Войти в жизнь значит покинуть детство?

 1577-1582 годы Франция

        На гравюре начала XVI века изображены возрастные ступени: слева восходящая, справа нисходящая, а под пролетом стоит смерть с косой. Слева, снизу вверх расположились ребенок верхом на деревянной лошадке, школьник с книгой и письменными принадлежностями, красивая молодая пара, военный  в офицерском поясе и с флагом в руках, на нисходящей законник с сумкой для бумаг, ученый с книгой, богомолец с четками.

        В первые годы своей жизни Жак-Естебан был маленькой забавой, вроде котенка, а может и еще привлекательней, поскольку, как и усатый он не предъявлял окружающим требований и не требовал много внимания. Ребенок не оставался безымянным, но у него не было имени и не было будущего. Младенца его родители звали малютка, чадо, скорее «куколка» – poupart. Для трехлетнего карапуза – сопляка, с разводами на мордашке, как на полированном мраморе, с запачканными ручками и ножками, подбородком и курчавыми волосиками, сующим пальцы в нос, а руки в тарелку, в нетопленную печь или в ведро с отходами, больше подошло бы очень старинное слово mármoles-marmosets или  уменьшительно-ласкательным дитятко – fan-fan.

        Для отца и соседей, занятых своими делами - «Отстань! Брысь в дом!», он был малышом, малюткой, сопляком, но чаще, и вполне обосновано, засранцем. Мать звала его на испанский манер – Бонито, а наделавшего известных дел проказника нежно – mi gatito (мой котенок).

        Если бы он умер, то по общему правилу это не привлекло бы особенного внимания соседского общества. Тем более, что на подходе был следующий. Более опытная соседка как могла, утешала мать Жака: «Marmots (малютки) всегда будут тебе доставлять немало molestias (хлопот), но прежде чем ты вырастишь свою подмогу, потеряешь половину, если не всех». Она, конечно, на своем опыте уже знала, что младенец связан с жизнью столь тонкими нитями, что никто не боялся, не мог избежать этих  потерь.
        А если по счастью он переживет младенческий возраст, то последующая жизнь вскоре продолжится вне семьи. Так было принято во Франции 16 века.

        Еще была  проблема крещения младенцев. Во Франции крещение, как правило, проходило два раза в год по праздникам, накануне Пасхи и накануне Троицы. Смерть некрещеного еще менее задевала общество. Если малыш не любим, или его не ждали? В самых тяжких случаях родители забывали это делать в странах всеобщей христианизации! И если ребенок умирал до крещения, то это не давало повода для особенных переживаний.

        А если появлялись некрещеные взрослые, с ними можно было расправляться как с нехристями. Некрещеных можно было хоронить не на кладбище, а на опушке леса, на берегу реки, у себя в саду, а младенцев даже под крыльцом. К крещению почти не было принуждения кроме своей (христианской) совести, не было и регистрации крещения. Недаром же в баптистериях стояли большие прямоугольные емкости, явно не для младенцев. В них витражные мастера погружали великовозрастных Хлодвигов. Правда, ордонансом Франциска 1 введена была обязательная регистрация брака и рождения.

        И потому наряду со столь малым вниманием  к жизни малышей в таком единодушном западно-христианском мире так много обращалось внимание на жизнь после смерти.

        Да, души умерших младенцев имели большую популярность – их изображали в виде ангелочков на картинах, высекали на надгробиях, и это не обязательно были могилы детей. Зато уж если хоронили ребенка, (любимого, долгожданного, намоленного и, наконец обретенного! - и такое было), то в эпитафии, высеченной на розовом (непомерно дорогом!) с нежными разводами мраморе, портрет выглядел живее и, конечно, милее, чем сам усопший. Всполохи голубых или бледно-серых по неяркому на полированной плите фону цвета чайной розы штрихов на личике ребенка вызывали непроизвольный спазм и непрошеные слезы даже у самых угрюмых отцов, жалеющего не потерю, нет!, (младенец не мог быть помощником в семье), а себя, свою потерю, и свои надежду и расчет на лучшее будущее. И потому в тексте, обязательно будет указано имя отца, но нет места для имени матери(!) и возраста или даты рождения ребенка. Вы о чем? Ребенок еще не человек и его прожитая жизнь, ее длина, никого не интересовали.

        Но это в отношении детей именитых. Чаще же оставались приколотые к холмику в расщеп короткого древка таблички с именем и тоже без возраста, только дата погребения. Похоже, что детскую душу любили больше, чем ...(мой сыночек, дочка, кровиночка, жизнь моя...)тело.

        Но зато уж, когда мальчишки становились чуть постарше, они «отрывались» на всю катушку, чего только стоили шаривари, где они являлись инициаторами и главными участниками.

        Во Франции 16-17 веков старость не уважали – это возраст ухода от дел, чтения книг, молитв и глупого брюзжания, детей, не достигших отрочества,  не ценили (и не любили).


        По счастью Бонито пережил младенческий возраст, и последующая жизнь вскоре ожидаемо продолжилась вне семьи. «Жизнь в людях» - вот где проходили повседневная события, достижения и потери, горе и праздники. Родители занимались более важными делами: отец с рассвета был в поле. Иногда на своем, но чаще - на угодьях сеньора. Мать? На ней все домашнее хозяйство. Малыш тоже входил в эту заботу, только не в первую очередь. Но он всегда ждал ее появления, ждал ее приветливого взгляда, ободряющего слова и теплых объятий.

        Устало бредущую из коровника или овчарни мать, он встречал у крыльца, вскинув голову кверху, обнимал ее колени руками и глазами и замирал. Запах ее платья и слова стекали и обливали его теплым солнечным ливнем, чуть пыльным, так пахнут овцы после полуденного зноя. Мальчик слушал, старался слушать и понять, что она говорит. Бонито всегда хотелось уткнуться носом в складки ее так чудно пахнущего, такого родного  платья. На платье остаются два мокрых пятна, а он засыпает под ее колыбельный,  с заметно-чужими для местных восточными мелизмами, монотонный напев.

        А потом появилась сестра. И мать стала чуть-чуть чужой.

        Когда с поля приходил отец, малыш всегда убегал, прятался, избегая его грубых прикосновений, и не слышал его. Нет, сильный большерукий мужчина говорил, смеялся, кричал, приказывал, и даже мог шутливо швырнуть в его сторону комок глины. Малыш же упрямо стоял за деревом, или сидел в кустах, молчал и ждал, когда он уйдет в дом, насытится и уснет. «Он у тебя глухой!» - рычал в исступлении Гийом.

        Он не слышал и тогда, когда отец брал его с собой в сад и в поле. Ну, какой он помощник? Возможно, он ждал ласки? Хотел ли он  помогать? Отец ни разу не обнял его, не прижал носом к своему лицу, щекоча щетиной.Но чем мог помочь малыш? Его родители отличали своих детей от больших лишь потому, что первые были меньше ростом и  им не по силам было работать наравне с взрослыми.

        После появления сестры малыш и вовсе ушел на второй план. Он подрос, ему не грозит ранняя смерть от болезней или несчастного случая. Все внимание матери переключилось на более слабое создание.

        При этом сестра больше походила на женщину и одеждой и поведением и отношением взрослых к ней. Она не могла быть наследницей, но отец был с ней весел. Она не могла, от нее и не ждали того, пахать в поле, рубить дрова или тесать бревна для замены сгнивших стропил, но он был с ней ласков, играл и смеялся. Мужчина? Дочь напоминала ему его Бибиану, только еще моложе и привлекательней. И она отвечала ему взаимностью, тянулась, ждала. Женщина! 

        С раннего возраста ее наряжали в длинные платья, точное подобие тех, что носила  мать. Чтобы подчеркнуть возраст сзади на платье прикреплялись длинные ленточки. В то время как мальчики в своих безобразных балахонах могли ходить до 14 лет –  отвергнутые карлики, которые может быть вырастут, а может, нет, и тогда навсегда останутся такими.

        Если не случится чуда. А от чуда недалеко и колдовства, или того, что могут посчитать за таковое и тогда суровые серые тени придут в дом несчастного и он, и его близкие, исчезнут навсегда, узнав мощь и беспощадную силу божественной власти Рима - инквизиции.

        Только первые три года в семье, Бонито чувствовал себя единственным и любимым ребенком. Возможно, с особым, настороженным отношением к нему неродного отца.

        Отец по-крестьянски практичен. К обретению сына он относится как сделке с сеньором. Обе стороны честно и полностью исполнили свои обязательства: Этьен дал добро на создание семьи (выкупил невесту), а Бибиана родила от него сына.

        И что же дальше? Теперь малыш не нужен живому Гийому, и тем более, почившему сеньору Этьену. Более того, Гийом-отец понимает, что он никогда не сможет положиться на своего первенца. Его будущее в руках брата настоящего отца мальчика. И монахи из аббатства имеют на него совершенно определенные виды, как на будущего настоятеля монастыря Монтулье.

        В средиземноморских регионах существовало правило обделять наследством всех детей кроме одного. Этого одного и берегли, обучали семейному ремеслу, знакомили с нужными людьми. Словом, привлекали к делу и к мысли, что он будущий глава хозяйства. Он главный в семье. После отца.

        Остальные (тут девочки не в счет) тоже правильно все понимали, и в свой срок покидали отчий дом. Большая семья - несколько поколений, проживающих в одном доме - во Франции была редка. В отличие от восточнославянских семей. Что касается любви между супругами (и к детям), то она возникала в семье, но не после помолвки, и чаще всего даже не после свадьбы, а всегда после продолжительной совместной жизни.
 
        В семье его дяди он также не привлекает особого внимания как в первое время. У Оже и Барби родилась дочь Жакетта. Что касается Маргарет-Гиацинт и ее мужа, то здесь, с точки зрения дальновидного Антуана Оливье малыш не просто чужой, он представляет реальную угрозу, как потенциальный наследник - он же сын Этьена де ла Гарди сеньора д’Эскупери и д’Орнизон!

        Жак-Естебан с раннего детства не знал (или не помнил), что такое эмоциональная привязанность к семье. И уж, конечно, речь не шла о том, чтобы обеспечить его наследным имуществом и фамильной честью. В Европе основная задача семьи: сохранение имущества, совместная деятельность, передаваемая по наследству. Защита чести – это в исключительных случаях.

        Возможно, ему повезло больше чем братьям.  Основную роль в воспитании ребенка играло окружение, то есть соседи, друзья, господа и их слуги на самом деле были важнее семейного очага. Для французской семьи тех времен было в обычае, когда детей с раннего возраста (с 5-и лет!) отдавали в услужение к хозяину или  соседям. Сами так же брали к себе на воспитание чужих детей. Так воспитывалось послушание и безусловная исполнительность.

        Но не это запомнилось малышу. В пять лет его, с облегчением для всех трех семей, переодев из «слюнявчика» в широкое платье из грубой ткани с застежками впереди, отделили от семьи - так изолируют сумасшедших, нищих и проституток, помещая их в отдаленные места -  и отправили в монастырь Монтулье (Montoulieu), что в долине реки Эро (H;rault).

        Мать на прощании поцеловала сына, пригладила его отросшие кудри и забыла о своем Бонито. Отец? Он в это время был занят осенней обрезкой  виноградника и никак не мог отвлечься на это пустяшное дело. Детство закончилось, когда уменьшались его связь и зависимость от родителей.

        В монастыре начинается новая жизнь, без родительского надзора. Теперь его опекают прадед и дед.Настоятелем обители был прадед мальчика - Гийом, там же жил его дед, племянник Гийома, монах Жак де ла Гарди, в чью честь младенцу было дано его первое имя. Отправить малыша, тем более «befu-fils» (пасынок), в монастырь было большой удачей.

        Только это не означало снятие проблемы наследования владений Гарди. Даже если, он останется в аббатстве – это не гарантирует, что не будет попыток отсудить часть наследства. Следовательно, от него нужно избавиться. Как? Лучше всего, если Жак-Естебан покинет Францию. Скажем, по примеру сводного брата Понсито, станет наемником в далеких, желательно воюющих странах. От Жака следует избавиться до того, как он осознает свои права!
       
        В монастыре к нему относятся как к родному, близкому человеку и ... расчетливо. Старые монахи надеются со временем передать аббатство в руки подрастающего воспитанника. Так сказать фамильная династия Гарди в аббатстве Монтулье. Но те же монахи рассказывают ему о его дяде Понтусе, обучают военному искусству. Этого требует тревожность и события: в стране разгорелась религиозная война между католиками и гугенотами. Впрочем, эти рассказы излагаются в такой форме, чтобы малыш увидел потери Понтуса от его нерасчетливого и недальновидного решения. Настоятель был уверен, что его воспитанник, с его умом и решительностью, мог и должен был достичь много больших высот, служа Господу. В противостоянии Юга и Севера, гугенотов и католиков, в тот момент перевес был на стороне первых.

        Старый Гийом был уверен, что останься в аббатстве, Понс мог стать кардиналом, исполнять роль государственного секретаря по военным и иностранным делам Франции. Он готовил его к нелегкой стезе кардинала Франции. Не больше и не меньше!

        В редкие посещения родной деревни дядя Оже и сестра Маргарет-Гиацинт также настойчиво рассказывают мальчику о полководце Понтусе Делагарди: " Ты тоже можешь, ты должен ... будешь..., мы знем..., верим, одна надежда...". В их изложении Понтус выступает несомненным героем, успешным и заслуживающим восхищения.
      
        И в семье и в обители делали особый упор на удивительные способности Понтуса. Тут и служба шведским дипломатом в Ватикане, а там Рим, Неаполь, Париж - везде этот коротко, по-военному стриженый, черноусый, элегантный и владеющий языками француз производил сильное впечатление.