Камешки рассказ-воспоминание

Посвящается памяти моего отца
Ерёмина Александра Афанасьевича,
который говаривал, бывало: «Ну что мы прожили жизнь?
Ни сказок про нас не расскажут,
ни песен про нас не споют...».

Я сидел под небольшой кручей у реки. В заводи передо мной было три удочки. Леска уходила в воду, поплавки словно замерли. Да и во-круг всё замерло. Было тёплое летнее утро. Воздух остановился. Движение воды в Суре было едва заметным. А нежный туман стоял без движения, как будто чего-то ждал. Даже солнце, появившееся над лесом, словно раздумывало: а стоит ли продолжать своё движение? Ему казалось, наверное, достаточным, что оно осветило вершину Никольской горы, гору Кубышку и покрывающий её лес. Оно само любовалось нежными утренними красками. Отблески застыли на куполах и крестах восстановленной часовни на Никольской горе, которая сказочно парила в утреннем небе, встречая рассвет.
Место, на котором я расположился, в народе называют «Камешки». Здесь Сура делает поворот. В этом месте она за многие-многие сотни лет близко подошла к одной из жемчужин православной Руси - Никольской горе, подмыв берег и образовав оползни. Здесь, у Никольской и Белой гор, был когда-то монастырь.
Мой старший брат при встрече на Сурской земле, после выпитой рюмки ударяясь в воспоминания, часто спрашивает меня: «Послушай, брательник, а мы вот в детстве в этих местах видели огромный металлический крест. Где он сейчас? Говоришь, ты его не видел? А я видел. Слушай, а вот если его поискать получше, ну с какими-нибудь прибора-ми? Я думаю, можно найти. Я точно помню, с друзьями в детстве я его видел. Был. Постой, а вот ещё, когда мы там, напротив этого места, с другом, ну с Лёнькой, в Суре бреднем бродили, знаешь, сколько в бредень человеческих костей попадало? Ты знаешь об этом?! Говорили, что где-то на берегу были древние захоронения и умерших хоронили в гробах, выдолбленных из стволов деревьев, колоды их называли, кажется. Ты про это слышал?». Вот так об этих местах вспоминает мой старший брат.
...Поплавки моих удочек по-прежнему покоились на воде. Не клевало. Я посмотрел вверх по течению реки. Там, на повороте, на круче, прижавшись к косогору, начинались строения. Вот первый дом на при-горке. Постой-постой, так это же бывший «Умрек» - так, по-моему, его называли. Как же это расшифровывалось? Ах да, вспомнил - «Управление малых рек». Да! Когда-то Сура была судоходной. Бурлаки на Суре. Женщины-бурлачки. Это  история. А во времена моей молодости по Су-ре ходили катера, они таскали баржи с лесом, бутовым камнем, зерном, керосином, бензином, соляркой. Ходили и самоходные баржи. По Суре перевозили и пассажиров на речных судах, даже на судах на воздушной подушке.
А вот здесь был соляной склад. В него складывали соль, которую завозили по Суре на баржах. Соли скопилось до самого потолка, и она превратилась в огромный кристалл-монолит. Здесь её пилили ручными пилами, кололи ломами, рубили топорами, отправляли молоть и затем продавали. В России принято запасать хлеб, соль, спички и керосин.
Здесь, возле соляного склада, особенно весной, после разлива, под кручей всегда толпились маленькие катерки и баржи. Это был речной порт. На картах советских времён у населённого пункта Сурское можно было видеть изображение маленького якорька. Это говорило о том, что река судоходна.
И где-то в этих местах река, возможно, хранит свои сокровища. Да, если верить публикации в одной из газет, рассказывающей о местах Ульяновской области, где могут быть спрятаны клады, именно здесь не-когда (в царские времена) переправляли на лодке драгоценности, и лодка затонула... Пытались якобы найти эти драгоценности, но Сура не от-дала их.
Кто плавал по Суре, тот помнит, что на ней стояли бакены, указывающие фарватер, работали бакенщики, на берегах были специальные мачты. Хорошо помню: на Сурском участке долгое время работала бакенщицей женщина. В её обязанности входило весной устанавливать бакены, когда спадала вода, после ледохода, разлива (о ледоходе и разливах, о большой воде на Суре, об этой красоте, когда вся пойма, весь лес до Ключёвской горы стоял в воде, надо говорить отдельно) следить за бакенами и переставлять их, если менялся фарватер. Осенью, перед ледоставом, эта женщина снимала бакены на берег. Труд нелёгкий. Но в России так бывает часто - где трудно, там женщины.
Чтобы поддержать судоходство, на Суре работали земснаряды, углубляя в нужных местах русло реки. Работали специальные баржи - коряжницы - убирали со дна реки мешающие судоходству затонувшие стволы деревьев. Некоторые из этих стволов сотни лет пролежали на дне реки, в иле, без доступа воздуха, имели чёрный цвет, стали очень твёрдыми. Называли такие коряги чернодубом - очень красивый отделочный материал для мебели и кабинетов; в своё время ходили слухи, что кабинет председателя Совета министров СССР А.Н. Косыгина в Кремле был отделан чернодубом, поднятым со дна Суры.
А ещё я помню на Суре плетни. Забивали в дно колья и из ивняка плели плетни, чтобы увеличить скорость течения, чтобы река сама промывала и углубляла себе русло. У плетней можно было видеть рыбаков с удочками, подкарауливающих свою добычу.
Выше «Умрека» и соляного склада было устье Промзы. Там, где заканчивался золотой песок сурского пляжа и начиналась круча, Промза впадала в Суру. Между Промзой и ныне обмелевшим озером Петелькой располагалась Сурская нефтебаза. Наливные баржи весной, после ледо-хода, по большой воде заходили в устье Промзы, к нефтебазе, и перекачивали содержимое своих трюмов в ёмкости. Так создавался стратегический запас нефтепродуктов района, а это был хлеб, это была жизнь.
Помню эти места зимой. Около соляного склада в круче был вырыт спуск к реке, по нему можно было спускаться на лёд. Здесь проходила зимняя дорога (зимник) на Полянки, Барслободу, Засарье, Сару и далее - на Алатырь. Дорога шла по льду мимо складов «Заготзерна», до начала Зачёрного яра, точнее, до коровьего пляжа, затем по поляне уходила в лес. А там - по старицам Суры, озёрам Долгому, Дубовенькому  далее выходило к Полянкам.  В особо же суровые и снежные зимы дорога до города Алатыря полностью проходила по льду замёрзшей Суры. Так получалось вдвое длиннее, но другого пути не было.
Таким вот образом мои мысли обратились к прошедшим временам. Воспоминания навеяли эти с детства близкие, до боли родные места.
Солнце тем временем заметно поднялось над лесом. Сделалось теплее. Туман стал лёгким и устремился в небо, растворяясь в его далях. Всё говорило о том, что погода будет хорошей. По-прежнему поплавки удочек замерли на воде.
Я посмотрел вниз по течению реки. Там, ниже «Камешек», на берегу когда-то стояли склады «Заготзерна». Вновь явились воспоминания. Отсюда зерно баржами сплавлялось по Суре. В прежние времена через Промзино шёл большой зерновой поток со всей округи. И не зря именно в Промзине появилась одна из лучших в России зерносушилок, изобретённая местным талантливым мастером-купцом Расстригиным и выпускавшаяся его кустарным заводом, который в 1925 году был преобразован в артель «Молот».
Я слышал от старых промзинцев, что Расстригин хотел построить мастерские по выпуску своих зерносушилок в овраге, недалеко от Суры и Промзы, сделать настил и устройство для перемещения сушилок к берегу Суры, а там грузить их на баржи и сплавлять по реке. Но из-за революционных событий не смог осуществить задуманное.
...Мысли мои вновь вернулись к удочкам, и я в душе начал поругивать себя за то, что сижу так долго без клёва, за своё пристрастие, за своё увлечение. Я прекрасно понимал, что всё в жизни изменилось, что Сура - уже не та большая река жизни, которая раньше кормила и поила людей (ведь до прокладки в посёлке водопроводных сетей люди брали воду для питья, приготовления пищи из Суры).
Да, раньше Сура была судоходной, в Сурском действовал рыбколхоз, и в каждом населённом пункте на берегу реки была бригада рыбаков. Рыбу ловили неводами и приволоками, сдавали на продажу, и всем-то её хватало. И можно было очень хорошо поймать на удочки, попла-вочные или закидные, или на так называемые «подпуска» - это когда на реке ставится кол, к нему привязывается основная леска, а на неё - «поводки» с наживой. И какая ловилась рыба! Та, которую царю на стол подавали, - стерлядь. Была в Суре ещё знаменитая рыба, о которой сей-час почти никто не помнит, - это белорыбица. Вес её доходил до 20 - 25 килограммов. Похожа на огромного язя, только плавники белые. Но техническое развитие, промышленность сделали своё дело. После строительства в Пензе заводов и сброса в Суру неочищенных сточных вод белорыбица, любившая чистые и глубокие воды Суры, полностью была уничтожена.
Старший брат рассказывал, как они с дядей, ходившим по Суре на катере, руками ловили на отмелях белорыбицу, которая, задыхаясь в загрязнённой воде, поднималась на поверхность. С детства у брата остался в памяти вкус этой рыбы, её нежно-розового мяса, таявшего во рту. Да, всё это было, где-то там - далеко-далеко в прошлом, как будто на другой планете. И никак не укладывается в голове: неужели человек появился на Земле, чтобы уничтожать её красоту? Являясь частью живой природы, уничтожать живое!
...Вдруг поплавок одной из удочек сделал движение. От него пошли круги. Ещё раз, ещё. Да это поклёвка! Поплавок резко пошёл вниз, под воду. Я сделал подсечку, и на крючке, блестя чешуйками, затрепетал хозяин Суры - пескарь.
Мне вспомнилась моя первая рыбалка, которую я запомнил на всю жизнь и часто рассказываю о ней друзьям.
Я ещё даже не ходил в то время в школу. Частенько летом, играя возле дома, я видел идущего вдоль порядка старика в старом выгоревшем картузе, латаном пиджаке и штанах, заправленных в поношенные кирзовые сапоги. Появлялся он как-то неожиданно из-за кирпичного дома в начале «Мёртвой» улицы (ул. Воровского). «Мёртвой» называли нашу улицу за то, что с незапамятных времён, когда была построена красавица Промзинская церковь и православные жители села смогли получать в ней все положенные обряды, после отпевания в церкви усопший совершал свой последний путь на кладбище именно по этой улице. Церковь стояла недалеко от дома, где прошло моё детство, напротив неё были дома священнослужителей. За церковью находилось церковное кладбище. На колокольне церкви был большой колокол весом восемь тонн. А внутри находилась явленная икона Николая Чудо-творца. Всё это было...
Так вот, старик появлялся из-за кирпичного дома в начале улицы. Этот дом смотрел на мир окнами без рам. Здесь когда-то была жизнь, хозяин занимался извозом, жил состоятельно, за что и был после революции сослан. Старик шёл медленно, но уверенно, с достоинством. У него была аккуратная белая борода, усы, ворот косоворотки всегда рас-стегнут. На правом плече он нёс удочки, за спиной - небольшой кошель, перекинутый через левое плечо, на правом боку висел «барабан» с рыбой. «Барабан» - это садок для рыбы, сделан он был из тонких реечек с дверкой и всегда вызывал у меня страшное любопытство.
Увидев старика, я бросал игру и, когда он подходил близко, здоровался с ним. Он медленно поднимал свободную руку, слегка касался козырька картуза и молча следовал дальше. Жил он недалеко от нас, звали его дядя Коля, но чаще на улице я слышал, как его называли Кулак. Я тогда несильно вдавался в значение этого слова.
Однажды всё изменилось. После того как я поздоровался, старик вдруг остановился, посмотрел на меня умными глазами и спросил:
- А ты на рыбалку ходишь?
Я от растерянности не сразу нашёлся что сказать, потом ответил:
- Нет, не хожу, да и удочек у меня нет.
На это старик сказал:
- А отец что?
- Отец всё на работе, ему некогда.
- Если надумаете, приходите, я удочки дам. Хочешь посмотреть, что я сегодня поймал?
Это было верхом моих желаний. Старик открыл дверцу «барабана», и я увидел: там лежали переложенные крапивой довольно-таки крупные рыбины.
- Вот это язи, а это подусты, - сказал он, закрывая дверку «барабана». И пошагал домой.
Я с нетерпением стал ждать отца. Он был на руководящей работе в райкоме партии, часто задерживался. К счастью, в тот вечер он появился довольно скоро. Я бросился к нему, отец подхватил меня на руки, подбросил вверх, поставил на землю и, взяв за руку, сказал: «Пойдём домой».
- Постой, постой, что скажу! Сегодня с рыбалки шёл Кулак... - И я тут же замолк, увидев серьёзное, строгое лицо отца.
- Ты что, не знаешь, как его зовут?
- Знаю, дядя Коля...
- В чём же дело? Это кто тебя научил?
- Никто, я на улице слышал.
- Мало ли что ты услышишь! Самому надо думать, что говоришь. Понял? Больше чтобы не было такого!
 Немного подобрев, отец сказал:
- Он же старый человек, и у него имя есть.
- Давай на рыбалку пойдём, - сказал я, - удочки дядя Коля обещал дать.
- Ладно, как-нибудь выберу время и сходим, - пообещал отец. И он вскоре выполнил своё обещание.
Как летний ливень, нахлынули на меня воспоминания об отце. Из разговоров дома я слышал, что в 37-м году, когда моему старшему брату было пять лет, отца забрали и посадили. Якобы на торговой базе, где он работал, в ящиках с продовольствием обнаружили гвозди и стекло. Посадили тогда несколько человек - они стали «врагами народа». Мать ездила к отцу на свидания в тюрьму, возила передачи, друзья советовали ей, что можно везти, что нет. Можно было передавать сухари и папиросы или махорку. Около тюрьмы выстраивалась огромная очередь, вдоль которой иногда проходила охрана, внимательно осматривая собравшихся людей.
Однажды мать забрали в комендатуру, стали допрашивать, затем сказали, что на неё есть материалы, якобы она является спекулянткой и её могут посадить так же, как мужа. Склоняли оговорить отца. Но, ничего не добившись, отпустили.
Через год с небольшим отца и ещё несколько человек выпустили, другие остались сидеть, им дали большие сроки, несколько человек рас-стреляли, в том числе и друга отца. Но, несмотря ни на что, отец не ожесточился, верил в идеалы, верил в добро и красоту. Верил в людей.
О кулаках, о раскулачивании отец знал не понаслышке. Будучи коммунистом, сам принимал участие в раскулачивании. Прекрасно видел, кто был ярым эксплуататором, жившим за счёт чужого труда, а кто сам трудился и давал работу другим. Но власть требовала жёстких мер. Власть во все времена, как ей кажется, делает всё необходимое на данный момент, и только время ставит всё на свои места.
Участвовал отец и в строительстве новой жизни на селе. В Барышской Слободе был организован колхоз. Назвали его «Заветы Ильича». Организатором был двадцатипятитысячник, рабочий из Питера. Колхоз был организован, что называется, на бумаге, работа не шла. Председатель не знал людей, не знал тонкостей, особенностей сельского труда. Тогда на работу председателем этого колхоза поставили моего отца. Он стал вовлекать в колхозную жизнь в первую очередь тех, кто вел своё хозяйство, считая: тот, кто не может работать на себя, не много пользы принесёт и в колхозе. Не только работу нашёл здесь молодой председатель, но и свою судьбу... Влюбился в молодую девушку, сыграли свадьбу, а в 32-м году родился мой старший брат.
Колхоз за год наладил работу, были успехи. Положенное количество зерна сдали государству, заложили семена, всё остальное председатель разделил между колхозниками по справедливости - то есть каждому по труду. А оказалось, что этого делать нельзя. Нужно было по указанию свыше почти подчистую сдать всё зерно государству, а колхозникам «лишнего» не давать. Отец потом говорил, что от отсутствия материальной заинтересованности пострадала сама по себе неплохая форма собственности - колхозная, которая, кстати, сохранилась, например, в Израиле до сегодняшнего времени.
...Ну вот, надо же какие времена вспомнил. Всё-таки человек так устроен - не может без воспоминаний. Хотя, если бы рыба клевала по-настоящему, я уверен: некогда было бы заниматься размышлениями. Я снял пескаря с крючка и опустил его в садок. Он какое-то время стоял в воде неподвижно, часто двигая жабрами, но осознав, что находится в своей стихии, стремительно рванул по воде в садке и, ударившись о стенку, недоумённо остановился. Я смотрел на него и невольно думал: «Да, вот так случается порой в жизни и с человеком».
Между прочим, когда хорошо клюёт, не пофилософствуешь. Когда же здесь хорошо клевало-то? Да лет пятнадцать назад, даже больше. Стерлядь клевала - на закидушки. Нигде не клевала, а здесь клевала. Святые места... Вода здесь свежая, родники. Да и овсяник водится - от-личный корм для стерляди.
Овсяник - это бабочка-однодневка. И сама бабочка, и её личинки, живущие в илистом дне, - настоящее лакомство для рыбы. Особенно её любит стерлядь и подстерегает в тех местах, где быстрые воды, размывая грунт, вымывают из него личинки. Стерлядь своим твердым и ост-рым носом иногда даже помогает воде.
В первых числах августа, когда личинка превращается в бабочку, она покидает илистое дно реки, всплывает на поверхность воды и отправляется в свой первый и последний в жизни полёт. Происходит это ночью. Когда плывёшь в это время на лодке по Суре, кругом тихая тёплая летняя ночь, притаившийся лес, молчаливый, таинственный, и толь-ко над водой шелест, и перед тобой, вокруг тебя настоящая живая белая метель. Миллионы бабочек как будто поют гимн жизни завершающейся и жизни, вновь зарождающейся, откладывая в воду миллиарды «икринок». Позаботившись о потомстве, бабочка погибает. И в это время вода в Суре оживает, слышатся многочисленные всплески, вся рыбья рать пирует, пожирая лёгкую добычу. Как рыбаки говорили: «Рыба вышла на жор». В это время она сама становится лёгкой добычей рыбаков.
В детстве мы, ребятишки, запасшись хлебом, картошкой, солью и спичками, вечером шли на чистые золотые пески красавицы Суры. Готовили дрова для костра. А когда начинало темнеть и начинал летать овсяник, разводили костёр, клали в него картошку и рассаживались у огня.
Территория вокруг костра была строго поделена между нами. На свет костра со звёздного тёмного неба белоснежным дождём падали, обгорая на костре и устилая песок вокруг, бабочки с нежными прозрачны-ми крылышками. Мы быстро собирали их (каждый со своего участка) в приготовленную заранее посуду. Потом доставали из костра печёную картошку - вкуснее картошки я никогда в жизни больше не ел... Поев, мы шли домой - надо было как можно лучше сохранить впрок добытую наживку. Клали её за неимением в ту пору холодильников в погреб, на заготовленный зимой снег или лёд. А рыба в Суре после такого пиршества на удочки совсем не хотела клевать!
«Камешки»... Вспомнились мне три случая, которые произошли в один и тот же день на этом месте. Один парень доставал из воды овсяник для наживки и на быстрине среди камней заметил стерлядь. Схватил камень покрупнее, с силой бросил его в воду и оглушил рыбу. Схватил её руками, обезумев от радости, выбрался на берег и долго не мог прийти в себя, растерянно твердил: «Надо же - попал!».
Почти в то же самое время чуть выше этого места, рассказывали, сидел дед за закидными удочками. Вдруг начал чертыхаться: «Коряга, что ли, какая по дну прёт? Смотри, леску к берегу тащит. Надо же - только ведь закинул!». Дед стал выбирать леску из воды, она подавалась с трудом, а когда он потянул её сильней, то рыбаки, сидевшие рядом, увидели на поверхности воды огромную стерлядь, свернувшуюся кольцом.
 Дед подтянул её к берегу, с трудом веря в происходящее. Стерлядь ни разу не шелохнулась. За всем этим следил, остановившись за спиной деда, мужик, тоже заядлый рыбак. В этот день по случаю приезда гостей он был «при параде» и навеселе. Сам не рыбачил, пришёл просто по-смотреть. Но сердце рыбака не выдержало:
- Слушай, Петрович, давай подержу, а ты - в воду, руками её на берег выбрасывай, очень уж большая.
- Держи, Василич, только, смотри, аккуратней, а то ведь ты - того...
- Да не бойся, давай!
 Петрович, не раздеваясь, ловко смызнул в воду и, быстро подведя руки под рыбину, выбросил её на берег. Сбежалась толпа. Все с завистью рассматривали стерлядь.
- Килов шесть будет, а может, больше, - сказал кто-то.
- Слушай, дед, как же ты её поймал? Крючок вон лежит, насадка целая.
- Да она же в леске запуталась! Видите, одна петля под жабрами, а другая на хвосте. Ну ты, дед, даёшь! Ну хитёр - в дугу согнул. Потому она у тебя и не брыкалась!
А дед тем временем быстро закутал рыбину в одежду - в рюкзак она не помещалась - и чуть не бегом рванул домой. Рыбаки разошлись по своим местам под большим впечатлением. Такие моменты - редкость, и запоминаются они надолго.
Но на этом чудеса в тот день не закончились. На берегу появился запоздавший рыбак со снастями. Он остановился на том месте, где сидел до этого дед.
- Мужики, здесь свободно?
- Садись, свободно, - ответил кто-то по соседству.
- Только тут уже всё выловили.
Рыбак всё же пристроился, забросил снасти. Прошло немного времени. Рыбак стал жалобно вопрошать, обращаясь ко всем сразу:
- Слушайте, мужики, что делать? Клюнула, стал вытаскивать, за что-то зацепилась, но, чую по леске, там сидит. А, мужики?
Василич, совершив обход рыбаков и ещё «в настроении», вновь оказался на знакомом месте.
- Давай подержу. А ты - в воду, иди по леске, повезёт - отцепишь, а я вытащу.
Рыбак быстро разделся, прыгнул в воду и, осторожно держась за леску, стал медленно продвигаться вглубь. Как только вода дошла ему до груди, он нащупал камень, за который зацепилось грузило, наклонился, чтобы его отцепить, и в это время, сорвавшись с крючка, свечкой взметнулась вверх стерлядь. Все, кто видел это, ахнули. Рыбина развернулась в воздухе и, чуть не задев рыбака, вошла в воду. Рыбак сделал какие-то невероятные движения руками и скрылся под водой. С минуту или чуть больше, но всем показалось, что очень долго, его не было вид-но, но вот, вынырнув, он заорал на всю Суру: «Поймал!».
Он медленно шел к берегу, сильно прижимая стерлядь к голому животу. И когда вышел на берег, все увидели, что живот рыбака окровавлен, пораненный острыми шипами стерляди. Но добыча стоила того.
Такая фантастическая рыбалка, я думаю, не повторится уже никогда. Сети, оханы, жаки, а особенно варварские электроудочки, а также и загрязнение Суры, похоже, скоро вообще могут сделать рыбалку меч-той.
...Мои мысли вновь возвратились в детство. Первая рыбалка с отцом... Отец взял у дяди Коли две удочки и, к большой моей радости, в воскресенье мы пришли вот сюда, на «Камешки». Одну удочку отец взял себе, другую отдал мне, показал, как надо забрасывать леску в во-ду. Я обратил внимание, что удочки у нас разные. Отец пояснил, что у его удочки леса сделана из конского волоса, а у меня из обычной белой нитки.
Мы начали рыбачить. Отец насадил червяков, помог мне и забросил удочки. Вскоре он уже снимал с крючка пойманную рыбу и сажал её на кукан, у меня же не получалось. Я с завистью смотрел на отца - он поймал уже несколько штук. Я вначале притих, потом засопел и, не выдержав, сказал:
- Да, хитрый ты - себе-то вон какую удочку хорошую взял, поэтому и ловишь А мне что дал? Давай мне твою, а этой лови сам.
- Ну ладно, давай, - сказал отец, и мы поменялись удочками.
Я обрадовался. Ну, думаю, сейчас у меня тоже будет клевать. Я не-умело забрасывал удочку, не мог подсечь, когда клевала рыба, как ни старался. Отец успокаивал меня, подсказывал, учил, но ничего не получалось. А в это время у отца ловилась одна рыба за другой. И тут я не выдержал, разревелся. Бросил удочку и, обливаясь слезами, пошёл до-мой.
Только в поселке отец догнал меня, успокоил, обещал купить хорошую бамбуковую удочку.
- Слушай, ведь никто не видел, поймал ты или нет. А рыба - вот она у нас, на кукане. И друзьям можем рассказать, что мы вместе ловили.
Наконец-то успокоившись, я гордо зашагал рядом с отцом, неся кукан с рыбой. И когда мы шли по нашей улице, я чувствовал завистливые взгляды друзей. Так я стал рыбаком. Отец выполнил обещание - купил мне бамбуковую удочку, я увлёкся рыбалкой, и до сих пор ловля на по-плавную осталась моим любимым занятием...
Солнце поднялось совсем высоко. Ветерок погнал волну. Я собрал снасти, взял добычу - ладно, хоть коту в глаза смотреть не стыдно будет - и направился домой тем же путём, как тогда - много лет назад. Ах, «Камешки», любимые «Камешки»!..

Излучина здесь сурная,
Реки крутой поворот.
Нежно берег лаская,
Сура свои воды несёт.
Родник здесь в речку впадает,
Слышится песня воды.
Камни земля обнажает,
На склонах трепещут сады,
Здесь воздух стрижи взрезают,
А ночью поют соловьи,
За речкою филин вздыхает,
Думая думы свои.