке. - Первый хлебзавод. Сила!» И они выпили бы «белой», и заели ароматным ржаным хлебом, «мочая» его в миску с таким же нестерпимо-ароматным жареным подсолнечным маслом, куда Андрей Андреевич крупно накрошил цибулю и прочую зелень, привезенную с дачи и еще пахнущую землей…
Но рядом тихо дышала американская гражданка с каким-то чудным, обезьяним именем, которую хотелось пожалеть и поцеловать в ее смешной короткий нос, и он впервые подумал, что не знает, что со всем  этим делать…
- Бель Ами, - вдруг тихо спросила она. – А ты знаешь такую песенку?  - И она также тихо запела. - «Мой милый за океаном, мой милый за морем… Мой милый за океаном, верните его мне…»
Христофор почувствовал, что она плачет. Внезапно он ощутил легкую резь в глазах. Ишь, как тебя растащило, приятель…  Ничего, придет зима, ночи будут длинные… Будешь лежать на диване, вспоминать свою американочку и тихо влажнеть взором…
- Я знаю эту песенку, – сказал Христофор. – У нее грустный конец. Милый так и остался за океаном…
- Да,- вздохнула Джуди. – Он не вернулся, и никто не умер.  И девушка, наверное, вышла потом замуж.  Девушки так устроены… - она грустно улыбнулась. – Все нормально, Милый Друг, просто я немного приболела. Завтра все будет о’кей. Приходи завтра, ладно? Вместе с солнцем. Дождик надоел…
Джуди отвернулась и натянула куртку на свою рыжую голову.
   
   Она проболела почти всю оставшуюся неделю. Несколько раз приходил врач, давал еще таблетки. Когда ей стало легче, Джуди, как говорил Андрей Андреевич, «завела моду» уходить за пределы лагеря и сидеть где-нибудь в сторонке, греясь под осенним солнцем с книжкой в руках. Христофору казалось, что она стала избегать его, хотя Джуди радовалась каждой их встрече, и когда он возвращался вместе со всеми из очередного марша, слушала его рассказы о том, что сегодня было, куда они ездили и с кем встречались, но вечерами рано уходила спать, ссылаясь на плохое самочувствие. А потом они в последний раз свернули свои палатки, закинули их в кузов грузовичка, и колонна из двенадцати автобусов с надписью «Интурист» вытянулась на федеральной трассе Киев – Москва. Христофор сидел рядом с Джуди. Она подолгу молчала, глядя в окно, а когда Христофор спрашивал, о чем она молчит, Джуди только грустно улыбалась, не поворачивая головы. И все смотрела и смотрела в окно, заливаемое уже по-осеннему холодным дождем…



   
      


 13.


                Гуд бай, хоум.


               Осень 1998 года, большой южный город.


     - Лера! Иди сюда!
Христофор сидел на кухне, курил сигарету за сигаретой и рассказывал жене обо всем, что произошло с ним за последние три дня. Она слушала молча, не перебивая, а когда Христофор закончил, констатировала:
- Да, Мурзик, плохи твои дела… Столько пахал и все бесплатно. Ты что будешь, кофе или чай?
 Христофора резануло: «ТВОИ дела»…  Он сделал вид, что не заметил этого местоимения и сказал, что, наверное, неплохо было бы уехать. Куда-нибудь подальше.  Забыть все, развеяться…   Например, в Америку, к Николаю. Не ждать весны, как договаривались, а махнуть прямо сейчас. Виза открыта, деньги отложены, чего тянуть? Но Лера его огорошила, заявив, что она тоже давно откладывает деньги на поездку. 
           - Интересно, куда? – удивился Христофор. 
- Я хочу поехать в Индию, - задумчиво проговорила Лера.
-  Куда?
- В Индию, - повторила Лера. – Я хочу пожить в ашраме.
-  Ашрам – это где собираются чокнутые, чтобы медитировать до усеру  и петь осанну своему земному богу – Ошо?
- Это место, где людям помогают обрести утраченную гармонию.   Восстановить хрупкий баланс во взаимоотношениях с собой и окружающим их миром, – поправила Лера. - Я давно собиралась тебе об этом сказать, но последние пару месяцев ты был хронически вне зоны досягаемости. Для меня это очень важно. А в Америку можно поехать потом, тем более, что гостевая виза открыта на целый год. 
- Ты как всегда на своей волне, дорогая, - с сожалением заметил Христофор и вышел из кухни.  Сегодня у него было много дел. Утром он позвонил маме, и она попросила съездить на квартиру к бабе Соне и отдать ключи соседям, потому что в доме что-то случилось с отоплением. Надо было заняться машиной, поменять масло в двигателе, тормозные колодки и свозить Тэдика на прививку.  Вместо этого Христофор заварил себе кофе и прилег с источающей терпкий аромат кружкой на свой любимый кожаный диван в гостиной.  На душе было погано. Как выражался Никитка, Христофора все еще «крыло со страшной силой» и ощущение, что его использовали и выбросили, как грязную салфетку, не отпускало.  «Надо менять на хер эту работу», - злился он, обжигаясь кофе.  Он думал о том, что для того, чтобы хорошо работалось, надо любить своих «мальчиков».  Хотя бы – за деньги.  Но он потерял эту способность, насмотревшись, как врач-гинеколог, до тошноты на интимные части жизни своих пациентов. Всех «мальчиков» объединяла одна общая особенность – они все умели делать бабки. Причем, никто, за редким исключением, не строил заводов, не поднимал сельское хозяйство, а именно – «делал бабки». Это были умные и цепкие люди, с колоссальной работоспособностью и энергией. Со временем им становилось тесно в прежних рамках и с помощью таких, как Христофор они переходили на новую качественную ступень, позволяющую делать бабки с еще большим размахом. И еще у них была одна общая черта - все они были очень несимпатичными и неинтеллигентными людьми. На бумажных носителях читали только меню в ресторанах. Всю остальную информацию черпали в компьютерах. Любили охоту и песни в стиле «шансон».  Христофор всегда говорил им «вы», они ему только – «ты», независимо от возраста. Потому что он на них работал, а они ему платили. 
         В дверях материализовалась Лера.  У нее было обиженное лицо.
- Мурзик, у тебя совесть есть? Это я на своей волне? Я, которая почти десять лет пыталась настроиться на твою волну. По телевизору говорили, что у военных самолетов есть такие позывные: «свой-чужой».  Но твои волны невидимы, как у секретного спутника.  И опознать, кто ты - свой или какой-то чужой, довольно симпатичный дядя, который приходит домой поесть и переодеться, становится все труднее. Честно говоря, я уже задолбалась их «ловить». Может быть, есть другая девушка, у которой более чувствительные локаторы, а может быть, никаких волн ты уже не испускаешь… 
   Лера ушла из кухни, оставив неприкрытой дверь. На душе у Христофора стало еще сумеречней.  Рядом с близким человеком одиночество ощущалось особенно остро…

…В детстве Христофор с гордостью говорил: «У меня три бабушки – русская, армянская и баба Настя». Самой колоритной была армянская - баба Сона – женщина властная и с характером. Последние годы своей жизни она провела одна в двухкомнатной квартире на последнем  этаже новой пятиэтажки, из которой уже никуда не выходила, потому что у нее болели  ноги.  Эту квартиру дали, когда снесли маленький частный домик, купленный после переезда в этот город.  Сначала в доме жили «всем кагалом» - баба Сона с мужем, двумя сыновьями их женами и детьми. Потом умер муж, ушли на свое хозяйство сыновья. Обычное дело. Дом снесли. Баба Сона перебралась к младшему сыну нянчить внуков.  А когда внуки выросли, она переехала в свою новую квартиру. После ее смерти квартиру решили сохранить для старшего внука – Никитки, если тот вернется из своей Москвы. Когда-то баба Сона торговала на рынке и была известна своим крутейшим нравом. По обрывкам семейных преданий, даже сглаженных временем и памятью, можно было предположить, что жилось невесткам не очень сладко. Русскую невестку, маму Христофора, она не трогала.  «Я твой «задник» кусать не буду, - откровенно говорила ей баба Сона, - ты женщин интеллигентский и дипломатский». Но бремя хозяйственных забот, легших на плечи старшей невестки, от этого не уменьшалось. Каждое утро, затемно, она брала два больших ведра и шла на рынок за углем для печки… Но зато младшую, армянскую невестку, засватанную шестнадцатилетней безответной девочкой, баба Сона всячески третировала по праву хозяйки дома и из вредности характера.
- Слюший, ахчик, - слышалось с раннего утра на маленькой кухоньке, – ты зачем хвост паднимаешь? Сабак домой берут, парод спрашивают. Ми тебя домой взяли, парод не спросили»…
 О себе же баба Сона была очень высокого мнения. Увидев по телевизору Анастаса Ивановича Микояна, она вздыхала и говорила, что если бы училась, тоже «был бы интеллигентский женщин», и вполне могла бы стать «женой Мукоян».   За всю свою долгую жизнь она так и не научилась прилично говорить по-русски, а писала жуткими печатными каракулями: «Алош балное я ушел куриц вари куши». Это значило, что баба Сона ушла присматривать за заболевшим внуком Лешей, а Христофор должен был самостоятельно сварить курицу. Непосвященные ее криптограмм не понимали.  Но где и когда училась бы девочка, родившаяся в конце позапрошлого века и бежавшая с тысячами других несчастных из родного Карса в Россию, спасаясь от ужасов турецкой резни?  А потом она, как это было принято, рано вышла замуж и ей было уже не до учебы…   
  Еще с бабой Соной было интересно смотреть телевизор. Перед тем, как его включить, она наскоро прибиралась, поправляла тугой узел на голове и только тогда садилась перед экраном. «Здравствуй, дэточка», - вежливо отвечала она диктору и начинала просмотр кинофильма.  Лучше – индийского. «Своличь, падлюк, - ругала она главного кинозлодея, - ты человек или милиционер, такой хароший ахчик абманул»…    Как-то на экране долго стояла заставка и баба Сона, посидев у телевизора, высказала сомнение, кивнув в сторону застывшего экрана: «Хачик-джан, ти знаешь, дэточка, сейчас такой грипп, наверное, они там заболели все, честный слово»…
Когда баба Сона совсем постарела, она подолгу сидела, сгорбившись, такая маленькая и одинокая, и все смотрела и смотрела куда-то в одну точку, перебирая в памяти тускнеющие дни своей жизни, как старые янтарные четки своего покойного мужа… Она выполнила свой долг и теперь, покорно и без суеты, ждала завершения пути. «Аствац, забери меня, надоел уже все, честный слово» - обращалась баба Сона к далекому армянскому Богу.  И Христофор понимал, что это - искренняя просьба… Редко, очень редко он заходил ее проведать и иногда просил спеть свою любимую детскую песенку, которую, наверное, ей пела мама или бабушка в ее далеком-далеком детстве...
           Бадик, бадик, кармир тотик
           Эт ут баров, шорор талов
           Патлик сирун, баликнэров…
       
            Уточка, уточка, красные лапки.
           Ты куда идешь, переваливаешься, 
            Со своими пушистыми комочками,
            Маленькими утятами… 
Христофор помнил еще одну песенку, такую же бесхитростную и трогательную, которую когда-то ему пела его няня, баба Настя. «Пишла киця по водицю, та упала у криницю, прийшов кит ратувать, кицю за хвист вытягать…»  Баба Настя   была удивительнейшим человеком.  Почти век она провела на этом свете, но стремительно бегущее и меняющее все вокруг время так не растворило ее в своем потоке, позволив сохранить  первозданную сущность и детскую чистоту. Баба Настя, или как она представлялась: «Анастасия Димченко, звать и хвамилия», родилась «у сели Данцивка, Богучарского уезда. На Покров». А когда, кто его знает. Давно... Настина мать умерла родами, и с шести лет малышка начала работать «в економии», разнося в поле воду в большом чайнике и получая за это копейку в день. В семь лет братья отдали ее в няньки. С тех пор Настя мыкалась по людям, вышла замуж, овдовела, а в начале 30-х пришла, спасаясь от голода, на Юг, где ее подобрал Христофоров дед по матери, «Владымыр Константыновыч».  Он привел Настю, уже взрослую, но еще молодую женщину к себе домой и сказал: «Вот, Настя, теперь это будет твой дом. Будешь моих детей растить и по хозяйству помогать. А мы с хозяйкой тебя не обидим».  В этот день Настя впервые за многие годы спала на своей кровати и в своей постели.  Вернее, не спала, а плакала всю ночь от жалости к самой себе…   Баба Настя всегда была об одной поре – маленькая, сухонькая, неопределенного возраста, с волосами, разделенными посередине пробором и убранными под белую косынку. Одевалась она обычно «у кохту» и цветастую юбку до пят.  Несмотря на субтильность телосложения, Настя завела обширное хозяйство – птицу, свиней и даже двух буйволиц, из молока которых делала жирнейшую сметану и масло. Она очень гордилась своим положением и хвасталась соседям: «Я тильки забожаю, а хозяин вже привыз»…  Правда, просила она «прывысть» рябого поросенка или кур особой, яйценоской породы. Ее копчености славились на всю округу, и когда хозяин приходил с гостями, она перекидывала лестницу за соседский забор, чтобы «Кинстинтыновыч» не залез «на горище», где висели окорока и не начал, по своему обычаю, раздавать добро «здря».  «Настя, кидай лестницу, - кричала соседка, - хозяин опять с гостями идет»…  Несмотря на то, что очень быстро Настя сделалась совершенно незаменимой, Константинович попытался наладить ее личную жизнь.  Настя сказала, что поедет искать себе мужа на родину, потому что за местного не пойдет.
- За казака ни в жисть не пойду, я их и досе боюся, – со страхом в голосе говорила она. – В леворюцию уси шлы: и билы, и красни…  А когда казакы шлы, все прятались, даже собаки…
 Ей справили новую красивую одежду, дали гостинцев, денег, и она уехала на родину, за своим счастьем. Но вскоре вернулась. 
- А чего ж ты вернулась, Настя? – спрашивал ее хозяин. 
-Та не хочу я там жить, - отмахивалась Настя.
- А чего? 
- Та воны кажуть - у колгоспи. А я вже кажу – у колхози…
 И осталась навсегда. Хозяин в ней души не чаял и если Настя, бывало, заболевала, Константинович выносил ее на руках и усаживал летом – в линейку, а зимой в саночки, чтобы отвезти в больницу. И те же соседи ехидничали: «Смотрите, хозяин на саночках прислугу повез»…
Баба Настя никогда не была прислугой. Она была бабой Настей, полноправным членом семьи, в которой прожила до самой смерти. Баба Настя так и не научилась читать и писать и всегда оставалась себе на уме. «Ты мнэ про Сэмэна, а я тэбэ – про Ивана»,- упрямо повторяла она и, в конце концов, оказывалась права, потому что кругом все «брэхали, як по радиви». На любой случай у нее было свое суждение, которое потом превращалось в постулат: «як баба Настя казала». Некоторые ее идиомы имели несколько значений. Например, выражение «не ликамерничай» могло означать «не капризничай» или «не кокетничай» в зависимости от настроения.  Никто и никогда не видел бабу Настю сидящей без работы. Может быть поэтому, она скептически относилась к представителям интеллигенции, любителям поговорить, которые частенько собирались за хлебосольным столом ее хозяина – директора книжного магазина. «Хиба ж цэ люди? - качала головой баба Настя, -  цэ ж – мыслети...» Ее практическая сметка помогала семье выживать в самые критические моменты, которыми так изобильно было то лихое время. В тридцать седьмом, когда хозяина посадили, а его жену и двух дочерей выставили на улицу даже без смены белья, баба Настя спасла всех сбережениями со своей книжки.  Дело было в том, что когда приходили гости, хозяин обычно давал ей «красненькую» - тридцатку - и говорил: «Настя, принеси бутылочку «за пять ноль пять». Но Настя, не умевшая сосчитать сдачу с тридцатки и боявшаяся, что ее могут обмануть, платила за поллитру из тех, что «сьекономила» на рынке, а тридцатку прятала «на горище» между кусками мыла. Так она проделывала больше десяти лет. А когда семье пришлось переезжать в другой город, баба Настя раскололась. «Ось ходымтэ сюды, Владымыр Кинстинтыновыч, бырыть листницу, хфонарь и полызлы»…  Денег принесли полную корзинку, и все бумажки хозяин велел отнести в банк и положить на ее счет.  Эти деньги в банке и спасли всех от нужды.   А в голодные сороковые она нагружала тачку барахлишком и сама шла почти за двести километров из Георгиевска, где они тогда жили, в далекий Буденновск, менять вещи на кукурузную муку и подсолнечное масло.   
Последний отрезок своей длинной жизни баба Настя прожила с русской бабушкой Христофора – бабой Любой. Они коротали свой век вдвоем в маленьком домике в таком же маленьком городишке на Ставрополье, откуда бабу Настю периодически выписывали на помощь, вначале, когда родился маленький Христофор, а потом – Никитка. А когда бабки постарели окончательно, их разобрали на догляд дочери.  Баба Настя пела Никитке те же песенки, что напевала когда-то Христофору - про «кицю» и про козку.  «Казав пан, козку дам. И з манэньким козэням. Будэм козку доить и Никиточку поить». А мелкий Никитка, смеясь до упаду, «дратувал старую бабку» по десять раз переспрашивая: «баба Настя, скажи, что мне с мусором делать»? И она, притворно хмурясь, повторяла уже в который раз: «Пийды, визьми кившик и виднеси мосюр». И кричала вслед «байстрюку», опасаясь, что он снова заберется в чужой сад: «До чужого николы не торкайся, слышишь, что я тебе кажу»…
 Она прожила, без малого, сто лет, а умирая, попросила положить ей в руку медную монетку для «черного». Новую и блестящую, чтобы он подумал, что монетка золотая. И только перед самой смертью, почувствовав дыхание вечности, сказала, наверное, впервые подумав о себе: «Ну, всэ, тэпэрь мэнэ вжэ никого не жалко»…

    Христофор поднялся на пятый этаж, но не стал заходить в пустую квартиру. Он постоял немного у запертой двери и позвонил соседям по лестничной площадке, милым старикам, приносившим бабе Соне хлеб и молоко из гастронома. Отдав им ключи, он поскакал, перепрыгивая через две ступени, вниз, на залитую солнцем улицу.   
  Там была южная зима, которая в Норвегии вполне могла сойти за прохладное лето. Отчаянно трещали воробьи, радуясь теплому солнышку и ярко-голубому небу.  Христофор стоял у подъезда и вдыхал огуречный запах нагретой сырости, поднимающийся от большой клумбы посередине двора. Ему захотелось погулять по городу, подставив голову теплому, почти весеннему ветерку, чтобы он выветрил из нее к чертовой матери, вымыл, наконец, всю эту ненужную ему теперь чуму и беспокойство. И еще очень хотелось позвонить Виленычу, хотя в душе продолжала клокотать обида на приятеля. Хмурясь и злясь на себя, Христофор выдернул из-за пояса мобильник. Виленыч, долго не отвечал, потом в трубке коротко прозвучало: извини, не могу говорить... 
Христофор со злостью всадил мобильник в чехол на ремне, вжикнул молнией на куртке и зашагал к машине, припаркованной в конце двора. Неожиданно его окликнули.
- Христофор, привет!
        Перед Христофором, лучезарно улыбаясь, стоял его старый знакомый – Витя Слепченко, хозяин компьютерной фирмы, начинавший в свое время с продажи виниловых дисков и кассет «с фирменной музыкой». Когда-то, очень давно Христофор купил у него свой первый видеомагнитофон.
   - О! Виктор! Салют, дружище…
   - Ты куда пропал? – Виктор с доброжелательным любопытством рассматривал Христофора. – Все пиаришь? Бабки косишь?  От коллектива, понимаешь, оторвался. На тренировки не ходишь, на старых боевых товарищей «забил». Нехорошо…
            - Да все как-то…
           -  Ладно, ладно…  Кстати, можешь сегодня присоединиться.
- А что сегодня -  пятница?
     Виктор сочувственно поцокал языком.
- Совсем плохой.  С утра была пятница. Давай, подваливай. Попаримся, оторвемся чуток. То, се…  Ну, ты в курсе. Как обычно, в шесть. Там же и с теми же.

Христофор проболтался по городу до самого вечера. Ездил с мамой на рынок, возился с собакой, машиной, долго бродил между стеллажами Дома книги.  Когда уже совсем стемнело, он заскочил домой, зацепил свою большую спортивную сумку и поехал на «тренировку». В свое время «тренировки» задумывались как чисто спортивно-оздоровительное мероприятие. Пару раз в неделю, в маленьком спортзале по вечерам собиралась «группа здоровья», состоящая из нескольких хорошо знакомых друг с другом сорокалетних мужиков, желающих немного растрясти жирок, а потом – всласть попариться, дабы отмякнуть телом и душой. Вначале все так и было. Играли в футбол, парились, пили пиво и травили анекдоты. Но однажды какой-то мальчиш плохиш предложил выпить водочки, ну и, как водится, решили пригласить «девчат». Услужливый банщик мигом расстарался и перед взором подвыпивших физкультурников предстал целый табунчик размалеванных дурочек, приехавших на заработки из окрестных деревень. Несмотря на то что все были под градусом, соотношение «цена-качество» никого не устроило.  На следующую тренировку один из физкультурников привел довольно симпатичную девушку, представив ее как «просто хорошую девушку». Девушка вначале стеснялась, потом выпила, освоилась, стала называть всех «папиками» и охотно выполнила свои «банно-прачечные» функции.  Хоть и не профессионально, но с видимым удовольствием. Мужикам особенно понравилось, что девушка не ставила условий и не просила денег. За что и была щедро вознаграждена. На вопрос: где он отыскал такое сокровище, «папик» ответил, что просто подвез ее как-то ненастным вечером. Девушка приехала из глубинки и трудится на фарфоро-фаянсовой фабрике, где получает гроши, которые выплачиваются от случая к случаю. На следующую «тренировку» девушка привела свою соседку по общаге. Со временем к ним присоединилась еще одна миленькая любительница.  Девушек вполне устраивал такой расклад: мужчинки все небедные и веселые.  Приходилось, конечно, слегка поисполнять, поохать, но главное – их никто не обижал. И денег всегда давали. Поэтому девушки стали приходить в сауну сами, без приглашения, зная, что здесь им здесь что-нибудь обязательно обломится.  Любимой мужской забавой была игра в «каменное лицо». Мужики сидели за столом, накрытом большой клеенчатой скатертью и пили пиво.  А в это время одна из девушек, забравшись под стол, делала кому-нибудь минет. Так сказать, инкогнито. Прикол был в том, что надо было по выражению лица определить того, над чьим чем трудилась в этот момент девушка. А тот, в свою очередь, старался не дрогнуть ни одним мускулом и сохранить невозмутимость. Проигравший платил девушке премиальные. До свального греха дело не доходило, потому что занятие это все же довольно свинское, а «физкультурники» считали себя людьми интеллигентными. Постепенно спортивно-оздоровительная часть пятничных мероприятий как-то незаметно отошла на второй план, заместившись саунно-застольной. Христофор одно время посещал «группу здоровья» регулярно. Его вполне устраивала компания – как мужская -  известный адвокат, член совета директоров банка, хозяин автосервиса и даже врач-уролог, который снабжал всех пузырьками с мирамистином, так и женская – симпатичные молоденькие девчушки, которых их собачья жизнь еще не сделала профессиональными проститутками или, как говорил один из физкультурников, «продуманными ****ями».
Сегодня Христофор был в ударе. Он не стал переодеваться в спортивную одежду, а сразу сел за стол. «Желаю нарезаться», - объявил он собравшимся и приступил к делу. Первый тост был стандартным - «За присутствующих здесь дам». Далее -  наикратчайшим путем - к цели. Водку Христофор запивал пивом, потом - прокладочку из коньяка, а сверху – полироль шампусиком.  Это была своего рода истерика. Он открыл все кингстоны и из них поперла черная, как мазут, жижа.  Отрывался Христофор по полной программе. Девушкам велел «лечь вниз тормашками», поливал голые попки шампанским и орал дурным голосом, подражая подгулявшим в трактире купчикам: «Ха-а-мы! Шампанскава-а!»  Зачем-то разорвал и повязал на голову на манер банданы кружевные колготки, а «под занавес» разогнался и прыгнул через стол, приземлившись прямо в большое блюдо тушеной в томате рыбы, привезенное из ближайшего ресторана. Отмываться он решил в бассейне, куда предварительно вылил несколько бутылок шампанского. Купание подействовало на Христофора неожиданным образом. Он вылез из бассейна и, оставляя после себя лужи воды, начал с большим вдохновением исполнять вариации на тему «матросский танец» и «конькобежцы», видимо, вспомнив школьные уроки ритмики. Одним словом, вечер удался. Для того чтобы доставить тело домой, вызвали автомобиль. Христофор, стоял, покачиваясь у открытой дверцы и, глупо улыбаясь, говорил: «А я у вас сейчас упаду»… Сев в  машину, он скомандовал: «Домой»! А на вопрос водителя: «Домой, это куда? – хмуро ответил: Не твое дело».

       А наутро он проснулся и во рту у него лежал ковер…
В английском языке похмелье обозначают выражением «hang up» - «подвешенный». Французы говорят: «gueil de bois» - «деревянная глотка». У Христофора во рту лежал именно ковер. Большой и пыльный. Все пьющие люди хорошо знают, что ожидает их на следующий день. Но каждый раз они надеются на маленькое чудо, которое вдруг явит им Господь, чтобы оборонить от неминучего недуга, или прекратить, наконец, эти мучения, ниспослав вечный сон и забвение… Но чуда не произошло. Христофор лежал один на супружеской кровати, зеленый, как листья колючего цветка алоэ на подоконнике. Лера спала на диване в гостиной, спасаясь там от мужниного перегара и жуткого храпа.  Храпел он, видимо, страшно, потому что у него болело натруженное за ночь горло. Болело все. Особенно – верхняя часть тела.  Он с трудом встал и синкопированной походкой отправился в ванную. Лера приподняла голову. В ее глазах читалось: «Ну ты и свинья»… Христофор наклонился над раковиной, упершись руками в мраморную столешницу. С опаской посмотрел в зеркало.  Да-а. Здравствуй, ужас…
         Весь оставшийся день он шпалой пролежал на диване. Лера, сжалившись, сгоняла в аптеку за алказельцером и приготовила ему горячий супчик. Организм был так отравлен, что отказывался даже от пива.  Христофор просто лежал, закрыв глаза, и боролся с накатывающей тошнотой. Глаза он открыл только к обеду, но это были глаза тяжело больного животного. Лера сидела в ногах, смотрела телевизор и изредка задавала риторические вопросы: «Зачем же ты вчера так напился, глупый Мурзик»?  Христофор поймал себя на мысли, что кроме похмельного синдрома его беспокоила нехорошая, смутная тревога. Сегодня истекал срок Бережновского ультиматума, и Христофор снова и снова задавал себе все тот же вопрос: неужели он на самом деле может так с ним поступить? И снова успокаивал себя.  Не может. Ну не может. На этот раз мудрый Петя окажется неправ. Надо будет ему позвонить еще раз.  Наверняка они с Бережновым говорили на эту тему.  Но тревога не уходила. Это был не страх. Что такое страх, Христофор хорошо знал. Однажды он сбил на дороге мальчишку. Тот выскочил из-за грузовика и кинулся, как собачонка, под колеса его «Жигулей». Христофора спасла реакция и то, что он ехал на небольшой скорости. Бампером он опрокинул ребенка и сломал ему ногу. Тот страх, парализующий все тело, навсегда записался у него в подкорке.  Но самый большой ужас Христофор испытал, лежа в темноте под тонким одеялком. Когда-то, очень давно он пришел в гости к своей девушке. Девушка была очень молоденькая и очень ранняя.  Едва они разделись и прыгнули в постель, как домой неожиданно нагрянул ее папа. Девушка набросила халатик и вышла к нему в другую комнату, велев Христофору лежать тихо, как мышка. Христофор едва успел сгрести свои вещички и замер, накрывшись с головой под одеялом, прижав к груди скомканные брюки и пару своих пыльных туфель. Папа несколько минут ходил по квартире, что-то недовольно бурча, потом неожиданно дверь распахнулась, и он вошел в комнату дочери. Подойдя к кровати, папа немного постоял, а потом вдруг резко сдернул одеяло, под которым лежал Христофор со своими туфлями. Папа молча посмотрел на Христофора, повернулся и с размаху влепил пощечину своей дочурке…    Б-р-р…  Каждый раз, когда он вспоминал тот ужасный момент, все его тело покрывала липкая испарина.
      Христофор решил изгонять тревогу с помощью положительных эмоций.
           - Лера! Ты меня любишь?
           - Смотрите, ожил! – с иронией в голосе отозвалась Лера. - Видно, твой организм на самом деле получил такую встряску, что на всякий случай решил ответить выбросом тестостерона. А вдруг это у него в последний раз?
- Вот всегда ты так, Лера, упрощаешь…
- Ладно, ладно, сейчас разберемся...
         
         К вечеру Христофор приободрился настолько, что решил немного прогуляться.  Он взял ключи от гаража, надел на нетерпеливо переступающего с ноги на ногу Тэдика ошейник и открыл дверь. Пес пулей помчался по лестнице. Христофор спустился вниз и не спеша, побрел к своему гаражику. Там было пиво. Целая коробка «Шпатена», которая уже несколько дней нежно позвякивала в коробке его «Опеля».  Христофор долго возился со старым внутренним замком, в котором застрял этот чертов ключ. Когда он наконец-то победил замок и открыл ворота, в гараж вошел молодой человек. Короткая стрижка, мощные плечи…  Сердце у Христофора оборвалось... 
      …Года три назад, ранним весенним утром, Христофор несся в сторону моря на своей новенькой «девяносто девятой».  Бумкал магнитофон, на правом сиденье столбиком сидел собака Тэдик. Трасса была абсолютно пустой. Два ряда в каждую сторону. Далеко впереди на обочине показался «Москвич». Он моргал левым «поворотником» и все катился и катился по обочине.  Христофор легким движением руля перевел машину в левый ряд, продолжая свой стремительный полет. Когда расстояние до «Москвича» сократилось примерно до 70 метров, его водитель вывернул руль влево и дал «по газам», решив быстро переехать трассу. Христофор уже переворачивался один раз в машине из-за резких маневров на большой скорости. И он принял спорное решение – начал тормозить, уходя влево, на «встречку».  «Москвич», даже не замечая надвигающуюся опасность, тоже наддал, стремясь поскорей пересечь две сплошные линии и подставляя свой левый бок для страшного удара. Христофор тормозил так, что на покрышках образовались два пятна стертой резины. Но, несмотря на это, удар был такой силы, что кузов «Москвича» слетел с шасси.   Позже, когда Христофор анализировал случившееся, он сделал главный вывод: он тоже был виноват в аварии. Просто расслабился. Солнышко, музыка, собачка…  А расслабляться, блин, нельзя. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Современный человек должен быть постоянно в тонусе. Он, водитель с таким опытом и стажем, обязан был почувствовать опасность. Шестым чувством, или предстательной железой, неважно чем, но почувствовать.
       А он не почувствовал...
         - Пошли, поговорим, - сказал Христофору молодой человек.
В глубине двора стояла светлая «девятка», в которой угадывались еще два шкафообразных силуэта.  Открылась дверь. Кто-то приказал из машины:
- Садись вперед!
Христофор сел в машину.
- Значит так. Меня зовут Аскер, -  сказал один из сидящих сзади. - Теперь ты нам торчишь пятьдесят штук. Начнешь отдавать через три дня. На все про все – месяц. Тогда – без проблем. Захочешь проблем – пожалуйста – через три дня ставим «на счетчик». Вопросы есть?
- Счетчик, это сколько?
           - Двести баксов в день.
           - А если не отдам?
- Отдашь, дорогой, отдашь, - без всякой угрозы сказал Аскер. – И квартиру продашь и «Опеля» своего. Мы ж не дети. В ментовку можешь не ходить. Они нас «крышуют», родимые.
- Ну а если не отдам...
- Тогда сломаем тебе палец. Для начала.
   Христофор повернулся и посмотрел назад. На него, зловеще улыбаясь, смотрела наглая и сытая морда. Черную кавказскую бровь рассекал белый шрам.
- Это очень легко, - продолжил Аскер. – Только срастается потом плохо. Ты не левша? На гитаре играешь?
Христофор кивнул головой.
- Значит, начнем с правой руки. Мы ж не звери…
   Остальные довольно заржали.
- Ну, пойдем, я тебя провожу, - сказал тот, что встретил Христофора у гаража.
    Христофор молча вылез из машины. У гаража «толстолобик» протянул мощную руку.
- Давай ключи от гаража. На всякий случай. У тебя вторые есть.
Христофор покорно протянул ключи.
- Ну, покедова, - сказал «толстолобик». - Веди себя хорошо. Ты нам уже должен по-любому.
-  Это почему?
-  По кочану. Мы теперь за тобой следить будем. Чтобы ты не слинял. А это, сам знаешь, время, бензин…
- Один вопрос. Вы с какого процента работаете?
- С половины. Так что видишь, какие наши заработки…
       Неожиданно откуда-то с лаем выскочил Тэдик. Обычно он лаял только на больших собак и их хозяев. А тут пес просто бился в истерике, прыгая вокруг чужака.
«Толстолобик» занервничал.
- Слышь, убери псину, я сказал, не люблю я этих тварей.
- Тэдик! Ко мне!
Тэдик ослушался своего хозяина, наверное, первый раз в жизни. Он вдруг кинулся на парня и, рыча, вцепился ему в штанину. Тот, отступив на шаг, быстро откинул полу куртки и выхватил из-за пояса что-то серебристо-металлическое. Это были маленькие нунчаки, скрепленные между собой блестящей цепочкой. Один из цилиндров совершил почти незаметный для глаза полукруг, и собака с визгом откатилась в сторону. 
     - Отгавкался, - довольно сказал «толстолобик», засовывая нунчаки за пояс.
  Тэдик, жалобно визжа, волчком крутился на грязной земле.
- Ах ты, мразь! – закричал Христофор и бросился вперед. В руках у него каким-то образом оказался кусок арматурного прута, которым он фиксировал гаражную дверь. Страшный удар в лицо ослепил его и опрокинул на землю. Такой короткий удар без замаха, кулаком от груди, на языке тех, кто знаком с восточными единоборствами назывался «урокэн» и обычно достигал цели из-за своей внезапности.
       - Вот так, - удовлетворенно сказал «толстолобик». – Отдохни немного.  Если что, я буду в той «девятке».
        Христофор его не слышал. Он присел на корточки возле собаки. Тихонько скуля, Тэдик пытался ползти, загребая передними лапами, но задние безвольно волочились по земле. На белую шерсть капала кровь из разбитого рта хозяина. Христофор скинул куртку, осторожно завернул в нее безвольное тело и понес к своей машине.
- Надо усыплять, - сказал доктор в ветлечебнице. – Ему практически перебили позвоночник.  Все равно умрет. Только зря мучиться будет. А жаль, хороший экземпляр…
- Усыпляй, - с трудом выдавил Христофор. Слезы заливали ему глаза. – Он провел рукой по жестким  кучеряшкам собачей шерсти, поцеловал мокрый нос и еще блестящие глаза-маслины. – Прощай, дружок…- И вышел из кабинета, что-то со звоном опрокинув.
    Он похоронил Тэдика за гаражом, завернув в простынь. Вырыл в мокрой земле глубокую яму, положил туда полотняный сверток, сверху – ошейник, любимую щетку для «чухания» и парадный ремешок. Потом сходил в магазин и купил бутылку водки. Первый стакан он выпил, поставив бутылку на свежий холмик…  Остальное – дома. До позднего вечера он пролежал на диване, уткнувшись лицом в мокрую подушку.  Ему было так больно, что не было сил сопротивляться.   Тэдик, Тэдик…  Лера сидела рядом с ним и молча гладила его по плечу.

Через две недели Христофор улетел в Америку. Улетел один, без Леры.  Христофор даже не пытался изменить ее решение, хотя весь год они строили планы, собираясь вместе поехать в Штаты по приглашению Коли Потапова, его бывшего компаньона, который жил в Америке уже почти десять лет.  Христофору было все равно. Просто хотелось немедленно убраться отсюда к чертовой матери. Подальше от этих Аскеров и Бережных. Куда угодно.  Лучше – в Америку. Тем более, что для этого были все необходимые бумаги. Еще весной Коля прислал вызов, и все прошедшее лето они оформляли документы, мотались на собеседование в американское посольство, где им удалось получить визу, открытую на целый год. Христофор позвонил Николаю и сообщил, не вдаваясь в подробности, о перемене планов. Звонил он из квартиры бабы Соны, где они с Лерой уже несколько дней проживали на нелегальном положении.  Когда Христофор немного пришел в себя после встречи с бандюками, он начал судорожно прикидывать, что делать дальше.  Он не был готов к такому повороту событий. В милицию Христофор обращался три раза в жизни. Когда у него в детстве украли велосипед, и он прибежал к участковому, который его даже не пустил в свой кабинет, второй раз – когда у него из машины украли японский магнитофон. И в третий – когда поздно ночью его избили и ограбили у собственного дома. Ему ни разу ни в чем не помогли. И еще он каждый день видел, как мимо его подъезда на крутой иномарке ездил коротко стриженный парень, который выкупил несколько квартир в соседнем доме и сделал из них себе «элитное жилье». На его машине стояли номера областной администрации, купленные в ГАИ, а на молодом и гладком лице с холодными глазами было написано крупными буквами: «хозяин жизни». Вся улица знала, что он «работает бандитом», а молодые девочки с завистью провожали взглядом его жену, когда она заходила в дом, выпорхнув из-за руля такой же новой и дорогой машины. Христофор понимал: ситуация, как беременность, сама не рассосется.  Дома было всего пять тысяч долларов.  Видавший виды «Опель» мог уйти еще за пять - семь «штук».  Старый друг даст еще пару… Ну и что? Ради интереса Христофор позвонил по очереди двум приятелям, с которыми он ходил на «тренировки». Ответы были стандартными: «Извини, старик, все бабки в обороте». Или: «Уже занял. Вот если бы чуть раньше – с дорогой душой. Да, представляешь, вчера занял другу на покупку «Мерседеса»...  Оставалось продать бабы Сонину квартиру.  Ну уж дудки. И почему он должен смириться с ролью барана, которого ведут на заклание? Значит, надо было для начала просто исчезнуть. Забежать, как говорили в таких случаях. 
Пару дней они с Лерой мотались по городу. Оформляли бумаги, заказывали билеты. Христофору до Чикаго, Лере – до Бомбея. Проведывали мам, делали какие-то покупки.  За ними неотступно ездила машина. Та самая, светлая «девятка», или меняющий ее бежевый «Пассат».  Христофор не пытался оторваться от «хвоста», не желая раньше времени обострять ситуацию.  Утром третьего дня они с Лерой взяли чемоданы, сдали квартиру на охрану и спустились вниз. В тупичке возле гаража, как обычно стояла светлая «девятка» с двумя «мордоворотами». Один из них даже вышел из машины, увидев, что Христофор грузит в багажник чемодан и дорожные сумки.  Он что-то говорил по мобильному телефону, наблюдая за «Опелем». Докладывал обстановку. Христофор сел за руль и спокойно развернулся, чтобы выехать на улицу. Он почти не нервничал.  Вслед за ним приклеилась «девятка». «Опель» неспешно выехал на дорогу и начал медленно набирать ход. Неожиданно, «красный конь» дернулся, чуть присев на задние колеса, и начал уходить от преследователей, надрывно ревя всеми ста двадцатью пятью силами.  Разрыв увеличивался, но это был разрыв до ближайшего светофора или поворота. Через двести метров после выезда был неприметный «сквозняк» между старыми двухэтажками. Христофор знал – если он нырнет туда с запасом хотя бы в пятьдесят метров – все, его уже не достать. Однажды поздно ночью, будучи прилично «вмазанным», таким макаром он смылся от ментов, которые устроили засаду в двух кварталах от его дома. Менты гнали его до этого въезда. Они не знали, что повернувший туда водитель неожиданно оказывался перед выбором: одна дорожка сворачивала налево, другая – направо и третья, естественно, прямо. Именно по ней надо было ехать тому, кто знал здесь все закоулки. Прямо, мимо мусорника, между сараями, и тут же - налево, в проезд между типовыми двухэтажками, которые строили еще пленные немцы, и опять – резко налево, мимо дома Христофора и еще раз - налево – на выезд, оказываясь как бы на хвосте у преследователей.   Трюк удался и на этот раз. Через четыре минуты Христофор, сделав круг, снова выехал на дорогу, а еще через полчаса, затащив вещички в бабы Сонину квартиру, он ставил машину в подземный гараж одного из своих многочисленных армянских родственников...

В аэропорт Христофора провожала Лера. Они стояли в ожидании посадки на Москву, и Христофор говорил ей, что когда вся эта буча уляжется, он вернется. Или Лера прилетит к нему в Америку, и они вернутся домой вместе. Лера, нервно, как испуганная птица, вертела головой по сторонам и соглашалась с тем, что, конечно, все будет хорошо и они скоро увидятся.  Перед самым отъездом Христофор несколько раз набрал Виленыча, но он так и не взял трубку…
Христофор сидел в неудобном кресле самолета и пытался читать какой-то журнал. Внутри его оболочки была пустота, гулкая как в бочке, на дне которой плескался едкий рассол из обиды на весь белый свет, смешанный с горечью  потери   друга, которого он схоронил за гаражом…


       14.

                Прощайте, друзья…


                Осень 1988 года, Москва. 

Самые главные события этой недели – последние два дня в Москве.
Представьте себе: Красная Площадь. Примерно 400 человек стоят, взявшись за руки, в огромном круге и, покачиваясь из стороны в сторону, поют: «Дорогой друг, позволь, я расскажу тебе, что чувствую. Ты дал мне столько сокровищ. Я так тебя люблю»… В центре круга люди поднимают вверх своих детей. Потом круг начинает скручиваться в тугую спираль, в общее объятие…  Еще минуту все стоят молча, вскинув стиснутые в кулаки правые руки. «Вместе мы - сила. Мы – единая энергия добра.»
               Незабываемые мгновения…
                (Из газетного репортажа).

А потом было официальное закрытие. Притихшие, растерянно улыбающиеся походники собрались все в том же холле, вокруг столов, накрытых а-ля фуршет. Американский командир Алан Аффельд снял с шеи бело-голубой платок, который он носил всю дорогу и передал своему российскому коллеге.  Получив такой же платок, он помахал им в воздухе и спрятал на груди.  Все замолчали, и Алан заговорил. Он говорил негромко, но его слышали все.
- Друзья, мне так же грустно, как и вам. Я старался не думать об этой минуте, но она пришла... Завтра мы расстанемся. Но я знаю, что буду делать, когда прилечу домой. Я начну собираться в следующий Марш.
Притушили свет.  По холлу ходили люди и раздавали свечи. Христофор взял одну, зажег от чьего-то огонька, вглядываясь в освещенное колеблющимся пламенем лицо.  Какие знакомые, почти родные глаза… Христофор смотрел, как трепещет мотылек его свечи, на сотни других, мерцающих вокруг, и слушал, как Карин Стайн поет свою прощальную песню, мягко перебирая гитарные струны…  Джуди стояла рядом. Когда последний минорный аккорд повис в воздухе,  Христофор  попросил у Карин инструмент. Он негромко запел.
 
…Il se sont quittes au bord du matin
              Sur l'autoroute des vacances
              C'etait fini le jour de chance
              Ils reprirent alors chacun leur chemin
              Saluerent la Providence
              En se faisant un signe de la main…

   Они расстались на краю утра
   На дороге, ведущей в праздник.
   Счастливый случай миновал,
   Они снова пошли каждый своей дорогой,
   Помахав на прощание друг другу рукой,
   ПриветствуяПровидение…

     Когда свечки совсем догорели, Джуди взяла его под руку и молча повела за собой. Они поднялись в ее номер. Джуди так же молча нырнула под одеяло, из-под которого полетела на пол ее одежда. Она лежала и смотрела на него серьезными глазами.
- Сделай мне «дорожку», - наконец сказала она.
        Христофор мгновенно разделся и вытянулся рядом. Сначала он поцеловал Джуди в губы, потом перевернул ее на живот. Начал нежно целовать шею с границы, где начинают расти волосы, постепенно опускаясь вниз по позвоночнику. Очень медленно, сантиметр за сантиметром, обследуя языком каждый бугорок, каждую впадинку… Это называлось дорожкой в рай, которая заканчивалась ложбинкой, ныряющей в разрез ягодиц…  Когда он осторожно перевернул ее на спину, глаза ее были закрыты. Не открывая их, она протянула навстречу Христофору руки и прошептала: «Мой милый уезжает за океан»… 
После секса у Джуди всегда было отличное настроение. «Это еще один повод радоваться жизни», - говорила она. Но сегодня Христофор приготовился к драматическому финалу.  Он ждал каких-то слов, слез, взаимных  объяснений,  обещаний и еще чего–то очень  грустного, как в книжках Франсуазы Саган. Но Джуди, приняв душ, кружила по номеру в своей любимой майке на восемь размеров больше нее, что-то укладывала в раскрытые сумки и вообще вела себя так, как будто завтра ничего не произойдет.  Христофор молча сидел в кресле, смотрел на нее и ждал. Наконец, она забралась на кровать и уселась по-турецки напротив Христофора. В руках у нее был пакет.  Джуди достала из него свою ушанку и нахлобучила ее по самый нос.
- Бель Ами, - она завязала «уши» под подбородком и ее маленькое лицо совсем спряталось в сером мехе.  -  Нам очень повезло. Мы посмотрели с тобой удивительное кино, которое я запомню на всю жизнь. Там такой сюжет, очень простой, но ты ведь знаешь, как много зависит от актеров...   Два незнакомых человека встретились в этом огромном мире и отправились в путешествие.  Они шли вместе по дороге откровений и в конце пути поняли, что им будет очень грустно друг без друга. Но путешествие закончилось. Героям придется расстаться, потому что у каждого - своя жизнь, в которую им надо обязательно вернуться… 
         - Джуди…
       Кресло поехало назад, и Христофор опустился на колени. Медленно стащил с ее головы дурацкую ушанку. Внутри она была мокрая от слез…
        - Джуди…- он провел тыльной стороной ладони по ее щеке. – Пожалуйста, не плачь. А вдруг это еще не конец? А только первая серия?
    Джуди взяла его руку и начала внимательно рассматривать, перебирая пальцы.
        - Что у тебя с ногтем? Синее пятнышко…
        - Прищемил. Нечаянно. Скоро пройдет…
 Джуди приложила его палец к своим губам.
        - Бедный…  Каждый день твой ноготь будет незаметно расти, расти, и это пятнышко будет  двигаться все ближе и ближе к краю.  И когда оно исчезнет, ты меня забудешь…
Они снова улеглись в постель и замерли, обнявшись, почти не разговаривая. Если бы у Христофора спросили, о чем они говорили в ту ночь, он бы не смог ответить… Ни о чем… Что-то вспоминали… Обещали писать друг другу и не грустить.  Они все сделали правильно. Им повезло, и они использовали свой шанс. Друг мой, ты дал мне столько сокровищ…. И пусть их простят за это те, кто должен их простить…
Когда начало светать, они уснули, но вскоре зазвенел маленький будильник в виде розового сердечка, и Христофор ушел к себе в номер. Через час американцы уезжали в аэропорт. В автобусе они всю дорогу молчали, и Христофор перебирал ее безжизненные пальцы в своей руке. Джуди была спокойной и сосредоточенной. Все. Аэропорт. Переход в другое измерение. Последние минуты. Глаза в глаза.
- До свидания, Джуди.
- До свидания, Бель Ами.
- Тебе грустно?
- Да.
          - Это нормально, мы же живые…
Он хотел спросить: «Ты меня любишь?», но не стал. Они избегали этих слов.
           - У меня такое ощущение, что мы однажды увидимся.
           - У меня тоже.
            - Тогда все хорошо?
            - Да, Бель Ами. Все хорошо, но очень грустно. Я напишу тебе в твою редакцию. Расскажу про свою жизнь. Как мне плохо без тебя. Я не хотела говорить этих слов, но не смогла… Я больше не могу…
Она отвернулась и пошла вместе со всеми на регистрацию. Вот она еще видна в общей очереди. Маленькая женщина с такими каждый раз неожиданно рыжими волосами… Не поворачиваясь, махнула рукой. Христофор почувствовал, как кто-то безжалостно выворачивает его наизнанку, как резиновую перчатку, которую снимают с руки… « My bonny is over the ocean, my bonny is over the sea.  My bonny is over the ocean, oh bring back my bonny to me, to me…»

Вот и все. Последние американцы, беспрестанно оборачиваясь и маша руками, скрылись в огромной трубе, ведущей прямо к трапу самолета. Мы, советские, остались среди суеты большого аэровокзала. Все нормально, участники похода разъезжаются по домам, но у меня такое чувство, что нас кто-то обманул…  Почти месяц мы были одним целым, каждый день, каждый час проводили, вернее, переживали вместе, и вот теперь они ушли, а мы остались… До последнего все шутили, смеялись, держали, как страусы, головы в песке, стараясь не думать об этом миге, но он все же наступил… Только что мы прощались, до конца не веря, что расстаемся…
- Прощай, Фил, мы многое поняли за это время!
- Все хорошее имеет одну глупую особенность, – однажды заканчиваться – кричит он мне в ответ.
- Счастливо, Тина! Желаю тебе поскорее выйти замуж за своего Григора!
Какие знакомые, родные лица… Прощайте, друзья!
- Гуд бай, Миша, плиз, донт форгет ми…
Последние обмены адресами, слезы… Три пожилые женщины замерли в объятиях, не в силах оторваться друг от друга… Узбекская девчонка, красавица и общая любимица Негора, отчаянно рыдала на плече у Роджера, тихони и молчуна, совсем непохожего на своих шумных и беспокойных сограждан. Все правильно. Все так и должно быть. Но они ушли, а мы остались, растерянные и опустошенные. Как будто мы уменьшились не только количественно, но и душевно, но ведь это не так, мы получили такое же душевное тепло взамен…
Все хорошее однажды заканчивается...
               (Из газетного репортажа. 15 сентября 1988 года.)

            

      15.


                Неиспользованный шанс

                Весна 1989 года, рыбацкий поселок Большие Лиманы.

         
У Христофора была своя рубрика в газете, под которой он публиковал заметки о природе и людях, которые от нее кормились – охотниках, егерях, рыбаках, браконьерах и тех, кто этих браконьеров как бы ловил и охранял природу, мать нашу…
Христофор тоже был большим любителем природы.  Но не из тех, кто лениво тянул, сидя в парилке: «Вообще-то, я рыбалку не очень… Так, чисто выпить, на свежем воздухе, поужинать»… Видя его посильную любовь к природе и умение радоваться ее божественной Красоте, профессионалы  принимали его в свою компанию, позволяя выходить с ними в море, ставить сети в лиманах или сутками таскаться с ружьем «по кушерям», чтобы  вечером совершенно обессилевшим сидеть у костра и слушать «травлю» про кабана-секача, который в ярости одним ударом загнутых клыков перевернул «жигулёнка»… Там же, у костра, Христофор становился свидетелем драматических коллизий, понятных только истинным охотникам:
          - Ну, будь другом, отдай мне своего собака – сильно выпивший человек умоляюще смотрит в глаза своего товарища и с драматическим надрывом в голосе уговаривает его уступить своего охотничьего пса. – Всех с дому выгоню, один твой собака будет со мной жить…»
Его такой же нетрезвый товарищ, которому жаль своего «собака», но дружба, как говорится, дороже, подтаскивает за веревку лохматого, всего в репехах, тузика.
- На! Но учти, - он обводит присутствующих мутным, но грозным в своей высшей правоте взглядом. - При ребятах говорю: спортишь моего собака, приду и - убью тебя, к чертовой матери! 
   Сам Христофор из ружья палил только по пустым бутылкам.  Птичек, ему жаль, понимаешь... Он признавал, что это фарисейство, но так ему было спокойнее на душе.   А вот когда другие охотники безжалостно убивали бедных уточек и приготавливали из них ароматнейший шулюм, Христофор был тут как тут. С рюмкой и большой миской. Так же обстояло и с рыбалкой. Для городского жителя главным было – общение с природой, процесс медитации, где поплавок, подобно шарику гипнотизера, являлся лишь средством достижения нирваны, а  результат в виде десятка карасей - не более чем  побочным эффектом. Хотя в ухе карасиков Христофор опять же, очень уважал.  Как впрочем, и в жареном виде.
- Ну что делать, - говорил он в таких случаях. - И самовар у меня дома электрический, и человек я, в общем-то, неискренний…
Больше всего Христофор любил ездить в Большие Лиманы – рыбачий поселок посреди Приазовских плавней. Совершенно удивительное место, где чистенькие дома выходили фасадами на посыпанные белым песчаником улицы, а тылами своих приусадебных участков спускались к воде какого-нибудь гирла или канала. Поэтому у ворот обычно стоял мотоцикл, а в конце двора, к которому подступали камыши, покачивалась на воде привязанная к шесту «казанка». И народ здесь жил соответствующий. Днем - труженики голубых нив, а ночью – сплошь «бракоши», незаконно промышляющие тарань, судака и раков. Еще в плавнях гнездилась утка и прочая водоплавающая живность, поэтому здешние места славились еще и как рай для охотников. В Больших Лиманах Христофор обычно останавливался у бывшего егеря Митрича – старого бобыля и пьяницы, который называл его почему-то «наукой», видимо, памятуя, времена, когда у него в доме жили научные работники, и у них всегда было вдоволь спирта…
 
  Этой весной Христофор приехал сюда в первый раз. Душа его ликовала, как перед встречей со старым   другом, с которым они давно не виделись. Первым делом он заскочил в контору краснознаменного рыбколхоза имени Чапаева, где договорился с парторгом, чтобы утром его взяли в бригаду «трясти невода». Постоял немного у причала, к которому подходили груженные рыбой байды, посмотрел, как пацаны ловко таскали из воды рыбную мелочь и, не спеша, поехал на своей посеревшей от пыли «Жиге» на рыбачий стан. На высокой части берега Золотого лимана у самой воды стоял сарай для хранения сетей, робы, запчастей к моторам и всякого прочего «размонета». Рядом белела свежей известкой стен летняя кухня – чистенькая хатка с навесом, прикрывавшим своей тенью длинный некрашеный стол с двумя рядами лавок по сторонам.  Христофор, «поздравствовавшись» с рыбаками, пристроился с удочкой у берега, рядом с вытащенными на меляк лодками. Колхозники сдали рыбу и теперь, скинув свои оранжевые негнущиеся робы, сели снедать после тяжкой работы.  Жесты их скупы и лаконичны, речь -  немногословна. Вот рыбак с каленым от водки и работы на воде лицом, зычным голосом обращается к кухарке, хлопочущей у большой печи под навесом.
- Митрофановна, хэллоу!
Кто-то из коллег делает ему замечание.
- Николай! Ну шо ты, ото, кажешь, - хэллоу… Так цыгане своих лошадей кличут. Ты лучше скажи, шо робыть будем?
Дело в том, что у мужиков как всегда неожиданно закончилась водка и теперь они пребывали в некотором замешательстве – брать или не брать еще одну бутылку? Неожиданно на мотоцикле подъезжает бригадир Петрович.
- Здорово, хлопци!
Рыбаки оживляются.
- О! Петрович, здорово! А ну, сидай до нас!
Петрович подходит и садится на лавку.
- Мы тут с хлопцами выпивали…
- Ну?
- Да мы тут маракуем, може, еще одну узять? А? Петрович?
Петрович не спеша закуривает, суровое лицо его становится еще более серьезным. Повисает качаловская пауза, все с надеждой смотрят на Петровича, который хмурит брови в глубокой задумчивости. Наконец, он тушит окурок и говорит:
- Хлопци, а я вот думаю, а шо б вам не узять еще одну?
Прокатывается ропот одобрения. Ну, Петрович, ну голова… Вовремя подъехал… Кто-то садится на мотоцикл и отбывает в поселок за водкой. Пока не вернулся гонец, Христофор идет к машине и достает из багажника бутылку.
- Вот, как говорится, не вовремя выпитая вторая сводит на нет результат от первой…
Рыбаки со сдержанным одобрением принимают его дар.
- От, молодец, корреспондент…
Христофора тоже сажают «до хлопцев» и ставят стакан. Прошлым летом он сильно проштрафился, сравнив Петровича в своей заметке к «Дню рыбака» с гондольером. Петровича, бригадира лучшей рыболовецкой бригады!  Веня отлично сфотографировал его на фоне закатного солнца, стоящего на корме своей байды с длинным шестом в руках. Ну, Христофора и дернул черт. Сравнить.  Хрен с пальцем.  Коллеги Петровича, прочтя заметку, с удовольствием стали называть его гондольером, вкладывая в это слово совсем другой смысл.  Христофор потом извинялся при хлопцах, ставил бригадиру магарыч и, хоть не сразу,  но был прощен великодушным рыбаком. «Ну тот, ничо, - махнул рукой Петрович, - ладно, в другой раз напишешь получше»…
Вечером Христофор сидел с хозяином хаты «у тенечке» и выпивал. Они сидели в беседке, сколоченной из реек, почти не видных в зелени какой-то ползучей растительности и пили «белую» под жареного с луком судачка.   Митрич, «отрабатывая» водку, рассказывал о своих былых охотничьих подвигах. Вокруг уже высились горы виртуальной добычи - уток, кабанов и оленей, а старый брехун все продолжал беззастенчиво «чесать» Христофору «по ушам» в рассуждении дополнительных ста грамм. Заметив, что собеседник потерял интерес к его байкам, Митрич, неожиданно брякнул: «А в восемьдесят третьем я это, егеря убил»… Сказал и сам с удивлением посмотрел на собеседника…
После ужина они сели покурить на лавочке у забора.  Мимо безмолвными муравьями сновали бывшие квартиранты Митрича – парочка молодых специалистов «с городу», снимавших угол у старого хитрована. Они выносили из пристройки свои нехитрые пожитки и спешно грузили их в стоящий у ворот «Москвич».  Митрич, посмеиваясь, наблюдал за движением и рассказывал Христофору причину неожиданного съезда своих квартиросъемщиков. Дело было в том, что молодые люди поженились совсем недавно.  По вечерам они устраивали свои любовные игрища, не ведая, что за тонкой стеночкой из листов дэ эс пэ лежал на кушетке хозяин и внимательно слушал всё, что происходило на половине у молодых.  А происходило всё по накатанному сценарию: супруг тщательно инспектировал материальную часть своей женушки, без конца приговаривая: «А чье же это у нас такое плечико? А чье это ушко? А чьи же это пальчики?» И так до самой важной и любимой части тела, над которой он причитал с особым вожделением: «А чья же это у нас такая попочка?» Этой ночью, услышав про попочку, наверное, в сотый раз, Митрич не выдержал и громко поинтересовался: «Да когда ж, наконец, найдется хозяин на эту ж…пу»?  Молодожены враз притихли, а утром начали собирать свои вещички. Наконец, последний пакет с барахлишком был засунут в «Москвичок», и машинка, переваливаясь на ухабах, уехала. Не успела осесть поднятая ей пыль, как мимо, едва не зацепив лавочку коляской, протарахтел мотоцикл. Им управлял человек с закрытыми глазами. Голова его безвольно болталась. Мотоцикл шел галсами, как яхта против ветра, то есть – зигзагами, от забора к забору, так что встречным приходилось разбегаться в разные стороны.
- Во дает, - восхищенно сказал подошедший к лавочке мужик.
Это был сосед Митрича Василий. Или Васька-кот, у которого «глаза не людски». Христофор был знаком с этим нестарым еще, но уже забубенным рыбаком.  Когда Васька напивался, то под действием спиртного зрачки его глаз, светло-серые от природы, светлели еще больше, становясь почти белыми и страшными, как бельма. По случаю выходного дня он был сильно пьян, и движения его напоминали «пляску Святого Витта». Васька посмотрел на мирно сидящих «хлопцев», как циклоп из старого кинофильма про Синдбада-морехода, и сказал:
 - Ну, все, хлопцы, пи…ец! Я начав пыть! Теперь буду пыть, поки рогами не упруся… Усе ясно?
-  Усе,-  пожал плечами Христофор. - Чего же тут неясного…
- Ну, тади тот, -  мотнул головой сосед и погрозил кому-то пальцем. 
Потом махнул рукой и пошел прочь вдоль забора, перебирая руками по крашенным зеленой краской планкам.
           Непривычная для городского человека тишина мягко давила на уши. Каждый звук различался в ней неожиданно четко и ясно, как звук тяжелой капли, падающей посреди ночи на дно огромного пустого таза. Где-то самозабвенно лаяла собака, совсем издалека докатывались хрястские удары топора о бревно.  Христофор курил и неспешно размышлял о том, как хорошо сидеть вот так, погрузившись в тишину, слушая себя и свою подрагивающую душу…

     После марша прошло уже полгода. Все это время Христофор поддерживал с Джуди эпистолярную связь. Общаться по телефону было дорого и неудобно. Надо было часами ждать вызова, а потом, когда телефонистка давала связь, в трубке что-то трещало, забивая почти незнакомый женский голос, который терялся  и слабел, преодолевая  многие тысячи километров телефонного кабеля...  Он ловил этот далекий голос и кричал в трубку пустые, ничего не значащие слова: «Как ты?  Джуди? Я - нормально»… Христофор  хотелось сказать  ей что-то  очень важное, грустное и теплое,  что знают и помнят только они, но ему казалось,  что их слушает кто-то чужой,  и  когда  он  все-таки настраивался на нужную  волну, в разговор вклинивался неожиданно громкий и равнодушный голос телефонистки: «Дополнительное время будете заказывать»?    Она писала ему на редакционный адрес, и он отвечал ей длинными письмами, рассказывая о своей жизни и о том, что он все помнит и скучает по своей рыжей белке с маленькими ушками без кисточек… 
   Христофор на самом деле чувствовал себя слегка обманутой невестой.  Все было так здорово: движение за горизонт, свободные люди, говорящие на другом языке, рыжая девушка по имени Джуди, необычная, ни к чему не обязывающая игра в  другую жизнь… Жизнь, которую они оставили на время и должны были в нее обязательно вернуться, иначе она могла рассыпаться, как детская игра в мозаику, из которой  выдернули главные элементы…  Христофор знал, что та, реальная жизнь его обязательно дождется, и ему казалось, что он был готов к этому, но вышло так, как бывает, когда кто-то знает о смертельной болезни близкого и готовится к неизбежному концу, но когда это приходит, с ним все равно случается - шок…. 
Экран погас и потянулись будни, неизбежные, как месячные…  Первополосные репортажи, комсомольско-молодежные бригады, соцсоревнование и беглое пьянство с коллегами…  Дома – хроническое дежавю.  Верная жена, сопливый Никитка и продавленный диван перед телевизором.  Шаг вправо, шаг влево – расстрел.  Или тюрьма. Христофора уже два раза дергали в «ментовку» за коллективный просмотр фильмов порнографического содержания.   Еще летом он купил за тысячу двести рублей видеомагнитофон «Панасоник».  Это было чудо японской техники с пультом на шнуре и кассетой, которая выпрыгивала, как лягушка из верхней панели.   Даже редактор с его номенклатурной зарплатой в четыреста рублей не мог позволить себе такую игрушку. Только - «деловые» и спекулянты.  Например, буфетчик из «Интуриста» или Христофор, батрачивший все лето вместе с родственниками на бахче, выращивая арбузы, которые надо было вырастить и вывезти на «фуре», отстегивая на каждом посту гаишникам, распухшим от «капусты».  Они даже не махали своими палками, потому что водители покорно останавливались сами и платили по прейскуранту в зависимости от грузоподъемности автомобиля.  И уже потом – продать эти арбузы на подмосковном рынке, отбиваясь от перекупщиков-азерботов и ночуя тут же, на прилавке…   Зато купивший «видик» становился членом элитарного клуба, где «свои» обменивались кассетами, тщательно завернутыми в газету. Чтобы стать равным среди равных, надо было иметь хотя бы два десятка кассет приличного качества для обмена. В целях конспирации кассеты назывались «книгами», а на просмотр новых «книг» приглашались только свои. Особенно, если эти книги были «с клубничкой». Меры предосторожности были совсем не лишними, так как специальная статья предусматривала срок за просмотр и распространение кинофильмов, содержащих порнографию или пропаганду жестокости и насилия. Бдительно охраняя моральный облик советского человека, какие-то люди, кем-то наспех скомканные в какие-то невнятные комиссии, подобно сталинским «тройкам»,  споро  разбирались с «чуждыми нам проявлениями» и  составляли черные списки запрещенных фильмов, куда  попадали даже такие безобидные кинушки, как «Греческая смоковница». Возглавлял этот список самый запрещенный фильм -  «Калигула»,  просмотр которого повязывал всех зрителей, как кровь жертвы во время коллективного убийства.  Менты, чтобы застукать любителей «не нашего кино» с поличным, отключали в подъезде электричество, и хозяин видеомагнитофона, не сумев достать кассету из сведенного судорогой аппарата, рыдая, выкидывал в окно свой дорогущий видеомагнитофон…
Христофора тоже дважды вызывали к следователю, который пристально смотрел ему в глаза и советовал во всем сознаться под грузом неоспоримых доказательств его вины. Следователь говорил, что все уже раскололись и у него есть записная книжка подельника, где зафиксировано, какими запрещенными фильмами они обменивались. Христофор упрямился и на сверлящий взгляд следователя отвечал простодушной улыбкой бравого солдата Швейка, которой тот одаривал призывную комиссию, признавшую его круглым идиотом, и по-прежнему утверждал, что брал у своего знакомого исключительно мультфильмы про Тома и Джерри.   На что следователь жутко беленился и обещал навесить на Христофора «по всей программе». Христофор, на самом деле, имел в своем обменном фонде «клубничку» и даже пару кассет откровенно порнографического содержания, но абы кому их не давал и коллективных просмотров не устраивал. Однажды он поставил такую кассетку одному армянскому родственнику, который гостил у него пару дней, будучи проездом в свой провинциальный городишко. Христофор включил видеомагнитофон и ушел на кухню. А когда вернулся, то увидел, что родственник сидел красный, как рак, видимо, находясь в состоянии эмоционального шока. Он оторвался от уже погасшего экрана и пробормотал: «Вай мэ…   Целую жизнь прожил и все делал не так»… 
Отстали от Христофора только после того, как он рассказал о своих проблемах кураторам из КГБ и попросил у них защиты.  Но потом и с ними у Христофора вышла размолвка, а вернее, полная и окончательная  жопа…   
          Однажды утром, написав очередной репортаж о передовиках производства, он вдруг понял, что Джуди - его шанс.  Совершенно реальный шанс свалить в Америку.  Далекую, как луна, которую не достать рукой, и оттого еще сильней притягивающую   по ночам   взоры лунатиков.  Христофор знал, что эмиграция - это маленькая смерть.  Он любил Чехова и рассветы в лиманах.   И его жутко раздражали разговоры на кухне о том, что надо валить «из этой страны» немедленно, что делать тут нечего и что хуже, чем здесь, все равно не будет. Он был знаком с другой культурой и понимал, что так могут рассуждать только дилетанты, не ведающие, что чужой язык и чужая жизнь – это бездна, которую не удастся впитать в себя никогда.  И ему было страшно. Но он говорил себе: «Я больше не желаю быть безропотным зрителем в театре абсурда под названием «страна Советов».  Он очень хотел избавиться от ненавистной уму приставки «советский» и быть просто человеком, чтобы жить среди нормальных людей, вольных распоряжаться собой по своему усмотрению.  И еще он хорошо помнил тот тщательно скрываемый оттенок   превосходства и сочувствия во взгляде его американских друзей. И понимал, что он им там совсем не нужен. Своих пуэрториканцев выше головы.  Но Христофор не собирался жить на пособие или вечно мыть посуду в баре.   Джуди рассказывала ему, что в ее родном Дувре есть огромный порт, куда часто приходят суда из Советского Союза и что там всегда есть нужда в переводчиках.
  Но для этого надо было получить статус.  Вид на жительство или Зеленую карту. Получить ее можно было только одни путем – женившись на американке. 
            - Джуди, - бодро сказал Христофор, в конце их очередного разговора по  телефону - а давай поженимся… 
          В грязной тишине эфира что-то потрескивало.
         - Зачем? – наконец спросила Джуди. – Это… для того, чтобы нам жить вместе, или чтобы ты остался в Америке?
- Я не знаю, - честно признался Христофор. – Во всяком случае, пока…   Но я знаю, что очень хочу уехать из Союза.  Помоги мне, Джуди…
      Сказав эти слова, Христофор ждал замешательства, удивления или просьбы дать возможность переварить такую, мягко говоря, неожиданную информацию. Но Джуди почти не колебалась.
- Я согласна, – сказала она. - Я очень хочу тебя увидеть…
      Их разъединили. Христофор сидел в душной телефонной кабинке и слушал, как бешено стучит его сердце. И что теперь делать?  А Светка? Опять разводиться?  А какого хрена звонил?  Взял он саблю, взял он востру и зарезал сам себя…
        В стекло постучали.
- Молодой человек, вы что, там ночевать будете?
Христофор шел домой и с ужасом думал о то, что он на самом деле не знает, что ему теперь делать. В голове крутилась одна и та же фраза: «Все, дружок, поздно пить «Боржоми», когда печень отвалилась...»  В конце концов, он решил так: Светке скажет, что все это фиктивно. Только для того, чтобы уехать. А потом он быстренько разведется с американкой и перетащит их туда.  Главное, что Никитка будет жить в свободной стране. Такой шанс упускать нельзя. А там видно будет.  Или ишак сдохнет, или трава вырастет…   Но до серьезных разговоров дело не дошло.
          Христофора вызвали в Серый Дом.  В большом кабинете, обставленном темной мебелью из натурального дерева, его ждали три человека в штатском.  Хмурые кураторы и незнакомый пожилой дядька с добрым и румяным, как у первоклассника, лицом.   Христофор сразу понял, о чем будет разговор, и ему стало не по себе.  Но наезжать на него никто не стал.  Ему просто сказали, что в курсе его дел, и поэтому   советуют, пока по-дружески, не валять дурака.  Парень он молодой, перспективный, и не надо портить себе биографию.  Трудно сказать, чем закончатся его попытки уехать из страны, но если они продолжатся, то для начала его уволят из газеты и не примут в другую. Даже в заводскую многотиражку.  И за кордон путь ему будет закрыт до конца жизни.  И ему, и его родственникам до седьмого колена. Еще говорили, что именно так становятся на путь диссидентства и измены идеалам, на которых его воспитывали.  И что выбирать надо сейчас.  Пока еще   Родина на его стороне.  Говорили с ним очень спокойно, с доброжелательной улыбкой и легкой укоризной, как с расшалившимся подростком, и от этого становилось особенно неуютно…  Типа, старшие здесь мы и все равно будет по-нашему, а тебя не наказывают только потому, что «на первый раз».  Христофор молча слушал и только досадливо морщил лоб, понимая, что в его ситуации лучше помалкивать.  «Иди и хорошенько подумай», - сказали ему на прощание. Христофор пообещал, и его отпустили с миром.  На улицу он вылетел как пробка из бутылки с шампанским. «А ты думал, ты человек», - говорил он себе,  шагая по серым и одинаковым плиткам тротуара.  Воевать с системой не было никакого желания.  Он даже испытывал нечто вроде облегчения, потому что все опять решили за него.  «Я птица слабая, я не могу лететь»… Но на душе было  паскудно, как никогда.   В восьмом классе ему нравилась одна девочка. Однажды он проводил ее домой после школьного вечера. Они стояли в полумраке у подъезда и целовались. Неожиданно из темноты вынырнул ее воздыхатель, здоровенный жлоб из девятого «Б» Петька Смирнов. Петька взял его за покорное плечо, развернул к себе и ударил кулаком прямо в нос. У Христофора от боли выступили слезы, но ударить в ответ он не смог. Не хватило духу…
           На следующий день ему позвонил на работу. Вячик и предложил встретиться в обычном месте.  Христофор пришел в гостиницу «на взводе».   Лицо горело. «Что вам, гадам, еще надо? - негодовал он, поднимаясь по лестнице. - Что я должен -  кровью расписываться»?  Но разговор зашел на совершенно другую тему. Вячик усадил «Колумба» в кресло перед низким журнальным столиком и начал расспрашивать о его армянском друге – Сурене и о том, что у него есть родственники во Франции, которые недавно приезжали в гости…
     - Что ты хочешь?  - не выдержал Христофор.
     - Напиши отчет, - предложил Вячик.
     - О чем? – не понял Христофор.
     - Ну, ты же с ними встречался?
Христофор, наконец, начал понимать, что от него хотят.
      - Да, и не раз…
      - Ну, вот и напиши, о чем они разговаривали, допускали ли критические высказывания по поводу социалистической системы, а они наверняка допускали…
       Христофора уже слегка колотило.
      - Послушай, Вячеслав, мы так не договаривались.  По-моему, речь шла только об иностранцах…
       Вячик сделал наивные глаза.
       – Обстоятельства изменились.
       - Понятно, -  вчерашнее унижение, как несвежая еда в желудке, рвалось наружу. - А теперь ты скажешь, что такие предложения не делаются встречным-поперечным.  И так далее. Знаешь, что? Как это не смешно звучит, но у меня тоже могут быть принципы. 
        Христофор резко поднялся из кресла  и  направился к дверям.  Взялся за ручку, потом быстрыми шагами вернулся, снова сел и пододвинулся поближе к столику.  Достал из кармана пиджака большой блокнот, шариковую ручку и, перекинув лист, быстро написал:
         
              Заявление
   
  Прошу уволить меня из внештатных сотрудников КГБ по собственному желанию.                Колумб.
            
   Оторвал листок и сунул его Вячику.  Он прочел текст и спокойно сказал:
- Дурак…
- Может быть… - сказал Христофор и пошел к выходу.
- Дружеский совет, - бросил ему вслед Вячик. – Американке своей больше не пиши. И не звони. Если не хочешь проблем. Причем, серьезных.

           Христофор больше не написал ни одного письма.  Он понял, что из страны его все равно по-хорошему не выпустят, а переть против течения…  Noway, как говорят американцы. Так же, как и ставить все на кон...   Возьмут и спрячут в психушку. Запросто.  От Джуди почему-то тоже ничего не было. Несколько раз он порывался ей позвонить, но в последний момент останавливался. Зачем?  Душу травить? Или-или. Или…
   
      Раннее утро… Христофор сидит «у байде», которая неторопливо пофыркивая выхлопом движка, «бигит»» по светло-коричневой воде лимана. Неожиданно из предрассветного тумана выныривает такая же посудина. Обороты движков убираются. Кто-то из рыбаков кричит вместо приветствия:
       -  Петро, ты? Здорово! Выпить е?
       - Та ни, мать его…
       - Ага, ну тады тот…
Лодки разбегаются. Через некоторое время такая же встреча.
       - Ну шо, хлопци, выпить е?
       - Е.
       - Ага, ну, добре…
Байды сцепляются бортами, и по стаканам быстро разливается спиртное. 
        Наливают и «корреспонденту».  Причем, никто не интересуется, есть ли у него настроение пить водку в пять часов утра. В этих местах говорят так: «Если не пьет, значит, або хворый, або подлюка». А если ты не подлюка, а только хворый, то какого лешего делаешь в лодке с серьезными мужиками? Здесь выпивают все. «А как же, мы ж на воде»…  Христофор залпом выпивает полкружки тепловатой водки. Ему суют шматок балыка, что обычно отыскивается, как кусочек сахара у киношного красноармейца, который он протягивает, сдувая табачные крошки, беспризорнику. Выпив, рыбаки «бегут» дальше, навстречу рассвету, работать тяжелую мужскую работу…  Христофор укладывается на носу байды животом на пахнущую рыбой влажную мягкость  невода и смотрит вниз на бесконечно набегающую  ленту молочной от предрассветного тумана воды, которую беззвучно  режет черный форштевень лодки…
Впереди был день.  И вся жизнь…



            16.
   
                Америка, Америка…

                Зима 1998 – 99 года, город Беллойд, штат Висконсин



    Америка не стала откровением для Христофора.
Ему казалось, что все это уже знакомо – белые дома под многоуровневыми крышами с обязательным флагом на фасаде.  Аккуратно подстриженные лужайки, припорошенные первым снежком. Американские пацаны на великах, молочные бутылки у порогов, улыбающиеся при встрече незнакомые люди и прочие атрибуты провинциальной американской жизни... Единственное, что его почему-то раздражало, было то, как американцы ели на ходу в своих автомобилях. Забрав из окошечка фаст-фуда поднос с бигмаками и картошкой, они тут же, выпучив глаза, откусывали большой кусок и только потом отъезжали, руля одной рукой. «Як с голодного края», - сказала бы про них баба Настя.
- Понимаешь, - растолковывал Николай, маханув рюмашку под соленый помидорчик, закатанный на зиму его женой, - американцы – хорошие ребята. Но чересчур правильные. Дурить друг друга здесь не принято, поэтому русскому человеку здесь не просто. Но ты помнишь, как я тут оказался. Задница горела, аж дым шел… Хорошо, что сумел воткнуться в эту баптистскую программу. Вадик – портной помог, ну этот, у которого мы брюки шили…  Ну, у которого двенадцать детей… Золотой человек, дай Бог ему здоровья.  И меня сделал баптистом.  Сначала я просто с ума сходил. Баптисты мои живут своей общиной, песни божии поют…  Им по фиг, в какой они стране, лишь бы молиться хором…  Нет, думаю, надо как-то натурализоваться, потому как в Россию мне на ближайшие пару лет ход закрыт.  Начал язык учить, подрабатывать…  Знаешь, чем? Собачек выгуливал. И как-то, знаешь, стал потихоньку успокаиваться душой. После той нервотрепки с деньгами, кредитами…  Дергаться перестал. Понял, наконец, что не надо никуда нестись, психовать… И как-то стало мне все чудно и даже в кайф. Кругом милейшие люди, улыбаются, никто тебя не хочет кинуть… А потом научился стричь собачек ихних.  Курсы, понимаешь, закончил!  И так прикололся к этому делу… Каждый день у меня очередь. Дамочки своих пудельков привозят, я их вымою, подстригу, начешу как одуванчиков… И главное – никакого языкового барьера с клиентами…  Все гавкают, как российские бобики. Оставлять их начали. Сначала на час, потом -  на день…. Теперь у меня целая собачья гостиница.  Татьяну вызвал с дочкой. Машка моя недавно замуж вышла. За американца, слава Богу. И ни в какую Россию я уже не вернусь. Иногда, конечно, кроет, чего говорить… Родителей вспоминаю, хочется кружку пива выпить в каком-нибудь гадюшнике, матерок родимый послушать… Но, - он решительно разлил водку по рюмкам. - От этого не умирают. Хочу, брат, кредит взять и новый дом построить. Такой, о котором мечтал всю жизнь. Большой, облицованный диким камнем и с видом на реку. Есть тут одно местечко, потом покажу. Представляешь, олени из лесу приходят…
Христофору и самому было на удивление комфортно в новых, казалось бы, непривычных для него условиях. Николай был ему рад, как родному, деньги, которые он вывез из России в виде дорожных чеков, почти не тратились. Его английский позволял общаться с окружающими на средне-бытовом уровне. Христофора познакомили с соседями и начали брать с собой в гости. Днем он совершал осторожные вылазки по городу на хозяйкиной «тойоте», а вечером они с Колей жарили что-нибудь в камине, пили пиво, и Христофор, в свою очередь, рассказывал старому приятелю о своих приключениях.  Пару раз он звонил на мобильный Машеньке Сизовой, от которой узнал, что Фомина сняли-таки за нарушения.  Ему жутко хотелось позвонить Виленычу и узнать подробности, но вместо этого он удалил Петин номер из памяти своего мобильника.  Это был скорее ритуальное действо, так как Христофор прекрасно помнил все Петины телефоны. Лера дала о себе знать только один раз. Она жила в каком-то ашраме в ста километрах от Бомбея, где училась наводить мосты во Вселенную. На седьмое ноября они с Николаем смотались в Чикаго и накупили в русском магазине у типично одесского еврея «Столичной», черного хлеба, сала, селедки и устроили «popojka-party», сварганив настоящий шашлык на заднем дворе Колиного дома. Гостям они прикалывали красные банты на свитера и рубашки и объясняли, что это в этот день в России случилась большая беда – «fucking revolution».
  Новый год Христофор встретил непривычно тихо и благостно в кругу небольшого семейства русского американца Коли Потапова. За окном шел снег, все поздравляли друг друга и дарили какую-то чепуху в яркой упаковке. Христофору вручили теплый клетчатый шарф и пакет носовых платков. Он сидел за праздничным столом, улыбался, чокался калифорнийским шампанским, и ему было немного грустно на этом чужом семейном празднике…
А потом начались рождественские каникулы. Николай с Татьяной уехали в Калифорнию погостить у своих американских «сватов». Христофор целыми днями валялся в гостевой комнате и смотрел телевизор.  В тот день в утренних новостях показывали репортаж о большом пожаре в Дувре. В нем когда-то жила Джуди. «Интересно, как она сейчас выглядит?  - говорил себе Христофор, вспоминая ее лицо и рыжие волосы. - Наверное, изменилась…»  Он сполз с дивана и закружил по комнате, как гриф на восходящих потоках воздуха.  Джуди Сквайер…  Comment ca va, petite Djudy…   Христофор подошел к окну и попытался что-то рассмотреть сквозь промозглую серость чужого зимнего утра.  По его лицу блуждала глуповатая улыбка.  «Я не молчу, я все время улыбаюсь»…
Очнувшись, Христофор позвонил по номеру, который ему оставил Николай, и сообщил, что собирается прошвырнуться в Дувр.  Проведать одну знакомую.
- Куда? – с недоумением переспросил Николай.
- В Дувр. Слыхал про такой?
- Слыхал. Один Дувр, по-моему, есть в Англии, другой у нас, где-то на побережье Атлантики.  Тебе в какой?
- В американский.
- Уже легче. И что, у тебя там знакомые?
- Знакомая. Была когда-то...
- А ты ей звонил?
- У меня нет ее телефона.
- А что есть, адрес?
          - Нынешнего нет…
- Только фамилия?
- Фамилия тоже могла измениться.
- Понятно. Значит, есть имя и город. Уже кое-что.
- Будем считать это прогулкой по Америке.
- А ты знаешь, что это почти тысяча миль от нашей деревни?
- Теперь знаю.
- Ну, что ж. Лишь бы тебе не было скучно. Залезь в Интернет и посмотри, как лучше туда добраться. По-моему, до побережья идет поезд. И паспорт не забудь. Знал бы тебя хуже, удивился б сильнее, - сказал на прощание Николай.
Последний раз Христофор ездил на поезде в Германии. Вместе с делегацией от регионального Союза молодежи, визит которой он освещал.  Когда делегаты вошли в вагон, представитель встречающей стороны на минутку вышел на перрон.  Вместе с билетами.
- Тикет, бите шён? - сказал вежливо улыбающийся человек в форменной фуражке.
Христофор хотел, было, поговорить с железнодорожником на английском, который здесь все понимали, и объяснить ситуацию. Но его отстранила властным жестом Зоя, руководительница поездки с российской стороны.  Вечная пионервожатая с большой грудью, украшенной многочисленными значками.
- Я изучала немецкий, - безапелляционно заявила она и обратилась к немцу, который продолжал вежливо улыбаться. – Дас ист группа, - Зоя показала рукой в сторону «группы», - а руководитель сейчас подойдет…
 Христофор сидел в полупустом вагоне и, усмехаясь уголками рта, вспоминал ту забавную историю.  Он задернул шторки на окне и, устроившись поудобнее в кресле, закрыл глаза. Надо было поспать, но нервное перевозбуждение и предчувствие чего-то, что предстояло еще пережить, мешали расслабиться, заставляя его ознобливо передергивать плечами, как будто между лопатками пробегала струйка холодной воды… 

      
       17.
             
                Немилый Друг

                Зима 1999 года, Дувр.


Спрыгнув с подножки поезда, Христофор пошел по перрону к выходу из вокзала. У него не было какого-то четкого плана действий. Вернее сказать, никакого плана не было вообще.
 Телефона Джуди, он, естественно, не помнил. Столько лет прошло…  Наверное, он сто раз уже поменялся.  Христофор решил остановиться в гостинице, полистать телефонный справочник, и если вдруг отыщется ее номер, позвонить.  Он отдавал себе отчет, что шансы на подобную удачу ничтожно малы, но это был как раз тот случай, когда сделать было ничего нельзя. С таким же успехом он мог навести справки по телефону из Беллойда, но у Христофора оставалась очень глупая, ничем не объяснимая надежда на то, что если он приедет сюда  сам,  у него будет  еще один шанс  – совершенно эфемерный, но все же шанс - встретить ее на улице...   Он будет целый день гулять по городу и вдруг - о, чудо!  встретит ее где-нибудь у супермаркета или в ее любимом ресторанчике «Си Фуд», о котором она рассказывала. Все это было полнейшей фигней, но, странное дело, вопросов типа: какого хрена он здесь делает один, где-то на побережье Атлантики, после всего, что с ним приключилось, у Христофора, почему-то, не возникало. Словно какая-то неведомая сила подхватила его и принесла, как девочку Элли, на слякотную улицу Дувра, такого холодного и чужого. «Прошвырнусь по городу, где-нибудь переночую, а утром   вернусь на вокзал и сяду на одиннадцатичасовой экспресс до Чикаго, - решил он, открывая дверь отеля, - все равно делать нечего». Отель был в двух шагах от вокзала. Маленький, чистенький и неуютный, как все дешевые гостиницы. Христофор заплатил за одну ночь и поднялся на второй этаж, к себе в номер. Под мышкой он держал увесистый справочник «Желтые страницы», прихваченный в ресепшене.  В номере первым делом открыл окно и вдохнул полной грудью воздух, в котором чувствовалось сырое и влажное дыхание зимнего океана. «Вот она, американская свобода, - крикнул Христофор, бросившись в прыжке с переворотом  на огромную кровать. – Всем все до фени, кто ты, откуда, и есть ли у тебя документы… Он перевернулся на живот и подгреб к себе толстенную книгу в ярко-желтой суперобложке. - Так, посмотрим, что тут нам дают… Фирмы, фирмы, услуги, транспорт… Ага, фамилии. Сарроу… Симпсон… Сквайер… Сквайер  Ди Оу. 3531780. Интересно, что означают буквы Ди Оу?»
       Неужели все так просто?
            Палец, которым Христофор нажимал на кнопочки телефона, слегка подрагивал… Щет…  После нескольких гудков в трубке прозвучало вежливо-доброжелательное:
       - Хэллоу?
       Это была Джуди.
       - Хэллоу… 
      - Я могу вам чем-нибудь помочь?
      Христофор почувствовал, что сердце сбилось с привычного ритма и «затроило» как мотор без одной свечи.
      - Это…  Джуди? Джуди Сквайер?
      - Да. Чем могу помочь?
      - Джуди… Ты меня не узнаешь?...
      - О боже…-  женский голос дрогнул. - Кристофер?
      - Да…
      - О боже… Ты где, в Америке?
       - Да.  В соединенных штатах Америки.
       - На самом деле?
       - На самом деле. Мало того, я -  в Дувре.
       - В Дувре? Нет, правда?
         - Ну вот, опять…
        - Боже мой…
       - Джуди, ты что, молишься?
      - Я очень растерялась…   А как ты здесь оказался? Хотя какая разница…  Ты где, в отеле?
      - Да. Отель «Морская Звезда». Номер восемнадцать. 
      - В Дувре? 
    -  Джуди…
     -  О боже… Я приеду. Ты подождешь?
    -  А ты как думаешь?
              Христофор откинулся на кровать и раскинул руки. Сердце билось где-то в горле, мешая дышать и не желая проглатываться. Он пошел в ванную и стал под горячий душ. Стало легче.  В телевизоре что-то говорили, но он не понимал ни слова и смотрел на экран, на котором расплывались цветовые пятна. Прошла вечность. Наконец, в дверь постучали. Христофор подскочил и рванул ее так, что Джуди буквально влетела в комнату.  Маленькая женщина, которая совсем потерялась в теплой куртке с капюшоном и вязаной шапочке, надвинутой на слегка испуганные серые глаза. Черта лысого он узнал бы ее на улице.  Христофор прижал ее к себе, касаясь щекой холодного лица.  Все забыл…  Запах… Кожу, гладкую, как на теннисной ракетке…
- Седой… - она отстранилась и смотрела на Христофора, грустно улыбаясь, - Милый Друг… Ты стал похож на Шона О’Коннери. - Джуди провела по его лицу прохладной, терпко пахнущей перчаткой ладонью, прикрыла ему губы. - Не надо ничего говорить. Про себя я все знаю.
      Христофор помог ей раздеться.  Моя маленькая Джуди...  Рыжая белка без кисточек на ушах...  Все та же огненная челка и россыпь мельчайших конфетти на молочно-белом лице…  Морщинки вокруг глаз стали резче, как будто Джуди все время улыбалась. Две тонкие линии обозначились от крыльев короткого носа к уголкам губ. Она смотрела на Христофора, растерянно приоткрыв рот.
     - Кристофер…  Зачем ты сюда приехал, сумасшедший?
     - К тебе…
      - Ко мне? На самом деле? Ты что, был уверен, что меня найдешь?
      - Нет. Но я надеялся…
      - Нет, ты не просто сумасшедший, ты… - Она захлебнулась поцелуем, которым Христофор закрыл ей рот. – Что ты делаешь, Бель Ами? В Америке очень строгие законы!
         - Как что, раздеваю тебя. – Христофор начал стаскивать с нее толстый свитер. – Хочу посмотреть, как ты растолстела.
          Они целовались, продолжая снимать с себя одежду. То, что он увидел, слегка разочаровало его, но не остановило. Линия плеча, тоже осыпанного веснушками, округлилась, перестав быть трогательно угловатой. По ослепительно-белой выпуклости живота разбегалась сетка тонких растяжек… Маленькая грудь уже не смотрела так вызывающе   незрелыми вишнями сосков, такими яркими на белой коже. Еще он заметил синюю бабочку на бедре и модную «прическу» рыжей шерстки внизу живота. Привычным движением он подгреб ее к себе, обняв левой рукой за плечи, а правую пропустив между ее ног… Все произошло стремительно, как спуск на скоростном лифте….
       - Плачешь… - он гладил ее по мокрой щеке.
      - Как обычно, - виновато улыбалась она, - раз плачу, значит, было хорошо…
      - Я помню…
      - Старый маньяк… - Она уткнулась носом куда-то ему в шею. – По-моему, мы давно не виделись.  Можно было сперва и поговорить. Что ты делаешь в Америке?  Обними меня, Кристофер… Вот так…  Теперь мне даже не кажется, что ты совсем чокнутый.  Ты просто взял и приехал, да? Милый Друг... Оказывается, я ничего не забыла…
      - Я тоже, -  ответил Христофор, вдыхая уже знакомый запах ее рыжих волос…

Джуди привезла Христофора к себе домой. Она жила в небольшом, но очень уютном, старом доме. Ее отец был моряк, и полы в доме были настелены как на палубе, длинными досками, которые поскрипывали при ходьбе. Раньше здесь жили ее родители, но три года назад мама умерла, и отец перебрался к другой женщине. Джуди тоже жила со своим мужчиной, которого зовут Ли.  Ли говорил, что жениться не обязательно, потому что брак убивает любовь.  Поэтому она сохранила свою фамилию. Они прожили с Ли почти десять лет и у них есть дочь. Однажды Ли сказал, что однообразие их совместной жизни тоже убивает любовь. И Джуди вернулась с дочерью в родительский дом. И они с ней вполне счастливы.   Христофор рассказал ей свою страшную историю и она, поохав и поужасавшись, предложила пожить пока у нее. Дочь уехала с друзьями на все рождественские каникулы.  «Живи, сколько хочешь, - сказала она утром, когда они в первый раз проснулись у нее дома и пили на кухне кофе. – И добавила чуть тише. – Если хочешь…»
Христофор поймал ее взгляд и спросил:
- А ты этого хочешь?
    Белая кожа на ее щеках порозовела. Она опустила глаза и сказала еще тише.
- Да… 

    Христофор прожил у Джуди почти две недели.  Она работала в школе учительницей, и у нее тоже были зимние каникулы. Христофор называл себя альфонсом, валялся на диване, а после обеда гулял с Джуди вдоль океанского берега. Для этих прогулок ему купили теплую непромокаемую куртку. Джуди сказала, что кроличью шапку, которую он ей когда-то подарил, она носила несколько зим, но потом, к большому сожалению, из нее начала клочьями вылезать шерсть и ее пришлось выкинуть. Вечерами они пили пиво или красное вино, смотрели телевизор, и Джуди синхронно переводила с английского на понятный им англо-французский эсперанто.   Иногда они устраивались с бокалами прямо на толстом ковре у камина, что-то рассказывали о своей жизни, вспоминали марш, смотрели фотографии и сидели, молча глядя на огонь и переживая что-то снова и снова.  Каждый – свое… Что-то такое, отчего вдруг влажнели глаза и хотелось прижаться друг к другу…   Джуди достала все его письма и показала два длинных голубых конверта «Америкэн эйр мэйл» с адресом редакции, на которых расплывался штамп «адресат выбыл».   Христофор понял, почему он перестал получать от нее весточки.  Вячик перестраховался, сучий потрох…   Несколько раз они ходили в маленький ресторанчик «Си фуд», ели там креветок и пили крепкое, как эль, разливное пиво. Они спали вместе и занимались любовью. Джуди выглядела счастливой и беззаботной.  Или старалась выглядеть таковой.  Она ничего не спрашивала о его личной жизни, есть ли у него жена, дети, как будто он упал с неба, где никто больше не живет… Христофор же начал потихоньку нудиться. Та короткая, как вскрик история встречи двух людей  с разных сторон Земли, осталась в его памяти красивой  сказкой, дорогим воспоминанием, таким грустным и  прозрачным, отшлифованным временем и его воображением.  А здесь была чужая жизнь и чужая постаревшая женщина, с которой надо было о чем-то говорить.   И каждую ночь обнимать ее в постели.   Все это было уже не очень неинтересно…
Джуди восприняла перемены в настроении Христофора как тоску по родине.
В субботу утром она сказала:
- Кристофер, тебе нужно отвлечься. Мы пойдем вечером в ресторан. Там будет фуршет в честь русских. Они закупают в Америке портовые краны.  Моя подруга, с которой мы вместе ходим на аэробику, работает переводчицей в порту. Она хорошо знает русский. Я ей говорила о тебе. Извини, совсем немного. – Джуди лукаво улыбнулась. – Как женщина – женщине… Она сказала, что хочет пригласить нас на встречу и что тебе может быть интересно… 
- А пиво там будет? – спросил Христофор. Вчера он вместо обычной упаковки пива зачем-то взял в супермаркете литровую бутылку виски и чувствовал себя теперь довольно криво. -  Если будет, то пойду…
   
  В большом, ярко освещенном зале ресторана стояли высокие фуршетные столики, заставленные тарелками с едой и бутылками. В них упирались большими животами, обтянутыми мешковатыми пиджаками, дядьки с красными физиономиями.  Дядьки пили виски, с аппетитом закусывали и громко разговаривали. «И чего я сюда приперся»? – говорил себе Христофор, открывая очередную бутылочку «Будвайзера». Он стоял в сторонке у сервировочного стола с морепродуктами и примеривался к разделанному омару, который красовался на большом блестящем блюде.  Христофор был один. Джуди неожиданно расхворалась, но подруга, которая заехала за ними на машине, все же утащила его с собой.  «Ты мне поможешь переводить, - сказала она, решительно взяв его за руку, - пусть Джуди поскучает один вечер без тебя»... И вот теперь он топтался в уголочке, не решаясь подойти к соотечественникам, несмотря на приглашающие жесты переводчицы. Христофор махал ей в ответ, дескать, сейчас, сейчас подойду… «Выпью водки, разойдусь», - говорил он себе, как Ипполит Матвеевич, и все подливал пивка в высокий бокал.
- Христофор Каспарович!
     Христофор чуть не поперхнулся. Откуда-то сбоку неслышно подошел человек в   дорогом темно-синем костюме. Нет, такого просто не бывает…  Перед ним стоял начальник службы безопасности избирательного штаба Бережнова   Вячеслав Сергеевич Сапрыкин собственной персоной.  Вячик смотрел на Христофора и улыбался, довольный произведенным эффектом.
       - Вот это встреча…  А я смотрю, ты – не ты… Не ожидал, не ожидал…
       - Да и я, собственно говоря, тоже, - выдавил Христофор, пожимая руку.
     Сказать, что он был удивлен, значило бы не сказать ничего. Вячик, напротив, не выглядел ни удивленным, ни растерянным.  Взгляд его был, как обычно, профессионально-оценивающим и не выражал ничего, кроме легкого любопытства.
       - С делегацией? – спросил Христофор.
       - С делегацией, - кивнул Вячик.-  Присматриваю за этими… - он повел головой в сторону  соотечественников, постепенно «набиравших обороты», – гавриками… По долгу, так сказать, службы. Я теперь, брат, заместитель директора порта.  По экономической безопасности.
        - Вот как? – присвистнул Христофор. – Круто.
        - Вот так, – подтвердил Вячик. - А ты, значит, теперь здесь обретаешься?   Неплохое местечко.
      Христофор неопределенно развел руками.
       - Да вот, согласно воле рока…
   Вячеслав взял со стола бутылку «Джонни Уокера» и начал внимательно разглядывать этикетку.
       - А ты думаешь, только рока?
      Христофор напрягся.
      - А ты хочешь мне что-то рассказать?
   Чекист посмотрел ему в глаза. Жестко и холодно.
    -  А почему бы и нет? Выпьем? Или ты по пивку?
    - Да нет, отчего же… Ради такого случая…
        Вячик разлил по стаканам виски, добавил колы.
     - Может, с содовой?
    - Лучше с пепси.
     - Со льдом?
     - Давай…
Они выпили.  Молча закурили. Пауза начала затягиваться. Наконец, Вячик потушил окурок.
       -  Знаешь, кто тебя тогда подставил?
          -  Кто?
          - Я. Удивлен?
           -Честно говоря, не очень, – сигарета Христофора как-то очень быстро прогорела, и он закурил другую. - Ну, рассказывай, раз начал.
- Как ты понимаешь, ничего не бывает просто так…
- Если можно, покороче. Очень хочется узнать, зачем ты мне все так сильно исговнял.
       Вячик повторил еще раз, как бы задумавшись…
  - Ничего в этой жизни не бывает просто так… Помнишь, ты мне когда-то сочинял отчеты за подписью Колумб?
    - Еще бы, такой факт в моей биографии, внештатный агент КГБ…
    - Мы тебе поручили взять в разработку сына хозяина крупной фирмы. Электроника, приборы… Он шагал с вами на марше.
     - Что-то припоминаю… Смутно.
    - Зато я помню каждую строчку из твоего сочинения.  На вольную, блин, тему. «Лоялен к социалистической системе, знаком с трудами Ленина и Мао-Дзэ-Дуна, готов пойти на контакт. Является потенциальным объектом для вербовки».  Небось, писал и стебался… 
   Христофору стало неуютно.
- Да мало ли я писал таких отчетов…
- Таких, да не таких…  Это были не шуточки, уважаемый Колумб ибн Христофорович. В Америке на этого «потенциального объекта» вышел наш сотрудник, и тот после первой же встречи обделался от страха и сдал его ФБР. А на меня, поскольку Колумб был моим агентом, завели служебное расследование и понизили в звании. И я от этого пятна так и не отмылся. И очень большой зуб на тебя заимел, Христофор, просто такой, что жить мне мешал спокойно…   Это я способствовал тому, что тебя не пустили в Америку. И почта через меня шла, и разговоры писались. И «адресат выбыл» тоже по моей команде. Но тогда против тебя работала система, а я только был ее орудием. А тут такой случай подвернулся… Лично щелкнуть тебя по носу…
 - Но ведь столько лет прошло…
    Вячик развел руками.
- Вот такой я злопамятный человек…  Оказывается, все это время пепел Клааса стучал в мое сердце…  Жаждал отмщения… И мстя моя была страшна…
-  Ну прямо Монте Кристо, - невесело усмехнулся Христофор. -  Хотя тот поизобретательнее был. Скажи, тот начальник службы безопасности на фото -  твой знакомый?
- Это мой однокашник по училищу, Серега Марычев. Старый боевой товарищ. Я скинул ему копии документиков из добытой тобой папочки, а Серега сдал их у себя как собственную разработку. И получил медаль на грудь. А потом мы с ним соорудили серию любопытных фотодокументов, на которых запечатлена твоя встреча с начальником вражеской службы безопасности, то есть с ним.  Факт контакта с врагом помог мне заставить Бережнова рассуждать в нужном направлении.  Кстати, ваша любимая технология. Компьютер - великая вещь, а хорошие спецы есть не только у вас. Наш человек нащелкал тебя за ужином с коллегами, а дальше, как говорится, дело техники. К сему прилагалась запись разговора, якобы сделанная в штабе врага с помощью «пушки».
- Чего?
- Это такая дорогущая спецтехника.  Может считывать с оконного стекла колебания, которые производят голоса людей внутри помещения. Отраженный сигнал переводится в «цифру», затем расшифровывается. О содержании записи, ты, наверное, догадываешься…
- Ну ты и сволочь…
      Вячик даже ухом не повел.
- Таким образом, вычислив в наших рядах «засланного казачка», я тоже получил медаль на грудь, а ты был с позором изгнан.  Что и предусматривал мой гениальный план. - Вячик приблизил к своему визави побледневшее лицо.         -        -  За все свои поступки надо всегда отвечать. Понял, шутник… – закончил он, четко артикулируя каждый звук.   
          - А ты не боишься, что я приеду в Россию и передам наш разговор Бережнову?
Вячик сделал рукой небрежный жест.
 - Не боюсь. Единожды попавшийся, кто тебе поверит? - И добавил уже более дружелюбно: – Ты, кстати, можешь больше не париться и спокойно возвращаться на историческую родину. Про тебя уже давно забыли. Ты, наверное, в курсе, что Бережного тогда сняли с «пробега»?
       Христофор кивнул.
- Слыхал, но без подробностей.
     - А какие подробности… Сняли по суду за непроплаченную агитацию. Все, как по нотам.  Наш вначале хотел Фомина просто где-нибудь прихлопнуть. А потом они встретились и, как деловые люди, все тихо-мирно порешали. «Раздербанили» полянку и теперь на пару делают дела. Большие дела, ох большие… И меня на работу взяли, можно сказать, благодаря тебе. – Он довольно ухмыльнулся. - Так что зла я на тебя больше не держу. Теперь мы оба свободны…
    - Ты то, может, и свободен, а я не совсем…
    - Это почему?
    - А ты не в курсе, что Бережной сдал меня бандюкам?
Вячеслав сощурился
    - Нет...
    - Повесил на меня полтинник «зелени» за измену Родине и отдал на откуп «браткам». Теперь они с меня «получают».
Вячеслав замолчал, переваривая услышанное.
- Мда-а… Неожиданный поворотец… Знаешь, что… Бережной сейчас с Фоминым такие дела крутят, что он вряд ли про такую мелочь вспомнит. А с братками я тебе помогу, раз такое дело. Они нас побаиваются. Все знают, что чекистов бывших не бывает. Так что, не жохай.  Приедешь домой, позвони. Вот визитка. Разберемся…
Вячеслав допил свой виски и ушел, снисходительно улыбнувшись на прощание.  Христофор вдруг подумал, что все это здорово напоминает финальную сцену из «Выстрела» великого классика русской словесности.  Хотя, странное дело, после разговора ему стало как-то спокойнее. Все встало на свои места, и череда безумных событий наконец-то выстроилась в логическую цепь.
 
        Когда Христофор вернулся с приема, Джуди сразу поняла, что он принял какое-то решение. Он ей ничего не говорил, но женщина почувствовала своим тонким женским чутьем, что этот странный, потерянный, и уже такой близкий ей человек больше здесь не останется.
         - Ты уезжаешь? – осторожно спросила она.
      Христофор подошел к наполовину застекленной двери, которая вела во внутренний дворик. Ему вдруг стало нехорошо. Наверное, после выпитого. Он приоткрыл дверь и глотнул холодного воздуха. Дворик был засыпан снегом, который никто не убирал. Христофор закрыл дверь и шагнул к Джуди.  Попытался ее обнять. Она отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза.
- Ты уезжаешь?
 - Да…
- Когда?
- Скоро.
- Почему?
- Так будет лучше. Легче…
- Тебе здесь плохо?
Он отрицательно покачал головой.
- Нет…
- Тогда почему?
  Он пожал плечами.
  - Не знаю… Я должен ехать…
 - Я понимаю… Зачем я тебе?  Кассета со старым фильмом…
Лицо ее плакало, хотя глаза были сухи. И в них еще теплилась надежда.
- Ты еще приедешь? Немилый Друг…
          - Не знаю, - ответил он, - ничего не знаю…
     Ему вдруг захотелось только одного – скорей куда-нибудь пропасть, уехать, чтобы не видеть, как страдает эта маленькая женщина, чью жизнь он так бесцеремонно разворошил.   Боже мой, зачем он сюда приперся…  Он говорил что-то о том, чтобы она не грустила, что у него есть только одно оправдание – ему очень хотелось увидеть ее еще раз…  Но говоря все это и еще какие-то слова, он понимал, что это лишь звуки, из которых она поняла только одно: он уезжает…  И еще он почувствовал безмерную усталость, как человек, прошедший длинный и тяжелый путь и теперь хотевший только одного – лечь и уснуть...  Что он и сделал, едва успев снять брюки и рубашку и нырнув под плед, который лежал на диване в гостевой комнате…
            Христофор уехал на следующее утро, попросив Джуди не провожать его.  Она молча лежала в своей спальне и не шевелилась. Он подошел к кровати, поцеловал ее лицо с крепко зажмуренными глазами, провел рукой по рыжим волосам и ушел, ничего не сказав на прощание…
             
Коля и Таня устроили своему гостю прощальную вечеринку. Позвали соседей и своих американских друзей.  Жарили барбекю на заднем дворе. Говорили теплые слова, фотографировались на память.  Было весело. Принесли гитару, и Николай заставил Христофора спеть «Баттерфляй», что привело уже пьяненьких гостей в неописуемый восторг. Все хлопали в ладоши и свистели. В разгар вечеринки позвонила Лера.
- Я скоро приезжаю, - сообщил ей Христофор.
Он был радостно-возбужден и обрадовался ее звонку.
- Я рада, - сказала в ответ Лера. – А я пока нет.
- Не понял, - растерялся Христофор. – Он взял телефон и перешел в дальнюю комнату.  – Почему? Поехали домой, Лера. Все закончилось. Можно возвращаться…
- Я еще поживу здесь.
- Ну, ты, мать, даешь… - выдохнул Христофор.
- Если бы я была матерью…
- Понятно. И долго ты еще там пробудешь?
- Не знаю, может быть, еще месяц, два… Не знаю… Не скучай. Я тебе позвоню…
      Когда Христофор вышел к гостям, хозяин понял: что-то случилось. Он встал из-за стола и подошел к Христофору.
- Пойдем, покурим… 
Они вышли на крыльцо. На дворе была настоящая американская зима.  Белый снег, серое небо…
- Лера звонила? – спросил Николай.
   Христофор кивнул.
- И что?
- Не хочет возвращаться.
- Из этого, как его, ашрама?
- Ну да.
- Почему?
- Не знаю, наверное, еще не выяснила, являются ли все просветленные пупочно-ориентированными…
- Понятно. Ты извини за такой вопрос…  А чего у вас нет детей?
- Да Бог его знает.  Что-то на гормональном уровне. Примерно на третьем месяце идет срыв. Последний раз она чуть не кончилась…
    Они помолчали, затягиваясь настоящим американским «Мальборо».
- Слушай, - сказал Николай. – Мой сосед – доктор. Давай с ним поговорим.  Это ж Америка. Здесь все лечат.
- Да ладно, - отмахнулся Христофор. – В другой раз…
-  Нет, пойдем, пойдем. Ей сколько лет?
-  Тридцать два.
- Да это вообще не возраст.  Пошли…
   Он обнял приятеля за плечи, и они вернулись в шумное тепло дома.
        Доктор внимательно выслушал Христофора, задал несколько вопросов и сказал, что это заболевание успешно лечат в центре репродукции в Чикаго.  Стоит это примерно три-четыре тысячи долларов. Два месяца и – нет проблем…
        Николай, присутствовавший при разговоре, сказал:
- Не валяй дурака и привози Лерку к  нам.  Или пусть сама приезжает. Деньги есть. Отдашь, когда будут, понял?

   Перед самым отлетом Христофор позвонил Джуди из аэропорта.        Попрощаться.
- До свидания, Джуди, – сказал он почти спокойным голосом. Это получилось само собой, потому что его эмоциональный ресурс был на отметке «зироу». -   Прости меня, пожалуйста…
- За что?
- Не знаю… Тебе грустно сейчас?
-  Да. Очень…
- Вот за это и прости.  Мне тоже очень грустно.  Я больше не хочу делать больно тем, кто меня любит …
- Ты уже сделал. Прощай, Немилый Друг... Хорошо, что ты приехал. Но больше, пожалуйста, не приезжай…
      


    




18.
             

                Дуся

         Зима 1999 года, большой южный город.

Home, sweet home встретил Христофора пыльной нежилью. Он скинул куртку и, не снимая башмаков, присел на тумбочку. На автоответчике было всего две записи. Звонили старый друг Костя и Виленыч. Петя просил его набрать, как только Христофор объявится в городе.  Вначале Христофор решил ему не звонить, но потом передумал.
- Христофорчик, привет!  - знакомый голос в трубке звучал как-то чересчур бодро и весело. – Ты вернулся? А то я звоню, звоню тебе на сотовый, а мне говорят - абонент недоступен...  Ну как дела?
- Як звистно, як баба Настя казала.
- Понятно. Старик, ты извини меня…
- Давай не будем, - остановил его Христофор.
- Давай, - легко согласился Виленыч. – У меня есть хорошие новости. Перед выборами Бережной полностью со мной рассчитался. Часть денег – твоя.
- Спасибо, благодетель. И сколько?
-  Не обижу.
-  Что, откупаешься?
- Старик, тогда все было против тебя. И мой глас ничего бы не…
- Я так не считаю. Черт с тобой. Я эти деньги заработал. Остальное – на твоей совести.
- Вот и хорошо.  А скоро будет еще лучше.
- То есть?
- Есть заказ.
- Какой?
- Губернаторские выборы.
- Спасибо за предложение.
- Не за что.  Через пару недель наш эскадрон выдвигается. Та-та-ти-та-та! Труба зовет! Твое место в строю рядом с командиром. Почему не спрашиваешь, куда?
- Потому что я не поеду.
- Не понял…  Ты что, отказываешься?
- Да.
- Почему?
- По кочану…
- Христофор…   Это жирный заказ…
-  Тебе больше достанется.
          Повисла пауза.
-  Обиделся… - наконец сказал Виленыч. – Короче, если передумаешь, – звони…
- Это вряд ли. Ты лучше ответь, Петя, зачем ты меня опять тянешь в свою команду?  Если я такая иудина?
       - Христофорчик, я думаю, это был не ты…   
- В самом деле?  Только мне это все, как говорят медики, монопенисуально.
-  Ты только не горячись. Давай встретимся, выпьем висок, поговорим…
- Это вряд ли.   Всего хорошего. Деньги можешь перевести мне на карточку...


            Старый друг Костя ужасно обрадовался звонку и кричал в трубку так, что Христофору пришлось держать свою на отлете.
- Привет, бродяга! Ну, наконец-то!  Объявился…  Завтра вечером – у меня! Ты понял, старый черт! Расскажешь о своих приключениях.  Ты слышишь? Алё!  Завтра! Все знаю, только прилетел, надо отдохнуть, но второй операции я не переживу!  Все, кладу трубку, чтобы ты не успел ничего сказать…
          Христофор улыбнулся и тоже положил трубку, но едва он отошел от телефона, как раздался звонок.
-  Здорово, сосед! Смотрю, свет горит…   В командировке был?
- Типа того…
- А я твой телефон нашел на бумажке и звоню, звоню…  Ты что, один?
- Один.
- А жинка уехала?
- Уехала…  Кто это звонит?
- Тю, забыл? Сосед твой, Василий Григорьевич…  Хозяин сучки, что с вашим Тэдиком погуляла…
- А, Григорович…  Здорово сосед, здорово…
- Так я зайду, дело есть…
- Давай…
         В кабинете все было как обычно. Христофор лег на свой любимый диван, оббитый толстой темно-зеленой кожей, и с удовольствием вытянулся на его прохладной твердости.  Дома…  Хорошо…  Только очень хочется повеситься…  Он слез с дивана и пошел в ванную. Напился холодненькой водички из-под крана, умылся и, не найдя полотенца, вытерся несвежим носовым платком.  Посмотрел на свое отражение в зеркале. Скорчил рожу и с раздражением сказал: «Это ж надо, такой красивый, а меня никто не любит»…  Вернулся на диван и, уткнувшись лицом в подушку, затих.  Ему очень хотелось, чтобы кто-то положил ему на голову руку и погладил по волосам. Но не Джуди.  И не Лера.   Когда Костиной приемной дочке - Машеньке исполнилось три годика, родители решили отметить ее день рождения за городом. Папа и мама веселились вместе с друзьями, а маленькую Машу поручили мальчику Саше, которому уже было целых пять лет.
- Ты уже большой мальчик, - сказали Саше, - и должен присматривать за Машенькой. Возьми ее за ручку и никуда не отпускай. Только не ходи к тем кустам.
- Почему? – насторожился мальчик.
- Там волки и они могут съесть Машеньку…
Саша тяжело вздохнул и взял   Машеньку за ручку.    Побродив с полчаса с трогательно сюсюкающей Машенькой, которая таскалась за ним, как хвостик, он подвел ее к запретным кустам и, оглядевшись, подтолкнул вперед.
- Волки?  Вот Маша…
    Машенька стояла одна, такая маленькая и беззащитная, продолжая доверчиво улыбаться…   У Христофора, который стал случайным свидетелем этой драмы, сжалось сердце. Внезапно он ощутил острое желание обнять эту маленькую фею, прижать к себе, чтобы почувствовать запах детских волос и защитить ее от всего на свете… 
    В дверь позвонили. «Интересно, кто это может быть», - встревожено подумал Христофор, сползая с дивана. На всякий случай посмотрел в глазок. На пороге, чему-то улыбаясь, стоял сосед, Васька-охотник. Христофор открыл дверь и впустил в прихожую волну перегоревшего алкоголя. На руках сосед  держал щенка. Совсем маленького, ярко-бело-черно-коричневого.
- Здрасьте вам, - весело сказал сосед. – Вот, принес. От вашего Теодора. Свадьба была? Ну, вот, как положено, из помета…- Он вошел в квартиру и опустил щенка на пол. – Только сучка осталась. Всех кобельков охотники разобрали… Тебя ж где-то черт носил…. Зато подрощенная.  Смотри, какая…  Нюхает, нюхает…  Деловая колбаса…
- Здра-а-сьте… - растерянно протянул Христофор. Он присел на корточки перед щенком, который звонко тявкнув, схватил тапок и с деловым видом потащил его в угол, волоча по полу. - Смешная…  А куда мне его? Дома никого нет…
- Маме пока отвези, - настаивал сосед. - Она хоть и мелкая, ест все, как подорванная. Потом заберешь. Смотри, шкодная какая … Тю-тю-тю… Гадит только на улице. Умненькая, стервь…
  Щенок бросил тапок и замер, о чем-то задумавшись. Под ним медленно расползлась лужица…
- Ну, не без этого, - смутился сосе.- Короче, берешь собаку?
- Беру, наверное…
- Правильно. Теперь не заскучаешь…  Как назовешь?
   Христофор пожал плечами.
- Не знаю, Дуся…
- Дуся? Это что ж, Евдокия, что ли?
-  Скорее Дульсинея.
   Сосед хмыкнул.
- Ну, нехай будет Дульсинея.  Слышь, сосед, надо бы, это, отметить это дело…
- Запросто. Ты посиди, посмотри телевизор, я сейчас.
   Христофор оделся, положил собачку за пазуху так, чтобы наружу торчала только черненькая кнопка носа, и они пошли в магазин. Купили бутылку водки, два пива, черного хлеба, молока, сыра и кусок ветчины. Песик сопел, уткнувшись ему в шею.  Жизнь начинала приобретать какой-то смысл. Вернувшись, он покормил Дусю мелко нарезанной ветчиной, налил ей молока в блюдце и оставил осваиваться на новом месте. Себе и соседу Христофор то-же нарезал ветчины и принес из кладовки баллон с солеными помидорами, который его мама передала на Новый год. Выпивать сели на кухне.
- Ну, давай, - сказал сосед, чокаясь, - как говорится, за все хорошее.
- Давай, - сказал Христофор. - За сказанное. Закусывай, чем Бог послал. Ах, какие помидорчики…
   Сосед деликатно ел ветчину, в ожидании «вторительной». Налили по второй. Выпили за то, чтоб «быть добру». После третьей сосед, закурив, спросил:
- Стесняюсь спросить, а жинка куда уехала?  Тоже в командировку?
    Христофор разлил остатки водки.
- На симпозиум.  Давай…
- Ничего, зато приедет, а тут – Дуся…  Когда вернется то?
- Не знаю…
- Вот как? Ясненько, понятненько… - сосед сочувственно покачал головой. - Где ж ты ее взял, такую…
- В том-то и дело, что неизвестно, кто кого взял…
- И что ж теперь?
- Не знаю, – Христофор поставил пустую бутылку под стол и сказал с раздражением: - Ну точно, пошли дурака за бутылкой, он одну и принесет.  – Он встал, достал из холодильника початую бутылку джина, плеснул в рюмки и продолжил: -  Ты понимаешь, сосед, что у меня не спросят, один ответ – «не знаю». Как все в этой жизни вышло, почему…  Вроде я не при делах.  Так, плыву по течению…   А кто ж тогда знает?  Интереснейший вопрос…   Получается, вроде как не жил, а только принимал участие. Понимаешь? Были события, а я в них каким-то боком участвовал. Участник, блин…
          - Понимаю, че ж не понимаю. Я тоже на Даманском принимал участие. Медаль есть. Интересная водка. - Сосед понюхал рюмку. - Елкой отдает.
           - Это можжевельник. Джин называется. Его с тоником надо.
            - Ага. Ну ты не расстраивайся, участник.  Жив, здоров и ладно. Новую найдешь, если что. Только теперь сам ищи, понял?
- Понял, брат, понял…
- Мой шурин, старый козел, тоже решил себе новую завести. Помоложе, хе-хе… Он в деревне живет, хозяйство большое, а бабка уже не тянет. Так он в город приехал, в бюро знакомств. Узнал же откуда-то, зараза… «Найди мне, дочка, говорит, жинку помоложе»… Та говорит: «Паспорт давайте». Смотрит, а там – штемпель. «Так вы же женаты, дедуля»! А он: «Да ты не волнуйся, дочка, ты мне как новую найдешь, я свою бабку быстро со двора налажу»…  Ну его самого оттуда и выставили, старого дурака. Матюкался потом два дня…   Хе-хе. Кино и немцы… - сосед посмеялся и пододвинул свою рюмку. - Наливай еще. Вонючая, зараза… Американская, небось? А ты в Америке был?
- Был.
- И как там?
- Нормально.
- Жить можно?
- Вполне.
- А чего у них не так?  Ну, не по-русски?
- Помидоры на зиму не солят.
- Да ты что? – встрепенулся сосед. – Странно…   Ну, я пойду. – Он с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку. - Пора, как говорится, и честь знать. А ты не журись. Все образуется. Веди себя как мужик и все, но проблем. Понял?
- А то.
- Ну, вот и договорились. Давай «пять».
   Сосед ушел, слегка покачиваясь. Христофор посидел один, покурил у вытяжки.  Потом пошел в кабинет и сел за стол. За ним короткими перебежками, смешно припадая к полу, примчалась спавшая где-то Дуся. Он взял ее на руки и, дотронувшись своим носом до влажной пуговки, уложил на колени. Дуся прихватила зубками краешек майки на животе и зачмокала, посасывая ткань. Христофор улыбнулся и почесал пальцем за маленьким ушком. Смешная, Дуся… Это ж надо, какая смешная… Жизнь продолжается, да? Собаченция?  Завтра пойдем гулять, съездим к маме, потом посмотрим, что там у бабы Соны с батареями… А вдруг нам придется там жить? А что, переберемся в ту квартиру и начнем, как говорил наш друг Костя, все с чистого листа. Или поедем с Лерой в Америку?  К доктору. Не знаешь?  Хорошо тебе, накормили и - спать....   Христофор встал и, осторожно уложив Дусю на кресло, подошел к телефону в прихожей. Он постоял в раздумье, гипнотизируя телефонный аппарат и пытаясь вспомнить номер одинокой девушки Марины.  В голове был космический вакуум. Только легкий свист в ушах.  Неожиданно в кармане ожил мобильник. Это был Никита. Обычно их разговор начинался с традиционного «вышли денег, здравствуй, папа». На этот раз Никитка его несколько удивил.
- Привет, отец родной.
- Привет, не менее родной сын.
- Я так понимаю, раз мобильный заработал, значит, ты уже дома.
-  Дома…
- Какие планы?
- Особо никаких. Хожу, осматриваюсь в отсеках.
- И это правильно. А вот ответь мне, родитель, на такой вопрос: как тебе живется с твоим имечком?
- Неожиданный вопрос.  В принципе нормально. А что?
- Да пока ничего. Просто я сегодня вдруг подумал: скоро моей учебе конец. Надо будет дергать из столицы.
- Или жениться на москвичке…
- Абсолютно в дырочку.
- Есть на ком?
- Ну, в общем-то, да…
- Фиктивно?
- Ну что ты, отец, родной, конечно, по любви…
- Ты же обещал бабе Соне жениться на армянке.
- Помнится, ты тоже обещал...
- Надо было так и сделать… Ну и?
-  Ну и женюсь, рожу себе сына.  Тебе внука. Возьму и назову его  - Христофор. Как тебе идейка?
- Все ясно. Издалека, брат, заходишь.  Что, уже беременная?  Денег надо?
  Никита довольно заржал.
- Да нет пока.  На самом деле, хочу, чтобы мой сын носил твое имя.  Не могу пока толком объяснить почему, но желаю и все тут. Представляешь, я даю человеку имя!  Супер…  И тебе должно быть приятно.  Твоим именем будут звать еще одного жителя Земли, и этот Христофор будет не только генетически похож на тебя, но и теоретически может передать это имя своему сыну. Чем не вечная жизнь? По-моему, что-то в этом есть. Ты просто еще не проникся. Когда проникнешься, дай знать.
- Договорились.
- Ну, пока….
         
          Утром Христофора разбудила Дуся. Она прыгала у кровати и звонко тявкала, пытаясь ухватить своими маленькими зубками край сползшего на пол одеяла. Судя по лужице в центре комнаты, проблем у нее никаких не было. Просто хотелось общения.  «Надо бы ее наказать, что ли, - лениво соображал Христофор, с умилением глядя на щенка. – Носом потыкать»…
- А кто это здесь написал? А? Кто это дома писает, вместо того, чтобы на двор проситься? 
Дуся попятилась назад, потом неуклюже развернулась и, подкидывая толстенький зад, поспешила на выход.
- Ах ты, морда, такая, хитрая, все понимает. Ну, иди сюда, иди… березовая чурочка. Сейчас гулять пойдем…
       Несмотря на промозглую сырость южной зимы, на лавочке напротив подъезда, как обычно, сидел дедушка Амбарцум. Он замер в своей любимой позе, положив сцепленные кисти рук на набалдашник палки, и оперевшись на них седым щетинистым подбородком.  Христофор поставил собачку на землю. Обалдевшая Дуся, растерявшись от потока информации, запуталась в ногах у хозяина, и залилась пискливым лаем, как мягкая игрушка, которой надавили на бочок. 
- А, Христофор-джан, - обрадовался потенциальному собеседнику дедушка Амбарцум. – Вон цэс, цават танэм? (как дела, дорогой).
- Лав (хорошо). Хорошо идут дела, голова еще цела...
- Маладэс.  Ты где был?
- В Америке.
- В Америке? Вай, мама-джан… Какой маладэс, слюший…
- Вам не холодно так сидеть, Амбарцум-папик? (дедушка Амбарцум).
- Ничего, у меня тужурка теплый. Это твой сабак?
- Моя, – улыбнулся Христофор.
- Маладэс. Это какой парод? Лайка?
- Почему лайка?
- Такой громкий лай дает, слюший, настаящий лайка…
       Пообщавшись с дедом, Христофор подошел к гаражу.  Открыл ворота, немного повозившись со старым замком.  «Аскона» укоризненно смотрела на хозяина своими помутневшими глазами-фарами. Толстый слой пыли на кузове приглушал задорный цвет автомобиля.
Христофор сел за руль и вставил ключ в замок зажигания. Стартер, натужно вжикнув, замер. Все, ку-ку Гриня.  Аккумулятор сдох.  Ну не твою ж мать….
Он вылез из машины, досадливо хлопнув дверцей. Закрыл гараж.
        - Пошли, Дуся, домой…
Собачка была занята. Она тщательно обнюхивала дедовскую палку. Старик имел привычку ворошить ее резиновым концом всякие кучки, и, видимо, она пахла чем-то очень привлекательным. Христофор присел рядом с приветливо улыбающимся дедом. Достал из кармана сигареты. Заодно вытащил небрежно скомканные деньги, быстро пересчитал и засунул опять в карман куртки.
- Христофор-джан, в Америке был, теперь куда пайдешь?
- Не знаю, Амбарцум-папик…  Не знаю… Надо бежать, но не знаю куда…
- Маладэс. Я тоже камац-камац (тихо-тихо) домой пойду. Надо лекарства пить...
Христофор остался один.  Дуся подошла и улеглась толстеньким животиком ему на ботинок. Христофор легонько пошевелил ногой.
- Эй, мадам, вернее мадемаузель… Подвиньтесь немножко. Подвиньте ваш грузный баркас…
На сером занавесе неба появились дыры, сквозь которые виднелась ярко-голубая ткань подкладки. Щенок замер, пригревшись в неожиданно теплых лучах невидимого солнца. Христофор расслабленно откинулся на спинку лавочки. Мышцы шеи обмякли, и затылок с легким стуком коснулся деревянной планки. Голубые прогалины на небе затянулись, и оно стало мраморным. Христофор пошевелил бровями. «Словомешалка» в голове не запускалась. «Взял он саблю, взял он востру…» Рука потянулась к мобильнику. Кнопочки телефона нежно запикали.
           - Але, Петя? Да, я… Как видишь. Вернее, слышишь. Хорошо слышишь? Маладэс. Так что ты там пел про жирный заказ, друг мой, Петя?