Просфорочка

               
Капля за каплей падают с весел – «кап», «кап», «кап»,  в такт каплям - «дин-дон» - «дин»- «дон» -   медно-тягучее, призывное, страшно-далекое. Капли пускают по зеркальной  речной глади кружочки, которые почти тут же растворяются, колокольный звон стелется над рекой, растворяется в моей юной неокрепшей душе, наполняет ее своим призывом.   В церкви за рекой звонят, ждут к вечерней службе. Деревянный нос лодки уткнулся в вязкий податливый берег. Я по-молодецки прыгаю, звеня цепью; колокольный звон все еще будоражит вечерний воздух.
- Опаздываем, - вздыхает бабушка. Я подаю ей руку. Из прибрежных зарослей мы выбираемся на дорогу, которая идет вдоль спеющего хлебного поля, петляет вдоль Миуса. От хлебов веет пряно-карамельным запахом.
-Скоро скосят пшеничку, - с грустью говорит бабушка. – И не будет этой красоты. Отделят зерна, а солому сожгут. Все как на белом свете…
Она срывает колосок, сухо шуршит им на ладони, дует. На ее ладошке остаются только зернышки медового отлива.
- Видишь, какие чистые, а с шелухой и половой их и не заметишь.  А вот дунул, шелуха исчезла…  Вот мы и идем в храм, чтобы  нас боженька почаще вот так обдувал.
Я тогда, в свои неполные четырнадцать лет, не все понимал  слова бабушки, но интуитивно чувствовал то,  что она говорит – важно  слышать. 
Минут через пятнадцать неторопливой ходьбы вдоль реки мы подходим к скромному зданию церкви с небольшой синей луковичкой на крыше. Заходим в ее таинственный полумрак, от которого веет ладаном и непостижимой стариной.  На клиросе хор уже выводит какие-то странные словеса. Невидимый батюшка за алтарем ему протяжно отвечает, как будто просит что-то у кого-то. В недолгие паузы между песнопениями слышится другой звук, даже не звук, а фон – потрескивание свечей,  рыжие гибкие станы которых как будто кланяются  кому-то. Свечи словно вели между собой свой разговор. Народу в церкви немного – в основном бабульки. Это завтра на литургии  будет, конечно, побольше народца.
Я  ищу в полумраке храма фигуру старичка. Вот она – у иконы Николая Чудотворца. Молитвенно согбенная, словно ожидающая чего-то. Я знаю, я уверен, что этот старичок с удивительно светлыми глазами, излучающих теплоту и благолепие, после службы подойдет ко мне тихим шагом и протянет мне светленький кружочек просфоры. Третий раз он так подходит и вручает мне ее с неизъяснимым торжеством, как будто именно мне эта просфора и предназначена. При этом он ничего не говорит, но я чувствую, что он хочет мне сказать  что-то  доброе, ободряющее. Уже по пути домой я откушу от тельца просфоры кусочек, ощущая этот удивительный вкус хлебного поля, чьи колосья вот-вот падут, отдавая  металлическому чреву комбайнов свои зерна. А потом путем нехитрого превращения зерно  станет вот  такими хлебами во  славу Господа. И я приобщусь к нему через них, к его тихому обетованию. И будет так покойно, радостно на душе, так радостно, что захочется крикнуть на весь мир – приходите сюда, к нам, на всех хватит этой благодати!
И дедушка подошел ко мне и протянул мне просфору, и душа моя опять затрепетала. И не знал я тогда, что это была последняя просфора из  его рук. После воскресной службы следующего дня он снялся с места. Ушел, как говорили, в отдаленный монастырь.