Ракеты Саддама Хусейна

                Мужчины Небольшого Роста
                или Ракеты Саддама Хусейна

                Шахматные Этюды


   Снег у меня в Нью-Джерси идёт нечасто. Но иногда он идёт. И воет ветер. Это создаёт пургу, очень похожую на Прибалтийскую. И тогда, если дело вечером, я достаю из дальнего шкафа свой старый полушубок, наливаю в рюмку Рижского бальзама, и выхожу во двор. Закрыв глаза, вдохнув морозный воздух, и сделав до этого рюмку пустой, гораздо легче пробить пелену времени…

   ..."Почти как в Вильнюсе, где я провёл декаду свой жизни."

   ..."Почти как в Каунасе, где я часто бывал зимой 1988 года по своим шахматным делам."

   ..."Почти как в Риге, куда каждый январь я приезжал к начальству с отчётами."

   Не знаю, каким запомнился вам 1990-й год. Каждому, наверное, сейчас вспоминается что то своё. Мне он запомнился пониманием, что страны в которой родился и провёл почти тридцать лет жизни, скоро не будет. И в этой новой реальности скорее всего не будет моей работы, не будет моих друзей, телефоны которых с их отьездом, вычёркивались из записной книжки почти каждую неделю.

   А чего ещё там не будет? Семьи?
Ведь в моей личной жизни, состоящей в основном из многочисленных блиц турниров, сыгранных с большим количеством партнёрш, с ускоренным форсированным дебютом, скушными под копирку миттлешпилями, и без какого либо намека на долгий счастливый эндшпиль, царил полный кавардак.

   Моя душа надрывно кричала в мой мозг всеми своими фибрами: ты должен сбежать отсюда, и ты должен сбежать от самого себя.

   С побегом из страны было проще. Поскольку Америка уже закрыла двери всем за Атлантику смотрящим, оставалось одно - проштамповать в Москве в посольстве вызов в Израиль, и дать ему ход в Вильнюсском ОВИРе.

   Гораздо сложнее было удрать от себя. Рана поражения почти трёхлетней давности от партнёрши, с которой так хотелось долгого счастливого эндшпиля, кровоточила, и упорно не хотела покрываться рубцами.

::

   При выходе из посольства в Москве ко мне подошёл интеллигентный старый еврей:

   - Молодой человек, Вы учите Иврит? Вам в Израиле понадобится Иврит. Там учат конечно, но лучше приехать туда уже с каким то его знанием. У меня есть материалы. Это бесплатно. Приходите ко мне после трёх сегодня. Вот адрес. И
кроме того, Ву женаты? Нет? Тогда у меня ещё кое что для Вас. Приходите...

   Кое чем для меня оказалась анкета потенциального кавалера, не успевшего найти свою половину до отьезда на Землю Обетованую. Я отнекивался, понимая нелепость этой затеи. Человеку романтического пошива времён застоя, мне казалось это верхом перестроечного абсурда. Учитель не настаивал, мы перевели тему разговора в другое русло. Пока он возился на кухне, я рассматривал его внушительную библиотеку. Мне
показалось, что ему было интересно со мной. А может просто не с кем было пить чай?

   Другие Ивритские абитуриенты соискателями невест не были. Они забирали пособие
по языку и быстро растворялись в московских улицах. Заканчивая чай, старик взял в руки увесистую пачку бумаг и сказал: Вот здесь ещё одна трагедия нашего народа. Наши мальчики и девочки времён перестройки. Они не сумели найти свою половину, и её гораздо труднее найти в пути. Посмотрите хотя бы.

   Я стал листать. Незамужняя Белла-терапевт из Минска. Ангельская Анжела-инженер из Еревана. Некурящая Наташа-кандидат наук из Новосибирска…

   В благодарность за горячий чай перед холодной ноябрьской Москвой я всё же оставил у него свои данные. Неженатого, не судимого инженера, положительного парня из Вильнюса. Мы распрощались.

::

   Как-то ранним январским субботним утром уже в новом 1991 году в своей Вильнюсской квартире я услышал в телефонной трубке приятный мужской голос:

   - Здравствуйте, Вы оставляли в Москве у учителя Иврита свои данные?

   - Даа... - сказал я в некотором недоумении.

   - Видите ли, я папа. Моей дочери 25. Мы живём в Риге. Мы..., она тоже оставила там свои данные...

   - Ааа, хорошо... - продолжил я, подыскивая фразы к разговору с "папой".

   - Скажите, мы можем с Вами увидеться в Вильнюсе?

   - В смысле? Вы вдвоём с дочерью сейчас в Вильнюсе?

   - Нет. Мы сейчас в Риге.

   - Аа, ну так..., мне наверно надо с ней поговорить по телефону для начала?

   - Да понимаете..., не всё так просто. Она не хочет, ей вообще
вся эта идея с анкетами не очень. И что быть до конца честным с Вами, она тут в Риге уже видела двух человек из этих анкет. Говорит, что с самого начала дурацкая была идея.

   - Да я с Вами, в общем-то согласен. Мне тоже это как-то всё...

   - Всё-всё, да не всё. Я Вам постараюсь обьяснить. Мы были у этого учителя на следующей неделе после Вас. Он Вас запомнил. Он мудрый человек. Когда моя дочь была уже в коридоре, он дал мне Вашу анкету, и сказал: процент успехов
нашего новоявленного клуба знакомств минимален. Но я видел Вашу дочь, я говорил с ней. Я рекомендую ей вот этого парня из Вильнюса. Я провёл с ним два часа вместо формальных пяти минут. Я конечно не запрещаю Вам звонить по другим анкетам, но послушайте старого еврея. Вот его данные.

   - Ох, чертовски приятно конечно. Спасибо. Но в таком случае позвольте мне у Вас спросить, почему же Вы сразу не воспользовались советом учителя? Почему я третий у неё в списке?

   - Ну, не обижайтесь конечно. Во первых мы не всегда прислушиваемся к мудрым советам, во вторых Вы всё таки иногородний. Те два первых были свои, Рижские. Так что я даже согласен провести ночь в поезде, что бы на Вас посмотреть. Ну и если останусь доволен осмотром, будем думать вместе как расшевелить мою дочь.

   - Ну… и в таком случае я облегчу Вам задачу. У меня командировка в Ригу через десять дней. Я думаю завершить свои дела с Рижским начальством до 11-ти. Ну до полудня точно уж. И потом мы где нибудь с Вами встретимся, ну и если совсем друг друга не разочаруем, я позвоню Вашей дочери.

   На том и порешили. "Папа", в котором чувствовался опытный хозяйственник, ещё раз проверил, правильно ли я записал номер телефона. Я сказал ему, что моя работа тоже не прощает ошибок, телефон записан верно и в двух местах, чтоб уж наверняка.

::

   Через десять дней при посещении Рижского начальства, стало понятно что будущее нашей конторы довольно туманно, рутинные отчёты в этот раз вылились в довольно сильную нервотрёпку. Тем не менее к одинадцати утра к своей нервотрёпке приступил мой Каунасский коллега, а я вдыхая морозный Рижский воздух, набирал "папин" номер телефона.

   В полдень мы сидели с ним ресторане. После того как хмурая официантка понесла на кухню наш заказ, мы сели поудобнее и, "папа" на правах папы, белыми фигурами начал шахматную партию. Он смотрел на меня своими тяжёлыми глазами, менял
темы и направления своих вопросов, ходил самыми неожиданными фигурами.

   Я, хотя мне нечего было, в общем то, скрывать, строил свою защиту медленно и аккуратно. У меня за спиной был опыт проигрыша предыдущему "папе":

   - Нет, я же Вам ещё по телефону сказал, что женат я не был.

   - Почему выгляжу гораздо моложе почти тридцати? Ну не знаю, генетика наверно, ну и спортом занимаюсь, в теннис играю.

   - Почему такой парень и ещё не женат? Ну, не получилось, наверное, вернее там где очень хотелось, не получилось; а там где не очень хотелось, так что б это был за брак?

   Постепенно "папино" расположение ко мне росло. Он как то, как показалось, видел во мне себя молодого. А это немаловажно в шахматных турнирах такого рода. Переход с личных вопросов на положение дел в стране и международную обстановку означал, что мне во всяком случае дадут доиграть партию до конца:

   - Ну и как вам нравится этот придурок Саддам? Стреляет ракетами по мирному населению, сволочь. Но ничего, там у них, говорят, убежище в каждой квартире. Ну и американцы вот вот поставят им контр-ракеты "Патриот".

   Понимая что не всё там так гладко и с "Патриотами" и с убежищем в каждой квартире, и держа в голове свою личную с Саддамом ситуацию, я не перечил ему. Наоборот, кое где даже вставлял конструктивные предложения. Это находило свой
отклик в душе опытного хозработника.

   Заканчивая суп у меня было ощущение, что несмотря на игру чёрными, дебют остался за мной. "Папа" очень уважительно отнёсся к моим организационным выкладкам по борьбе с Саддамом. У меня даже было чувство, что если по прибытию
на Землю Обетованную ему доверят командовать дивизией гражданской обороны, он непременно предложит мне в ней пост старшего офицера. Переходя в миттельшпиль нашей партии, совпавшим с антрекотом, мне показалось что мои фигуры стоят в
предпочтительной позиции.

   - Ну вот скажите, как моей Ирочке будет трудно найти себе её половину в этом Израильском Вавилоне, куда по подсчетам социологов вывалится в этом году до
миллиона наших сограждан?

   ..."Ого, ну и дела, я наконец то знаю её имя!"

   - Не знаю, - сказал я. - Я так же не очень уверен в крепости всех этих скороспелых браков здесь, которые штопаются в цейтноте в ОВИРАХ налево и направо.
 
   "Папа" отметил мои рассуждения одобрительным покачиванием головы. Имея
предыдущий негативный опыт с другим "папой" я начал более
решительно двигать вперёд свои фигуры:

   - Ну а что Ваша Ира? Какая она? Ей двадцать пять, как я уже знаю. И почему она не замужем до сих пор? В чём её проблемы?

   - Да ни в чём, понимаете. Ну вот она ж ведь моя дочь. Умная, красивая, как нам с женой кажется. Ну что Вам ещё сказать? Ну, понимаете, ну был у неё мальчик. Плохой, как оказалось, и нам он с женой не нравился, ей другой нужен...А сейчас она сидит дома большей частью. От книжек к вязанию, потом опять к книжкам. А вчера вот зашёл в её комнату, она плачет...

   Я смотрел в окно на усилившуюся пургу, слушал душевную исповедь этого в общем- то хорошего человека, озабоченного всем, что было вокруг него.

   Что бы как то подвести нашу шахматную партию ближе к эндшпилю, я вдруг подумал, что я не всё ему рассказал о себе. Быть может для этого потенциального сиониста это важно. Жестом руки я дал ему понять что сейчас я скажу что-то. Он
остановил свою тираду:

   - Знаете. Я Вам не сказал, но вот подумал что для многих, нацеленных на Израиль, это важно. Не знаю как для Вас. Поэтому говорю сразу и сейчас - я не стопроцентный еврей. Мой папа еврей. Моя мама нет. И я вот, как говориться,
продукт их любви. Я думаю на самом деле, что они единственные друг для друга мужчина и женщина, которых они знали в жизни. Я бы, наверное, хотел, что бы и в моей жизни было так же, но сейчас вокруг другая жизнь, другие манеры.

   После моих слов у "папы" как будто сняли тяжёлый мешок с плеч. Он облегчённо заулыбался:

   - Моя жена тоже не еврейка. Я всё хотел Вам сказать, да не находил подходящего предлога.

   С этого момента, как мне показалось, "папа" уже видел своё полукровное чадо под венцом с достойным и тоже полукровным кандидатом. Он вдруг как-то засуетился:

   - Мне нужно спуститься вниз в гардероб, там телефон-автомат.
И покурю за одно. Кстати, Вы курите?

   -Нет, но могу составить Вам компанию.

   Возле гардероба я стал свидетелем телефонного разговора:

   -Алло, Надя! Где Ирина? ... Пусть сидит дома и ждёт звонка....
Я тебе сказал..., я сказал тебе, пусть сидит...., нормально....
Слу..., Слушай меня, пусть сидит дома, будет звонить молодой
человек...Ещё раз…, - он отвернулся в сторону от меня и
прикрыл трубку рукой,

   - Нормальный; более чем; ты меня поняла!?

   Слушая этот разговор, вернее только "папину" часть, я уже понимал, что безоговорочно поставил "папе" мат, и что мне сегодня, скорее всего, предстоит вторая партия, где мне, по данному мне мужскому властному праву, предстоит играть
белыми. С одной стороны гордость выйти победителем из нелёгкого поединка с "папой" переполняла моё нутро, а с другой усталость предыдущей ночи в поезде, утренняя встреча с рижским начальством, нелёгкая первая партия, тоскливые мысли про Саддама, и пурга за окном… Усталость давала о себе знать. Но тем не менее, раз уж внёс свои данные в Московскую анкету...

   Покончив с десертом, расплатившись за обед мы снова оказались в гардеробе. Доставая перчатки из кармана своего полушубка я подождал пока "папа" облачиться в свою дублёнку и подал ему руку.

   - Звоните через полчаса, - сказал он, - я уже буду дома, проконтролирую, а то на этих баб надеяться...

::
  - Алло Ира?

   - Да.

   - Здравствуйте. Вы оставили свои данные в Москве у учителя Иврита. Я тоже их там оставил…, свои данные, вот...

   - Да, мне папа поведал уже...

   - Ну…, как он наверно поведал Вам, я сейчас в Риге, уезжаю в полночь назад к себе в Вильнюс.

   -... Ой, такая пурга за окном...

   - Да Ира, да, за стеклом телефонной будки она тоже пурга...

   - Вы уверены что нам нужна эта встреча?

   - Нет, не уверен. У меня есть причины быть не уверенным. Но тем не менее. Раз уж мы оба решились на заполнение анкет в Москве, давайте доведём дело до конца, давайте посмотрим, что нам предлагает этот базар?

   Она стала что-то говорить, чего дословно я уже не помню сейчас. Но это не было простым жеманством. Она пыталась что-то сказать мне, что-то скрыть от меня, что- то глубоко своё, что не просто разделить даже с близкой подругой. Она
лепетала какие-то общие фразы, давая мне понять состояние её души, пыталась не слишком вдаваться в подробности, и в то же время её тянуло говорить. Потом понимая нелепость своего положения, желая как-то выйти из разговора и явно не
желая этой встречи она спросила:

   - Молодой человек, а какой у Вас рост?

   Ой-й-ой. Такого цугцванга в моей с ней шахматной партии ни я, ни "папа" предположить не могли. Красная тряпка показанная
быку вызвала бы меньше бешенства.

   - Метр семьдесят один, - сказал я, привирая на пару сантиметров вверх, и надеясь на свои новые на толстой подошве бельгийские сапоги. А у Вас?

   - У меня тоже - сказала она.

   - Ну..., на сей момент что я могу сказать; что мы с Вами одного
роста.

   - Да…!!!, Ха ха ха, - засмеялись мы в телефонные трубки.

   - Но не в этом дело. Понимаете, я..., я как то не очень отношусь к всем этим анкетам. Я уже тут в Риге сходила на две встречи. Понимаю теперь какая это была дурная идея. Но папа с мамой там в Москве уговорили. Да и к тому же я еще от своих личных переживаний не отошла.

   - Ира, своих переживаний у меня тоже хватает; и да, я тоже пока не приспособился к этой анкетной новизне... Но всё же, мы же зачем то оставили в Москве наши данные…

   - Оставили..., ой, и пурга такая. Только на свидания ходить.

  - Ну, Вам легче. Вы можете оставаться дома. А мой поезд в Вильнюс только в полночь.

   - Да, мне Вас жаль…

   Теперь уже я, понимая что надо как то завершить этот разговор в холодной телефонной будке, сказал:

   - Ира, сейчас 4 часа, мой ночной поезд в Вильнюс 3 минуты после полуночи. Мы оставили наши данные там где мы их оставили; мы ведь сделали это зачем то? Я тоже очень скептичен к такого рода знакомствам. Но всё таки... Да и папа Ваш, ну не напрасно ж он старался. Давайте так - я позвоню Вам через час. Вы пока подумаете и через час дадите мне свой ответ. Если да - мы встретимся. Если нет- я тоже не обижусь; ну Вы ищете высокого мужчину, у Вас в голове такой имидж Вашей потенциальной второй половины. Я не обижусь, я убью время до моего поезда в кинотеатре а потом в кафе. Хорошо? Я позвоню Вам через час.

::

   Через два часа я понял, что говоря о своём росте, она приврала на пару сантиметров вниз. Видимо тоже надеясь на свои спасительные сапоги на тонкой подошве. А в остальном?

   А в остальном ко мне из пурги вынырнула невероятно красивая, грациозная двадцатипятилетняя партнёрша. Одетая со вкусом и изяществом. С приятным правильным лицом и выразительными умными глазами. Снежинки в каштановых волосах дополняли нереальность происходящего. И если бы не пятичасовой цейтнот до моего поезда, и не усталость сегодняшнего дня, и не мои мысли о точности ракет Хусейна…

   Она взяла меня под руку, и мы пошли через пургу в район старой Риги. Многочисленные кафе, ранее изобилующие вкусной снедью, теперь во времена поздней перестройки предлагали только кофе и неизменный Рижский бальзам. Ну а что ещё нужно двум людям, что бы разыграть любовный гамбит?

   Не знаю стоит ли полностью описывать для вас мою партию с Ирой. Поскольку я её однозначно и быстро выиграл. Я видел это по её глазам, по осторожности каждой произнесённой ею фразы. С момента поражения трёхлетней давности у меня
было много шахматных турниров. Да и к тому же, при отсутствии безграничной, всепоглощающей любви к опоненту за доской; любви, которая парализует твой мозг, сковывает движение твоих фигур, играется так легко.

   О чём мы говорили? Да обо всём. И об этой умирающей стране, где похоже очень скоро ни её, ни моя специальность, которым мы так долго учились, будет никому не нужна. И о положении в Израиле, куда сейчас падали Иракские ракеты, которых не сумели сбить "Патриотами", и куда в этом году по прогнозам вывалиться больше миллиона наших с ней сограждан. И про то как бы не пропасть здесь, и про то как бы кого то найти для себя там. Оставаться ли, уезжать ли?

   - А Вы не боитесь? - спрашивала она, - ведь там идёт война, ведь это же ракеты, и, говорят, он их может начинить химией.

   - А здесь? Что ждёт эту страну и всех нас здесь?

   Так говорили мы...И конечно же, видя другую, личную грусть в глазах друг друга, мы старались не касаться минувших шахматных партий. Капелька бальзама из её рюмки упала жирной чёрной слезой на рукав красивого рукодельного свитера. Она немного смутилась. Я вытянул из кармана носовой платок, передал ей:

   - Ира, не переживайте, вытрите вот этим. Ну вот видите, почти
ничего нет...

   - Спасибо… Ну а что Вы? Что Вы хотите, что у Вас на душе? Неужели Вам не страшно? Вы хотите уехать? Вы хотите остаться?

   Я смотрел на неё, на пургу в тёмном январском окне, прислушивался к щемящей опустошающей тоске в своей душе, и сам не зная зачем, произнёс:

   - Видите ли…, та с которой так хотел уехать (или остаться?), она уже там, под ракетами Саддама, и не со мной. Надеюсь он промахнётся. Ну и в случае воздушной тревоги, хочется верить, выберут правильное убежище.

   ..."Зачем я это сделал",- говорил я себе? С соперницей, готовой
сложить своего короля? Весь её облик, всё её поведение говорило мне - я не против продолжения. Эта пурга закончится, и, будет весна, и будет лучше. А если нет, если здесь не будет лучше, мы уедем с тобой в Израиль. Мы с тобой не знаем как там, но может, там будет лучше. Или останемся, с таким как ты мне не будет так страшно. И папа её уже твой друг и союзник по обороне.

   ..."Не поступают так с такой девушкой. Ну посмотри на неё, в ней же нет ни одного изьяна. Посмотри на это доставшееся ей от славянской мамы лицо, и на эти еврейские папины, в которых можно утонуть глаза. Все мужчины будут завидовать тебе. И может быть даже та, которой ты проиграл свой эндшпиль три года тому, случайно встретив тебя с ней на Тель-Авивской набережной, хотя бы на те мгновения, пока вы не разменётесь глазами и плечами, пожалеет о своём выигрыше."

   ..."Та дурацкая Московская анкета, и тот мудрый учитель Иврита, и эта Рижская пурга дают тебе твой шанс. Не будь же полным идиотом, поставь ей мат, и лучшей кандидатши, что бы забыть про обстрелы Хусейна у тебя не будет!"

   Но в любви всегда так. Как часто мы задумываемся о поверженных, сложивших своего короля на доску?

   Мы заказали ещё по рюмке бальзама.

   - Понятно, - сказала она - мне теперь понятно что в Ваших глазах, и что кроется за Вашими улыбками. Мы ещё долго говорили о чём-то, уводя фокус от неприятных для нас тем. Я исправлял свою оплошность, латал чуть не
загробленную собственной глупостью позицию на доске, и, она принимала мои попытки. Это были почти поддавки. Я это видел. Так или иначе, наша беседа через пару часов всё равно упёрлась в молчание.

   - Чего Вы молчите? - спросила она.

   - Да так, размышляю, - я выдвинул своего ферзя на матовую
позицию - чего Вы больше боитесь? Ракет Саддама Хусейна
или мужчин небольшого роста? - сказал я, внимательно посмотрев в её глаза,

   - Пока не пришёл к определенному
мнению...

   - А Вы злой! - сказала он а с улыбкой, говорящей что она несмотря ни что, согласна терпеть мою злость.

   - Да Ира, да. Но у меня есть на то веские причины. Три часа назад Вы по телефону дали мне вторую причину. Три года назад та что под ракетами Саддама дала мне первую.

   - Да, я понимаю… Хотите честно?

   Я пожал плечами, кивнул головой, давая понять что не буду возражать.

   - Я ту, что теперь под ракетами, не понимаю. Я когда сюда шла, я это сделала только что б папа отцепился. - она как-то просто и доверчиво посмотрела мне в глаза,

    - А теперь я её не понимаю. Она что, была ещё выше ростом чем я?

    - Нет Ира, нет. Она была гораздо ниже нас с Вами ростом. Да и почему была? Она есть, только не со мной, и сейчас под ракетами Саддама…

   - Ой..., ну тогда уж совсем не понимаю...

   - Ира, приятно чертовски, спасибо. Но во-первых, “я-сейчас” - это не “я-три года тому назад”. Наши раны нас многому учат. А во-вторых, у неё было больше папы смотреть на меня.

   - Как долго?

   - Почти год.

   - У меня два с половиной...- сказала она думая о чём-то
грустном своём.

   - Да, мне Ваш папа сказал вкратце...

   - Что ещё Вам мой папа наговорил?

   - Да больше ничего. Сказал что это был неправильный мальчик, и теперь Вы в поисках правильного.

   - Это папа с мамой в поисках, я как бы сама по себе...

::

   Наша встреча закончилась у её подьезда в одиннадцать вечера. Я вернулся на вокзал, сел в вагон своего ночного поезда. Предыдущая ночь в таком же холодном вагоне, Рижское начальство, две сыгранные за день партии, пурга за окном, и
мой полушубок, наброшенный поверх куцего железнодорожного одеяла, выполнили свою роль. Проводница разбудила меня за десять минут до прибытия в Вильнюс.

::

   А потом было много забот. Забот что бы сбежать из разваливающейся страны, и сбежать от самого себя. А это означало несмотря на все Американские препоны, пересечь Атлантику, что бы быть подальше от цели Саддама, хотя он был уже побеждён, и обстрелы прекратились. И эти заботы полностью удалили из моей головы тот командировочный Рижский день. Весна за окном раскручивала с нарастающей
скоростью 1991-й год, с его логически заслуженной кульминацией. На второй день после ГКЧП я услышал в трубке женский голос:

   - Алло. Здравствуйте! Это Ира из Риги.

   У меня заняло неприлично много времени сообразить кто это. Я совершенно забыл ту январскую встречу. А может мысли про ракеты Хусейна подавляли её ещё в подсознании?

   -А.., Ира... Здравствуйте! Как поживаете?

   - Нормально. Мы решили ехать в Израиль. Там уже не бомбят, а здесь совсем плоховато.

   - Да Ира, да. Как то здесь совсем не очень... Как поиски Ваших мамы и папы?

   - Да никак.

   - А Вы? Вы всё ещё сама по себе?

   - Да. Всё ещё… Я вот Вам звоню... Вы едете в Израиль?

   - Нет Ира, нет. Мои родители и сестра не хотят ехать, боятся. Так что я сам по себе. У меня сейчас открыта гостевая Американская виза. Я туда поеду, и постараюсь не вернуться.

   - Понятно...

   - Так что удачи Вам; и в Израиле, и ... самой себе...

   - И Вам в Америке...
::
::
::

   Сколько лет то прошло? Я надеюсь что у Иры всё сложилось, и в Израиле, и у самой себя. Хорошая она была в те пять часов нашего с ней знакомства. Я даже не уверен звали ли её Ира, ведь столько лет прошло. Потому что у меня в Америке
сложилось. У меня самая заботливая, добрая и надёжная, с намёком на долгий счастливый эндшпиль партнёрша. И самый лучший в мире сын. Я наблюдаю из окна своего дома за сменой времён года в пригороде Нью Йорка. И если судьба
доведёт мою жизнь до затянутого эндшпиля, то на пенсии буду наблюдать из окна дома во Флориде за пеликанами на пруду.

   Но иногда зимой, когда у меня в Нью Джерси идёт снег и воет ветер (не каждый раз, я вас уверяю), я достаю из дальнего шкафа тот самый полушубок и выхожу во двор с рюмкой Рижского бальзама. Я вдыхаю морозный воздух, ловлю тающие в моей руке снежинки и вспоминаю.
 
   … и Вильнюс, с его множеством полузабытых выигранных партий.

   … И Каунас, с точно такими же крупинками белого забвенья на идущей по Лайсвес Аллее бежевой каракулевой шубке и чёрных волосах под повязкой самой жестокой моей
партнёрши, безжалостно поставившей мне мат в партии моей жизни.

   … И ту неприветливую январскую Ригу в снежной пурге, и то кафе, и те минуты молчания с глазами напротив, и думаю, как бы сложилась партия моей судьбы, если бы через пару недель я перестал смотреть новости из Израиля, вернулся в Ригу, и попытался узнать, чего же на самом деле она боится больше - ракет Саддама Хусейна или мужчин небольшого роста.


2018. Morganville.