Моцарт играет в футбол

1


Я нашел в почтовом ящике шикарную открытку с видами Копенгагена. На оборотной стороне было нацарапано: «Я возвращаюсь». Чуть ниже – странные инициалы «Н. К».
Войдя в квартиру, я включил верхний свет и кинул ключи и открытку на журнальный столик. Снял пальто и протер салфеткой запотевшие очки. Вымыл руки. Заглянул в холодильник. Все эти машинальные привычные движения не смогли отвлечь меня от мысли о Копенгагене.  Таинственная открытка снова оказалась у меня в руках. От этого идеального, глянцевого прямоугольника веяло какой-то тревогой и опасностью. Возможно, я был слишком голоден и утомлен – именно этим я объяснил свою внезапную мнительность.
  Ненавижу психологов. Вдвойне ненавижу за то, что я один из них. Каждый мой шаг препарируется холодным, отточенным скальпелем психоанализа. И моя рука, как у опытного хирурга, еще ни разу не дрогнула. Как бы там ни было, в течение вечера мне пришлось лихорадочно перебирать в памяти всех знакомых «Н. К.». Попутно я успел заварить себе кофе, съесть сэндвич и посмотреть вечернее шоу с Пэтти Блэк.
Кем бы ни была послана эта открытка, она сулила мне какие-то приключения.
Нил Кларксон?... Натан Крофт?... Ник Купер?... Эти кандидатуры я сразу отмел в сторону. И мгновенно зашел в тупик. У меня очень мало знакомых. Еще меньше – друзей. Мне просто не из чего больше выбирать.
А что, если немногословный «Н. К.» – женщина?..
Надин Коллинз… Нэлли Кемпбелл…
Нет. Никуда не годится. Я слишком холост, слишком замкнут и слишком некрасив, чтобы подозревать в «Н. К.» женщину.
Мне надоело играть в детектива и я лег спать, засунув открытку в шкаф, куда подальше, между двумя увесистыми томами «Анализа девиантного поведения».
Следующая неделя прошла как обычно: спокойно и медленно. Я забыл об открытке, предварительно одобрив версию: «Чья-то неуместная шутка».
Разгадка пришла неожиданно. Вечером, в пятницу, когда у моего дома остановился белоснежный кодиллак. Он сигналил и подмигивал фарами, привлекая к себе внимание добрых десять минут. Так, словно знал, что я наблюдаю за ним в щель между портьерами. Я накинул плащ и вышел под дождь, чтобы объяснить водителю обратную дорогу.
К удивлению дверца машины призывно распахнулась мне навстречу. Мягкие звуки джаза вытекали из салона прямо под ноги. «Ты получил мою открытку, Тони?..» – голос, донесшийся следом, показался мне очень знакомым. Я наклонился и заглянул в салон.
-Узнаешь старых друзей, Тони?
- Я узнаю запах твоих сигарет. Такую дрянь может курить только… Нэд Ковальски…
Почему мне раньше в голову не пришло это имя? Я бы успел собрать чемодан и махнуть куда-нибудь в Неваду.
  «Тонко подмечено,» – ответил Нэд, и я вздрогнул, потому что не понял сперва, к чему относилась его реплика: к моим недавним словам или к мыслям про Неваду.
- Садись в машину, Тони. Поговорим.
Отступать было поздно. Кроме того, я почти стоял в луже, подвергая ботинки опасности, поэтому решил рискнуть.
В полумраке салона Нэд протянул мне сигарету. Я разглядел ехидную улыбку.
- Не курю. Бросил.
«Зря. Тонизирует… – Нэд повертел сигарету в коротких уродливых пальцах и потянулся за зажигалкой, – А у меня к тебе дело. Ты, главное, не бойся. С чернухой я завязал. Всё. Сейчас занимаюсь бизнесом. И… в какой-то мере, наукой.»
Я закашлялся: «Наукой?!»
- Ага. И мне нужен твой совет. Твоя поддержка. Ты же ученый…
- Ну да! Ученый – сухарь моченый.
- Ты по-прежнему шутишь невпопад. Ничуть не изменился. И, как всегда, ничуть не смешно.
- Давай оставим в покое мое чувство юмора. Говори толком, что тебе от меня надо? Я бы не хотел по твоей милости ввязаться в очередную аферу…
- Я приглашаю тебя в шикарный научно-исследовательский проект. Почти аттракцион!
- Неужели? И что за наука тебя увлекает?
Нэд наклонился в мою сторону и доверительным шепотом ответил: «Генетика. А еще – шоу-бизнес.»
- У тебя шизофрения? По-моему, генетика и шоу-бизнес несколько несовместимы…
- Это тебе так кажется. Когда дело идет о больших деньгах, очкарик, можно совместить все, что угодно. Впрочем… ты же не знаешь деталей! Давай все обсудим за деловым ужином. Тут неподалеку есть милый ресторанчик…
- Уж не собираешься ли ты ехать туда прямо сейчас?
- Я голоден, Тони. А когда я голоден, со мной лучше не спорить.

                2
Было много свободных столиков в центре зала, но Нэд потащил меня к угловому, самому дальнему и затемненному. Я старался ничему не удивляться, но с трудом подавлял желание просто встать и уйти. Хотя… можно встать и уйти от кого угодно, но только не от Нэда Ковальски.
Ему принесли бутылку дорогого красного вина и омаров во льду, на огромной плоской тарелке, закиданной зеленью и оливками. Я несколько проголодался, однако заказал только кофе. У любого, кто наблюдает за трапезой Нэда, пропадет аппетит. Ковальски поглощал омаров одного за другим, быстро и жадно, не снимая шляпы и темных очков. Меня это молчаливое пиршество начинало раздражать: «Ковальски, ты ешь на бегу, как воришка».
«А я и есть воришка, – он ухмыльнулся отвратительно влажным ртом, – Иначе зачем я скрывался бы от полиции, колеся по континентам?»
- Тебя не было двенадцать лет.
- Я знаю, что никто по мне не скучал. Зато теперь, за сроком давности дела, меня уже не упекут в кутузку.
Нэд сдвинул очки на нос и многозначительно подмигнул.
- За это время, Тони, у меня здесь накопилась куча дел. Мой проект идет тихим сапом… Все эти годы я контролировал ситуацию через верных мне людей. Время на моей стороне, Тони. Пока я грелся на Мальдивах и отрывался в Амстердаме, мой бизнес сам собою развивался…
  - Это как?
Я был в полном недоумении. Ковальски поглотил еще одного омара, запил его вином и только потом ответил: «Сейчас я все разъясню. Я знаю, тебе понравится. Скажи мне, ты кем-нибудь восхищаешься?»
- Ну-у… Да.
- Например? Назови, кого угодно: звезду кино, ученого…
- Эйнштейн…
- Отлично! Ты бы хотел увидеться с ним лично? Поговорить, взять автограф, сфотографироваться…
- Спрашиваешь! Конечно, хотел бы. Но это невозможно… Он давно умер.
- А ты представь, что возможно. И при этом ты увидишь молодого Эйнштейна, без единой морщинки!
- Мне не верится, что Эйнштейн был когда-то молодым. Он всегда был седым и взлохмаченным и показывал язык. Ну, так же, как Лев Толстой. Ведь он всегда с бородой… Что бы ни случилось.
- Понимаю твою иронию. Но посмотрим, что ты скажешь, когда я предоставлю тебе результаты моего научного проекта…
Я забеспокоился.
- Погоди-ка… О чем идет речь? Может, хватит тянуть резину?
- Клоны.
- Что?...
- Не что, а кто, очкарик. Клоны самых знаменитых людей в истории, звезд кино, науки, искусства!
Я взял со стола бутылку красного и немного отпил прямо из горлышка.
- Ну что, впечатляет? Представь: сама Мэрэлин Монро стоит с тобою рядом…
- Не говори мне о женщинах, Нэд. Тем более, о мертвых и великих.
- Но она жива! И я тебя с ней познакомлю…
Я поперхнулся новым глотком вина, и Ковальски заботливо похлопал меня по спине.
- У меня их пятеро сейчас. Маловато, но для самого грандиозного шоу в истории человечества хватит. Моцарт, Монро, Эйнштейн, Байрон и Элвис. Да люди в истерике будут биться от восторга! Многие мать родную продадут ради одного поцелуя Мэрилин Монро!
- Умоляю тебя, Нэд, говори потише!
- Ах да… Я увлекся. Но кто бы не увлекся на моем месте? Итак, я все верно рассчитал. Гламурная элита в восторге от Элвиса и  Монро. Интеллигенция писает кипятком от Моцарта и Байрона, а научный мир сходит с ума по Эйнштейну. Каково? Правда, у проекта есть и минусы… Пока он не приносит дохода, одни растраты, к тому же слишком пролонгирован во времени. Сейчас им всем по четырнадцать… Еще как минимум годика три придется подождать.
- Нэд, если все это правда… То мне просто нечего сказать. Но если это выдумка, в которую ты свято веришь, я сдам тебя в психушку.
Я думал, что Нэд рассердится, но он добродушно засмеялся и заказал мне еще капучино с эклером.
- Угощаю!
- Очень мило, Нэд, спасибо.
- Не благодари. Я никогда ничего не делаю даром и просто так. Я пытаюсь тебя умаслить.
- Спасибо за откровенность.
- Я поначалу хотел заполучить для проекта какую-нибудь рок-звезду. Но не вышло. Потратил огромные деньги на то, чтобы вскрыть могилу Джима Моррисона…
Я снова подавился. На этот раз, эклером. А еще почувствовал, как мои глаза стекленеют, а очки заплывают потом.
- И… что?...
- Гроб оказался пустым!
Я с трудом дожевывал кусок эклера и, наверное, в этот момент переживал самое большое потрясение в моей жизни.
- А мне ведь требовалось-то всего ничего! Прядь волос, например… Или кусочек костной ткани… Новая Монро, например, получилась благодаря ногтям оригинала, которые мне с большим трудом удалось добыть…
«Нэд, подожди! – взмолился я, – меня сейчас вырвет! Ногти Монро, перхоть Рузвельта, слюна Коперника… Какой-то ужасный анатомический театр человеческой шелухи и выделений…
- Прости, Тони, если испортил тебе аппетит. Но ты сам хотел узнать подробности… Так вот они.
«Постой-ка… – я кое-что вспомнил и с надеждой ухватился за нить сомнения. Возможно, Ковальски все-таки просто псих, и мне без труда удастся его разоблачить.
- А как же быть с Моцартом? Ведь его похоронили в общей могиле для бедняков. Место его захоронения неизвестно. Где же ты раздобыл… э-э… биологический материал?...
«О! – Ковальски ничуть не смутился, только мечтательно вздохнул, – это невероятная, почти романтическая история!»


                3
Посетители ресторана стали время от времени косо поглядывать на нас, очевидно, расслышав несколько реплик Нэда. Заплатив по счетам, мы поспешно ушли – пересуды и сплетни были нам совсем ни к чему. «Почти романтическую историю» о Моцарте Ковальски рассказал мне уже в машине, неспешно и обстоятельно, смакуя детали. Мы колесили по ночным трассам города, и я с замиранием сердца, на грани веры и сомнения слушал его рассказ.
Мысль клонировать великого венского классика давно не давала Ковальски покоя. Ведь Моцарт – не просто композитор. Моцарт – гений. Очевидно, Нэд полагал, что слова «гены» и «гений» – однокоренные. Дело было за малым – требовался подходящий биологический материал. Наводить справки Ковальски начал в Зальцбурге. Здесь все узнали его, как мистера Цуккермана, сумасшедшего миллионера, помешанного на музыке конца восемнадцатого века. Покрутившись в среде частных коллекционеров и музейных работников, Ковальски уехал из Зальцбурга ни с чем. Кто-то посоветовал Нэду скататься в Вену. Именно в этом славном городе ему улыбнулась удача. Судьба свела Нэда с неким старикашкой, фамилию которого с трудом можно было выговорить. Он уверял, что история его семьи в какой-то степени связана с судьбою Моцарта. Сестра пра-пра-пра-пра-пра-прабабушки старичка, якобы, была лично знакома с Вольфгангом Амадеем. Их даже какое-то время связывало «легкое мимолетное чувство», как выразился старик. К сожалению, сестра той самой пра-пра… умерла в очень юном возрасте, оставив семье необычную реликвию, ценность которой была выявлена, естественно, гораздо позже – изящный медальон, внутри которого хранилась прядь волос двадцативосьмилетнего гения. В те времена вообще было модно хранить носовые платки с инициалами, бальные перчатки, засушенные цветы и прочую дребедень, в знак вечной любви. Рассказ старика казался вполне правдоподобным. Ковальски, продолжая быть мистером Цукерманом, навязался к старому хрычу в гости. Выпив за разговором немного винца, хранитель фамильной реликвии поддался на уговоры и показал медальон дрожащему от нетерпения Нэду. Внутри украшения действительно лежала прядка жестких темно-русых волос. Нэду не стоило большого труда свистнуть из нее несколько волосков. В юности ему доводилось воровать предметы куда более громоздкие. Ковальски вернул медальон владельцу, поблагодарил за чудесный вечер и спешно засобирался в гостиницу. Еще бы – у Нэда в кулаке были волосы стоимостью в миллионы долларов и их немедленно следовало спрятать и, что самое сложное, не потерять.
Ковальски рассуждал здраво. Если генетическая экспертиза подтвердит, что эти волосы принадлежали молодому мужчине лет двадцати восьми, жившему в конце восемнадцатого века, шансы клонировать именно Моцарта возрастут в десятки раз.
«Рассказывать дальше, сам понимаешь, нет смысла, – Нэд почти скептически пожал плечами, – Моцарт уже воскрес!»
Меня передернуло. Я привык к циничным речам Ковальски, но сейчас мне действительно стало не по себе. «А… Где они живут… Эти дети?» – осторожно спросил я. Нэд сбавил скорость и приспустил боковое стекло, впуская в салон холодный порывистый ветер ночной автострады: «Они живут недалеко отсюда, в пригороде, в частном особняке, под присмотром персонала, который я оплачиваю. Юридически это все оформлено, как частный детский дом. Если честно, я давно уже их не видел, только на фотографиях. Когда я спешно валил из штатов, им было всего по два года… Пес разберет, на кого они тогда были похожи. Сейчас я уверен в каждом из них.»
- Нэд, но это новая офера. Кто позволит тебе создать на законных основаниях шоу клонов?
- Знаешь, дружок, законы – вещь гибкая. В ряде стран Европы клонирование человека уже официально разрешено. В гуманных целях, разумеется. Я уверен – когда мои детки подрастут, и у нас ослабят хватку. И вообще, Тони, не учи меня, как дела обделывать.
- Ладно. Но у меня есть еще ряд вопросов.
- Стоп-стоп-стоп! Вижу, мне наконец-то удалось тебя заинтересовать…
Ковальски лукаво улыбнулся.
- Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, Тони.
- Мудрая мысль, Нэд. А главное – свежая.
- Опять остришь? Ну ничего… Я удовлетворю твое любопытство. Тем более что это входит в мои планы. Условимся так. На неделе я утрясу кое-какие мелкие делишки и заеду за тобой в пятницу, с утра. Идет?
- Ты намерен… отвезти меня в тот самый частный детский дом?
- Наконец-то до тебя дошло! Я хочу, чтобы ты поработал с детьми. Об этом, вроде бы я и толковал весь вечер.
- Работа будет оплачена, или ты намерен шантажировать меня, угрожая расправой?
«Я рассматриваю оба варианта,» – Нэд почти хрюкнул от смеха.
- Что-то мне уже не по себе.
- Отлично. Значит, самое время тебе выметаться из моей машины. Тем более, что мы на твоей улице.

За этим сумасшедшим разговором я и не заметил, как мы въехали в мой квартал. Нэд, негодяй… Это так на него похоже. Он взорвал мне мозг своими безумными идеями. Сказать, что я был взволнован, а нервы мои расшатаны – значит ничего не сказать. И вот, дойдя до высшей точки кипения, я должен возвращаться домой. Усну ли я сегодня?..

3
«Звездный детский дом» оказался довольно массивным двухэтажным особняком скромной планировки, затерявшимся в одном из отдаленных пригородов. Мы долго ехали сюда какими-то извилистыми путями, и всю дорогу Нэд травил анекдоты, однако я был плохим слушателем. Все мои мысли вертелись вокруг того, что я должен был в скором времени увидеть. Придется стать соучастником какого-то странного дела, а неизвестность всегда пугает. Поэтому мне стало немного легче при виде вполне заурядного загородного дома, от которого так и веяло мягким спокойствием.
Мы поднялись на крыльцо, и Нэд повис на шнурке звонка, выдавливая из него протяжное дребезжание.
«Кто там?» – из-за двери послышался настороженный женский голос.
- Мистер Ковальски. Нэд Ковальски. Надеюсь, это имя вам все еще о чем-то говорит?
За дверью молчали. Очевидно, обдумывали что-то. Во всяком случае, в воздухе витало какое-то напряжение. Наконец, щелкнул внутренний замок, и дверь медленно открылась. На пороге стояла опрятная женщина лет пятидесяти, в немного старомодном чепце и в фартуке, вымазанном джемом. Нервным движением она поправила съехавшее на нос пенсне и с прищуром оглядела нас.
«Я вижу, мне тут не особо рады…» – не ожидая приглашения, Нэд переступил порог, настойчиво отстранив кухарку-привратницу. Я последовал примеру Ковальски. Кажется, только сейчас женщина признала в вошедшем хозяина особняка. Она растерянно округлила глаза и тоненько, с присвистом, словно через дырочку резиновой игрушки, выдохнула: «Ми-истер Ковальс-ски…»
«Он самый! – Нэд широко улыбнулся и крепко похлопал меня по плечу, – А это – Мистер  Энтони Фукс. Наш новый психолог.»
Я неловко кивнул.
- А это, Тони, миссис Маллинз. Она – администратор. Короче, нянька, кухарка, ключами заведует и все прочее.
«Что же это я держу вас в прихожей, – миссис Маллинз встрепенулась, – проходите на кухню, у меня как раз поспел яблочный пирог!»
- Отлично! Устройте для Тони небольшую кулинарную экскурсию, а мне пора в туалет. Мои кишки подсказывают мне, что все это очень волнительно. Кстати, где сейчас дети?
- На втором этаже. Каждый у себя. В это время они обычно читают или делают уроки, заданные миссис Престон. Им  не разрешается выходить на прогулку  позднее семи вечера.
- Отлично. Сегодня, думаю, нам не стоит их беспокоить.
- Разумное решение, мистер Ковальски. Вам обоим также не помешает отдохнуть с дороги.
И я начал отдыхать.
Я устроился за столом, у окна. Администратор весьма любезно заварила мне чай и отрезала огромный кусок пирога.
- Ешьте на здоровье! Я надеюсь, вы у нас надолго задержитесь…
- В каком смысле?
- С персоналом у нас беда. Вы ведь психолог, да? Как хорошо, что вы приехали… Потому что мистер Добсон, наш предыдущий мозгоправ, уже с неделю как уехал. А ведь он не пробыл у нас и месяца.
- А… сколько всего психологов работало с детьми за все время?
- Ой, и не упомню. Они так часто меняются, впрочем, как и учителя.
- Почему?..
- Увольняются. Говорят – дети у нас какие-то странные. А, по-моему, глупости все это. Отличные у нас ребята.
Я страдальчески улыбнулся. Кажется, мне здесь все меньше и меньше нравится. Однако, надо хотя бы разобраться, с кем или с чем я буду иметь дело.
- Еще кусочек пирога?
- Нет, спасибо. Миссис Маллинз, послушайте. Психологи, которые работали с вашими детьми, должны были вести какую-то отчетность: дневники, детские рисунки, результаты тестов, протоколы бесед… Имеется какой-либо архив?
- О-о, конечно! В библиотеке. Если нужно, я могу вам показать. И… раз уж вы теперь по этой части за главного, отдам вам дубликат ключа.

                4

Я почти ненавидел Нэда. Эта лысая обезьяна, как всегда, поступила по-своему. Он оставил меня на съедение детям, а сам, чуть свет, укатил в своем сахарном кодиллаке: «Пустяки, Тони. Нужно уладить в столице кое-какое дельце. Через пару деньков я вернусь. Ты тут пока э-э… подготовь почву.» К сожалению, Нэд забыл уточнить, к чему именно я должен был подготовить эту самую почву.
Итак, я остался один. Мысли о том, что я профессионал и где наша не пропадала, приносили мало утешения. Навязчивая забота миссис Маллинз и ее бесконечное кудахтанье раздражали меня, поэтому я бежал ее общества. Мои наивные попытки найти в этом чертовом  доме хотя бы  телевизор не увенчались успехом.
- Мне очень жаль, мистер Фукс. Но телевизора мы не держим. Очень важно оградить детей от лишней информации извне.
«Вы сами придумали эту фразу?» – я начинал откровенно дерзить. Мне просто необходимо было выпустить пары.
«Нет… – Миссис Маллинз растерянно захлопала глазами, – Так написано в инструкции.»
«Ну, хорошо… – моя злоба внезапно переросла в апатию обреченного, – Что тогда вы держите? Радио, настольные игры? Может, газеты выписываете?»
- В гостиной есть небольшой радиоприемник. Но его можно включать только в строго определенные часы и с моего разрешения. Дети должны быть ограждены от лишней информации извне. Газет нет. А настольные игры… Нет, кажется, тоже не держим.
«Чудесно, – я чертыхнулся про себя, – Зато у вас есть библиотека, не так ли? Вчера вы обещали мне дать дубликат ключа…»
«Ах да! Какая же я рассеянная, – миссис Маллинз почти кокетливо прищурилась, – сейчас-сейчас…»

Библиотека тоже не оправдала моих надежд. Она оказалось маленькой комнатой, почти кладовкой, где из мебели присутствовали только шкафчик, одноногий торшер и кресло. Все было покрыто толстым слоем реликтовой пыли, и обстановка не внушила мне ничего, кроме тоски. В шкафчике я обнаружил четыре книги, безусловно, абсолютно безопасных с точки зрения «лишней информации извне»: старый телефонный справочник, биография Карла Маркса из серии ЖЗЛ, «Пособие по домашнему цветоводству» и, чудом затесавшиеся «Доводы рассудка» Джейн Остин. В выдвижном ящике покоилась небольшая стопка отчетов, таблиц и протоколов бесед, составленных когда-то моими предшественниками. Этот ценный архив я перенес к себе в комнату в обстановке строжайшей секретности, не решившись открыто нарушить заведенные в доме порядки. Чем не занимательное чтение на сон грядущий? Во всяком случае, информативнее и интереснее, чем «пособие по домашнему цветоводству».
Весь последующий день я сидел в своем логове тише воды – ниже травы, лениво листая, но толком не читая отчеты, подремывая в кресле, глядя в окно, выходившее на каменный забор. Только сильная жажда и голод сподвигли меня спуститься на кухню в шестом часу вечера и перекинуться с миссис Маллинз парочкой ничего не значащих фраз.
«Когда же вы намерены пообщаться с детьми?» – кротко спросила она, наливая мне кофе, и в ее голосе сквозило, как мне показалось, веселое ехидство, смешанное с любопытством.
- Скоро. Я сейчас изучаю архив отчетов и протоколы бесед… Так сказать, подготавливаю почву…
Она сочувственно улыбнулась, скрестив на животе свои короткие пухлые ручки.
Да, я сознательно тянул время, откладывая момент знакомства с детьми, потому что чувствовал себя неопытным укротителем, которого толкают в клетку к хищникам. И вообще, в этом особняке мне было крайне неуютно.
Со второго этажа звуки доносились редко. Время от времени невыносимо фальшиво и громко бряцали клавиши фортепиано. Так, словно кто-то с остервенением колотил по ним. Затем, какофония резко обрывалась и наступала продолжительная тишина. Иногда я слышал грохот падающих стульев и топот бегающих ног.

Это была вторая ночь, которую я проводил в «звездном детском доме». Не спалось. Я с боку на бок ворочался в постели, то скидывал одеяло, то кутался в него. В голову лезли дурацкие мысли. Мне все казалось, что на втором этаже кто-то ходит и двигает стулья, хотя на дворе была уже поздняя ночь.
Пожалуй, стоило рискнуть и попросить у миссис Маллинз снотворное. Я сел на кровати, нащупал босыми ступнями тапки и потянулся к столику, чтобы включить ночник. И тут я услышал голос. Кто-то бормотал в коридоре, прямо за моей дверью. Я замер и прислушался. «Прыгай в лодку. Прыгай в лодку… Река рядом. Прыгай в лодку. Я не хочу утонуть. Прыгай…» – шептал кто-то.
«Кто там?!» – я кинулся к столику и включил ночник, уронив пепельницу и  часы-будильник.
Бормотание стихло.
Возможно, мне все это просто почудилось, или приснилось… Неужели все-таки задремал?.. Я осторожно поднялся и на цыпочках подбежал к двери. Пару секунд провозился с цепочкой – дрожащие пальцы не слушались.
В коридоре было сумрачно и пусто. Где-то в самом его конце, у туалета,  слабо горела дежурная лампочка.

5

«Ну-ка, дети, познакомьтесь, это мистер Фукс, наш новый психолог», – на кухне меня ожидал сюрприз. Невыносимо белый и стерильный, почти хирургический стол был заставлен разноцветными чашками и вазочками с вареньем. Из духовки тянуло запахом жженого сахара и печеных яблок. «Мистер Фукс, ну что же Вы», – миссис Маллинз растягивала слоги и выжидательно смотрела на меня. Как опытная актриса, которая в разгаре спектакля хочет подыграть молодому партнеру, забывшему свой текст. Я рефлекторно кивнул и потянулся рукой к воротничку рубашки, чтобы поправить несуществующий галстук, поскольку ощутил, как что-то мягко сдавливает мне горло.
Дети сидели за столом и молча наблюдали за мной с ленивым любопытством сытой кошки, увидевшей воробья. Их было четверо: нескладная пухлая девочка и трое разношерстных оболтусов.
«Это Мэрилин, Элвис, Вольфганг и Джордж, – сказала миссис Маллинз каким-то неестественным голосом, немного писклявым и кукольным, – Альбертик не захотел спускаться. Опять капризничает, –  далее, после неловкой паузы, добавила, – Мистер Фукс, садитесь. Пирог вот-вот поспеет», – мерзкая старая педагогическая сводница, устроившая смотрины, лезла вон из кожи для того, чтобы поддержать непринужденную беседу и создать атмосферу уюта.
Я с трудом оторвал свой взгляд от лица миссис Маллинз, как от кома  липкого теста, сел на предложенный мне стул и, не без волнения, осмотрел остальных присутствующих.
Мэрилин была довольно милой и, пожалуй, самой общительной. Она смущенно улыбалась и вертелась на стуле, как флюгер, задевая мальчишек локтями. Словом, пока она не имела ничего общего с той Мэрилин Монро, которую знал весь мир – пышногрудой, поддельно-платиновой и несчастной.
Джордж сосредоточенно и отстраненно смотрел в окно. Он сильно сутулился и был действительно красив, вопреки первым юношеским прыщам и  своей неряшливости. Я сразу обратил внимание на его обкусанные ногти и мятую рубашку со свежими пятнышками грязи на рукаве.
Вольфганг без стеснения разглядывал меня своими огромными нежно-голубыми глазами и теребил в руках салфетку. Вскоре он бросил ее и начал постукивать по столу десертной ложечкой. Вообще его руки были очень беспокойными и пронырливыми, как два маленьких хищных хорька. Во внешности «великого композитора» больше не было ничего примечательного.
Элвис о чем-то шептался с Мэрилин и сдавленно хихикал. Потом он дернул девочку за волосы и захихикал снова. Она притворно надула губки и сморщила лоб, чтобы через пару мгновений опять улыбнуться. Пресли был хорош. Очень точная копия. Если о Байроне и Моцарте мне трудно судить, то об Элвисе – нет. Это лицо я знаю наизусть. Оно слишком фотогенично.
Возможно, я должен был почувствовать при виде детей некий трепет или удивление, но этого не произошло. Для меня оставалось загадкой, каким же образом Нэд намерен внушить миллионам людей любовь и уважение к этим людям. Я почти стыдился своего равнодушия. Странно… Никто мне не лгал, но я ощущал себя разбитым и обманутым. Непостижимо. Как будто я оказался в музее живых восковых фигур. И я не знал, что сказать этим детям, даже если бы они имели желание со мной говорить. Я не испытывал к ним неприязни или жалости – просто знал, что никогда не смогу их понять.
Миссис Маллинз разлила по кружкам чай и направилась к духовке, чтобы извлечь из ее огнедышащего жерла свой фирменный, опротивевший мне, яблочный пирог. Глядя на бесформенный толстый зад наклонившейся миссис Маллинз, я внезапно спросил ее: «От мистера Ковальски есть какие-нибудь новости?» Она распрямилась, держа прихватками огромный дымящийся противень, и кинула в меня неопределенный беспокойный взгляд: «О… Да, он звонил пару раз с момента отъезда.»
- Он, случайно, не сообщил, когда намерен вернуться?
- Сообщил. Приедет на неделе.
Было видно, что миссис Маллинз неприятно сейчас говорить о таких пустяках, как дела мистера Ковальски. В данный момент она полностью была увлечена подгоревшим пирогом.
- Ну-ка, дети, помогите мне выложить пирог на блюдо…
«Если она начинает со слов «ну-ка, дети» каждую свою фразу, – подумал я, – как, должно быть, они ее ненавидят».
«Я не хочу пирога», – неожиданно сказал Байрон.
«Я тоже», – квакнул Моцарт полудетским ломающимся голосом, тут же густо покраснел и посмотрел на меня с ненавистью стыда. Он выпалил это «я тоже» на чистом английском, и мне оставалось только удивляться. Думаю, подлинный Моцарт не мог бы так легко изъясняться на этом языке.
«После занятий мы обычно играем в футбол», – Байрон встал из-за стола, с грохотом и скрежетом оттолкнув задом стул. Вольфганг тоже вскочил, как ошпаренный.
Только тогда я разглядел, какой он маленький и худой.

6
Однажды увидев картины Альберта, я долго не мог освободиться от первого впечатления. Он рисовал пальцами. Тонкими и хрупкими, как паучьи лапки. Просто ненавидел кисти и карандаши, выбрасывал их в окно или прятал под кровать. Ненавидел все, что могло служить посредником между ним и бумагой. Он напрямую общался с ней. Да, именно общался. Я с полной уверенностью могу утверждать это, поскольку видел, как он рисует. Агония клякс и жирных мазков, линий и крапин была статичной, но от этого не менее болезненной.  Наверное, так выглядела бы душа, утратившая целостность, раскрывшая сразу все свои слои и складки. Душа, упавшая с высоты небоскреба.
Мальчик не стеснялся рисовать при мне. И мне это льстило. Обычно он находил у себя в голове по принципу случайной выборки какую-то фразу и повторял ее так и сяк, на разные лады, переставляя слова. Повторял все то время, пока рисовал. К концу этого действа он был абсолютно счастлив и полностью вымазан краской.
Я сразу же возненавидел его комнату. Точнее то, как она была обставлена. Точнее, тех людей, которые обставили ее подобным образом.  Не сомневаюсь, что все было сделано по совету Ковальски. В комнате Альберта все напоминало о великом физике – бесконечные плакаты с астрономическими таблицами, какие-то заумные учебники, слипшиеся между собой от многолетней невостребованности, мебель в духе рубежа XIX – XX веков, глобус Луны, сплюснутый у северного полюса. Комната-издевка, которая отторгает своего обитателя.
Мне вспомнилась комната Моцарта, производившая такое же впечатление. Страшная в своей нелепости и смешная. Фортепиано у стены. Резная старинная мебель.  Засохшая чернильница с пером. Всюду раскиданы носки и прочие предметы гардероба. Я поднял крышку инструмента – на каждой клавише было написано по букве. Синим маркером. Одно бесконечное слово, без пробелов: «ненавижуненавижуненавижу…» Обмякший от ударов футбольный мяч, спрятанный на самом видном месте.
Комната Мэрилин, приторно милая и слишком девчачья. Розовые шторки на окнах, фарфоровые мопсы и слоники в серванте, плюшевое, почти кукольное, кресло. Комната-праздник для игрушечного жильца. Я нашел на обоях, у изголовья кровати, корявую  карандашную надпись, очевидно сделанную ночью, в темноте: «Он меня не любит».
Как смешно выглядели эти интерьеры детских комнат, безвкусно имитировавшие эпоху и интересы той личности, которая должна была вырасти здесь. И все это при том, что дети общаются между собой, обмениваясь опытом. Вопреки инструкции собираются по вечерам в комнате Элвиса, чтобы посекретничать. К моему злорадному удовольствию,  ребята обводят миссис Маллинз вокруг пальца, слушая ночные радио эфиры. Получают «лишнюю информацию извне».
Альберт был аутистом. Спокойным, как рыба, нырнувшим в себя слишком глубоко. Однако талант художника с лихвой компенсировал все странности, позволяя мальчику говорить с окружающим миром на более сложном и богатом, нежели человеческая речь, языке. Еще меня поражала его щедрость. Он заканчивал картину и тут же забывал о ней. Я забирал работы Альберта и оставлял у себя, а тот совсем не возражал. Сначала я думал – он просто не понимает, куда пропадают рисунки. А потом до меня дошло – он не разменивает себя на мелочи, как истинный творец. Он знает, что завтра нарисует новую картину, и не одну. Все в его власти.

Нэд позвонил из столицы и потратился на межгород, проговорив со мной почти двадцать минут. Срочные дела задерживали его в мегаполисе, и он попросил меня быть в доме за главного, не задевая, однако, чувства собственного достоинства, присущего миссис Маллинз. На каждый вопрос Ковальски я отвечал односложно и вяло, поскольку был уверен, что «срочные дела» – всего лишь бездарная отмазка. «Помни, Нэд, – сказал я на прощание, – ты сам заварил эту кашу. Тебе ее и расхлебывать. Готовь большую ложку». И повесил трубку.
Всего пару недель назад я ждал возвращения Нэда, как манны небесной, но теперь, напротив, меньше всего желал этого. Мне казалось, что его приезд все испортит. Что именно, не мог объяснить. Но испортит.
Я жил и наблюдал за внутренними переменами в себе.






Протокол беседы от 27 августа **** года. Интервьюер – Рональд Кларксон (детский психолог). Респондент – Вольфганг Амадей, возраст – 10 лет. Составлено на материале записи № 35. Пленка прилагается.

- Я не буду носить эту дрянь.
- О чем ты, Вольфи? Одежда?
- Да. И не называйте меня Вольфи. Похоже на кличку собаки. Мне больше нравится –  Амадей.
- Ладно, Амадей… Что не так с одеждой?
- Она идиотская.
- Но она очень модная, Воль… Амадей.
- Почему тогда сами не носите? Ни фига она не модная.
- Вольфи, кто научил тебя так выражаться?!

Молчит и смотрит в пол. Руки скрещены на груди.

- Послушай, мы все здесь хотим тебе добра. Просто ответь: кто научил тебя так выражаться?
- Элвис.
- Элвис?!
- У Элвиса модная одежда! Он дразнит меня, потому что я выгляжу, как пугало!
- Вовсе нет…
- Ненавижу эти туфли! Они бабские. На каблучке и с бантиками.

Скидывает обувь на пол.

- Хочу кеды.
- Вольфганг…
- Амадей!
- Хорошо, Амадей. Ничего не понимаю. Эти туфли нормальные...
- Нет.
- Но тебе должно нравиться…
- Что значит, должно?
………….
- Хорошо, давай сменим тему. Ты любишь музыку?
- Нет.
- Почему?!
- Она занудная.
- А какую музыку ты слушаешь?..
- Уже никакую.
- А раньше…
- Баха, Гайдна… Мне надоело. Другие ребята слушают нормальную музыку. Им иногда разрешают слушать радио.
- А тебе?
- Нет.
- Откуда тогда ты знаешь, что значит нормальная музыка?..
- Я не дурак. Иногда мне удается подслушивать.
- Амадей, а играть на фортепиано тебе тоже не интересно?
- Глупые вопросы у Вас.

Демонстративно зевает.

- Тогда скажи мне, что тебе нравится, что увлекает?
- Футбол.
- В каком смысле…
- В прямом!

Раскачивается на стуле.

- Амадей, прекрати раскачиваться!

Останавливается.

- Молодец. Так-то лучше. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Футболистом.
- Почему?...
- Это весело. И денег много платят.

7
Распорядок, установленный миссис Маллинз, был железным. Дом жил своей жизнью, словно большой часовой механизм, одновременно отсчитывающий время и создающий его. Я очень скоро начал ощущать себя тараканом, снующим между монотонно вращающимися шестернями и колесиками. Не знаю, каково было детям.
 В девять утра приступали к завтраку. Спать официально все ложились тоже в девять. Днем же, встретив детей с прогулки и накормив их обедом, миссис Маллинз отправляла подопечных наверх. Затем встречала миссис Престон – сухонькую грустную даму в больших педагогических очках-телескопах, которая поднималась проторенной детьми дорогой. Для домоправительницы наступало блаженное время. Она садилась в огромное кресло и крутила колесико радиоприемника, настраиваясь на нужную волну. Чаще всего, уже через полчаса миссис Маллинз засыпала, убаюканная мягкими поп-хитами.
Итак, уже через неделю я знал, что будет завтра. Удивительная возможность, не правда ли? Иногда я от нечего делать мысленно играл с собой в игру: пытался с точностью до минуты угадать последующее действие миссис Маллинз. К сожалению, я редко ошибался.
10.05 – миссис Маллинз ставит в духовку пирог (угадайте, какой). Яблочный!
10.10 – миссис Маллинз смотрит в окно.
10. 15 – миссис Маллинз тихонько поднимается на второй этаж, чтобы деликатно подслушивать за детьми (то есть, чтобы узнать, чем это они там заняты).
10.37 – не найдя на втором этаже ничего интересного, стремительно спускается вниз, вспоминая о пироге…
И так далее.
Самое страшное, что это идиотское расписание она и ко мне пыталась применить. Я не сторонник конфликтов, поэтому выбрал шпионскую тактику. Стал хитрить и изворачиваться. Так же, как это делали дети. Частенько я заставал ребят «на месте преступления». Иногда в часы дневной прогулки Вольфи, Мэрилин, Джордж и Элвис через лаз, вырытый под забором, выбирались в гости к некой Дороти, чтобы посмотреть мультфильмы или дневное шоу.  Еще как-то раз я застукал Мэрилин и Элвиса под лестницей, у двери в кладовку. Они целовались.
Что касается Альберта, он любил гулять по дому ночью, очевидно, так же, как и я, мучаясь бессонницей. Его бормотание уже не пугало меня. В целом, это были обычные дети. Нормальные подростки, которым хочется посмотреть этот мир, удивить себя и всех, взломать опостылевшие социальные рамки.
Так как ни одно из «нарушений» не дошло до сведения миссис Маллинз, ребята вскоре стали уважать меня. Их отношение ко мне стало заметно теплее и доверительнее. Ведь дети острее, чем кто бы то ни было, чувствуют ложь и фальшь, ненавидят предательство и неистовее, чем кто бы то ни было, ищут опоры в другом человеке.
Моим излюбленным развлечением стали ночные вылазки на кухню. Аппетит настигал меня часов в двенадцать ночи. Я откладывал свое неизменное полуночное чтение и отправлялся за добычей. В это время веселый невидимка щекотал изнутри мои нервы и, честное слово, я так не дурил со времен колледжа.
Во время одной из таких тайных вылазок я и наткнулся на Вольфганга. Он тихонько спускался по лестнице, освещая ступени фонариком. Заметив меня, Моцарт вздрогнул и остановился.
«Не бойся, это я. Иду опустошать холодильник миссис Маллинз», – мой доверительный шепот вернул Амадея к жизни. Он облегченно вздохнул и присел на ступеньку. Потом улыбнулся и поднес фонарик к лицу, осветив его снизу, как принято в фильмах ужасов. На Вольфи был теплый вязаный свитер, видавшие виды джинсы и разбитые футболом кеды.
«Куда это ты собрался?» – я не спеша подошел к нему и присел двумя ступенями ниже.
Вольфганг выключил фонарик. Нехотя промямлил: «Во двор».
«Практикуешь ночной одиночный футбол?» – я продолжал подшучивать. - Не-а… Хочу посмотреть на звезды.
Мне кажется, он покраснел. Так, как любил краснеть по любому пустяшному поводу. Такова уж была его особенность. Теперь я почти не видел его лица в темноте, но словно кожей ощутил, как он смущается.
- Звезды… Это здорово. Но почему это вдруг пришло тебе в голову?
- Не вдруг.
Вольфганг включил фонарик.
- Я нашел у Альберта вот это…
Амадей вытянул из-под свитера уже изрядно помятый атлас звездного неба.
- В моем шкафу такого нет. Ну… Мне стало интересно.
Я раскрыл протянутый мне атлас и ощутил, как далеко мы находимся сейчас от всего, что нам может быть дорого. Например, от звезд. Я почувствовал одиночество.
- Ты часто бываешь у Альберта?
- Да. Часто. Он парень ничего, нормальный. Правда странный, но ничего…
Вольфи помолчал с полминуты, словно обдумывая что-то, и добавил: «Знаете, я видел фильм про мальчика, который умел предсказывать будущее. Он был немного не в себе и говорил всякую ерунду. Но все его слова имели особый смысл. Все, что он говорил – сбывалось».
- И это тебя впечатлило, да?
- Ага. Я решил записывать все, что при мне говорит Альберт. Это может пригодиться. Правда, это секретный список и никто не должен о нем знать.
- Я никому не скажу о нем, Амадей.
- Спасибо. Возможно, когда-нибудь я дам Вам его почитать.
- Это будет здорово. Но вот что касается звезд, тебе лучше не ходить во двор одному.
- Мне не с кем… Да я и не хочу ни с кем.
Вольфганг снова спрятал атлас и погасил свет.
Еще с минуту мы сидели молча. Наконец он с трудом выдавил из себя: «Мне кажется… Я им не нравлюсь».
- Ты имеешь в виду ребят?
- Да… Но не только их. Сегодня они не взяли меня с собой к Дороти. Я так и не узнаю, чем закончится мультсериал…
- Почему они не взяли тебя?
- Дороти им запретила. Я подрался с ее младшим братом, потому что он кретин.
- И теперь она не хочет тебя видеть…
- Ага. Она сказала: «Приходите без него или вообще не приходите».
В темноте было отчетливо слышно, как тяжело и прерывисто Вольфи дышит.
- И они меня сразу кинули. Понимаете?.. Я для них мало что значу… Только не утешайте меня. Я вам не девчонка.
- И не собираюсь.
- Мистер Фукс, я знаю, что Вы все равно не скажете правду, потому что Вы здесь работаете. Но Вы неплохой человек… Просто я знаю, что это никакой не детский дом.
Мне стало не по себе. Волна стыда и тревоги подкатила к горлу.
- Раньше, ну, то есть, в детстве, я думал, что мы… Мы все: Альберт, Джордж, Мэрилин, Элвис и я… внебрачные дети какого-нибудь сумасшедшего миллионера, которому стыдно признать нас своими. Ведь миллионер должен иметь хорошую репутацию.   …….   Но теперь я во всю эту чушь не верю. Мы совсем не похожи. Все разные. Элвис и Джордж симпатичные, не то, что я.
Мне хотелось сказать сотни слов, но усилием воли я сдерживал себя и молчал, давая Вольфи выговориться.
- Если это действительно детский дом, тогда почему нам не подыскали приемных родителей? К нам никто не приходит. Миссис Престон и те, что были до вас – не в счет. Миссис Маллинз считает, что достаточно просто пичкать нас сладостями, и все будет в порядке. Все. Понимаете?
Я неловко закашлялся.
- Я хотел бы увидеть отца. Хоть одним глазком посмотреть на него.
К подобным словам комментарии не требуются. Какое-то время мы сидели молча. Вольфганг шумно шмыгал носом, стараясь скрыть от меня, что плачет.
«Слушай… Может, завтра сыграем в футбол? Вдвоем. Хочешь?» – это первое, что пришло мне в голову.
Он вытер щеки рукавом и зажег фонарик, направив неяркий слабый свет догорающей батарейки в пространство между нами. Я видел, как в течение нескольких секунд его лицо меняло свое выражение: удивление, сомнение, смущение, тайная радость… «Вы правда хотите сыграть?» – он неуверенно улыбнулся.
- Конечно.
- Здорово! Но учтите, что я Вас обставлю.




                8
Я уже давно не чувствовал этого. Запах влажной травы и земли. Запах стриженого газона, созданного для того, чтобы по нему летал мяч. Запах азарта и пота. Ощущение потертого мяча в ладонях. Он грязный и старый. Сплюснутый и почти бесформенный. Но кого и когда это останавливало? Я кладу мяч на середину лужайки. Условные ворота давно размечены. Ноги размяты приседаниями и бегом на месте.
Футбол – командная игра. Для того, чтобы играть в футбол вдвоем и получать от этого радость, нужно обладать незаурядной фантазией. Я одновременно и вратарь, и защита, и нападающий. Я – звезда, покоряющая многотысячный стадион своим мастерством.
Вольфганг действительно играл хорошо. Ловкий и маневренный, он не церемонился с мячом. Носился по полю, как белка, и даже показал мне пару виртуозных футбольных приемов. И действительно меня обставил.
«Парень, да у тебя настоящий талант», – я подошел к нему после «матча», вымотанный и мокрый от пота. «Правда?» – его распаренное красное лицо сияло от азарта и удовольствия. «Правда, самая настоящая! Если завтра мне не прострелит спину, я сыграю с тобой еще!» – я мягко похлопал его по плечу, совсем как близкого приятеля. Мне действительно было очень хорошо и весело. Я словно вернулся в детство.

На следующий день я встал немного раньше обычного. Мне в голову пришла чудесная идея, которую я решил как можно быстрее осуществить. Наспех позавтракав чашкой кофе, я поинтересовался у миссис Маллинз, где находится ближайшее почтовое отделение. «Мне нужно отправить письмо, – быстро добавил я с самым равнодушным видом, тем самым опередив домоправительницу, уже открывшую рот, чтобы задать предсказуемо бестактный и глупый вопрос «А зачем это Вам?» Миссис Маллинз рассеянно вздохнула, захлопывая рот, но уже через пару секунд  подробно проинструктировала меня.
На почте я без труда нашел то, что ожидал там найти – каталог товаров «Все для дома и семьи». Такой каталог можно увидеть в любом почтовом отделении любого города, в любом из штатов нашей огромной страны. Выбрав в разделе «Семейный спорт и отдых» шикарный футбольный мяч, я заполнил бланк заказа и направился к окошечку кассы. Улыбчивая девушка-кассир приняла бланк и деньги: «Заказ поступит через два дня, то есть в субботу утром. Вы желаете, чтобы заказ доставили на дом или сами зайдете за ним?» Я ответил, что сам зайду. «Как Вам будет угодно,» –  улыбчивое окошечко захлопнулось передо мной, выполнив все надлежащие функции.
Я знал, что Вольфи обрадуется неожиданному подарку, и это знание наполняло меня каким-то давно забытым чувством безотчетного и беспричинного счастья. Я даже пожалел, что у меня самого нет детей, которым я мог бы дарить симпатичные мелочи. Мне давно не доводилось делать кому бы-то ни было приятные сюрпризы, поэтому, когда мяч, наконец, оказался у меня в руках, я носился с ним, как с писаной торбой. В обстановке строжайшей секретности я внес его в дом и спрятал у себя в комнате.
Все очень просто. Как только подвернется удачный момент, я оставлю подарок в комнате Вольфи, скорее всего, под кроватью.

                9
Он вернулся в среду. Одетый с иголочки, на новой машине и в прекрасном расположении духа. Из окна гостиной я видел, что дети, гулявшие во дворе, метнулись к дому, как стая встревоженных воробьев, лишь только машина Нэда подъехала к воротам, и он бодро засигналил, возвещая о своем долгожданном прибытии. Я предвкушал не самую приятную встречу, поэтому как можно медленнее вышел из гостиной, проговаривая про себя давно заготовленные дежурные фразы.
Нэд Ковальски был явно в ударе. Он взлетел по ступеням в заблаговременно распахнутую миссис Маллинз дверь, словно Фрэд Астэр в первом акте мюзикла. Я постарался деликатно уклониться от рукопожатия, но Ковальски сам вцепился в мою обмякшую безвольную ладонь. Такого раньше с ним не бывало. «Я вижу, ты в хорошем настроении?» –  почти с досадой спросил я. «Не то слово, старик! Не то слово! Черт возьми, мне везет! – Нэд буквально швырнул в миссис Маллинз легкий плащ-дождевик, зонтик и шляпу, – Слушай, мне просто не терпится все тебе рассказать. Ну, признавайся! Что, туго тебе тут пришлось без меня, а? – он мелко затрясся всем телом, сдавленно хихикая, – Ну пойдем-пойдем в мой кабинет. Перетрем кое-что. А миссис Маллинз… – Нэд наконец-то наградил встревоженную старушку должным вниманием – Миссис Маллинз приготовит нам горячие бутерброды и обжигающий кофе, не так ли?»
Я никогда еще не видел Ковальски в столь приподнятом расположении духа, однако очень скоро убедился, что в хорошем настроении он ведет себя еще омерзительнее, резче и заносчивее, нежели обычно. Он практически силой затолкал меня в свой кабинет, такой же пыльный и засиженный мухами, как комната библиотеки.
Я присел на краешек плетеного кресла, напряженно ожидая от Ковальски «хороших новостей». Он плотно прикрыл за собою дверь и, убедившись, что нас никто не подслушивает, сел напротив меня, бесцеремонно закинув ноги на журнальный столик. Достал портсигар и предложил мне закурить. Я отрицательно мотнул головой. «Как хочешь… – Нэд чиркнул зажигалкой и начал пыхтеть мне в лицо теми самыми вонючими сигарами, которые я терпеть не могу.
- Знаю, Тони, ты дуешься на меня за то, что я тут тебя так киданул… Ну, не хватило у меня духу общаться с этими детишками… Я же, в конце-концов, не психолог и, слава богу, не педагог.
- Я уже говорил тебе, Нэд, что эту кашу ты будешь расхлебывать сам…
- Да, говорил. По глупости. Но я на тебя не обижаюсь. Я взял тебя в напарники, ясно? Взял тебя в долю. Так что хлебать будем сообща.
Я заерзал на месте. Мне совсем не нравилось начало этого конфиденциального разговора.
- Впрочем, очкарик, я все это время в столице не штаны протирал, а работал. С ног сбился, но добился своего!
Тут Ковальски перешел на восторженный сдавленный шепот.
- Я договорился с одним влиятельным чуваком о кастинге.
- Подожди-ка… О каком еще кастинге?
- О кастинге для моих детишек. В этом году будем делать шикарное шоу. Запускаем проект «Супертинейджер».
- Не понимаю… Ты же хотел повременить со всеми этими проектами еще несколько лет. Хотел подождать, пока дети вырастут.
- Я передумал, очкарик. У меня сейчас финансовая труба, усек? Мне нужны бабки. Того, что есть, едва хватит, чтобы вложиться в шоу. Но я уверен, все окупится с лихвой! …..  Кроме того, пока они еще дети, ими легче будет управлять. Потом они въедут в это дело, привыкнут, и все пойдет, как по маслу! Чего ты так смотришь на меня?! Струхнул? Уже в штаны наложил, небось! Ха! Смотри: начинаем всю эту муть как проект супертинейджеров. О клонировании – ни слова. Эти дети – двойники звезд. Элвис поет и пляшет, Мэрилин кривляется, Моцарт играет на рояле… Все счастливы!
Он снова мелко затрясся от смеха, как припадочный.
- Строим для них специальный звездный дом. Там везде будут камеры. Супершоу в режиме онлайн – 24 часа! Ведь люди такие лохи! Они готовы смотреть, как отдыхают звезды, как они ссорятся между собой, как жрут звезды, как срут звезды – все интересно! Прикинь? Золотая жила! Потом подселяем к нашим супер-пупер обычных детей… Все это снимаем… Короче, это шоу можно будет крутить много лет, и телезрители будут это хавать! Нужно только иногда менять дизайн интерьеров, формат шоу и прочие мелочи… Чтобы подогревать интерес. А когда придет срок – рванем еще одну петарду – эти ребята не двойники, а клоны звезд! Все очумеют просто! Это тот самый Элвис, это реальная Мэрилин Монро…
- Это не тот самый Элвис! Это не та самая Мэрилин Монро! Те самые – умерли! Их уже не вернуть.
Ковальски неподвижно застыл в кресле, сбитый с толку моей реакцией. Пепел с сигары падал ему на брюки. Последняя деталь, которую я помню. Весь этот ужасный разговор теперь кажется мне не более чем  размытым, бесформенным пятном. Видимо, я был настолько взбешен и доведен до крайней степени нервного возбуждения, что плохо припоминаю сейчас, что именно говорил и делал в тот момент. По-моему, я вскочил и начал быстро шагать по комнате туда-сюда.
- А что ты будешь делать, мистер Ковальски, если Байрон не сможет писать стихи и не захочет читать их! Если Элвис обделен от природы и слухом, и голосом, а у крошки Мэрилин дефект речи? Ты знал, что она заикается? Что, если Альберт Эйнштейн серьезно болен и никогда не сможет понять, чего ты от него добиваешься! Ты знал, что Альберту необходим особый уход и лечение? Ты вообще интересовался этими детьми?! Так я тебе отвечу – нет! Они для тебя не больше, чем бобы в консервной банке!
«Вр-решь, – зарычал Нэд, – Я получал подробные отчеты от психологов и воспитателей каждые полгода! Я держал руку на пульсе! С детьми все должно быть в порядке, сукин ты сын!»
- Значит, тебя подставили. Или просто побоялись сообщить правду. Да не в этом дело! Боже мой, какой  же я идиот, если пошел у тебя на поводу… Решил сотрудничать с настоящим психом. Ты псих, Ковальски! Ты действительно веришь, что человеческую душу и гений, дарованный природой, можно дублировать? Я ухожу, Нэд! Я больше не желаю принимать участие в этом уродливом фарсе!
Я говорил и говорил, распаляясь все больше и больше. Словно эти невысказанные слова копились во мне много лет. Впрочем, так оно и было. В этот миг куда-то улетучились и страх, и постыдная осторожность, свойственная мне. Я говорил, а Нэд вертел головой, что-то бессвязно кудахтая. От злости он побагровел, как рак.
Кажется, он кинулся на меня и что было силы вмазал мне в челюсть. Я ответил ему тем же. Плохо помню этот момент. «Заложить меня хочешь, сукин кот?! Я тебя по стенке размажу! Да ты знаешь, что я с тобой сделаю?» – булькал Ковальски, зажимая расквашенный нос, из которого хлестала кровь. Я что-то ответил, в том же духе. Не помню.

Ясное сознание вернулось ко мне, когда я оказался на автобусной остановке. Уже совсем стемнело. Я ощущал неприятный озноб. Ночи были все еще по-весеннему прохладными. Осторожно прикрывая ладонью распухшую щеку и сглатывая кровь, я влез в автобус и плюхнулся на свободное место. Поправил на себе наспех надетую куртку. Кондуктор сунула мне в руку жалкий билетик и недобро покосилась в мою сторону. Я ехал домой. Как уже говорил, сознание начало проясняться, во многом благодаря прохладному воздуху и боли, которая становилась невыносимой. Я имею в виду не только физическую боль.
Апогей моих отношений с Ковальски – за плечами. Впереди – неизвестность. Где-то у самого сердца начал предательски посасывать червь сомнения и страха. Нет, я вовсе не был бесстрашным героем. Во мне было не меньше трусости, чем в любом из вас. Ковальски действительно мог убить меня. Мне стыдно сейчас вспоминать об этом, но в какой-то момент волна малодушия настолько оглушила меня, что я встал и, пошатываясь, подошел к двери автобуса с тем, чтобы выйти на ближайшей остановке. К  счастью, наваждение длилось недолго. Немного помешкав, я все-таки сел на прежнее место. «Вернуться к Ковальски сейчас, – подумал я, – значит признать его правоту, его силу. Значит раз и навсегда остаться всего лишь куском дерьма у него под ногами. Нет. Я должен идти до конца. Я донесу на Нэда. Пока я жив, я должен…» Автобус качнуло на повороте. В моем истерзанном, почти больном сознании возник огромный футбольный мяч – яркий, как фотовспышка. Главное – я успел его спрятать, успел подготовить для Вольфи сюрприз.
Я ощутил, что плачу.


                10

Я узнал об этом спустя пять дней. В седьмом часу утра меня разбудил телефонный звонок. Это была миссис Маллинз. Хотя поначалу я с трудом узнал ее севший заплаканный голос.
- Мистер Фукс… Приезжайте. Случилось…

В прошлое воскресенье, около часа пополудни, на одной из автострад, водитель ролс-ройса, пытаясь избежать столкновения с нарушившей правила тойотой, не справился с управлением и на высокой скорости врезался в проходящий автобус. Водитель, мужчина средних лет, и трое подростков, находившихся в машине, погибли мгновенно.

Я долго стоял на крыльце и не решался прикоснуться к шнурку звонка. Наконец, я сделал над собой усилие, и знакомый, режущий ухо звук, заставил меня вздрогнуть. Через пару минут беспокойного ожидания, я услышал за дверью торопливые шаркающие шаги.
«Здравствуйте, мистер Фукс», – миссис Маллинз открыла мне и по привычке отошла в сторонку, ожидая, когда я войду. Как только я переступил порог и захлопнул за собою дверь, несчастная женщина упала мне на плечо и разрыдалась. Кажется, только теперь я понял, какая она слабая и почти беспомощная. От бодрой и деятельной домоправительницы, всюду сующей свой нос, не осталось и следа. Миссис Маллинз заметно осунулась и похудела. Она стала тихой и нерасторопной. Поддерживая ее и бормоча какие-то бессвязные слова утешения, я ощущал невыносимый стыд от того, что когда-то испытывал к этой женщине серьезную неприязнь. Только теперь я понял, как сильно она любила детей.
Я помог ей пройти на кухню и осторожно усадил у стола. Миссис Маллинз долго рылась в карманах в поисках носового платка. Промакнув глаза и основательно высморкавшись, она предложила мне чаю и яблочного пирога. Даже в такую минуту она заботилась обо мне! Ей было просто необходимо о ком-то заботиться. Я, зарекшийся когда бы то ни было есть яблочные пироги, согласился. И испытал какое-то неожиданное сердечное облегчение. Миссис Маллинз тихонько встала и, отвергая все мои предложения помочь, сама заварила чаю. Не спеша она нарезала еще теплый пирог на большие треугольные куски – я обратил внимание на то, как сильно дрожат ее руки.
За чаем мы продолжали говорить. Но уже без слез и истерик, без всхлипов, а как-то устало и осторожно. Так, словно громкие фразы и слезы могли что-то или кого-то вспугнуть.
«После Вашего поспешного отъезда мистер Ковальски был сам не свой. Раскидал в кабинете всю мебель. Просто кипел от злости. Я, от греха подальше, отправилась на кухню. Решила сидеть там, пока он сам меня не позовет. А он ушел к себе. Какое-то время было тихо, а потом он, кажется, с кем-то говорил по телефону. Долго говорил, около получаса. Это было уже ночью. Дети легли спать. Они, конечно, слышали шум и были встревожены, но мне удалось их успокоить. На следующий день мистер Ковальски устроил мне допрос с пристрастием, – миссис Маллинз вздрогнула и с трудом подавила подкативший к горлу всхлип, – Кричал на меня, спрашивал, почему никто не сообщил ему о том, что дети не соответствуют его требованиям. Я не понимала ничего – каким требованиям? Прекрасные дети, умные и здоровые. Я не беру в расчет Альберта. Но он все равно славный мальчик, и какие чудесные картины он рисует! А мистер Ковальски так разошелся, что даже ударил меня…»
«Скотина!» – я не сдержался и стукнул кулаком по столу.
Миссис Маллинз набожно перекрестилась: «Ну что Вы, мистер Фукс, это грех! О мертвых говорят либо хорошо, либо никак…»
- Тогда я предпочту не говорить о нем. Простите, миссис Маллинз… Я постараюсь держать себя в руках.
- Мистер Ковальски собрал детей и сообщил им, что через пару дней они отправятся в город. Он обещал им экскурсию на телевидение. Дети, конечно, обрадовались. Все, кроме Вольфганга. С Альбертом мистер Ковальски отказался иметь дело. Он сказал, что больше не будет выделять деньги на его содержание. Я была очень расстроена! Мои уговоры ни к чему не привели! …… А утром, в день отъезда, мы узнали, что Вольфи сбежал. Не знаю, ложился ли он в ту ночь – кровать была идеально застелена. Зато кругом был бардак: осколки разбитой копилки, смятые рубашки, порванные книги… Не могу описать, что тут началось! Но мистер Ковальски не стал отменять поездку. Он так торопился! Сказал только, что «из-под земли достанет Вольфганга».
«Однажды это ему действительно удалось», – с горечью подумал я и тут же укорил себя за этот неуместный черный юмор.
«Остальное Вы знаете… – лицо у миссис Маллинз стало желтоватым и оплывшим, как церковная свеча. Она отодвинула от себя остывшую, полную до краев чашку и внимательно посмотрела мне в глаза, – У меня для Вас кое-что есть, мистер Фукс. Я нашла это в комнате Вольфи, когда наводила порядок. Но сначала… Может быть, Вы захотите навестить Альберта?..»
Я кивнул.

Альберт сидел на полу, утопая в роскошном ворсистом ковре, и раскладывал перед собой деревянные кубики с цифрами. Краски и листы бумаги лежали на столе в полном порядке, нетронутые. Я подошел и сел рядом с ним: «Привет, Альберт…» Он поднял на меня свое задумчивое лицо и слабо улыбнулся. Но он был совсем другим. Уже другим. Не таким, каким я привык его видеть. Это было невозможно, но, казалось, он знает и понимает, что с его товарищами что-то произошло. Нечто ужасное и непоправимое. Думаю, именно в этот момент в глубине моей души что-то перевернулось. Я понял, что усыновлю Альберта. Иначе дальше я просто не смогу жить. Я сойду с ума.

Миссис Маллинз передала мне сложенный вчетверо лист бумаги, запечатанный пластилином вместо сургуча. Эта старомодная манера запечатывать письма заставила меня ощутить новый приступ боли и стыда. Я причастен к тому, что случилось. И я совсем не нравлюсь себе.
Развернув листок, я увидел неровно бегущие строчки, написанные торопливой рукой. Нетвердый мальчишеский подчерк. Такой же, что был у меня самого в четырнадцать лет.
«Дорогой мистер Фукс! Я очень надеюсь, что Вам передадут эту записку. Я очень хочу, чтобы так случилось. Не ругайте меня за то, что я ушел. Мэрилин и Элвис так рады этой поездке, Джордж сомневается, но все равно едет. Отказался бежать со мной. Я не знаю, куда пойду, и что буду делать дальше. Я ненавижу этот дом и больше не могу в нем находиться. Я хочу найти своего отца. Спасибо вам за все. Вы – настоящий. Не ищите меня. Возможно, я сам вас найду. По телефонному справочнику. Я знаю ваше имя и фамилию. Впереди целое лето! Наконец-то у меня будут настоящие каникулы. Всего хорошего, мистер Фукс! Спасибо за мяч!
P.S. Прилагаю список выражений Альберта. Он может пригодиться.


Список выражений Альберта. Составлен Вольфгангом Амадеем.

- Бабочки едят мед. Только мед. Их нельзя кормить землей… нельзя  и хлебными крошками. Травой тоже нельзя. Бабочки только мед могут есть.

- Кто закрыл дверь? Кто… Кто ее закрыл? Там могут быть люди… Кто закрыл дверь?

- Кубики только синие. Только кубики клади сюда. Король всегда прав. Он смешной.

- Мы пойдем в химическую школу? Сегодня… пойдем в химическую школу? Я пойду.

- Прыгай в лодку. Прыгай в лодку… Река рядом. Прыгай в лодку. Я не хочу утонуть. Когда вокруг огонь – прыгай в соломенную лодку! Прыгай!...