ДРУГ. Городские легенды

Лучи солнца просвечивали сквозь бледно зелёную мякоть наливающихся спелостью плодов. Ухоженные кусты усыпаны тяжёлыми гроздями созревающего винограда. А вот и молодой куст, принёсший первый урожай. Константин с огромным трудом купил его специально для Вареньки – «Хусайне белый», а проще – «Дамские пальчики». Иначе и не скажешь, глядя на утончённо-продолговатые ягоды. Похоже - богатый урожай намечается в нынешнем году, не то, что прошлогодний… Константин Матвеевич отправил диковинную виноградину в рот и прищурился от наслаждения.

В последнее время ощущение небывалого счастья и умиротворения прочно воцарилось в душе мужчины. Да что говорить - судьба одаривала Константина, хлебнувшего кровавой гари войны, подарком за подарками. Оставшись сиротой в гражданскую войну, прибился маленький Костя к коммуне, откуда его направили на аграрные курсы. После окончания курсов молодого грамотного специалиста распределили на работу в приморский совхоз, где ему выделили дом с приусадебным участком.
И с женой повезло – любящая и заботливая - ещё до войны отправили Константина Матвеевича в Днепропетровск на опытную станцию для повышения квалификации, да там в общежитии рабочей молодёжи и встретил юную учительницу Вареньку, которая согласилась уехать с молодым агрономом на каменные черноморские берега.
И дети радуют – оба, после Тимирязевской академии работают агрономами – старший остался в Москве, а младший буквально недавно заменил в совхозе ушедшего на пенсию отца. Внуки потихоньку подрастают – недавно пятую внучку младший подарил.
И совхоз крепкий – сколько труда агроном положил за прошедшие десятилетия, чтобы на склонах гор ровными рядами тянулись ухоженные виноградники разнообразных винных и столовых сортов.
Да, можно спокойно жить и радоваться.

Мужчина улыбнулся, поглаживая гладко выбритый подбородок, предвкушая ежевечернюю встречу с давним другом за партией- другой в шахматы. Посиделки в беседке в глубине родного сада за прошедшие двадцать лет знакомства стали почти ритуальными. В центре беседки стоял деревянный, покрытый лаком стол, на который рядом с шахматной доской Варвара водружала родительский самовар, несколько вазочек с вареньем, наливала ароматный крепкий чёрный чай. Друг - Вениамин Степанович любил пить чай с Варенькиным айвовым вареньем. Сам Константин Матвеевич пил чай по обыкновению очень сладкий, растворив в огромной кружке кусочек сливочного масла – привычка, навсегда въевшаяся после голодных лет войны. Варенька и жена Вениамина предпочитали травяной чай с чабрецом и мятой, с непременным липовым мёдом.
Вечера проходили в настолько увлекательных философских беседах, что начиная ещё с самого утра и затем в течение дня, Константин Матвеевич заготавливал темы для будущих бесед, читая газеты и книги, которые часто брал, заглядывая  в сельскую библиотеку.
Да что там говорить – Константин души не чаял в своём друге – тот и образованный и домовитый и семьянин хороший и зоотехник ответственный и не только на работе – если кто из селян позовёт – вылечит скотину, или если попросят – забьёт – самим же жаль свою животину, только он на селе и закалывал. И жена Вениамина Раиса с Варенькой сдружились, тем более, что столько лет вместе в школе учительницами работают.
А недавно Константину Матвеевичу, по выходу на пенсию подарили «Жигули» - его же служебную «лошадку», на которой он столько лет по полям отмахал, списали в пользу уже бывшего агронома. Константин на радостях подарил Вениамину свой мотоцикл с коляской и тремя шлемами в придачу, на который, кстати, друг давно заглядывался. Радости тогда не было конца. Вениамин и по сей день благодарит за подарок, непременно добавляя – как же ему повезло с другом.
Всё бы хорошо, если бы не доброта Вареньки – она в селе словно психолог – многие соседки приходят к ней со своими бедами – поплачутся, повздыхают, она им посочувствует, да совет дельный даст, те и уходят восвояси успокоенные. Почему к Вареньке шли? Интеллигентная жена очень, терпеливая и жалостливая, а самое главное – не сплетница – что ей скажут, дальше Вареньки не пойдет.
Константин поначалу сердился на частые визиты соседок, но видя, что Варенька радуется, что смогла помочь кому советом, смирился. Злился только на одно - это когда заходила во двор к жене соседка Тонька – высохшая, словно Баба Яга. Ненавидел Константин её лютой ненавистью. Все знали - когда город захватили немцы, Тонька добровольно пошла работать на немцев. Сам Константин не видел – был на фронте, а люди рассказывали, какая та счастливая была – бегала на танцы, с немчурой гуляла… Прибил бы гадину. Да только штука такая – если бы не делилась Тонька своим пайком с его женой да детьми, неизвестно – выжила бы его семья или нет… Так и молчал скрепя сердце все прошлые годы.
А Тоньку в народе прозвали «Подстилка немецкая».  Да ей, впрочем, всё равно было, что о ней думают селяне – как отсидела после войны в колонии, вернулась и по улицам гоголем заходила, задрав нос. Так и пробегала до пенсии – никто её замуж не взял – презирали поскакушку. Да и она местных мужиков не жаловала – тосковала, видать по мерзавцам иностранцам из вермахта. Пролетели годы, а Тонька всё ходит к Варваре – садится рядом и нет-нет, да обязательно вздохнёт – «Да что за жизнь такая… Только при немцах и весело было…». Константин каждый раз психанёт, ругнётся в сердцах на Тоньку: «У, подстилка немецкая!» - и кА-ак жахнет дверью, выбегая во двор. «Весело ей было… поскуда!» - и перед глазами снова шли кровавые атаки и он бежал с безумным криком по трупам – «За Родинуу-у-у!... Весело ей… - в гневе задыхался Константин, хватаясь за сердце – сколько сожжённых вместе с жителями деревень, разрушенных сёл, городов… разорённая Родина…»
Какое-то время после скандалов Тонька сторонилась дома Константина Матвеевича, но по прошествии недели-другой снова появлялась на пороге и как ни в чём ни бывало шушукалась с Варварой на лавочке в саду под персидской сахарной айвой.

***
Поправив на голове соломенную шляпу с небольшими полями – а ля «федора», агроном в отставке побрёл по долгому ряду собственного виноградника. На душе - светло и спокойно.
Подошло время обеда. Войдя в дом, Константин Матвеевич сразу почувствовал неладное. Обычно жена Варенька, едва заслышав хлопок закрывающейся на пружине двери, бежала в прихожую, чмокала в щёку усталого мужа, и лучезарно улыбаясь, непременно спрашивала: «Умаялся? Сейчас покормлю труженика моего любимого. Отобедаем, Костенька».
В доме стояла настораживающая тишина, и даже вечно орущий радиоприёмник отчего-то не подавал признаков жизни.
- Варвара, ты дома? – замер в прихожей ничего не понимающий Константин Матвеевич.
На кухне нечто звякнуло об пол, и послышалась шуршащая возня.
Константин, не снимая обуви, размашисто-решительно ринулся через коридор на кухню, где перед ним предстала картина – ползающая жена, собирающая с пола рассыпавшийся из жестяной банки сухой горох.
- А чего молчишь? Я ж звал тебя. Прямо напугала. А с радио чего – сломалось? Чего происходит-то?
Оставив не дособранный горох на полу, жена поднялась с прерывистым вздохом, пожевала губами и тихо спросила:
- Руки мыл? Суп остывает.
- Щас…
Уйдя в прихожую, сняв сандалии и вымыв руки, Константин Матвеевич вернулся на кухню, сел за стол и выжидательно посмотрел на жену. Та молча налила в тарелки густого бордового борща, положила по ложке сметаны, села напротив мужа и принялась есть, стараясь не смотреть на благоверного.
- Варвара, в чём дело?
- Костенька, ты кушай. После обеда и поговорим, – попыталась улыбнуться жена.
- Ладно, - сурово произнёс Константин Матвеевич и приступил к трапезе.
После борща Варенька подала котлеты с гречневой кашей и компот из абрикосов. Вкуснотища. Но не душевно как-то.  Константин Матвеевич, глядя, как жена хлопочет, убирает со стола и моет посуду, сыто поглаживая живот, откинулся на спинку стула и протянул:
- Давай, рассказывай.
Варвара вздрогнула, оставила тарелку недомытой, обернулась к мужу, посмотрев в его вопрошающие глаза:
- Не знаю, как и сказать, Костюшка.
- Так и говори, как есть.
- Жильцы наши сьехали, - Варвара присела на краешек стула.
- А что так? Хотели месяц прожить, а прошло всего дней пять. Что-то случилось у них?
- Случилось… У всех у нас случилось.
Константин Матвеевич поморщился:
- Ну, не тяни резину, Варвара, что такое могло произойти, ну?
- Ты же знаешь, жильцы наши из Луганска.
- Помню, конечно, говорили, что на базу отдыха приехали, а там детей до восьми лет не пускают, а у них двое внуков. И?
- Вот внучков они к морю и вывезли, – повернув голову к окну, мучительно выговаривала жена. - На море, значит ходили… в магазин ходили за продуктами… на рынок овощей да фруктов купить… ходили… Вот там, на рынке его и встретили…
- Кого – его?
Варвара перевела неожиданно ставший жёстким взгляд на мужа:
- Жили они под Луганском во время войны, на Луганщине, стало быть…
- Ты что, издеваешься?
- Подожди… потерпи немного. Мне и так не легко говорить.
- Ладно, - Константин Матвеевич встревожено уставился на жену.
- Так вот. Во время войны зверствовали там фашисты. А ещё больше полицаи из местных выслуживались.
- Это как здесь у нас румыны?
- Почти. Румыны пришлые. А эти подонки свои. Был среди тех нелюдей один садист из местных, Фёдором звали. Вежливый, воспитанный – до войны зоотехником был. Сильно обиженный отчего-то на советскую власть – толи раскулачили его семью когда-то, толи из бывших дворян, толи ещё что-то. Так вот он с особой жестокостью проводил карательные зачистки. Немцы сами мараться не хотели, а палач тот уж очень выслуживался – женщин, детей зверски истязал и убивал...
Константин Матвеевич тяжело посмотрел на жену, обуреваемый желанием прекратить неприятный разговор и уйти. Но пересилил себя и спросил:
- И что? Да, была война. Знаю как там... Сам еле живой вернулся – насмотрелся на сожжённые деревни, на кровавые могильники, да на выродков этих…  И зачем ты мне рассказываешь?
- Наши-то жильцы и узнали того полицая изувера. Прямо тут, на рынке. Я с ними ходила за маслицем да за сметанкой к Яковлевне. А они как увидели его – побелели, еле домой дошли. Отдышались, вещи собрали, да и уехали. Марьяну затряхивало, всё плакала, вспоминала, как из могилы мёртвых дочек, да едва живого мужа вытаскивала. И никого больше не осталось. Никого из всего селения. Повезло Марьяне с Григорием – тела убитых селян их прикрыли. Деточек только не уберегли. – Варвара сама уже вытирала бегущие слёзы.
Константину стало тяжело дышать. Он поднялся, сжал кулаки и глядя сверху вниз на плачущую жену выдохнул:
- Кто он, полицай тот, холуй немецкий?
- Так… Вениамин Степанович. Друг твой.
Константин Матвеевич в недоумении застыл и медленно опустился на стул:
- Да нет... Нет же… не… Ничего не путаешь?
- Я, Костенька там была. Всё видела.
- Могли ведь и перепутать – столько лет прошло!
- Костя… Он их тоже узнал – словно привидения увидел. Так они и стояли, смотрели друг на друга. А потом Веня в лице изменился – мерзко так ухмыльнулся и сказал: «Ничего не докажете. Кроме вас точно больше свидетелей нет. Как вы-то выползли, твари. Я никогда не мазал… Вякните, - прошипел, - урою – больше из могилы не вылезете». Костя, он так всё и сказал. Потом зыркнул на меня, вскочил на мотоцикл и уехал. Я Веню никогда таким не видела, словно другой человек – оборотень настоящий. Только что был добрым соседом, нашим верным другом, а тут – кровожадное чудовище просто… Костя, я боюсь. За нас теперь боюсь…

«Вот оно как… Что делать-то? Делать то что? Догоняет, догоняет война, да на отмашь оплеухи раздаёт. Что там оплеухи – поддых ножом норовит, да жестоко так.... Мало того, что Тонька-подстилка немецкая к жене нахаживает, теперь ещё и друг единственный… Вроде сам и не виноват ни в чём, за Родину всю душу положил, да здоровье, а обмарался и будто как и виноват, что такую мразь другом называл… Как перепутана жизнь – то. И как теперь людям в глаза смотреть? Детям своим? Что столько времени рядом жил нелюдь, а я и не распознал в нём убийцу… а ведь были сигналы – были – как тот скотину забивал – чтобы мучилась – ведь мелькало недоумение от явного садизма Вениамина-Фёдора. Да глаза застилало предательское умиротворение и удивлённо-убедительное оправдание – друг ведь…»

Константин Матвеевич, обуреваемый негодованием, не заметил, как ноги привели его ко двору Вениамина Степановича. Навстречу ему вышла Раиса:
- Костя, хорошо, что ты сам пришёл. Вене не очень хорошо – голова заболела, давление, видимо. Просил сказать, что не придём сегодня на чай.
На пороге дома возник вполне здоровый Вениамин-Фёдор:
- Рая, сходи кА на почту, перевод сыну пошли.
- На той неделе посылали же.
- Иди, ещё пошли, - повысил голос зоотехник.
Раиса не стала спорить, взяла деньги из рук мужа, испуганно взглянула на Константина и сгорбившись, медленно удалилась за калитку.
Сквозь пушистые ветви раскидистой акации пробивалось жаркое полуденное солнце, пятнами падающее на лица мужчин в злобном оцепенении стоящих друг напротив друга. Перекрёстная схватка взглядов – мерзко-ехидный улыбающегося немецкого прихвостня и свирепо-недоумённый осознающего реальность происходящего бывшего друга. Сколько они так стояли? Константин долго не мог остановить мысленный сумбур, но наконец произнёс:
- Ты…
Вениамин-Фёдор словно того и ждал – откинув голову с видом полного презрения и  превосходства процедил с ухмылкой:
- Никто ничего не докажет… Быдло...
Неожиданно для Константина его рука сама сжалась в кулак, которым он двинул прямо в глаз бывшего полицая, вложив в удар всю мощь гнева и разочарования.
Взвыв, схватившись за опухшую часть лица, Вениамин-Фёдор прошипел:
-  Так и есть – быдло. Я тебя в милицию сдам, не отмоешься.
Константин ухмыльнулся, произнеся со злой иронией:
- А давай прямо сейчас, заодно расскажешь про свои зверства на Луганщине.
Бывшие друзья свирепо засопели, меняясь в лице…
В какой-то момент Константин пересилил эмоции, приняв ясную мысль о том, что полицай всё равно ответит за злодеяния против своего народа, не может не ответить.
Константин Матвеевич молча развернулся и вышел со двора, навсегда оставляя в прошлом бывшего друга...

Анапа
29 марта 2018