Главы из романов для патриотов России

Из романа «Белое движение. На юге России»

МОГИЛА



«Легко сказать, трудно признаться», - так говорил Андрею Мирошину старьёвщик Иван Федотович. Он знал, что труп адмирала Колчака забрали воды реки Ушаковки, а мёртвого Корнилова предали сожжению...
Никто из корниловцев не знал, что Иван Федотович видел покойных генерала и адмирала. И Иван Федотович принялся вспоминать о лете 1917-го года, начал свой рассказ...
После пьянки Иван Федотович возвращался к Марку Прудовскому другой дорогой. Вскоре он понял, что заблудился и выругался: «Проклятье! Хотя бы место найти для ночлега!» Заснул он в лопухах моментально. И неизвестно, сколько бы продолжался этот сон, если бы не грохот пушек. Это русская армия отражала нападение неприятеля. Огромные груды земли взлетали в воздух, наши выжидали... Но вскоре всё прекратилось. То, что увидел Иван Федотович, было просто удивительным: немецкий солдат, сняв шлем-каску, плясал вместе с русскими. «Да здравствует республика!» - кричал кто-то...
Какой-то солдат подсел к Ивану Федотовичу, говоря: «Смотри как русский с немцем пляшут!»
Иван Федотович отвечал, что не приветствует это. Начинался спор, но его прервали крики, что несут листовки.
Иван Федотович думал, что зачахнет в окопах фронта. Но появились два грузовика со штыками и автомобиль из которого ради форса с зонтиком вышел штатский, чья популярность в армии падала с каждым днём – эсер Александр Керенский. Он толком не сказал ничего нового. «Эй, в шляпе, тебя народ слушает!» - крикнули в толпе.
Иван Федотович думал, что если Керенский не сказал ничего толкового, то, может, скажет кто-нибудь другой... День близился к вечеру. Иван Федотович был разбужен криками солдат: «Генерал Корнилов!» На отбивающем копытами мелкую дробь коне появился и сам «призрак генерала». Здравия желаю, молодцы-солдаты!» — приветствовал Корнилов военных. Солдаты и офицеры обступили его, и он отвечал на каждый вопрос: «Куда идти с дырявыми сапогами?» — «К полковому сапожнику... наверно».
И тут, как специально, мимо возвращался Керенский. Он отсутствовал десять минут и решил вернуться. Остановил машину. Корнилов стоял не двигаясь, словно изваяние. Министр и генерал не¬хотя поздоровались, и их взаимоотношения были видны каждому, кто не слеп.
«Лавр Георгиевич, как вы подходите к солдатам? С какой стороны, можно узнать?» - со скрытой иронией и провокационно спросил Керенский у Корнилова. «Я подхожу к солдату только, когда он этого желает», — кратко ответил Корнилов. Керенский немного растерялся, замолк. Потом ото¬шел в сторону и начал разговор со своими подчинёнными. Корнилов обратился к офицерам и солдатам, не жалуются ли они на плохое питание и изношенную форму. «Халява отваливается», - сказал один из солдат, протянув ногу в рваном сапоге. «А кто сапожник у вас, кто портной? Приведите его быстро!» -возмутился Корнилов своим глуховатым голосом и даже испугал рядом стоявших военных.
Сапожником был тот самый солдат, который приветствовал братание русских с немцами. И на нём был надет немецкий шлем.
«Ты своей фуражки не имеешь? Тебе немецкая каска нужна? — возмутился Корнилов. Потом повернулся к офицеру и сказал: — За такую измену пусть сидит сутками в окопе и ни шагу из него! А хлеб у вас есть, солдаты?» Десятки рук потянулись к генералу, словно пятерни нищих к хлебу. Корнилов вынул из кармана френча потрёпанный бумажник и раздал свои деньги.
«Лавр Георгиевич, мне пора», — зазвенел голос Керенского. Именно в этот момент Иван Федотович отдал Корнилову честь...
Корнилов отправился в путь.

НЕИЗВЕСТНЫЙ ПОЛКОВНИК

К трём часам дня Андрей Мирошин обнаружил, что совсем кончился хлеб. Ни одной крошки в корниловском багаже! «Время бежит, что было, то прошло. Придётся мне взять деньги и ехать за хлебом», — говорил Мирошин. Он не отводил от своего друга голубых глаз. Чувствуя это, Баранов сказал: «Решай, как знаешь. Я против не буду. Ступай!»
Была половина четвёртого дня. День становился всё длиннее и длиннее. Весна говорила о себе.
По мокрой дороге Мирошин добрался до остановки тарантаса. Ожидая его, Мирошин думал о том, что творилось на Юге России. 13-го марта было освобождение г. Николаева от большевиков войсками Антанты. 14-го введение осадного положения в г. Одессе французским командованием. 19-го образование в Одессе «французского комитета обороны». 20-го прибытие в Одессу генерала Франше д’Эспере.
Вскоре показался тарантас. Кучер по усталому виду явно хотел спать, и Мирошин, садясь в тарантас, увидел, что там уже сидит один полковник с бледным лицом. «Присаживайтесь», — сказал он Мирошину. Начался разговор. Улыбаясь горькой улыбкой, полковник говорил приятным голосом: «Сейчас такое положение, что солдат равен императору, а император солдату...» Потом он повернул голову и, смотря в лицо Мирошина, спросил: «Вы из какого полка?» «Ротмистр Корниловского полка!» — последовал ответ. «Не стану называть своё имя, но скажу, что я дворянин, участник Ледового похода и штурма Екатеринодара!» — произнёс полковник.
«Браво!» — совершенно искренне сказал Мирошин. «Во всех последних войнах по ордену получил. Алексеев в последнем году империи мне второй Георгий жаловал, генерал Юденич награждал, когда я по фронтам гулял...» — рассказывал полковник.
Мирошин спросил: «А генерала Баранова знаете?» «Не имел чести быть знакомым с ним», — ответил полковник.
Мирошин отвёл взгляд, убедившись, что даже кучер его не слышит, и, вспомнив про свои с Барановым бриллианты, осторожно спросил: «Допустим, двое, (он и Баранов) имеем такие сокровища, которые и не снились Антанте! Что вы бы стали делать с сокровищами?»
Полковник поднял взгляд, а потом сказал: «Выходит, и вы могли стать миллионером? Мне что-то кажется, что вы имеете в виду себя. Или нет?»
Мирошин собрался ответить, как кучер прокричал: «Приехали!» Мирошин и полковник вышли из тарантаса, заплатив кучеру. «Куда сейчас пойдёте, уважаемый полковник?» «Буду искать ночлег. Скоро пополнится кошелёк. А потом, может быть, буду штурмовать Царицын по указу Врангеля», — улыбаясь полными губами, ответил полковник. Он попрощался с Мирошиным, пожав ему «пятерню»...
Прощаясь, Мирошин сам не задумывался, что летом текущего года встретит этого полковника в Царицыне, а также полковника Яна Янкеля... Все знали про ужасное отношение добровольцев к евреям. А полковник Ян Янкель в строевом мундире с орденами на стороне Белой гвардии! Раритет ли это в человеческом обличье? В такие годы всякое бывало!

ЧЕРТОВ РОВ

Наступил август с его сухостью, неприятной жарой и сильно росли такие болезни, как сыпной тиф и т.п. Пересыхали речки и озёра, сходила в прудах вода.
До десятого числа на Южном фронте всё было относительно спокойно. Но 10-го произошёл прорыв Южного фронта генералом Мамантовым. Началось наступление на Царицын. Уведомление генералом Деникиным представителей Согласия о невозможности соглашения с армией Петлюры. И всё это происходило летом.
Корниловцы на конях и пешком шли между холмами и оврагами. «Говорят, красные расстреляли где-то здесь большую часть жителей села. Не знаю, правда это или нет», — вслух сам себе говорил Янкель. Но через некоторое время ротмистр Андрей Мирошин почувствовал ужасный запах, который исходил со стороны огромного оврага, названного в народе «Чёртовым рвом». «Кто-то дохлятину выбросил», — сказал Мирошин, но, подойдя к «Чёртовому рву», прикрывая лицо платочком, крикнул: «Толя!»
«Это расстрелянные наши добровольцы. Не¬давно я слышал, что в этих местах красные вели расправу над нашими, но не знал, что в овраге «Чёртовом рве», — говорил Янкель.
Тем временем штабс-капитан отправился за сельчанами. Вернулся он не скоро. С ним была толпа взволнованных людей, у многих близкие могли погибнуть в «Чёртовом рве».  Штабс-капитан говорил: «Граждане, да разве я могу знать, кто именно здесь лежит? Поймите нас, мы только проходили мимо, и как же мы можем знать, кто здесь расстрелян?»
В это время Янкель сказал полковнику: «Здесь те люди, которых расстреляли и нашли только сейчас, сутки не прошли!»
«Вы идёте или остаётесь?» - спросил полковник у Баранова и Мирошина. «Никак нет, господин полковник, нам надо как-то успокоить людей и задержаться, внести ясность», — ответил ротмистр.
Два полковника ушли, надеясь на то, что по¬рядок в душах народа сможет восстановиться.

ОБНИЩАНИЕ

Время летом, как и всегда, летело быстро, и наступил жаркий июль. Но было и хорошее: плодоносили деревья.
2 июля была победа Закаспийского ополчения в боях с красными у Кааки. А к десятым числам июля события на Украине, связанные с армией Нестора Махно.
Увеличилось число нищих. И каждый из известных читателю корниловцев не мог спокойно пройти мимо протянутой руки, не бросив в неё монету. Четыре корниловца и Ян Янкель тоже не были обойдены нищетой и голодом. Сапоги у них постепенно стали разваливаться, кители рваться. Внимательно присмотревшись к себе, Андрей Мирошин сказал: «Так, ещё день — и нас будут принимать за нищих на паперти...»
Степь. Дорога ведёт за холмы, откуда тоскливо дует ветер, разгоняя дневною жару. Четыре друга шли по дороге, не зная, куда приведёт их Ян Янкель. Но тут из-за холма появился высокий, широкоплечий человек в изорванном обмундировании и без сапог. Это был полковник, с которым весной в дороге в тарантасе познакомился Мирошин. Он и Янкель не с первого взгляда узнали его, ведь раньше он был в наглаженном френче, в начищенных сапогах.
Лицо этого полковника резко изменилось при виде знакомых людей. Роман Николаевич, опираясь на саблю, подошёл к нему: «Какими судьбами, ваше высокоблагородие?» Янкель первый пожал руку «падшему военному», сжал его пятерню своими старыми, но мощными пальцами.
«Я попал в такое положение, что у меня почти не осталось денег. Всё подорожало. В станице был пожар — большевики заняли её за одну ночь, а дом, в котором был мой груз с деньгами, вещи и даже сапоги, — всё сгорело. Ну мыслимо ли это для меня?» — и полковник в ярчайших подробностях рассказал, что ему тоже, как и разбитым сапогам, нет цены.
Мирошин обнял его и отвёл в сторону, говоря: «Нищих сейчас много. Хорошо, что вам свои награды удалось спрятать от врага. Я понимаю, что полковнику в разорванном френче не к лицу, но уверен, что вы снова окажитесь «господином полковником» и солдаты у вас будут. Да и деньги у вас появятся... обязательно. Сейчас никуда без денег. Или нет?»
Полковник улыбнулся и ответил: «Да, ротмистр, совершенно верно...» При этом показал босые израненные ноги...

Главы из романа «Нищенство. Как писалось «Белое движение»

ПЕЛЕНА

Ночью выпал снег. Согреваясь «козлом», Никанор Сидорович никак не ждал, что утром к нему будет чей-то визит. Но визит состоялся. В лачугу привёл одного дьяка «рыжевласый» и самыми сладкими словами нахваливал ему Ника¬нора Сидоровича. Последний сконфуженно молчал.
Дьяк внимательно осмотрел картину с Петром и Алексеем, занимавшую всю стену и сказал, что сей календарь недостоин чести: «Вот, если бы вы повесили портрет Наполеона, я бы оценил!» Никанор Сидорович сказал, что Наполеон в его глазах не был гением. Он был честолюбивым нахалом, осмелившемся полезть на Россию, в которой полностью прогорел и был сослан на остров св. Елены.
(Дьяк скрыл, что недавно был помощником в райкоме.)
Никанор Сидорович недовольно молчал. Рыжевласый, чуя недружелюбную обстановку, пытался выдавать пошлые шуточки и о Петре, и о Наполеоне, любого вспоминал! Наконец, Никанор Сидорович сказал приведённому: «У вас пелена на глазах, воск в ушах. Вы не хотите понимать правду... А теперь оставьте меня в покое». И нищий, стараясь быть, как всегда тихим, смирным старичком, указал на выход. В ответ рыжевласый, налившись кровью, с матом вышел из лачуги со своим приведённым.

СТАРЫЙ ДОМ НА ОКРАИНЕ

Прошло ещё три дня. Никанор Сидорович своим нутром вдруг почуял, что больше не может жить бок о бок со сталинистом Алексеем Алексеевичем и его жирной соседкой. «Всё, я вынужден вас покинуть. Надеюсь, что мы больше не увидимся», — сказал Никанор Сидорович. Алексей Алексеевич мрачно молчал, а старушка стала жевать губы...
Пройдя несколько метров, нищий вдруг задумался: а где он будет проводить дни и ночи? Всё-таки август, дни короче стали, дожди часто бывают... Вернулся обратно к старушке и к сталинисту: «Вы уж извините, что возвратился, но хотел спросить: где можно провести ночь?» Сталинист загорелся: «Вот ты уходил и уходи, и больше не приходи!» Старушка хрипло поддакивала: «Вот так, вот так!»
...Наконец, нищий вышел к большому дому построенному, вероятно, ещё до войны. Отличался он от других строений тем, что был не саманным и не кирпичным, а деревянным. Раньше он, судя по всему, был покрашен в зелёный цвет. Но краска от времени почти вся слезла. Ставни закрыты. Возле дома сидела армия старушек, щёлкавших семечки. Никанор Сидорович обратился к ним: «Скажите, а кто хозяин этого дома?» «Зачем вам?» — вопросом на вопрос спросили старушки. Нищий снял кепку, прижал её к груди и в долгой исповеди рассказал историю, кем был, кто сейчас и как попал в нищие.
Хозяйка дома, после этой искренней исповеди, всё же нашлась. Сгорбленная старушка с простодушным лицом сказала, что много с «деда» брать не станет, даже разрешит спать не на полу, а на кровати в сенях, но предупредила: «Ты, кум, будь осторожен: я скоро, наверное, сбегу отсюда. Здесь царит призрак моего покойного мужа. Он вещи передвигает, всякую мелочь прячет в укромные места. Вот, вчера целую неделю искала вилку! И, как ты думаешь где? За плитой! Поэтому неизвестно, кто здесь шарит — а может, впрямь призрак мужа-покойника».
Никанор Сидорович только улыбнулся: «Не беспокойтесь...»
К вечеру по ломаному черно-белому телевизору опять ругалась «Просто Мария» с маэстро Виктором, старушки на лавках обсуждали этот сериал, а Никанор Сидорович вышел позже на улицу, когда очередная серия мексиканского сериала кончилась и пожилое женское поколение вышло обсудить её, перетереть всем персонажам «мыльные кости.»
Внезапно на гнилой крыше дома что-то загрохотало и упал кусок черепицы прямо к ногам нищего... Старушки запаниковали: «Вот, вот оно проклятье! Ты, старик, уходи поскорее, а то сгинешь!» Но Никанора Сидоровича интересовало то, что было на крыше. Несмотря на отговорки, он попросил подать ему лестницу, но узнав, что на крышу можно взобраться через чердак, обрадовался.
Старый женский пол волновался: «Ты будь аккуратнее, ибо там можно в лапы чёрту попасть!» Но Никанор Сидорович забыл даже про свою болезнь Паркинсона и окружённый старушками, под их лепетание, полез вверх на чердак.
Чердачную крышку удалось открыть только с помощью рук и головы. Повеяло сыростью и пылью, от которой нищий закашлялся. Держа в зубах миниатюрный фонарик, он двинулся дальше. «Эй, тут есть кто-нибудь? Я спрашиваю: тут кто-нибудь есть?» — осторожно спросил Никанор Сидорович. В ответ только крысы запищали.
Отмахивая в разные стороны паутину, Никанор Сидорович приблизился к окну. Одно движение его трясущейся руки и стая летучих мышей с шорохом и писком покинула чердак... Внизу шептались старухи, но, что они говорили нищему, но от их плохо слышал.
Думая, что дело глупое, Никанор Сидорович заглянул в один тихий угол у дальней лестницы: чья-то тень с матом мелькнула при свете фонарика, хлопнула дверь другой части чердака и всё стало ясно: если верить рассказам пожилого женского круга, то на чердаке поселился дух мужа домохозяйки!
Никанор Сидорович несколько раз дёрнул дверцу: «Эй, кто там хоронится, выходи, ничего плохого я тебе не сделаю. Ну, выходи, я старик слабый телом, но не душой... Сейчас ты сделаешь так, что у меня начнётся приступ болезни Паркинсона! Вот, уже трясёт... Ну, выходи, обещаю, что ничего плохого тебе не будет.»
В ответ звякнул засов, кто-то быстро шарахнулся за стенкой, и нищий осторожно полез в другое отделение чердака. Кроме мусора пяти-десятилетней давности, пыли и паутины, он поначалу не увидел ничего, но когда луч фонарика упал на следующее чердачное слуховое окно, то отчётливо стала видна фигура человека, влезавшего на крышу. «Друг, подожди! Ты же мне внучек!» — крикнул нищий, но было поздно: человек исчез в ночной темноте...

«НЕНАШЕНСКОЕ»

Никанор Сидорович всё ещё не мог прийти в себя: пьяное лицо уборщика Вадима не сходило с его глаз, даже когда он спал, во сне маячил пьяный уборщик. Открывал глаза, в ушах гудел голос Вадима...
Когда уборщик был относительно трезв, то звал Никанора Сидоровича посмотреть по «видику» один из нашумевших фильмов ужасов. Нищий смотрел два часа, не произнося ни слова, а когда фильм закончился и Никанор Сидорович собрался уходить, уборщик преградил ему дорогу, требуя деньги за просмотр. «Но я не располагаю сейчас деньгами», - растерянно сказал Никанор Сидорович. В ответ он получил груду матерных слов и «приказ»: «Больше не приходи ко мне!» — «У меня пустые карманы!» - чуть не плача отвечал нищий. Его руки ещё сильнее затрясла болезнь Паркинсона. Но в ответ тишина.
...На улице, припорошенной снегом, Никанора Сидоровича встретил ещё один нищий, бывший «матрос» речного флота Владимир, худощавый мужчина с выразительными зелёными глазами и рыжей бородой. Получив от Ника¬нора Сидоровича полный букет рассказов о фильме ужасов, Владимир не менее красочно рассказал ему про другого графа, записки которого вошли в сборник «Русские мемуары»: «Сидорович, вот книга, которую вы, уверен, прочитаете с большим интересом. Начинается она с воспоминаний немца на русской службе графа Беннигсена. Почитайте, вам понравится». Никанор Сидорович много раз тихо благодарил... И тут нищий вспомнил, что уже читал этот сборник и даже видел сон, будто он встречается с призраком графа Беннигсена! И всё же перечитать интересную книгу спустя какое-то время вдвое интереснее, чем когда читаешь её впервые. Никанор Сидорович сел у свечи и принялся читать страницы, которые уже успели за короткий срок со времени издания книги стать жёлтыми и рваными...
Утром, поделившись впечатлением от «Русских мемуаров» с молодыми выпивохами, Никанор Сидорович получил в ответ нежданное: «Это всё ненашенское…»


ВЕЧЕР

Каждое утро и каждый вечер Николай Иванович выходил на прогулку. Он считал, что на улице человек успокаивается, и особенно, когда идёт один.
Про Николая Ивановича злые языки говорили, что он совсем не нищий инвалид, проживающий на квартире, а подосланный из-за границы «белый» разведчик. Однако никто не подходил к трясущемуся старику...
Сей вечер оказался на редкость тихим и убаюкивающим. Не было холодно даже тогда, когда нищий сел покурить на «одинокую скамейку». Задумался. И именно в этот момент к нему подошла одна из тех старух, которые минуту назад перетирали нищему его «широкие кости»: узнав, что Николай Иванович квартирант корнета, старуха только сморщилась: «Всё это было бы смешно, когда бы не было печально».
Николай Иванович уразумел слова эти, чувствуя на себе внимательные взгляды пожилого слабого пола. Чтобы они не замарали его честь, он ушёл как можно скорее... Окликала его очень пожилая женщина, думая, что она первооткрывательница фразы про «смешно и печально», сама себе не представляя, что борода у этих слов-шутки длиннее, чем окладистая борода Николая Ивановича.
Так, проходив в чёрной ночи до 5 утра, Николай Иванович воротился и, упав на ломаный диванчик (теперь уже не в хате с дырявой крышей, а в доме корнета), заснул крепко и до ясного рассвета беспробудно спал.


Главы из романа «Голубые мундиры»

СТУПЕНЬКИ СЛУЖБЫ

Как-то во дворе граф Фёдор Крещавский, когда полковник Владимир Андренов возился с седлом своей лошади, после длительного молчания вдруг спросил: «Скажите, уважаемый полковник, Вы хорошо знаете Климовича Евгения Константиновича?» «Не так давно и не так недавно... Он что, убит?» -настороженно спросил Андренов, который каждый день ныне ожидал самого плохого. «Никак нет, он здравствует и идёт на повышение... Пока никого поблизости нет, то мне хотелось бы рассказать Вам, полковник, как я познакомился с ним... Климович тогда, в пятом году, уже прихрамывал, так как в него кидали бомбу... Тогда он был не слишком высоким чином, и я всё время говорил ему: «Ну, когда же наступит повышение, а?» «Скоро, очень скоро, бывает так, чего очень долго ждёшь», - натянуто улыбаясь, отвечал он мне. Наконец, он понял, что мои такие шутки не совсем ему по душе...
Честно служить - вот такой, наверное, самый первый девиз у Климовича. Однажды его начальник дал ему приказ два дня подряд просидеть в отделении и смотреть в глаза любому, кто принесёт нужную информацию. «Так точно, всё будет сделано!» - ответил Климович. Ни одна жилка не дрогнула на его лице... Наступали ночи - очень тревожные. Мне самому приходилось заходить в отделение и не раз, когда там дежурил Климович. Редко, когда я видел его одного: почти всегда он разговаривал с младшими чинами, шутил и даже вашего филёра Бартона «Лорда» видел там редко, тем более, когда наше общество раскололось на несколько несшиваемых кусков...
Потом Климович узнаёт меня и, делая рукой знак «сейчас», подбегает ко мне и, отдавая честь, говорит, что делает всё, чтобы получить погоны генерала: «Это моя самая важная цель... после семьи, конечно». И сразу наш разговор переходит на «семейную тему». «Вам известно имя филёрши Прасковьи Фёдоровой? Она ещё в двенадцатом году пошла служить в филёры, после потрясения, когда под пулей погиб её муж. Я тогда удивлялся: не только одна из женщин служила в филёрской службе, на пальцах таких можно было сосчитать... Это редкость среди семей, когда женщина, не щадя себя, идёт служить вместе с мужем!
Время, сами знаете, быстро бежит! У Климовича в вышеупомянутом году уже были золотые погоны полковника... 31 июля, насколько я помню.
Вот Вам, уважаемый полковник, всё, что я знаю о Климовиче. Больше ничего сказать не могу. Время скажет само за себя», - закончил свой рассказ Крещавский и закурил трубку... А Андренов удивился: «Старший над ним, генерал, да ещё с графским титулом, разговаривает с ним так беспечно, откровенно!
А впрочем, такое время наступило, что надо выбирать: или чистое откровение, или сплошная ложь.

БОСЫМИ НОГАМИ ПО ОСТРИЮ САБЛИ
В. Андренов

Мои филёры время даром не теряют. От них я постоянно получаю информацию - и совсем малую, и очень большую.
Всюду в городе, куда ни ткни носом, разговоры о назревающем возмущении на фабриках и заводах. Это задело меня в столице и графа генерала Ф. Крещавского в своём далёком имении. «Попробуйте, уважаемый полковник, узнать, что же зреет в рабочей среде, а мы постараемся предотвратить трагедию», - писал мне Крещавский...
Я сразу решил действовать «по-петровски» и вызвал к себе филёра Д.К. Бартона. Он был слегка выпивши и я, потрепав его по плечу, сказал: «Приходите в себя, Дмитрий Кондратиевич, вы мне позарез нужны!»
Растормошить его мне всё-таки удалось. «И что я должен делать?» - осев в кресле, спросил он. «Идите на фабрику и повращайтесь там, послушайте, кто о чём говорит. Понятно?» - сказал я. У филёра вопросов не было. А как он проводил время на фабрике, я опишу с его слов на бумагу как рассказ.
«...Вот Дмитрий Кондратиевич идёт на фабрику зачислиться туда кем угодно, но «рабочим человеком». Кроме взоров хозяев фабрики, он видит на себе и встревоженные взгляды мужчин и женщин. «На работу устроиться», - говорит он просто.
«Тяжёлое таскаешь?» - «Как к монархии относишься?» - спрашивают у него, когда поблизости нет хозяина, и он, словно артист, отвечает: «Что такое «монархия»? Это слово мне незнакомо...» Рабочие переглянулись, выпили по стопочке водки и, ещё раз посмотрев на Дмитрия Кондратиевчча, ушли без претензий. Так начинается рабочий день. Кругом курят, словом, жизнь кипит. И сутки не проходят, чтобы не «перетереть кости» и без того замученному царю Николаю Александровичу...
Дмитрий Кондратиевич выбирает время, чтобы по¬кинуть серые стены фабрики и рассказать мне всё, но вдруг встречается с видным человеком с усами, в чёрном пальто, а за ним типичная еврейка - Манечка Вильбушевич. «Иди, тебе говорю», - мрачнеет мужчина с усами, и только сейчас Бартон узнаёт в нём С.В. Зубатова. Последний делает по помещению круг, и гнилые доски под его ногами трещат... Вокруг душно от табачного дыма. Зубатов собирается покинуть цех, как навстречу ему идёт худощавый священник с короткой бородкой и молодым лицом - Г. Гапон. «Во имя всего благого на земле добьёмся того, что хочет из нас. Если нас не пропустят к Зимнему, то мы прорвёмся силой...» - говорит он...
Бартон видит, как сначала краснеет, а потом бледнеет лицо Зубатова, и последний отворачивается, словно не слышит ничего. Но видно, что Зубатов не разделяет коварных взглядов с Гапоном, и, несмотря ни на что, Бартон становится так, чтобы Зубатов его узнал. Удивление у Зубатова было выше краёв: «А вы-то как здесь? Евстратий Медников послал?» - «Никак нет. Я от Ан¬дрёнова», - чуть слышно отвечает Бартон, и, убедившись, что никого рядом нет, Зубатов приказывает: «“Лорд”, если вы всё видели и слышали, то возвращайтесь к полковнику Андренову. Иначе пропадёте».
Ещё несколько вопросов, и мне стало ясно, что Зубатов и Гапон совсем разные люди. «Так вы себе ноги порежете, как на саблю наступите», - предупреждал Зубатов Дмитрия Кондратиевича.
А дальше 9 января 1905 года все узнают, что про¬изошло возле Зимнего дворца - Кровавое Воскресенье. Позднее провокатора его попа Гапона нашли за городом повешенным...
Генерал Новицкий, министр Плеве и многие другие люди в разные годы, как бараны, были упёрты против Зубатова. Но я и прокурор И. Кардовин, граф генерал Ф. Крещавский стоим на стороне Зубатова. «Было так, что уходя от скандала, Зубатов страшно хлопнул дверями, всё кругом дрогнуло!» - улыбаясь, говорил мне А. Спиридович. И Зубатов потом, через силу пытаясь сохранить улыбку, сказал: «У меня не отделение, а настоящая академия!»
...Единомышленник Зубатова обер-прокурор К.П. Победоносцев в те дни, наверное, за голову хватался!»

А РУКОПИСИ ГОРЯТ!



Зайдём в XIX век и откроем дневники Георгия Григоровина.
Г. Григоровин.
Вальсом пронеслась по всей России первая часть поэмы Н.В. Гоголя «Мёртвые души». Тут была общественная похвала, оценки на высоте, словом, всё, что может вознести писателя, да и любого другого чело¬века, к небесам. «Это самая мощная книга нашего века! Чего только стоят Манилов, Ноздрёв. Коробочка, Плюшкин, я уже не говорю о Чичикове! Поздравляю!» - тряс руку Гоголя плачевно известный нашему Третьему отделению критик В.Г. Белинский. Слёзы радости были в платочке Гоголя, которым он протирал своё лицо - лицо меланхолика. Тут я смело подошёл к кругу тех, кто всегда был против нашей службы: «Господа! Известно ли вам, что начальник Третьего отделения генерал Дубельт помогал Гоголю? Поэтому поубавьте свой пыл». И я ушёл.

Прошло много времени, и стал слышать в народе: «Гоголь умер...» Неужели? Ведь я видел его совсем недавно... Отчего?
В тот же день ненавидимый Третьим отделением Виссарион Белинский шёл навстречу мне, и я остановил его: «Минуточку! Я хочу знать: Гоголь действительно умер? Похоронили и на каком кладбище?» «Гоголь умер! Плоть его осталась, но творчество захоронено народом навсегда... Извините, уважаемый полковник, но мне надо торопиться», - ответил Белинский и исчез среди людей на проспекте. Целые сутки меня терзала мысль: правда ли умер Гоголь или это всё «перевёрнутый мир» Белинского? Напрасно я говорил сам себе, что рукописи не горят. Оказалось, что горят быстрее сухой травы! Гоголь действительно сжёг второй том «Мёртвых душ», не выдержав нападок таких людей, как Белинский. Выбрав момент, я остановил Гоголя в безлюдном месте и сказал: «Николай Васильевич, будем разговаривать не как офицер с писателем, а как человек с человеком. Я понимаю ваше безвыходное положение - слушать нападки со всех сторон, которые некогда превозносили первую часть «Мёртвых душ». Но мне было бы интересно прочесть то, что вы сожгли. И генерал Дубельт тоже бы не возражал...» В ответ писатель огорчённо молчал. Чтобы расшевелить его, я вспомнил хохла на чёрте из «Вечеров близ Диканьки», «Миргород», «Арабески», «Шинель», «Нос», «Портрет», «Ревизора», «Выбранные места из переписки с друзьями» и, конечно, враждебные нам, но, как ни крути, хорошо, грамотно изложенные «Мёртвые души».

Я напомнил Гоголю, что видел его в кабинете графа А.X. Бенкендорфа, у которого он временно работал «среди бумаг».

Потом я передал свой рассказ Дубельту, упомянув критика Белинского. Генерал молча выслушал и сказал: «Вот, проходимец, во все дырки лезет!» (Намёк был на Белинского.)Что будет потом, я не знаю.»

Писавший о Гоголе и его поэме «Мёртвые души» Георгий Григоровин не знал, что потом найдутся шарлатаны, которые, не имея ничего в своей фантазии, опирались полностью на творчество других, так как сами не могли придумать ни сюжета, ни оригинальных лиц для произведения, ничего необычного.

...Очень часто оставаясь с самим собою, Григоровин предавался воспоминаниям, как он вступил в жандармерию. Он помнил, как граф шеф А.X. Бенкендорф в резкой форме говорил про генерала А.И. Чернышёва и не раз, когда у него спрашивали мнение о нём: «Я уже повторял много раз: надо гнать таких справедливости ради. Он типичный невежа нашего века!»

Не мог забыть Григоровин и оценку Бенкендорфом морского министра Н.: «На сто процентов уверен, что наш морской министр - государственный вор! Я требую его немедленной отставки! Так бы сделал бы Пётр Великий, очутись он в наше время». К рукам морского министра прилипли большие деньги, нажитые нечестным путём... И Григоровин убеждал себя в том, что на Руси воровали всегда и в течение существования всего народа, но никак нельзя не согласиться с тем, что народ наш великий.


РАЗНЫЕ ВЗГЛЯДЫ, НО ОБА ЗА РОССИЮ

В конце прерванного царствования Александра Второго отставник-полковник Г. Григоровин был свидетелем жуткой сцены, когда на морозце на снегу в конных гвардейцев кинули бомбу, которая зашипела, завертелась, и один из военных распорол руку революционеру до крови и вызвал у толпы шум, крики, особенно у женщин. Бомба взорвалась, никого не ранив... «Серый кардинал» России обер-прокурор Константин Петрович Победоносцев писал императору Александру, что было читаемо Григоровиным, но полковник чувствовал, что похожее будет написано: «Всюду в народе зреет такая мысль: лучше уж революция, русская безобразная смута, нежели конституция. Первую ещё можно побороть и водворить порядок на земле; последняя есть яд для всего организма, разъедающий его постоянною ложью, которой русская душа не приемлет». О том, что писал Победоносцев императору подобное, Григоровин мог только догадываться.
Григоровин блуждал по улочкам в печали и с разными мыслями, настолько разными, что трудно передать... Тут и произошла встреча двух человек, которые одинаково болели за Родину — полковник-отставник Георгий Григоровин и граф генерал Михаил Тариелович Лорис-Меликов. Последний, завидев старца Григоровина, резко бросился к нему: «Мороз и солнце, день чудесный», верно? Я вас помню в лицо, да и вы не должны меня забыть, мы где-то встречались! Такое просто так не выдают. Смотрите», - с этими словами Лорис-Меликов вынул из ножен золотую саблю с рельефной надписью «За храбрость». Свет золота ножен ударил в глаза Григоровину, и он сразу вспомнил о своём присутствии на Малаховом кургане во время крымской эпопеи, где русский народ показал себя героем. «Воевал я при Бандукр, в Башкадыкларе, и вот за это и получил. Впрочем, не только это, полковник... Вот, смотрите! - Лорис-Меликов вытащил из багажа наградной лист. — Здесь написано, что мне отдаётся Харьковское генерал-губернаторство. Вы ведь в курсе того, что совсем недавно там был убит князь Кропоткин... Да, брат, всем известного анархиста Петра Кропоткина, только не Пётр, а Дмитрий...» - говорил оживлённо Лорис-Меликов, и глаза его сверкали энергией. Таким Григоровин ещё его не видел.
«Если нам всем придётся объединиться, то мы такое сотворим, что никто не сможет Россию покорить!» - продолжал Лорис-Меликов... И тут Григоровин случайно увидел капли крови на снегу, большие и много. «Не могу знать, ваше сиятельство, чья эта кровь, может, даже самого ни в чём не повинного человека?» - спросил Григоровин. Лорис-Меликов наклонился, чтобы рассмотреть кровь, как сани в со¬провождении двух всадников остановились рядом. С них сошёл худощавый человек в цилиндре, в шубе с большим воротом. Граф и полковник сразу признали обер-прокурора К.П. Победоносцева. Но было молчание, и Григоровин видел, что граф и обер-прокурор просто не понимают друг друга, чисто по-человечески...
«Вот, или телёнка зарезали, или кого-то из наших пришлёпнули... Время-то не золотое», - сказал Григоровин. «Скажите, полковник, а у вас в имении есть верёвки?» - вдруг спросил у Григоровина граф. «Так точно, есть, ваше сиятельство. Целые жгуты верёвок. А к чему?» - вопросом на вопрос ответил Григоровин Лорис-Меликову. «Потому что, если дело дойдёт до революционеров-террористов, то я не пожалею даже толстого каната, чтобы повесить на нём послед¬него негодяя... Константин Петрович согласен со мной? А вы, полковник?» - Лорис-Меликов обратился к Победоносцеву и к Григоровину. Победоносцев возражать не стал...
«На горе всем не смогли понять друг друга граф М.Т. Лорис-Меликов и обер-прокурор К.П. Победоносцев», - так записал в свой дневник Григоровин. Он видел, что оба хотят добра России, но не знают как. Отсюда и разногласия.


ДЕРЖАТЬ ТРОН РОССИИ
20-й век
В. Андренов

Однажды, совсем нежданно и до сих пор непонятно, почему, мне пришло извещение от самого Николая Александровича, что я должен быть сегодня в 15.00 у Зимнего. «Зачем?» - начала грызть меня мысль.
На Дворцовой площади уже стоял отряд солдат, в стороне императрица с дочерями Ольгой, Татьяной, Марией и Анастасией, царь Николай, дядя царя в. к. Николай возвышался на всю голову над своими ближайшими родственниками, младший брат императора В.К. Михаил Александрович, помимо них, тоже почти двухметровый граф Ф. Келлер и совсем молодой тогда военный барон фон В.Н. Дрейлер, который потом пошёл в гору и стал генерал-майором. Нельзя также не сказать, что присутствовал и обер-прокурор, министр, профессор и пр. в одном лице - К.П. Победоносцев.
Всегда затянутый в чёрное, он скованно молча поправлял очки, вероятно, сам не зная, для чего император созвал совсем разных, кроме фон Дрейлера, известных людей России.
...Над Дворцовой площадью перед Зимним дворцом, откуда вид на арку и здание Генштаба (иногда, смотря на неё, мне казалось, что оно красивее царского дворца), воцарилась тишина. «Ну где же он... где?» - цедил сквозь усы Николай. «Ты скажи, может, я знаю», - выпрямляя тревогу Николая, спросил у него дядя... Стук копыт заставил всех обернуться. В седле, в сопровождении экипажа появился весьма пожилой и давно известный при царском дворе В.Б. Фредерикс. Он, как и все остальные, не совсем понимал, зачем вызван на площадь, огляделся по сторонам и, для вида проведя рукой по пышным усам, громко спросил: «Могу я знать, Ваше Величество, и вы, господа, для чего я здесь?» Посмотрев в небо, Николай ответил: «Вся Россия знает, какое у неё тяжкое положение. Именно поэтому я вызвал вас, чтобы ещё раз убедиться, что я могу опереться на ваш ум и силу». Все хором ответили, чтобы Е. И. В. не волновался и даже не думал об измене. «А вот о ней стоит задуматься, её по всей империи так много «спрятано», что может вы¬рваться из своего логова, чтобы вечную Россию развалить. Примите мои слова во внимание, Ваше Величество», - предупредил Николая Победоносцев. Николай, сказав: «Вы всегда помогали монархии», дал понять обер-прокурору, что Победоносцев может идти куда хочет.
«Чем же ты так огорчён, Ники? Ведь все, кто предан Отечеству, сказали, что помогут тебе удержать власть. В чём же проблема?» - было слышно мне, как тихо спрашивал у царя его дядя. «Мой брат, вот в чём проблема. Хотя он сейчас одет по парадному с эполетами, всё на нём блестит, но сердце говорит мне, что он не сможет, как и я, дельно править империей. Не сможет вывести Россию из хаоса», - тихо, но своим сильным голосом сказал царь и печально замолк. Потом говорил и о своём младшем брате в. к. Михаиле Александровиче, который появился в хорошем расположении духа, одетый чисто по-военному, словно его пригласили на парад или ещё на какой-либо большой праздник. Я мало видел его, мало знал. Довольно высокого роста, изящного телосложения, с небольшими усиками и большими красивыми глазами, он спросил у Николая: «Победоносцев, наверное, тоже советовал тебе не мешкать, а быть решительным?» «Безусловно! Он жизнь отдаст, но сделает всё, чтобы самодержавие устояло. А удержится ли?» - спросил брат-царь у брата-князя. Михаил не стал отвечать, вероятно, эти слова царь говорил ему много раз.
Чтобы откинуть терзающие мысли, Михаил снял папаху, было очень жарко и видно, что в. к. начал сильно лысеть. Он подошёл ко мне: «Нет у меня того, что могло бы спасти Россию, поэтому прилагайте все свои военно-политические силы, а я буду делать так, как посоветуют близкие к нам люди».
Меня удивило откровение в. к. Михаила ко мне, но я вспомнил, что ношу погоны жандармского полковника, а это уже хорошо, и выправку надо держать прямее.
А супруга императрица и её царевны дочки? Что с ними будет? Пока на это не ответит никто, а в. к. Михаил Романов станет командиром туземной «Дикой дивизии».
P.S. Тем же днём, идя по Сенатской площади, я остановился возле символичного «Медного всадника» думая: «Вот кого нам не хватает, так это Вас, Пётр Алексеевич!»

ДЕКАБРЬСКАЯ ВЬЮГА КРУЖИЛАСЬ МНОГО ЛЕТ

Вернемся вновь в XIX век
Г. Григоровин.

Со времени, когда восставшие 14 де¬кабря 1825 года на Сенатской площади были повешены, прошло много лет. Я ещё не вступал в тот страшный день в офицеры, но готовился получить украшения на плечи. Мне даже в голову не приходило, что в России будет всесильное и справедливое Третье отделение. Но вот в Таганроге скончался император Александр Первый. «Всю жизнь провёл в дороге, простыл и умер в Таганроге», - говорили после его смерти...
Откладывать с назначением на престол нельзя, и все верные трону люди были в шоке от того, что произошло на Сенатской площади. Был декабрь, кое-где срывался снег. На следующий день после подавления восстания я вышел на Сенатскую площадь. «Петруша» наш преобразователь величественно возвышался в привычной петербургской дымке. Снег был забрызган кровью... Вся Империя бурлила разговорами о подавленном восстании и о тех, кто надоумил народ к нему: о Пестеле, Рылееве и др. Мне довелось видеть их до казни и скажу честно: воспитание было, но ума не было! Они, как мне показалось в последний раз, даже не понимали, за что их ведут на эшафот. Лица у них не выбриты, насильно улыбаются друг другу неестественно, хотят показать всем, что верёвка их не пугает.
...Часть восставших была сослана в Сибирь, жёны их поехали вслед за ними... Я спустя двадцать лет был уже офицером политической службы, возглавляемой графом А.X. Бенкендорфом, и до сих пор ношу голубой мундир. Шеф жандармов с самого начала отнёсся ко мне по-дружески: «Хотите поступить к нам? Пожалуйста! Нам честные люди позарез нужны!»
И вот мне в жандармерии по сей день кое-кто из штатских говорит: «Как же вам всем не стыдно? Таких людей загубили!» Наконец, слыша эту фразу постоянно, я не выдержал: «Да можете ли вы понять, что именно виселица спасла империю от переворота, а вы за мятежников заступаетесь!» В ответ были и усмешка, и презрительное молчание. В корпусе жандармов, словно люди по коридорам, ходят разговоры о том, что поэт А.С. Пушкин был верен восставшим 14 декабря и вроде говорил: «Самое страшное - это бунт на Руси!» Говорят, что поэт презирает нас, включая императора Николая Павловича. Мне доводилось беседовать с Пушкиным... За глаза много говорят, что шеф наш А.Х. Бенкендорф страшный ловелас. Но вы посмотрите, послушайте Пушкина! На первом плане у него поэзия, а на втором девушки... Уже с эполетами полковника, я иду по Сенатской площади, смотрю на «Медного всадника» работы Фальконе и мысленно говорю себе: «Будь ты сейчас у власти, то не было бы никакого восстания. А те, кто устроил подавленный бунт, как лицемеры, стояли возле памятника тебе!»
Годы идут, но разговоры о восстании 14 декабря не умолкают.

«ЖИЗНЬ - ЦАРЮ, ЧЕСТЬ - НИКОМУ!»

Г. Григоровин

Никак нельзя не признать, что, если в политических отношениях в Империи главный человек после императора Николая граф А.X. Бенкендорф, то в военном деле - князь Илларион Васильевич Васильчиков. И мне пришлось не раз убеждаться в этом...
То, что И.В. Васильчиков - бывший командир Ахтырского гусарского полка, почти всем известно. Я никогда не имел с ним тесных отношений, но часто был наслышан о нём в Третьем отделении. Мне очень хотелось поговорить с ним с глазу на глаз, но никак не выходило. Васильчиков появлялся то на вороном коне, то в сопровождении большого вооруженного экипажа, и я уже сказал себе: «Всё, полковник, бросай надежду!» Но надежда умирает последней, и кто-то, видимо, рассказал об этом князю, потому, когда я выходил из здания Третьего отделения, то в прямом смысле этого слова столкнулся с князем Илларионом Васильевичем. Он внимательно оглядел меня и спросил: «Вы, полковник, как я слышал, хотели познакомиться со мной? Так давайте знакомиться!»
Мы сели на лавочку. Конь князя всё время волновался. «Прекратить! Овса не дам!» - крикнул на него Васильчиков и посмеялся шутя. Выслушав меня, князь сказал: «Я понял Вас, полковник, что Вы всем сердцем преданы царю и России. За это я вас очень уважаю. Мне попадаются всякие: и как «вёдра без дна», и даже такие, о которых в народе говорят: с паршивой овцы хоть шерсти клок». Девиз моего герба ясен: «Жизнь — царю, честь — никому». А у вас есть наподобие герб?» «Никак нет, нет!» - отвечал я. «У меня три сына. Я воспитал их так, чтобы они до конца своих дней были верными слугами царю и Отечеству. Нашу всесильную империю подтачивают с разных сторон как иноземные интриганы, так и внутренние. Вы это сами прекрасно знаете. Потому будем бороться с ними вместе! Устраивает?» «Так точно, ваше сиятельство!» - отвечал я Васильчикову. Его простое лицо засияло улыбкой, и он протянул мне свою широкую руку: «Рад был найти ещё одного смышлёного единомышленника. Таких сейчас найти трудно, и все они сплотились вокруг трона... Я надеюсь, что мы ещё не раз увидимся и найдём как можно больше общего!» - после этих слов мы с князем пожали вновь друг другу руки. Васильчиков в сопровождении трёх всадников исчез за горизонтом.
И после такого близкого разговора я понял, что царь наш не один в поле воин. У него есть люди, которые преданы ему и готовы головы сложить за него и за Родину».