Посмотри во тьму озирающимся зрачком...

Посмотри во тьму озирающимся зрачком... что ты ощущаешь? По сути, ничего, кроме обычных ассоциаций с ещё более обыкновенной тоскою. Вот её хладнокровный профиль, плечи, которые хочется вывернуть наизнанку и показать всему миру, что ты тоже чего-то стоишь. Но всё, что является самым ценным и главным — оно тормозит это желание, эту необратимость.

Посмотри! там, во тьме, бесконечная груда последствий; там, под стареньким ковриком, больше планов, чем в голове у Наполеона, причём, большинство из них уж сто лет как осуществились. И ты лишь фиксируешь перспективу своим красивым бездонным зрачком, от которого волны почти незаметно врезаются в старую мебель, чтоб отразить всю кипучую остроту человеческих переживаний.

Иногда я чувствую ухом всё то, что должно доставаться хрусталику глаза; и тогда, в темноте, начинаются эти салюты вперемежку с какими-то мыслями о вчерашнем, позавчерашнем и, что реже всего, о несуществующем предстоящем. Как хорошо иногда разучиться видеть, ведь в темноте суть вещей отдаёт голосочком правды. И даже не то увлекает, что всё это можно послушать, но, в общем-то, можно вести диалог со Вселенной, пока пределы комнаты расширяются до Её масштабов.

И в эти мгновения потустороннего озаренья, когда замолкают все птицы мира, самое главное — не открывать глаза, не повернуться случайно на зов умоляющей Эвридики, ведь, по большому счёту, не утерпев и сорвавшись с последней ступеньки Олимпа, ты увидишь перед собою гремящую простоту, от которой ты так брезгливо поклялся бегать. И ноги, что вновь увязли в земле, вдруг прекращают своё движенье; одни лишь глаза так растерянно, но всё так же красиво впиваются в темноту, где ответы на миллиарды вопросов, но никакой из них не является достоверным.

А знай ты всю истину — что бы с тобою стало? Частенько бывает преображение пешки в дамки путём вручения коронационного церемониала; а иногда человек сам себя называет богом и, говорят, потом улетает жить на небеса, а спускается только по праздникам — посмотреть, как проходят подвижнические ученья, нет ли новых богов, претендующих на соседний кусочек неба! И, как показала практика, облако не выдерживает философских раздумий и разражается громкими криками с яркими всплесками молний. И где-то по радио будут скандировать лязгающие строчки в рифму о смерти очередного творца мирозданья.

Народа вольный дух не превзойдёт учений,
дарованных Тобой, отец.
И сыновья Твои средь тысячи мучений
достойно встретят свой конец.
Но мыслишь о стихах и золотых скрижалях,
а в голове пульсирует неотвязная мысль, что если ещё хоть одно слово срифмуется хотя бы ещё с одним словом, то твой желудок не выдержит и... хотя, когда я учился в школе, мы проходили тесты по биологии, и результат показал, что моя микрофлора — устойчивейшая из всех, кто присутствовал в скромном обшарпанном классе.

Но если отбросить вообще принадлежность к какому-то виду, отбросить контексты и роли, то остаётся сугубая концентрация на кровати, которой так хочется верить в свою центробежность и значимость, что даже соседи по коммуналке готовы писать коллективную прозу, чтоб только ты не скулил по ночам и давал им спокойно заняться любовью.

Да, это тоже отчасти такое значимое событие — ты просто не прекращая думаешь и потихоньку меняешься. А если точно — сходишь с ума, потому что когда ты бездействуешь для других измерений и оседаешь в ячейке какого-нибудь замечательнейшего общества — вот это, мой ангел, и есть самое настоящее сумасшествие. И раз уж нам предоставляется этот единственный выбор на время всего нашего грандиозного существования, я смело склоняюсь к решению закрывать глаза и вслепую взрывать созвездия, ощущая чернильную копоть на любопытной морде и сыпь галактической пыли на улыбающихся губах.

По этой-то пыли я и догадался, что мы из одной Вселенной.

10.02.2018