ВГИКовское общежитие

     Лариса Лужина в Линии жизни на канале Культура только что помянула своё родное общежитие. Всколыхнула память.  Ох, сколько всего.

      Не знаю, как оно выглядело в ее бытность, но в мои  активные годы, - когда я ещё готова была ворочать горы, двигать мебель, таскать на себе аппаратуру, не имея машины, и не думать о позвоночнике, - это легендарное общежитие было заметным издалека бетонным зданием на улице Бориса Галушкина.  Таким огромным и страшным, что мне кажется, что во времена Ларисы Лужиной его ещё не было. 

      До этой минуты я и не задумывалась, кем был человек, давший имя улице, -  не было интернета,  и  неужто я побежала бы в библиотеку копаться в архивах?  Сейчас за секунду я узнаю, что это - герой Великой Отечественной, похороненный в братской могиле...

     ...Тогда я словно вела двойную жизнь, работая в чиновничьем офисе и занимаясь фотографией в оставшееся время суток.  Спать и не хотелось - было интересно.  Мой киношный круг общения был шире и интересней чиновничьего.  Журналы заказывали портреты молодых актёров.  Я обожала снимать их: помимо молодости в них были наивность, неиспорченность и нерастраченное творчество.  Подозреваю, что маститые фотографы их чурались - выгоднее всегда снимать популярных.  Начинающие актеры не интересовали прессу, поэтому некоторые из удачных портретов никогда не публиковались. Заглянув на мои страницы в Инстаграме или В контакте, можно убедиться, что тогда я снимала некоторых нынешних знаменитостей, которые тогда делали лишь первые шаги. Конечно, звёздами стали не все, но в молодости все они  были невероятно интересны. 

     Случившаяся в 91-м году революция заставила меня уйти в новое плавание. Было тяжело бездельничать в умирающем офисе.  Авантюрно приняв предложение итальянцев, я ушла в меховое СП (совместное предприятие) на криминальном меховом комбинате по соседству с ВДНХ, Рабочим и Колхозницей, Студией Горького и ВГИКОМ. Правда, об этом свойстве нового места работы довелось узнать не сразу.

     Соседство это уже никак не пересекалось с моей биографией, потому что рухнула система кино, исчезла кинопресса, и хуже всего пришлось профессионалам, создававшим фильмы.

    Тем, кто прочёл мою историю, известно, что членом семьи у меня была Мура.
Ее следовало выдавать замуж.   Среди знакомых откликнулись творческие люди: в общежитии ВГИКА художник кино, приятель моих знакомых - красавец и талантливый человек - был готов предоставить для супружества моей Муре белоснежного кота с янтарными глазами.  Кот был свободным гражданином, лишь приходившим питаться к такому же свободолюбивому художнику.  Обычно же он прогуливался по бесконечным бетонным  - гулким и ужасным - коридорам общежития.

     Сговорившись, мы назначили день и час.  Художник подманил альфа-кота вкусностями и ловко запихнул его в портфель из буйволовой кожи.   Кот бился, но был доставлен на моей красной девятке к невесте и выпущен для знакомства.   Мура взвыла страшным голосом и отвергла его сходу.  Возможно, виновата была я, неправильно рассчитав брачный цикл.

    Жених освоился без проблем,  - заявил о себе, съедая корм за себя и невесту.   Так бесполезно потянулась совместная жизнь, лишь усугубляя отчуждение.  Мура голодала,   красавец отъедался, и это не устраивало меня.
Пришло время погрузить жениха в кожаный портфель. Завязалась битва, длившаяся довольно долго.  Кот оказался мускулистым, изворотливым и принципиальным.  Запихнуть его в портфель мог лишь равный соперник.   Будучи женщиной,  я не уверена,  следует ли мне гордиться победой.

     Как же он рвался на волю всю обратную дорогу!  Кожаный портфель носился по салону, норовя долбануть меня  по голове.  Художник был искренне разочарован.   Ведь мы уже почти делили котят.  Белоснежных - в папу, умных и обаятельных - в маму.  Идеалисты.

     Больше мы не виделись: в стране воцарился полный бардак, о творчестве больше речи не шло.  Ни для кого вообще.

    Через несколько лет позвонили общие знакомые, чтобы сообщить о месте прощания с тем самым безвременно погибшим художником. Потрясённая, я пошла за букетом белых цветов:  такой я раньше относила ушедшим близким по духу людям, - а теперь уже и некому. 

    Странным образом, прощание с телом было объявлено в каком-то следственном  морге для убитых.   Я пришла в полном отупении  от странного поворота судьбы:  молодой красавец,  кроткий художник, не обидевший мухи,  - за что мог он лишиться жизни?  Потянулось ожидание перед закрытой дверью зала прощания. Уже вышло положенное время, а я все стояла, поглядывая на часы. Знакомых в поле зрения не было. Возможно сломалась машина. В  стайке косившихся на меня людей я  дождалась наконец  приглашения войти для прощания с телом.  На лицах окружающих читалось смятение, когда взгляды их падали на меня и мой  белый букет. Словно в итальянской трагикомедии они вычисляли, кто я: неожиданная наследница, любовница,  интриганка?

     Войдя в помещение, люди почти перестали украдкой рассматривать меня и начали подходить к телу, целуя его в лоб и просто склоняясь.  Взглянув на мертвое лицо, я поняла причину беспокойства окружающих: это был совершенно незнакомый человек. Почувствовав, что я нахожусь в дурном сне, я попыталась проснуться, и вышла на улицу.  В промозглом осеннем тумане до сознания дошла истина: по рассеянности я пришла на час раньше.   Знакомая пара, с которой мы должны были встретиться, могла появиться лишь сейчас. 

     В ожидании я шагала вдоль тротуара ещё долго, пока не появились знакомые. Стильные, в чёрном, она - в слишком изысканных для похорон зеленоватых очках.
На знакомых лицах не удалось прочесть ничего о потере собрата. В бесстрастных словах - не услышать ничего о подробностях неожиданной смерти. Словно продолжился абсурдный сон.  Вспомнились полотна, подаренные художником этой паре. Это были  натюрморты со стульями. Вопреки природе, на картинах предметы мебели словно кричали и желали быть кем-то: вытягивали спинки, покрывались следами кнута и вставали на дыбы.   Возможно я была недостойна знать тайну его ухода?  Что умерло тогда, кроме ушедшего далекого знакомого? Прервавшаяся белая линия, последняя страница полубогемной жизни.

      Засел в памяти тот пятачок на севере Москвы, где жил и неизвестным образом погиб в расцвете сил красивый художник-кинематографист,  где в моем недолгом по опыту  СП убили женщину-директора: в начале девяностых это стало обычным на криминальном меховом комбинате.   Совсем рядом с ВГИКОМ,  Студией Горького,  скульптурой Мухиной и славным ВДНХ.
Рабочий - колхозница - смерть.


Рецензии