Талый снег

***

...Март в этом году выдался непривычно тёплым. Весна явно собиралась вступить в законные права раньше обычного: тут и там звонкая капель принималась отбивать свой особенный, понятный лишь взъерошенным воробьям, ритм. Ветер, всё ещё пронизывающий и коварный, рьяно гнал серые тучи прочь, на запад. Всё чаще выглядывало солнце, заставляя деревенских котов сладостно жмуриться и прочищать горло перед вечерней серенадой любви. И пускай нередко в их ждущие объятия прилетала вовсе не покорённая барышня, а лишь драный башмак, годный только разыгравшуюся зверюгу разгонять, жизнь, определённо, была хороша.

Всё вокруг ждало прихода тепла - проклюнувшиеся подснежники, скотина в обрыднувшем хлеву, даже прошлогодняя куча коровьего навоза, наспех шлёпнутая накануне на твёрдый наст, да так и оставшаяся зимовать.


***

...Семён встал ни свет, ни заря, что приравнивалось к шести часам и тридцати восьми минутам пополуночи в привычном времяисчислении. Природный зов выгнал его из сбившейся набок постели, заставив механически сунуть худые ноги в знававшие лучшие времена сапоги и припустить в сторону нужника.

Успел, братья и сестры, возрадуемся же!

Семён явно был доволен собой этим мартовским утром, обещавшим превратиться в погожий денёк. Тугая струя била чётко в цель, за последние два года ставшую практически недостижимой - дальний верхний угол очка. Более того, в светло-янтарном потоке в кои-то веки не преобладала болезненная горчинка киновари.

Что ж, возможно, он ещё увидит следующую весну. А больше ему и не нужно.

Завершив утренний ритуал сброса накопившегося, Семён поспешил вернуться в тепло дома. Поняв, что больше не уснёт, мужчина принялся за приготовление скромного бирючьего завтрака.
 
Он похоронил жену в прошлом марте, ровно год назад. С тех пор потянулась череда неотличимых друг от друга дней, каждый длиной в маленькую жизнь.

Разбив, по привычке, четыре яйца и добавив крупно, на скорую руку, нарезанной картошки, Семён достал из холодного угла запылившуюся полупустую бутылку и замызганную стопку.
 
После смерти жены он почти перестал пить. Перестал чувствовать вкус, перестал находить отупляющее забвение в компании зелья чище слезы младенца. Которого, к слову, они с Галиной так и не нажили. Может, оно и к лучшему.

Но сегодня, будь оно неладно, он всё же выпьет. Помянёт свою старушку, ушедшую в землю раньше срока.

Руки дрожали, и Семён удивился, что уже отвык от этого ощущения. Как быстро. Казалось, ещё вчера он неуклюже гладил жену по непослушным волосам, слегка тронутым сединой. Выпивали, румянились, ссорились, случалось, но всегда засыпали бок о бок, согреваясь дыханием друг друга долгими зимними вечерами.

Семён машинально заглянул в комнату, как заглядывал раньше: не разбудил ли Галю своей утренней вознёй. И в очередной раз убедился, что больше никогда не потревожит её покой. И его одинокая кровать уже никогда не будет по-прежнему тёплой.

За окном занимался ещё один колючий, холодный рассвет.

***

...Ближе к обеду пришёл Николай - брат жены, помянули вместе. Семён не собирался частить, но у шурина с собой оказалась непочатая бутыль. В такой день зять решил не спорить.

Выпили, закусили, разговорились. Дела у обоих шли ни шатко, ни валко, поэтому беседа плавно перетекла в более благодатную степь. По очереди стали травить байки, одна чуднее другой.

- Зятёк, слушай, а помнишь деда Андрея, по прозвищу Сипатый?

- Коль, ты про старого Шатуна, небось?

- Точно! - обрадовался шурин, подливая водки - Так вот, говорят, как помер дед Шатун, стала его старуха чахнуть, да сохнуть с каждым днём, будто свечка таять.

- И? - хмыкнул Семён, потягиваясь за столом, и прицеливаясь к новому огурцу. В глазах двоилось, и он блаженно улыбался, снова способный чувствовать радость дурманящего забвения. Боль и тоска отступили и ему впервые за долгое время показалось, что жизнь не так уж плоха. Будто предчувствие светлого события завладело всем его существом, тёплое и успокаивающее.

С тех пор как он вынул Галю из петли, протянутой в сарае, Семён ни разу не чувствовал себя так умиротворённо.

Он помнил, как они с шурином и тестем, да с другом детства, Серёжкой, кололи мёрзлую землю за деревней. Их скромную процессию, оттенок савана под стать ногтям заядлого курильщика и стёртые в кровь руки. Могила вышла неглубокой, но вполне сносной. Галя поворчала бы, конечно, но они старались, видит бог, старались. Семёну вдруг стало нечем дышать.

- Сеня, ты меня слушаешь? Чего бледный такой?.. Давай-ка, брат, пойдём проветримся... - обеспокоенный шурин крепко обнял Семёна за плечи, и они нетвёрдой походкой направились к дверям.

Свежий мартовский ветерок быстро привёл зятя в чувство и вскоре Николай уже снова улыбался и подшучивал над родственником. Время летело незаметно.

- Сень, а мы, это, Гальку-то, пойдём, навестим? Год, как-никак... - вдруг шурин сделался серьёзным.

- Поздно уж, Коля, посмотри вокруг. Стемнеет того и гляди... и куда мы с тобой, хорошие, отправимся впотьмах? Давай уж завтра, жена, глядишь, не обидится, подождёт... - тяжело вздохнул Семён, массируя налившиеся свинцом виски.

- Дело говоришь, зятёк, - протянул Николай, запустив пятерню в сальные волосы - Ну, тогда зайду завтра, да с утра и наведаемся к кровиночке нашей.

Семён проводил шурина до калитки и уже было повернул обратно, как Николай выдал:

- Это, я же про Шатуна и его старуху не рассказал...

- Ну, давай трещи, а то по домам пора, холод какой!

- Так вот, - Николай сделал вид, что не обратил внимания на замечание Семёна - бегала вся их родня, искали средство от неведомой хвори. Всё без толку, пока однажды Матвеевне сон не приснился. Будто Шатун из могилы подымается и бредёт к своей старухе, сизым дымом под дверь просачивается и нависает над ней, сосёт, но не кровь, но самую жизненную суть.

Наутро сходили они на погост, попа прихватив для пущей уверенности. Разрыли могилу (земля-то мягкой была, податливой!), да обнаружили одёжку его мокрой, будто снег талый впитавшую, а самого всего сухого - как пить-дать, скелет в натянутой коже. Да зубы – с мой палец!.. Испугались они крепко, просили попа молитву прочитать, оберегающую. Да того и след уж успел простыть.

В общем, вынули гроб, отнесли на берег речки нашей, Елшанки. Сначала хотели в Волгу пустить, да передумали. Набили домовину камнями, стянули старика ремнями потуже, заколотили, да в воду. И точно: через неделю старуха его стала румяниться, бодриться, через месяц поправилась...

- Ладно, шурин, стращай детишек своими байками иди, а мне к печке пора - ноги уж ломит.

- Бывай, зятёк, завтра загляну - Николай как-то странно поглядел на Семёна, но ничего не добавил. Через минуту он скрылся из виду.

На негнущихся ногах вдовец дошёл до дома, но тут же высунулся обратно на крыльцо - приспичило. В этот раз крови было больше. Да и чёрт с ней, подумалось Семёну. И действительно, когда теперь такой повод хлобыстнуть выдастся?

Стряхнув напоследок, он затворил за собой дверь. Впереди у него был ещё один долгий вечер. Отправляться спать было рано; алкоголь выветрился ровно настолько, чтобы разогнать дрёму и оставить осадок философского настроя.

Поэтому Семён снова погрузился в воспоминания прожитого в одиночестве года.
 
Он так и не понял почему Галина решила свести счёты с жизнью. Были ли тому причиной участившиеся ссоры, (в основном, из-за его здоровья), бездетность (здоровья обоих?), беспочвенные (на его взгляд) и злоязыкие слухи о походах налево или кромешная безнадёга их нехитрого деревенского быта - кто мог сказать наверняка?..

Тем не менее, думал Семён, он мог бы оградить Галину от необдуманного (а не тщательно ли спланированного?..) фатального поступка. Как бы то ни было, никто из её родственников, как ни удивительно, не винил в случившемся мужа-бедолагу. Наоборот, все будто смотрели на него с неким молчаливым, явственно проступающим, виноватым пониманием. И всё же...

От тяжких раздумий, курящихся вокруг Семёна вместе с сивушными испарениями вперемешку с запахом пускай и больного, но рабочего человека, его отвлёк звук со двора.

Как будто чья-то рука неуверенно скребла оконное стекло.

- Кого там ещё черти принесли, на ночь-то глядя?.. - проворчал Семён, невольно вздрогнув - Или это Колька заплутал и вернулся?.. Не замерзать же человеку насмерть.

Рассудив таким образом, он накинул старый тулуп и двинулся к передней двери.
Ветер швырнул горсть колючих снежинок в лицо вдовца, напомнив, что настоящую весну ещё придётся подождать.

Стряхнув с ресниц снежную труху, он огляделся по сторонам. Во дворе никого не было. Почудилось ему, что ли?

Но вот край правого глаза выхватил из неверной зимней темноты тощий силуэт, застывший неподалеку от сарая, где год назад повесилась жена.
Семён зажмурился и потёр слезящиеся от мороза глаза. Сколько же он выпил?

И всё же, он отважился окликнуть странную фигуру. Ответа не последовало, и Семён не на шутку рассердился. Что за дурацкие затеи? Или кто-то хряпнул побольше его?

- Эй, приятель, ты чего забыл здесь? Пошёл прочь с моей земли! А то как двину в лоб…

И снова ответом ему был лишь свист усиливающегося ветра, да хруст снега под ногами. Силуэт рядом с сараем не шевельнулся. Семён плюнул, выругался и зашагал к незваному гостю.

Когда он приблизился на расстояние достаточное, чтобы разглядеть одежду пришельца, мужчина остановился так резко, что чуть не упал. Что за чертовщина!
Потрёпанное рубище до боли напоминало саван, в котором они похоронили Галю год тому назад. Да нет, не может того быть!

Семён продолжал теряться в догадках, но, когда существо, наконец, обернулось, сомнений больше не было. Несмотря на печать смерти и разложения, пустые глазницы и всю невероятность происходящего, это, бесспорно, была его жена. Ожерелье, тяжёлая грубая безделушка - наверное, единственное украшение, что он подарил ей за все годы вместе - болталось на шее твари, некогда бывшей его любимой.
 
Семён отшатнулся и осел на снег, не удержав равновесия.

- Галка, это же я, твой Сеня... - бормотал потрясённый мужчина, пытаясь закрыться руками от ужасного зрелища - двадцать три года вместе, Галя… неужели ты забыла?.. Ну, иди сюда, дурёха, я так соскучился...

Семён попытался улыбнуться, но удалась лишь гримаса боли, страха и робкой надежды. Его лопотание прервалось одним выверенным ударом изувеченной руки, больше походящей на старую корягу.


***

Когда наутро за Семёном зашёл шурин, то обнаружил того в дальнем углу двора - лежащим навзничь и залитым кровью из разорванного горла.
 
Всю ночь валил снег и ничьих следов обнаружить не удалось. Николай схватился за голову и собрался уже звать соседей, но тут его взгляд упал на лицо зятя. Он вздрогнул всем телом и перекрестился.

Его глаза... Несмотря на смертельную рану и кровь повсюду вокруг, они выражали тихую благодать, которая известна лишь искренне любящим сердцам.
Семён был суровым и колючим мужиком, но взгляд его теплел, когда рядом была его Галя. Шурин знал этот взгляд. Впервые он увидел его на свадьбе своей покойной сестры, без малого четверть века назад.

Николай не отважился закрыть глаза зятю. Когда он вернулся с подмогой, тот всё так же смотрел в бесконечность. Талый снег с непокрытой головы, бровей и ресниц ручейками сбегал по его бледным щекам, словно преставившийся проливал слёзы последней радости.