Повесть НОС- Гоголя и неудачный побег Пушкина

    ГЛАВА ИЗ КНИГИ - "ПУШКИНУ - ВЕЧНО ВАШ ГОГОЛЬ!"               
   ______________________________________________

                ВОТ КАКАЯ ИСТОРИЯ случилась в северной столице нашего обширного государства! Теперь только по соображении всего видим, что в ней есть много неправдоподобного. Не говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение носа и появленье его в разных местах в виде статского советника <…> нет, этого я никак не понимаю, решительно не понимаю!

Н о  ч т о  с т р а н н е е, что непонятнее всего, это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно... нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых …но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это… А однако же, при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже …ну да и где ж не бывает несообразностей? – А всё однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете; редко, но бывают. - Н.В. Г о г о л ь. «НОС»
  _________________________________________________________             


                Сюжет повести Николая Гоголя «НОСа» отнюдь не оригинален. Отдельной статьи потребует только перечисление всех в мировой литературе посвящённых «носам» страниц!  И не только в литературе европейской, но и в китайской, и в японской любили потешаться над носами и по ним «вычислять» характер являемого героя, сходством с определёнными чертами которого щёлкая публику по носу. Так и до русской журналистики и повести 1830-х долетела мода на контрастный мотив чрезмерного или крошечного носа или комической пропажи этой важной части лица. (В академических примечаниях к повести это хорошо отражено!) Сюжет «Носа» не оригинален: оригинально только его в стиле крайнего фантастически социального гротеска исполнение. 

О повести Гоголя «Нос» со школьной скамьи мы знаем: «Ф а н т а с т и ч е с к а я  история пропажи носа служит Гоголю средством для беспощадной сатиры на пустоту и пошлость петербургского чиновничьего круга…».  Мы бы тактичнее сказали, что во всех гоголевских рассказах отражена абсурдность жизни в тоталитарном государстве вообще всех людей: и «маленьких», и «значительных лиц». Пропавший нос майора Ковалёв был «довольно умеренный и недурной нос» - как у всех, как у большинства.  Зато у именующего себя на военный лад майором – коллежского асессора Ковалёва замашки в своём роде – наполеоновские.

И вот этот из среднего чиновничества Наполеон в образе майора Ковалёва потерей носа низвержен со своего пьедестала: Ковалёв «увидел, что у него вместо носа совершенно гладкое место!»; «Черт знает что, какая дрянь! - произнес он, плюнувши. -  Хотя бы уже что-будь было вместо носа, а то ничего!» Тема наполеонизма после смерти Наполеона в 1821 году ещё долго от патетики до гротеска яркая в мировой литературе тема. Образ Наполеона и романтизировали и карикатурили. К 1830 наполеонизм уже в большей степени развенчивали. Тон задал Пушкин: «М ы  п о ч и т а е м  всех нулями, А единицами себя. Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно; Нам чувство дико и смешно…» (Евгений Онегин. Гл. 2, строфа 14) Так что Гоголь и здесь продолжает в гротеске весьма популярную тему.

БЕЛИНСКИЙ И БЛОК О «НОСе». В 1838 г. Виссарион Белинский, торжественно и надолго возложит на «Нос» ярлык исключительно грозной сатирической направленности. Белинский подчеркнёт социальную обобщенность и типичность образа майора Ковалева: «В ы   з н а к о м ы  с майором Ковалевым? - писал Белинский: отчего он так заинтересовал вас, отчего так смешит он вас несбыточным происшествием со своим злополучным носом? Оттого, что он есть не маиор Ковалев, а   м а й о р ы   К о в а л ё в ы, так что после знакомства с ним, хотя бы вы зараз встретили целую сотню Ковалевых, - тотчас узнаете их...». ("Московский Наблюдатель" 1839 г., ч. 1, № 2; рецензии Белинского на 11 и 12 тома "Современника" 1838 г.) Замечаете, как Белинский почти открыто опирается на цитату из «Евгения Онегина»?! Белинский – мастер уловления литературных аналогий!

В отличие от перегнувшего с социальностью Белинского через пол века Александр Блок перегнёт с сакральностью гоголевских образов до грани демонического: Блок из «Страшной мести» образ колдуна с наклоненным в сторону длинным носом с излишней серьёзностью воспринял как само разоблачительный автопортрет сказочника - Гоголя (А. Блок «Безвременье», 1906 г.).

Блок в самой природе гениальности прозревал нечто демоническое: «Е с л и  бы сейчас среди нас жил Гоголь, мы относились бы к нему так же, как большинство его современников: с жутью, с беспокойством и, вероятно, с неприязнью: непобедимой внутренней тревогой заражает этот, единственный в своем роде, человек: угрюмый, востроносый, с пронзительными глазами, больной и мнительный…» (А. Блок «Дитя Гоголя», 1900 г.)  С Блоком не все соглашались, но статьи его влияли на восприятие гоголевских текстов и образ их автора в период Серебряного века. Но современники-то Гоголя знали иного - первого петербургского периода творчества Гоголя, – от рассказов которого они «мёрли со смеху»!

Ныне уже не надо ни считать исключительно правым Белинского; прошёл и период восторженной новизны мистических толкований.  Не пора ли задать вопрос: а что, как изначально прав не Белинский, а Пушкин?! Что как «Нос», в первую очередь, - шутка и фарс?.. Но «Белинский оказывается прав во временной перспективе: «Нос» - на модную фарсовую тему  ш у т к а  и  ф а р с, не исключающие социальной направленности, которая по дару Гоголю свыше как бы в его произведениях как бы «случалась» сама собою, – иначе трудно сказать. И относилась эта шутка по первому замыслу именно к самому Пушкину и к его ученику Гоголю!

В любом случае никакое определение не исчерпает оттенков смыла, вышедших из под пера многолико лукавого Гоголя. Поэтому ниже разбор просим считать одним из мимолётных оттенков смысла. Ныне в собраниях сочинений Гоголя печатается несколько отличный от первой в «Современнике» публикации вариант, где восстановлены цензурные купюры. Для нашего разбора это не особенно существенно.
  *       *         *

«НОС» - НЕМНОГО О  ХРОНОЛОГИИ.  Существеннее другое: в «Носе» имелись элементы полемики на рецензию о повестях Пушкина в «Северной Пчеле», № 192 от 27 августа 1834 г. Там некто "Р. М." нападает на "неправдоподобие" «Повестей Белкина». Особенно не нравится "Р. М." мотивировка событий «”Гробовщика” как сна» - «Такого рода сны так часто встречались в повестях, что этот способ… устарел». При переделке для «Современника» первой не напечатанной в московских журналах версии повести из неё Гоголь устранил объяснение событий «Носа» как сна, что только добавляло гротескной непонятности – неправдоподобности: замаскированный выпад - ответ на рецензию "Р. М."  Для своего изд. Сочинений 1842 г., Гоголь переделает финал «Носа» в отдельную третью главку, почти совсем убрав устаревшую полемику, что в нашем разборе тоже ничего не меняет.

Первоначальный - прежде рождения «Современника» - набросок «Носа» может быть отнесен к концу 1832 - началу 1833. Перед первым наброском «Носа» идёт черновик статьи «Взгляд на составление Малороссии» в «Арабесках» датированный автором 1832 годом. После начала «Носа» следуют отрывки неоконченного романа «Гетман» 1832-1833 г.: отсюда первый набросок «Носа» может быть отнесен к концу 1832 г. - началу 1833 г. 

К начатой и оставленной о носе повести Гоголь вернётся после издания «Арабесок» и «Миргорода» в начале 1835 г. Тогда собираясь принять участие в затеваемом «Московском наблюдателе», Гоголь от 31 января 1835 г. писал М. Погодину, что начатую для журнала повесть пришлёт «к 3-ей книжке». В следующем письме, от 9 февраля Гоголь снова сообщает Погодину, что пишет для «Наблюдателя» «особенную повесть». 18 марта 1835 г. повесть отправлена в Москву, но в «Московском наблюдателе» она не была напечатана, т.к. её сочли «пошлой и тривиальной» по позднему свидетельству В.Г. Белинского («Отечественные Записки» 1842, т. XXV, "Смесь", стр. 107.)

Лишь 18 января 1836 г. Гоголь затребовал назад от Погодина текст повести под предлогом подготовки «небольшого собрания», что есть явный вымысел: в это время занятый постановкой «Ревизора» и уже отдавший «Коляску» плюс 12 своих критик в №1 «Современника», Гоголь не имел времени не только на «собрание» но и ничего нового в последующие номера журнала создать. «Нос» будет напечатан в сентябрьском за 1836-й №3 «Современника», когда Гоголь после бурной постановки «Ревизора» срочно уедет за границу, что означало  разрыв и с «Современником» и с Пушкиным: как иначе понимать почти бегство до этого активного сотрудника журнала?!

В литературе 1830-х шла активная борьба за читателя: «Современнику» очень нужны были оригинальные материалы. Пушкин снабдит «Нос» двусмысленным примечанием от редактора: «Н. В. Гоголь долго не соглашался на напечатание этой шутки, но мы нашли в ней так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального, что уговорили его позволить нам поделиться с публикою удовольствием, которое доставила нам его рукопись. Изд." ("Современник" 1836, т. III, стр. 54) – якобы в московский журнал повесть вовсе и не посылали, так как автор её вообще печатать не хотел.

С другой стороны, найдя повесть «оригинальной», негласной московской критике «Современник» “показал нос”.  Но почему тогда повесть не была взята в №1 журнала: только потому, что там уже была «Коляска»? или потому, что тогда с полемикой на статью «А.Б.» «Нос» Пушкина отчего-то не устроил?.. Или по каким-то другим критериям не устроил?.. В числе всех шероховатостей  обходя и своё отношение к дезертирскому отбытию сотрудника за границу, в редакторском предисловие Пушкина мотивирует предназначенность «Повести» исключительно и только для «Современника» без всяких претензий со стороны редактора.  Так ли это?!  Поищем ответа в самой повести.
 *       *         *

О ТАНЦУЮЩИХ СТУЛЬЯХ  И СТИХИИ КАРНАВАЛА. В тексте «Носа» есть некоторые совпадения с пушкинским Дневником. В «Носе»: «Слухи об этом необыкновенном происшествии распространились по всей столице, и, как водится, не без особенных прибавлений. Тогда умы всех именно настроены были к чрезвычайному: недавно только что занимали публику опыты действия магнетизма. Притом история о танцующих стульях в Конюшенной улице была еще свежа, и потому нечего удивляться, что скоро начали говорить, будто  н о с  коллежского асессора Ковалева ровно в три часа прогуливается по Невскому проспекту. Любопытных стекалось каждый день множество…»

От 3 декабря запись в   Дневнике   Пушкина: «В ч е р а Гоголь читал мне сказку: ”Как Иван Иванович поссорился с Иваном Тимофеевичем”, — очень оригинально и очень смешно». От 14 декабря 1833 г. запись в   Д н е в н и к е: «…11-го получено мною приглашение от Бенкендорфа явиться к нему на другой день утром. Я приехал. Мне возвращён ”Медный всадник” с замечаниями государя. Слово  к у м и р  не пропущено высочайшею ценсурою; стихи “И перед младшею столицей Померкла старая Москва…” вымараны. На многих местах поставлен (?), — всё это делает мне большую разницу».

Дневник   Пушкина от 17 декабря 1833 г.: «В  г о р о д е  говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В. Долгорукий (обер-шталмейстер двора и заведующий царскими конюшнями) нарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель придворная и просится в Аничков».

По трём дневниковым пушкинским записям выходит, что во время общения раздражённого цензурными царскими купюрами Пушкина с Гоголем случилась история с двигающейся мебелью, запечатлённая в как раз около этого времени начатом «Носе» - в его конце: «М е ж д у  т е м  слухи об этом необыкновенном происшествии (о пропаже носа) распространились по всей столице, и, как водится, не без особенных прибавлений. Тогда умы всех именно настроены были к чрезвычайному: недавно только что занимали публику опыты действия магнетизма. Притом история о танцующих стульях в Конюшенной улице была еще свежа…»


СТИХИЯ КАРНАВАЛА И САМОЗВАНСТВО. Относящийся как раз к петербургскому периоду тесного общения с Пушкиным «Нос» можно назвать и авто пародией: он перекликается со многими гоголевскими произведениями. Ещё в «Невском проспекте» пьяный сапожник Шиллер требовал отрезать ему нос, потому что на него слишком много идёт табаку.  На носах персонажей основанные смешные сценки есть в «Заколдованном месте» и «Повести о том как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Внимание к носам отмечается и позже в заграничных письмах писателя. Вот Гоголь описывает римский карнавал: «И н о й  одет адвокатом с носом, величиною через всю улицу, другой турком, третий лягушкой, паяцом и чем ни попало…» (Н. Гоголь – А.В. и Е.В. Гоголь. Рим. 1838-й, апреля 28). Все мировые литературные вариации на тему носа трудно проследить, но истоки темы явны: это стихия карнавала – стихия превращений.

 Даже поздний религиозный моралист Гоголь сохранил страсть к стихии карнавала – к стихии весёлых превращений «во что ни попало»! Отсюда «Нос» может быть назван в стиле фарса продолжением «Записок сумасшедшего» в («Арабесках»). Верно и обратное: «Записки сумасшедшего» как более реалистическое (если так можно сказать?!!) продолжение превращений «Носа»: там нос становится чиновником, а в «Записках…» маленький русский чиновник – испанским королём. И  одновременно с «Ревизором» оба рассказа - есть развитием темы самозванства: сбежавший от майора Ковалёва  н о с  – самозваный статский советник и в «Записках сумасшедшего» самозванный из России Испанский король Фердинанд.

В перекличке с пушкинскими текстами любимая Гоголем карнавальная стихия на почве "самозванства" приводит к трагедии «Борис Годунов» - такие вот серьёзных вещей в кривых зеркалах карнавальные отражения. В том числе «Нос» - есть, конечно, и пародия Автора на самого себя – обладателя ныне широко известного по портретам и мемуаристами отмеченного длинного носа. А когда мы предполагаем само пародию, то не найдётся ли в повести и других знакомых нам лиц? По этому поводу редактор «Современника» Пушкин, верно, мог бы сказать кое-что интересное, да не захотел сказать. Потому будем сами действовать с привлечением кое-каких биографических фактов из жизни поэта, что несколько отвлечёт нас от «Носа в «переулок» пушкинской биографии.
    ______________________________________________


 АНЕВРИЗМ ПУШКИНА ИЛИ НЕУДАВШИЙСЯ ПОБЕГ ЗА ГРАНИЦУ.  Д е т е к т и в н а я   и с т о р и я.  В 1825-м находясь в ссылке в Михайловском, Пушкин сочиняет «Бориса Годунова» и мечтает уехать за границу. В 20-х числах апреля 1825 г. Пушкин Пишет Жуковскому: «Е с л и  бы царь меня до излечения отпустил за границу, то это было бы благодеяние, за которое я бы вечно был ему и друзьям моим благодарен. Вяземский пишет мне, что друзья мои в отношении властей изверились во мне: напрасно. Я обещал Николаю Михайловичу (Карамзину) два года ничего не писать противу правительства н не писал… Смело полагаясь на решение твое, посылаю тебе черновое к самому…»

Т.е . Жуковскому было послано на редактуру от Пушкина к Александру I черновое письмо: «Я почел бы своим долгом переносить мою опалу в почтительном молчании, если бы необходимость не побудила меня нарушить его… Аневризм, которым я страдаю около десяти лет, также требовал бы немедленной операции…Я умоляю ваше величество разрешить мне поехать куда-нибудь в Европу, где я не был бы лишен всякой помощи». (письмо на франц.; не позднее 24 апреля 1825 г.) Жуковский письмо так и не передал. А к Александру I обратившаяся мать поэта Н.О. Пушкина получила отказ в форме совета, что от аневризма можно-де и в России вылечится.

Император разрешил Пушкину выехать лечится только в ближний к Михайловскому Псков. Пушкин в ответе Жуковскому от начала июня 1825 г. возмущённо отказывается: «Н е о ж и д а н н а я  милость его величества тронула меня несказанно... Несмотря на всё это, я решился остаться в Михайловском, тем не менее чувствуя отеческую снисходительность его величества… 10 лет не думав о своем аневризме, не вижу причины вдруг об нем расхлопотаться. Я всё жду от человеколюбивого сердца императора, авось-либо позволит он мне со временем искать стороны мне по сердцу и лекаря по доверчивости собственного рассудка, а не по приказанию высшего начальства...»

Вероятно, уже после царского отказа в заграничной поездке возникает желание самовольно уехать за границу, куда можно было «проскользнуть» через Дерпт или Ригу. Но для туда отъезда ссыльному тоже нужно разрешение: может быть, государь отпустит страждущего ссыльного в Дерпт, – где есть известные врачи?.. На милость государя особенной надежды уже не было, поэтому начинает разрабатываться «конспиративный» план побега: насколько это было серьезно, а насколько – развлечением от скуки, не не берёмся судить.

С дерптским студентом Алексеем Никол. Вульфом (1805-1881) Пушкин знакомится летом 1824 года в соседнем имении Тригорском, куда Вульф приезжал на каникулы к своей матери П. А. Осиновой. Тесное общение Пушкина с Вульфом было именно в 1824-1825 гг. Вульф вспоминает: «К  э т о м у  же времени относится одна наша с Пушкиным затея. Пушкин, не надеясь получить в скором времени право свободного выезда с места своего заточения, измышлял различные проекты, как бы получить свободу. Между прочим, предложил я ему такой проект: я выхлопочу себе заграничный паспорт и Пушкина, в роли своего крепостного слуги, увезу с собой за границу.

Дошло ли бы у нас дело до исполнения этого юношеского проекта, не знаю; я думаю, что все кончилось бы на словах; к счастию, судьбе угодно было устроить Пушкина так, что в сентябре 1826 года он получил, и притом совершенно оригинально, вожделенную свободу… (П. был вызван в Петербург по делу декабристов.)» (Рассказы о Пушкине, записанные М. И. Семевским: Семеновский М.И. «Прогулка в Тригорское» - СПб. ведомости, 1866, № 139, 146, 157, 163, 168, 175).

Попытаемся домыслить выше слишком кратко выраженный план: вероятно, Вульф должен был склонить к содействию известного дерптского хирурга И. Ф. Мойера (1786-1858),  чтобы доктор просил разрешить Пушкину приехать для операции в Дерпт, откуда и должен был каким-то образом состоятся побег за границу. Дошло ли это до Мойера, – неизвестно. «Светлая душа» Жуковский решил проблему иначе: испросил у государя разрешения своего родственника Мойера пригласить в Псков. По этому поводу досадливое письмо Пушкина – А.О. Осиповой (о замышляемом побеге, вероятно, знавшей) от 25 июля 1825 г. в Ригу: «М о и  петербургские друзья были уверены, что я поеду вместе с вами. Плетнев сообщает мне довольно странную новость: решение его величества показалось им недоразумением, и они решили передоложить обо мне. Друзья мои так обо мне хлопочут, что в конце концов меня посадят в Шлиссельбургскую крепость…»

Гостивший летом 1825 в Тригорском поэт H. M. Языков будет писать - к брату А. М. Языкову уже 9 августа 1825 г.: «…В о т  тебе  а н е к д о т про Пушкина. Ты, верно, слышал, что он болен аневризмом; его не пускают лечиться дальше Пскова, почему Жуковский и просил здешнего известного оператора Мойера туда к нему съездить и сделать операцию; Мойер, разумеется, согласился и собирался уже в дорогу, как вдруг получил письмо от Пушкина, в котором сей просит его не приезжать и не беспокоиться о его здоровье. Письмо написано очень учтиво и сверкает блесками самолюбия. Я не понимаю этого поступка Пушкина! Впрочем, едва ли можно объяснить его правилами здорового разума!» 

На самом деле письмо Пушкина к Мойеру вместо остроумия «блещет» опасением, что Мойер приедет: «С е й ч а с  получено мною известие, что В. А. Жуковский писал вам о моем аневризме и просил вас приехать во Псков для совершения операции; нет сомнения, что вы согласитесь; но умоляю вас, ради бога не приезжайте и не беспокойтесь обо мне. Операция, требуемая аневризмом, слишком маловажна, чтоб отвлечь человека знаменитого от его занятий и местопребывания. Благодеяние ваше было бы мучительно для моей совести. Я не должен и не могу согласиться принять его… - Позвольте засвидетельствовать вам мое глубочайшее уважение, как человеку знаменитому и другу Жуковского. - Александр Пушкин. - Село Михайловское 29 июля 1825 г.». 

Тем же днём Пушкин пишет в Ригу А.О. Осиповой: «…Ч т о за прекрасная душа этот Жуковский. Но так как я никоим образом не могу согласиться на то, чтобы Мойер делал мне операцию, я только что написал ему, заклиная не приезжать в Псков… Ради бога, сударыня, ничего не пишите моей матушке о моем отказе Мойеру. Это лишь наделает ненужного шуму, потому что решение мое неизменно. (Франц.)» Вместо как можно более тайного исполнения дело об аневризме (читай: о побеге)приняло совершенно не нужную Пушкину широкую огласку. 10 августа в письме к князю П.А. Вяземскому мелькает фраза: «Ж у к о в с к и й  со мной так проказит, что нельзя его не обожать и не сердиться на него…» - Жуковский порушил весь план.

17 августа 1825 г. Пушкин - Жуковскому: «М н е  п р а в о  с о в е с т н о, что жилы мои так всех вас беспокоят — операция аневризма ничего не значит, и, ей-богу, первый псковской коновал с ними бы мог управиться. Во Псков поеду не прежде как в глубокую осень, оттуда буду тебе писать, светлая душа…»

От 6 октября  письмо поэта к Жуковскому: «П. А. Осипова, будучи в Риге, со всею заботливостью дружбы говорила обо мне оператору Руланду; операция не штука, сказал он, но следствия могут быть важны: больной должен лежать несколько недель неподвижно etc.  Воля твоя, мой милый, — ни во Пскове, ни в Михайловском я на то не соглашусь; всё равно умереть со скуки или с аневризма; но первая смерть вернее другой… итак погодим, авось ли царь что-нибудь решит в мою пользу… Милый мой, посидим у моря, подождем погоды; я не умру; это невозможно; бог не захочет, чтоб ”Годунов” со мною уничтожился...

По крайней мере оставь мне надежду. — Чувствую, что операция отнимет ее у меня. Она закабалит меня на 10 лет ссылочной жизни. Мне уже не будет ни надежды, ни предлога — страшно подумать, отче! не брани меня и не сердись, когда я бешусь; подумай о моем положении; вовсе не завидное, что ни толкуют. Хоть кого с ума сведет». Только что не открытое признание, что не врач был нужен, но предлог - ехать в Дерпт.
  ________________

ПОДЪЕЗД К "НОСу"  НА "КОЛЯСКЕ". Далее идут письменные переговоры о посланной за Мойером коляске. Из Михайловского в конце августа 1825 г. Пушкин - Вульфу в Дерпт: «Любезный Алексей Николаевич…  Друзья мои и родители вечно со мною проказят. Теперь послали мою коляску к Мойеру с тем, чтоб он в ней ко мне приехал и опять уехал и опять прислал назад эту бедную коляску. Вразумите его. Дайте ему от меня честное слово, что я не хочу этой операции… А об коляске, сделайте милость, напишите мне два слова, что она? где она? etc…»...» - он-таки надеялся на этой коляске уехать куда-нибудь! Потому как около 22 сентября датировано второе отчаянное послание – с мифическим отречением - мотивировкой всех грехов своей молодости перед Александром I.

Конец этого послания: «Г о с у д а р ь, меня обвиняли в том, что я рассчитываю на великодушие вашего характера; я сказал вам всю правду с такой откровенностью, которая была бы немыслима по отношению к какому-либо другому монарху. Ныне я прибегаю к этому великодушию… Аневризм сердца требует немедленной операции или продолжительного лечения. Жизнь в Пскове, городе, который мне назначен, не может принести мне никакой помощи. Я умоляю ваше величество разрешить мне пребывание в одной из наших столиц или же назначить мне какую-нибудь местность в Европе, где я (мог бы) позаботится о своём здоровье» (фр.). Несмотря на пылкие уверения как раз откровенности-то в письме и нет: есть попытка царя - «в о д и т ь  з а  н о с». Письмо не отослано. Пушкин понял: здесь он проиграл, - нехорошо будет, когда о его отказе от услуг Мойера узнает царь. Пора было мистификацию прекращать.

Пушкин, видимо в сердцах, - Вульфу  от 10 октября 1825 г.: «…П о ч т е н н о г о Мойера благодарю от сердца, вполне чувствую и ценю его благосклонность и намерение мне помочь — но повторяю решительно: ни во Пскове, ни в моей глуши лечиться я не намерен. О коляске моей осмеливаюсь принести вам нижайшую просьбу… отправить ее в Опочку... На всякий случай поспешим, пока дороги не испортились...» Возможно, был ещё какой-то план?.. Была надежда, что судьба вызволит поэта хотя бы ради трагедии "Борис Годунов".

Пушкин – П.А. Вяземскому от 7 ноября 1825 г.: «Т р а г е д и я  моя (Борис Годунов) кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай-да Пушкин, ай-да сукин сын! …Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Т о р ч а т!»
__________________________________

Уже в 1854 г. историю о несостоявшейся операции аневризма в преклонных летах доктор Мойер очень корректно перескажет так: «Ж и в я  в Михайловском, Пушкин написал письмо к императору Александру и просил его о дозволении отправиться за границу для того-де, что он страдает аневризмом сердца (аневризм был ноги; здесь либо описка записывающего рассказ от Мойера, либо ему так объяснили), и ему необходимо заграничное лечение. Государь в ответ приказал сказать ему, что от этой болезни можно вылечиться и в России.

 Дали об этом знать его родителям, жившим тогда в Спб., и они через Жуковского просили Ив. Фил. Мойера, в то время очень известного профессора Анатомии в Дерптском Университете, съездить в Михайловское для произведения надлежащей операции; прислали ему для того и коляску. Мойер... готовился в путь, как вдруг получил от своего будущего пациента письмо... в котором он его умолял ради самого Бога не ехать к нему, уверяя, что он сам желает смерти и не решается ни на какую операцию. Дело тем и кончилось. Впоследствии, когда Мойер встречался с Пушкиным у Жуковского, он был очень с ним любезен, но об этом не поминал ни слова…— Слышано от самого Ивана Филиповича. (Воспоминания современников о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым  М., 1925).

Такой вот из неудавшегося тайного побега Пушкина вышел анекдот, вероятно, самим поэтом Гоголю и рассказанный. Для Гоголя Жуковский мог этот рассказ дополнить: про свои старания добыть для поэта врача и странное этого поэта поведение – отказ от врача. 

П е р й д ё м  к  в ы в о д а м: считается, что в №1 «Современника» явившаяся гоголевская «Коляска» основана на необыкновенной рассеянности общего друга Пушкина и Гоголя графа М.Ю. Вильегорского: пригласив однажды к себе на обед дипломатический корпус, граф отправился обедать в клуб... Гениальные тексты, вообще, редко ограничиваются одним фактическим источником. Довольный Пушкин писал к Плетнёву в октябре 1835: «С п а с и б о, великое спасибо Гоголю за его “Коляску”; в ней альманах далеко может уехать».  Но гоголевские сюжеты, как уже говорилось, не исчерпываются одним мотивом: в гоголевских сюжетах премного всего помещается. Так что одно другому не мешает: анекдот о рассеянности Вильегоркого вполне сочетается с историей от Пушкина про злополучную к доктору Мойеру посланную коляску.

В гоголевской «Коляске» единокровный литературный брат майора Ковалёва: «Пифагор Пифагорович Чертокуцкий, один из главных аристократов Б... уезда… носил фрак с высокою талией на манер военного мундира, на сапогах шпоры и под  н о с о м усы… Он пронюхивал  н о с о м, где стоял кавалерийский полк, и всегда приезжал видеться с господами офицерами. Очень ловко соскакивал перед ними с своей легонькой колясочки или дрожек и чрезвычайно скоро знакомился…» Желая продать коляску, Чертокуцкий пригласил знакомых полковых офицеров на обед, о котором забыл распорядится, приехав в своё имение за полночь пьяным. Приглашённые прикатили на обед: хозяин от них спрятался в каретном сарае в той самой коляске, которую хотел продать.

Раздосадованные обманом Чертокуцкого гости пожелали осмотреть хотя бы продажную коляску: «О ф и ц е р ы  обошли вокруг коляску и тщательно осмотрели…
— Самая неказистая, — сказал полковник, — совершенно нет ничего хорошего… Просто ничего нет. Разве внутри есть что-нибудь особенное... Пожалуйста, любезный, отстегни кожу... И глазам офицеров предстал Чертокуцкий, сидящий в халате и согнувшийся необыкновенным образом.
— А, вы здесь!.. — сказал изумившийся генерал.
 Сказавши это, генерал тут же захлопнул дверцы, закрыл опять Чертокуцкого фартуком и уехал вместе с господами офицерами».

 Надо честно признать: в сравнении с прочими гоголевскими повестями им проигрывающая «Коляска» -  изящная злободневно анекдотичная шутка, по какой-то непонятной причине понравилась Пушкину более «Носа». Берём на себя смелость утверждать, что в «Носе» гораздо более откровенно вкраплены некоторые подробности неудавшегося побега Пушкина из Михайловского в Дерпт: это-то могло и не понравится.

Не вкратце, но длинно – в выскакивающих из писем пушкинских эмоциях - для того и представлена выше история с неудавшимся побегом в коляске, чтобы показать, что в анекдотичной несовпадаемости намерений её действующих лиц она была достойна литературной насмешки  не менее анекдота с Вильегорким. Пушкин умел смеяться сам над собой. А Гоголь, вероятно, его выслушал и…
__________________________________
 

ВЕРНЁМСЯ К "НОСу". Герой «Носа» Ковалёв коллежский асессор – 8 уровня чиновник в 14-ти уровневой чиновничьей системе тех лет, на чин выше - №9 титулярного советника (высший чин №1 – канцлер): «Н е о б х о д и м о сказать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода был этот коллежский асессор. Коллежских асессоров, которые получают это звание с помощию ученых аттестатов, никак нельзя сравнивать с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода. Ученые коллежские асессоры... Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет... Ковалев был кавказский коллежский асессор. Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором…» - сиё рассуждение продолжает пушкинское.

Пушкин писал в «Путешествии в Арзрум» о Кавказе (Гл. 2): «М о л о д ы е титулярные советники приезжают сюда за чином асессорским…» - выслуга в полу военных кавказских условиях шла быстрее, что не означало ещё для служащих чиновников реального участия в военных действиях.

ДАЛЕЕ в «НОСе» большими амбициями на вице-губернаторское место майор Ковалев обнаруживает утром вместо своего  н о с а – «совершенно гладкое место». В переносном смысле пропажа носа – как умаление амбиций… Расстроенный Ковалёв на улице в одном господине признаёт свой очеловечившийся (иначе не определишь!)  н о с,  который «был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником; на нем были замшевые панталоны; при боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался в ранге статского советника» - на три чина выше пострадавшего олицетворённые наполеоновские амбиции Ковалёва. Последний, робея, не знает как к важному господину обратится: «О н  н а ч а л около него покашливать...
— Милостивый государь... — сказал Ковалев, внутренно принуждая себя ободриться... — Мне странно, милостивый государь... мне кажется... вы должны знать свое место… Согласитесь… — Милостивый государь... — сказал Ковалев с чувством собственного достоинства, — …Здесь все дело, кажется, совершенно очевидно... Ведь вы мой собственный   н о с!

 Н о с   посмотрел на майора, и брови его несколько нахмурились.
— Вы ошибаетесь, милостивый государь. Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего вицмундира, вы должны служить по другому ведомству…» Это гротеск на общество, где вместо понятия «человек», достоинство определяется чином, поэтому в гротеске человек легко заменим – необыкновенными бакенбардами, собственным носом и т.п. И в этот гротеск вклинивается зашифрованная тема неудавшегося пушкинского побеге:

«В  е г о  п о л о ж е н и и (Ковалёва)…искать же удовлетворения по начальству того места, при котором н о с  объявил себя служащим, было бы безрассудно, потому что из собственных ответов  н о с а  уже можно было видеть, что для этого человека ничего не было священного и он мог так же солгать и в этом случае, как солгал, уверяя, что он никогда не видался с ним… Этот плут и мошенник (н о с), который поступил уже при первой встрече таким бессовестным образом, мог опять удобно, пользуясь временем, как-нибудь улизнуть из города, — и тогда все искания будут тщетны…» - не удалось Пушкину улизнуть из Михайловского ни в Дерпт, ни в Ригу.

В газетной экспедиции чиновник отказывается принять от Ковалёва объявление о пропаже  н о с а:
« — Да каким же образом пропал? Я что-то не могу хорошенько понять.
— Да я не могу вам сказать, каким образом; но главное то, что он разъезжает теперь по городу и называет себя статским советником. И потому я вас прошу объявить, чтобы поймавший представил его немедленно ко мне…
— Нет, я не могу поместить такого объявления в газетах… Газета может потерять репутацию. Если всякий начнет писать, что у него сбежал нос, то... И так уже говорят, что печатается много несообразностей и ложных слухов… (шпилька в адрес «Северной пчелы»)
   - Да чем же это дело несообразное? Тут, кажется, ничего нет такого.

   - Это вам так кажется, что нет. А вот на прошлой неделе такой же был случай. Пришел чиновник таким же образом, как вы теперь пришли, принес записку... и все объявление состояло в том, что сбежал пудель черной шерсти. Кажется, что бы тут такое? А вышел пасквиль: пудель-то этот был казначей, не помню какого-то заведения.
   - Да ведь я вам не о пуделе делаю объявление, а о собственном моем носе: стало быть, почти то же, что о самом себе.
   - Нет, такого объявления я никак не могу поместить.
   - Да когда у меня точно пропал нос!
   - Если пропал, то это дело медика. Говорят, что есть такие люди, которые могут приставить какой угодно нос. (тема доктора Мойера!) Но, впрочем, я замечаю, что вы должны быть человек веселого нрава и любите пошутить... в Напечатать-то, конечно, дело небольшое, - сказал чиновник... только я не предвижу в этом никакой для вас выгоды. Если уже хотите, то отдайте тому, кто имеет искусное перо, описать это как редкое произведение натуры и напечатать эту статейку в "Северной пчеле" (тут он понюхал еще раз табаку) для пользы юношества...»(ещё раз шпилька в адрес издателя «Северной пчелы» - Фаддея Булгарина)

ПОДКИНУТЫЙ ЭПИЗОД. История с объявлением в газете тоже неожиданно косвенно касается Пушкина. Князь П.А. Вяземский в "Старой записной книжке": «В с т р е ч а л ис ь у нас, хотя и редко, сатирические объявления и в газетах. Кажется, М.Ф. Орлов (1788-1842; генерал, уч-к войны 18ё2 г.), в ранней молодости, где-то на бале танцевал не в такт. Вскоре затем явилось в газете, что в такой-то вечер был потерян такт и что приглашают отыскавшего его доставить, за приличное награждение, в такую-то улицу и в такой-то дом. Последствием этой шутки был поединок и, как помнится, именно с князем Сергеем Сергеевичем Голицыным.

А вот жемчуг печатных проказ и злости. Был когда-то молодой литератор, который очень тяготился малым чином своим и всячески скрывал его. Хитрый и лукавый Воейков (Алекса;ндр Фёдорович; 1778 -1839; критик, издатель, журналист) подметил эту слабость. В одной из издаваемых им газет печатает он объявление, что у такого-то действительного статского советника, называя его полным именем, пропала собака, что просят возвратить ее и так далее, как обыкновенно бывает в подобных объявлениях. В следующем № является исправление допущенной опечатки. Такой-то - опять полным именем - не действительный статский советник, а губернский секретарь. Пушкин восхищался этой проделкою и называл ее лучшим и гениальным сатирическим произведением Воейкова». (Впервые: П.А. Вяземский. Собрание сочинений в 12-ти томах. СПб. 1878-1896. Том VIII) Так что эпизод с пропажей собаки вполне мог быть "подкинут" Гоголю Пушкиным.

   *        *         *

ВОЗВРАЩЁННЫЙ КОВАЛЁВУ НОС. На счастье совсем уж было отчаявшегося Ковалёва полицейский чиновник приносит ему «завёрнутый в бумажке  н о с» : « — Странным случаем: его перехватили почти на дороге. Он уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. И пашпорт давно был написан на имя одного чиновника. И странно то, что я сам принял его сначала за господина. Но, к счастию, были со мной очки, и я тот же час увидел, что это был  н о с…» - по придуманному плану Вульф должен был вывезти Пушкина под видом своего крепостного слуги.

Далее пришедший к Ковалёву доктор отказывается – не умеет - «приставить»  н о с: «— …Как же мне оставаться без носа? — сказал Ковалев. — …Куда же я с этакою пасквильностию покажуся? Сделайте милость, — произнес Ковалев умоляющим голосом, — …как-нибудь приставьте… лишь бы только держался; я даже могу его слегка подпирать рукою в опасных случаях. Я же притом и не танцую, чтобы мог вредить каким-нибудь неосторожным движением. Все, что относится насчет благодарности за визиты, уж будьте уверены, сколько дозволят мои средства…

— Верите ли, — сказал доктор ни громким, ни тихим голосом, но чрезвычайно уветливым и магнетическим, — что я никогда из корысти не лечу. Это противно моим правилам и моему искусству. Правда, я беру за визиты, но единственно с тем только, чтобы не обидеть моим отказом. Конечно, я бы приставил ваш нос; но я вас уверяю честью, если уже вы не верите моему слову, что это будет гораздо хуже». Всё здесь из пушкинской ситуации перевёрнуто с ног на голову!

Так любой ценой отказываясь от операции аневризма Пушкин от 6 октября 1825 г. пишет Жуковскому: «П с к о в с к и й  лекарь говорит: можно обойтись и без операции, но нужны строгие предосторожности: не ходите много пешком, не ездите верхом, не делайте сильных движений etc. etc. Ссылаюсь на всех; что мне будет делать в деревне или во Пскове, если всякое физическое движение будет мне запрещено? ...Мойера не хочу решительно. Ты пишешь: прими его, как меня. Мудрено. Я не довольно богат, чтоб выписывать себе славных операторов — а даром лечиться не намерен — он не ты. Конечно, я с радостию и благодарностью дал бы тебе срезать не только становую жилу, но и голову; от тебя благодеянье мне не тяжело — а от другого не хочу…»

ПОБЕГИ ГОГОЛЯ. Здесь от неудавшегося побега Пушкина из России ещё времени Александра I самое время перейти к Гоголя неудавшемуся побегу или даже - к неудавшимся  п о б е г а м... Памятуя о том, как в 1834 году Гоголь пытался из Петербурга сбежать в профессорствовать в Киев, не отражена ли и эта попытка в «Носе»?.. Не смогшим сбежать в Киев посылка повести "Нос" в московский журнал не есть очередная попытка бегства из Петербурга в Москву: сначала упрочиться в московских журналах, потом уж и самому ехать?.. Разумно!.. но не получилось.

 А если была попытка упрочится в Москве, то это не означает ли и - несостоявшееся «бегство» от Пушкина?.. Несостоявшееся бегство от кумира, который самим присутствием своего гения уже начинал «давить» ученика, и, возможно, зависть к пушкинской лёгкости перехода с одной темы на другую и к к пушкинскому фейерверку сюжетов?.. Зависть, которую Гоголь осознавал и от которой порывами стремился убежать… Но здесь «в с е  происшествие с к р ы в а е т с я т у м а н о м...»
__________________________________________________

В напечатанном в «Современнике» варианте повести не было в 1842-м приписанной III главки с для Ковалёва счастливой развязкой. В  «Современнике» «Нос» кончался перечнем нелепых слухов: «Пронесся слух, что не на Невском проспекте, а в Таврическом саду прогуливается нос майора Ковалева… Некоторые из студентов Хирургической академии отправились туда. Одна знатная, почтенная дама просила… смотрителя за садом показать детям ее этот редкий феномен и, если можно, с объяснением… надзидательным…

Всем этим происшествиям были чрезвычайно рады все светские, необходимые посетители раутов, любившие смешить дам... Небольшая часть почтенных и благонамеренных людей была чрезвычайно недовольна. Один господин говорил с негодованием, что он не понимает, как в нынешний просвещенный век могут распространяться нелепые выдумки, и что он удивляется, как не обратит на это внимание правительство. Господин этот... принадлежал к числу тех господ, которые желали бы впутать правительство во всё, даже в свои ежедневные ссоры с женою. Вслед за этим... но здесь вновь все происшествие скрывается туманом, и что было потом, решительно неизвестно».

 Такой конец – есть  чуть ли не тыканье пальцем на «Северную пчелу» и показывание "носа" редактору и издателю - журнальному противнику Пушкина - Фаддею Булгарину. Эта бывшая концовка из-за добавочной в 1842 г. третьей главки приобретает широко обобщительный смысл. Тому соответственно теперь осталось выдать какое – либо сносное обобщение изложенного в повести «Нос» необыкновенного происшествия... Легко сказать!..

О ЧЁМ ЖЕ ПОВЕСТЬ ГОГОЛЯ «НОС»?.. Кому в бытность студентами литературных факультетов до оскомины не надоедало необходимое для экзамена прочитывание бесконечных статей Белинского?! И вот через 30 лет умудрённый кое-каким опытом восклицает: «У м н и ц а  Белинский!»

 Точнее Белинского кто определит: «В ы  з н а к о м ы с майором Ковалевым? …Он есть не маиор Ковалев, а   м а й о р ы    К о в а л ё в ы,  так что после знакомства с ним, хотя бы вы зараз встретили целую сотню Ковалевых, - тотчас узнаете их…» «Н о с» - жёсткий гротеск на обезличивание человека в полицейском государстве, где чин – всё, а человек – ничто. Сказать это прямо мешала Белинскому цензура.

«Н о с» - острая сатира на пошлость, воплотившую свои чаяния в майорском чине и вице-губернаторском месте. «Н о с» - психологическая шпилька в адрес одного из не рядовых создателей бюрократически чиновничьего государства – Николая I, который в неуловимый внешне момент становится от им созданной системы полностью зависим: становится как бы придатком к собственному «н о с у».  Ведь известна была привычка Николая I прогуливаться по Петербургу инкогнито – в шинели прапорщика. Так же широко известна привычка государя волочится за хорошенькими дамами, к чему расположен и Ковалёв. Всё это как бы одна сторона гротескового кабинета кривых зеркал повести. А что на другой стороне?..

На другой стороне гротескового кабинета кривых зеркал, во первых, - пародийное отражение эпизода из жизни Гоголя и его учителя Пушкина, для нынешних читателей, может быть, и не особенно важное: не важное, если мы не распутываем кое-какие «узлы» отношений Гоголя с Пушкиным.

Кроме того, можно считать «НОС» - своеобразной пародией на раздел "Смесь" «Северной пчелы» и, так сказать,  на стиль язвительной похвалы или сострадательного яда остроумных критик Фаддея Булгарина, -  на сегодня, возможно, не особенно актуальный оттенок значения, когда бы современная пресса... Но то, что за пределами разбираемой повести не вписывается в рамки нашей статьи.

Позвольте, а что же тогда скрыто за образом якобы отрезавшего нос цирюльника Ивана Яковлевича: «(фамилия его утрачена, и даже на вывеске его - где изображен господин с запыленною щекою и надписью: "И  к р о в ь  о т в о р я ю т" - не выставлено ничего более)...»  Запутаны исторические отражения в гротесковых зеркалах Гоголя: дробятся, множатся отражения. Но вот, например, разве мало было русскими войсками пролито крови при подавлении польского восстания 1830-1831 годов?.. По крайней мере, иллюстраторы повести отчего-то не прочь изобразить закрывающего отсутствие носа Ковалёва и наз ним возвышающийся в мундире нос на Дворцовой площади или у арки Главного штаба, или на фоне Исакиевского собора...
 
«Н о  ч т о  с т р а н н е е, что непонятнее всего...» - как это в такой относительно маленькой повести уместился такой безграничный мир скользящих отражений?! Через сколько "зеркал" просеиваются Гоголем отражения внешнего мира?! Как выходит, что и отражения нашей современности прекрасно "уживаются" в повести "Нос"?.. 


Рецензии