Есть на Волге утёс, диким мохом оброс
Он с боков от подножья до края,
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная…
(Стихотворение «Утёс Стеньки Разина» А.А. Навроцкий)
Во времена царствования великого русского царя Алексея Михайловича в России произошёл народный бунт под предводительством Степана Разина. Донские казаки собрались в большое войско и начали промышлять разбоем в казачьих областях на Нижней Волге и Дону. Они захватывали купеческие караваны, крепости, грабили зажиточных горожан и привечали бедняков. Лихого казака не брала ни пуля, ни сабля. Слава о Степане Разине как добром и щедром атамане стремительно росла среди русского народа, отчего бежали к нему крестьяне и голытьба, обиженные притеснением воевод и обременённые барскими повинностями.
Собрав большое казачье войско, Степан Разин отправился на чужбину в Каспийское море, где наводил страх на персидские берега. Вернувшись на родной Дон, бесстрашный атаман с казаками засел в Кагальницком городке. Там они зимовали и ожидали весны, чтобы отправиться в новые походы.
С этого исторического момента начинается эта повесть, чтобы описать пытливому читателю крестьянский бунт во главе с казачьим атаманом, наречённым в русском эпосе атаманом-батюшкой Стенькой Разиным. Самому читателю оставляю право судить о поступках главных героев этой повести. Себе лишь позволю небольшой авторский вымысел, ничуть не искажающий нашу великую и многострадальную историю.
1
Накануне Масленицы в солнечный мартовский полдень 1670 года, по еще крепкому волжскому льду неспешно двигалась лошадь, запряженная в крестьянские сани. В санях на лежалой соломе в темном зипуне сидел подросток лет десяти. Время от времени он по-мужицки уверенно и звонко кричал: «Но, дохлая! Но, родимая!»
Старая кобыла мотала головой и не спеша трусила в сторону крутого заснеженного берега. На его вершине за бревенчатыми стенами симбирского кремля сияли купола соборной церкви. С высоты сторожевой башни стрельцы следили за санями, которые, наконец, сошли со льда и поползли вверх по извилистой дороге. Первый караульный, в суконном кафтане и в шапке с меховым околышем сказал:
- Рыбак Кузьма везёт нашему воеводе свежую рыбицу.
- Ставлю пятиалтынный , - ответил второй, - то рябой Гришка, сын его.
В час пополудни рыжая кобыла прошагала мимо грозных стрельцов с бердышами , охранявших кованые въездные ворота крепости. Полозья скрипели по тяжелому снегу, сани-розвальни миновали воеводский двор, завернули за конюшню и остановились между соляными погребами и бревенчатым ледником .
- Тпру, дохлая, поворачивай оглобли! – звонко крикнул паренёк, натягивая вожжи. Он ловко спрыгнул с саней, снял овчинную шапку и покланялся в пояс вышедшему навстречу приказному дьяку в черном кафтане.
- Доброго здравия, дядя Онуфрий!
Дьяк был высокого роста, худ и бледен.
- Гришка-разбойник пожаловал в симбирский кремль! – сердито буркнул он мальцу, заглядывая в сани. – А где сам старшой Кузьма?
- Батя на Волге. Ловля плоха, меня послал в город сдать улов, - Гришка боялся колючего взгляда дьяка и тупил глаза в землю.
- Вижу, окаянный! Ловля, вишь, плоха, поймали петуха, повели за ворота, там били до пота… - бурчал дьяк. – Сколько здесь?
- Пять пудов окуней, дядька Онуфрий, три пуда судариков да четверть щучьей породы, - бойко ответил Гришка. Дьяк усмехнулся:
- Ишь ты, щучьей породы! Тут и полчетверти не будет! Судачков-то не боле пуда! Вот прутом бы тебя отхлыстать! Господи, сохрани меня, грешного, - он отпер замок ледяного склада. – Заноси!
Подьячий Пронька и два служилых мужичка бросились считать и складывать рыбу в холщовые мешки.
Дьяк был доволен уловом, но его тощавое скуластое лицо ничего не выражало, кроме безразличия к этому солнечному ветреному дню.
- Езжай с богом, - сказал он Гришке с ехидной усмешкой, - да передай отцу, щучьей его породе: воевода наш, Иван Богданович, сер-чает, что мало рыбы ловит отцовская артель.
Гришка нахлобучил шапку и запрыгнул в сани:
- Но, дохлая! Но, родимая! Пошла!
Видимо, и лошади было не в радость находиться вблизи злобного дьяка, иначе бы она не взяла так резво с места галопом. Гришка не ожидал такой прыти от рыжей клячи и свалился с саней, но не отпустил поводья.
- Тпру, дохлая! Стоять!.. Тпру!..
2
Лошадь встала, мотая головой и хвостом. Гришка с минуту лежал, крепко сжимая в руках вожжи, наконец, поднялся, осматривая порванный зипун. Шапка слетела с его головы.
- Смотрите-ка, Гришка рябой заблудился! – раздался веселый смех.
Вокруг толпой стояли разрумяненные дворянские дети в добротных шубах и кожаных сапогах. Со стороны казалось, что они встретили старого приятеля.
- Он ищет дом воеводы! – воскликнул один из веселой ватаги.
- Его ждут на званый обед! – посмеивались другие.
- Он приехал с грамотой от самого царя! – добавил кто-то, и все дружно засмеялись.
Гришка не обращал внимания на обидные подтрунивания. У него ныло плечо и учащенно билось сердце от пережитого испуга: не за себя, а за лошадь, которая могла понестись да свалиться в глубокий ров, окружающий стены кремля.
Здесь следует сделать отступление и рассказать, что города-крепости в те давние времена строились на высоких берегах для защиты Московского государства от набегов кочевников и охраны речного пути. Рубленая крепость и называлась кремлем.
Необыкновенный вид открывался с крутого берега на простор широкой Волги с замершими в ней островами, на крутые снежные берега, изрезанные оврагами, на дальние деревушки и селения. Но сейчас этой красоты Гришка не видел. Он потянулся за своей шапкой, но кто-то упредил его:
- А ну-ка, рябой, отбери!
Гришка кинулся было за ней, но шапка пошла по рукам смеющихся подростков. Всю эту картину, начиная с того момента, когда лошадь зашла в ворота кремля, наблюдали стрельцы на сторожевой башне:
- Досталось сегодня нашему мальцу.
- Ставлю два алтына , другим тоже достанется.
- Неужели!
- Гришка - сущий сорванец!
- Против Гришки целый отряд!
- Он себя не даст в обиду!
- Поглядим…
Когда шапка оказалась в руках самого маленького подростка, тот протянул её хозяину:
- Возьми, Гришка, холодно!
Но не тут-то было. Рослый мальчишка, которого звали Фёдор, с широким, как фарфоровое блюдце лицом, перехватил шапку:
- Мишка, размазня! Мы еще не наигрались!
- Эй, рябой, езжай домой! - послышались выкрики.
Гришка нахмурился и двинулся вперёд.
- Дай ему, Федька! – засмеялись подростки.
Федька, выпячивая грудь, шагнул вперёд, а Гришка юркнул к его ногам, схватил обидчика за сапоги да потянул на себя. Фёдор запрокинулся, замахал руками, как пойманный за лапы гусь, повалился неуклюже на спину, взвизгивая и ругаясь по-бабьи. Бархатная шапка с бобровым околышем закатилась под лошадь. Рыжая ожи-вилась, понюхала находку, но, не обнаружив в ней пользы для своего желудка, отвернула морду и нетерпеливо ударила копытом в снег, будто требовала от своего хозяина: «Заканчивай, Гришка, этот уличный балаган!»
Фёдор живо подполз на четвереньках к своей драгоценной шапке, схватил её и стремительнее кинулся прочь, вызывая бурный хохот своих же товарищей.
Гришка по-разбойничьи свистнул, сжал кулаки и всем своим ви-дом дал понять, что сейчас же даст бой любому обидчику. Подростки попятились, один споткнулся, увлекая остальных за собой. Образовалась куча-мала, из которой неслись и визг, и хохот. Только Мишка молча стоял в стороне и с каким-то взрослым недоумением смотрел вокруг. Гришка поднял свою шапку и глянул на Мишку:
- Давай дружить!
Тот утвердительно кивнул. Гришка вытащил увесистый толстый гвоздь с набалдашником и протянул новому другу:
- Тебе!
Мишкины глаза загорелись: каждый мальчишка мечтал иметь собственную свайку , а здесь настоящая, кованая.
Гришка с торжествующим видом забрался в сани:
- Но, родимая! Но, дохлая!..
Подростки с завистью рассматривала неожиданный подарок: по какому случаю Мишке-тихоне досталась такая нужная вещица.
Караульные стрельцы на башне горячо обсуждали увиденное:
- Гришка себя не дал в обиду!
- А я что говорил? Показал свой характер.
- Казацкая у нашего Гришки кровь! Сущий Стенька Разин! Говорят, лихой атаман всех в своё войско принимает.
- Тише ты, окаянный, никак сотник услышит, получим батогов !
3
Гришка выехал из крепостных стен кремля, миновал казённые лавки, рубленые купеческие дома, харчевню, торговые ряды и постройки на заснеженных улицах посада. Рыжая лошадёнка за день утомилась и еле плелась. Гришка не торопил. У гончарной слободы его нагнал мальчишка в синем зипуне, в стоптанных лаптях и без шапки, проворно запрыгнул в сани и весело хлопнул ездока по спине:
- Здорово, Гришка!
- Здорово, Николка!
- Чуй, Гришка, дело спешное!
- Куда ж торопиться!
- На Масленицу посадские ребята будут биться с городскими. Приходи!
- Приду!
- Гришка, в прошлом году нас побили!
- Слыхал.
- В этом мы побьём!
- Побьём, ежели нас не побьют, - Гришка дружески толкнул плечом Николку. Тот ответил. Мальчишки начали весело бороться. Ры-жая остановилась, размышляя, для кого так стараются молодцы. Навстречу в дорогих санях с резьбой и украшениями ехал купец. Скучные улицы посада клонили его в сон, а тут такое зрелище!
- Эй, петушиный народ! Чего меж собой не поделили! – рявкнул он.
- Чуй, дяденька, на Масленицу будем бить боярских, - ответил Николка, стряхивая с головы солому.
- За что же им такие пряники? – усмехнулся купец.
- Пряников у нас нет, - вставил Гришка.
- Ну, стало быть, сахарные леденцы! – купец пытался оставаться серьёзным.
- Нет леденцов у нас, дяденька! - ответил Гришка.
- Так значит, изюм с мёдом! - развел руки в стороны купец.
- Это только на Рождество, дяденька, - сказал Николка, - а вчера бабка Алёна подавала пироги с грибами.
Купец сделал сожалеющее лицо и посмотрел по сторонам. Несколько зевак собрались вокруг и посмеивались.
- Значит, боярским достанутся пироги с грибами? – переспросил купец.
- С грибами! – весело кивнул Гришка.
От разразившегося хохота рыжая вздрогнула, зеваки широко заулыбались, купец дёрнул вожжи и поехал дальше, продолжая растворять уличную скуку добродушным хохотом.
- Почему купец смеялся? – смотрел ему вслед Гришка.
- Чуй, рыжая голова, купец пироги с грибами любит?
- Любит, поэтому толстый, как сом.
- Я люблю, а не толстый!
- Ты костлявый, как окунь! - засмеялся Гришка.
- А, ты колючий, как ёрш! - ответил Николка.
Они начали было опять толкаться, да Николка вспомнил:
- Ладно, рыбицу продашь? Дед Степан наказывал.
- Под соломой глянь. Два сударика по пять кило. Батя сказал семь копеек просить.
- Дед дал только пять!
- Бери! Две копеечки после отдашь…
- Отдам… - и Николка поволок по снегу судаков, связанных суконной верёвкой.
Сани миновали околотки и пригород Симбирска и по крутому спуску сползли к приземистым избам Успенской слободы, притороченным к подножию берега залубеневшей Волги.
- Тпру… - Гришка остановил лошадь во дворе неказистого сруба, потемневшего от времени, но сейчас приукрашенного снегом, и казавшегося гришкиной душе каким-то сказочным теремком, от которого исходил тёплый пряный дух, подсказывая мальчишке, что здесь он сможет сытно откушать мамкиных горячих пирогов.
Гришкина мать с ухватом в руках стояла у печи и глядела на румяный глиняный горшок, томящийся на багряных углях.
- Прилетел, ясный соколик! – улыбнулась она сыну. – Дверь-то прикрывай плотнее, ветер гулеванит по сеням.
- Чуй, мамка, был я в городе, дьяку Онуфрию рыбицу отвёз.
- Что же, доволен был дьяк?
- Грозился, что воевода серчает - мало рыбицы возим в казну.
- Ох, ангелы небесные!
- Есть хочу, - Гришка косился на горшок в печи.
- Садись-ка к столу, милок!.. Эй, девицы-красавицы, забирайтесь на лавку, кашу-малашу кушать будем, - крикнула она гришкиным сестрёнкам. Те играли в тряпочные куклы в углу на большой укладке.
Две девочки-погодки лет семи-восьми в длинных домотканых платьях и овчинных безрукавках мигом спрыгнули с сундука да к столу.
- Я рядом с Гришкой! – весело толкались и визжали они.
Гришка положил на стол пять копеек:
- Николке судариков продал.
- Ох, ангелы небесные, работник ты мой ненаглядный! – мать с нежностью погладила Гришку по голове.
4
Тем временем во дворе дома симбирского воеводы был большой переполох. А учинил его дьяк Онуфрий.
- Погубили отпрыска дворянского, Фёдора Кузьмича! - гнусаво голосил дьяк.
На шум сбежались служилые люди. На широкое крыльцо вышел воевода окольничий Иван Богданович Милославский. Он в спешке накинул на шелковую рубаху только узкий длиннополый кафтан да надел бобровую шапку.
- По какой причине народ гоношишь, Онуфрий? - пробасил воевода.
- Подданных ваших обижают!
- Кого же обидели? – тот оглаживал свою окладистую бороду.
- Фёдора Кузьмича, племянника вашего, - подобострастно ответил дьяк.
Воевода насторожился:
- Что с Фёдором случилось?
- Побили его крепко, - ехидно ответил дьяк.
- Кто ж посмел? - нахмурил воевода густые брови.
Дьяк хитро сощурился:
- Известно, кто у нас зачинает драки да бунты, - тягловые людишки!
- Не юли, Онуфрий! - рявкнул воевода.
- Сказываю, воевода-боярин, как на духу. Прислал ко мне нынче старшой Кузьма с Успенской слободы Гришку своего малого с рыбой для сдачи в казну. Накинулся тот Гришка на Фёдора Кузьмича, да поколотил шибко. Живой ли он, не ведомо мне. Как началось сиё побоище, так я как пёс с докладом к вашей боярской справедливости явился.
Воевода перестал оглаживать бороду, бросил недоумённый взгляд на жалобщика:
- Какая же причина была у Гришки?
- Причину надо спрашивать с его отца.
В это самое время из-за гарнизонной конюшни выскочила ватага дворянских детей во главе с весёлым Фёдором. Воевода улыбнулся:
- Дьяк у места, что кошка у теста. Привиделось тебе чего, Онуфрий?
- Побил малец Гришка Фёдора, мои стрельцы видали, - сказал сотник.
- Драка честная была?
- Впятером на одного, воевода, - ответил военачальник.
- Так бы наши ратные люди бились с разбойным войском атамана Стеньки Разина… Сотник! Проверить караулы!
Служилый люд стал расходиться, воевода направился было в дом, да дьяк остановил:
- Постой, боярин Иван Богданович, дело государственное!
- Что не так, Онуфрий?
- Виноватого к ответу не призвали.
- Какой спрос с мальца?
- Гришка дерзок. На дворянского отпрыска руку поднял!
- Гришка - храбрец!
- Наказать надо его отца – Кузьму.
- Кто ж так решил?
- У меня с Кузьмой старые счёты.
- А у меня всё по закону, Онуфрий.
Дьяк прищурил глаза:
- Ежели безнаказанным оставить это дело, так завтра нас побьют, Иван Богданович! Сам ты, воевода-боярин, вспомнил Стеньку Рази-на.
- Дело говоришь, Онуфрий.
- Поблажку чёрному люду давать нельзя!
Воевода помедлил и ответил:
- Передай губному старосте мой приказ: пускай спрос учинит Кузьме.
- Слушаюсь, воевода-барин! - дьяк поклонился ниже пояса, скрывая довольную усмешку.
5
На Масленицу Гришка с друзьями сладили под горой большую соломенную куклу, надели поверх старый рваный кафтан и холщовый платок и весь день пропадали на соборной площади: катались на снежных горках и качелях, бегали за расписными санями богатых горожан, таскали с уличных столов сладкие яства.
К вечеру Гришка вернулся домой весёлый, уставший и голодный. За столом сидела вся его семья: отец, мать, старший брат Ерёмка и две сестрёнки. Кроме них были седой дед Василий и чернобородый дядя Пахом.
Как только Гришка ввалился в избу, все обернулись. Он подскочил к столу и с жадностью схватил блин, густо обмазанный мёдом.
- Где до темени томашился, Гришка? - спросил отец.
- С Николкой катался на боярских санях.
- Кто же разрешил?
- Боярин.
- Брешешь, - усмехнулся Ерёмка.
- Чуй, еловая голова, Мишка - сын боярский - позвал нас в сани!
- Ну!
- А то! Сани расписные, сукном покрыты.
- Отчего же Мишка был таким добрым?
- Сдружились мы с ним за вчера.
- Ох, ангелы небесные, как же ты, соколик мой, с боярскими дружбу завёл?
- А так, мамка, они поколотить меня грозились, так я их одолел.
- А Мишка?
- Он не лез в драку, шапку мне подал.
- Кому же досталось?
- Федьке толстому и досталось.
- Ну!
- А то! Он первым полез.
- Что ж сразу про это не поведал?
- А то и не поведал, мамка, что не спрашивали.
- Вот чертяга, весь в батю, - сказал дед Василий.
- Кто ж видал ваше побоище?
- Тонявый дьяк Онуфрий.
- Разнял драчунов?
- Нет… Как увидал Федьку на снегу, так утёк за конюшни.
- Брешешь! Тебя что ль испугался?
- А то! – Гришка широко улыбнулся.
- Кузьма, детишкам спать пора, - прервал разговор дед Василий.
За слюдяными окошками избы почернело. Отец встал, зажёг новую лучину, прогнал детвору на печь, а сам опять к столу. Дед Василий продолжил вполголоса:
- Слышь, Кузьма, конюх-то боярский верно говорил.
- Ну!
- Сказывал, что Гришка поколотил Фёдора - племянника воеводы.
- Что ж с того?
- Воевода с тебя спросит за побитого племянника.
- Воевода - боярин справедливый! – ответил Кузьма.
- Дьяк наговорил воеводе с три короба! Воевода дал указ тебе допрос учинить.
- Не беда.
- Кузьма! Кто на допрос к губному старосте попадёт, батогов получит исправно, - добавил дед Василий.
- Стерплю!
- Эх, Кузьма, дьяк добьётся - нещадно бить будут.
- Ой-ли!
- Перо страшно не у гусака, а у дьяка. Засудят!
- Сеньку с Ямской слободы за пять алтын били нещадно.
- Ох, ангелы небесные, что делать нам, грешным?
- Нечем платить долгу - беги на Волгу! – мотнул головой дед Василий.
- Послушай меня, Кузьма, - придвинулся ближе Пахом, - в казаки надо податься - на вольный Дон.
- Ох, ангелы небесные, худое говоришь, Пахом.
- Я сам надумал в казаки!.. Завтра ухожу. Барин мне спуску не даёт, бьёт за всякую малость. Пошли со мной, Кузьма.
- Дело предлагает Пахом, - добавил дед Василий.
- Что я в казаках делать стану? Саблю в руках не держал.
- Научат, Кузьма.
- Ждут ли нас?
- Атаман Стенька Разин всю голытьбу с радостью принимает, - ответил дед Василий.
- Сказывай, дед, всё, что знаешь про Разина!
- Не торопи, ночь длинная, расскажу, что вспомню…
6
Гришка не спал, ворочался от жары. Смотрел в угол избы на большие тени. Они казались невиданными животными: то замирали в забавных позах, то набрасывались друг на друга, размахивая то ли ручищами, то ли крыльями, которые вырастали у них на плечах и головах. О чём говорили и спорили эти тени, Гришка не понимал. Когда же одна странная тень заговорила голосом деда Василия и стала рассказывать про лихого атамана, Гришка замер и прислушался.
- Так вот, родные, слухайте! Живёт на Дону смелый и удалой ка-зак Степан Разин. С малолетства держит Степан в руках саблю, запрягает коня и лихо садится в седло. Он богатырского сложения и необычайной силы – подкову враз разгибает. Как ветер скачет он на чёрном коне. Удаль молодецкая не даёт молодцу дома сидеть: раздолья донской степи мало этому истому казаку. Ходит он с лихим вой-ском на Волгу и в Персию. Ни острый клинок, ни пуля его не берёт. Заговорённый он от смерти. Так молва донесла сказ о Стеньке Разине…
- Огонь гаснет, отец!
- Мать, где косарь? Лучину новую срежу.
- Где ж ему быть? Подле печки…
Кузьма взял большой острый нож, срезал с сухого поленца длинную тонкую щепку и вдел её в железный светец. Лучина разожглась, ярко освещая лица слушателей. Василий продолжил:
- Отец Степана Разина слыл смелым донским атаманом. Правду говорят или брешут, но будто захватил он в походе у Азова молодую турчанку. Стала она его женой. У неё родилось три сына, среднего нарекли Степаном. От отца достались Степану небывалая удаль и казачье везение. Выучил он турецкий, татарский и калмыцкий языки, бают , что и другие знает. Боевое крещение Степан получил в разбойных походах против турецких войск под Азовом. Когда ему было 33 года, он командовал отрядом казаков и ходил в большой поход с запорожцами и калмыками на крымского хана. Вернулся с богатыми трофеями . Всё раздал казачьей бедноте. Стал Степан Разин в донском войске известным казаком.
- Каков же Степан Разин с виду-то?
- Не томи, дед!
- Говорят, широк в костях, кудри смоляные, брови как углём нарисованы!.. Глаза ястребиные, лицо в шадринках, густая стриженая борода!.. Кафтан персидский нитями золотыми прошитый, жемчугами и камнями драгоценными украшен, сабля узорчатая. Взором приманит - не отпустит, всю душу твою высмотрит, да если хитрость и лесть подметит, сверкнёт страшными глазищами да медным голосом перевернёт все твои печёнки!
- Ох, ангелы небесные, куда же ты, Пахом, Кузьму моего отсылаешь?
- Не причитай, мать! Не обижает Степан Разин бедный люд!
- Ох, ангелы небесные! Хватит страху нагонять. Спою вам потихоньку, сердце смягчится.
Изба наполнилась низким певучим голосом:
А схватились удалые да в охабочку,
Да по-мужицки они, по-деревенски же
Бьются день они, да другой денёк,
Сила силушку к земле-матушке
Пригибает низ да как травушку…
В избе стемнело. Кузьма зажёг новую лучину. Гришку одолевала дрёма; матушкин голос привычно убаюкивал. Таинственные тени замерли, ветер задувал в слюдяные окошки. Пламя колыхнулось, тени двинулись; Гришка погружался в крепкий сон. Ему казалось, что кто-то прискакал к их избе. Гришка вышел во двор и увидел на бе-лом коне огромного богатыря с черной бородой в ярком кафтане с золотыми пуговицами. У богатыря из тёмных глаз сыпались искры. Он кивнул Гришке и позвал своей ручищей сесть в седло. Гришка оглянулся, а избы-то нет! Вокруг боярские дети смеются над ним: он босой и в одной рубахе стоит по колено в снегу. Тогда Гришка кинулся было к богатырю, да снег глубокий выбил его из сил. Гришка упал в сугроб и не может подняться…
7
На Нижнем Дону к середине марта лёд почти сошёл. Холодная река текла полноводно, замирая на излучинах и протоках. Сырое марево струилось над берегами, сгущалось в перелесках и растворялось в журавлином крике над бескрайними степями. Терновник уже зацвёл, но по балкам и в низинах местами лежал тяжёлый синий снег.
С правого берега - где холмы подходили к самой воде - открывался вид на широкую пойму реки, на звонко-звучные донские просторы. Туда был устремлён взор Степана Разина. Он стоял на крутом берегу в окружении молодцеватых казаков. На них были дорогие парчовые кафтаны, широкие шелковые шаровары и сафьяновые сапоги. На голове у лихого атамана красовалась высокая баранья шапка с самоцветами, за широким поясом с кистями - позолоченная сабля.
- Гей, други! Воля казацкая вокруг!
- Чуем, батько!
- Пора готовить челны . Плыть на Волгу!
- Что задумала твоя светлая головушка, атаман?
- А соберём нынче круг , да вместе решим, есаулы.
- Добре, атаман.
Казаки отошли от берега к лошадям. Атаман остался в одиночестве, призадумался, глянул в небеса, увидал диких уток, да крикнул им:
- Гей, утки! Гей, не-е-бо-о!
Громовой голос всколыхнул донские берега. Над рекой поднялись казарки и вместе с раскатистым эхом понеслись прочь в белесые дали.
- Эх, други! Мне бы крылья, умчался бы в степную высь! - сказал атаман, вскакивая в седло.
- Нас хочешь бросить, батько? - засмеялись есаулы.
- Когда бояр да воевод посудим и дадим народу волю казачью, тогда улечу, соколы мои!
- Добре, батько, мы с тобой!
- Гей, други! Го-о! – атаман стегнул плетью и погнал своего коня. Грива конская мельтешит, топот копыт раздаётся, будто стучит сердце донского берега…
На юге в сизой дымке скрывались светлые крыши казачьего поселения – Кагальницкого городка, обнесённого деревянным тыном . Вдоль плетня журчала талая вода, пробивалась зелень сабель-ника, клейкая ольха распускала почки.
Верховые казаки миновали дозор, невысокие сторожевые башни, казацкие курени , построенные без какого-то видимого плана, и спешились возле дома атамана. Казацкая вольница гудела и шумела, как птичий базар. Проснулся военный казачий стан. У крайнего ку-реня казачий круг слушал байки старого казака о былых походах, все курили и дружно смеялись, вызывая зависть соседей. Те чистили ружья и тёрли до блеска клинки, другие громко спорили, тыча друг другу длинноствольные пистолеты, чернёные серебром: «Смотри, бобровая голова, у моего пистоля рукоять вся узорчата…» Кто-то сушил одежду, кто-то острой саблей брил чужой затылок. Где-то дымились костры, от реки ползли телеги с бочками, расплёскивая воду, на берегах лежали челны, гуляли лошади, стелился белесый туман.
Степан Разин зашёл в дом и сел на лавку. Следом ввалились есаулы. Он оглядел всех: Иван Черноярец, Федька Шелудяк, Лазарь, Наум, Петра-казак. С ними не раз бывал он в боевых походах.
- К обеду соберём войсковой круг, други, - сказал атаман.
- Ждём, батько!
- Эй, брат Фрол, где моя жёнка ненаглядная!
Рядом с атаманом по правую руку сидел казак, очень похожий на него, немного моложе, да в плечах уже.
- Здесь она, брат Степан!
Из-за шёлковой персидской занавески вышла с кувшином чернобровая смуглая казачка:
- Где мой сокол ясноглазый летал?
- Кружил по донским берегам, жёнка любимая!
- Что ж твои глаза ясные высмотрели?
- В новый поход атаман кличет, - ответил за брата Фрол.
- Так кликнул, берега вздрогнули, - засмеялись есаулы.
- Засиделся, видать, в родных степях!
- Подавай, жёнка, угощенье на стол!
- За здравие лихого батьки-атамана!
- Гей, други, вволю наешься, а вволю не наживёшься!
- Спляшем, батько!
Казаки повытаскивали сабли, развязали кушаки, поснимали кафтаны да вприсядку, да в пляс: цветные сапоги мелькают, красные шаровары по хате кружат. Стол - в угол, лавки – вон: атаман по кругу юлой, золочёной шашкой воздух режет - берегись!..
Пыль поднялась до потолка, а казакам задор да веселье. Станичная изба ходуном пошла. Вся округа слышит – атаман праздник начинает!
8
В полдень Степан Разин огласил казачий городок громовым голосом:
- Гей, казаки, сходись в круг!
Подбежал в одной рубахе молодой казачок с большим медным тулумбасом , ударил деревянной битой по тугой коже: «Бух-бух- бух!», точно из пушки:
- Выходи на майдан , атаман кличет!
Степан Разин набил трубку турецким табаком, раскурил, выпустил молочное кольцо дыма, замер, выпустил ещё:
- Эй, брат Фрол, надевай кафтан, пора новый поход объявлять!
Собрался круг: празднично одетые есаулы, выборные казаки, казачки со стариками. Стояли без шапок, в знак уважения к большому собранию. Вышел молодой есаул с плёткой в руке, спросил:
- Все ли вольные хлопцы сошли в круг?
- Все тут!.. Будем слухать нашего батьку! – посыпались одобрительные голоса.
Степан Разин вышел в середину круга в синем персидском кафтане с золочёными пуговицами и жемчугами, за поясом - турецкая сабля с драгоценными камнями, на ногах - красные сафьяновые сапоги с золотыми пряжками.
- Здорово, хлопцы!
- Здравствуй, батько-атаман! – разом выкрикнули казаки.
- По какому случаю собрал я нынче круг, хлопцы?
- Пировать будем, батько! – раздался весёлый голос, и вокруг засмеялись.
- Эй, Петра, где пируют, там и бока вздуют! – ответил атаман, и весь круг разразился хохотом.
- Эй, батько-атаман, я хоть кривоног, да спляшу!
- Ах, Петра, говоришь красно!
- Хоть ростом мал, да в схваточку-то любого помну!
- Эй, Петра-казак, молодец!
Круг весело шумел. Молодой есаул поднял вверх плётку:
- Усмиряйтесь, казаки!
Степан Разин с теплом смотрел на свою дружину. Многие из них – известные драчуны и забияки в мирной жизни - не раз спасали своего атамана в военных походах. С детства он помнил слова своего отца Тимофея: «После рати все храбры, а истый казак только в бою проявится».
- Гей, други-соколики! – атаман обвел взглядом казаков, и все смолкли. – Хаживал я со многими из вас на крымского хана да на турецких басурман, на персидского шаха да на астраханских бояр и купцов… Много добра добыли мы, много верных хлопцев не вернулось с ратных боёв. Стою перед вами в золочёной парче да в каменьях. Всё честно дуванили , раздали семьям и бедноте, да заплатили домовитым казакам за оружие и коней. Главное же богатство осталось с нами! Наша казацкая воля! Хотим – пируем, хотим – идём в новый поход!
- Засиделись мы! – воскликнул Лазарь Тимофеев.
- Хотим, батько, в поход! – зашумел круг.
- Добре, соколики! На Волгу! На бояр и воевод!
- С тобой, батько, смерти не боимся!..
Степан Разин смотрел на удалые лица, кровь закипала в его жилах. Он скинул кафтан:
- Держи, Фрол! Эй, Петра-казак, выходи с атаманом в схватку!
- Загублю, батько, кто тогда на Волгу хлопчиков поведёт!
- Эй, Петра, - смеялись вокруг, - слово скажешь - не воротишь, ступай в круг, снимай рубаху!
- Эх, на людях и смерть красна! – коренастый казак вышел к атаману в одних шароварах.
- Вразумись, Петра! – смеялись вокруг. - Беги до дома, пока атаман рубаху сымает!
Взялись валить кто кого. Не сразу Степан Разин одолел соперника. Хоть и был он на полголовы выше, да жилистый казак так вце-пился, что атаман долго не мог оторвать его от земли. «Держись, батько!» - рычал тот как зверь. «Го, Петра! Уж тебя помну немного», - сжал зубы атаман, приподнял казака и повалил.
- Кто ещё с атаманом сойдётся? – оглядел круг есаул.
Степан Разин смахнул со лба пот, помог подняться побитому товарищу.
- Эх, Петра, гож казак!
- Батько, за победы казачьи пора чарки поднять! – весело сказал тот, обнимаясь с атаманом.
- Чарку с атаманом и мы поднимем, а бороться ни!
- Эй, казачки, сходись в схватке, атаман награду жалует, - выкрикнул есаул. По традиции первыми стали мериться силой молодые казаки, а за ними все желающие. Веселье началось!
Атаман с есаулами ушёл в станичный курень. Стол был празднично накрыт. В центре - большое золочёное блюдо с рыбой. В серебряной посуде с восточным орнаментом дымилось свежее мясо. На треножнике - котёл с ухой. Персидские пиалы и кофейники-турки, деревянная посуда с дичью, глиняные горшки с узваром , серебряные ендовы с мёдом. Всё это изобилие утвари было добыто в боевых казачьих походах.
- Эй, други, весть о походе не должна утечь!
- Чуем, батько! Всем сказано помалкивать!
- Добре!.. Войско надо крепить!
- Слава твоя по всей Руси, атаман, люди идут к нам из донских городков.
- Со всех сторон тянутся!
- Черкасы запорожские идут.
- Гулящих людей с Волги каждый день принимаем.
- Всех приму с распростёртыми объятиями. Казны казацкой не жалей, Фрол, сабли и ружья всем справляй.
- Уже больше трёх тысяч войско собралось. Шалаши да землянки ладим. Казны не хватает: на пушки бережём. Оттого многие пришлые только вилами да топорами вооружены.
- А ну, кличьте кого с Волги!
Пришёл в избу огромный безбородый детина. Поклонился в пояс, атаман его спрашивает:
- Откуда, хлопец?
- С саратовского уезда, атаман-батько! Из кузнецов буду, Трофимом величать!
- От кого убёг, Трофим?
- Вот какое дело, атаман-батько! Убёг я от барина. Бил плёткой нещадно, еле жив остался!
- Такого оглоблей не убить! - посмеялись есаулы.
- Чем не угодил?
- Лошадь споткнулась под барином, а он меня обвинил, подкова, вишь, плоха…
- Какое ж тебе оружие дать, детинушка? – задумался атаман.
- Может, мне булаву железну, атаман-батько?
- Булаву? – от громового смеха чашки запрыгали на столе.
- Такой булавы ещё не отковали, молодец…
- Если только у Ильи Муромца одолжить, - продолжали хохотать.
- Пушкарём будешь, Трофим, обучим.
- Ваша воля, атаман-батько!
- Много с Волги таких богатырей, батько, - сказали есаулы, посмеиваясь в сторону ушедшего молодца.
- Добре, други, зовите певцов и плясунов.
Пришёл седой казак с бандурой, защипнул струны, изба наполнилась сочными звуками, полилась песня:
Как по морю, морю синему,
По тому морю, по Каспийскому
Завиднелась в море лодочка.
Не простая лодка, разъездна-косна;
Хорошохонько лодка изукрашена,
Бурсын, жемчугом лодка изунизана,
Молодцами лодка изусажена.
На корме-то сидел Есаул с рулём
А в носу сидел Атаман с ружьём.
Посреди лодки – золота казна,
На златой казне лежит цветно платьице,
На цветном платье сидит красна девица,
Есаулушке она – сестра родная,
Атаманушке – полюбовница.
Как сидит она, слёзно плачет;
Атаманушка плакать уговаривал:
«Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Мы поедем с тобой в твою землюшку,
В твою землюшку, к отцу, к матери».
9
Масленичная неделя была в самом разгаре. С высоты сторожевой башни симбирского кремля караульные стрельцы следили, как к дому воеводы семенил дьяк Онуфрий:
- Спешит к нашему воеводе на праздничный обед.
- На незваного гостя не припасена и ложка. Ставлю пятиалтынный, Онуфрий с доносом торопится.
Дьяк поднялся на узорчатый рундук , зашёл в дом, покрестился на образа и писклявым голосом с укоризной обратился к воеводе:
- Беда, боярин Иван Богданович!
- Что ныне стряслось, Онуфрий?
- Стеношные бои завтра затеваются на свияжском льду!
- Кулачными боями издревле народ на Руси потешался, дьяк Онуфрий.
- Церковь наша православная, Иван Богданович, против этих бесовских потех.
- Известно мне о том, дьяк… Да забава та полезная для крепости мужицкой. Сам я по молодости стенка на стенку хаживал.
- Москва, слыхал я, не жалует этих забав.
- Известно мне и это, Онуфрий, да сквозь пальцы на то смотрит златоглавая.
- Побьют друг друга до смерти.
- Ты, дьяк, видать, сам кулаками не размахивал, и тебя никто не угощал.
- Спаси и сохрани меня, Господи, грешного!
- Удаль-то русская рвётся наружу! Пусть народ в кулачных боях потешается, чем со Стенькой Разиным разбойничает.
- Ох, воля ваша, воевода-боярин.
- Дам я указ губному старосте присмотреть за порядком. А ты, Онуфрий, не ко мне бегай, а за казной зорче гляди…
Караульные на сторожевой башне видели, как Онуфрий понуро сошёл с крыльца:
- Уж назад вострит.
- Накормить, не накормили дьяка, а укорить, видать, укорили!..
На следующий день, в масленичный четверг, на Свияге собирался праздный народ поглазеть на весёлое побоище. Толпился на берегу всякий люд – городские и посадские – смеялись да хохотали, толка-лись да приплясывали. Ходили ряженые, играли на свистульках парни, девки с лотками торговали сладостями и соломенными куклами, проезжали на санях купцы и дородные горожане. Посредине неширокой речки на крепком льду оживлённо галдели две разделённые меж собой толпы крепких мужичков и разудалых подростков. Посадские нахлобучивали толстые шапки из овчины, надевали полушубки и меховые рукавицы. Старший назидательно учил: «Всем заодно, ребятки! В согласном стаде и волк не страшен».
В толпе городских охотников до кулачного боя – шапки всё бобровые, рукавицы кожаные, кафтаны добротные.
Староста науськивал: «Окружай, братцы, и бей в бока… В одиночку не одолеть!.. Кто в засаде, не спать!»
- Эй, родные, ушибу, не встанешь! – призывно орал толстый купец в шубе, подбадривая посадских. Те угрожающе поднимали кулаки и вперевалочку, будто разбуженные медведи, притоптывали да выкрикивали угрозы в сторону соперников. Городские не отставали: «Берегись, деревня! Побьём жиденьких!»
То из одной, то из другой гудящей толпы выскакивали мальчишки и дразнили друг друга. От посадских застрельщиками выступали Гришка и Николка. С городскими были Фёдор и Мишка.
- Эй, выходи, побью! – угрожал Николка.
- Зашибу, не замечу! – выкрикнул Фёдор.
- Эй, сунься, нос расквашу! – кричал Гришка.
Мальчишки бросились в драку и колотили друг друга. Фёдор схватился с Гришкой. Николка с другими подростками. Мишка получил по лбу, отчего присел и очумело замотал головой.
Взрослые с обеих сторон выстроились в стенку и начали сближаться. Разгорячённые, они нетерпеливо топали ногами и воинственно размахивали руками. Раздалась команда вожаков: «Лежачего не бьём!.. Сходись! Даёшь боя!» Свияжскую округу потряс рёв и топот! Гришка, размазывая рукавицей по лицу кровь, поспешно пятился, но увидел Мишку, который не соображал, куда бежать. Гришка бросился к нему, схватил за рукав и потащил сквозь бегущую толпу.
Все смешались в одну оглушительную ораву – и страшную, и весёлую одновременно. Мужики колотили друг друга кулаками.
Гришка стоял в стороне рядом со своими противниками. Ни у кого никакой злобы и в помине не было. Фёдор сказал:
- Спасибо за Мишку!
- Ладно! – ответил Гришка, утирая всё ещё идущую из носа кровь.
Чем закончится бой, и кто одержит верх, подросткам было не так важно. Их переполняла гордостью, что они сами дрались и не уступали ни в чем друг другу.
- Гришка, ты был в Москве? – спросил Мишка.
- Слыхал только.
- Я тебе привезу оттуда картинку. На Пасху поеду к тётке.
- Привези, – ответил Гришка с довольной улыбкой, толкая Мишку плечом…
10
В апреле ясным днём царь Великий князь Алексей Михайлович был на соколиной охоте на Девичьем поле. Он слыл страстным охотником. Царские сокола держались на потешных дворах под Москвой. Их количество было невероятно велико – не менее трёх тысяч птиц каждый день кормили отборным мясом.
Солнце в этот день грело радостно – по-весеннему; снег низинами ещё лежал, речки уже вскрывались ото льда и разливались в поймах, ожидая настоящего тепла, чтобы уступить место луговому разнотравью. Охота как всегда была многолюдной, шумной, весёлой. В этот раз царь Алексей Михайлович кроме сокольников, придворных и бояр пригласил иностранных послов и путешественников. Наряды, в которые были одеты охотники и гости, поражали роскошью: цветные кафтаны с вышитыми на груди двуглавыми орлами, окантованные золотой вязью; шапки из бархата и соболей; сапоги с загнутыми носками. На спинах сокольников развевались на ветру цветные ленты из шёлка. Лошади украшены позолоченной бахромой с кистями. Вся эта разноцветная конница, скачущая по полю, издали походила на гигантскую сказочную царь-птицу, которая вот-вот взлетит над землёй.
- Великий государь Алексей Михайлович, – обратился к царю старший урядник, приструнивая своего коня, – кажись, серые цап-ли прилетели.
Все остановились. Царь всматривался в прозрачную лазурь весеннего неба, где, плавно размахивая широкими крыльями, летела длинношеяя птица.
- Молодцом, урядник! Будет славная охота! – Алексей Михайлович снял клобучок с головы крупного кречета, который сидел у него на руке. Ударили барабаны, послышались призывные крики, залаяли собаки.
- Ай, мой красавец, Иван Грозный, – Алексей Михайлович снял с птичьих лап кожаное кольцо с ремешком, богато украшенное серебром и жемчужинами. На лапах кречета остались маленькие серебряные бубенчики.
Каждой птице Алексей Михайлович давал имя. Этот большой сокол получил царское имя из-за своего особенно острого и кривого клюва.
- Государь, с Богом! – напутствовал урядник.
- Возьми! Гой! Гой! – царь поднял руку, напуская сокола на добычу.
Зазвенели бубенчики, уносясь с хищной птицей высоко в поднебесье.
- Хорошая ставка, – сказал урядник, провожая птицу взглядом.
- Иван Грозный – редкий охотник! Подарок польского короля, – Алексей Михайлович неотрывно следил за полетом любимого кречета.
Сокол поднялся так высоко, что стал едва приметной точкой. На мгновение он застыл в воздухе.
- Замер! – прошептал урядник.
- Взгоняй, сейчас падёт! – закричал царь.
- Падё-от!
Урядник сделал рукой знак: застучали барабаны, раздались ружейные выстрелы, охотников охватил необыкновенный азарт, со всех сторон послышались возгласы и крики. Алексей Михайлович стегнул коня и помчался вперёд, не отрывая глаз от сокола. Топот копыт, лай собак, которые кинулись вперёд всей кавалькады, сме-шались в какой-то неимоверный воинственный гул. Сокол, замерев на мгновение, начал падать вниз и стремглав кинулся сверху на свою добычу, ударил её крепкими когтями и отлетел в сторону, наблюдая за падающей цаплей и кружа вокруг нее до самой земли.
Когда приблизились охотники, сокол стерёг добычу, вцепившись в нее когтями. Урядник остановился, призывая остальных к тому же:
- Государь, чую я – с полверсты справа, в той синей низине, стая куропаток.
- Взгоняй!.. Гони собак! Напускать всем! – приказал разгорячённый царь и нетерпеливо поднял руку. К нему подбежали сокольники с шестом, на котором сидели соколы. Царь выбрал белого кречета и поскакал вслед за собаками. За ним устремилась вся пёстрая свита.
Над полем взвилась большая стая куропаток. Раздался барабанный бой, крики, выстрелы, задорное ржанье коней. Первым взлетел белый кречет, следом ещё несколько. Охота была в полном разгаре: летали перья, кружили птицы, звенели колокольчики.
Алексей Михайлович пребывал в прекрасном настроении: охота, действительно, захватила всех.
Когда подсчитали добычу, вокруг царя собралась вся свита. Все восхищались его охотничьим искусством. Он надел на белого сокола кожаную шапочку:
- Ах, Соловей-разбойник, хорош! В Фомино воскресенье пойдём в угон на зайца.
- Великий государь, вот голландский посол в необычайном, говорит, удивлении от вашей сноровки и ловкости, – сказал боярин Матвеев. – Да и я не менее восхищён!
- Что ж сам-то, Артамон, от птицы шарахаешься, как от литовского посольства?
- Меня, государь, в какую службу сунешь, в ту и полезу, хоть с немчинами договариваться, хоть с персиянами. А с птицей договориться – познаний не хватает.
- То ведомо царю, Артамон! Сокол - птица вольная! Не велик, а грозен!
- Вот, государь, этот соколик – истинный Стенька Разин.
- Что вспомнил казачьего разбойника?
- А то, великий государь, воеводы пишут – бегут к нему простолюдины с Волги на Дон.
- То ведомо царю! Сами ж воеводы виновны. Разворовывают царскую казну, а спрос чинят с чёрного люда.
Боярин виновато потупил глаза. Царь в сердцах махнул рукой:
- Шли гонца в царские палаты! Пир устрою по случаю удачной охоты.
- Твоя светлая воля, великий государь! – поклонился боярин.
11
Царь Алексей Михайлович ближе к Москве становился всё сумрачнее. Государственные дела, забытые на охоте, теперь теснились в его голове, наводя туск на светлые царские очи. В марте царь от-праздновал свой сорок первый день рождения. Он был крепкого телосложения, белолиц, румян и темно-рус. Большие широко расставленные добрые глаза и красивая окладистая борода выдавали в нём человека большой русской души.
Стоит сказать, что вступил на трон Алексей Михайлович в 16 лет. Сознавая свое царское самодержавное величие, окружал себя блес-ком и великолепием. Московский двор содержал в прекрасном порядке и русской самобытной красоте, что ему завидовали многие европейские послы.
Царь Алексей Михайлович отличался теплым участием к людям, милосердием к нищим, но принципиальной строгостью к виновным. С пяти лет он обучался грамоте, письму и церковному пению. Не боялся перемен и нововведений в русском государстве. Видимо, этими мыслями и был сейчас озабочен царь.
- Великий государь, царь-батюшка Алексей Михайлович, – отвлёк царя от тяжёлых дум урядник. – Воззрите царскими очами в небеса!
Царь в задумчивости вскинул голову, да шапка стала сваливаться с головы. Он её подхватил, но со стороны кому-то показалось, что царь шапку снял по какой-то важной надобности. Все вокруг тоже поснимали шапки и задрали головы вверх. Над ними в вышине па-рила большая птица.
- Белохвостый орёл! – воскликнул оживившийся Алексей Михайлович. – Царь-птица!
Казалось, орел, застывший в воздухе, был нарисован кистью живописца на янтарно-голубом стяге, развёрнутом во весь небосвод.
- Слава нашему государю, великому князю, благословенному Алексею Михайловичу! – выкрикнул боярин Матвеев. Раздались дружные хвалебные восклицания, и вся праздничная кавалькада продолжила путь.
- Хороший знак, великий государь! – сказал Матвеев.
- То ведомо царю! – ответил подобревший царь.
Наблюдал ли парящий орёл описанную сцену, то не ведомо нам. С уверенностью можно живописать ту картину, которая сейчас открывалась с высоты птичьего полёта.
На широких равнинах, среди бескрайних полей и лесов, холмов и рек, убегающих за синие горизонты, приютились деревеньки и сёла, избы да церквушки, теремки и колокольни, будто растерянные небесами гранёные камешки. А вдали, в звенящем хрустале весеннего воздуха, открывался привлекательный вид на Москву, величественный город на холмах, окружённый глубоким рвом, деревянными стенами и башнями. За укреплениями раскинулись пригородные постройки: дома и церкви, торговые лавки и конюшенные дворы, улицы и площади. Выше всех, подпирая небо, вознесся островерхими башнями и золотыми куполами кремль, построенный из кирпича и камня. На семь вёрст вокруг кремля каменная стена. Амбразуры в стене наклонные, и невозможно никому подобраться незамеченным.
Стоит приблизиться, как оглушит округу предупредительный выстрел:
- Стой, сатана! Стрелять начну!
За кремлевскими стенами – царский дворец с чешуйчатыми крышами, изящными башенками, сказочными крыльцами и причудливыми окнами.
На приеме у царя по случаю доброй охоты во дворце играли бубны и литавры, трубили трубы, гостей поили рейнскими винами. Когда рассаживались за стол, поднялся спор между двумя боярами. Каждый считал себя вправе из-за старшинства и знатности рода сидеть ближе к царю.
- Хоть царь мне велит голову отсечь, а мне не на своём месте ниже других бояр не сидеть, – раздавался голос.
- Отсеку, Афанасий Лаврентьевич, ежели будешь в присутствии иностранных послов торговаться, как баба в хлебной лавке! – назидал царь.
- Отсеки ему прямо с бородою вместе, государь! – нападал на обидчика второй боярин.
- Обоим отсеку, Богдан Матвеевич! – утихомирил царь.
- Жаль мне свою головушку! Сяду, где укажешь, государь.
- То-то, боярин! Ты лучше скажи, Богдан Матвеевич, что у нас в оружейном приказе делается.
- По твоему указу, светлый государь, ружья и сабли куём день и ночь для рейтарских и драгунских полков, и для парадных, и наградные тож изготавливаем.
- Добрые ружья, боярин?
- Умельцы есть на Руси, государь, не хуже английских.
- То ведомо мне… Вот что, Богдан Матвеевич, по царской милости пожертвуй наградные ружья моему уряднику и сокольникам, что нынче со мной на охоте рядом были.
- Слушаюсь, светлый государь Алексей Михайлович.
- Теперь ты поведай нам, Афанасий Лаврентьевич, что на судоверфи? – продолжил царь.
- Корабли строим, великий государь. Первый российский парусный корабль спущен на воду в прошлом году.
- «Орёл»?
- По вашему величайшему указу, государь, был назван этот трёхмачтовый флагман. На всех корабельных флагах нашиты изображения орла.
- То ведомо царю. Сколь пушек на корабле?
- Пушек будет двадцать две, государь. Капитан – голландец Бутлер, матросы все голландцы.
- Куда ж корабль приписан?
- К Астрахани, государь. Охраняет морские границы от Каспийских берегов до речных путей на Волге. Если Стенька Разин опять сунется на своих стругах, то «Орёл» встретит разбойное войско.
- Отошлите царские грамоты воеводам в волжские города да на Нижний Дон нашему верному атаману Войска Донского Корниле Яковлеву, чтоб не позволял казакам разбои чинить. Отвечать перед царём будут головой.
- Слушаюсь, великий государь Алексей Михайлович.
12
В эти самые апрельские дни войско Степана Разина отправилось вверх по реке в Паншин городок, где Дон и Волга подходили близко друг к другу. Всего десятки вёрст разделяли две большие реки, и древние охотники называли это место Переволоком. Туда-то и шла берегом с Нижнего Дона огромная конница Степана Разина, по реке на вёслах плыли челны и струги с порохом и пушками. Туда же при-вёл атаман Васька Ус свою разбойную ватагу и объединился с казацким войском. Со всей округи стекался бедный люд, желающий поучаствовать в разбое, и уже было семь тысяч беглых крестьян и казаков.
Степан Разин собрал на речном острове, где было военное казацкое поселение, новый круг.
- Гей, хлопцы! Завтра выступаем! Идём на Волгу, под Царицын город!
- Дело, атаман-батько, давно не сверкали боевые клинки!
- С нами знаменитый Васька Ус со своими соколиками!
- Знаем его… Смелый казак!
- Ходили с ним под Воронеж и Тулу, грабили бояр и помещиков.
- Добре, хлопцы!.. Теперь вместе погуляем. До Волги по степи два дня ходу! Идём конями и обозами, челны и струги волоком тащим.
- Где коза прошла, там казак пройдёт, атаман!
- Добре, соколы!
Вышел есаул, отдал команду:
- Готовься к походу, сухари суши, кашу вари, сабли точи!..
Дон притих: лишь в камышах изредка плеснётся бобёр, да вдали хлопнет крыльями бекас или утка. Донская часовня – деревянный сруб, перекрытый двухскатной крышей с маковкой и крестом – безмолвным силуэтом растворилась в вечерних сумерках.
Стенька Разин с есаулами сидел у костра.
- Монах из пришлых прочитал молитву за удачу в походе, батько!
- Добре, Петра! Кроме удачи нам бы добыть ещё коней и челнов.
- Добудем, атаман! На Волге под Царицыным пасут коней калмыки и татары.
- Пришли к нам тайно, батько, царицинские мужики, говорить желают.
- Зовите хлопцев.
У костра присели несколько человек, сняли шапки, поздоровались.
- Ждут тебя, атаман-батько, в городе.
- Что думает царицынский воевода?
- Воевода Тургенев город не сдаст, а стрельцов мало, половина на нашей стороне будет. Пушек, которые палить могут, всего пяток. Воевода жаден, нас жмёт, казну набивает, запаса воды в городе мало, хлеба тож нехватка будет.
- Добре, хлопцы, возвращайтесь и ждите вскорости моё войско. Всем говорите, за царя идёт Степан Разин, но против бояр да во-вод, которые не дают простому народу жить вольно!
- Сказано-сделано, атаман-батька!.. Поспешим.
Степан Разин призадумался. Васька Ус молвил:
- Думаю я, атаман, ударим с воды на судах и с суши конницей.
- Добре, Васька! Возьмём город, воеводой тебя посажу.
- Разживёмся золотишком, будут радоваться наши хлопцы.
- Слушайте меня, други-соколики! Наши деды сказывали, когда город Азов у турок отбили: «Не дорого нам серебро и злато, дорога нам слава вечная!»
- Эх, атаман, наши казаки не за славой пришли: за кафтанами боярскими да казной серебряной.
- Знаю, Васька! За обиды свои поквитаться народ хочет да пожить вольной казацкой жизнью.
- Верно, батько, поплясать да спеть в боярских кожаных сапожках!
- Гей, есаулы, затягивай песню!
Эх, гулял казачок да по донским степям,
Да в кафтанчике да подпоясанном,
Дева русая на скрипице посиживала,
Песню кручинную одинешенько пела...
Стенька Разин встал, развёл затёкшие плечи, взглянул в ночное небо, украшенное ожерельем мерцающих звёзд.
- Гей, други, сколько наших хлопчиков ушли в небеса буйных коней ловить!
- Не вернуть их, батько!
- Гей, Петра, казак ты бывалый… Сказывай нам, что там на небесах?
- Ангелы там, батько, зажигают лампадки, как только рождается человек, и гасят, когда умирает.
- Что ж одна лампадка яркая, а другие еле светят?
- Яркие у атаманов, батько!
- Где ж моя горит, Петра?
- То, батько, даже мне неведомо! – засмеялся казак.
- А что ж тебе ведомо, Петра?
- А то, батько, что на Волге много боярских лампадок затушим.
- Добре сказано, Петра! Зови-ка бандуриста. Всё одно до зари глаз не сомкнуть!
- Эх, вот это мне по душе!
- Гей, други, разбудим да всколыхнём Русь необъятную от Каспийских морей до самой Москвы!..
13
На третий день при свете звёзд казацкое войско подошло к Царицыну - городку на высоком берегу Волги. На серо-жёлтом склоне за крепкими бревенчатыми стенами с дозорными башнями в белом свете луны серебрились островерхие чешуйчатые крыши домов и купола церквей и соборов.
На берегу Волги притихла построенная из дубовых надолбов речная пристань. Раскинулись шатры заморских торговцев шелками и утварью, соляные лавки, деревянные склады и постройки. На тёмной воде качались рыбацкие лодки и купеческие струги. За городом тянулись пастбища, виднелись крестьянские дома и мельницы, гу-ляли степные ветры.
Заря качнула птичьи крылья, пробежала пунцовая нить по горизонту, чайки вскрикнули и закружились над плывущими челнами и стругами. Войско Степана Разина окружало город по воде и суше. Судна с казаками подошли к берегу, конница и пешие приблизились к укрепленным стенам Царицына. Ударил на городской колокольне набат, с укреплённых стен пальнула пушка, показались шашки стрельцов. Казаки ответили ружейными выстрелами, и всё стихло. Городские ворота не открылись, железные замки оставались замкнутыми.
- Будем осаждать город! Есаулы, ставь табор! – приказал Степан Разин.
Для атамана разбили большой шатёр из корабельных парусов. Воткнули рядом казацкие бунчуки и знамёна. Устелили пол персидскими коврами, принесли плетёные сундуки, повесили медную лампаду. Пришли есаулы, расселись кругом.
- Что делать будем, батько?
- Воевода не открывает ворота, берём город в осаду.
Снаружи послышались возгласы, в шатёр заглянул казак:
- Батько, перебежчики из города.
- Кличь старшого.
Пришёл знакомый – сидел у костра в Паншин-городке:
- Доброго здравия, батько-атаман!
- Гей, хлопец долгожданный, с какими вестями?
- Воевода стращает стрельцов царской немилостью. Стрельцы сомневаются. Хлеба и воды мало припасено. Народ волнуется, на воеводу волком глядит.
- Добре, хлопец, хорошая весть.
- Возьмём приступом, атаман, – Васька Ус решительно ударил кулаком по голенищам.
- Эй, горячая голова, – сказал Наум, – челном море не переплыть.
- Долго сидеть под крепостью – казаки заскучают, батько.
Степан Разин всех слушал, а решил по-своему:
- Гей, хлопцы, думаю я так! Васька Ус остаётся осаждать город. Ждём, когда ворота перед нами откроют. Я же с казаками в степь: саблями помашем, потреплем едисанских татар. Зипунами надо разжиться, да и коней мало у нас…
С дозорных башен Царицына воевода со стрельцами и придворными наблюдали за многочисленным казачьим лагерем.
- Велико воровское войско!
- Да, воевода, одних разбойных судов боле полсотни наберётся, - ответил стрелецкий сотник.
- За подмогой надо в Астрахань гонца послать.
- Со всех сторон обложили, пройти не дадут.
- Ах, невмоготу мне, государеву воеводе, смотреть на это поганое сборище!
- Всем невмоготу, воевода, да глаза не спрятать.
- Некому узду на разбойника накинуть.
- Ретив шибко Стенька Разин!
- Где ж он сам сейчас?
- На буграх шатёр белый да конница вокруг. Видать, там разбойник.
- Ежели ядро послать, сотник?
- Далече… Пушкой не достать, воевода.
- Будем оборону держать, стрельцы. Стены высоки, ворота крепкие, пушки нацеливай на берег!
- Ежели подожгут, воды не запасено, воевода!
- Кнута вам, а не воды! Отобьемся, пороху вдоволь! Сотник, наведи порядок в царских войсках!
Стрельцы понуро смотрели на шумный казацкий лагерь. Даже сюда ветром доносило оживлённый весёлый галдёж. Когда воевода со свитой удалился, стрельцы горячо заговорили:
- Слыхал я, братцы, богатства у Стеньки-разбойника как у царя. Все казаки ходят в парчовых кафтанах с алмазными пуговками, в сафьяновых сапогах с жемчугами, в куньих шапках с самоцветами.
- А мы-то в сукне да в заячьих шапках!
- Нашего жалования, братцы, не хватит на сапог казацкий.
- То бы вовремя получать!
- Уж давно не жаловали.
- Эх, братцы, за что головы свои сложим?
- Переметнёмся в казаки!
- Страшно, братцы!.. Повесит воевода!
- Кабы сам не завертелся на шёлковом канатике!
- Поглядим, братцы. Может, воевода Стеньку хлебом-солью встречать будет!
- Верно! Поглядим, ещё не вечер.
14
Казацкий стан зажил походной жизнью. Разинская вольница гудела на волжских склонах: чистили ружья и натирали клинки, тащили пушки, распрягали лошадей, жгли костры, весело спорили, курили и дружно смеялись, не обращая внимания на притихший Царицын. У телеги с порохом и ядрами в разговор вступил рыжий детина:
- Вот какое дело, Пахом! Был я кузнецом на конюшенном дворе боярина в саратовском уезде. Он мою спину плёткой своей до самого низу изучил. А теперь, вишь, я пушкарь у самого атамана Степана Разина. Он мне сам сюртучок заморский подбирал. Говорит, что на мою спину только медвежья шкура впору будет…
- На заднее место, Трофим, можа, и наденется, – хохотали вокруг.
- Слыхал, Трофим, я эту байку уж не раз, – ответил чернобородый Пахом.
- Кто-то и слыхал, а мы ещё послухаем, – смеялись вокруг.
- Так вот, Пахом, когда оружие для меня подбирали есаулы, просил я булаву железную. Так, братцы, сам атаман Степан-то Разин сказал, что пока не отковали для меня нужной величины, и назначил, вишь, пушкарём.
- Поди, Трофим, на царской кузнице тебе булаву-то куют! – новый взрыв смеха потряс казацкий стан.
- И это слыхал!
- Мы не слыхали!
- Так вот какое дело, братцы! Пушку-то я до того дня не видал близко, но смекнул сразу, что да как. Стою возле неё, а тут атаман-батько с есаулами подходит, указывает на ствол орудия и спрашивает: «Когда ж успели такую здоровенную булаву для Трофима отковать?» Есаулы чешут затылки, я чешу и поначалу не чую подвоха. А есаул Наум отвечает: «У турецких хлопчиков отбили, атаман»… «Как же по ухвату-то подходит она тебе, Трофим? Не мала?» - смотрит на меня с улыбкой атаман.
- Что дальше, Трофим? – нетерпение вокруг.
- Вот какое дело, братцы, – Трофим потягивается.
- Ну!
- Сон меня валит, вечером продолжу.
- Ах, хитёр, детина!
- Нальём мы тебе кубок фляжского, сказывай!
- Так и так, отвечаю я атаману-батьке, вышла у Наума промашка… У атамана, братцы, удивления на серебряный рубль.
- Какая же? – удивился атаман.
- То, говорю, не булава, а только рукоять от неё.
- Так и сказал?
- Вот те крест!
Новый взрыв хохота прокатился до горизонта.
- Любопытствуем, чем закончилась комедия, Трофим?
- Атаман-батько приказал Науму идти к туркам добывать набалдашник для рукояти…
- Наум пошёл?
- Откупился, знатная голова, шапкой бархатной с жемчугами… Атаман мне её и поднёс.
- Что ж не носишь красоту узорочную, Трофим?
- Храню, братцы, драгоценный для моей грешной души подарок нашего атаманушки.
- Брешешь, детина, та шапчонка и на кулак твой не наденется…
Смеялись после недолго – разошлись по своим обозам. Трофим крепко захрапел, к вечеру в сумерках очнулся, спрашивает у бородатого товарища:
- Где мы, Пахом, не в раю ли?
- Известно, Царицын стережём.
- Ну, тогда успокоил, а то я в грязном сюртуке.
- У меня тож не новый.
- Поэтому ты в кручине сидишь?
- Родные берега вспомнил, Трофим.
- Знакома мне такая хандра, братец. На чужой стороне вдвое милее родной край.
- Вот и гнетёт печаль мою головушку.
- Пахом, а ты с каких бережков бежал к казакам?
- С волжских, с Симбирского уезда.
- Вот же какое дело, Пахом! И тут Волга.
- Волга, а не та… У нас берега покруче, да леса погуще.
- Красноречив, братец! Каждому, Пахом, свой край сладок. Здесь иная красотища – вольная степь.
- Что с этой волей делать?
- Зачем в казаки подался?
- Шёл на Дон – весело было, пришёл – горько стало. Непривычный я к воле казацкой!
- А ты за меня держись, Пахом.
- Успокоил, Трофим.
- Любого успокою: хоть словом, хоть кулаком.
Пахом укоризненно покачал головой, не располагаясь к шуткам. Он смотрел на бревенчатые стены Царицына и невольно сравнивал с родным Симбирском. Помолчав, сказал:
- Я от боярского кулака убёг, а ты, Трофим, тычешь мне своим!
- А пойдём, Пахом, к костерку на реке. Шибко там молодцы животы надрывают…
15
Василий Ус остался командовать осадой Царицына, точнее он от скуки бродил от одного весёлого круга казаков к другому, с нетерпением поглядывая на запертые ворота Царицына.
Степан Разин с сотней казаков отправился вдоль Волги в степь в набег на татарских кочевников. Целью набега были лошадиные табуны и скот, которыми казаки промышляли по всему Дону с незапамятных времён.
- Гей, други! Здесь, среди этого простора, зарыта казачья слава! Вольная степь для её лихих сынов!
Весенний травостой будоражил казачий глаз, дурманил грудь степным ароматом, впитавшимся с детства с молоком матери и в сердце, и в сознание Степана Разина. Он мчался по бескрайней степи, иногда останавливаясь на курганах, дремлющих в мудром молчании среди океана зацветающего ковыля и ярких тюльпанов. Иногда вблизи урочища рассматривал потухшие костры и следы конских копыт.
- Смотри, брат Фрол, затравевшие следы, давно здесь был кочевник.
- За курганы ушли, Степан, день переходу.
- Чую, Фрол, к востоку брать надо.
- Что ж, пошли…
Ночью казачий отряд увидал вдали костры и дозорных, которые охраняли сонные коровьи стада и лошадиные табуны. На рассвете Степан Разин приказал отгонять животину к берегу Волги, а сам с дружиной бросился на кочевой татарский улус, но встретил внезапное сопротивление и попал в засаду. Кочевники, по всей видимости, были готовы к бою, и казакам пришлось отступать с потерями. Татарская конница теснила казаков и, казалось, не только отобьёт угнанные табуны, но и опрокинет противника, обратит лихую конницу в бегство. Прижатые к берегу, казаки яростно отбивались от более многочисленной и не менее отважной конницы.
- Эй, брат Фрол, кличь подмогу! Гей, други! Руби не жалей! – громовой голос раздавался среди звона и скрежета сабель.
К берегу уже подплывали струги, и казаки с ружьями и мушкетами, выбравшись на берег, встречали татарскую конницу оружейными выстрелами. Теперь кочевники оказались в меньшинстве и начали отступать. Струги ускорили бегство противника пушечными выстрелами.
- Далеко ж ты видишь, брат Степан! – удивлялся Фрол, когда казачий отряд отогнал добычу к тихой заводи урочища и расположился на ночёвку. – Как же ты догадался следом отправить струги?
- На то я и атаман, брат Фрол! Военачальник должен предвидеть опасность наперёд! Что ж тебе рассказывать, не раз мы с тобой попадали в засаду.
- Помню. Да ранен я нынче, Степан!
- Вижу, Фрол! Рана глубокая! Пошлю тебя с нашей добычей в Кагальницкий городок. Подлечишься – вернёшься. Заодно узнаешь, что про меня говорят на Нижнем Дону.
На следующий день утром к Ваське Усу из осаждённой крепости явились человек пять царицынцев. Они просили разрешить жите-лям города ходить за водой к реке и выгонять скот на пастбище, на что казачий есаул ответил:
- Уговаривайте воеводу, чтоб он город отпер, а если заупрямится, то вы сами отбейте городовой замок. Бедный люд и стрельцов, ко-торые перейдут к казакам, не тронем.
Вскоре на городских стенах появились стрельцы, приветливо размахивающие шапками и руками. Следом городские ворота распахнулись. Казачье войско с гиканьем хлынуло в город, растекаясь необузданным морем среди улочек и площадей. Казаков зазывали в дома, угощали, веселились, пировали.
Воевода с тремя десятками верных стрельцов и придворных заперся в городской башне. Когда пир в Царицыне был в полном разгаре, в город вернулся Степан Разин, и прямо к праздничному столу в дом воеводы. Атамана встретили весёлые есаулы с полным кубком крепкого вина.
- Эй, батько, поднимем чарки за нашу победу!
- Гей, хлопцы, а ну попляшем! – глаза атамана светились необыкновенной радостью.
- Слава нашему атаману-батьке! – кричали вокруг.
Степан Разин, не закончив пляску, остановился и глянул на есаулов:
- Где ж, воевода, хлопцы?
- В башне заперся, оборону держит, – ответил Васька Ус.
- Гей, други, надо завершить ратное дело! – атаман как был в одной распоясанной рубахе с саблей наголо, так и выскочил из дома и огромными прыжками метнулся к воротам башни. – Ломай! – раз-дался на весь Царицын страшный голос.
На приступ башни казаки пошли большими силами, но сопротивление засевших там людей было невероятно отчаянным. Бились долго, но казачий натиск во главе с атаманом был яростным. Воевода дрался до последнего и единственный из всех сопротивлявшихся остался в живых.
- Что ж заслужил ваш воевода? – обратился к собравшимся на площади горожанам Степан Разин.
- Мы посовещались, атаман Степан Тимофеевич, – выступил от собравшихся рыжебородый царицынец, – наш воевода сильно осетрину фаршированную любит, вот в реку и отправить его.
- Как решил круг, други, так тому и быть! У казаков всё решается на совете. Теперь, хлопцы, в Царицыне установлю наши, казачьи, порядки. Будет у вас вольная и богатая жизнь!
На следующий день воеводу повели на верёвке к Волге и по приказу Степана Разина утопили в реке. Сами казаки несколько дней делили награбленную в городе добычу. Степан Разин укрепил город, на башни в дозор выставил казаков, к пушкам на стены - своих хлопцев. На главную башенную пушку определил Трофима и Пахома.
- Вот же какое дело, Пахом! – говорил Трофим, оглядывая с высоты волжские просторы, - теперь мы охраняем этот город. Чудеса, брат!
- Вот бы увидал меня Кузьма рядом с пушкой!
- Какой Кузьма?
- Брат мой. Звал его в казаки, не пошёл, жёнка удержала.
- А я, Пахом, теперь купеческую дочь буду в жёны брать!
- С чего это она пойдёт за тобой?
- А видишь, на мне новые сапоги! Сам Степан Тимофеевич подбирал. С купца здоровенного снял. А мне жмут, да как говорят, дареному коню в зубы не смотрят.
- Гляди, Трофим, уж по швам лезут.
- Смотри, чтоб к нам кто не полез.
16
Гришка сидел у печки на лавке возле отца. Тот третью неделю лежал в бреду, редко открывал потухшие глаза и со смутною надеждой вглядывался в родные лица. На столе, чуть потрескивая, горела лучина, освещая тусклым светом сгорбленные фигуры людей. Ужинали тихо, почти без слов, постоянно бросая тревожные взгляды на больного.
- За что нам такое божье наказание? – шептала гришкина мать.
Дед Василий постоянно качал головой, будто контуженный, и нервно одёргивал длинную бороду. Ерёмка отодвинул пустую чашку и полез на печь, сестрёнки убежали в угол на сундук и тихо расчёсывали друг дружке волосы берёзовым гребешком.
- Да, мать, уж лучше бы ушёл Кузьма с Пахомом в казаки.
- Жестокие времена, дед Василий... Кабы знать, что так случится, отпустила бы моего соколика…
- Упущенного не воротишь, мать.
- Ох, ангелы небесные!
- Дьяк всему виной! Чтоб ему в аду гореть.
- Что он за человек такой?
- Злоба в нём прижилась, мать! Вот воевода назначил бить Кузьму чётно, а Онуфрий, схитрил, и били нещадно! Ладно, воевода увидал в окно, остановил смертоубийство… Кузьма мог там и помереть.
- Ох, ангелы небесные, зачем Кузьма, не оправившись от побоев, на лёд вышел? Упреждала его, бранила!
- Тут его не остановишь, мать. Только встал на ноги, а уж о семье думает.
- Да, слаб он был, ноги, сказывал, подкосились, да в прорубь и ухнул.
- Вот хворь навалилась! Сколь лечим, а толку нет.
- Ох, только и остаётся молиться.
- Молись, мать!..
Отец шевельнул губами, открыл глаза и мутным взглядом принялся разглядывать Гришку. Тот хотел было позвать матушку, да замер, уставившись на худое измождённое лицо, не узнавая прежнего отца, который любил подхватывать Гришку, подбрасывать вверх сильными руками и гордо кричать: «Смотри, мать, наш соколик-то как вырос!» Теперь в тяжёлом прерывистом дыхании отца Гришка чувствовал какую-то неотвратимую угрозу, отчего его язык онемел, а сердце как никогда заколотилось в мальчишеской груди…
Гришка не помнил, что произошло потом. Только глухой голос деда Василия непрерывно звучал в его голове: «Представился наш Кузьма, царство ему небесное!» И надрывный голос матушки вторил: «Помер мой соколик! Что теперь без кормильца делать?»
На третий день повезли отца на скрипучей телеге на городское кладбище, где среди густого сосняка притихли деревянные кресты. Рыжая кобыла кое-как тащилась в гору, Ерёмка негромко понукал лошадь. Следом шла заплаканная мать, Гришка рядом с дедом Василием и несколько слободских мужиков. Солнце ярко сияло, осы-пая синие глади Волги россыпями слепящего жемчуга, над которым стремительно рассекали воздух острокрылые чайки. На Волге, ближе к островам, чернели рыбацкие лодки. Вниз по реке в сторону Астрахани плыли царские струги. Дед Василий остановился, передыхая и вытирая со лба пот, обернулся, грустно оглядывая сияющие дали. Гришка и мужики тоже встали, выражая этим необходимое почтение его сединам.
- Эх, любил Кузьма эту лебединую синь! – вздохнул дед Василий.
Мужики, соглашаясь, кивали головами. Потом затеяли разговор:
- Лова сегодня не жди.
- Что так?
- Кривоносый Сенька возвращается.
- Можа, наловил вдоволь?
- Не, вчера хорошо сом шёл, а нынче ветер с востока загнул.
- Моя жёнка утром с дойки зашла в избу, говорит - молоко не пенилось.
- Погода сменчива будет. Когда пенится – к холоду.
- Не, пенится – к теплу!
- Белорыбица скоро поднимется с моря, мужики.
- Уже пора!
- Река не прогрелась, рыбица не пойдёт.
- Куда ж это, мужики, царское войско спешит по воде?
- Куда прикажут, туда и дуют.
- Слыхал я, Стенька Разин Царицын взял, народу казну царскую раздал, а воеводу с дьяками утопил, – ответил дед Василий.
- Нашего дьяка Онуфрия бы за ними следом.
- Спуску не даёт нашему брату.
- Что ещё слыхал, Василий?
- Слыхал, грозится Степан Разин бояр и воевод посудить.
- Може, и нам в казаки податься, Василий?
- Давал я добрый совет Кузьме на Дон идти, не послушал старого… Эх! – он тяжело вздохнул и побрёл в гору следом за телегой.
17
Государь Алексей Михайлович вышел из синих царских покоев в горницу, расписанную настенной живописью и золочёным орнаментом. Трапезничал со своими многочисленными детьми: Евдокией, Марфой, Софьей, Екатериной, Марией, Фёдором, Феодосией и Иваном. Старшая из них – Евдокия, ей уже было двадцать лет - сидя за столом, воспитывала Ивана, которому только в августе исполнится четыре годика:
- Иванушка, не пристало царевичу показывать язык!
- Нет, цаевичу пестало показывать язык, – смешно выговаривая слова, настойчиво отвечал Иван. Он кривлялся перед золочёным кубком. На его зеркальной поверхности отражалось искажённое, и от того смешное личико молодого царевича.
- Софья, ангел мой, отодвинь кубок от Иванушки! – не унималась старшая сестра.
Софью упредил дворецкий, но царевич переключился на серебряную статуэтку девушки с блюдом, в котором лежал виноград.
- Иванушка, никакого воспитания у тебя нет, как же ты станешь царём?
- Я не хочу цаём, я хочу быть стельцом и стеять из огомного южья!
Все вокруг посмеивались, даже царь Алексей Михайлович подключился к важной государственной теме:
- Отчего же это ты, Иван Алексеевич, не желаешь садиться на царский трон?
Царевич, чувствуя благожелательное расположение родных, потянулся к затейливой фигуре птицы из теста и сахара, при этом продолжая говорить:
- Потому что цай не игает в игушки и носит на голове плохую шапку.
Ему всё же удалось схватить сладкое угощение и сунуть поскорее в рот. На царской голове сверкала сапфирами и алмазами бархатная шапка, отороченная мехом чёрной куницы. Алексей Михайлович потрогал её и спросил:
- Почему же шапка плохая, ненаглядный мой Иван Алексеевич?
- Она тяжёлая и спадает на глаза, и мне ничего не видно…
- Когда ж ты её надевал?
- Федол мне надел, когда мы пятались в пестольной от сестьёнок.
- Прятались в престольной! Кто ж разрешил в царский кабинет заходить? – Алексей Михайлович нахмурил брови, но губы выдавали отцовскую радость от приятного общения с детьми.
- Я, батюшка родной. Когда ваше царское величество на охоте забавлялось, - ответила Софья, выгораживая младшего брата.
- Эх, проказники, вот займусь я вашим воспитанием.
- Нет, я спячусь под столом, - отвечал царевич, уплетая сладкую фигурку.
- Евдокия, на тебя надежда, пригляди за малолетним царевичем. Обеспокоен я его образованием. Надобно языки иностранные изучать.
- Польский познаём, батюшка родной, – ответила с поклоном старшая дочь.
- То ведомо мне, ангел мой Евдокия Алексеевна! Прилежности к познанию большей требую… Ну что ж, мне пора, ждут бояре, – царь вышел из-за стола, погладил по голове каждого и удалился в думную палату.
На лавках сидели хмурые бояре в дорогих, шитых золотом, светлых ферязях поверх кафтанов с широкими воротниками и в гор-латных куньих шапках на головах. Бояре с видимым трудом встали, заслышав царские шаги. Царь бодро зашёл в расписную палату по красной дорожке и сел на золочёный резной трон. Дородные бо-яре поклонились царю и с намеренной важностью и достоинством расселись по местам, степенно оглаживая свои длинные бороды и усы. Царь был хмур и сосредоточенно оглядывал притихшую палату.
- Кто ж начнёт сказки мне рассказывать о воровском атамане Стеньке Разине?
Бояре дули щёки, некоторые заинтересованно рассматривали росписи на потолочных сводах, иные тупили в пол глаза, но никто не желал первым отвечать.
- Давай уж, Афанасий Лаврентьевич, начинай сказ, – продолжил царь.
Боярин поднялся с лавки, опираясь на трость; выпячивая живот и задирая бороду вверх, произнёс:
- Великий царь, великий князь, благословенный государь всея Ру-си, Светлый Алексей Михайлович, – начал боярин, но царь его пре-рвал:
- Сам запутался я по вашей милости в царских именах. Начинай дело сказывать!
- Государь, Стенька Разин с воровским войском захватил Царицын, утопил воеводу, казнил иных царских людей, пограбил царскую казну и ввёл в городе вольные казачьи порядки.
- То ведомо мне, боярин! – грозно посмотрел царь вокруг. – Дальше сказывай!
- На помощь в Царицын были посланы на стругах московские стрельцы в количестве тысячи человек. На Денежном острове в семи верстах от Царицына на них напал разбойник Стенька Разин. Там он проявил хитрость. Не имея достаточно ружей, его сподвижники взяли палки и устроились в лодках так ловко, что казалось, все до зубов вооружены… Посланный военачальником Лопатин отступил к Денежному острову. Стали пробиваться в Царицын, но казаки и с берега, и с воды напали. Воровское войско хоть и было числом тысяч пять, но стрельцы проявили храбрость и славно бились, государь!
- Сказки мне не сказывай! – махнул рукой царь.
- Половина стрельцов побита… Лопатин и иные начальственные люди казнены, остальные взяты в воровское войско, – боярин замолчал, вытирая пот со лба.
- Сказывай дальше! – всё больше хмурился царь.
- Из Астрахани воевода князь Прозоровский послал большое войско: более трёх тысяч стрельцов и вольных людей. На военных судах навстречу ворам выступил князь Львов. Стенька Разин, встретив их, обещал всем вольную, богатую, разгульную жизнь, и все стрельцы приветствовали разбойника и перешли в воровское войско. Царских начальников сами же стрельцы и перебили, один князь Львов уберёгся. Стенька отпустил его в Астрахань.
Царь вскочил с трона, ударил об пол золоченым скипетром:
- Воры! Сами же бояре первые воры! Мне доносили с Волги, что князь Львов в сговоре с воровским разбойником и получает от него богатые посулы!
18
Июньское солнце с самого утра залило волжские берега дурманящим зноем. В разнеженном воздухе дрожали прозрачные пятна мошкары, гудели в клубничном аромате шмели и пчелы. У подножья крутого склона в летнем разнотравье притихло Успенское селенье. Гришка сидел в избе на лавке, допивал парное молоко и толкал в бок хихикающих сестрёнок, а мать, вытирая тряпкой стол, говорила:
- Ты, соколик мой, с дьяком Онуфрием не вступай в разговор, кивай, да дело свое знай.
- Чуй, мамка, дядька Онуфрий хуже чёрта стриженого. Дед Василий сказывал, что на том свете ему места даже на калёной сковороде не найдётся.
- Ой, Гришка, чему наш дед мал-малого учит?
- Сказывал за вчера, мамка, что атаман Стенька Ясно Солнышко явится в Симбирск с нашим дядей Пахомом, и покатятся с горки головушки боярские за все дедовы обиды.
- Ох, ангелы небесные, мал ты ещё в такие суждения встревать. Нам жалобиться только Богу позволительно… Иди уже, Ерёмка, ждёт. – Гришкина мать с нежностью погладила по голове сына, думая о той детской беспечности, которая и делает молодость человека счастливой, уберегая ранимое сердце от тяжестей и невзгод са-мостоятельной жизни.
Гришка как был босоногий, в одной полотняной рубахе выскочил во двор, где его встретила недовольным взглядом рыжая кобыла, запряжённая в крестьянскую телегу. Она переминалась с ноги на ногу и отмахивала хвостом надоедливую мошкару. Подросток забрался в телегу: «Пошла, родимая!»
Старая доха двинулась в сторону реки, куда причалила рыбацкая лодка, и брат Гришкин, Ерёмка, нетерпеливо махал ему руками: поторапливайся, мол! Да куда тут! Лошадь под жаркими лучами солнца не спешила выполнять звонкие команды ездока.
- Эй, Гришка, заснул в телеге? – встретил его с укоризной брат. – Лов сегодня удачный – белорыбица сама идёт в невод – успевай тащить!
- Чуй, еловая голова, я матери подсоблял: бочку воды привёз спозаранку.
- Она одна у нас, братишка, подсоблять надо! – с назиданием кивнул Ерёмка.
- Грузи рыбу, что рот разинул! – ответил тот.
- За жабры хватай, щучий нос! – продолжал учить Ерёмка.
- Ну, голова! Сам хватай!
- Не томашись, Гришка! Эту рыбу домой мамке, эту – деду Степану, эту на воеводский двор свезёшь.
- Знаю, еловая голова, дядьке Онуфрию в ледник сдам. Не впервой!
- Его бы самого в ледник под замок, да ключ в речку на самое дно.
- Чуй, Ерёмка, он бы дрожал от холода и на нас злился.
- Ага! Он бы кричал: «О-о-к-к-к-а-янные! Зам-м-моро-о-зили!»
Гришка смотрел на брата, как тот изображал дьяка и театрально заикался, и оба покатывались со смеху.
Вскоре Ерёмкина лодка плыла в сторону речных островов с цветущими луговинами, где в сияющем жемчуге играющих бликов воды замерли тёмными мазками рыбацкие челны.
Телега сперва остановилась у Гришкиной избы, потом направилась в гору. Караульные стрельцы видели Гришкину телегу, медленно двигающуюся вверх по пыльной дороге. Рослый караульный, прищуриваясь на солнце, сказал:
- Гришка везёт нашему воеводе рыбицу.
- Кому осетрина, а нам – щучьи хвосты, – ответил второй.
- Вся несправедливость от бояр!
- Наш сотник не лучше! Кулаком тычет да батогами грозит.
- Владыка с ними заодно, всё на божью волю кивает.
- У одного воеводы справедливость можно искать.
- Нет, дружище, от простого люда справедливость утаили за крепкими замками.
- Есть заступник у народа…
- Царь что ли?
- Кому царь, а нам брат родной…
- Ну же!
- Атаман-батюшка Степан Тимофеевич Разин! Слыхал?
- Как не слыхать! Слухами земля полна. Царицын-город будто взял, а казну поделил справедливо меж казаков и бедных.
- Так и Астрахань, говорят, уже под ним! Бояр потопил и повесил, на Москву вострит войско!
- На Москву?
- За царя идёт, но супротив бояр. Всем волю казачью дать хочет! Засланные от атамана вчера под Симбирском были, крёстный мой с ними разговор имел. Зазывают в казачье войско брата нашего.
- Уйми язык! Кабы ветер наши сказки не донёс до ушей сотника… Гляди-ка, братец, Гришка в кремль уже заворачивает.
19
Рыжая кобыла, взмыленная от жары и долгого подъёма в гору, прошагала мимо кованых городских ворот и свернула к воеводскому дому. Из-за приказной избы вылетели, как угорелые, большеглазый Мишка и круглолицый Фёдор, оба в шёлковых рубашках и кожаных сандалиях, и с радостными возгласами запрыгнули на телегу.
- Здорово, Гришка! Давно о тебе ни слуху, ни духу! – громогласно восклицал Фёдор.
- Брата твоего видали. Два раза приезжал с рыбой, – продолжил Мишка.
Гришка в глубине души был очень рад встрече, но деловито отве-ил:
- Здорово! Делом занимался, телегу чинил.
- А я в Москве был, тебе картинку привёз! На ней царские терема, царь-пушка и сам царь на коне. С собой нет, принесу после.
- Хорошо, – радость ещё больше наполнила мальчишеское сердце, но лицо оставалось сосредоточенным. Гришка понимал, что находится на чужой территории; здесь для него не было той волжской привычной свободы, где так легко и просто смотреть на безбрежное небо, на раздольную реку, на убогий, но родной дом, слушать певучий голос матушки. Здесь же вокруг высокие крепостные стены, да и встреча с дьяком не радовала паренька.
- Гришка! – Фёдор так крикнул, что показалось, лошадь вздрогнула и пошла резвее, – давай меняться. Ты мне свайку, а я тебе пря-ник сладкий, сахаром посыпанный.
- Два, – ответил Гришка.
- Что два?
- Два пряника, для моих сестрёнок.
- Для сестрёнок? – пожал плечами Фёдор. – Ладно, поменяемся.
Телега повернула за конюшню и остановилась около бревенчатого погреба-ледника.
- Тпру, дохлая, стоять, родимая! – звонко крикнул паренёк, хотя рыжая сама по привычке встала у знакомых стен. Гришка расторопно спрыгнул с телеги, покланялся подьячему Проньке, который уж открывал большими ключами ржавую дверь.
Гришка недолго радовался отсутствию дьяка. Не прошло и двух минут, а он тут как тут. Гришка поклонился в пояс:
- Доброго здравия, дядя Онуфрий!
Дьяк, как обычно в своём чёрном длинном кафтане, худой и бледный, зло обернулся:
- Гришка-разбойник снова пожаловал в град Симбирский! Опять скажешь, что ловля плоха?
- Лов хорош, пять пудов белорыбицы.
Дьяк заглянул в телегу, осторожно провёл пальцем от острого но-са до остропёрых плавников большой рыбины, жадно облизнулся, затем с прищуром посмотрел на Мишку и Фёдора:
- С охраной что ли приехал, окаянный?
- Мы с ним, – кивнули подростки, тупя глаза под колючим взглядом дьяка.
- Эх, бестолковые, нашли с кем дружить! Воевода наш, Иван Богданович, осерчает, узнав о вашей забаве. Хлыста вам не помешает, а Гришке вдвое больше! Господи, сохрани меня грешного. Заноси!
Два тщедушных мужичка торопливо сложили рыбу в холщовые мешки. Первый потащил мешок в погреб, второй – хромоногий – споткнулся, шагая следом по ступеням, и повалился в темноту погреба. Дьяк, ругая того непотребной бранью, согнулся, как злобный гусак, заглядывая в ледник. На круглом лице Фёдора расползлась радостная улыбка от предвкушения потехи, родившейся в его голове. Он подошел к Онуфрию, с усмешкой прислушиваясь к отборной ругани, шаловливо покривлялся перед друзьями, а затем слегка подтолкнул дьяка. Онуфрий качнулся и полетел следом за нерасто-ропным мужичком, взвизгивая и охая.
- Вот я вас окаянных…, – глухо послышалось из ледника.
- Гони! – Фёдор запрыгнул на телегу, осознавая последствия хулиганского поступка. – Мишка, размазня, давай к нам!
Когда телега выезжала из городских ворот, Фёдор и Мишка спрятались под солому, накрылись драными зипунами, под которыми Гришка возил рыбу, и сидели там тише воды ниже травы. Фёдор предупредил, что им не велено покидать без взрослых кремль, но сейчас, как понимала вся компания, считая и старую клячу, особый случай, и всем хотелось поскорее скрыться. Гришка сидел в телеге молча ещё и потому, что все произошедшее совпало с высказанным желанием Ерёмки, чтобы Онуфрий оказался в холодном леднике…
- Фу, воняет! – Федька высунул голову из-под зипуна. – Что, проехали стражников? Мишка, вылезай!
Мальчишки брезгливо отряхивались от соломы и, морщась, обнюхивали свои шёлковые рубахи. Гришка не понимал их брезгливости: рыбий запах был для него родным, привычным, понятным с самых первых дней его жизни, когда отец брал его своими крепкими мужицкими руками и прижимал к себе, с любовью разглядывая удивлённые детские глаза.
У гончарной слободы беглецов увидел Николка и застыл, раскрыв рот. Гришка ему крикнул:
- Николка, здорово! Ты что, жабу проглотил?
- Здорово, Гришка! Ты с боярскими дружишь?
- За нами гонится дьяк Онуфрий! Его Федька в ледник столкнул!
- Дьяк решил наябедничать на нас воеводе! Получил по заслугам! - гордо добавил Фёдор. – Так, Мишка?
- Нму, – что-то невнятное промычал тот, утирая нос.
- Тогда я с вами, – Николка запрыгнул в телегу. – Подвинься, барчура!
- Не толкайся, деревня!
20
Дьяк Онуфрий, прихрамывая и держась за бок, с искаженной, будто от невыносимой боли, гримасой, спешил к дому воеводы. Проковыляв на высокое крыльцо, он зашёл в знатный дом, перекрестился на образа:
- Господи, спаси и сохрани меня грешного. Беда, воевода-боярин Иван Богданович!
Воевода, в одной шёлковой рубахе с позолоченными пуговицами, шелковых штанах и в мягких беличьих тапочках, вышел навстречу, также перекрестился:
- Пресвятая Богородица, сохрани и помилуй! Что теперь за несчастье, Онуфрий?
- Глум совершили над государственным лицом! – дьяк вытер пот и пыль с лица.
- Успокойся, Онуфрий, сказывай по порядку.
- Учинили вред моему телу грешному, задумали лишить меня жизни, а я как пёс за государеву службу стою насмерть, не зная ни сна, ни покоя, воевода-боярин.
- Дело говори, дьяк! – нахмурился воевода.
- Принимал я в государеву казну, в погреба ледяные, рыбы пять пудов от Гришки-разбойника. С ним были в дружбе Фёдор Кузьмич, племянничек ваш, и боярский Мишка Васильев. Гришка и руководил заговором. Они меня в погреб столкнули, дабы жизни моей тяжёлой лишить. Да Господь уберёг: стою перед вашими, барин, ясными очами.
Воевода замер в недоумении. Ему в голову не могло прийти такое, о чём живописал дьяк. Фёдор, боярский отрок, и рыбацкий отпрыск Гришка в дружбе? Он внимательно посмотрел в глаза несчастного: не пьян ли дьяк, а, может, ума лишился на старости лет-то?
- Садись-ка, попьём чайку. Может, тебе чего приснилось, Онуфрий? Кто же может засвидетельствовать твои серьёзные обвинения?
- Да кто ж знает, спиной я стоял, в погреб глядел, как работники рыбу складывают. Тут меня сзади и пихнул кто-то. Служилые вытащили: я был в беспамятстве. Вот шишка на голове, да ноги и руки в синяках. Доказательство!
По приказу воеводы сотник опросил стрельцов, которые были в дозоре, и пришёл с докладом:
- Стрельцы на башне видали, как Фёдор возле дьяка стоял, когда тот в погреб полез. Гришка возле телеги топтался, Мишка боярский меж ними крутился. Более ничего никто не видал, боярин-воевода.
- Где ж сейчас Фёдор?
- Бегают где-то с дружками.
- Придёт – допрос учиню. А сейчас, Онуфрий, иди к себе, я лекаря пришлю.
- Воля ваша, боярин-воевода, да спрос надо бы с Гришки учинить.
- Жара спадёт, всех допросим. Отдыхать теперь воевода будет. Ступай с Богом, дьяк.
- Слушаюсь…
Тем временем разнопёрая ватага расположилась на волжском берегу у подножья косогора. Мальчишки бродили по берегу, собирали серо-бурые речные ракушки. Гришка рассказывал, как их жарить на углях, Фёдор засовывал ракушки в карманы штанов, Мишка брезгливо рассматривал и бросал в воду. Полноводная река не-спешно текла меж крутых овражистых берегов, тихо выплёскиваясь пеной на тёмно-жёлтый песок. Чайки вяло кружили над сине-молочной водой, создавая гармонию жаркого лета.
- Гришка, давай поплывём на лодке к островам, – отважно заявил Фёдор.
- А ты хоть раз плавал?
- Не, ни разу, испробовать хочу.
- Чуй, Федька, опасно на большой воде!
- Чего ж опасного? Пряник дам с сахаром.
- Два, - усмехнулся Гришка.
- Сестрёнкам? – улыбнулся Фёдор.
- Не… Мне и Николке, – засмеялись друзья.
- Ладно!
- Я не хочу в лодку, – заупрямился Мишка.
- Размазня, трусишь! – Фёдор пригрозил кулаком.
- Не бойся, Мишка, я буду рядом, – заступился Гришка, выталкивая с Николкой лодку на воду… – Сандалии сымай! Лезь в лодку!
Мальчишки забрались в небольшую старую заводню . Она кача-лась на воде, Фёдор и Мишка боязливо шагнули на корму и уселись рядом, крепко хватаясь за деревянные борта.
- Не томашись, барчура, – подтрунивал Николка.
- Не раскачивай! – звонко командовал Гришка.
Друзья сели за вёсла и поплыли вдоль берега. Николка стращал Мишку:
- Не смотри в воду: утопленник схватит.
- Врёшь, - отвечал Фёдор, опасливо заглядывая за борт.
- Чуй, еловая голова! Не бойся, Мишка, утопленников сомы под коряги затаскивают и съедают.
- А сомы не продырявят лодку? – спросил Мишка.
- Сомы - тихони, лежат на дне и спят весь день, – успокоил Гришка.
- Тихони! – хихикнул Николка. – Сам сказывал, как тебя сом хвостом из лодки выбросил.
- Чуй, голова! С батей мы поймали сома на три пуда, в лодку затащили, да он дёрнул хвостищем, так я и за борт.
- Дай погребу, – Фёдор через полчаса плаванья привык к воде, оживился и сел на Гришкино место.
- Поднимай над водой весло, еловая голова, – учил Гришка.
Лодка из-за неумелых гребков Фёдора виляла то влево, то вправо, то разворачивалась на месте.
- Греби ровнее, косолапый! – смеялся Николка.
В какой-то момент Фёдор от старания так рванул весло, что оно вылетело из разбитой уключины и оказалось в воде. Николка пытался подгрести к веслу ближе, а Фёдор, не дожидаясь, резко потя-нулся, оттого лодка сильно качнулась. Мишка не удержался, ухнул в воду и исчез с головой, не успев даже крикнуть.
21
- Мишка утоп! – заорал Фёдор, прижимаясь от страха к днищу лодки.
Гришка вмиг скинул рубаху и крикнул Николке:
- Держись! – а сам, не раздумывая, прыгнул в реку…
Сначала показалась Мишкина голова, безвольно повисшая на тонкой шее, следом в бурлящей воде задыхающийся Гришка. Он с трудом подтащил Мишку к корме:
- Хватай, еловая голова!
Они вдвоём с Николкой подняли бедного Мишку в лодку. Всё это было на глазах испуганного Фёдора, который даже не пошевелился – замер как гранитное изваяние. Мальчишки перекинули Мишку через лавку лицом вниз, тряся то за руки, то за ноги. Вода вылилась из его рта. Гришка обхватил тело сзади за грудь, приподнял и силь-но сдавил. Мишка глотнул воздух, открыл глаза и обезумевшим взглядом обвёл вокруг. Видел ли он сейчас, как на берегу толпился народ, как несколько конных стрельцов тревожно смотрели в их сторону, как от берега отошла лодка, – неизвестно. Но то, что Миш-ка был жив, было очевидно.
- Живо-о-ой! – радостные ребячьи возгласы разнеслись по воде, пугая мимолетных птиц и нарушая однообразную гармонию июньского дня.
На берегу их ждали гарнизонные стрельцы. Немощного Мишку посадили на лошадь к сотнику. Тот крепко прижал его к себе и по-скакал в город, на ходу отдавая приказ:
- Берите всех остальных сорванцов! Воевода допрос чинить станет.
В пустую Гришкину телегу забрался слободской мужик и направил лошадь в селенье к Гришкиному дому. За ним двинулись кон-ные, но свернули на извилистую дорогу и резво поскакали на волжскую кручу. Гришка с горы обернулся на берег: рыжая кобыла по-дошла к его избе, из которой выскочила мать и сестрёнки. Мужик спрыгнул с телеги и показывал рукой то на реку, то на гору. Сердце Гришкино защемилось тоской. Голосов не было слышно, можно бы-ло только догадаться о тех чувствах, которые поразили Гришкину мать: она упала на колени, вознесла вверх руки и немо смотрела, как показалось Гришке, в его глаза. Он резко отвернулся, уткну-шись лицом в конскую гриву, захлёбываясь внезапными слезами. Стрелец притянул мальчишку к себе, опасаясь, что маленький плен-ник даст дёру.
Весть о том, что боярский отрок чуть не утонул, дошла до воеводы раньше, чем посланная на поиски беглецов конница зашла в ворота Симбирского кремля. Иван Богданович был в ярости и большими шагами почти бегал в столовой вокруг стола, на который слуги ставили серебряные приборы к обеду. Воевода был голоден, а его умственное возбуждение ещё больше усиливало это чувство.
- Матушка, – крикнул в нетерпении он, – зовите уже всех, я не владею своими мыслями, пока не откушаю горячего.
Матушки, тётушки, дядюшки не заставили себя ждать и наполнили живым шумом светлую залу. Когда подали стерляжью уху, воевода сел со всеми. Не успел он проглотить сочный кусок рыбы, вошёл дьячок и доложил:
- Прибыл стольник с беглецами и заговорщиками, воевода-боярин.
Иван Богданович бросил в сердцах нож и вилку и вышел из-за стола:
- Всю беспутную компанию в мой кабинет!
Воевода начал строгим тоном разговор, но осёкся при виде несчастных детей. Бледное лицо Мишки дёргалось от нервного по-трясения, губы Фёдора вздрагивали, а сам он походил на отставшего от стаи маленького тюленя. Николка робко оглядывался, как загнанный заяц-беляк, лишь Гришка исподлобья осматривал богатый интерьер комнаты. Его внимание привлёк чернильный прибор на дубовом резном столе воеводы: серебряный слон с кадкой на спине, а рядом араб с копьём. Гришка никогда в жизни не видел африканских животных, поэтому не мог вразумить, что это за чудо-юдо было перед ним. Медведь – другое дело! Чучело его головы зловеще смотрело со стены застывшими чёрными глазами. Живого медведя Гришка не видел, а убитого охотниками трогал, когда они с отцом ездили погостить к дяде Пахому. У того медведя также была приоткрыта пасть, и Гришка под одобрительные возгласы охотников су-нул в неё руку.
Начавшийся допрос Гришка не слышал, погружаясь в свои мысли и чувства. Всё вокруг было для него удивительным и сказочным. Он рассматривал толстые книги в медной оправе, картину с всадником на белом коне, и уже потом наткнулся на удивлённое лицо воеводы, который, видимо, не первый раз обращался к нему:
- Что ответишь теперь ты, Григорий! Отвечай! Фёдор толкнул дьяка Онуфрия в ледник?
- Доброго здравия, дядька боярин, – поклонившись, сказал машинально Гришка и замер.
- Доброго, раз так желаешь! Отвечай на вопрос воеводы! Кто толкнул Онуфрия?
- Чуй, дядька боярин, я за лошадью приглядывал. А как рыбу снесли в погреб, мы все в телегу сели и поехали на берег.
- Ах вы, черти беспутные. Мишка не помнит ничего, Фёдор рыбу разглядывал, третий лошадь стерёг, а четвёртого и вовсе с вами не было. Сговорились? – уже добродушно говорил воевода. – Так и сто-ите на своём: мол, никто дьяка не толкал, сам упал в погреб!
Фёдор уверенно закивал, тупя глаза в пол, а следом, глядя на него, и остальные.
- Похвально – стоять на своём! Будем считать, допрос окончен, а вот за самовольный уход из кремля Фёдору и Мишке придётся ответить. Розги вам обеспечены, мои дражайшие. А за спасение бояр-ского отрока Михаила повелю наградить Григория серебряным руб-лём. Отвагу и доблесть ценю. Враньё и подлость не стерплю. Вот наш светлый царь Алексей Михайлович подданных своих за это не щадит…, – воевода долго рассказывал про царя, про свою военную службу, про воспитание юнцов, но ничего этого Гришка не слышал. Его переполняло неведомое до этого счастье. Он рисовал в своих мыслях разные картинки: как приносит своей матушке серебряный рубль, дарованный самим воеводой, а матушка обнимает его, и сестрёнки обнимают, и Ерёмка радостно треплет его голову.
- Ну что, Григорий! – воевода тряс Гришку за плечо. – Опять будешь желать мне доброго здравия? Очнись-ка, дружок!
- Чуй, еловая голова, – ещё пребывая в своих мыслях, говорил Гришка, - сам воевода-барин мне рубль пожаловал.
Когда Гришка опомнился, все вокруг смеялись, отчего он смутился и уставился на стену, разглядывая расписных ангелочков, держащих в руках восковые свечи.
- Гожий малец, – улыбался Иван Богданович.
Возле выездной башни кремля Гришку и Николку нагнал, прихрамывая, запыхавшийся дьяк:
- Тебе, Гришка, щучья твоя порода, ещё отольются мои слёзы. Чую, ты, сорванец, желал мне неприятностей!
Вечером он же пожаловал к воеводе с докладом. Обычно Онуфрий отчитывался о поступлениях в казну за день. Но сегодня с порога заныл, перечисляя свои синяки и ушибы:
- Весь я, Иван Богданович, поломанный, головой ушибленный от падения в погреб.
Милославский сидел задумчивый с грамотой в руках. Он взглянул отсутствующим взглядом:
- Не до тебя сейчас! Грамота от Саратовского воеводы нынче пришла. Стенька-разбойник взял Чёрный Яр и уж к Астрахани подступил. Воеводы Самарский и Саратовский стрельцов к Астрахани отправили. Бунт на Волге разгорается. Иди с Богом, жду начальника гарнизона.
22
Астраханский воевода князь Прозоровский смотрел на волжские просторы с высоких белокаменных стен городского кремля у Вознесенских ворот. Купеческие парусные судна подплывали к пристани и с севера – от самой Москвы, и с юга – с берегов Каспийского моря. В город шли пешие, ползли телеги, спешили конные и двигались караваны с иноземными товарами. Город Астрахань представлял собой бесконечно-огромный шумный базар с амбарами и лавками татар и армян, торговыми площадями персов и бухарцев, русские и голландские гостиные дворы. Там торговали шелками и шубами, платьями и кафтанами, кухонной утварью и столярным инструментом, изюмом и персиками, дичью и рыбой. Все это везли из Ярославля и Казани, Китая и Персии, Голландии, Швеции и Польши. Со всего света!
Вокруг этого шумного города ярко зеленели виноградники и разливались изумрудным морем арбузные бахчи.
Рядом с воеводой осматривал горизонты голландец Давид Бутлер, капитан военного корабля «Орел» . Трёхмачтовый парусный краса-вец стоял на якоре с северной стороны Астрахани и хорошо был ви-ден с городских стен. Бутлер красовался в новом жёлтом атласном кафтане с золотыми пуговицами, который подарил ему воевода, задабривая иностранца.
- Через два-три дня воровское войско Стёпки Разина подойдёт из Царицына к Астрахани. Крепость в Чёрном яре уже захвачена, - с нескрываемой тревогой говорил Прозоровский, на что Бутлер, коверкая русский язык, отвечал:
- Чвёрт возьми, князь, будем держайт оборона и вести фронтальный и фланговый обстрейлт пушками и рушьями. Стена кремля ошень толстый, разбойнык не пройдут! Мой корабль и гарнизон храбрый, штурм отбивайт, князь! – по-военному отвечал белолицый голландец.
Прозоровский рассеянно кивал головой:
- Гоже, капитан! В стенах я не сомневаюсь. Крепость начинали строить ещё в правление Ивана Грозного. Древние мастера знали дело. До пяти метров в толщину стены-то будут.
- Чвёрт возьми, князь, пушек много, вода запас достаточный, войско большой.
- Эх, капитан, в тебе я тоже не сомневаюсь. А вот мои стрельцы, чую, предательство готовы учинить. Бражничают и дерутся. Перекинуться могут к повстанцам. В прежние бы времена на дыбе уж все висели! Ныне – не тронь, уговаривай. Распустили народ, тьфу!
- Штрельца, князь, кормийт, поийт и одевайт ошень доволь надо, хорошо деньгу платийт, тогда служить верно будет.
- Эх ты, заморская голова! Нашему люду кнут хороший надо! Ты, капитан, расставь мои пушки на стенах и башнях по всей военной науке. Проверь ядра и порох, всё проверь! Пушек-то полтыщи будет. Чтоб все стреляли куда надо! А я награжу по-царски, когда воров-ское войско отступит.
- Чвёрт возьми, князь, я уше это дельце, как у вас говоряйт, давно справил. Пушкарей обучать пришцельной стрельбе.
- Знаю-знаю! У нас ещё говорят: семь раз отмерь, один раз отрежь. Проверяй, Давид, и мне докладывай, а я ныне допрошу во-ровского лазутчика, что удумал Разин? Сыщики ловят их дюжиной каждый день.
Князь оглядел укрепление: слов нет, неприступно! Зодчие устроили крепость в виде прямоугольного треугольника. Стены и башни Астраханского кремля завершались двурогими зубцами, с полукружиями наверху. В стенах варницы - косые отверстия для обливания врага горящей смолой, множество печур с бойницами для пушек. Боевые башни соединялись лестницами, устроенными в толще стены. Печуры для стрельбы из ружей грозно зияли в три яруса. Высокие башни венчались деревянными шатрами со сторожевыми пло-щадками. Впереди, ближе к реке – первый ряд укрепления – деревянные стены и башни с пушками, земляной вал.
Прозоровский спустился по каменной лестнице с внутренней стороны, где его ждал вороной конь и стрелецкий пятидесятник Фрол Дура с десятком стрельцов.
- Стрельцы по кабакам и кружечным разошлись, город крепить не желают, требуют жалованье, воевода-князь, – сказал Фрол, подсаживая воеводу на коня.
- Знаю, братец! Казна пуста ныне, из Москвы жду поступления, да дороги перекрыты казаками, грабят и пешего, и конного. Кто боле других требует, отзови наособицу и схвати тайком. Допросим в темнице.
- Сделаем, боярин, – нахмурил тяжёлое мясистое лицо пятидесятник.
Конница поскакала к дому воеводы – высокому терему с чешуйчатой крышей. Навстречу горожане везли на телегах к стенам кремля котлы для смолы и кипятка, дрова и камни. По пути попадались раздосадованные стрельцы, орущие воеводе вслед:
- Барин, подай жалованье! Кабы худо не было!
Некоторые из них бежали за конными и грозили кулаками.
Князь поднялся на высокий рундук и вошел в дом.
- Зажги свечей поболее, – сказал он жене, встретившей его на пороге. – Митрополита к обеду жду.
- Исполню, Иван Семёнович, – ответила боярыня, поправляя на голове светлую кику с каменьями. Она приказала девицам зажечь все подсвечники и накрыть на стол.
В дом степенно, постукивая посохом, вошёл седой митрополит в тёмной рясе с крестами и в бархатной митре с жемчугом.
Прозоровский приложился к его руке, старец перекрестил его над макушкой, снял митру и подсел к столу.
Приступили к кушанью. Пока слуги вертелись у стола, разговора не было.
- Стрельцы грозятся бесчинства устроить в городе, ежели им жалованье не отдадут, – тяжело выдохнул митрополит. – Как бы беды не было, князь. За паству свою я обеспокоен.
- Вижу и знаю о том, святой отец.
- Обеспокоен также я, князь, как укрепление города происходит. Одни горожане трудятся, а т вои стрельцы бражничают.
- Этим я боле тебя, святой отец, обеспокоен. Стрельцы требуют за прошлый год жалованья.
- За тем и пришёл. Плохи наши дела, воевода. Из монастырской казны дам, сколь могу. Приходи!
Вечером того же дня Прозоровский приехал с поклоном к митрополиту. Стрельцы уже по всему городу бродили с зажжёнными факелами и грозились поджечь и боярские дома, и дом воеводы. Прозоровский собрал стрельцов и объявил:
- Казны великого государя из Москвы ещё не было! Но чтобы вы радели за государево дело и не слушали посулы изменника Стеньки Разина, иду к митрополиту, возьму взаймы из монастырской каз-ны и вам раздам всё ваше жалованье.
- Добре, воевода-князь. Будем радеть за государеву службу, коль так.
- Отправь к Троицкому монастырю дьяков и десятников, – сказал воевода Фролу Дуре. – Жалованье для стрельцов получат.
Стрельцы, получив деньги, бросились в кабаки. Иные в малом числе вышли из белого города и отправились по берегу на север. Вечерняя прохлада шла с реки. Шорох шагов сливался в густеющем сумраке с тихим плеском воды. В отдалении слышались голоса:
- Нынче дали денег, а завтра отберут. Идём, хлопцы, в казаки, вольную жизнь испробуем.
23
В конце июня на правом берегу Волги, в нескольких верстах к северо-западу от Астрахани, на буграх расположился военный лагерь Степана Разина. Когда-то на этих берегах шумели древние города монгольского ханства. Теперь же это место называли Жареными Буграми, а воровские казаки уже были в виду города.
Из большого шатра раздавался хохот. Казачий атаман в расстегнутом кафтане сидел на раскинутых персидских коврах, вокруг не-го стояли и сидели есаулы и казаки. Вся разудалая компания весело смотрела на худородного дьячка и упитанного священника в рясе без креста, который сосредоточенно писал лебяжьим очинённым пером грамоту.
- Гей, соколики, – хохотал Степан Разин, - насмешили!
- Как же будем писать астраханскому воеводе, атаман? – кричал сквозь хохот казак в одной рубахе.
- Петра пускай скажет!
- Снимай портки и тикай из города. Так и запишем! – гоготал тот.
- Теперь черёд Васьки Уса, – смеялся Степан Разин.
- Запрягай боярыню и скачи в степь! – новый взрыв хохота.
- Гоже, Васька!
- Эх, атаман, я не только языком вертляв, но и саблей ловок!
- Гей, Васька, не хвались… В бою расскажешь!
- Черёд Федьки!
- Садись в сундук и плыви к персиянам без оглядки!
- Гоже, соколики!
Казаки долго не могли угомониться. Наконец Степан Разин приказал священнику:
- Пиши, вражья душа, воеводе Прозоровскому, чтоб сдал город казачьему войску без промедления, тогда кого из бояр можа в живых и оставлю. А немчуре Бутлеру и его иноземцам грамоту пиши, чтоб поберёг свою и их жизнь и не стоял против казаков. Иначе всем на шею мешки с песком и на дно.
В старую лодку посадили воздвиженского священника и испуганного дьячка. Дали писанные ими же грамоты и отправили на вёслах к трёхмачтовому кораблю. Он стоял напротив устья Кутумовой реки и в туманной дымке, струящейся над Волгой, еле просматривался с Жареных Бугров.
Степан Разин в сопровождении есаулов вышел из шатра.
- Гей, други-соколики! Поведаю свой план.
- Слухаем, атаман!
- Немчина получит от меня прелестную грамотку, прочтёт и по-бежит к воеводе с нашими посланниками. В его отсутствие мы за-хватим корабль.
- Умно, батько!
- Пожгём государеву лодку!
- Дурья голова, Петра! На корабле пушки медные, канаты плетёные, да парусина крепкая. Припасы царские да вино фляжское!
- Эх, батько, лихой я казак, да мой ум недалёк. Про вино фляжское не додумал!
- Эх, Петра, ты и про пушки не угадал, - смеялись вокруг.
Полторы сотни казацких струг подошли с Волги на расстояние в милю от корабля и встали в линию, зажигая фонари и факела. Корабль развернулся правым бортом и замер, видимо, ожидая приближения врага на пушечный выстрел. Сумерки сгустились, на безлунном небе замерцал Млечный путь. От еле заметного силуэта корабля отделился жёлтый огонёк, двинулся на юг и вскоре вовсе исчез.
Степан Разин всмотрелся в темень и приказал:
- Васька, туши огонь и обойди корабль слева. Пальни пищалью. Пугни немчуру.
Задвигались тёмные фигуры, скрипнули вёсла, плеснула вода, лёгкое судно с рыжими от факельных огней бортами двинулось по воде и растворилось как речной призрак в чёрно-синем горизонте. Вскоре раздался сухой выстрел, глухим эхом возвращаясь с притихших берегов. Послышались отдалённые голоса и потом всё стихло. Рядом с кораблём вспыхнул факельный огонь, приблизился к судну, бледно осветил резную корму и поднялся на палубу. Огонь размножился, задрожал, вновь послышались удалённые голоса.
- Чу, батько, бесовскими огнями светится корабль! - вполголоса сказал Василий.
- Есть догадка у меня, соколики! – радостно ответил Степан Разин. - Но надобно проверить. Греби неспешно к кораблю. Остальные стой!
Пройдя четверть пути, струг встал, Степан Разин зычно крикнул:
- Гей, стани-и-ца-а! Не-е-чай!
С корабля ответили:
- Станица-а, атама-ан! Немчура утекла! Стрельцы сдали корабль, сотника повязали! Я – Васька Ус - теперь капитан!
Атаман обернулся. Зловещая огненная полоса дрожала на реке, будто остановившаяся кипящая лава. От увиденной картины кровь сильнее побежала по жилам Степана Разина. Он крикнул:
- Гей, соколы! Корабль наш! Немчура сбежала! Возвращайтесь в лагерь!
Огненный поток с гоготом и песнями поплыл по реке в сторону Жареных Бугров, Степан Разин – к кораблю. Васька размахивал факелом, казаки и сдавшиеся стрельцы столпились на палубе. Двуглавый орёл на корме корабля, вырезанный из дерева, хищно смотрел на плывущий казацкий струг. Освещённый факелом орёл, казалось, повернул голову и приготовился схватить кривым клювом незваных гостей. Степан Разин поднялся на корабль, обнял радостного Ваську, похлопал по плечу своих казаков и грозно сверкнул тёмными глазницами на стрельцов:
- Что ж иноземцев упустили?
Стрельцы стояли без шапок, потупив глаза. Один из них, рыжебородый великан, вышел вперёд, поклонился ниже пояса:
- Они как прочитали грамотку, атаман-батько Степан Тимофеевич, так затряслись, как рязанские зайцы. Капитан Бутлер побёг без команды своей к воеводе, а немчура человек двадцать, завидев войско казачье на воде, собралась, залезла в шлюпку и к персиянам дёру дала.
- Пошто вы не сбежали, служилые?
- Тебе хотим служить! Возьми в своё войско, атаман-батько! Натерпелись от иноземцев и бояр. Жалованье мало, а за службу спрос непосильный.
- Волна, сливаясь с волной, становится сильнее, хлопцы! Моей дружине верные казаки не помеха.
- Послужим верно, атаман-батько!
- Как звать тебя, рыжая борода?
- Фома я. Прошу за всех!
- Воля ваша, хлопцы, - подобревшим взглядом окинул просящих атаман. – Кто ж к вам несправедлив был?
- Сотник, жабья голова! Все наши скулы кулаком своим обтесал! Вот он, леший! – вытолкнули вперёд связанного. Тот запнулся и упал на колени. В одной рваной рубахе, лицо в крови, глаз заплыв-ший, с ненавистью он глянул на Степана Разина.
- У-у! – промычал он сквозь зубы.
Разин выхватил саблю и разом отсёк ему голову. Стрельцы ахнули и со страхом подались назад.
- За царя я иду, хлопцы, но против бояр и псов, им прислуживающих. Волю казацкую хочу дать народу.
- Благодарствуем, атаман!
- Васька, отправь всех служилых хлопцев в лагерь на Бугры, прикажи накормить и напоить. А ты, Фома, при мне остаешься.
24
На следующий день первый российский корабль был разграблен казаками.
- Гей, соколики! – кричал атаман с капитанского места. – Вытаскивай всё из трюмов наверх! Фома, рыжая бородища, руби мачту! Эй, Василий, а ну, скинь орла с корабельного носа. Пускай плывёт птица вольная по волжским волнам. Завтра, хлопцы, в Астрахани в доме воеводы плясать будем!
Мешки с припасами, бочки, пушки перегрузили на струги. Паруса и канаты сняли, бушприт и первую кормовую мачту срубили – а нехай падает, деревьё точёное: управлению парусным фрегатом ка-заки не обучены, да и лёгкие струги были им привычнее.
- Жги тряпьё цветастое!
Верхнюю палубу впопыхах подожгли вместе с сорванными знамёнами, но в этот день на Волгу пришла непогода - ливень с градом, и огонь затух. Дымящийся «Орёл» одиноко стоял в протоке, всеми брошенный и ненужный. Известие о бегстве команды и захвате корабля воодушевили астраханских стрельцов, и они с нетерпением ждали Степана Разина.
Князь Прозоровский пытался устрашить подданных казнями. Молодого дьячка, принесшего грамоту капитану Бутлеру, пытали, а затем прилюдно отрубили ему голову. Воздвиженскому священнику заклепали рот железом и посадили в тюрьму, двух нищих, подосланных казаками в город для поджога, поймали и также жестоко казнили. Воевода, однако, не надеялся на одну острастку и созвал на двор митрополита стрельцов.
- Будем биться с изменниками мужественно, обещаю царскую милость живым, вечное блаженство падшим!
Он уговаривал их послужить царю верой и правдой, все согласно кивали, обещая не жалеть живота своего, а меж собой говорили:
- Ах ты, душегуб, придёт скоро наша воля.
- Стенька-то атаман отсчитает ему по заслугам.
- А то, братцы! Залез баран на крышу и помощи просит.
Вечером в Астрахани ожидали воровское войско. Князь облачился в ратную одежду: на голове шлем, на плечах металлические латы, конь в расписной попоне. Под удары тулумбасов и звуки военных труб торжественно выехал в окружении дружины со знамёнами, за ними – боярские дети, служилые и дворовые люди. Прозоровский занял позицию у вознесенских ворот. Горожане жгли костры, кругом дымились котлы со смолой и кипятком. Холодный ветер зано-сился с дымом в стеновые проходы и выдирался из бойниц сизыми лохмотьями. Озабоченно скакали по позициям сотники, срывали голос десятники, шумели, стучали копьями и бердышами, бряцали ружьями стрельцы. Пушкарский голова у печур нижнего боя гневно размахивал волосатыми ручищами. Суматоха продолжалась до самых сумерек, к полночи в городе стихло.
- Не к добру, воевода-боярин, тишина повисла над Волгой, - хрипло сказал Фрол Дура.
- Всю ночь просижу, а спать не стану, - ответил Прозоровский.
- Чвёрт возьми, князь, - возмущался, одетый в синий мундир Бутлер, - я много учить пушкарь, как стреляйт хорошо, но он показы-вать мне кулак и говорить, что знайт без Ерёмы и Фомы. Как пони-майт это?
- А так и понимай, заморская голова, - рассмеялся Фрол, - ты ему про Ерёму, а он тебе про Фому толкует.
- Не понимайт! Пойду на позиции будить пушкарей.
- Что тут понимать, воевода-боярин! Лошадка упряма, да везёт прямо. Наш пушкарь знает дело!
- Скоро светать будет, три часа… - слова заглушил пушечный выстрел. Следом второй. На стенах загремели пушки.
- Началось! – перекрестился бледный Прозоровский. – Встречай врага.
Многотысячная тёмная рать с рёвом и гиканьем, как бурлящая горная река, захватила без сопротивления острог и подступила к каменным стенам. Нападающие приставляли лестницы и лезли вверх, не обращая внимания на пушки. Стрельцы бросали на землю копья и бердыши, махали шапками и кричали со стен:
- Братцы! Ждём вас! Стрелять не станем!
- Изменники! – стегали стрельцов сотники, но те не обращали внимания на командиров и братались с казаками.
Часа не прошло, как Астрахань была занята казачьим войском. Среди крика и стрельбы, топота и гула, в потоке факельных огней, воплей и плача невозможно было понять происходящее. С высоты сторожевой площадки кремлёвской башни казалось, что улицы и площади города накрылись искрящейся шкурой гигантского медведя, которая шевелится и расползается по улочкам и закоулкам.
- Православные! Молю!.. Пощадите! Ах, анафема! – раздавались страшные крики.
Астраханцы из простых накинулись на боярских людей, сильно колотили их и били. Стрельцы и казаки хватали сотников, кололи копьями пушкарей, которые стреляли. Фрол Дура с раненым Прозоровским, боярами, дьяками, стрелецкими головами, держальниками и дворовыми людьми, которых оказалось более сотни, заперлись в соборной церкви и защищались.
- Предали, - с горькими слезами лежал на ковре истекающий кровью воевода. – Погубили город.
Фрол Дура стоял с пистолетом и ножом у двери:
- Дорого достанется воровским казакам святое место.
Казаки прибежали, стали ломиться в храм. Фрол выстрелил в щель, те отхлынули, но вновь навалились: кованые двери рухнули. Фёдор Дура долго отбивался ножом, но его схватили и у паперти ис-секли на части. Всех повязали и отвели под раскат дожидаться казацкого суда.
Капитан Бутлер дрался у деревянных стен наугольной башни. Он вёл стрельбу по берегу, к которому казаки причаливали на своих стругах с криками: «Неча-а-й!»
- Чвёрт возьми! Пали порох, стреляйт пришцельно!
К нему, утирая окровавленное лицо, прибежал наёмный офицер англичанин Бойль:
- Стрельцы предали! Весь город в руках изменников. Меня кололи копьём, еле живым сбежал.
- Чвёрт возьми! – вскрикнул Бутлер. – Надо спасайт свой голова! Мой шлюпка у причал. Снимайт мундир! Бежайт со мной! – он бросился в темноту, следом устремился англичанин…
Степан Разин въехал в городские ворота в окружении есаулов. Одет был богато: бархатная шапка в алмазах, синий кафтан, шитый золотом, на поясе сабля с изумрудом. Его громогласно приветствовали и свои, и стрельцы, и городская беднота.
- Шапки долой, горожане! - крикнул Федька Шелудяк. – Степан Тимофеевич в белый град Астрахань пожаловал!
- Гей, соколы мои! Хлопцы и горожане! Теперь я владею городом – ваш лихой атаман Степан Разин! Праздновать победу будем песня-ми и плясками. Всем, кто со мной, волю даю. Отныне Астрахань вольный город. Все решать будет казацкий круг.
Ему покланялись с хлебом и солью. Радостью и кровью налились его тяжёлые глаза:
- Судить по-казацки будем воеводу и бояр!
- Расправы желаем над душегубами! – кричали вокруг.
- Так и порешим, други!
Прозоровского повели на раскат и скинули с обрыва. Остальных несчастных до смерти секли саблями и бердышами. В городе начался неслыханный грабёж: пограбили все богатые дворы, амбары, лавки, гостиные дворы и государевы палаты. Награбленное снесли в огромную кучу на площадь.
- Будем ровно дуванить, братья! – кричал атаман. Он поселился в доме воеводы и иногда в одиночку разъезжал по городу. Горожане боялись попадаться ему на глаза: иного он озолотит, а иному и голову срубит…
25
Над Москвой прошли грозовые тучи, и небо на западе высветилось чистой бирюзой, на которой застыли фиолетовые ладьи облаков, подсвеченные лёгким багрянцем.
Царь Алексей Михайлович прошёл крытыми переходами из дворцовых палат в Благовещенский собор. Здесь было тихо. Холодный сумрак заполнял низкие своды, но высокое подкупольное пространство собора вдруг вспыхнуло алым светом. Алексей Михайлович вздрогнул, но затем понял, что это солнце из-за облаков брызнуло ярким пучком в узкое оконце белокаменного храма. «Добрый знак», - подумал он и перекрестился на образ Богоматери.
Царь пришёл сюда в одиночестве, чтобы собраться с мыслями перед разговором с боярской думой. Последние две недели его од-левала бессонница, и причиной он считал казацкий бунт на юге гос-ударства. Весть о том, что Степан Разин поднимает народ против власти, усилила его беспокойство. Он остановился у фрески «Грядёт судья праведный и отмсти», чудом сохранившейся после пожара в храме. На ней Христос в образе предводителя небесного воинства сбрасывает в пропасть всякую нечисть. «Пророческое письмо, - продолжал мыслить царь. - Кто же должен встать во главе войска, что-бы остановить бунт? Воеводы не справляются. Уж сколько городов пало под натиском воровского войска, и оно растёт не по дням, а по часам. Страшно становится на Волге! Послушаю, что посоветуют бояре». Бывшая тяжесть спала с царских плеч и он, вольнее дыша, перешёл тайной галереей в Грановитую палату. Бояре в дорогих кафтанах, видимо, уж давно здесь топтались, тяжело вздыхая и придерживая высокие куньи шапки на головах.
Царь сел на позолоченный трон и молчал, пока бояре шумно рассаживались по лавкам, будто индюки прилаживались к тёплому месту на ночь. Это развеселило его.
- Ответь-ка царю, Афанасий Лаврентьевич, боярину легче садиться или подыматься? - с лёгкой ухмылкой начал он.
Бояре насторожились. Чувствуя подвох в царской речи, они заморгали и глядели исподлобья друг на дружку.
- При вашем внимании, светлый государь Алексей Михайлович, и то, и это легче делается, - ответил боярин.
- Вывернулся, дворцовая шельма, - улыбнулся царь, и все вокруг с облегчением вздохнули. – То ведомо мне! Без царского присмотра проспите вы, бояре, государство-то! Уж сколь городов на Волге пограбил разбойник Стенька Разин, а вам и невдомёк! – уже грозно продолжил царь. – Что ответишь мне, Богдан Матвеевич? - обратился царь к окольничему боярину Хитрово.
- Отвечу, светлый государь! – чинно встал чернобородый боярин в светлой ферязи с рукавами до пола. - Военный смотр устраиваем по вашему указу. Шестьдесят тысяч дворянского и иного войска собираются в столице. Рейтарские полки со знамёнами бьют копыта-ми мостовую, а стрелецкие полки с бердышами и ружьями наводят страх на горожан.
- То ведомо мне! Кто ж защищать волжские города от воровского войска станет? Как убытки от воров прекратить?
- На то, светлый государь, посажены в города воеводы с гарнизонами и пушками. Им и бить Стеньку Разина, - вступили в разговор бояре.
- Можа, воровское войско из Астрахани в Персию надумает сбежать?
- Нет! На Москву грозит!
- Куда замахнулся-то, разбойник!
- Что думаете, бояре? - царь окинул взором шумную палату.
- Воеводы с гарнизоном защищают города.
- Верно!
- Помочь стрельцами и порохом надо, а спрос с них – с воевод - за потерю городов.
- Какой же спрос с убиенных? Казаки всем смертную расправу учинили, – нахмурился царь. – Грамоту вчера читал, что в Астрахани Стенька Разин неслыханное деяние сотворил. Порубил перед святым храмом полтыщи безоружного люду, княжат – сыновей воеводы Прозоровского - подвесил на воротах за ноги, старший помер. А иных дьяков и приставов за ребро на крюк. Жён боярских поженил на казаках, всех горожан показачил, а награбленное свёз на Дон. Открыл таможню в Астрахани и торгует с иноземцами. В царскую казну от того нет прибытку.
- В Войско донское атаману Корниле Яковлеву надо отписать грамоту, пускай усмирит казачий бунт, изловит Разина и в Москву свезёт. Там, в донских степях, смута зародилась, - гудели бояре.
- Что советуешь, Богдан Матвеевич?
- Дело скажу, государь! Подозрительных и лазутчиков, которые по Москве шатаются, пущай думный дьяк Иванов ловит и в стрелецком приказе допросы чинит. В Разбойном приказе у боярина Пуш-кина пускай сыскные по всей Волге рыщут, ловят подстрекателей. В волжских крепостях гарнизоны и рейтарские полки в достатке. В амбарах провиант и фураж заготовлен. В зелейных складах – бое-припасы. Артиллерия имеется. Всего, что необходимо для длительной осады, хватает. Воеводы службу царскую чтить обязаны, а они обиды нестерпимые чинят подданным. Тут и смута растёт. Укорить их в том надо царским указом.
- Что ты думаешь, Афанасий Лаврентьевич?
- Думаю, светлый государь, грамоту отписать атаману донскому, а войско посылать на Волгу без надобности. Пополнить на Нижней и Средней Волге гарнизоны стрельцами и пушками из Казани и Ниж-него Новгорода. Польша, государь, теперь требует, чтоб мы войска двинули в Украину против турок, которые грозят польскому королю. Посланник королевский Иероним Комар вскорости пожалует к вашей светлости просить о том.
Доводы боярина Афанасия Лаврентьевича Ордин-Нащёкина, главы Посольского приказа, показались государю весомыми и он, явно успокоенный разговором, согласно кивнул:
- Ту грамоту в Войско Донское отпишите, помощь воеводам, какую запросят, окажите. Лазутчиков и смутьянов казацких казнить принародно! Войска в Москве держать! Смотры проводить!
Он вернулся в царские палаты. Из расписного окна доносились пронзительные крики. Алексей Михайлович откинул щеколду и выглянул во двор. У разбойного приказа секли кнутом крепкого мужика. Он лежал со связанными руками ничком на короткой лавке и надрывно вопил:
- А-х-ри! И-и-роды криворукие! Чтоб вас черти подковали!
Подьячий бабьим голосом нараспев считал:
- Двадцать три, двадцать четыре…
Второй, который бил, лицо в поту, на него прикрикнул:
- Уймись, Сенька! Нещадно приговорено бить, чо считать-то, дьявол! И так тошно…
- Для порядку счёт веду.
- Помрёт и без твоего порядку, дьявол.
На крыльце появился хмурый дьяк и заорал:
- Кнут весь в крови замочен! Меняй, анафема! А то тебя на козлы уложу!.. Секи с замахом, до костей воровских!..
Палач с издёвкой бросил кнут подьячему в лицо:
- Держи, дьявол!
Тот еле поймал, замазываясь кровью и ругаясь:
- Чтоб тебя нечистая в ад унесла!
Палач взял новый кнут, ощупал плетёную сыромятину и для пробы рассёк воздух с громким щелчком.
Царь перекрестился и пошёл трапезничать.
26
Степан Разин собрал в доме воеводы есаулов.
- Загостились мы, соколики, в Астрахани. Три недели кряду гуляем.
- Застоялись кони, атаман, - подхватили казаки.
- В Царицын возвращаемся, а оттуда вверх по Волге-матушке.
- Спасибо этому дому, поскачем к другому.
- С песнями, хлопцы! Готовь струги! Утром выходим.
Стали собираться. Весть вмиг разнеслась по городу. К вечеру в дом воеводы пришли горожане. Поклонились, с тревогой сказали:
- Боимся мы, Степан Тимофеевич! Уйдёт войско из города, дворяне и приказные люди, что спрятались от истребления, побегут за подмогой. Позволь нам их побить. Первые неприятели они будут нам, ежели государевы люди придут к Астрахани.
- Для расправы оставлю вам казачьего есаула Федьку Шелудяка. Ваську Уса сажаю в городе воеводой.
Только забрезжил рассвет, только утренние лучи осветили башни Белого города, как ударили тулумбасы, выстрелила сигнальная пуш-ка. Две сотни судов поплыли вверх по Волге. Непривычный шум поднял над водой острокрылых чаек. Они метались над волнами, тревожно вскрикивая вслед уплывающей флотилии. На каменные стены высыпали горожане, провожая конницу, выезжающую из башенных ворот кремля. Две тысячи конных казаков с возгласами, шутками и песнями пошли по берегу в сторону Царицына.
Степан Разин любил волжское раздолье не меньше степных просторов. Он сидел на корме, привалившись спиной к дубовому лафету бронзовой пушки. Большой струг украшали ярко-рябиновые паруса и узорчатые персидские ковры, устилающие всю палубу и висящие на бортах. Сизый туман ушёл с большой воды на прибрежные поймы, солнечные блики сверкающей рябью бежали, не отставая, за лодками. Утренний ветерок трепал смоляные кудри атамана, отчего его голова склонилась к груди в сладкой дремоте. Ровные всплески воды и отдалённые крики речных птиц погружали всю флотилию в ленивое молчание. Казалось, Степан Разин крепко уснул. Но через минуту он запрокинул голову и взглянул в ясные небеса. Высоко, еле уловимой точкой, застыла птица. Коршун ли, дру-гая ли птица – разглядеть трудно. Мысли атамана посетили тёплые воспоминания юношеских лет, когда он забирался на степной курган, вдыхал молодой грудью свежий воздух и радостно кричал недо-сягаемым журавлям, то ли призывая их к себе, то ли просясь с ними в безбрежную вольницу. Он тяжело вздохнул и увидел перед собой казака. Тот говорил:
- Дружиною воюешь, а в одиночку-то горюешь, атаман-батько!
- Эх, Петра, высоко я взлетел, как та дивная птица. Да оттого тяжелее становится.
- Что тревожит тебя, Степан Тимофеевич?
- Лето уже перевалило за макушку, а мы ещё в волжских низовьях. Думал я осенью Казань и Нижний взять, да там позимовать, а весной на Москву! Время потеряно! Астраханью прельстили атамана. А с Царицына сразу бы вверх по Волге города брать! – рукой рубанул воздух казачий атаман.
- Вчера уже было, батько, сегодня пришло, а завтра ещё будет.
- Успокоил, Петра! Вместо речи мудреной лучше песню казацкую затянем.
- Мужик с саратовского уезда вчера пришёл. Говорит, градские люди читали твои прелестные письма, которые разослали по всем губерниям.
- Ну, дурья голова, сказывай поскорее! - приподнялся Разин, хватая казака за рубаху.
- Саратовские низы и стрелецкие хлопцы зовут тебя к ним, не мешкав. Говорят, Саратов Стеньке сдадим.
- Эх, соколик, порадовал ты разум мой опалённый! Кличь бандуриста.
Седой старик сел рядом, забренчала бандура, полилась над водой песня:
Среди степи широкой да на резвом коне
Моё счастье гулёвое птицей вольною мчится…
Пришли есаулы, сели кругом. Повеселевший атаман встряхнул плечи, встал во весь рост, ногу в красном сапоге поставил на лафет:
- Гей, соколики, ждут нас в Саратове. Думаю, пойдём большим числом Волгой на Москву и малым - Доном. Поднимать крестьян надо по всей Руси! В Царицыне соберём круг и решим по казацкому обычаю.
- Батько-атаман! В Царицыне со всей округи мужики собираются в казачье войско! Крестьяне, бурлаки, ключники и иной простолюдин бежит в наше войско. Приумножилась слава твоя! Укрепилась вера в твою непобедимость! - восклицал Иван Черноярец.
- Добре, соколики! А ну, плясать! Казацкой душе праздник требу-ется…
В Царицине было решено идти на Москву двумя путями. Волгой идёт войско во главе со Степаном Разиным, а на север вверх по До-ну ведёт отряды брат его Фрол.
Флотилия и конница Степана Разина отправилась вверх по Волге и по пути сожгла крепость в устье реки Камышинки. В ста верстах от Саратова ввиду крутого обрывистого берега казачье войско устроило привал. Задымились костры, над рекой полилась песня:
Мы не воры, не разбойнички,
Атамановы работнички,
Есауловы помощнички.
Мы веслом махнём – корабли возьмём! Жги!
Кистенём махнём – караван собъём! Жги!
А ножом махнём – всех бояр побъём! Жги!
Степан Разин окинул взором берега:
- Вот он, хлопцы, утёс-великан!
- Эй, батько, великаны по твоей части! – улыбнулся Петра.
- Наум, Лазарь, вместе мы в эти края поднимались по Волге в прошлом году?
- Помню, батько-атаман! Один ты на утёс забирался. Всю ноченьку думы думал. Мы с Фролом и Лазарем украдкой тебя стерегли, не смыкая глаз, в Невольничьем овраге.
- Эх, Наум, не только я великанов пугаюсь, - смеялся Петра.
- Много купцов напугали и пограбили мы в этих местах, братцы!
- Любо нам, атаман, этим делом промышлять!
- Нынче, соколики, наше дело – воевод и бояр изводить!
- Дело верное, батько!
- Разомнём косточки, други! – атаман с есаулами взяли коней и поскакали по оврагам вверх на крутой берег.
Спешившись, Степан Разин в одиночку пошёл по замшелому берегу на край обрыва. Вечерело, и легкие туманы стелились над водой. Справа над равниной парил одинокий сокол, слева овраги вгрызались в берега, а на западе темнела покатая гора, точно гигантский ржаной каравай для утёса-великана. Впереди, за рекой, на пологих берегах рассыпалось конное войско, а внизу - струги покрыли синюю гладь реки огромным расписным ковром. И вокруг - бескрайние земные просторы. Там, за горизонтами, селенья и города, леса и пашни, там, за далью полей и рек, шумит златоглавая Москва.
На этом крутом берегу Степан Разин задумал своё дело: бунт поднять по всей Волге. Одному утёсу поведал тогда тайну казацкую. Сейчас его сердце переполняла необыкновенная радость, и ему не терпелось ринуться в новый бой. В тишине мглистого воздуха вдруг послышались удары далёкого колокола. В сознании возникло видение: огромное бестелесное войско с нарастающим гулом промчалось по холмам, оставляя гордого наблюдателя в полном одиночестве. От этого внезапного наваждения черты лица Степана Разина стали выразительнее: в нахмуренных бровях и дерзком взгляде на мгновение появился страх и незнакомое отчаяние. Страх перед грядущим, перед неведомым бременем, которое взвалил на свои крепкие плечи казачий атаман.
Далёкое хриплое эхо раскатисто пронеслось по волжским берегам. Степан Разин глянул на запад и увидел над горизонтом грозовые зарницы. В его глазах блеснули железные молнии:
- Гей, други, кто на Дурман-гору первым взберётся! - он вскочил на коня и помчался во весь опор. Есаулы с гиканьем поскакали вслед.
27
Саратовский воевода Кузьма Лутохин сидел за дубовым столом и облизывал жирные пальцы, которыми раздирал сочный кусок жареной баранины. Дьяк Семён сидел напротив, вызывающе громко вздыхал и брезгливо смотрел на его рот.
- Ничего, Сёма!.. Отстоим город во славу батюшки-царя нашего, - с перерывами говорил Лутохин, тщательно пережёвывая мясо. - Казанский воевода прислал триста стрельцов… А самарский – двести… Симбирский, можа, добавит.
- Своих хватает, боярин! – пробубнил дьяк.
- Пошто так сказал? – сдвинул брови воевода.
- Было полтысячи ртов, теперь целая тысяча.
- С самарскими будет, - подумав, кивнул воевода.
- Так вот, боярин, такая несуразица выходит.
- Ну!
- Провианта на всех не хватит.
- Куда ж дели?
- Куда-куда! Пропили да проели!
Воевода перестал жевать, кислыми глазами изучая дьяка. Помолчав с минуту, визгливо продолжил:
- Проси у князя Мещерского! У него вотчина-то велика!.. Лесов да полей не считано! Глазом не окинуть.
- Так в Москве князь.
- Отколь знаешь?
- Сами сказывали.
- Сказывал?
- Вчера на обеде с попами.
- Так сам езжай в поместья, сатана! – рукой в перстнях воевода указал на дверь. - Требуй вдвое больше оброка… Царским гневом припугни!.. Езжай в Сосновую Мазу, в Апалиху… К промысловикам, охотникам езжай!
- В Мордовое тоже? – с издёвкой прервал дьяк.
- Чего? – зарычал воевода.
- В село, говорю, Мордовое тоже ехать?
- Езжай туда-сюда, Сёма!.. От Узы до устья Ордына! Несогласных в пыточную вези!
- Кабы не успеть, боярин.
- Что?
- Посадские люди со стрельцами в сговоре. Воровское войско ждут с нетерпением.
- Они у меня в кандалах пойдут!..
Лутохин не договорил. В избу ввалился стольник:
- Беда, Кузьма Иванович! Стрельцы покинули город!
- Ах, сатана!..
Боярин выскочил во двор, опрокидывая чашку и роняя лавку. За городскими воротами в пыльных клубах мелькали конские хвосты. Лутохин жалобно оглянулся: вокруг никого. В двухтысячном городе, казалось, он остался один-одинёшенек. Мутный ужас пробежал в его вздрагивающей голове. Затихающий шум скачущих лошадей за стенами кремля обнажил зловещую тишину, которая вместе с оседающей пылью повисла в летнем зное. Воевода жалобно вскрикнул:
- Сволочи!.. Предатели!..
Он машинально одёрнул расстегнутый кафтан, безучастно вернулся в избу и с тупой жадностью принялся доедать баранину. Сотник всё ещё стоял в дверях, поглядывая то на дьяка, который усердно крестился на образа, то на лысину боярина: тот сел на другую лавку лицом к окну. Со стороны казалось, что он торопится закончить трапезу, чтобы выступить перед горожанами с праздничными поздравлениями.
- Было четыре пушкаря, да и те сбежали! – глухо произнёс стольник.
Дьяк перестал креститься и обернулся:
- В городе два попа. Видно, в церкви закрылись.
Воевода привстал, отодвигая животом стол:
- Пошли во-о-н! Мерза-а-вцы!..
Солнце село, горожане вышли на площадь: поднимался бунт. Непотребная ругань лилась в избу воеводы. Он заперся с домочадцами и прислугой, напился и дотемна орал из избы, перечислял все грехи горожан, которые вспомнил. Они тем часом схватили стольника и всех начальственных людей, которые остались в Саратове…
Время зашло за полночь, когда дверь в избе воеводы с грохотом повалилась, и серая масса людей заполнила комнаты. Воеводу повязали, домочадцев поколотили, прислугу выгнали со двора. Вместе с тяжеленным барином вытащили всё, что пролезло в дверной проём.
Рано утром горожане вышли из ворот дружной толпой и встречали Степана Разина с хлебом и солью. Казачий атаман грациозно си-дел в седле. Конь, чувствуя торжественное благорастворение в воздухе, чинно переставлял копыта в окружении разудалой конницы, бравого смеха, звонких выкриков, казачьих знамён и множества бунчуков. Степана Разина встречали с небывалой восторженностью как легендарного освободителя народа. Он был в атласном кафтане с золотыми пуговицами, в красных шароварах и бордовых сапогах. На голове - шапка из куницы с бархатным верхом, в шапке изумруды, на поясе бухарская сабля, в руке отливная булава.
- Гей, добрые люди, волжане! Волю всем дарую! Отныне Саратов казачий город! Здешним атаманом назначаю донского казака Григория Савельева.
- Низко кланяемся, Степан Тимофеевич, за дар великий! Славим тебя, как нового царя-батюшку!
- Царская корона претит мне, хлопцы! За царя иду, но против бояр и бесчинства церковного. Волю всему народу дать хочу!
- Нашего воеводу, Кузьму Лутохина, желаем судить!
- Волоките его сюда!
Битого боярина толкнули к ногам атамана. Лутохин упал на колени в пол-аршине от Степана Разина и кинулся к его ногам:
- Молю, казачья душа, пощади смертного! Государево дело правил, себя не щадил!
- Не щадил себя! – смеялись вокруг. - Сундуки свои набивал и день и ночь!
- Влез кот на сало, да кричит: «Мало!» - неслось из толпы.
- Завелась нежить в городе, некому выжить! – слышалась ругань.
- В реку воеводу! – раздался пронзительный крик и следом одобрительные возгласы.
- Как решил круг, так тому и быть! – утвердил Степан Разин.
Кузьму Лутохина поволокли к Волге, привязали к шее мешок с камнями и утопили. Стольника и всех сопротивлявшихся казнили. Казачий полк отправился в уезд грабить имения и созывать крестьян. Главное войско, а в нём было уже больше десяти тысяч, отправилось по Волге к Самарской Луке под остроги Жигулёвских гор, куда прибывали всё новые силы; в основном, беглые крестьяне из поместий и монастырей, ремесленники, волжско-яицкие казаки. Сама самарская крепость в виде четырёхугольника из рубленого дерева была устроена на возвышенном берегу в двух километрах от Волги в устье реки Самара.
28
Степан Разин сидел у костра близ местечка Надеинское Усолье. В этой волжской глуши с давних времён добывали соль. Узнав от крестьян об этом факте, казаки принялись словоохотливо рассуждать на эту малозначимую для их военных замыслов тему.
- Эх, батько-атаман, насолим самарскому воеводе до самого брюха, - смеялся Наум.
- Э-э! Наум, соли пожалей! – хохотал Петра-казак и все вокруг улыбались. – В Москве бояре за соль вычтут с нашей казны!
- Куль соли, братцы, мы вместе давно съели! Пора ещё два употребить, - не унимался Петра.
Степан Разин ждал лазутчика из Самары и не поддерживал весёлый разговор. Вскоре пришёл невысокий крутолобый мужик и сел возле атамана, поздоровался.
- Сказывай, Михайло, что в округе происходит?
- Воевода Иван Алфимов каждый день объявляет смотры гарнизону. Стрельцов уговаривает послужить государю не щадя животов. Пушки на валу и стенах чистят до алмазного блеску.
- Что стрельцы?
- Молчат, Степан Тимофеевич! А промеж себя решили город сдать, если горожане ворота откроют.
- Ну, бычья голова, дальше сказывай!
- Половина горожан – плотники, кузнецы и другой рабочий люд – за казаков. Другая часть - торговые больше - сомневается. Игошка Говорухин из посадских восстание завтра поднимет, ворота откроют.
- Добре, Михайло! Сказывай, что в уезде?
- Был я на западе Самарской Луки, был за лесом. В Ширяевом Буераке крестьяне в казаки идут.
- Добре, слыхал!
- В Солонцах и Аскулах собираются. Монастырские думают… В Казачьем Зимовье отряд из чувашей и мордвы уже орудует.
- Иди, Михайло, скажи горожанам, что Степан Разин со своей вольной ватагой по согласию или по принуждению, а город возьмёт! Всем казацкую волю дадим, несогласных силой показачим, против-ников посечём до смерти.
- Скажу всё, как запомнил.
- Порох намочите!
- Справим.
- В дула пихайте землицу!
- Как сможем.
- Ворота открывайте на заре, как загорланят первые петухи! Казаки пойдут с реки, со стороны Самарской перебоины. Бунт зачиняйте с Вознесенской слободы.
Степан Разин в одиночестве призадумался, разглядывая огонь, затухший было под свежими сосновыми поленьями. Мало-помалу красные язычки пламени выползали в темноту, разрастались и вот уже соединились в жаркое кострище, живое, игривое, и в то же время грозное, пугающее неподвластной силой, красотой и яростью.
- Эй, други! Ларион, Наум, Петра… Двигайтесь к костру, душа разговора требует. Завтра в Самаре будем казну дуванить.
- Эх, батько, ужин не нужен, было бы слово сладкое! – первым оживился Петра.
- Эх, соколики, смотрю я на костёр и думу думаю! С малого огонька в донских степях выросло пожарище в Русском государстве. Не потушить уже!
- С походов на турок зажглось!
- Вместе, соколы, мы горевали, вместе немало и песен весёлых пели!
- Верно, батько! Сам чёрт нас лычком связал да по Волге пустил.
Петра сидел напротив атамана. Его курчавую бороду и казацкие кудри освещал в синей темноте огонь, оттого временами казалось, что это не казак, а молодой подсолнух качается на ветру позади огня.
- Эх, золотая голова! Верно сказал, - усмехнулся Степан Разин, ища в языках пламени казачьи глаза. - Птица крыльями сильна, а казак дружбой до самой смерти.
- Дед мой, батько, когда саблю точил, приговаривал: «Лучше смерть славная, чем позорная жизнь!»
- Тоже верно!
Атаман наслаждался треском поленьев и душевным разговором с близкими подвижниками. В их словах он всегда чувствовал верность и отвагу, которую почитал в любом человеке. Часто он думал о тех днях, когда войдёт с войском в Москву, когда столица встретит его радостно и торжественно, когда казачья конница ступит в Кремлёвские ворота, и он, Степан Разин, донской казак, взойдёт на высокое крыльцо царских палат… Дальше этого часа он никогда не погружался мыслями: боялся ли увидеть себя на царском троне, боялся ли признаться себе, что желает этого, или просто от непонимания своих конечных стремлений не заставлял себя об этом размышлять. Вот и сейчас появились тревожные мысли и исчезли, как искры костра. Он очнулся и продолжил:
- Слава казачья, други, впереди нас бежит! Возьмём Самару, и на Симбирск!
- По всем губерниям крестьяне в отряды сбиваются, батько!
- Под Казанью и Нижним уже запылали барские дома. Восстание готовится в Богородске и в Курмыше, - рассказывал Лазарь Трофимов.
- Оружия большая нехватка, батько! Крестьяне с топорами и вилами идут, а ружей для них не заготовлено.
- Палки дадим вместо пищалей, как на Денежном острове! – вспомнили казаки.
- Добре, хлопцы! На заре войдём в самарский кремль, пополним запасы. Сейчас споём, братцы! Наум, затягивай:
Ах, туманы вы, мои туманушки.
Вы туманы мои непроглядные,
Как печаль-тоска – ненавистные!
Не подняться вам, туманушки,
Со синя моря долой.
Не отстать тебе, кручинушка,
От ретивого сердца прочь…
На следующий день войско Степана Разина под колокольный звон вошло в распахнутые перед ними кованые ворота самарского кремля. Горожане встретили освободителей хлебосольно, вытребовали освобождения от податей и долгов. На сторону восставших перешли два сотника со стрельцами. Воеводу и всех военачальников посадили в подвал, а позже на казацком круге решили казнить: «посадить в воду до смерти». Казну по обыкновению весело и дружно поделили, гарнизонные склады разграбили подчистую.
Сам Степан Разин в город не пошёл. Он тем временем распорядился создать наблюдательный пункт на высоком самарском кургане, близ устья Усы, откуда могли внезапно появиться царские струги со стрельцами. В то время, когда Игошка Говорухин и выборный атаман Иван Константинов объявили в Самаре казачью вольницу, атаман с небольшим отрядом верных казаков тайно отправился по берегу в сторону Симбирска, выслав вперёд дозор, а по Волге пустил несколько струг. Лазутчики давно доносили, что Симбирская крепость на крутом высоком берегу очень удобна для обороны и неприступна для неприятеля. Этим и был озабочен Степан Разин, торопившийся до холодов со своим войском пройти далеко по Волге.
30
После Ильина дня начались грозы и дожди. Гришка с Ерёмкой всё равно поплыли на острова за рыбой, не слушая матушкины оханья. Ерёмкин напарник из артели подался с беглыми людьми к казакам в Самару. Ерёмка взял с собой младшего брата: тот давно просился, а тут необходимость возникла. Небо хмурилось, моросило; все рыбаки вовремя вернулись на берег, а мальчишки всё возились с сетями. Гришка с непривычки выпустил верёвку, и пришлось долго выбирать из воды невод. Когда подул порывистый ветер и поднялась белая волна, братья не поплыли в слободу, а причалили к острову, бросились через камыши в старый сосняк и укрылись в большом рыбацком шалаше.
- На воде нельзя во время грозы! – учил Ерёмка. – И на лугу нельзя, и в поле нельзя, и под деревом нельзя.
- Где же можно?.. В избе?
- Нигде нельзя, если грешен. Дед Василий говорил, что чёрт шельму метит, а молния калечит.
- Чуй, Ерёмка, кто-то ходит в лесу! – зашептал Гришка. – Слышишь?.. Голоса!.. Леший что ли к нам крадётся?
- Не томашись, Гришка, у меня с собой нож. Сиди, я погляжу!
Ветер приносил с реки монотонное дыхание воды, шевелил и раскачивал верхушки деревьев, оттого стволы скрипели, а лес шумел тревожной мощью, побуждая и птиц, и зверьё укрыться на время непогоды.
Высунувшись из укрытия, Ерёмка нос к носу столкнулся с суровым незнакомцем, отпрянул назад, и, выставляя перед собой острое лезвие, закричал:
- Не лезь к нам, заколю!
Тот встал у шалаша; слышно было, как подошли другие. Один сказал:
- Два малых хлопца в закутне сидят! Боевые шибко!
- Гей, Петра, бежать надо без оглядки! – ответил весело другой.
- Эх, батько, а догонят вдруг! Лучше сразу сдадимся!
- Можа, откупимся! – сказал третий голос. – Шапку, аль сапоги кожаные предложим.
- Не, хлопцы! Кафтаны скидывай да сабли сымай! Молить будем о пощаде!
- Ни слова больше, хлопцы, а то не сносить головы!
Ерёмка и Гришка догадались, что незнакомцы над ними посмеиваются.
- Заколю, щучий нос, - с обидой воскликнул Ерёмка, прижимая к себе Гришку.
После его угрозы началось невообразимое. Хохот заглушал стихию, и мальчишкам казалось, что это вовсе не люди над ними подтрунивают, а кряжистые сосны с издёвкой подшучивают.
- Прячь носы, хлопцы!
- Петра, уж ни тебе ли первым бежать!
Наконец отдышались:
- Эй, мальцы! Намокли гости. Приглашай в хату, не то сами влезем!
Ерёмка с Гришкой отодвинулись в угол:
- Лезь, коли просишь!
- Добре, хлопцы! Насмешили!
Трое в дорогих шапках забрались в шалаш, расселись. Один закурил турецкую трубку, другие миролюбиво смотрели на мальчишек. Начался разговор:
- Спрячь игрушку, у нас сабли. Да не тронем. Видим, хлопцы вы добрые. Как звать?
- Ерёмка я! Гришка это, брат младший. Рыбачили за островом, дождь сюда загнал.
- Что ж, Ерёмка, одни-то здесь? Батька почему не с вами?
- Помер он весной.
- Вот беда!.. А Гришка что притих! Языка нет?
- Чуй, еловая голова, думал, лешие лезут.
- Ну! – заулыбались гости.
- А тут боярские объявились! – продолжил Гришка.
- Мы не боярские!
- Брешешь, дядька! Шапки и сапоги при вас боярские!
- Ой ли!
- У воеводы нашего видал такие.
- Ну!
- Воевода рубль мне пожаловал.
Гости оживились. Который курил трубку, тряхнул смоляными кудрями да так грозно взглянул на Гришку, что у того дыхание перехватило.
- За что такая милость мальцу?
- Мишку боярского Гришка спас, когда тот ухнул в воду, - ответил за него Ерёмка.
- Добре, хлопцы! – сказал грозный гость. – Ты, Гришка, в крепости бывал?
- Рыбицу возим в боярскую казну, - опять ответил Ерёмка.
- Чуй, голова, - осмелел Гришка, - дядька Онуфрий мне грозил кнутом.
- Какой Онуфрий?
- Дьяк! – опередил Ерёмка, а Гришка добавил:
- Шибко злобный!
- Ну!
- Вот и ну! А Федька в ледник его столкнул. Он смешно кричал: «Окая-я-нные!»
- Вот так Федька! Что дальше было?
- Мы сбежали из крепости.
- Что ж теперь Онуфрий?
- Чуй, еловая голова, придёт скоро Стёпка Ясное Солнышко и полетят головушки.
- Кто ж поведал об этом? – незнакомцы весело переглянулись.
- Дед Василий!
- Петра, ты слыхал об этом?
- Нет, хлопцы! Теперь боязно стало!
- А ты в шалаше схоронись, сюда он не нагрянет!
- Чуй, голова, дед Василий сказывал, Стёпка до Москвы доскачет! – прервал веселье Гришка.
Шалаш потряс новый взрыв хохота. Гости в боярских шапках долго не могли угомониться.
- Добрые хлопчики! – теперь они вылезли из укрытия. – Дождь утих, други, ветер ослаб. Пора в обратный путь. Ну, Гришка и Ерёмка, благодарим за приют. Утешили наши чёрствые души. Свидимся, коль придётся. Где ж изба ваша?
- Под горой, в Успенской слободе, дядька боярин, - указал на запад Ерёмка.
- Петра, дай хлопцам полтинник.
- Прости, батько, да не взял я в поход ничего, кроме сабли и мушкета.
- Выбирай тогда, Гришка, пуговицу золотую с моего кафтана, - чуть улыбнулся грозный гость. - Да не дрейфь, рыжая голова. Ука-жи! - он вынул саблю да срезал подарок, в который ткнул пальцем Гришка.
- Ну, прощайте, хлопчики, свидимся в скором времени.
Мальчишки добрались до своей лодки и отплыли от острова. Оглянувшись, они увидели вдали струги, плывущие на юг. Были в них странные гости или остались на острове, о том они не знали. Да им было сейчас не до этого. Над городом поднималась свинцовая туча, и мальчишки усердно гребли, стараясь добраться до берега раньше внезапного дождя.
31
Старая лодка уткнулась носом в песок, зашуршала днищем о ракушки. С неба капнуло раз-два. Гришка глянул вверх на косогор и увидел темную тучу, которая как кисельная жижа медленно сползала к реке. Послышался нарастающий шум приближающегося ливня. Мальчишки торопливо потащили тяжёлую заводню на берег. Они громко перекорялись, обвиняя друг друга в медлительности. Гришка вскрикнул от неожиданной боли. Он присел на борт лодки и задрал ногу, из которой текла кровь.
- Чуй, Ерёмка, пятку проколол ракушкой.
- Эх, непутёвая голова! Как тебе пособило наступить, куда черти не суются! Не томашись. Влезай на меня верхом. Сейчас накроет…
Сильный дождь обрушился так внезапно, что Ерёмка не удержался на ногах, поскользнулся на глинистой тропе и повалился вместе с ношей в мокрую траву. Гришка будто этого ждал и принялся хохотать и подтрунивать:
- Эх, еловая голова, сам-то непутёвый!
…Они ввалились домой мокрые, уставшие и голодные. За столом сидело много народу: дед Василий, человек пять местных мужиков и два незнакомца. Один из них читал жёлтую бумагу. Гришкина мать застыла у печи, прислушиваясь. Гришкины сестрёнки как обычно играли в углу на сундуке.
- Вернулись, соколики, слава Богу! - оживилась мать.
Гришка на одной ноге попрыгал к столу и плюхнулся на лавку.
- Ах, ангелы небесные, что с твоей ножкой приключилось, соколик?
- Чуй, мамка, проколол пятку, кровищи вытекло больше ведра.
- Чо брешешь, непутёвый! – воскликнул Ерёмка. – Царапнул ракушкой чуток, а ревел как маленький.
- Чуй, мамка, брешет Ерёмка! Я не ревел.
- Дай-ка, миленький, посмотрю рану-то!
- Ничего, до свадьбы заживёт, - вступил в разговор дед Василий. – Чертяга ведь отчаянный – под замок не посадишь.
Гришка схватил со стола ломоть хлеба и принялся жадно есть. Ерёмка снял мокрую одежду и сел рядом с братом. Дед Василий спросил:
- Много нарыбачили, чертяги? Где улов?
Ерёмка хотел ответить деду, рассказать, что сети и рыбу бросили в лодке, потому что Гришка проткнул ногу, и пришлось его тащить на себе под проливным дождём. Но Гришка опередил:
- Вот чего поймали! – торжественно воскликнул он, вытаскивая из кармана золотую пуговицу и тыча ей в нос каждому сидящему за столом.
- Ах, ангелы небесные! Нашли или украли? Опять Гришка в историю впутался!
- Не томашись, мать, дай по порядку всё расскажут, – дед Василий удивлённо рассматривал предмет.
- Чуй, мамка, боярские люди на острова приплыли. Грозный дядька среди них, не старый, с чёрными волосами, хотел дать пол-тинник. Да у другого кроме сабли ничего не нашлось. Тогда грозный срезал пуговку с кафтана своего и мне подарил.
- Брешет, чертяга? – дед Василий вопросительно взглянул на Ерёмку. Тот утвердительно кивнул и с неохотой рассказал подробности неожиданной встречи на острове.
- По описанию бояре не местные, - задумался дед Василий.
- Бояре на лодках не плавают и по островам не шастают, - кивали мужики.
- Пуговка заморская. Персидские вензеля на ней имеются, - сказал первый незнакомец.
- Видал я такие у нашего атамана, Степана Тимофеевича, - выразил догадку второй незнакомец.
- Ах, ангелы небесные, - испуганно вскрикнула Гришкина мать, бледнея, - что же будет-то теперь с нами?
- Не причитай, - махнул на неё рукой дед Василий, вытирая пот со лба. – Чую, разведчики это были Степана Разина. Верно, мужики?
- Кто ж знает! – ответил первый незнакомец, продолжая подозрительно разглядывать пуговицу и обращаясь к Гришке. - Называл себя боярин?
- Чуй, еловая голова, грозный имени своего не сказывал, да обещал свидеться вскорости.
- Ну!
- Ну ни ну, оглобли гну!
- Чертяга, Гришка, как ты взрослому отвечаешь! Иди на печь, спать час пробил, – дед Василий строго погрозил пальцем.
- Оставь парнишку, - вступился незнакомец, - отчаянный, как наш атаман-батько. – А ты, мать, пуговку эту припрячь от беды подальше.
За окном темнело. Дед Василий разжёг лучину, крепче прикрыл скрипучую дверь в избу:
- Слухаем дальше, мужики, прелестную грамотку Степана Разина.
Гришка залез на печь и оттуда стал слушать взрослый разговор. Незнакомец разгладил лист бумаги и принялся читать:
- С моим казачьим войском идёт на Москву молодой царевич Нечай-Алексей и патриарх Никон. За царя батюшку иду, но против бояр, воевод и духовенства! Всему народу дам я казачью вольницу.
Мужики в избе враз заговорили, когда закончилось чтение грамоты.
- За царя Степан Разин! Вон оно как, мужики!
- Против бояр!
- Вишь ты, какое дело. Патриарх и царевич с ним!
- Говорят, царевич-то помер давно.
- Брешут! В грамоте-то написано, что царевич с войском на Москву идёт.
Незнакомец прервал разговор:
- Слухайте меня, мужики! Да остальным расскажите. Степан Разин голытьбу нашу в обиду не даст. Под Самарой собралось войска больше двадцати тысяч, да по всем уездам народ орудует. Пойдёт он скоро на Симбирск. Город возьмёт силой, если ворота не откроют горожане. Воеводу и дворян с жёнушками и детишками, с при-служниками и дьяками казнит. Всем вам, мужики, волю дарует.
Гришка пребывал в двойственных чувствах. С одной стороны, он хотел бы увидеть Стеньку Разина и пожаловаться ему на дьяка Онуфрия. Пускай тот ему плётки даст, чтобы дьяк вопил на всю округу: «Окааянные!» С другой стороны, незнакомцы говорят, что Стенька казнит воеводу, дворян и их детей. Это Гришке не нрави-лось. Воевода оказался-то добродушным дядькой. Подарил Гришке целый рубль, на который сестрёнкам мать справила новые платья, а самому Гришке новые штаны и лапти. Кроме того, Стенька Разин казнит Мишку и Федьку. Это казалось несправедливым и даже грустным, отчего Гришке захотелось плакать. Он бы так возможно и сделал, если бы не вспомнил о подарке незваных гостей. Он решил завтра же рассказать о золотой пуговице Николке и Мишке. Да и Федька пусть позавидует. Пуговка-то заморская!
32
Когда в дом симбирского воеводы Ивана Богдановича Милославского на званый обед вошли приглашённые, началась сильная гро-за. Белые зигзаги молний в тёмно-синем небе часто сверкали, мгновением освещая настороженные лица собравшихся.
- Народный мятеж поднялся по всей Волге! Воровское войско захватило Астрахань, Царицын, Саратов. Много больших и малых городов и поселений. В Самаре посадские люди ворота открыли, башни подожгли, город сдали казакам. Скоро Разин пойдёт на Симбирск, Карсун и Алатырь, - с тревогой в голосе говорил воевода.
- В Астрахани воровской атаман погубил полтысячи мирных горожан, пограбил город дочиста, - продолжил митрополит.
- Да что говорить об Астрахани, отец святой! У нас под боком, в Саратове и Самаре воевод и дворян не пожалели, всех предали мучительной смерти, поместья вокруг жгут, помещиков и дворовых не щадят, - гневно восклицал начальник гарнизона.
Растрепанный рыжий помещик из Сенгилеевского уезда с перепуганным лицом вскочил со стула:
- На окраинах губернии помещики оставили свои усадьбы во власть черни! Холопы грабят и убивают нас! Мы вынуждены бежать сюда, селиться в осадные дома.
- Беглые бродят толпами, жгут дома, режут нашего брата! - подхватил сосед. – Русичи, черемисы, чуваши, мордва – все неистов-ствуют. Беда, Иван Богданович!
- Беда! – согласился воевода. - Против царя поднялись не половцы и бусурманы, а простой народ, крестьяне. Вор Степан Разин мятеж поднял. Прежде грабил он берега Чёрного и Азовского моря. Когда ж крымские татары загородили ему дорогу, пошёл он на волж-ские города, народ смущает сладкими обещаниями свободы!
- Казацкой вольницей прельщает.
- Казни чинит неповинным.
- Надо требовать помощи у Москвы! – восклицал дьяк Онуфрий.
- Спасти бы нажитое.
Воевода Милославский внимательно слушал собравшихся. Тревожными голосами наполнился обеденный зал. Людской шум заглушал грозу: все волновались не напрасно! Каждый день в Сим-бирск приходили плохие вести. Воровское войско росло и приближалось к городу. Дворяне и их дети, стрелецкие головы, купцы, помещики, дьяки и духовные люди уже не слушали друг друга, спор переходил в ругань и брань.
- На всей Волге от разбойника Стеньки великое теснение.
- Пропали мы!
- Помирать, видно, приходит пора!
- В Казани следует укрыться, пока живы-то!
- Что предлагаете, изменники, ворам город отдать на разграбление?
- У тебя-то борода, а я состариться еще хочу!
Помещик рядом с попом сказал:
- Кабы был я моложе, взял бы ружьё!
Здоровенный купчина напротив рявкнул:
- Ежели да кабы стали на дыбы, хвостом вильнули, да Стеньке подмигнули! Мы, брат, не хуже холопов! Они на нас с дубьём и топорами, а мы с мушкетами да пищалями!
- У них лихой атаман Стенька Разин один чего стоит.
- У нас, брат, военный гарнизон и воевода Иван Богданович не из робкого десятка, - орал купец, наливаясь кровью.
Все разом смолкли, когда над крышей прогремел хриплый раскатистый гром, будто выстрелила пушка.
- Вот что, друзья, теперь я скажу вам, - после минутного затишья стал говорить ровным голосом Милославский. - Просить помощи у Москвы я не буду. Да и ждать, знаю, нет надежды. Великий наш государь Алексей Михайлович послал меня воеводой в Симбирскую крепость затем, чтобы я с гарнизоном охранял речной путь от воров, кочевников и других врагов государства. Два-три ратных полка у казанского воеводы попрошу. Наши полки приказываю готовить к приходу воровского войска. Стрельцов, что отпущены были по своим деревням и промыслам, созвать немедля в гарнизон. Жалованье, кому не выдано, всё выдать.
- Верно, Иван Богданович! – закивали сотники. – Слава Богу, по вашей милости наши стрельцы накормлены, обучены, жалованье загодя всем выдано.
- Добре, друзья! Стрельцы - серьёзная сила, заручиться их поддержкой именно сейчас нам необходимо. Будем защищать Сим-бирск!
Иван Богданович как опытный военачальник и царский окольничий понимал, что сейчас важно поднять дух каждого, заставить поверить в свои силы. Собравшиеся зашумели, но воевода почувствовал в разговорах большее согласие. На стойкость своего гарнизона воевода рассчитывал, а вот в поддержке городских и посадских людей был не уверен. Он наблюдал, как дворянин Чириков крутил своим кулачищем перед носом дьяка Онуфрия. К нему и обратился воевода:
- Что думаешь, Яков Степанович, удержим город?
Чириков будто ждал приглашения; он аж выпрыгнул из-за стола, опрокидывая бокалы и графины.
- Не покоримся холопам, Иван Богданович! Гляди-ка, ребята! – он со всего размаху ударил кулаком по столу. Посуда подпрыгнула, загремела, зазвенела! Иван Богданович одобрительно усмехнулся. Вокруг раздались веселые восклицания. Воевода поднял вверх руку:
- Добре, друзья! Кто знает, ещё раз послушает меня, другим расскажу вот что. Не далее, как в 1654 году участвовал я в русско-польской войне, позже со шведами воевал. Ходил я в поход на Смо-ленск под командованием нашего государя, Алексея Михайловича. Тогда город был во владении литовского короля. Смоленск мы сразу не взяли, в осаде долго держали до тех пор, пока в городе не закончились припасы и вода. В 1656 командовал я штурмом Динабурга. После не одну крепость мне пришлось построить. Участвовал я и в осаде Риги. Имея большой военный опыт, скажу всем присутствующим, что Симбирский кремль как грозная крепость на высоком берегу построена ныне окольничим Богданом Матвеевичем Хитрово с большим знанием. При умелой обороне взять её затруднительно врагам. Приказываю из посада перевезти в крепость все запасы зерна, мяса, хлеба, соли. Залить ров водой доверху, запастись водой в городе для питья и обороны. Укрепить стены, проверить пушки, запасти пороху, отремонтировать все негодные мушкеты и ружья. Будем держать оборону!
Вечером Иван Богданович принялся писать письмо казанскому воеводе Петру Семёновичу Урусову с просьбой выслать на помощь рейтарские полки и конницу. Все последующие дни подготовка к приходу восставших крестьян и казаков велась ежечасно, продуманная и напряжённая.
33
Накануне Преображения Гришка с уловом ехал по пыльным улицам посада в рубленую крепость. По пустынным улицам гулял жаркий августовский ветер. Горожане ожидали прихода казачьего войска. Многие посадские люди и крестьяне подались к Степану Разину, иные уехали в поля: жатва была в полном разгаре. Зерно уже поспело, пшеницу жали серпами, вязали в снопы и складывали копны. Гришкина мать вторую неделю работала на барщине, а подростку приходилось следить за хозяйством и присматривать за сестрёнками. Поэтому он торопился и беспрерывно погонял рыжую кобылу:
- Но, родимая! Но, дохлая!
У торговых лавок его нагнал Николка:
- Возьми меня в крепость, Гришка!
- Залазь, коль стражники не погонят!
- Не погонят! Я к дядьке Фоме подсоблять. Он плотничает в гарнизоне.
Со всех сторон к кремлю шли возы с мешками земли. Ими обкладывали бревенчатые стены с внешней стороны для защиты от орудий и поджога. У кованых ворот был затор: множество телег с провиантом, бочками с водой и возы с брёвнами и досками въезжали в крепость. Всех досматривал и опрашивал военачальник со стрельцами:
- Что везёшь, детина?
- Архип я! Муку везу с юшанской мельницы по барскому пропуску.
- Проезжай! А вы откуда, мужичьё?
- С Уреня мы, гречиху да просо везём.
- Пошевеливайся! Пошёл! А вас какой леший пригнал, мальцы?
- К дядьке Онуфрию рыбицу везу!
- А я к Фоме из пушкарской слободы! Помощником еду!
- Проезжайте живее!
В крепости полная противоположность городской скуке: крики, топот коней, скрежет и звон военных механизмов, шумное движение людей, колёс, плотницких инструментов. Стрельцы у казармы разбирали и раскладывали своё снаряжение: ружейные кресала, шомпола, ложки для плавки свинца. На стенах крепости пушкари чистили стволы орудий, раскладывали ядра, ругались с кузнецами и плотниками.
Воевода Иван Богданович Милославский умело командовал укреплением кремля. Он скакал на резвом коне от одной стены к другой, забирался на сторожевые башни, пропадал в пороховых погребах и солдатских казармах. Его бодрые команды разносились по округе. Внезапно он появлялся там, где его совсем не ждали.
Гришка только спрыгнул с телеги и поклонился дьяку Онуфрию и подьячему Проньке, воевода объявился тут как тут:
- Ага! Старые знакомые! Напомните, как звать-величать храбрецов!
- Гришка, известный сорванец, - опередил дьяк. – Второго не знаю, как величать.
- Помню! Как же, Мишку боярского спасли! – воевода спрыгнул с коня, потрепал Гришку по рыжей голове, - как живёте-можете, мальцы?
- Живём без кручины, дядька-боярин, - весело ответил тот.
- Гоже, коль так! Что ж на белом свете-то делается? Слыхал я, разбойники на город идут!
Гришка с Николкой переглянулись, Николка ответил:
- Нам не боязно!
- Отчего ж так?
Гришка продолжил:
- Богатырь Стёпка Ясно Солнышко нас не обидит.
Воевода покачал головой:
- Чем же вы ему по нраву?
- А тем, дядька боярин, что он добрый и справедливый!
- Зачем же он войско на нас ведёт?
Гришка долго думал, а потом выпалил:
- Он царя защищать идёт!
Добродушие Ивана Богдановича сменилось хмуростью:
- Кто ж угрожает нашему государю?
Гришка недоумённо пожимал плечами, Николка нетерпеливо одёргивал свою длиннополую рубаху:
- Не знаем того, дядька боярин!
Воевода в раздумье отвернулся от мальчишек:
- У Афанасия Дурова в оружейном приходе ядер и дроби не досчитались. Хочу проверить, Онуфрий, каковы запасы в продуктовых погребах!
- Солёная рыба в десяти бочках, полно икры белужьей и осетровой, пять полубочек мелкой, - начал перечислять дьяк, - вяленая рыба налицо…
Милославский, не дослушав доклада, шагнул в тёмную прохладу ледника.
Онуфрий рассеянно приказал Проньке разгружать телегу и сам торопливо отправился за воеводой. Но прежде обернулся и погрозил Гришке кулаком:
- Ужо отхлестаю тебя прутом, окаянный! Будет тебе кручина!
Как только тощий зад дьяка скрылся в створе погреба, Николка задорно прокричал вслед:
- Чтоб тебе ни кола ни двора ни куриного пера!
Мальчишки рассмеялись и не стали дожидаться возвращения взрослых. Они обогнули казармы и направились к восточным стенам крепости. У златоглавого собора на них наткнулась компания боярских подростков. Фёдор неожиданно накинулся на мальчишек:
- Побьём лазутчиков Разина!
- Езжайте в посад подобру-поздорову, - слышались выкрики.
Гришка и Николка не ожидали такого приёма от старых знакомых, но решили не ввязываться в перепалку и молчали. Мишка вышел из толпы и запрыгнул на телегу:
- Они ко мне приехали, Федька!
- Угу, - буркнул Гришка.
- Смотрите, побьём в другой раз, - Фёдор развернулся, и вся ватага устремилась за конными дворянами, скакавшими на военный плац, где собирался на учение весь гарнизон крепости.
- Куда едем? - продолжил Мишка.
- К дядьке Фоме. Он на стене пушки чинит.
- Я уже видал, пойду опять с вами.
Мальчишки подъехали к Наугольной башне.
- Нельзя! – преградили им путь караульные стрельцы.
- Мы к Фоме помощники.
- Не велено! Отойди!
- Со мной можно, - выступил вперёд Мишка.
Стражники при виде боярского подростка нехотя пропустили мальчишек. Те забрались на верхний ярус стены и нашли Фому, который чинил лафет железной пушки.
- Николка! – весело приветствовал Фома, продолжая орудовать инструментом. – Принёс чего?
- Хлебушка да сало, - Николка вытащил из-за пазухи свёрточек и протянул Фоме.
- Клади подле пушки. Работы много, ступайте! Придёт Ивашко, пушкарский голова, осерчает!
Гришка и Николка погладили холодный металл пушки, заглянули в дуло:
- Ау! Бух! Ха-ха!
Мишка увёл развесёлых друзей по переходам к Средней башне. Отсюда открывался широкий вид на Волгу. Птицы радостно кружились в прозрачной лазури неба. Река блестела под яркими лучами солнца и мирно накатывалась серебряными волнами на крутой берег. Вдали зеленели поймы и речные острова, бежали парусные лодки, на горизонте застыли кучевые облака – предвестники летних дождей. С нижнего яруса стены доносился громовой голос пушкаря:
- Здесь на нижнем бою две пушки, воевода-боярин. Железные, весом семьдесят четыре с гаком пуда каждая. Исправны, к бою пригодны. Ядра по девять гривенок, всего их тут двадцать штук будет. На среднем бою – пушки по шестьдесят четыре пуда, на верхнем – пушка три пуда, медная отливная. К бою пригодная.
Мальчишки смотрели во все глаза на раздольную волжскую панораму. Мишка и Гришка никогда так высоко не забирались, и у них от восторга захватило дух.
- Смотри, Мишка, острова. Там мой брат Еремка сейчас с артелью рыбу ловит, - с гордостью показывал Гришка. - Раз и я там рыбалил.
- Далеко. Лодок не видать отсюда. Говорят, там черти водятся.
- Чу, еловая голова! Нет там чертей, Мишка! Там боярские люди ходили. Еремка думает, клад зарыли.
Николка и Мишка присвистнули.
- А чё не выкопали?
- Не искали ещё.
- Возьмёте меня, как надумаете за кладом идти? - попросил Мишка.
- Возьмём, как приеду в другой раз.
- Теперь не известно, когда. Говорят, уж завтра ворота в крепость закроют и никого пускать не будут.
- Поглядим, - Гришка вспомнил про свои хозяйские обязанности и заторопился назад. Они с Николкой попрощались с другом и вскорости выехали из крепости.
34
В сумерках 4 сентября 1670 года Степан Разин с войском на двухстах стругах подошёл по Волге к Симбирску. В одной шёлковой рубахе, в бархатных шароварах да в кожаных сапогах стоял он на корме большого струга и вглядывался в силуэт волжской горы, на вершине которой находился рубленый кремль с боевыми башнями и бойницами для пушек и пищалей. Струги с войском причалили в трёх верстах от города у полуострова Чувич. Атаман собрал есаулов:
- Здесь встанем, други! Отдых дадим войску. Жги костры! Ночью обойдём город и на рассвете нападём с севера. С ходу возьмём острог. Потом кремль подожжём и с бою захватим все боярские постройки.
С востока крепость защищал крутой косогор и построенный внизу его деревянный острог с башенками и пушками. У самой крепости было восемь башен и трое въездных ворот. Перед острогом и крепостью – земляной вал и глубокий ров.
- Высоко стоит крепость! – смотрели вдаль казаки.
- Без смелости не взять крепости, - засмеялся Петра.
- Эх, соколики, сколько ещё таких будет на пути к Москве!
- Побренчим на бандуре да споём, батько!
- Верно, други, перед боем не сомкнуть глаз.
Над тихой водой забренчали струны, оживились голоса. На соседней струге дружно смеялись:
- Расскажи, Трофим, как же ты с жёнушкой прощался, - просили вокруг казаки.
- Да уж слыхали не раз! – ответил сидящий рядом.
- Мы, Пахом, ещё послухаем. Сказывай, Трофим, ночка тёмная, время раннее.
- Вам смешно, братцы, а у меня в животе тощо! Оттого не могу сказывать!
- Врёшь, Трофим, это от страха у тебя тощо!
- Эх, братцы, как бы знать и ведать, где завтра будем-то обедать!
- Не юли, Трофим! В Симбирске будет нас потчевать боярский повар. Тебе, как всегда, достанется лучшая баранина!
- А то! – улыбался во весь рот здоровенный детина.
- Так как же ты прощался, Трофим?
- Да так братцы, моя боярская жёнушка крепко повисла на моей шее. Я её нёсу через всю Астрахань до самой Волги. А она причитает: «Люб ты мне, Трофимушка, больше ясна месяца …»
- И как было потом?
- Зашёл я по грудь в воду, тут только она отцепилась.
- А ты что?
- Бежал по воде без оглядки, потом залез в лодку и отдышался!
Новый хохот разразился над рекой...
Обитатели Симбирской крепости в это сумрачное время поднялись на стены крепости и тревожно смотрели на грозную флотилию. Иван Богданович с князем Борятинским, с дьяком Онуфрием и стрелецким головой тихо разговаривали:
- Прибыло мятежное войско!
- Думаю, воевода, Стенька хитрит. Под пушки здесь не полезет, обойдёт город.
- Верно думаешь, князь! Круто в этом месте.
- Уйдёт на север, разбойник.
- Верно, там подъём в гору более отлог.
- Костры жжёт для отвлекающего манёвра.
- Гоже, князь, веди с опаской свои полки на север. Перегороди дорогу к городу. Я со своими верными отрядами неприметно следом за тобой.
- С Богом, воевода!
- Тебе, Онуфрий, поручаю стеречь именные списки дворян, детей боярских и служилых людей. Пуще ока береги серебряную печать города Симбирска. Я же с полками иду усмирять мятежное войско.
Царский окольничий князь Юрий Никитич Борятинский спешно прибыл несколько дней назад из Казани с двумя конными полками. В своём донесении государю он писал: «Нельзя мне было не спешить, чтоб Симбирск не потерять и в черту вора не пустить… Со мной пришло ратных людей немного… налицо 1300 человек в обоих полках, и в том числе треть пеших…»
Сейчас его ратные воины стояли лагерем в пойме реки Свияги. Под покровом ночи Борятинский повёл полки на север на подступы к городу. Туда же в полночь двинулись струги казацкого войска. Здесь подъём на Симбирскую гору менее крут, и расстилалась широкая местность, удобная для большого сражения и штурма рубле-ных стен острога.
Под покровом ночи быстрые струги подошли к берегу. По деревянным сходням казацкое войско устремилось на берег. Конные казаки с ходу прыгали в воду и вброд добирались до берега. Волжская вода бурлила под конями, седоки лихо дёргали за уздцы, с шумом и гиканьем выбираясь на песок. Степан Разин в узорчатом кафтане на чёрном скакуне сошёл на берег и восторженно следил за высадкой казацкого войска.
На рассвете отряды поднялись в гору и пошли на приступ острога – первого укрепления Симбирска, защищавшего город со стороны Волги. Навстречу ему выступили полки Борятинского и Милославского. По численности мятежников было не намного больше: тысяч пять-шесть, причём к Симбирску приплыли опытные и закалённые в боях казаки. Они построились в сотни и стройными рядами двинулись на врага. Свистели пули, летели снаряды, звенели сабли. Никто не выказывал малодушия, бились насмерть с отвагой и умением. Боевой опыт государевых военачальников остановил вероломный и лихой натиск казачьих отрядов. Бой продолжался до ночи, и ни од-на сторона не одержала верха. Разошлись от усталости и целые сутки не сходились в бою. Степан Разин отвёл войско к берегу.
В белом шатре на персидских коврах сидели казацкие есаулы.
- Угостили нас знатно, батька-атаман!
- Гей, соколики! Славный бой! Давно такой сечи не бывало.
- Помним, батько, такое сражение с персидским шахом. Много полегло казаков!
- Завтра, хлопцы, возьмём городок. Затягивай песню, Наум.
Ночевали тут добры молодцы,
Под крутым бережком становились,
Коней добрых распрягали,
Клинки длинные точили…
Следующим утром лазутчики доложили атаману, что народ на его стороне. Степан Разин ввёл новые силы: часть казаков, охранявшие в первый день струги и крестьяне с окрестных деревень и сёл умножили казачье войско. В следующую ночь казаки напали на Борятинского, и до утра завязался жестокий бой. Стрельцы в остроге постреляли для виду пыжами и открыли ворота разбойникам. Степан Разин умело развернул острожные пушки и прицельно бил по коннице Борятинского, не давая ей возможности для атаки. Яростный натиск на полки Милославского заставил их отступить и укрыться в Кремле. Казаки наголову разбили полки Борятинского и отбросили к Свияге. Князь был в первых рядах сражения и чуть не попал в плен. Боясь потерять всё своё войско, Борятинский с ратниками поспешно отступил на север в сторону Тетюш.
Стрельцы, оборонявшие стены острога, сдались и перешли на сторону мятежников. Степан Разин въехал в город, подступил к стенам Кремля, но был отброшен плотным огнём с крепостных стен.
С этого дня началась осада Симбирской крепости, где с верными стрельцами, дворянами, помещиками и служилыми людьми засел воевода Иван Богданович Милославский.
Разин объявил народу казачью волю, обещал казнить воеводу и бояр и принялся праздновать победу над регулярными царскими войсками. До этого дня таких настоящих побед в сражениях за волжские города Степан Разин не одерживал. Весть о победе распространилась до самой Москвы. Со всех сторон потянулись новые добровольцы в казачье войско, которое росло не по дням, а по часам. Вера в непобедимого атамана Стеньку Разина укрепилась, и восстание народа разрослось по всему Поволжью с новой силой. Во всех уездах крестьяне жгли дома помещиков и сбивались в разбойничьи отряды.
35
Гришка с Николкой пробирались на торговую площадь. Симбиряне валом валили туда, узнав о победе казацкого войска. Давка была невообразимая, но мальчишки ловко шныряли между горожанами и, наконец, выбрались в первые ряды. Их взору открылась пёстрая картина. В окружении множества лихих весёлых казаков в цветных одеждах с бунчуками и знамёнами гарцевал перед народом на арабском коне Степан Разин. Его строгое смуглое лицо с азиатскими чертами светилось торжеством одержанных побед. Суровый жгучий взор донского казака выражал силу несгибаемого характера. Сидел в седле Степан Разин прямо и неподвижно, уверенно приструнивал нетерпеливого коня. На нём красовалась баранья шапка, усыпанная алмазами и самоцветами, яркий персидский кафтан украшали золотые пуговицы и жемчуга, на поясе - позолоченная сабля, на ногах красные сафьяновые сапоги. Во всём облике казацкого атамана чувствовалась небывалая удаль и силушка богатырская. Громовым голосом он обращался к народу: «Здравствуйте, братья. Мстите теперь вашим мучителям, что хуже турок и татар держали вас в неволе: я пришёл даровать вам льготы и свободу. Вы мне братья и дети, и будете вы так же богаты, как я, если останетесь мне верны…»
Общим ликованием наполнилось торжище. Люди радостно восклицали:
- Атаман-батюшка! Степан Тимофеевич!.. Защитник народа!
К ногам атамана упала простоволосая женщина в сером полотняном сарафане:
- Стёпушка! Соколик! Освободитель наш! Да благословит тебя Господь…
Казаки кинулись, подняли её с шутками и прибаутками, подвели к атаману. Степан Разин спрыгнул с коня, радостно обнял ее и вновь обратился к ликующей толпе: «Я иду истреблять бояр, дворян и приказных людей, истреблять всякое чиноначалие и власть, установить во всей Руси казачество и учинить так, чтоб всяк всякому был равен». Женщина целовала ему руки. Степан Разин подозвал к себе своего казначея:
- А ну-ка, братец Лазарь, отсыпь бедняжке серебра! Пусть народ видит мою щедрость!
Гришка сразу узнал своего великодушного знакомого с Чувичинского острова. Он тыкал Николку в бок:
- Смотри! Это он, боярин с острова!
- Какой боярин? - недоумевал Николка, тараща глаза на разудалых казаков.
- С сего дня, я, Степан Разин, в граде Симбирске устанавливаю казачью вольницу! - услышал громовой голос Гришка и только теперь понял, что сам Стенька Разин пожаловал ему в тот памятный день золотую пуговицу. Удивлению и восторгу Гришкиному не было конца. Народ вокруг радовался, братался с казаками, а он стоял как вкопанный, восхищённо смотрел на казацкого атамана, а тот, видя растерявшегося Гришку, узнал его и подозвал к себе.
- Гей, хлопчик, Гришка! Вот и свиделись! Аль не рад встрече?
Казак Петра подскочил к мальчишке:
- Бойкий скачет, а смирный плачет. Смелей! Ступай к батьке-атаману!
Гришка широко заулыбался:
- Чуй, дядька атаман, я думал ты боярский.
- Индюк думал да в суп попал, - смеялся Петра.
- Садись на коня моего! – Степан Разин подхватил мальчишку и усадил в седло, и сам лихо вскочил следом.
Гришка восторженно глянул на Николку, да того уж казак Петра подхватил к себе:
- Пришёл праздник, батько-атаман, пришли и гости!
Поздно вечером Гришка вернулся в дом. Перепуганная мать встретила его в сенях:
- Ох, ангелы небесные! Все глазоньки-то я проглядела! Где ж ты носился, соколик? В городе смертоубийство творится! Ерёмка весь посад оббегал, искал тебя по всем закоулкам, голоднющий мой!
Гришка зашёл в избу, браво глянул на деда Василия и Ерёмку и важно сел на лавку:
- Сытый я, мамка.
- Кто ж накормил тебя, чертяга? – прищурил глаз дед Василий.
- Чуй, мамка, пуговку золотую мне на острове сам Стенька Разин пожаловал. Мы с Николкой были в его войске, кашу ели да квасом прихлёбывали.
Гришкина мать от этой новости повалилась без чувств у печки. Загрохотали горшки, попадали ухваты и котелки. Сестрёнки вздрогнули от испуга и расплакались. Ерёмка побежал к матери, помог встать, та причитала и охала, дед Василий прикрикнул:
- Цыц, народ!
Когда в избе стихло, он продолжил:
- Что это ты Гришка вздулся, как тесто на опаре?
Тот оглядел и ощупал себя:
- Брешешь, дед, я не вздулся.
- Эх, чертяга, - усмехнулся в бороду Василий. – Рассказывай по порядку.
Гришку не надо было долго упрашивать. Он как раскрыл рот, так четверть часу взахлёб описывал свои похождения. Брат Ерёмка и дед Василий в подробностях заставляли Гришку рассказывать про казачьего атамана и его войско, про оружие и намерения казаков. Гришка без устали повторял сказанное, бывало, и от себя добавлял чего и не видел. Мать молча слушала и тяжело вздыхала, часто кре-стилась на образа.
- Чуй, мамка, на Москву идёт батюшка-атаман! Бояр бить будет! – бойко закончил рассказ Гришка, бодро запрыгивая на лавку ногами и размахивая невидимой саблей.
В это время в сенях хлопнула дверь, и в избу ввалился бородатый, взъерошенный и тёмный от копоти дядя Пахом. Все остолбенели, даже Гришка застыл с поднятой рукой. Пахом улыбнулся вымученной улыбкой и рухнул к столу:
- Устал я, родные. Два дня бились, есаул отпустил на часок пови-даться с вами.
Гришкина мать обнялась с ним и тут уж дала волю слезам.
Весть о возвращении Пахома мигом облетела слободу, и вскоре Гришкина изба заполнилась мужиками. Вопросов посыпалось столько, что Пахом еле отбивался:
- Бывал я, братцы, в Царицыне, бывал и в Астрахани, бывал везде, куда нас Степан Тимофеевич водил. Теперь в Симбирск пришли. Наш атаман всегда наперёд думает. Казань и Нижний Новгород брать будем. Там и перезимуем. Следующей весной на Москву!
- Что советуешь, Пахом, идти нам в казаки?
- У вас своя голова на плечах, братцы. Степан Тимофеевич всю голытьбу привечает. Точите топоры, берите вилы и рогатины… Я теперь пушкарь в казацком войске. Завтра по крепости будем палить… А где Кузьма, мать! В войско Разина подался нынче?
- Кабы так! – махнул в сердцах дед Василий. – Помер по весне наш кормилец! Дьяк Онуфрий помог беде случиться.
- Вздёрнет его атаман-батюшка, братцы! Придёт нашим мучениям конец.
- Ох, цари небесные! Как бы воля не сгубила нас.
- Не причитай, мать! По-другому жить будем.
Пахом добавил:
- Теперь все жители уезда вольные. Земского старосту казнили, всё решает казачий круг – большинством! Приказную избу сожгли, долговые расписки и казённые бумаги по налогам и податям уничтожили.
Гришка не понимал взрослых разговоров. Он был счастлив от того, что мамка сильно не корила за длительные отсутствия, а Степан Разин узнал его и принял как родного сына и даже покатал на своём добром коне. Что ещё требовалось впечатлительной душе и отважному сердцу.
36
Симбирская крепость неожиданно оказалась крепким орешком. Мятежники не смогли сразу поджечь рубленые стены и башни кремля. Защитники отчаянно отбили атаки, потушили огонь и восстановили разрушенные укрепления.
Тем временем город, а именно посад и острог, наводнили тысячи беглых крестьян. Сюда стекались со всех сторон мордва, чуваши и русские простолюдины. Войско Степана Разина увеличилось до двадцати тысяч человек, а приток новых повстанцев продолжался. Не хватало оружия, которое казачий атаман намеревался захватить в крепости. Тогда он отовсюду созвал кузнецов и плотников, мастеровых людей и приказал в короткий срок изготовить стрелецкие бердыши для вооружения крестьянского войска. Большинство голутвенных людей пришли с самодельными пиками, дубинами да вилами. Военное дело они не разумели, и казаки как могли, наспех обучали волжских вояк своему ремеслу. Степан Разин понимал, что для серьёзных сражений его огромное войско не подготовлено.
В середине сентября с Казанской сторожевой башни кремля стрельцы увидели в городе оживление. Множество повозок с сухими дровами, сеном и соломой свозилось ближе к крепости. Позвали воеводу и стрелецкого голову. Иван Богданович беспокойно взглянул на приготовления мятежников и отдал приказ:
- Готовься к приступу! Стрелков и пушкарей на стены! Воровское войско идёт поджигать кремль! Воду готовь!
В полдень началось наступление: мятежники подкатывали телеги к стенам, солому, дрова и сено сваливали в ров и поджигали. Осаждённые встречали их дружным и метким огнём из ружей и мушкетов, палили из пушек в дальние обозы. Земляной вал у стен, мешки с землёй, мукой и солью, уложенные ещё до прихода казаков в Сим-бирск, не давали огню охватить крепость. Ко всему прочему, стены накрывали парусами и поливали водой. Все подступы к воротам и стенам хорошо просматривались и обстреливались. Степан Разин, видя бесполезность приступа и множество потерь, прекратил наступление.
Через три дня, ночью, Степан Разин произвёл второй приступ кремля. Чтоб поджечь крепость, воздвигали туры с сухими драницами и соломой, подводили к стенам. Густым дымом и пламенем окружали кремль. Но вреда большого эта затея не приносила. Мятежники пытались поджечь крепость перекидыванием на стены зажженных брёвен. Не помогли и приставные лестницы. Гарнизон крепости бдительно следил за врагом и дружно отбивал яростные натиски. Зажигательные снаряды, которые залетали в кремль, железными вилами закатывали в приготовленные ямы, где они сжигались, не причиняя пожара.
В следующие дни с северной стороны крепости напротив Казанской башни по ночам разинцы принялись воздвигать широкий земляной вал. Из крепости время от времени постреливали в сторону работников, но это не мешало их делу. Через несколько дней вал поднялся вровень с крепостной стеной. Днём, кроме отчаянной детворы, к нему никто не приближался. Гришка с Николкой не утерпели и забрались наверх. Оттуда они увидели знакомые постройки.
- Чуй, Гришка! Вон там погреба. Смотри, дьяк Онуфрий!
- Не, показалось. То конюх Михайло. Раз он меня вожжами прогнал.
- Потеха! Кто-то нам машет! Эй-й!
Гришка вгляделся и дружелюбно замахал руками:
- Мишка! Э-эй!
- Точно, Мишка нам машет! А мы ему! Забавно.
В крепости собралась толпа зевак и принялась разглядывать мальчишек на валу.
- Гей, хлопцы, слазь с бугра! – услышали они громовой голос и обернулись. По ту сторону вала стояли конные казаки, а среди них был Степан Разин. Он-то и приказывал мальчишкам. Они кубарем слетели вниз прямо к ногам чёрного скакуна.
- Чуй, батько-атаман, мы видели Мишку, и он нам махал тоже.
- Дружок ваш, Мишка?
- Мы его спасли, когда он булькнул в реку.
- Помню ваш сказ. Что ж с того?
- За Мишку просить буду!
- Что просить?
- Помиловать!
Степан Разин улыбнулся:
- Эй, хлопцы, заступник объявился!
- Новость для нас, батько.
- Как круг решит, так и будет. Что, други, думаете? – он с улыбкой обратился к казакам.
- Батько, не ровён час, Гришка нас заколет, если не согласимся. На острове-то, в шалашике грозился, - весело ответил казак.
- Не вспомню этого, Петра!
- Чуй, еловая голова, - поддержал Гришка, - это Ерёмка грозил.
- Тогда согласные мы, Мишку помиловать надо.
- Ну вот, хлопцы, круг решил в вашу пользу! А теперь живо по домам. Скоро здесь жарко будет.
Гришка и Николка пулей полетели по улице посада, обсуждая радостную новость для их друга…
Ночью на валу выставили пушки и принялись палить по крепости. Начался третий приступ с начала осады симбирского кремля. Сильный северный ветер в сторону стен помогал наступающим. Телеги с соломой и дровами снова подвозили и зажигали. Пламя перекидывалось на брёвна, и осаждённым приходилось нелегко. На штурм Степан Разин бросил лучшие силы и с нетерпением ждал успеха.
Гарнизон проявлял невероятный героизм и отражал одну атаку за другой. Внутри крепости горели постройки, дымом разъедало глаза, огонь был велик, но ничто не смогло поколебать мужества осаждённых людей. Стены закрывали парусами, лили воду, без устали тушили пожар.
Противники снова и снова палили друг в друга. С крепостной стены орудия и ружья не умолкали. Заносимый ветром в бойницы дым не давал возможности пристрельной стрельбы. На валу мятежникам было не менее жарко. Отсюда вела стрельбу артиллерия, палили из самопалов и мушкетов. Две пушки уже были разбиты. У крайнего орудия Трофим забивал ядро:
- Жги, Пахом! Угощение воеводе отправим.
- Крепче вгоняй, Трофим!
- Куда крепче. Боюсь, так вгоню, не вылетит!
С нижнего яруса крепости ударила большая пушка. Снаряд разорвался на валу, разбрасывая в стороны людей и орудия. Когда дым рассеялся, из земли, как огромный крот, выбрался весь чёрный, с вымазанным в крови лицом, Трофим и пополз к товарищу. Тот лежал ничком с оторванными руками.
- Эх, Пахом, воевода прежде угостил нас… Прощай, друг, - прорыдал человек, выплёвывая землю, и стал ползком спускаться с вала.
К утру всё стихло. Казачье войско не смогло ворваться в крепость и с большими потерями отступило. Северный ветер пригнал дождливую холодную погоду. Вокруг стало по-осеннему неуютно и мрачно.
37
Положение осаждённых в кремле было тяжёлым и с каждым часом становилось невыносимым. Запасы воды заканчивались. Пороховые склады пустели, провиант таял на глазах. Воевода собрал измученных долгой осадой людей:
- Крепость, вверенная мне в подчинение государем, почти месяц в осаде. Мы боремся с воровским войском Стеньки Разина! Прошу вас, братцы, найти последние силы для сопротивления. Помощь на подходе!
- Иван Богданович, - выступил помещик Литвинов, - многие потеряли веру и волю к спасению.
- Что предлагаешь, Игнат?
- Не покоримся лукавым разбойникам и ворам! Все мои домочадцы вместе со мной пожары тушат и денно и нощно. Сдюжим, братцы!
- Провиант кончается, - выкрикнул дьяк Онуфрий, - помрём с голоду!
- От жажды мучаемся, - поддержали другие.
Воевода нахмурился:
- Паники и малодушия не допущу!.. Воду бережём для тушения огня… Надо терпеть, братцы!
Помещик Литвинов театрально похлопал себя по толстому животу:
- Брюхо не гусли, не евши - не уснёт.
Народ вокруг повеселел, кто-то продолжил:
- Было житьё – еда да питьё; ныне житья – ни еды, ни питья!
Раздался смех и оживление. Воевода сказал:
- Святой отец мне говорит, что народ хочет провести крестный ход и просить помощи у господа Бога.
- Поддерживаем, - неслось со всех сторон.
- Решено! – кивнул воевода.
Степану Разину донесли, что осаждённые вышли с хоругвями и иконами на крепостные стены. Атаман до этого пребывал в унынии. Уже несколько дней его войско бездействовало, потерпев неудачи в боях. Когда лазутчики сообщили, что в крепости нет воды, начинается голод и паника, атаман решил ждать: взять кремль измором. Теперь, получив известие о крестном ходе, он помчался туда с есаулами.
- Ишь, чем испугать хотят! – крикнул в ярости Степан Разин и выстрелил в осаждённых. Пуля попала в святой крест, который несли над собой люди…
Вскоре, когда уже казалось, осаждённые уступят Кремль врагу, к Симбирску подошли свежие силы князя Борятинского. Они выступили от устья Казани-реки и первого октября вышли на левый берег Свияги. Умелый полководец, Юрий Никитич Борятинский, узнавший в боях дерзкую силу казачьего войска, применил военную хитрость. Стал обозом в двух верстах от города, впереди выставил конницу, а за ней, в овражках, устроил засаду: расставил пушки и пехоту с ружьями. Казацкая конница Степана Разина поспешно ринулась в бой. Ратные полки Борятинского подпустили врага в зону огня и отступили. Казаки поддалась ложному манёвру и попали под мощный обстрел. Полегло множество всадников, началось замешательство среди наступающих. Тогда кавалерия Борятинского ударила с флангов, и мятежники отступили. Степан Разин сам прискакал на поле сражения:
- Позвать сотников!.. Соколики! Собрать все силы! Убрать раненых с поля, прикатить пушки, выстроить боевые порядки!
- Батько, не лезь под пули! Сами сладим с врагом!
- Гей, Петра, ваш атаман заговорённый. Не берёт меня ни пуля, ни сабля!
- Знаем, батько! Да вот какое дело… Армия наша велика, да казаков много полегло нынче. А крестьянские сотни с вилами да топорами много не навоюют.
- Гей, соколики! – атаман гарцевал на коне и призывно размахивал саблей. – Враг силён, но наше дело верное. Среди степи широкой начался народный бунт и на резвом коне мчится теперь по всей Руси! Сокрушим врага!
Всеми силами схватился с государевыми войсками Степан Разин. Бой был жестоким, пало бесчисленное множество народа с обеих сторон. Степан Разин бился в первых рядах и был ранен пулей в ногу, а потом бердышом в голову. Его чуть не захватили в плен солдаты Борятинского, но казаки отбили своего атамана, унесли в острог и заперли в башне. Бой продолжался весь день, но вскоре мятежное войско, оставшееся без командира, отступило. Борятинский навёл мосты, перешёл со своими полками Свиягу и соединился с Милославским. Иван Богданович собрал военачальников, бояр и дворян:
- Самозванцу Стеньке Разину нет способа устоять против правительственных войск! Князь Борятинский разбил воровское войско. Мятежники укрылись в остроге, но могут пойти в любой момент на приступ. Всем быть готовыми к бою и защите крепости.
Ночью Борятинский применил ещё одну хитрость. Он велел полковнику Чубарову зайти за Свиягу с одним полком и давать окрики и команды, будто прибыло ещё одно царское войско.
Утром Стенька и верные донские казаки собрались в большом шатре у берега на совет.
- Плохое известие, батько! Ночью подошли свежие царские полки.
- Кто видал?
- Посадские мужики ночью слышали на Свияге крики, огни и то-пот лошадей.
- А где Максимка Осипов и Михайло Харитонов со своими отрядами?
- За селом Лысково Максимка встал, батько… Не успел подойти к нам на подмогу. Царские полки могут отрезать войско от берега и захватить весь наш флот. Тогда нам не спастись, батько!
- Все наши пушки захвачены врагом!
Немощный Степан Разин, с перевязанной головой, в испачканном кровью кафтане лежал на коврах, нахмурив брови:
- Рана моя, други, здесь, в самом сердце! – тихо говорил он. -Ругаю себя, что по глупости своей распылил силы, отдал лучшее оружие Максимке и Мишке Харитонову, отправил их уезд громить, бить бояр, их жён, детей, дома жечь… А сам надеялся с ходу взять Симбирск и двинуть дальше – на Казань… Да не вышло по моему, братцы!
Есаулы ответили:
- Не кори себя, батько-атаман! Городки Карсун, Алатырь и Са-ранск народ сдал казакам, Арзамас громят, уж под Нижним новые крестьянские отряды промышляют.
- Не винись, батько. Кабы знал, где упадешь, там бы соломки по-достлал.
- Врёшь, Петра, соломку-то возами подстилали под крепость, а не далась она нам!
- Делу время, батько! Не нынче, так завтра возьмём! – Петра посмотрел на казаков. - Круг решил, батько, отправить тебя подлечиться на Дон! Раны твои серьёзные! В Кагальницкий городок воз-вращаемся не мешкая! Погрузку начали уже… А чтоб погони не случилось, войска пошли на новый приступ крепости.
Самые верные атаману казаки скрытно погрузились на струги и поплыли под Самару. Осенний ветер резво надувал паруса, быстрые струги резали острыми зобами серые волны холодной реки. Степан Разин, привалившись к лафету бронзовой пушки, с тоской смотрел на высокий волжский берег. Там, на его вершине, возвышалась рубленая крепость Симбирск, так и не покорившаяся лихому атаману…
Весь день мятежники со всех сторон подступали к стенам кремля, жгли солому и дрова, закидывали крепость зажигательными само-дельными снарядами. Отчаянный штурм снова не удался, крестьяне отступили. Отряды Борятинского и Милославского подожгли острог и с двух сторон напали на врага. Те бежали к реке. Многих из них перебили и потопили, остальных взяли в плен и казнили.
38
Прошли осень, зима, и уж весна встречала лето. Отцвели в садах яблони, волжский косогор весь зарос густой зеленью, только пыльная дорога к Успенской слободе не давалась травостою. По ней спешили к пристани Гришка и Николка. Сегодня приплыл на речном насаде из Астрахани купец. Дед Василий послал мальчишек узнать новости из первых уст. Сам купец с помощниками погрузил товар и отправился в торговые ряды. Несколько мужиков толпились поодаль. К ним-то и подскочили подростки. Все слушали русого парня с кривым носом:
- От купца ничего мы не узнали, братцы, а вот кормчий проговорился.
Толпа шумела:
- Сказывай нам, Сёмка!
- Говорит, из Астрахани Федька Шелудяк на стругах большим числом к Симбирску идёт. Через неделю будет!
- Слыхал я то ж от самарцев. Опять бунт зачинается!
- Дальше,дальше сказывай, Сёмка.
- Говорят, много тысяч идет по Волге. Народ опять в отряды собирается. Громить бояр идут.
- Сёмка! А что про Степана Разина-то сказывали?
- Тайна, говорят, государева!
- Да не томи нам душу, безродный!.. Сказывай, что узнал.
- Стеньку и его брата Фрола взяли обманом сами же донские казаки из зажиточных. Держали в церковном притворе. В Москву тайно везут. К самому царю на разговор!
- Ну, слава Богу, жив наш атаман-батюшка! Уж он всё расскажет государю о боярских бесчинствах. Может, послабление будет народу.
- Эх, кум! До царя далеко, до Бога высоко.
Гришка и Николка, не дослушав разговор, понеслись назад. Заскочили в избу, как зайцы на поляну. Дед Василий в угол попятился, Гришкина мать к печке прижалась.
- Ох, ангелы небесные! Вы что как ошпаренные?
- Чуй, мамка, Стенька Разин к царю едет за нас заступаться!
- Слава тебе, Господи!
Дед Василий схватил Гришку за плечо:
- Эй, чертяги, хватит плясать. Сказывайте по порядку!
- Стеньку Ясно Солнышко и его брата Фрола везут казаки в Москву. А к нам плывёт с войском Федька какой-то! Брать Симбирск будет!.. Николка, подтверди.
Тот кивнул:
- Сказывал Сёмка кривой, что это тайна государева.
Гришкина мать схватилась руками за голову:
- Мало им, разбойникам, смертей, опять народ мутят. Доколь по Волге плоты с виселицами плавать будут! После бунта в прошлом году-то на базарной площади повсюду виселицы стояли. Головы отрубленные валялись, трупы дымились. Воевода всех казнил без жалости. Ох, цари небесные! Как бы Еремка в казаки не подался!
- Тише, мать! Народу руки-то не свяжешь! В город езжай, Гришка, за мукой! Послушай ещё, что скажут.
Мальчишки запрягли лошадь и поплелись в гору. Гришка рассказывал:
- Чуй, Николка, мы с Еремкой скоро поплывём на остров клад искать. Еремка давно собирался. Говорит, как отработает в артели, то тайком и поплывём. Хочешь с нами?
- Какой клад, Гришка?
- Чуй, еловая голова. В прошлом году мы с Еремкой рыбу ловили и встретили на острове Стеньку Разина с казаками. Еремка думает, что сундуки с монетами они там спрятали.
- Чуй, Гришка! А если нет никакого клада?
- Эх, голова, у Стеньки богатств больше, чем у бояр! Он везде их прятал.
- Кто ещё-то знает про клад?
- Еремка, ты и Мишка. Я обещал его взять с собой. Он в Москву уехал учиться. Сказал, приедет в гости, привезёт подарок.
- Когда поплывём на остров? - уже с нетерпением спросил Николка.
- Как молитвы выучим!
- Зачем?
- Еремка слыхал, что Стенька клады свои заколдовал. Если без молитвы копать, ослепнешь или молнией насмерть убьет. А ещё он слыхал, может мертвец из ямы вылезти и напугать до смерти!
В городе было оживлённо и шумно. Из казанских ворот крепости с песнями вышел конный полк и направился к Свияге. На улицах посада маршировали стрельцы. Мальчишки засмотрелись и чуть не столкнулись с купцом. Он ехал на серой лошади и громко распевал песню, вторя военным. Улыбнувшись мальчишкам, он громко нараспев крикнул:
- Эй, петушиный народ, дай купцу проехать!..
В избу Гришка вернулся под вечер. За столом сидел дед Василий и слободские мужики. Еремка был с ними. Гришкина мать, только тот поел каши с хлебом, погнала его на печку. Там же балаболили сестрёнки. Гришка присоединился к ним, но краем уха слушал взрослый разговор. Говорил мужик с широкой рыжей бородой:
- Старые казаки во главе с войсковым атаманом Корнилием Яковлевым напали на Кагальницкий городок, что на Дону. Схватили Степана Разина и заковали в освящённые цепи, чтоб тот их колдовством не скинул. В Москву повезли. Хотят перед царём выслужиться. Ему на выручку идёт по Волге верный ему казак Фёдор Шелудяк. С ним двенадцать тысяч войска. Не сегодня, завтра будут под Сим-бирском. Надо, мужики, к ним примкнуть.
Гришка стал вспоминать, как Степан Разин усадил его на своего коня. У него были такие же сильные руки, как у отца. Он так же легко подбросил Гришку в седло, что у того от счастья перехватило дыхание. Гришка сейчас решил, что будет делать со своей долей добра, когда откопает на острове клад. Он попросит Мишку передать её в Москве Стеньке Разину, а тот отдаст царю. И тогда царь поймёт, какой добрый и справедливый лихой атаман Степан Тимофеевич Разин.
39
На заре то было, братцы, на утренней,
На восходе красного солнышка,
На закате светлого месяца.
Не сокол летал по поднебесью,
Есаул гулял по насадику…
(Старинная донская песня.)
Тёплый июньский день 1671 года мирообъемлющим светом сиял на золотых главах белокаменных храмов Москвы. Со всех сторон великое множество народу разного сословия стекалось к дороге, по которой медленно следовала странная телега. Тащила её понурая тройка лошадей. На телеге был наспех сколоченный громоздкий помост и воздвигнута деревянная виселица. Под ней стоял, обряженный в лохмотья, Степан Разин. Железными цепями его руки и шею приковали к столбам и перекладине. За спиной невольника на скрипучей телеге в красных длиннополых кафтанах стояли два стрельца с бердышами. Грозный атаман гордо смотрел вокруг, и казалось, что он сейчас скинет цепи, лихо запрыгнет в седло и зычно крикнет:
- Гей, други! А кто с атаманом за вольницу казачью пойдет!
И народ сменит затаившийся в сердцах страх и испуг на безудержную решимость, выпрямится, зашумит, и покатится вновь народное волнение многоцветными огнями по бескрайним русским просторам. Но это впечатление пропадало, когда взгляд перекидывался на Фрола – брата Степана Разина. Тот шёл за телегой, прикованный к ней цепью, с отчаянием взглядывая вокруг. Спереди и сбоку шагала конница, а следом несколько сот стрельцов с пищалями и зажжёнными факелами, убеждая своими стройными рядами в реальности происходящего.
- Батюшка-атаман!.. Стенька!.. Разин! – полушёпотом волновались люди и поспешно клали на себя крестное знамение. Те, кто теснился в толпе дальше от дороги, громче и смелее выкрикивали его имя. Иные восклицания вызывали волнение в народе, которое заглушалось топотом военных. Степан Разин искал в толпе мятежный взгляд, который так радовал его сердце, когда верные казаки шли на приступ крепости. Встретив скорбь и боль, он в отчаянии отвернулся, бросил взор в синие небеса и вдруг увидел стремительного сокола. Как же свободно и красиво летела высоко в благорастворённом воздухе вольная птица! Эх, умчаться бы вслед за ней в раздольные степи, на открытые равнины, промчаться над древними курга-нами, вдохнуть аромат степного разнотравья! Туда, на родные просторы, где зарыта казачья слава!
Степан Разин развёл затёкшие плечи, невольно напряг свои ручищи, будто собрался взлететь вслед за соколом. Громыхнули тяжё-лые цепи, стражники встрепенулись, подняли бердыши, лошади вздрогнули, народ ахнул, караульные на конях с угрозой занесли сабли над толпой: «Берегись!» Кто-то попятился, иной пригнулся, волнение внезапным гулом пронеслось и быстро усмирилось под грозными взглядами и окриками военной охраны. И всё пошло своей унылой чередой…
Пленников доставили в Кремль - в Земский приказ. В каменном судилище непокорного атамана сразу же вздёрнули на дыбу и дали ему двадцать ударов кнутом. Брата крепко приковали к стене так, чтобы он наблюдал за пытками.
Боярин Юрий Долгоруков, Матвей Пушкин, думный дьяк Иванов Ларион и ещё несколько бояр, назначенных царём Алексеем Михайловичем, чинили допрос узнику:
- Как ты посмел, воровской казак, пойти против великого государя и церкви? Учинил кровавый бунт в Московском государстве!
Степан Разин до этого момента не произнёс ни слова. Во время пыток он держался необычайно твёрдо и мужественно. Теперь он дерзко взглянул на ослеплённых властью и жестокостью людей:
- Я шёл за царя, но против вас, бояр!
- Врёшь, воровская собака! Не мог ты в одиночку возмутить народ. Сказывай, кто из знатных людей был твоим сподвижником!
Степан Разин плюнул в разгорячённую толпу:
- Как вы смеете меня - защитника царя - называть непотребным словом?
Бояре отступили:
- Говори, безродный червь, за что патриарха Никона хвалил?
- Не сам ли патриарх Никон науськивал тебя на восстание?
- Старец Сергей от Никона по зиме прошедшей приезжал ли на Дон в Кагальницкий городок?
Степан Разин был уверен, что его сразу поведут на допрос к великому государю. С первого дня своего плена он обольщался надеждой, что будет говорить с Алексеем Михайловичем. Перед ним он хотел защитить своё дело, в которое искренне верил. Мысленно он много раз рассказывал царю о воровстве и бесчинствах воевод и бояр. В них он видел причину народного гнёта и был уверен, что царь поймёт и оценит подвиги казачьего войска, установит в государстве справедливые порядки. Степан Разин истинно верил, что только в казачьем кругу можно по справедливости решать мирские вопросы. А бояре и церковь этому препятствуют. А царь и не догадывается о той несправедливости, которая узаконена на Руси! Но сейчас именно те, против кого он поднял бунт, допрашивают его и не собираются понимать главную причину народного неповиновения. Это больше всего причиняло боль Степану Разину. Физическую он почти не чувствовал. Весь его опалённый ум был сосредоточен на несправедливости к его устремлениям. Он гордо смотрел вокруг:
- Я буду говорить только с моим Государем!
- Не бывать этому! – воскликнул Долгоруков. - На костёр его уложить!
Царь Алексей Михайлович ежедневно получал отчёты о допросе пленников. Сам же он писал и вопросы, на которые желал услышать ответы от подсудимых. Нужно ли доказывать, думал он, вину разбойников или проще получить пытками признание самих виновных. Поэтому первым делом его всегда интересовало то, как держатся казаки на допросах:
- Что сегодня, князь, признали разбойники свою вину?
- Держатся стойко, великий государь, вину не признают!
- А что говорит Стёпка о подаренной им дорогой шубе астраханскому воеводе князю Прозоровскому в позапрошлом году по свидетельству Разбойного приказа.
- Молчит, будто языка нет!
- Фрол дал ответ?
- Фролка запамятовал об этом деле.
- Про сговор с Астраханскими боярами поведал?
- Молчит, великий государь!
- Где ж спрятал награбленные сокровища?
- Не добились ответа!
- Виделся ли он с женой своей пред тем, как пойти на Симбирск?
- Не получено ответа, кроме ругательств вашей великой светлости. Да простит нас Господь Вседержитель!
- А ты что скажешь, Афанасий Лаврентьевич?
- Всякими сметливыми пытками третий день мучают пленников. И на дыбе, и калёным железом, и на костре! Толку нет, государь! И Степан, и Фролка стоят на своём, что не знались с патриархом Ни-коном. Думаю, учинили они бунт против тебя, великий государь из корыстных своих нужд, дабы обогатиться. Посему мы все, твои верные подданные, просим тебя, светлый государь, казнить воров злою смертью - четвертовать принародно!
Царь Алексей Михайлович был в смятении. Он был уверен, что Степан Разин признает свою вину, расскажет о заговоре с опальным патриархом Никоном, изобличит астраханских воевод в дружбе с казаками, изобличит бояр в казнокрадстве, попросит прощения у царя и бога. Но даже на нечеловеческих пытках от него не добились признания в совершённых злодеяниях, в воровстве и казнях государевых людей! Царь впал в мрачную задумчивость и отправился тайными переходами в Благовещенский собор. Там он всегда получал душевное равновесие и мог собраться с мыслями перед принятием важного решения.
Росписи собора располагались многофигурными композициями, написанными чистыми красками: ярко-красными, изумрудно-зелёными, синими, белыми и голубыми, украшенные позолотой. Во многих изображениях отражалась тема наследственности царской власти. Здесь были изображены князь Владимир, княгиня Ольга, прославленный Александр Невский, Иван Калита и герой Куликовской битвы - Дмитрий Донской.
Алексей Михайлович взглянул на росписи святых - покровителей Новгорода, Твери, Пскова и других земель, вошедших в состав единого русского государства - и мало-помалу успокоился. На колокольне Ивана Великого ударил колокол, и густые медные звучания проникли через каменные стены, наполняя собор вселенским спокой-ствием.
Алексей Михайлович почувствовал прилив сил, ощутил свою государственную значимость. Он продолжатель великих государей, его предназначение укреплять и просвещать государство, полагаться при этом на свою самодержавную власть вопреки мнению льстивых бояр, подчас не понимающих истинных замыслов государя. Бунт Степана Разина, каковы вы бы ни были его благие намерения, он рассматривал как опасность русскому государству, у которого и так достаточно врагов. Лживых бояр он время от времени отстранял от государственных дел, а вот с бунтовщиками он поступал жестоко. Чувствуя в словах боярина Афанасия Нащокина ложь и корысть, он все же принял решение, за которое тот ходатайствовал. Прочитав молитву перед иконой Богоматери Феофана Грека, он трижды перекрестился и отправился в опочивальню…
Степан Разин лежал в холодном смрадном подземелье на липкой от крови соломе. Всё его тело было одной сплошной раной. В тёмноте он не видел брата, но слышал его мучительные стоны.
- Фрол, соколик, споём нашу казацкую песню.
Невнятно выговаривая слова беззубым ртом, тот ответил:
- Ты, Степан, виноват в нашей участи! Умрём скоро!
- Мы умрём, брат, но дело наше будет живо!
Утром 6 июня 1671 года в Москве на Лобном месте был казнён лихой атаман, предводитель крестьянского восстания Степан Тимофеевич Разин.
Дьяк зачитал приговор: «Изменщики и воры, донские казаки Стенька да Фролка Разины с товарыщи своими, с такими ж ворами, забыв христианскую веру, отдавшись своей корысти и безрассудству, изменили тем самым великому государю и всему Московскому государству», приговариваются к мере наказания: «казнить злою смертию - четвертованием»…
Степан Разин принял мучительную смерть мужественно, сохраняя достоинство и самообладание. Во время казни старшего брата Фрол от ужаса закричал: «Слово и дело государево…» Этими словами он попытался спастись, предлагая взамен известную ему государственную тайну. Ещё находясь в сознании, Степан грозно, как в лихие времена, крикнул: «Молчи, собака!» Следом, умирая, промолвил: «Потерпи, Фрол, родной… Недолго…»
Послесловие
И не только берега крутые,
И не только тучи-облака –
В Волге, словно в зеркале России,
Отразились судьбы и века.
(Н.Е. Палькин)
Повесть окончена, но история государства российского на этом не заканчивается. Она, как Волга-река, течёт от века к веку, завораживая своей самобытностью и величием. Она приумножает богатство и культуру народа, куёт русский характер, озаряет сознанье, просветляет сердце и душу.
Стенька Разин начал свой поход на Москву от Астрахани по Волге-матушке реке, завоёвывая город за городом. Его слава народного героя была столь несокрушима, что тысячи бедных людей бежали к нему с надеждой на лучшую жизнь. Под Симбирском Стенька Разин неожиданно потерял народную веру в свои сверхъестественные силы и его непобедимость.
Одной из причин этого могло быть то, что огромное крестьянское войско было плохо обучено и вооружено. Другой - то, что Стенька-разбойник, по древнему преданию, стрелял в святой крест и потерял защиту Господа Бога. Возможно, недюжинные способности вое-воды Милославского и защитников Симбирска сломили дерзкий натиск мятежников, а сила царского самодержавия сокрушила кровавый бунт. Одно верно, что с разгромом разинских войск под Симбирском крестьянское восстание не закончилось. Несколько месяцев весь юг России от Нижнего Дона до Нижней и Средней Волги бунтовал, и дело, начатое Степаном Разиным, продолжали его верные соратники.
Весной 1671 года атаман Фёдор Шелудяк предпринял второй поход по Волге и двенадцать дней безрезультатно осаждал Симбирск. На разгром восстания царь Алексей Михайлович бросил лучшие си-лы царской армии. Ради окончательного подавления народного бунта и устрашения многонациональной России уничтожались целые деревни и селения. Имя Степана Разина и его товарищей хранит народная память в песнях, легендах и преданиях. Александр Сергеевич Пушкин назвал Степана Разина самой поэтической фигурой русской истории.
Царь Алексей Михайлович был добрым и благожелательным человеком. В народе его прозвали Тишайшим. Но в самые решающие моменты он проявлял необычайную решительность и жёсткость. Он, вопреки боярской думе, проводил в государстве реформы, много ездил в Европу и перенимал передовые изменения в государственных укладах этих стран. Алексей Михайлович задумал внедрить в России высшее образование, изучение современных наук и военного дела. Все его прожекты и начинания воплотил сын Пётр Первый.
24/02/2017
Как Стенька Разин по Волге ходил...
© Copyright: Илья Таранов, 2019
Свидетельство о публикации №219030500657
Свидетельство о публикации №219030500657
Рецензии