Картины Рубенса

Картины Рубенса, Свет в моём окне, или
Ответственность по Сент-Экзюпери

«Мы в ответе за тех, кого приручили».
А. Сент-Экзюпери.


   - Папа, лежи. Лежи, тебе надо отдыхать. Всё будет нормально.

   - Что мне делали?

   В нескольких словах я изложил отцу свои знания о многочасовом копошении бригады кардиохирургов в его грудной клетке.

   - А я..., я ничего не помню. Какой сегодня день?

   - Среда. Ты здесь с субботы. Тебя вытащили с того света. Лежи, всё будет нормально.

   - Хочу к маме...

   - Папа, перестань. Ты уже десять лет, как без мамы. Она ждала долго, подождёт ещё. Ты того стоишь.

   - Не знаю… Она вот стоит того, чтобы к ней хотеть. Наша мама... Помнишь, ты читал её письма ко мне на Урал. За два года до твоего рождения. Целый год я ждал, пока она институт закончит.

   - Помню папа, помню.

   - Почему в твоей жизни ты прошёл мимо таких писем? В этом есть, наверное, и моя с мамой вина…

   - Папа, ты всё ещё под воздействием лекарств. Лежи. Мне вряд ли кто-то писал какие то письма.

   - Ты уверен?

   - Уверен папа, уверен. В моё время писем уже никто не писал. А уж таких надрывных как наша мама тебе... Ваше поколение, наверное, последнее кто писал такие письма. Почему ты спрашиваешь?

   - Кто такая Таня Кошкарёва?

   - ??? Что...?

   - Кто такая Татьяна Кошкарёва?

   - Почему ты спрашиваешь?

   - Ну всё таки?

   - Ну..., была у меня перед отъездом одна мамочка с фигурой, как с картин Рубенса. Виделись часто, возраст знаешь ли был тот. Но в целом так..., ничего серьёзного. К тому же, она жила в Химках. Было жутко неудобно после каждого созерцания картин Рубенса провожать её через всю Москву. Оставаться
она то ли не могла, то ли мама строгая у неё была. Плохо помню уже...

   - Как вы расстались?

   - Мой самолёт Москва - Нью Йорк был в четверг, в понедельник после последнего созерцания картин Рубенса я ей это сказал. Почему ты спрашиваешь? И... откуда
ты вообще о ней знаешь?

   - Как она прореагировала, когда ты ей это сказал?

   - Пап, да я не помню. Спускаясь от неё по лестнице в Химках, я думал уже о своём самолёте в четверг... Папа, откуда ты о ней знаешь?

   - Ххххх... Ты уехал с двумя баулами, все твои научные наработки остались в твоей люберецкой квартире. Каждый раз, когда тебе нужны были копии каких-то материалов, я ехал на твою квартиру за ними. Я не рисковал возвращаться
вечером обратно. Время было стрёмное тогда, сынок: по всей Москве опасно было, а уж в Люберцах…, и подавно. Каждый раз я выгребал из твоего почтового ящика кучу писем, которые попали туда не по почте. Каждый раз, когда я зажигал в твоём
окне свет, часов около девяти звонила некто Татьяна Кошкарёва. Она вежливо спрашивала про тебя. Я отвечал уклончиво - время было стрёмное, и я не знал, кто она такая.
   Я порывался тогда рассказать тебе об этом, но твоя мама оберегала твой намечающийся, как ей казалось, идеальный брак. В один из последних моих визитов - не помню какой это был год. Помню, это был январь, мороз стоял жуткий. Звонок
раздался в дверь. На пороге стояла молодая, закоченевшая особа с фигурой, как ты описываешь. Представилась и стала задавать те же вопросы. Я сказал, что ты не вернёшься, что у тебя в Америке невеста, и квартира будет скоро продана. Она
попросилась немного погреться перед обратной дорогой к себе через всю Москву. Да-да, именно так… полноватая, розовощёкая русская красавица. Одухотворённые глаза... Таких лиц в эпоху перестройки было очень мало.
   Потом уже, когда твой идеальный брак трещал по швам, а мы с мамой собирались присоединиться к тебе в Новом Свете, мы не знали, что делать с этой кучей писем. Но мама решила, что просто выбросить их было бы кощунством. Она сложила их в
старый чемодан, ещё хрущевского производства. Мы привезли его с собой...

   - Ой, пап, ну, не до сентиментов мне сейчас. Тебя вот надо на ноги поставить. И свидание у меня завтра с очередной. На фотках выглядит превосходно.

   - Ххххх... С очередной... Мама так хотела видеть тебя счастливым... Я тоже, наверное, уже не дождусь… Посиди ещё немного со мной. Я что-то чувствую… Да и надоело всё. Хочу к маме...

   - Пап, да не морочь мне голову. Успеешь ещё к маме. Первые двадцать четыре часа критические. Ты их уже прошёл. Тебя ж не просто так в палату из интенсивной терапии перевели. Всё будет нормально.

   - Ладно сынок, иди... отдыхай. Свидание же завтра... Постой..., если ты обманул меня, то на всякий случай. Чемодан с письмами в прихожей, во встроенном шкафу. Иди...

   Я не обманул своего отца. Восстановление после операции шунтирования было успешным и быстрым. Но восемь лет одиночества, возраст и диабет сделали своё дело. B день после похорон я зашёл в его квартиру в последний раз, чтобы забрать фотографии, пару вещей на память о нём и выполнить обет иудаизма - выбросить в мусор всю обувь усопшего. Выгребая всё, что было внизу встроенного шкафа в
прихожей, я наткнулся на старый советского производства чемодан. Присев на корточки, я щёлкнул замками.

   Весь чемодан был заполнен аккуратно сложенными конвертами, тщательно пронумерованными моей матерью. Без марок и без почтовых штемпелей. Я стал читать. Первое…, второе..., третье. Вытащил какое-то из середины. Четыреста пятьдесят второе...

  Полицейские мигалки вывели меня из оцепенения. Я остановил машину:

   - Сэр, я еду за вами больше мили. Вы проехали три красных светофора. Подышите, пожалуйста, в эту трубочку.

  Полицейский был немного озадачен тем, что тест на алкоголь показал его отсутствие:

   - Что с Вами? Что случилось? Вы принимаете какие-то лекарства? Или...?

   - Офицер, я прошу прощения. Мой отец умер три дня назад. Я всё ещё сам не свой. Пожалуйста, простите.

   - О... Извините.- Он отдал мне мои права - Мои соболезнования. Пожалуйста, будьте осторожны.

  Каждый раз после лапания силикона, который я нашёл три дня тому назад в интернете, особенно поутру, сидя напротив неё на своей холостяцкой кухне, наблюдая за её нелепыми попытками понравиться мне наштукатуренным ботоксным лицом и своей притворной фальшивой болтовнёй, я иду к своему сакральному чемодану, щёлкаю замками и начинаю читать. И не то, чтобы думаю о картинах Рубенса - возраст уже не всегда тот. Мои мысли крутятся вокруг света в моём московском окне, рыдания трясут мои плечи, слёзы текут по моему немолодому лицу, и я понимаю, что рано или поздно, но нам всё равно приходится нести ответственность за людей, которых мы приручили.

Morganville. December 2018