А. Глава вторая. Главка 3

3


     Мой отец был сугубо светским человеком, но в церковь, сколько я себя помню, ходил регулярно. Для него эти воскресные посещения нашего главного городского храма были своеобразным выходом в свет. Мы являлись туда как на представление, разодетые и в нарочито праздничном настроении, и долго, бывало, стояли в толпе прихожан, слушая заунывное пение и бесконечный речитатив молений. Отец стоял неподвижно, лишь чуть заметно поводил собольими бровями и вслушивался во всё окружающее так, как вслушиваются в театре или на литературных чтениях. Мать послушно и безропотно подчинялась этой его прихоти, хотя верила, я полагаю, по-настоящему, и потом, когда он, наскучив бездействием, поворачивался, клал нам руки на головы и с довольной улыбкой говорил, что теперь-то можно отправиться и в парк посмотреть на чёрных лебедей, она тихо, незаметно подходила к какой-нибудь из икон, крестилась, клала земной поклон и надолго потом замирала, так что мы оставляли её одну и шли к лебедям, а отец всю дорогу весело посвистывал, пытаясь скрыть неловкость.
     Это потом мне стали нравиться тишина и покой церквей. Но тогда, в детстве, вычурные атрибуты веры меня лишь раздражали. Я и крестик-то свой, который и мне подарили на четырёхлетие (традиция, что ли, семейная такая?) тайком снимал и однажды вообще потерял его, чем несказанно расстроил мать. Нам с Юлей давали читать упрощённый вариант Библии, который больше походил на увлекательную сказку. Мы и верили так – упрощённо, хотя я, наверное, не верил, как не верю сейчас, – то есть наполовину верю, сам не до конца понимая во что. С сестрой же мы об этом почти не говорили, только однажды, когда ей было лет шесть, она вдруг спросила меня: “Как ты думаешь, Бог есть?”, а я замялся от неожиданности и сказал потом, что, скорее всего, никакого старичка с бородой не существует, но если даже и существует, то никакого дела до нас, людей, ему нет. “Дядя говорил, что мы произошли от обезьян”, – добавил я, чтобы чем-то подкрепить свои слова. “Фу, какая гадость! – воскликнула она. – Они же такие грязные! Помнишь, в зоопарке, совсем-совсем грязные?” “Да, – задумчиво проговорил я, – помню. Лучше бы мы и правда произошли от Бога”.
     Богу не было места в книгах моего отца, насквозь легкомысленных и выхолощенных. Дома почти не говорили о таких вещах, и нам с Юлей неоткуда было черпать веру, настоящую, сердечную веру. Мы были очень далеки и от матери, которая слишком большую часть своей жизни посвятила мужу. Одиночество в целом мире стало какой-то даже необходимой частью нашего существования. С тех пор мало что изменилось. И одиночество сестры, заправляющей усталой рукой свою машину (какая же, кстати, у неё машина?), было сродни моему одиночеству в обезличившейся дядиной квартире. Но именно это всё ещё незримо и сильно связывало нас друг с другом.