Великий мореплаватель. Часть третья

   
     Историк Наталья Охотина-Линд, немало написавшая  и о  Беринге  и о Камчатских экспедициях, в своей повести «Капитан-командорша» извещает читателей, что  в январе 1730 г. брат  Анны Беринг - Бенедикт  был послан в Москву в составе делегации горожан, пытавшихся добиться от российских властей подтверждения традиционных прав города Выборга. Анна выехала вместе с ним  в Москву, чтобы ускорить долгожданную встречу с мужем, возвращавшимся из Камчатской экспедиции. 
     Вслед за этим автор выражает удивление, что дата рождения сына Витуса Беринга - Антона не очень-то  соответствует времени  его возвращения  из   экспедиции. Судя по рапорту, - пишет она, он вернулся в Петербург 1 марта 1730 года,  Антон же родился через шесть с половиной месяцев.
     Пытаясь как-то  оправдать  эту «конфузию», историк, забыв о только-что изложенном, высказывает предположение, что Беринг мог приехать раньше остальной команды или Анна выехала ему навстречу. В любом случае, делает она заключение, вряд ли стоит на этом основании обвинять Анну в супружеской неверности. Если сам Беринг считал Антона своим  сыном, а не бастардом, то почему должны в этом сомневаться мы?
    
     Тем самым Охотина-Линд вводит читателя в заблуждение,  наводя, как говорят на Руси, тень на плетень,  навязывая ему мысль о супружеской неверности Анны, вызывая сомнения  в их взаимной любви и  искренности их  отношений.
     Действительно, новорожденного сына Антона крестили 21 сентября 1730 г. Только неясно, почему Охотина-Линд ведёт отсчет срока беременности Анны с 1 марта, когда супруги прибыли в Петербург, а не с января, когда она приехала в Москву со своим братом Бенедиктом, чтобы ускорить долгожданную встречу с мужем. Легко убедиться, что при таком раскладе сын Беринга Антон родился, как и положено, через 9 месяцев после долгожданной встречи. С какой целью надуман автором этот поклёп – непонятно.

     В литературе довольно часто цитируют ироническое замечание писателя  А. П. Соколова о жене Беринга  Анне: «Барыня молодая и бойкая, кажется, оставалась не без влияния на его дела». Впрочем, некоторые исследователи тут же заявляют, что  трудно, мол, сказать, насколько это замечание соответствует действительности, поскольку Соколов не ссылается на какие-либо факты. Что его  утверждение, будто «в 1744 году ей было 39 лет»  явно ошибочно, и что  исследователь Е. Г. Кушнарев,  якобы, установил, что к 1744 году Анне  было, вероятно, около пятидесяти, если не больше.
     Вот уж поистине, - сколько людей столько и мнений. Упрекая Соколова в том, что он не ссылается на какие-либо факты, автор этого замечания, видимо, не  знаком с работой Охотиной – Линд «Капитан-командорша», написанной на основе  исторических документов, в которой этих фактов более чем достаточно.
     Как не знаком он и с книгой Александра Кердана «Крест командора», в которой  автор  прямо пишет, что Анна вышла замуж за 35-летнего Витуса Беринга, когда ей было 16 лет. Правда, не приводит при этом каких-либо документальных доказательств.

     Разница в возрасте Анны и Витуса действительно имеет немаловажное значение для оценки достоверности  суждения о том, что он   обожал  свою супругу,  и  был   беспрекословным исполнителем её воли. Попытаемся выяснить прав ли упомянутый выше исследователь Кушнарёв в своих рассуждениях о возрасте Анны.
     Русскими законоположениям конца шестнадцатого века было признано считать детей взрослыми и предоставлять им право жениться: мужчинам в 15 лет, женщинам – в 12. В XVIII веке считалось нормальным  выйти замуж в возрасте 15 лет. В Европе  этот порог был более высоким, - 18, правда, с оговорками. Так в Германии,  например,  с разрешения суда и согласия родителей можно было выйти замуж и в 16 лет.
     Петр 1, равняясь на Европу, в 1714 году своим указом  попытался поднять возраст вступления в брак девушек до 17 лет, но этот указ сплошь и рядом не  выполнялся,  поскольку он  нарушал старинную русскую народную традицию. В 1774 году  указом Синода минимальный возраст  выхода девушек замуж  был снова установлен в 13 лет.

     При бойкости характера Анны, как о ней пишет её биограф Охотина-Линд, и  её неукротимом темпераменте, маловероятно, чтобы она не вышла замуж сразу же, как только представилась к этому возможность, то есть в 16, самое позднее (в соответствии с указом Петра 1) – в 17 лет. И тогда она была моложе Витуса Беринга на 15-16 лет, - весьма приличная разница в возрасте,  гарантировавшая ей при умелом поведении статус обожаемой супруги.
     О том, что жена Беринга была «барыня  бойкая и …  не без влияния на его дела», говорит  уже тот факт, что в 1724 году она сумела устроить знакомство, а потом и свадьбу своей младшей сестры Эфимии Хедвиги с  адмиралом Томасом Сандерсом, который стал, таким образом, свояком Беринга и  мог способствовать его продвижению  по службе.

                *

     По прибытии в Петербург Беринг представил в Адмиралтейств-коллегию документы о результатах работы Камчатской экспедиции. К отчету   приложил  еще и "Каталог городам и знатным местам Сибирским, положенным на карту, чрез которыя тракт имели, в какой ширине и длине оныя, а длина счисляется от Тоболска". Кроме этих основных документов, представил  извлечения из вахтенного журнала бота "Св. Гавриил", письменные предложения Шпанберга и Чирикова о дальнейших действиях после 13 августа 1728 г. (когда миновали восточный мыс Чукотки) и свою собственную  резолюцию  на эти предложения.
     На основании  знакомства с этими документами  был сделан вывод, что экспедиция  доказала наличие Северо-Восточного прохода к Камчатке. 16 марта 1730 г. было опубликовано краткое печатное сообщение об этом в «Санкт-Петербургских ведомостях».  (К слову сказать, выпуском «Ведомостей» в это время занимался небезызвестный «отец русской истории» Герхард Миллер). 
     В  сообщении с достаточной определенностью говорилось, что Беринг дошел до 67°19' северной широты «и тогда он изобрел, что тамо подлинно северо-восточный проезд имеется, таким образом, что из Лены, ежели бы в северной стране лед не препятствовал, водяным путем до Камчатки и тако далее до Япона, Хины и Ост-Индии доехать возможно б было, а к тому же он и от тамошних жителей известился, что пред 50 или 60 летами некое судно из Лены к Камчатке прибыло».
     В том же году сообщение об экспедиции Беринга было опубликовано и в копенгагенской газете «Муе Tidendег». По мнению датского историка П. Лауридсена, оно было сокращенным изложением заметки из «Санкт-Петербургских ведомостей». Так эти  сведения стали достоянием образованного общества Европы.

     При обилии в литературе различного рода оценок результатов Первой Камчатской экспедиции, часто весьма противоречивых, там практически нет никаких  сведений житейского характера о пребывании  Беринга в семье  и о появлении у него идеи Второй Камчатской, или, как её чаще  называют, – Великой Северной экспедиции. Между тем есть немало оснований, видеть связь между этими событиями.
     После возвращения с Камчатки и представления Адмиралтейств-коллегии отчёта о результатах экспедиции, Берингу, судя по всему,  был предоставлен достаточно длительный  отпуск для решения личных и семейных дел. Проживал он в это время, надо полагать, в Выборге, где проживала его жена.
     Именно в это время он написал часто цитируемое письмо своей тётушке в Хорсенс. Впрочем, обычно это цитирование  сводится лишь к сообщению, что «Жена моя, слава Богу, жива; из восьми детей трое живы, и скоро мы ждем четвертого» и его рекомендации: «Если Вы, дорогая тетушка, будете столь любезны и захотите написать мне, то адресуйте письмо моему зятю в Кронштадт, вице-адмиралу Сандерсу с переадресованием мне - капитану первого ранга морского флота". (правда, почему он называет Сандерса своим зятем - непонятно).

     Ценность этого письма, пишут многие исследователи, состоит уже в том, что оно единственное сохранившееся. Однако, это не совсем так. В архиве внешней политики Российской империи, - сообщает Н. Охотина-Линд,  среди бумаг графа Остермана недавно обнаружены шестнадцать писем личной переписки Анны и Витуса Беринга,  написанные ими в начале 1740 года. Эти письма  позволяют  составить не только представление о Беринге, как о человеке, но и  о круге его общения с корреспондентами  по вопросам личного и семейного характера.
     И всё же письмо Витуса Беринга своей тётушке носит особый характер, отличаясь    открытостью и откровением. В нём нашли отражение и щемящая тоска по родине, и горькая обида, что  соотечественники  о нём, кажется, совсем забыли, желание узнать о новостях родного города, - кто из  родственников еще жив и кто теперь бургомистр, поскольку он намерен сам распорядиться  относительно оставшейся небольшой частью  наследства, причитающейся ему после смерти родителей.
    К слову сказать, три года спустя, перед началом второй экспедиции, Беринг посланным на родину  заявлением-завещанием  передал свою долю наследства бургомистру города Хорсенса "в пользу бедных и неимущих"…

     Но не только об этом свидетельствует содержание вышеупомянутого  письма тётушке. В нём -  подтверждение суждения, высказанного автором настоящей повести в предыдущей главе о том, что Беринг, находясь в России, продолжал  служить своему королю. Рискованное, надо сказать, откровение, но Беринг, видимо, был уверен в надёжности канала, по которому отправлял это письмо
     Но вот, что удивительно, почти во всех источниках, где содержится текст этого письма, фраза, которая позволяет сделать такое заключение, купирована, - заменена многоточием. И тем не менее мне  удалось отыскать полный текст этого письма. Его приводит в своей книге «Их позвал горизонт» Юрий Сенкевич со ссылкой на  историка Белова.
     Он пишет, что  в 1965 году известный историк Арктики Михаил Иванович Белов опубликовал перевод этого письма в малотиражном специальном издании. Перевод,  который широкому кругу читателей  неизвестен. При этом  Белов якобы пользовался текстом этого письма, опубликованным в  1941 году в газете "Социал-демократ Хорсенса" – родного города  Беринга.
 
     Вот обративший на себя внимание  фрагмент этого письма: "Глубокоуважаемая и дорогая тетушка! Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как я имел счастье получить письмо от моих родственников из Хорсенса; хотя Вы и предали меня забвению, но я все же не забыл Вас, и теперь, по возвращении домой после пятилетнего путешествия,  навел справки и узнал, что Вы стали вдовой. От всего сердца выражаю Вам свое соболезнование в том, что Вы остались одинокой на старости лет, и желал бы находиться с Вами рядом, чтобы иметь возможность оказать поддержку,  но мое путешествие в 1725 году лишило меня возможности приехать домой и повидать как моих теперь уже покойных родителей, так и Вас, мою дорогую тетушку.
     Тем меньше возможности сделать это теперь, так как на моей службе нашему всемилостивейшему императору может произойти что-либо, в связи с чем мне придется [снова] отправиться в путь….».
     В этом месте я вынужден прервать цитирование  с тем, чтобы разобраться самому и помочь разобраться читателю, о службе какому «нашему всемилостивейшему императору» здесь идёт речь.

     Ясно, что не российскому, поскольку  внук Петра Великого - Пётр II к этому времени умер,  и на русский престол вступила императрица Анна Иоановна. Остаётся одно, - признать, что речь идёт о «нашем» (то есть Витуса и его тётушки)  короле Дании Фридерике IV. Пусть читателя не смущает, что Беринг называет его  императором.  Дело в том, что термин «импе;рия» (от лат. imperium - власть) был весьма распространён в Европе и слово «император» в быту  воспринималось, как властитель, правитель.
     Таким образом, Беринг пишет здесь, что он служит датскому королю и ожидает в любой момент нового поручения, для исполнения которого ему вновь «придётся отправиться в путь». Судя по тому, что в своей рекомендации тётушке на какой адрес писать ему письма, Беринг называет себя капитаном первого ранга, письмо это  было написано до августа 1730 года.
     Всё это время Витус, надо полагать, жил со своей женой Анной в Выборге, в доме  своего тестя - коммерсанта Матиаса Пюльзе, выезжая при деловой необходимости в Петербург, что не составляло особого труда, - всего-то чуть больше 100 вёрст.

     Об этом практически полугодовом периоде жизни супругов в литературе практически нет никаких сведений, кроме разве  того, о чём  писал Витус в письме своей тётушке: «Я благодаря богу здоров, хотя после своего возвращения домой тяжело болел. Жена моя, слава богу, жива; из восьми детей трое живы, и скоро мы ждем четвертого…».
     Разумеется, Беринг вернулся из экспедиции с подарками своей жене и тестю, могло ли быть иначе.  Однако вряд ли  удовлетворил этим  обожаемую  супругу, поскольку, как считала она, пятилетнее отсутствие Беринга не  принесло семье какого-либо серьёзного дохода, если не считать подарочных соболей и тех крох, что он выручил  от продажи муки в Охотске. Да и  то, он не сам  додумался до этого предприятия, - Мартын Шпанберг подсказал.
     Теперь он рассказывает ей о трудностях, которые  он пережил на Камчатке, правах и возможностях, которыми обладал, но и сегодня он  всего лишь капитан первого ранга.

     Историк  А. П. Соколов  не без оснований писал о Беринге: "Человек знающий и ревностный, добрый, честный и набожный, но крайне осторожный и нерешительный, легко подпадавший влиянию подчиненных, и потому мало способный начальствовать экспедициею,  особенно в такой суровый век и в такой неорганизованной стране, какою была восточная Сибирь в начале осьмнадцатого века".  Эту уничтожающую характеристику нередко повторяют  до сих пор.
     Совсем другим характером  обладала его жена Анна. Её отец  Матиас Пюльзе был человеком не бедным. Ему принадлежали лесозаготовки, лесопилка и  морское судно "Stadt Wijburg", перевозившее солод, зерно и спиртные напитки в Ревель и Нарву. Как и его предки, Матиас  происходил из города Ниена, на месте которого позже вырос Петербург. В 1703 г. он перебрался в тогда еще шведский Выборг. Семья жила в большом каменном доме, построенном в 1650-е годы. Это было одно из самых красивых и представительных зданий города, располагавшееся на площади перед въездом в выборгскую крепость.
     В семье  важная роль принадлежала старшему  брату Анны - Бенедикту,  тоже крупному коммерсанту.  По своему характеру Анна была  подстать своему брату, и ни в чём не хотела ему уступать. 

     Выросшая в предпринимательской среде, Анна с раннего детства уяснила, что бедность – это страшный порок, настоящее господнее наказание. Протестантская вера утверждает, что Бог любит богатых. У благовоспитанной девушки, как известно, есть  только один путь стать богатой – удачно выйти замуж.
     Памятуя об этом, Анна  сама подыскала, как ей казалось, достойного претендента на свое пылкое сердце  – 34-летнего  морского офицера Витуса Беринга, -  будущего, как ей мнилось, адмирала.
     Увы, избранник не оправдывал её надежд.
 
     Напомню читателю, как накануне Камчатской экспедиции она упрекала мужа, говорила ему:
   - Посмотри,  все твои друзья, - и  Сиверс, и даже молодой Головин, который у тебя на «Лесном» лейтенантом служил, уже в адмиралах ходят, а ты всё ещё капитан второго ранга…
   - Но, Анна, – неуклюже оправдывался Витус, - они участвовали в баталиях со шведами, а меня Господь миловал… . Вздыхал, моргал короткими белёсыми ресницами и ещё  больше замыкался в себе.

     М. И. Белов в своей книге «История открытая и освоения Северного морского пути» утверждает, что в 1733 г.  Беринг сам передал копию  карты Камчатского и Чукотского побережья, составленной в 1729 году Чириковым и мичманом Чаплиным, голландскому послу Эварту. 
     В 1725 году, несмотря на секретность предстоящей акции, голландский посол в Санкт-Петербурге  В. де-Вильде уже  6 февраля отправил в Голландию секретную депешу голландскому правительству об отъезде Беринга на восток в Камчатскую экспедицию.
    
     Откуда ему стало об этом известно? Маловероятно, чтобы к  разглашению этого секрета был причастен сам Беринг, однако известно, что перед отъездом на восток он побывал в Выборге, чтобы проститься со своей женой  – Анной. Не вызывает сомнений, что он поделился с обожаемой  супругой предстоящими заботами.   Жёнушка же его была из тех, кто не считал нужным хранить какие-то там  секреты, тем более, если на этом можно было  заработать.
     Без сомнения, нечто подобное произошло и с картой  Чирикова-Чаплина. Во всяком случае, в книге историка Александра Кердана «Крест командора» этот эпизод изложен именно таким образом.
     В 1735 г. эта карта, составленная в 1729 году Чириковым и мичманом Чаплиным, была опубликована в Париже.

      
                *


     Читатель, должно быть, помнит о событиях 1724 года, изложенных в первой главе этой повести, когда Анна сумела устроить знакомство, а потом и свадьбу своей младшей сестры Эфимии Хедвиги с Томасом Сандерсом,  будущим вице-адмиралом и членом Адмиралтейств-коллегии.    
     После неудачного стечения обстоятельств и увольнения его с флота, когда Беринг совсем пал духом и даже слёг в постель,  Анна не  сдалась. Она обежала всех знакомых флотоводцев: и Вильстера, и Сенявина, и Крюйса, и Гордона, упрашивая  их помочь супругу. Адмиралы сочувствовали, но разводили руками: никто не дерзнул обратиться напрямую к государю, зная, что тот не любит менять решения.
     Тогда Анна  пробилась к президенту Адмиралтейств-коллегии адмиралу  Апраксину, - свату государя. Упала перед ним на колени и сумела-таки добиться своего, - адмирал обещал помочь.  И в августе 1724 года Его Императорское Величество, будучи на всенощной в церкви Живоначальной Троицы, приказал генерал-адмиралу Апраксину принять Беринга назад в русскую службу, притом в более высоком  чине – капитана первого ранга.

     Нечто подобное, только в значительно более крупном масштабе произошло  после возвращения Беринга из Первой камчатской экспедиции.
     Пока он отсутствовал, его жена не сидела, сложа руки. У неё действительно был талант предпринимателя и организатора. Добавьте к этому, что она была еще и красива, что тоже немаловажно при заведении деловых знакомств и связей.
 
     Ко времени возвращения Беринга из экспедиции круг её общения  в Петербурге включал таких влиятельных персонам, как граф Остерман - вице-канцлер и режиссер внешней политики России в тот период и Гогенгольц - постоянный представитель австрийского императора при русском дворе.
     Они, - эти два человека были давними единомышленниками, ещё с 1725 года добивавшимися заключения Австро-Российского договора, который, в конце концов, был подписан и ратифицирован в 1728 году.
     К слову сказать, Остермана в  Россию  привез из Амстердама тот  самый адмирал Корнелий  Крюйс, что «сосватал» на русскую службу и Беринга.  Это не могло не способствовать его сближению  с семьёй Берингов.

     Остерман был одной из самых влиятельных фигур, как при Петре I, так и при последующих правителях, вплоть до окончания царствования Анны Иоановны в 1740 году.
     Что же касается  Гогенгольца, то его жена  была близкой  подругой  Анны. Именно  Гогенгольц и его жена станут главными «опекунами» старших детей Витуса Беринга - Йонаса и Томаса после отъезда их родителей в Великую Северную экспедицию. Что же касается всесильного в ту пору  фаворита Анны Иоановны Бирона, то   Гогенгольц выражал сомнение в  его способности  удержать власть в своих руках после кончины своей благодетельности, когда он стал регентом малолетнего российского императора.
     Гогенгольц  был не одинок в таком суждении. Прусский посол прямо предсказал, что герцога низвергнут те же люди, кто привел его к власти. Ведь так и случилось.

     Вице-адмирал Томас Сандерс, женатый на младшей сестре Анны,    служивший  командиром Кронштадта, в январе 1732 года  был назначен членом Воинской морской комиссии. Эта комиссия была создана по именному указу императрицы Анны Иоанновны для оценки  состояния  флота и проведения необходимых реформ. Её работа осуществлялась  под председательством графа Андрея Остермана.
     Не менее значительная  роль в  событиях того времени принадлежала ещё одному близкому родственнику Анны, - комиссару Штатc-коллегии Антону фон Зальцу, которого она сумела женить на ещё одной своей сестре -  Хелене Катарине. Штатс-коллегия ведала государственными расходами, по указанию Сената выделяла определённые суммы правительственными учреждениям и должностным лицам на выполнение различного рода государственных поручений.
     Пока родители находились в Камчатской экспедиции, именно Антон фон Зальц  выдавал из жалованья Беринга на содержание его старших сыновей по 300 рублей в год на каждого, в то время как профессор ревельской гимназии Сигизмунди и его жена взяли на себя бремя повседневной ответственности за воспитание и образование мальчиков.

     Пока Витус сочинял своё знаменитое письмо  тётушке и тешил себя надеждой побывать на родине, у Анны созрел план, как взять карьеру мужа и заботу о благосостоянии семьи в собственные руки. Умело пользуясь тем, что муж её находился в экспедиции по личному поручению Петра Великого, Анна сумела поставить дело так, что везде она была желанным гостем, везде ей были готовы оказать содействие.
     Её хлопоты не остались безрезультатными. 4 августа по высочайшему повелению Беринг был вне очереди произведен в капитан-командоры. Повышения получили и его помощники: М. Шпанберг - звание капитана третьего ранга, А. Чириков –  капитан-лейтенанта. Но и это еще не всё.  По представлению Адмиралтейств-коллегии «во уважение великой трудности и дальности экспедиции» Беринг  к особой радости Анны получил ещё и двойное денежное вознаграждение, - 1000 руб. 

     Судя по содержанию письма Витуса тётушке, он не собирался ехать в какое бы то ни было новое путешествие. Более того, у него  даже было намерение  побывать на родине, чтобы самому  распорядиться  относительно  части  наследства, причитающейся ему после смерти родителей. Но, словно забыв обо всём этом, Беринг вдруг активно занялся обоснованием необходимости новой большой экспедиции на восток.
     Чего это вдруг? Да ещё и, как заявляют все без исключения исследователи, - по собственной инициативе. Что заставило его изменить свои планы?
     Узнав от Витуса о  возможностях, какими он обладал, будучи  в экспедиции, Анна увидела в этом счастливую возможность стать, наконец, генеральшей, приобрести богатство, финансовую независимость, стать достойной представительницей торгового дома Пюльзе.

     Нет никаких сомнений в том, что именно она вдохновила Беринга заняться обоснованием необходимости новой большой экспедиции на восток, заявив, что сама поедет  в экспедицию вместе с ним,  будет во всём ему помогать.
     Что ещё нужно влюблённому человеку, боготворившему свою избранницу? Витас занялся подготовкой  плана новой экспедиции, а его жена - возбуждением заинтересованности в такой экспедиции в среде своих влиятельных друзей и родственников в правительственных структурах.
     4  декабря 1732 года правительствующим  Сенатом Берингу было  повелено  подать известие, «что в Сибири, в восточном крае, признавается к пользе государству».

     Как это не удивительно, но уже в том же месяце Беринг представил в Адмиралтейств-коллегию  докладную записку, представлявшую собой плод многомесячной кропотливой работы.   К этому времени уже хорошо зная Сибирь, он предлагал в этой записке вполне конкретные административные мероприятия,  направленные на хозяйственное освоение этого края.
     Так в  первой части записки  из пятнадцати пунктов Беринг пишет:
     1. Понеже около Якутска живет народ, называемый якуты, близко 50 000, и веру имели от старины магометскую, а ныне веруют во птиц, а иные идолопоклонничествуют, а оный народ не таков глуп, чтоб про вышнего Бога не знали.
     Ежели за благо рассуждено будет, то надлежит промеж ними поселить одного или двух священников или таких, чтоб детей их учили в школе. А признаваю, чтоб много и охотников было отдавать детей в научение. А в город Якутск посылать опасаются, ради оспы и другой скорби. Тогда из того народа промежду их определить попов или учителей, и надеюсь, что немалое число в христианскую веру можно привесть.

     2. В Сибири, когда случится нужда в железе, тогда возят от Тобольска до дальних городов, отчего учиняется в провозе лишний кошт.
     При Ангар-реке около Яндинского острога имеется железная руда, також около Якутского, и оный народ сами плавят в крицы. А ежели б определено кому умеющему плавить в прутья, то б можно во всяком деле и в судовом строении довольствоваться без нужды. А оное против самого лучшего сибирского железа будет. А якутский народ делает для себя из того железа котлы и обивает сундуки и на всякие другие нужды употребляют.

     3. Служилых людей счисляется при Якутске около 1000 человек; а имеется над ними командующий казацкий голова, сотники и пятидесятники. И хотя оные командующие над ними и есть, но токмо содержат не под страхом, понеже служилые пьянствуют и проигрывают не только что из своих пожитков, но, временно бывает, жен своих и детей, что мы и сами видели при Камчатке.
     А когда отправляются в нужный путь, тогда они платья не имеют, однако и ружье не исправно. И я нашел при Охотске и при Камчатке, что не имели ружья, луков и стрел, а больше надлежит оным служилым людям иметь винтовки.
     Для лучшего распределения и порядка, как надлежит всякому служивому в регулярном полку быть, а по тамошнему обыкновению для службы надлежит иметь при Якутску всякому служивому лошадь, теплое платье, ружье и амуницию; а при Охотске и при Камчатке надлежит иметь теплую одежду, ружье и амуницию, луки и стрелы, лыжи, и  собак вместо лошадей.

     4. При Охотске не имеется скотины рогатой, а трав довольно, также и по Урал-реке; а проезжие люди случаются, которые посылаются на Камчатку временно, немалую нужду восприемлют, также и по возвращении из Камчатки.
     При оном остроге можно определить из якутов семей три или четыре и больше, которые б могли иметь скотину и лошадей: тогда б проезжие люди могли и пропитания от того возыметь, и лошадей для провоза казны от Охотска до реки Юдомы.

     5. На Камчатке не имеется никакой скотины, а трав довольно, а служилые желают, чтоб им уволить привести скотины рогатой на государевых судах, а коровы у якутов продаются ценою по два рубля и по два рубля с четвертью. Ежели б от Якутска до Охотска повелено было пригнать молодой скотины, коров и свиней, и от Охотска перевесть чрез море на Камчатку или сухим путем чрез Колым, и при всяком остроге определить по одной или по две семьи людей из якутов, которым пасти скотину, понеже камчатский народ к тому же обычаен, то б можно там и землю пахать, и всякий хлеб сеять.
     Понеже в бытность мою учинена проба обо всяком огородном овоще, також и рожь при мне сеяна, а прежде нас сеяли ячмень, репу и конопли, которая и уродилась, токмо пашут людьми.

     6. Смолу жидкую и густую прежде сего возили от Лены-реки, и от Якутска до Охотска. От чего убытку в провозе учинилось. А мы в бытность свою на Камчатке к строению судам сами сидели из лиственничного дерева, сколько нам надобно, а впредь дабы определить таких людей, которые б могли смолу сидеть, а на Юдоме и Уде реках имеется к тому довольно и соснового леса.
     Также, ежели б имелось при казне медных и чугунных котлов довольно, тогда б соли возить на Камчатку не надобно, понеже мы первый год сами варили, сколько надобно, без нужды.

     7. При Охотске и Камчатке 4 человека мореходов, которые в зимнее время больше, как во всей воле живут, и через многие годы бывает починка тамошним судам, для того что смолы не имеют. Також когда комиссары переправляются от Охотска до Камчатки, то определяют на суда вместо матросов служилых людей и во всякий путь переменяют, а тамошние суда, которые построены наподобие карбузов [карбасов] об одной мачте и доска к доске пришиваются.
     Того ради, ежели б определено было над ними быть кому командующему, которой бы имел старание в починке судов, також для морского пути обучать молодых казачьих детей всякому морскому обыкновению, то  по нашему признанию, во время можно свободно обучать, сколько надлежит, для проезду от Камчатки до Охотска, и ежели б оное учинилось, то б отсель посылать не надобно, и на всякое судно довольно по 12 или 15 человек для науки.

     8. При Олюторской реке, в губе против Карагинского острова, прежде бывал острог, а ныне то место пусто, а рыбы во оной реке довольно. Ежели б повелено будет поселить на оном месте охотников и служилых, то  коряцкий народ и юкагиры охранены  были б от чукчей, которые во всякий год в зимнее время приходят и разоряют помянутой народ, отчего они не могут надлежащего ясака платить.

     9. На Камчатке-реке, при Нижнем остроге, имеется одна церковь и монастырь зачинается; а на всей Камчатской земле только один поп, а при Верхнем и Большерецком острогах священников не имеется, а тамошние жители, которые русские, весьма желают, чтоб при каждом остроге определен был священник. Также жаловался мне камчатский народ, а именно от Тигиль-реки и от Хариусовой, на тамошних служилых в обиде, которая им чинится при ясачном платеже, что собирают против указа излишество.
     Многие служилые люди сказали, которые в давних летах живут на Камчатке, а жалованья не получают, для того что обстоятельный указ при Якутске запрещает жалованья производить, кроме тех, которые явятся налицо при Якутске, а с помянутых людей собирают подушные деньги, отчего немалую нужду претерпевают. У тамошних, по известию от камчатских народов, на Камчатке имеется обыкновение от зачинания владения Российского государства: когда собирается ясак с соболями и лисицами, тогда они добровольно дают сборщикам одну и временем две части, сверх положенного на них ясака.
     А ежели б определен был управитель на сколько лет, которой бы имел старание об оном народе, чтоб не был обижен, також меж ними в ссорах имел суд, а из тех народов, которые по местам живут около Курильского Носа, також в северном крае, приведены б были к ясачному платежу, а служивые люди, которые обретаются при Камчатке, надлежит им посылать от Якутска жалованья, тогда б надеялся, чтоб немалой прибыли в год учинится. А по нынешнему обыкновению посылаются во всякий год комиссары для ясачного сбора, а весной паки [опять] возвращаются в Якутск, а камчатские остроги оставляют под охранение служилым людям, и по всякой год ясачного сбора убавляется. А ежели б служилым людям жалованья повсягодно давать, то можно оную часть брать в казну, и потому двойная б прибыль казне была, понеже по всякий год собирается 60 и 65 сороков разных зверей, а ежели б оные части брать в казну, то будет в сборе больше 120 сороков, и оному народу в том ни малой тягости не будет.

     10. А народ камчатский имеет обыкновение, когда захворает человек и пролежит немного, хотя и не к смерти, тогда выбрасывают его вон и пропитания дают мало, то он от голоду и умирает; когда старой или молодой человек не похочет боле жить, то выйдет в зимнее время на мороз и голодом умирает, а многие сами себя давят; а ежели случится утопать кому в реке, а многие видят, то ему вспоможения не чинят и ставят себе в великий грех, ежели избавят от потопления. И тако напрасно много народа от такого их обыкновения погибает.
Того ради надлежит приказать накрепко, чтоб болезнующих из домов не выбрасывать и самим себя не умерщвлять.
     Також надлежит определить одного или двух священников или искусных людей ко учению их, понеже при всяком остроге берутся от тамошних знатных людей дети, для верности от них, и тогда можно учителям тех ребят учить, то надеюсь, что многие склонятся к христианской вере.

     11. На Камчатку ездят из русских торговые люди с товаром на государевом судне, а распределения не имеют, что взять за провоз. В бытность мою, которые торговые паки пожелали возвратиться на государевом судне, и приказал я с каждого человека брать по две лисицы, а со скарбу их, с каждых сум, по две ж лисицы, и оные лисицы отданы мореходу с распискою. И приказал те расписки объявить в Якутске, чтоб впредь им, мореходам, зачитать в их жалованье.
     12. На Камчатке случается от приезжих комиссаров, что переменяют самовольно служилых людей, которые на Камчатке давно обретаются и имеют дома, жен и детей, в том числе переменяют и ремесленных детей.
А по мнению моему, надлежит больше посылать ремесленных людей на Камчатку, нежели оттуда вывозить, а именно: плотников и кузнецов, прядильщиков, слесарей, понеже когда случится нужда, тогда не надобно возить от дальних городов.

     13. Около Тауйского острога возле Охотского, в Пензенской губе, также возле берега на Камчатской земле выбрасывает из моря часто мертвых китов, при которых имеются усы; а тамошний народ оные усы ни во что вменяют, и так они пропадают, иные употребляют их на полозья.
     Ежели б повелено от оного народа принимать китовые усы вместо ясака, по пуду или по два или как расположено будет, тогда надеюсь, во время много б сыскалось охотников для собрания оных усов.

     14. Во всех трех Камчатских острогах имеется винная продажа на откупах, а казаки и камчатский народ пропивают много зверей и прочего, понеже до нашего прибытия при Камчатке денег не имелось.
     А ежели б винная продажа была под ведением управителя или б были определены к тому целовальники, тогда б те звери приносились за вино в казну.
     15. Прошлого 1729 года в июне месяце из Камчатки-реки отправлено до Большерецкого острога судно, возле Камчатской земли, и видели возле берега ходящих людей иностранных, а признаваемо, что подлинно японского народа. И показывали железо, трости и бумагу, что найдено на малом острове близ Авачика, и впредь ежели повелено для сего пути строить суда, то оные строить глубиной 8 и 9 футов; а лучшего места к строению судов, кроме как на Камчатке-реке, не приискано. Того ради приказал я тамошнему управителю, чтоб послать служивых искать, где оные люди обретаются, и привесть их под охранением …

     Беринг не ограничивается этими предложениями. Во второй части своей докладной записки он излагает идею и основные положения новой большой экспедиции. Пишет:
     «… ежели впредь вышеописанный японский народ найдется, то, по моему мнению, надлежит тех людей отправить на нашем судне в их землю и проведать путь, и можно ли с ними иметь торг или каким другим образом к пользе нашему государству что присмотреть, понеже до самой японской земли от Камчатского угла имеются острова, и не в дальнем расстоянии остров от острова.
     А при реке Камчатке к строению судов лиственничного дерева довольно, а железа привезть от Якутска можно реками Алданом, Маею и Юдомою токмо во время, как оные реки скроются, а ежели умедлить то время, тогда оными реками за мелкою водой прийти судами не можно.  А в морской провиант можно покупать мяса оленьего у коряцкого народа, а вместо масла коровьего иметь без нужды рыбий жир, а вино можно сидеть из тамошней сладкой травы сколько надобно…»

     Не забыл Беринг и нереализованное поручение Петра I Первой Камчатской экспедиции, пишет:
     «…Нижайшее помышление не в указ, ежели иногда воспримется намерение посылать в экспедицию, а особливо от Камчатки к осту
     1. Понеже, выведывая, изобрел я, что далее оста (востока) то море волнами ниже подымается, також и на берег острова, именуемого Карагинским, великий сосновый лес, которого в Камчатской земле не растет, выбросило. Для того признавал, что Америка или иные, между оной лежащие, земли не очень далеко от Камчатки, например 150 или 200 миль быть имеют.
     И буде подлинно так, то можно будет установить торги с тамошними обретающимися землями к прибыли Российской империи, а того-де прямо можно будет доискиваться, ежели построить судно величиной, например, от 45 до 50 ластов (грузовместимостью 250–280 м3).

     2. Оное судно надлежало б построить при Камчатке, затем что требуемые на строение леса там качеством и годностью лучше достать можно, нежели инде, также и на пищу служителям рыбы и ловучих зверей там способнее и дешевле можно приобресть. Да и больше вспоможения от камчадалов, нежели от обывателей в Охотске получить можно. Сверх же того, рекою Камчаткою, за глубокостию в устье, лучше можно судами проходить, нежели рекой Охотой…».
     Но и этим не ограничивает он замысел новой экспедиции, пишет:
«… Не без пользы было б, чтобы охотский или камчатской водяные проходы до устья реки Амура и далее до Японских островов выведывать; понеже надежду имеем, что там нарочитые места можно находить. И с теми некоторые торги установить, также ежели возможность допустит, и с японцами торги завести, что б не к малой прибыли Российской империи впредь могло оказаться, а за неимуществом судов в тех местах можно будет и из попадаемых навстречу японских судов подбирать. Да к тому ж еще можно одно судно при Камчатке такой величиной, как выше упомянул, или хотя и меньше построить.
     Ежели за благо рассуждено будет, северные земли или берег от Сибири, а именно от реки Оби до Енисея, а оттуда до реки Лены, к устьям оных рек можно свободно и на ботах или сухим путем выведывать, понеже оные земли под высокою державою Российской империи суть.

     Свои предложения Беринг завершает заключением, что  «Иждивение на сию экспедицию, кроме жалованья и провианта, також и кроме материалов на обои суда, которых там достать не можно, и отсюда из Сибири привезены быть имеют; оное может обойтись с транспортом в 10 000 или 12 000 рублей». При этом  изъявляет свою готовность  отправиться вторично на Камчатку и обозреть положение американских берегов.
     Адмиралтейств-коллегия поддержала план Беринга об организации новой экспедиции на Камчатку. Более того, она расширила его до грандиозного проекта по исследованию восточных и северных окраин империи.
     Масштабы и стоимость экспедиции, как она виделась Берингу, он явно недооценил. По оценке Сената она составила более 360 тысяч рублей. В работе основных и вспомогательных отрядов было задействовано несколько тысяч человек, непосредственно научными исследованиями занимались более 550 человек.

     В Архангельске, Тобольске, Якутске и в Охотске для экспедиции было построено несколько специальных судов. Для обеспечения экспедиции железными изделиями под Якутском был построен Тамгинский железоделательный завод.
     Указ об организации экспедиции, получившей название Великой Северной,  был представлен Сенатом на высочайшее утверждение 28 декабря 1732 года. 
     Во время разработки планов маршрута Второй Камчатской экспедиции, Сандерс предложил очень интересный проект (впрочем, не получивший поддержки) об отправке кораблей из Петербурга на Камчатку морем, вокруг Южной Америки.

     Подразумевалось проводить исследование несколькими отрядами, каждый из которых фактически представлял собой отдельную экспедицию.Побережье Северного Ледовитого океана было разбито на пять участков:
     самый западный участок побережья от Печоры до Оби должен был исследовать отряд под командованием Муравьёва (позже его сменил Малыгин), подчинявшийся непосредственно Адмиралтейств-коллегии. Все остальные отряды находились под общим руководством Витуса Беринга;
     участок арктического побережья России от Оби до Енисея обследовал отряд Овцына и Стерлегова;
     восточнее Енисея работал отряд Минина;
участок побережья к западу от Лены был поручен отря-ду Прончищева, Харитона Лаптева и Челюскина;
     участок  к востоку от Лены обследовал отряд Лассниуса и Дмитрия Лаптева.

     На Дальнем Востоке действовало два морских отряда:
отряд Беринга-Чирикова должен был исследовать путь к Северной Америке;
     отряд Шпанберга – составить опись Курильских островов, берегов Охотскогов  моря и, по возможности, достичь берегов Японии.
     Кроме того, имелось два сухопутных отряда:
академического, состоявшего из учёных - членов Российской Академии наук, в задачи которого входило исследование внутренних рай-онов Восточной Сибири, в частности Камчатки; первоначально в него были назначены Людовик Делиль и И. Г. Гмелин,  затем добавлен Г. Ф. Миллер;
     отряда Петра Скобельцына и Василия Шатилова, перед которым была поставлена задача отыскания удобного речного пути от Верхнеудинска до Охотска.

     Возглавить эту грандиозную  экспедицию было поручено Витусу Берингу. В его задачу входило не только координация работы всей экспедиции, но и непосредственное руководство одним из ее отрядов, в том числе - поиск морского пути  к Америке. Помощником Беринга, как и в Первой Камчатской экспедиции, были  назначены два капитана флота, -  Алексей Чириков и Мартын Шпанберг.
     Капитан Шпанберг с небольшой командой был послан из Санкт-Петербурга вперед за несколько недель до отправки основного состава, чтобы подготовить в канцеляриях всех городов, расположенных на  пути экспедиции, все необходимое для  благополучной перевозки личного состава экспедиции и ее грузов. Догнать его удалось только в Охотске.
     Для руководства отдельными отрядами было  назначено  десять лейтенантов флота, а именно: Степан Малыгин и Алексей Скуратов (они держали путь через Архангельск), а также  Петр Лассениус, Уильям Вальтон, Егор Ендогуров, Дмитрий Лаптев, Дмитрий Овцын, Свен Ваксель, Василий Прончищев и Михаил Плаутин. Все они  отправились  вместе с основным составом экспедиции в Тверь на реку Волгу, куда прибыли через несколько дней.

     В начале 1733 года необходимые судовые материалы были погружены на несколько сотен саней и отправлены несколькими обозами; основной состав экспедиции выступил в путь в марте этого же года.
     После вскрытия Волги, в апреле 1733 года, основной состав экспедиции двинулся  вниз по реке до Казани, где подготовились к путешествию вверх по Каме. На это ушло все лето, и лишь осенью  прибыли в местечко Осу. Здесь  выждали установления санного пути и  с первопутком отправились дальше,  к исходу 1733 года благополучно собрались все вместе в  Тобольске.