Марс

На Марсе ржавым сколом теплилось одиночество. Широкое, необъятное, теснило фантомное ощущение тепла от пышущей холодом земли. Обманчивая рыжина, градиентная кровавая алость, рождала иллюзию жара и желание согреть руки, оголив пальцы и перебрав сыпучую зыбкость красного песка. Песок этот таял под тяжелыми ногами, открывал широкий абсолют черного марева — шаг, по ошибке скользящий, размашистый, стирал песчаную пленку с ямы под ногами.

Чернота эта ширилась вокруг, росла стремительно и беспощадно, безжалостная и убивающая всякую надежду на спасение. Руку протяни к ее звездной изнанке, коснись горла мироздания и вслушайся в беспомощный хрип умирающего мира. Хрип этот — очередной мираж. Пока умирает живое, подвластное смерти, мир, оказавшийся за гранью теорий и гипотез, остается вечным, втиснутый в бесконечное космическое пространство и сросшийся с ним в целое, неделимое.

По черному абсолюту небосклона пробежала ослепительной вспышкой комета с дрожащим хвостом. Ржавчина впитала ее свет, становясь ярче. Зашевелились кровавые пески, когда он, Марс, по ошибке разделивший свое редкое имя с именем неизученной планеты, широкой в перчатке скафандра рукой потянулся за спрятанной в крепком кармане фотографией. С фотографии, которая тут же покрылась коркой инея, из ажурного окошка выглядывало женское лицо, потерявшее возраст. Лицо это осталось в изнанке времени, когда вспышка фотоаппарата осветила его несколько десятков лет назад. Молодое, не совсем привлекательное, горбоносое, но волевое, не утратившее юной улыбки и безмятежности во взгляде. Так выглядят люди, познавшие жестокость окружающего мира, но не утратившие своей человечности. Они — закаленные, стальные, мудрые — принимают рок свой как то неотделимое от сущности их жизни, что зовется преодолимой трудностью. Они встречают сложность, впитывают ее в себя, пропускают внутрь и стремятся жить, потому что в жизни иначе не получается.

Марс мельком огладил ее лицо, прижал фотографию к месту, где под толщей скафандра отбивало волнительные триптихи дурное сердце. Давно забытое, канувшее в глубину воспоминаний, всплыло стремительно, неизбежно. Он ощутил, как, ненароком касаясь поверхности давно отжитого, с чем успел смириться, вскрыл наскоро зашитую дыру в своей душе. Нити расползлись, как хвост пролетевшей кометы, вскрыли черноту. Ржавчина необжитой планеты впиталась во мрак холодного одиночества человеческой сущности и в бесконечный абсолют неизвестного вокруг.

— Помнишь... — шепнул он лицу с фотографии, перебрал черты родного на помятом изображении помутневшим взглядом. — Там — помнишь?

И вновь стал всматриваться в бесконечность вокруг себя. Широкая чернь небосвода сливалась с космическим эфиром, разрасталась вокруг, впитывая в себя рыжину Марса, его естественную ржавчину. Ржавело внутри так же сильно, как вокруг, скрипело и мучилось, натертое от боли.

— Я здесь, — снова шепнул он в пустоту и добавил с дрожью: — Все еще. Как на войне. Везде война. Во мне, в тебе, во всем.

Смуглое лицо так же спокойно безжизненно улыбалось со снимка, но улыбка эта — он помнил — всегда была полна жизни, скрытой синергии между холодом натуры и горячим потоком чувств.

— Мы воюем постоянно, ты знала? Здесь спокойно, но одиноко. Люди воюют, потому что бегут от одиночества? Или от скуки? — Марс вздохнул, и вместе с ним будто бы вздохнула вся безжизненная планета: покачнулся космический купол вокруг, упал и перевернулся, расплескав красный песок, как в часах, скрученных в бесконечность восьмерки. — Я не нашел ответы ни здесь, ни на Земле... А ты? Нашла... там?

Вспомнились разговоры, речные потоки под ногами, журчание воды, как хлесткость и паводок их мыслей — в созвучие, в барабанный резкий такт. В слове — вся сила; в его каркасе, парадигме — мощность, как в струе гейзера, раздирающего земную поверхность. Кидаясь словами этими друг в друга, воюя в горячем диалоге, не докопались до истины они, со слезами пытаясь сорвать ударами слов шелковый балдахин с прозрачного силуэта окружающего мира. Столько неизведанного, неясного. Слов великое множество, в них — великое множество смыслов, и все равно мимо них, скользя невесомо, срывая крылья, летела истина, которой не коснуться.

Марс вздохнул, вздыбился песочный склон под ногами, как человеческая грудина. Ледяной ветер донес до него шепот. Марс весь обратился в слух, заметался во все стороны, стараясь шепот этот поймать, увидеть, ощутить. Но это шелестел песок, катясь кровавыми волнами к его ногам.

Великое множество смыслов.

— Я устал воевать, отпусти меня, — сказал он отчетливо. Слова разбились о купол скафандра, растворились внутри с его еще теплым дыханием.

Он побрел по зыбучему абсолюту под ногами к обломкам своего корабля. Вдалеке кружился вихрами ржаво-красный песок, едко мутил взгляд, яркий на фоне черноты космической бесконечности.

Рядом со своим кораблем он присел на колени, стал медленно раскапывать песок. Глаза слезились — то ли от цвета, то ли от соли слез. Все слилось, смешалось, помутилось.

Он рыл этот песок, пока под руками не разрослась яма. Яма — чернеющая, похожая на сингулярность черной дыры — смотрела на него внушающим страх оком. Марс напоследок погладил фотографию, поцеловал ее сквозь защитное покрытие скафандра и аккуратно уложил в бездну.

— Я хотел бы побывать на планете, названной твоим именем. Я бы переименовал эту, лишь бы перестать искать... что-то. Тебя. Всей планеты мало. У тебя в руках бесконечность, у меня — жизнь, потерявшая смысл. Отпусти меня, как я отпущу теперь тебя. Отпусти меня из плена собственного имени, чтобы я обрел его заново.

Око Марса проглотило фотографию. Лицо — родное, волевое, любимое — растворилось в горле мироздания.

Марс сглотнул, как только проглотила черная ржавчина планеты отголосок его прошлой жизни.

И проснулся.

Марс заснул напротив костра. Брошенная палатка с рыбацким снаряжением и ружьем одиноко высилась неподалеку.

Фотография, с которой он засыпал, держа ее в руках, дотлевала в исчезающей рыжине огня, выскользнувшая из его пальцев, пока он в холодном одиночестве необжитой планеты мирился с сумраком своей жизни, не единожды обращенной в поиск покоя.

На противоположном берегу раздался взрыв, встряхнул земную поверхность, перевернул чернеющий небосвод.

Как на войне. Все здесь, как на войне.