Двери и стены. Вступление. 2

Черт, дернуло вляпаться в ту историю. Как же, решил, самовлюбленный дурак, осчастливить  мир новой книгой, а с ней попал в такое дерьмо, что даже не знаю, как из нее живым сумел выбраться…
Лучше не вспоминать об этой истории, но, как часто бывает, чем больше пытаешься что-то   сделать, тем больше  не получается, в конце концов плюнешь на все и махнешь рукой, пусть идет так, как идет, даже если в конце тебе пуля в голову,  с санитарными, так сказать, целями.
Черт, когда же смогу забыть об этой истории, прямо-таки военный синдром, но не знаю обряда очищения, за помощью к психиатру обращаться опасно.  Не поверю, что там, где надо, на моей далекой родине, забыли об этой истории и не горят желанием меня найти, чтобы пожелать спокойной ночи, открыть третий глаз и положить почивать на подушке, набитой сосновыми опилками и заботливо накрыть деревянным бушлатом.  Это в лучшем случае. В худшем – столкнут в канал, а потом безвестный труп выловят и отдадут на потеху студентам-медикам и возможно кадавр пролежит в формалине лет эдак около ста, пока его случайно не обнаружат, но автор не тешит себя мыслью, что будет также известен, как Р.Люксембург,  и о такой находке не напишут в прессе.
Где же выключатель в этой чертовой комнате, автор всегда боялся темноты, почему-то   всегда казалось, что в темноте обязательно столкнется, нос к носу, с каким-нибудь очаровательным покойником, что восстал из гроба, ради того, чтобы поквитаться…
С некоторых пор автор стал страдать клаустрофобией, а уж спуститься по какой-нибудь надобности в подвал, - благодарю покорно, идите туда сами.
Черт,  совсем завяз в этом слове, как муха в искусственном меде, липко, и только, а вкуса и запаха нет…
Черт, когда это в последний раз видел-то мух, э-э-э, не помню, лет пять-десять назад, в старой доброй Англии, да поразит тебя, сука, сифилис. Но эти слова, к сожалению, написал не автор, а Р.Олдингтон.
Подумать, как нежно любил свою родину Олдингтон.   Правда, никогда не был и не буду на этом острове. Стар уже стал, плохо двигаюсь, больше думаю о лекарствах, о дешевых сосисках, о приправе к ним в пластиковой бутылочке с яркой этикеткой с глупым названием. Только не спрашивайте, все равно не вспомню и не скажу. Смогу пальцем ткнуть на нее в бакалейной лавке и нечленораздельно сказать: гыгыгы…
Что с меня взять, идиот с комплексами, слюни текут, ноги-руки разболтаны, один глаз на север, другой на восток (туда нам противопоказано), и нечего взять с убогонького, только милостыню подать, если в кошельке не пусто…
Черт,  так эмпирическим путем дошел до этого состояния, чтобы меня ни одна сука не опознала и ни одна сука не сдала. Я специально упомянул о доброй старой Англии, чтобы запутать ищеек, упорно идущих по моему следу.
Признаюсь - труслив,  и трясусь за свою жизнюшку, гроша ломаного не стоящую, питаюсь у черного хода больших ресторанов, где в определенные часы выставляют бачки с объедками, одеваюсь у лучших портных позапрошлого десятилетия, а живу… так вам и скажу, где живу. Вы и так каждый день по мне ходите, по мне ездите, по мне плюете, а еще спрашиваете, где живу… у боженьки за пазухой, если так представлять это место.
Черт, ну и наклюкался сегодня, что-то понесло меня, прямо-таки словесный понос, кто поверил, тот дурак, кто не поверил…
Не буду обижать убогих разумом.
Все, ухожу, ухожу, только сделаю последний глоток на сегодняшнюю ночь, дай, боженька, пережить ее, как сумел пережить другие, поверьте мне, ночные кошмары самые плодотворные для писателей и проституток, первые на своих страхах становятся знаменитыми, вторые банально лечат своим дряблым телом. Слил мужичонка в презик малафью и упокоился до следующего раза.
Что касается меня, всегда предпочитал услуги вторых, писательская слава дурманила голову давно, вот и написал книгу на свою голову, а теперь прячусь, не хуже самого Салмана Рушди. Кто читал его книги? Сразу признаюсь, не читал, но прячусь не хуже него.
Зато, как и упоминал, написал и издал книгу, и теперь оставшуюся  жизнь провожу в бегах, на родине  ждет веревка, на которой шея точно узнает вес моего тощего зада… (опять-таки, слова не мои, а Франсуа Вийона).
Что поделать, весь набит цитатами, как требуха овощами у хорошего повара.  Только не вкусить его стряпни, страдаю несварением желудка.
Кажется, стал повторяться, верный признак хорошего опьянения, наконец-то дошел до кондиции,   мягкие резиновые молоточки стучат в голове, вежливо просятся наружу, скоро они превратятся в стальные молоты, и напрочь разнесут мою непрочную черепную коробку…
Повторяю для тех, кто не расслышал, кто уши по утрам не чистит с прилежанием, у кого уши обросли густыми волосами, а сами уши закупорены крепкими серными пробками.
Парадокс, так громко кричу, что мой крик не слышно даже возле рта, такая поганая история выходит…
Черт, если я сумел вас заинтриговать, запомните, большего враля и брехуна вы не видали…
Как хорошо на этом закончить. Мучайтесь на здоровье, пока до вас дойдет, что  ваши денежки уютно устроились у в моем кармане, а я, бессовестный графоман, дал деру,  эту историю  высосал из пальца, просмотрев сотню дрянных комиксов и фильмов, серьезная литература как не для меня, так и не для вас, а для тех, яйцеголовых, которые, однако, еще почему-то не вымерли, как мамонты, которые слоны с густой шерстью, жившие, если верить таким же, как я, брехунам-ученым,  в четвертичном периоде…
Мужская фигура, покачиваясь, побрела к выходу. Ближе к выходу амплитуда колебаний фигуры стала увеличиваться, начала цеплять чьи-то спины, и со столиков со звоном полетела посуда, вдребезги раскалываясь на кафельном полу. Качающуюся фигуру стали пинать со всех сторон, пока не просвистел чей-то нетерпеливый нож и не воткнулся в шею этой фигуры, и тут случился конец света в отдельно взятой дерьмовой пивнушке.
Фигура громко лопнула, залила пивнушку дрожащим ослепительно-белым светом, от которого тут же поджарились, как на сковородке, глазные яблоки у ничего не понявших посетителей, а их мозгами, нежнейше-вкуснейшими, с ароматом виски, могли на следующий день полакомиться посетители самого дорогого ресторана города, деликатесное блюдо – обезьяньи мозги, не пропадать же добру…
И выли пожарные машины, и слепили мигалками полицейские машины, а качающаяся фигура, как ни в чем не бывало, продолжила свой путь к своей берлоге, чтобы залечь там до следующего раза.
Читайте хроники происшествий, поверьте, скучно никогда не будет, пока бедным писателям нужны будут деньги, а самый расхожий товар – это дефективы… ваш покорный слуга сочинил, а что сочинил? За что его так упорно ищут?
Сразу скажу – правдивые ответы не приветствуются. Правда  всегда была хуже всякой лжи. Лучше порассуждаем следующим образом.
Просвещенные греки – пусть их косточки греются в лучах угасающей звезды по имени Солнце, учили в трактатах, (которые - замечу в скобках - давно никто не читает, кроме пыльных  библиотечных крыс), что всякая трагедия должна быть написана слогом высоким, стихотворным размером и повествовать о событиях героических, о достойных подражанию мужах и о кротких женах, о чувствах возвышенных и прекрасных.
Но где, скажите мне на милость, в нашем развращенном мире найти такие истории, все давно измельчало, опошлилось, а самые главные новости – кто зарезал шлюху в элитном борделе. Подозреваются представители, как  высших, так   низших классов (вспомните развеселую историю о Джеке-потрошителе).
Моя история печальна и глупа, как любая человеческая жизнь, что предсказуемо заканчивается в лучшем случае деревянным крестом от безутешных родственников, с зубовным скрежетом проклявшие покойника, так и не дождавшись обещанного наследства.
Моя книга – единственное, что сумел оставить миру. Убогий родитель, родивший хилого наследника, за которого гроша ломаного никто не даст.  (это о книге, кто не понял).
Plaudite, cives, plaudite, amici, finite est comoedia. 
(лат. - рукоплещите, граждане, друзья, комедия окончена).
Рукоплещите, доверчивые, рукоплещите.
Книга окончена. 
Продолжения не будет.