Воспоминания о встречах. Евгений Борисович Тагер

      Я гуляла со своей подругой Олей в Останкинском парке.
      Было очень холодно. Конец января. Хотела попасть в музей, но он не работал. Оля говорила о Кульчицком. Михаил любил бывать в Останкинском парке. Здесь, кажется, он провел последний день перед отправкой на фронт.
      Времени у нас  много: до трех. В три нас ждал Евгений Борисович Тагер.

      Литературовед, профессор МГУ, друг Пастернака и Цветаевой,то ли от холода, то ли от страха вдруг предстать перед этим человеком, меня слегка знобило, но не пойти  не могла. Накануне ему звонила Л.Брик и просила принять.

     День был пасмурный. Темнело рано. Пришли точно в три, помня, что у него только полчаса свободного времени.
     Он открыл дверь и в полумраке прихожей показался необычайно красивым. Высокий, он как-то особенно горделиво наклонял голову и слегка сутулился. Что-то притягательное ощущалось во всем облике этого человека. Проступала не внешняя красивость, нет! В нем чувствовалась внутренняя тонкость, особенное изящество.

     Сидели у него в кабинете, у письменного стола. Он-по одну сторону, я-напротив, Оля сбоку. Говорил, обращаясь только ко мне (я писала о Цветаевой). Говорил долго, несколько часов подряд. Это был монолог - откровенный, темпераментный, на самой высокой ноте.

Тогда,в 1967 г. еще почти ничего не было напечатано о Цветаевой. Я чувствовала ее чрезвычайно близко, но знала немногое и не все в рассказе Евгения Борисовича понимала.
     Так несколько раз прозвучало Мур. Сейчас это знает каждый, кто интересуется Цветаевой, а тогда, думаю, кто такой. Как будто бы нигде не встречала это имя. Тагер, догадавшись, - домашнее прозвище сына.
Сколько хотела и могла бы спросить его теперь!

     Стало совсем темно. Он не включал свет. Понимала, такой разговор бывает раз в жизни. Между нами родилось особое чувство единения, близости. Как назвать его? Духовная связь. Да, но обьясняет ли это?

     Тогда через Тагера не просто приблизилась к Марине Цветаевой, приобщилась к великому источнику человеческого творчества, высокого духа, которым одни наделены скупо, другие не догадываются о нем вовсе, третьи им одаряют всех, кто только окажется в атмосфере их притяжения.

- В 1939г., - рассказывал Тагер, - ко мне пришел Борис Пастернак. Он сообщил, что приезжает Цветаева, получил телеграмму. Ее надо встретить, но ему одному страшно.
     Как рассказать о происходящем. Муж и дочь ее вернулись на год раньше. Сергей Эфрон давно хотел на родину. Сталин предупредил, что путь в Россию лежит через Испанию. Тогда Эфрон занялся организацией первых антифашистких отрядов сопротив-ления. Он ненавидел фашизм.  Республиканская Испания была обречена, Сергей в Испанию не попал.
- Ходят слухи,-сказал Тагер о его связях с советской разведкой.Эта организация умеет обхватывать своими железными щупальцами.Я не знаю,что там, в конце концов, произошло, но когда Эфрон с Алей приехали в Москву, власти его не обошли своим смертоносным вниманием и по приезде поселили в Болшево на даче НКВД. Але тогда было 24 года.
     Как обьяснить все это Марине? Пастернак очень беспокоился. Пошел ли он, в конце концов, на вокзал? По-видимому, нет.

    Цветаеву поселили там же, в Болшево, где еще находились ее муж и дочь, фактически отправили в ссылку.
Только позднее, когда Сергея и Ариадну арестовали, Марина переезжает в Галицыно, а спустя некоторое время ей удается снять одну комнату в квартире на Покровских воротах дом 14.

     В те годы она писала мало, больше переводила. Жила крайне бедно, почти нищенски. В перенесении невзгод,неустроенности она проявляла недюженное терпение и горделивость.
     Фотографии не передают ее. Цветаева носила широкий пояс, длинные юбки, туго затягивала талию.
Во всем ее облике ощущалось что-то эстетски тонкое. Не имея ни йоты корысти, Марина считала, что у поэта есть право на иждивенчество. На иждивенчество не как бездельник, как художник, благ материальных не производящий, только духовные. Каждое по-своему важно.

     Труд, работа, деяние - главное, что Марина ценила в человеке. Она была труженицей. Писала о своих руках, привыкших ко всякой работе, но обеспечить себе житейские блага была не способна. Не умела и не хотела копить, да и копить-то чего. Не хватало на необходимое.
      Она не из тех, кто зарабатывает на дачи.
Ясность мысли сочеталась у Цветаевой с сознанием своей ответственности как поэта. Это был дух,а не душа. Психея, а не Ева. Ее чисто женская недоля объясняется не женственностью, не мягкостью натуры. Не потому ли она стала гениальным поэтом?

     Эта неженственность ощущалась даже внешне: в том, как она двигалась, в руках, в повороте головы. Однако при всей кажущейся внешней неженскости, она, как никто другой, поняла и выразила женскую натуру.
Стихи Марина читала, как и Пастернак, логизируя. Стремилась смысл сделать более выпуклым, более зримым. В ее устах становились предельно ясными самые темные места. Ничего от импресссионизма в ней не было. Она антиимпрессионистична.

     По словам Тагера, в жизни Марина Ивановна была чрезвычайно доверчива, не от наивности, от незаинтересованности мелочами быта, средними людьми.
     Одинока и неустроенна, Цветаева сближалась с людьми часто ничем не примечательными, если они давали ей хоть каплю тепла. Жизнь ее была трудной. Быт съедал время, силы. Личность Цветаевой предельно обнажена в письмах, особенно к Пастернаку. Из ста их сохранилось только восемнадцать. Он не выдержал. Не мог выдержать ее напора и уклонился.

В письме к Тесковой Марина писала:
- Все поэту во благо, даже однообразие (монастырь), все, кроме перегруженности бытом, забивающим и голову и душу. Быт мне мозги отшиб. Если утром ничего не надо (и главное не хочется) делать, кроме как убирать и готовить - можно быть, убирая и готовя, -счастливой, как за всяким делом. Но несделанное свое, (брошенные стихи, неотвеченные письма) меня грызут и отравляют. Иногда не пишу неделями -хочется всегда, просто не сажусь.

    Стихи все-таки писала. Ряд стихов к Пушкину -Оду пешему ходу. Но такая редкая роскошь.
     Письмо Марины Цветаевой так многое объясняет в ее парижской (да и всякой другой, раз такой) жизни.  Чувство  напрасной траты времени, как я это понимаю, горечь и (как точно) грызут несделанные и неделаемые дела. От этого пустота. Боль, уже привычная, срослась с существом, но еще не стала им, раз болит. 

    Перед войной, - рассказывал Тагер, - у Цветаевой должна была выйти книга. Корнелий Зелинский написал отрицательную рецензию и книга не вышла. Молодые поэты: Кульчицкий, Б.Слуцкий, С.Наровчатов, Е.Тагер собрались на квартире у Голышевой в доме по проезду Мхат номер 2. Они  хотели помочь Цветаевой, думали что-то предпринять, но помешала война. Марине было труднее, чем другим. Она уже знала войну. Проехала через полыхающую войной Европу, видела опустевший Париж, испуганную Прагу, гитлеровцев на улицах Берлина. В ее стихах того времени:

О мания, о мумия
Германия
безумие, безумье творишь.
О, Франция в огне.
О, Чехия в крови.

    Началась эвакуация. Литераторов и их семьи отправляли в Чистополь. Цветаеву с сыном провожал Пастернак. Настроение у нее было плачевным, если не паническим.

     В Чистополе места для Цветаевой не оказалось. В органы вызвали Асеева и Тренева, спросили о Цветаевой. Тренев ответил, что она жена белого офицера и от нее можно ждать любой выходки. Асеев, человек, которого Цветаева уважала и которому верила, сказал:
- Кто я, чтобы поручаться за Цветаеву, это Марина Ивановна может просить обо мне. Поддержки Цветаевой не оказал никто. Пробыв два дня в Чистополе, она вынуждена была ни с чем вернуться в Елабугу.

     Несколько человек при встрече говорили мне, что не могут себе простить, что не знали и потому не помогли ничем. Мария Петровых, - о если бы мне стало известно в те дни, что Марина в Чистополе, спрятала, укрыла бы ее у себя.
Елабуга-маленький городок без единого знакомого лица, без какой бы то и было возможности существовать.
    Имя поэта Цветаевой там никому ничего не говоило. Хлопот хватало и без нее. Устроиться на работу она не смогла. Жить было не на что.

     Сын Марины Ивановны не понимал происходящего. Он родился и вырос в Париже. Знал - мать великий русский поэт. Он ожидал, что ее встретят чуть ли не с лавровым венком. Действительность в его глазах оказалась страшнее худших предположений.
      Его называли “маленький Растеньяк”. Ему в 1940г было только пятнадцать, он учился в седьмом классе, но был совершенно оформившимся взрослым человеком неприятного характера.
     Мать любила его бесконечно и все прощала. Он ее совершенно не понимал. Допытывался, зачем она привезла его сюда. Упрекал. Часто возникали ссоры. Последнюю слышала елабужская квартирная хозяйка, но понять ничего не могла. Разговор шел по-французски. Только конец фразы Марина Ивановна выкрикнула, якобы,по-русски:
- Хорошо, я освобожу тебя!

   В тот же день она, как была в переднике, вошла в сарай. Было 31 августа 1941г.
После гибели матери Георгий Эфрон уехал в Ташкент. Там его видели многие. Он был спокоен и говорил страшные вещи, не понимая этого.
- Она сделала это ради меня.
- В 1942 г. он переезжает в Москву. Вскоре его забирают на фронт. Там он и погибает.

- Я не жалел его,- сказал Евгений Борисович, -это было справедливо. Жизнь отомстила за мать. Тагер подошел к книжной полке и достал тетрадь в красной обложке:
- Вот точно такую показала мне Марина.

- Я захватила одну,- говорила она,- но таких в Париже у меня осталось еще десять.
Вещи Цветаева оставила во Франции, у знакомых. Эти люди  погибли. Кое-что она переписала в тетради в красивых красных переплетах. Там мысли о детях, о сущем, отрывки из писем.

-Вы должны отыскать их, - говорил мне Тагер, - вернуть литературе. Я уже стар. Попробуйте вы. Пишите. Присылайте все, что сделаете. У вас одно огромное преимущество - молодость. К сожалению, оно быстро проходит.
Уже в дверях я:
- Как вы решились все это доверить незнакомому человеку?
- Ошибаетесь! Я прекрасно вас знаю. Я педагог. Учитель. Видел в жизни много самых разных людей и научился сразу же распознавать их. Хотите все узнать о себе?
- Хочу.
И он описал мне меня, довольно точно.