СРТ Глава 70 Русское сердце всегда одиноко

Систематизация основ Русской Жизни и Типа.

Глава 70

Русское сердце всегда одиноко.

Эта глава одновременно является продолжением моей работы «Галерея Русской Культуры»

Кубанская рапсодия

Эссе 9-4



Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком —
Одно уплывает, одно засыхает...
А ветер гудит и тоску нагоняет.

Что вечного нету — что чистого нету.
Пошёл я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко...
И поле широко, и небо высоко.

Завижу ли облако в небе высоком (1970) Юрий Кузнецов

Говоря о великоруской имперской типологии и ее значении в Русском Мiре Творчества я сразу вижу пророческую поэзию нашего русского кубанского эпического поэта Юрия Кузнецова. Да, он вырос до своих поэтических вершин, как исконно русский эпический мыслитель и поэт в Москве. Да кубанские мотивы его поэзии практически не просматриваются, но я не об этом. Юрия Поликарповича Кузнецова нет с Нами 15 лет, и материалы разных бытовых воспоминаний о нем все множатся. Перечитывая их, я явственно вижу какую то, что ли, их общую мелкотравчатость, материалистичность общественного ощущения творчества Поэта. И не конкретики самого содержания его поэзии, быта, студенчества, на него сбиваются многие авторы, а самого эпического масштаба и природного типологического великоруского значения поэзии Кузнецова. В опубликованных до сей поры воспоминаниях разных людей, о творчестве и личности поэта Юрия Кузнецова, нет явного прозрения своеобразной вневременно-внепрстранственной эпичности поэтического взгляда Поэта-Творца, его Аристократизма Духа, как и нет ощущения его закономерного природного великоруского вселенского Космизма.

Оставь дела, мой друг и брат,
И стань со мною рядом.
Даль, рассечённую трикрат,
Окинь единым взглядом.

 Да воспарит твой строгий дух
В широком чистом поле!
Да поразит тебя,  мой друг,
Свобода русской боли!

                Ю. Кузнецов


 Истинная типологическая Поэзия всегда мистически природна, как и по великоруски религиозна, она никогда не может быть связана никакими рамками и ограничениями официальной религии. Только глобальный взгляд Великоруского Поэта, природного Аристократа, на окружающий мир, как народная элитарная мистика, живет в природном Великом Имперском Ритме своей Великоруской Типологии. Поэт своим высоким Аристократическим Духом ощущает жизненные соки Живых Вибраций Русского Мiра и творит в их тональности. Такая Аристократическая Поэзия типологически органична, она не чувствует Времени и принадлежности к определенной материальной точке Пространства, тут над Пространством и Временем витает ее Элитарный Дух. Мистические глубины подобной поэзии непостижимо неисчерпаемы, они всегда закономерно творят Типологическую Вечность.

Пророческая Поэзия Юрия Поликарповича Кузнецова вдруг и напрочь разорвала материалистические идеологические либеральные путы Русского Мiра, как XX века, так и всего советско-«марксистского» идеологического безвременья. Юрий Кузнецов, как Творец, был всегда по великоруски одинок до своих нужных ему пределов, и одиноко неповторим. Он предельно типологичен по русски. Лицо Русского Мiра определяют его немногие Аристократические Элитарные Типы, они всегда природно одиноки и Поэт Кузнецов один из них. Но не надо забывать, что Русский Мiръ силен и своим черносотенством, когда последнее в едином порыве духовного служения истово служит своим природным  Имперским Смыслам в смычке со своей Аристократией. В разрыве этой природной связки гибнет не само черносотенство, скатываясь в духовную порчу плебейства «марксизма», а охватывается гибельной космополитической «демократией» весь Русский Мiръ.

Я всей своей сущностью чувствую кровное родство с Типологическим Духом поэтики Юрия Кузнецова. В кругу общения с близкими по духу людьми, мне как то сказали: - «конечно, тебе легко, периодически общаясь с разными значительными людьми, ты набираешься подобного духа от своих учителей». Я ответил мгновенно, ответил своим давно выстраданным и множество раз переосмысленным мнением: - «у меня нет, не было, и никогда не будет, никаких учителей». Вот в этом я чувствую духовное родство с самой человеческой личностью и глубинами творчества Юрия Кузнецова. И это естественно, ведь Наш общий не учитель, а Вдохновитель творческой деятельности, это все объемное наследие Великой Эстетики Духа Великорусской Культурной Традиции.

Пророк XX века, поэт Юрий Кузнецов, за три дня до своей кончины, в своем последнем интервью, лаконично дал оценку творчества XX века, где отметил в нем лишь Высоко Эстетичный Русский Дух «Тихого Дона», не называя фамилии автора, и отметил пророческое творчество Михаила Булгакова (я бы добавил сюда дух Творчества Олега Куваева, Николая Клюева и Николая Рубцова В.М.). В своих оценках Кузнецов всегда творчески безпощаден, ведь даже у своего Русского поэтического кумира молодости Ф.И. Тютчева он отмечает его излишнюю гибельную погруженность в личную любовную лирику.

 Вот здесь, в этом творческом плане, Наши с Ним оценки полностью совпадают. А вот пояснение такой любовной лирики Тютчева его пантеистическим преклонением перед Природой я считаю ошибочным. Я уже ранее отмечал, что такой вывод дает материализованное понятие в христианстве самой ипостаси Господа Бога. Пантеистический взгляд видит божественность всего Сущего, как общий замысел неведомого и непостижимого для Нас с Вами внеприродного типа и является гармоникой дохристианского Духа Культуры Ведических представлений Русского Мiра.

«Моя поэзия - вопрос грешника. И за нее я отвечу не на земле...Мой дед любил выходить по вечерам во двор и смотреть в небо...». Ю. Кузнецов Автобиографическая заметка.

Тот же Ведический пантеиз изливает душа поэта и вдохновляется им, она вбирает в себя всю его бесконечную бездну и становится ее голосом:

Всё розное в мире - едино,
Но только стихия творит.
Её изначальная сила
Пришла не от мира сего,
Поэта, как бездну, раскрыла
И вечною болью пронзила
Свободное слово его.

(«Стихия», 1979)


Такой Эпический, неординарный, пророческий взгляд на Русский Мiръ был присущ двум кубанцам, практически ровесникам, писателю и аналитику Русской Культурной Традиции Юрию Селезневу и поэту Юрию Кузнецову. И тот и другой, были по великоруски, безкомпромисны в своей деятельной жизни и духовно творческой ипостаси. Оба они не вписывались в тогдашнее ренегатское болото современных им интеллигентов из «русской партии», явно выделяясь там, как лидеры своих направлений, на том либеральном русско-советском общественном фоне.


Студенческая «Атомная сказка» поэзии Кузнецова разорвала многовековые путы Великоруского плена, Нашего с Вами удивительного природного Великоруского Дара, Нашего с Вами русского Космизма Духа: -

Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад.
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.

Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.

«Пригодится на правое дело!» —
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.


В полном расцвете творчества и уже незадолго до смерти поэт собрал все лучшее из сотворенного собой в сборник и назвал его «Крестный путь» (сборник вышел уже посмертно с искаженным редакцией названием «Крестный ход»).
Примером и словом, несомненно, воздействовала на поэта бабушка, о которой он вспоминает в 2001 году: - «Умерла в 1952 году и похоронена на тихорецком кладбище. Это была набожная старушка. Благодаря ей сестра и я были крещены в тихорецкой церкви». Крещение произошло в Тихорецке, видимо, в 1944,  вскоре после гибели отца на Сапун горе под Севастополем. Близко знавший поэта священник Владимир Нежданов свидетельствует в воспоминаниях: - «я говорил ему с горячностью: «Вот бы и вам теперь поисповедоваться, причаститься!». Он же с мягкой нетерпеливостью перебивал: «Ладно, ладно» - дескать, потом или в другой раз поговорим об этом...».

Здесь отец Владимир, пришел к особому, по-своему убедительному объяснению уклончивости Кузнецова: - «Я понимаю сейчас, почему он так ответил. Я над этим долго размышлял... Бог ему дал Слово - то есть всё у него уже было, он причащался этим Божьим Словом, и Господь укреплял его, давал ему силы. Он сам черпал свои силы из того дара, который Бог ему дал. Он как бы нёс неподъёмный груз, но в то же время Бог ему дал дар, из которого он черпал силы, чтобы нести этот груз. Дерзновение его было великое, как и помощь от Бога - великая».

Собственное признание Кузнецова по вопросу о вере: - «Верите ли вы в Бога?» ответил» - «Я не утратил психологию православного человека. Так как я продукт безбожной эпохи. Я не хожу на службы. Но моя поэтическая система допускает присутствие высшего начала».

Однажды Юрий Кузнецов убежденно заметил, что поэт не может быть вполне православным: «Поэзия, конечно же, связана с Богом. Сама по себе религия, и особенно религия воцерковленная, может существовать без поэзии, в то время как поэзия без религиозного начала невозможна»; на вопрос, «возможно ли понятие «православный поэт» Кузнецов ответил: «Это бессмыслица. Но поэзия связана с Богом, в лучших своих образцах поэзия очень похожа на молитву».

Откликаясь в начале 2000-х на споры вокруг его трилогии о Христе (поэмы «Детство Христа», «Юность Христа» и «Путь Христа»), в частности - на разговоры, будто Церковь эти поэмы отвергает, он в беседе с Исхаком Машбашем сказал: «Это искажённые слухи. Да, читал и возмущался лишь настоятель одного храма (Сретенского монастыря о. Тихон (Шевкунов) В.М.) - бывший актёр. Увы, не все священники знакомы со святоотеческой литературой, они не чувствуют поэзию, видимо, читают псалмы как прозу. Не дано».

И вот окончен Литинститут, и Кузнецов уже достаточно признанный критикой поэт, но наступает иной этап его Становления Духа: -

Как в луче распылённого света,
В человеке роится планета.

И ему в бесконечной судьбе
Путь открыт - в никуда, …и к себе.

«Ночь уходит. Равнина пуста...» (1974)

И здесь для эпического Поэта наступает время мировоззренческого разграничительного цикла, который можно по праву обозначить, как «Прощание с Кожиновым». И речь здесь идет не о цикле поэзии Кузнецова из четырех его произведений 1975-1979 годов, а о типологическом многосложном по характеру размежевании с социальной «кожиновщиной». Это настолько многослойная тема и тематика, и дело здесь совсем не в самих Кузнецове и Кожинове и знаковом для прозрения истины, почитания Кожиновым мировоззренческой философии Бахтина. Я даже не знаю, удастся ли мне сформулировать эту глобальную тему должным образом, но попробуем.

Сначала о личностях. И Кожинов и Бахтин судя по их взглядам были сугубые материалисты, где  исследовательским оружием и методом подобных личностей может быть только психологизм или исторический психологизм (!!! В.М.), как основа и дух такого мировосприятия. Таковыми они и были в своих работах. Возникает вопрос, откуда берут начала истоки этого массового мировоззренческого явления? А оно, было явно, и несомненно есть, самым массовым по числу приверженцев и почитателей.

Эти «кожиновы и бахтины» есть типажи черносотенной мысли своего времени и я далее попытаюсь разобрать истоки этого социального материалистического мировоззрения.

Русский Дух со времен Великого Раскола начал испытывать прямое западное инорасовое материалистическое давление. Там доминировала пропаганда отсталости и архаичности Русского Мiра и соответственно Великоруского Типа  от «прекрасного и развитого во всех отношениях Запада.

 (в своем конечном итоге она венчалась советским лозунгом – где прежняя архаичность, то есть тот же прежний либеральный лозунг «догнать» дополнялось «марксистским» указующе ложно деятельным: - «догнать и перегнать» В.М.)

Эта государственная навязчивая пропаганда дополнялась основным фетишем либералистики и ее губительным для имперского духа Культуры - «образованщиной». Вот эта безпредметная инорасовая, в русском сословно практическом плане, но разрушительно атеистическая по сути, либеральная западная «образованщина» и оказалась в среде низового черносотенного русского народа тем, что тот же народный дух называет «не в коня корм» и породила губительное явление «разночинства». И. Тургеньев провидчески показал его в виде литературного типажа – Базарова.

 (а типологическое русское просвещение всегда, по великоруски, социально предметно и обязательно имперски сословно; оно было в обязательном порядке выстроено типологически в русском сословном мировоззренческом плане, где церковно-приходские школы были сословно крестьянские, а в городе в тех же ЦПШ была иная сословно-ремесленническая направленность низовой русской школы; сегодняшние дикари, советские образованцы», типа «создателя единого учебника истории» Спицина и «министра образования», «религиозного историка сталинской церкви» Васильевой, под направляющим щелканьем идеологического бича «красного профессора» Асмолова, гонят «демократическое» стадо безправной русской молодежи в «сссрско-демократический» тупик нравственного одичания космополитической «россиянии» для «россиянцев»  В.М.)

Тогда в России в начале XX века вековой глубокий кризис Русской Церкви совпал с духовным народным кризисом заразы «свободы, равенства и братства» от «великой французской революции» (с ее символом, карающим всех подряд без разбора, «демократическим» инструментом гильотиной В.М.). И тогда же, присущая закономерно либералистике с ее безпредельной «свободой» идеологическая «образованщина» породила в России, через явление «образованческих» разночинцев, духовную скверну русского черносотенного демократическо-космополитического нигилизма. Это было прямое отрицание Великоруской Культурной Типологической Традиции и полный разрыв с водительским Духом Великоруской Аристократической Имперской Среды. Нигилизм породил в русской среде «просвещенной» интеллигенции идеи «народничества» и его долга «просвещения народа». И хотя «хождение в народ» с треском провалилось, уже «народная» интеллигенция занялась «богоискательством» и «изучением корней народного искусства». Этнокультурный дикарь Стасов и прочие ему подобные типы стояли у истоков гибельного для основ Великоруской расовой Культуры ее периода Серебреного Века. Вкупе с «историзмом» от «карамзиновщины» и исторической «соловьевщины» это выплеснулось в «богоискательство всеединства» и этот замкнутый круг духа пришел к поискам «народной культуры», где философски отразил ее сущую материалистическую квитинстенцию Бахтин. И абсолютно закономерно подхватил, как кумир, Кожинов, но об этом в следующей главе.