Уитмор Эдвард Нильские тени глава 22

   — 22 —


   Сумка Бернини


   Они сидят на узком балконе Мод. Под кустиками аллеи за домом сгущаются сумерки.
   — …и когда майор сообщил мне, что встреча с Блетчли состоится, — говорит Джо, — я не мог удержаться от того, чтобы не отбить чечётку. Потом заглянул к тебе, постучал, но никто не ответил, поэтому я вернулся в сад над склепом старика Менелика. Нашёл там укромное местечко и сел в тени у реки. Сидел и наблюдал за течениями, дрейфуя разумом, аки буддийский монах.

   Джо только что принял душ. Волосы его мокрые, а левое ухо перевязано свежей повязкой.
   — Но я сидел не просто «где-то у Нила». А на том самом месте, где Стронгбоу и Менелик, под конец своих долгих жизней, однажды провели тихий день. Там, где когда-то стоял ресторан с оплетёнными лозой и цветами шпалерами, с бассейном, где плавали утки, и клеткой, где вопили павлины. Место встреч, где молодые Стронгбоу и Менелик и Коэн некогда проводили свои воскресенья. Место для беседы, длившейся сорок лет.
   Место, от которого осталась только вывеска… «ДВИЖУЩАЯСЯ ПАНОРАМА». И я принялся размышлять об этом знаке и мирах внутри миров. Но под журчащее заклинание реки задремал прежде, чем додумался до чего-либо.
   В последнее время я почти не спал, — добавил он, — несмотря на то, что я вроде мёртв… «Случай с беспокойным мертвецом», — подходящее название для детективной книжки, сразу ясно о чём; а не как у того поляка — «Расследование» чего?


   Мод улыбнулась.
   — Там действительно был ресторан?
   — О, это было то самое место. Стерн указал на него, когда мы вышли из склепа, вчера. Так вот, я задремал, не додумав, а к вечеру проснулся и пошёл прямо сюда.
   — Полковник предупредил меня, что дома меня может ждать посетитель. О, Джо, я была так взволнована. Я была уверена, что это означает, что у тебя всё будет хорошо. Принести тебе что-нибудь поесть? Ты, должно быть, голоден.
   — Должен бы быть, но я этого не чувствую. Думаю, что могу пока выпить.
   — Налей себе сам. Или ты хочешь, чтобы я сходила?
   — Я справлюсь, не утруждай себя. Где ты хранишь «мою прелесть»?
   — На кухне. В шкафу над раковиной.
   — Я быстро, — сказал Джо и скрылся на кухне.


   Хлобыснула дверь шкафчика. «Мать его, косорукого ирландца. Амбидекстер, понимаешь, а обе руки — из жопы», — подумала простушка Мод и услышала, как Джо чихнул.
   — Я забыла упомянуть дверь шкафа, милый Джо, — сказала она, когда он вернулся на балкон.

   Джо улыбнулся.
   — Такой неуклюжий человек, как я, непременно поднимет шум. Это показывает, что я не создан для такой работы; как только расслаблюсь, так что-нибудь да разломаю.

   Он сделал большой глоток и присел на низкое ограждение балкона. Мод склонилась над вязанием и заговорила, не поднимая глаз.
   — Кажется, ты много пьешь.
   — Да.
   — Это помогает?
   — Да, боюсь, что так оно и есть.
   — Ну тогда это хорошо, я думаю.
   — К сожалению это не так, Моди, это своего рода слабость. Но зато, стоит напиться и всё — трын-трава. Мир кажется мне таким тёмным и неприветливым, что для установления внутреннего спокойствия годится даже «Боярышник». Хотя я конечно понимаю, когда трезвый, что спокойствие это — ложное.
   — Ты можешь остановиться, как думаешь?
   — Если бы пришлось. Люди, если придётся, способны на всё. Даже на те вещи, которые они сейчас делают в пустыне.



   Мод спрятала глаза.
   — Ты уверен, что Блетчли позволит тебе уйти?
   — Не уверен, но это кажется вероятным. Думаю, будь по-другому, он бы не дал мне полдня, и не просил полковника отпустить тебя домой.
   — Но ты сказал, что тебя «пасут».
   — Просто компания, Моди. Полагаю, Блетчли не хочет, чтобы со мной что-нибудь случилось без его участия. Кроме того, вернувшись к склепу Менелика, я сам дал монахам возможность сесть мне на хвост.
   — Зачем ты это сделал?
   — Чтобы Блетчли знал, где я сегодня побывал.
   — Но почему ты просто не остался вне поля зрения до времени назначенной встречи?
   — Ну, во-первых, тогда я бы не смог увидеться с тобой.
   Во-вторых, после того, что майор вчера говорил о Стерне и Колли, особенно о Колли, мне кажется, что Блетчли не пошёл бы на трудности заманивания и доставки меня сюда, чтобы в конце просто убить.


   — Но разве мнение майора имеет значение? Неужели важно, что он высоко ценит память о твоём брате? Блетчли может относиться к этому, — да ко всему, — совсем по-другому.
   — Может, но я сомневаюсь в его чёрствости.
   — Мне это не нравится, Джо. Это пугает меня. Блетчли имеет репутацию очень целеустремленного человека.
   — Так и должно быть, на такой-то работе.
   — Но люди говорят, что он ни перед чем не остановится, чтобы получить то, что хочет.
   — Я знаю, он сам мне однажды сказал. Сказал, что сделает всё, чтобы победить немцев. Всё, что угодно, и он не шутил.
   — Значит, ты по-прежнему в опасности?
   — Я так не думаю. Блетчли отнёсся здесь ко мне определённым образом, — «бизнес есть бизнес», — это я могу принять. И кроме того, приходит время, когда ты должен кому-то довериться. Ты играешь в одиночку так долго, как только можешь, а потом выходишь и говоришь: «Слушайте, это всё, что есть. Это всё, что есть, а больше я не могу». Время пришло, и я знаю это, и Блетчли знает это, и это просто понять.
   — Звучит совсем не просто, — тихо сказала Мод. — Ничто в этой ситуации не кажется мне простым.


   Джо с нежностью наблюдал, как она склонилась над спицами. Это был второй или третий раз, когда она заговорила об этом… «Всё будет в порядке? Сможет ли он покинуть Каир? Почему Блетчли пока не убил его?»
   Конечно, Джо понимал её беспокойство. Понимал, что она не может разделить испытываемого Джо облегчения, потому что не прошла через то, через что с момента прибытия в Каир прошёл он. Один этап пути Джо закончился, и это неизбежно его успокаивало.

   Но не успокаивало Мод.
   Стерн был мёртв, окончательно и бесповоротно, но всё остальное в её жизни должно было идти по-прежнему. Как и день, месяц или год назад. Мод, естественно, волновало: сможет ли Джо выжить; потому что он оплачивал обучение Бернини.
   Вот только если англичане не смогут удержать линию фронта в Эль-Аламейне, то придётся паковать вещи и ехать в Палестину... снова, после стольких лет. Иерусалим… Помнится, как она впервые встретила Джо и сходу отсосала ему на лестнице к крипте церкви Гроба Господня; молодая была…
   Давным-давно, в самом начале их любви.*

   Её руки уперлись в колени, голова склонилась. Мод чувствовала себя совершенно измученной. Снова переезжать?… Джо пристроился позади неё, и она ощутила его руки на своих плечах; и даже сейчас, несмотря на прошедшие годы и климакс…
   — Джо? Есть одна вещь… майор… Гарри и я, мы… вместе.
   — Замечательно, Моди, я рад это слышать. Намного лучше, чем быть одной… Мне он понравился; в целом, несмотря на некоторые закидоны.
   — Он не всегда выглядит дурачком, — сказала она. — У него есть и другие стороны. Просто он молод и иногда романтизирует действительность и… что ж, он ещё молод.

   «Вот лисица», — подумал Джо и тепло улыбнулся:
   — Для мужчины это нормально. Насколько помню, когда-то я и сам был романтиком.

   «Надеюсь, он усыновит Бернини. Или эти голубки попросят, чтобы я дал им разрешение сменить Бернини фамилию, а алименты бывшая благоверная будет тянуть по-прежнему?»
   — Не волнуйся, Мод, любовь моя. Всё будет в порядке, я знаю это… А о чём ты только что думала, интересно? Кроме этой хорошей новости о Гарри?
   — О, я думала об Иерусалиме. Один друг оттуда прислал мне недавно письмо, спрашивая, может ли чем-нибудь помочь. Он не знает, что я делаю в Каире, — что я на самом деле здесь делаю, — и пишет, что может найти мне место в Иерусалиме.
   — Это просто замечательно, Моди. У тебя очень хорошие друзья.
   — Мне повезло.
   — «И Случай — бог-изобретатель» тоже, конечно. Но в основном-то это твоё неравнодушие к нуждам других людей, забота. Это много значит для них. Это им помогает. Для них ты — неподвижная точка, стабильная в потоке и суматохе.

   Она нахмурилась.
   — Неподвижное очко?
   — Ага. Источник спокойствия и уверенности!
   — Я себя так не ощущаю. Не чувствую, что в моей жизни есть что-то определённое, устоявшееся. Всё валится на меня, — один мучительный опыт за другим, — и ни с одним из них я не справилась сама.
   — О да, Моди, но живёшь лучше, чем большинство здесь. Ты много работала, чтобы понять людей; это видно по заваленному письмами столику в прихожей. Я заметил, что там лежат письма со всего мира, от людей, с которыми ты дружишь на протяжении многих лет, людей, которые помнят тебя и хотят оставаться на связи, потому что это помогает им жить.
   — В военное время людей так ужасно корёжит. Они рассеяны и напуганы.
   — Да, но это ведь не только в военное время. Это вечная данность жизненного пути, это было и будет. А ты помогаешь им. Стерн как-то упомянул об этом в письме ко мне. «Все те люди, которые пишут Мод из своих маленьких уголков мира, смогут ли они справиться без неё?»
   — Это было очень мило с его стороны, но, конечно, они бы прекрасно справились.



   — Ты делаешь для них нечто особенное, Моди. Вы делите воспоминания, а это есть доверие, вера. Они ждут этого от тебя, и ты даёшь это им, и это много значит. По-настоящему ужасно, когда у людей не остаётся веры продолжать бороться, когда кажется, что уже не имеет значения, выживут они или нет, потому что они ничего не могут сделать. И всем вокруг всё равно.
   Всем вокруг, кроме тебя, Моди!
   И именно тогда малейшая вещь может изменить многое.
   «Я должен написать Мод, она, должно быть, ждёт письма. Я давно не писал.»
   Когда всё кажется чёрным и безнадежным, даже такая мелочь может стать чем-то, за что можно держаться. Может быть, даже станет разницей между жизнью и смертью.
   Дать надежду на лучшее хотя бы одному человеку — это прекрасно, это как возложение рук. Когда нам делают добро, мы учимся думать не только о себе.
   И ты это делаешь, Моди, и люди это чувствуют.



   — Трепло, — сказала она смущённо.
   — Эт правда, — ухмыльнулся Джо, — разговоры всегда были моей слабостью. Длинные, цепляющиеся друг за друга мысли, роящиеся вокруг, как пилигримы у Фаюмского оазиса. Разговоры, золото бедняка.

   Мод посмотрела на него и серьёзно спросила:
   — Тогда скажи мне, Джо, почему письма всегда приходят издалека? Почему они всегда откуда-то издалека?
   — Потому что, переезжая и странствуя, ты усердно искала своё место.

   «Странный вопрос, — подумал Джо, — Рыба ищет… Да чего это я? не только женщины. Все мы люди, все — человеки. Жениться, что ли, на той индейке-хопи? И самогон гнать… если выживу.»
   — Слишком много мест, — пробормотала она. — Иногда я задаюсь вопросом, найду ли я когда-нибудь своё. Разве я многава хочу?
   — Конечно найдёшь, Моди. Когда-нибудь, после войны.

   Она откинула назад волосы.
   — Да, — прошептала она. — После войны…



   Джо глядел на Каир, крыши и сохнущее бельё. Жилище Мод было недалеко от маленькой площади, где Джо недавно видел сидящего в пыли Стерна.
   Нищего.
   А внизу, чуть дальше по переулку, играли дети. Они нацарапали фигуры на твёрдой земле аллеи, круги и квадраты, и, следуя какому-то сложному набору правил, прыгали на одной ноге.
   — Надеюсь, это не какая-нибудь военная игра, — сказал Джо.
   — Что?
   — Дети играют. Там, внизу.

   Мод перегнулась через перила, улыбнулась.
   — Разве ты не знаешь? Это греческие классики.
   — У арабов? Это примерно как бейсбол в Сибири. И как они могли этому научиться, интересно?
   — Не могу себе представить. Должно быть, их научила какая-то старая греческая дама.
   — Учитывая прыжки на одной ножке, более вероятно, что молодуха.
   — Да, — рассмеялась Мод, — я знаю эту семью. И они не арабы, Джо, они — кайрены; тут такая смесь культур…
   Тот порог, где спит кот, это дверь в их кухню. Он там?

   — Кот? Да, есть такой, крепко спит. Как его зовут?
   — Гомер. Ждёт ужина, значит.
   Их дед когда-то жил в Турции и любит об этом рассказывать, а детей, — кто бы мог подумать, — очаровывают описания любых далёких, незнакомых мест.
   Боюсь, я провожу за их кухонным столом больше времени, чем следовало бы, они меня практически усыновили. Иногда хозяйка приходит стрельнуть у меня сигарету. Она смотрит на мои маленькие сувениры и воображает всякое, не имея ни малейшего представления о том, какой изодранной была моя жизнь.

   Мод посмотрела вдаль.
   — Иногда, вылезая из-за стола с раздутым животом, я совершаю обход квартала и слушаю звуки ночи. Тихие голоса людей, готовящихся ко сну, — тут Мод показала Джо язык. — Мягкое жёлтое свечение в окошках выглядит так привлекательно. Я знаю, что люди внутри могут быть недовольны тем, что имеют, но снаружи кажется, что в любой семье — спокойствие и уют.

   Она на мгновение замолчала.
   — Я была у Анны, — сказала она. — Ей очень трудно. Они с Дэвидом были так близки; и он не женился, и она не замужем… ты смотри, не вообрази чего. И Стерна больше нет, чтобы поддержать. Но Анна сильная, она справится.



   Мод помолчала.
   — Анна проболталась мне, что Блетчли очень помогает ей и делает для неё очень много: документы, деньги и так далее. Меня это удивило. У него совсем не такая репутация.
   — Я не думаю, что он бабник, — сказал Джо, — Совесть, наверное. Ты давно знаешь Анну?
   — Нет. Стерн познакомил меня с Коэнами три или четыре месяца назад. Тогда встреча показалась мне случайной, но позже я поняла, что Стерн спланировал это знакомство, не сказав ни им, ни мне. Мы с Анной поразмыслили и разобрались.
   И, как ты предложил, я отправила записку Белль и Элис, в которой объясняю, кто я такая, и испрашиваю разрешения прийти как-нибудь вечером.


   — Очень мило с твоей стороны, Моди. В последние годы у них было мало посетителей, и я знаю, что они это оценят. Ты им понравишься. А главное для сестёр — что ты хорошо знала Стерна.

   Мод принялась считать петли.

   «Когда вы близки с кем-то, — подумал Джо, — можно обходиться без слов.»
   «Да неужели», — подумал Аськин.
   Им осталось поговорить об одном человеке, посреднике между людьми и вечностью. И когда темнота сгустилась, Джо рассказал Мод о последних посиделках со Стерном.
   — …и я понимаю, — заключил он, — что мы никогда не узнаем, узрел ли я дзен в глазах Стерна потому, что он был в мире с самим собой. Или потому, что он видел приближающуюся гранату-смерть. Но мы знаем последнее слово, которое он сказал перед тем, как произнести моё имя, стукнуть меня и спасти мою жизнь.

   Мод сидела очень тихо.
   — Да, — прошептала она. — Любовь…





   ***


   Джо пробормотал что-то о своём стакане и пошарашился с балкона. Погрохотал мебелью в поисках выключателя и изобразил на кухне слона. Когда Джо вернулся на балкон, он пожал плечо Мод, прежде чем отойти и вновь присесть на перила.
   — Смотри не чебурахнись, Джо.
   Мне тут вспомнилось… Однажды Стерн процитировал мне кое-что. Стерн наткнулся на это в какой-то древней книге, а я запомнила потому, что образы оказались навязчивыми. Стерн сказал, что записи около двух тысяч лет. Ну да неважно, слушай:



   «…а дальше — область внезапных песчаных бурь и ужасающих видений. Полноводные реки исчезают за одну ночь, ориентиры уходят вместе с ветром, солнце садится в полдень. Те странные места безвременьем своим изводят ум.
   Но самое опасное, что нужно упомянуть, — это караваны, появляющиеся на горизонте и неуверенно колеблющиеся там в течение нескольких минут, дней или лет. Они то приближаются, то удаляются, то вовсе растворяются в миражах.
   Погонщики верблюдов — просто отстранённые и молчаливые люди чуждой нам расы. Но хозяева караванов по-настоящему пугающи. Они носят странные костюмы, а глаза их то сверкают алчностью, то затуманиваются тайными мыслями.
   В общем, эти люди — секретные агенты, вызывающие у властей наших страх.
   Они представляют князей и деспотов тысячи беззаконных областей.
   Или, быть может, они вообще никого не представляют? и потому один их вид заставляет нас дрожать.
   Во всяком случае, мы знаем только, что в той области — перекрёсток их путей. Они встречаются, сговариваются о чём-то, расходятся и бредут дальше.
   А куда и зачем? мы не можем быть уверены. Там не остаётся следов. Дуют ветра, подымая песчаные бури, появляются и исчезают реки и солнце, а верблюды теряются во мгле. Поэтому правда такова, что маршруты их не отследить. И тайной покрыты цели идущих с караванами.
   И, чтобы Сын Неба правил долго, мы должны любой ценой защищать наши границы от таких людей.»



   Мод повернулась к Джо.
   — Это из китайского отчёта о караванах в пустыне Гоби и обо всём на свете…

   Она грустно улыбнулась.
   — Но хватит! Давай больше не будем говорить о Стерне. Как говорится: «умер Камерер, да и останется с ним хер». Или я что-то переврала? язык-то чужой.
   Дар лиц и дар языков, жизнь… И я имею в виду не только лица других людей, а и наши собственные… Все лица, которые нам дано носить и видеть в течение жизни… и все языки, на которых мы учимся говорить.





   ***


   — Любопытно, что для описания жизни ты подобрала те же слова, которыми я говорил майору о Лиффи. Какое странное совпадение.

   Мод задумалась, пытаясь вспомнить. Улыбнулась.
   — Это совпадение, но я не знаю, насколько оно странное. Просто мы с тобой были вместе, когда впервые услышали эти слова.
   — Да ну?

   Мод просияла, она была так рада, что вспомнила.
   — Да. Мы тогда только что вернулись с Синая, и это был наш первый вечер в Иерусалиме, и мы пошли прогуляться по Старому городу. И было многолюдно и шумно, и так запутанно после пустыни, подавляюще даже. Потом впереди вдруг поднялся большой переполох, и мы не могли пошевелиться в толпе. Разве ты не помнишь?

   Джо улыбался.
   — А, теперь вспоминаю.
   — Это как-то связано с ослом, — сказала Мод. — То ли осёл сбросил свой груз, то ли пнул кого-то ногой, то ли просто кричал и не двигался с места, что-то в этом роде, и все вокруг  размахивали руками и орали на всех своих языках, на всех — и знакомых нам, и непроизносимых, неслышанных нами прежде. Старый город. Все эти толпы людей, которые выглядели так, будто жили там и тысячу лет назад, и две, и три. Все они заходились в крике и размахивали руками так, будто миру пришел конец. Помнишь?

   Джо кивнул, улыбаясь.
   — Да.
   — И тогда это случилось, — сказала Мод. — Рядом с нами раздался голос, просто ещё один голос в толпе, но слова возвышались над всем, в них звучали тоска и почтение. Отчасти молитва, отчасти тоска, отчасти Надежда. И ещё, как-то очень ясно… Иерусалим.
   «О дар лиц, о дар языков»… помнишь?


   — Ах да. Смех и крики, и осёл, вопящий в небеса, и хаос жизни со всех сторон, и ясный голос посреди хаоса, который мы двое смогли услышать. Это был один из тех прекрасных моментов, один из тех редких драгоценных моментов, которые делают всё происходящее стОящим и не должны быть потеряны… Такое всегда нужно передавать.
   Как детям передаётся понятие Родины, а взрослым — понятие Мира.
   Ты знаешь, что я собираюсь сделать когда-нибудь, Моди? Когда-нибудь я расскажу Бернини всё до последней детали.
   Лиффи с его чудными ликами и Ахмад с тайным шкафом, и я с ними — соображаем чай на троих в висячих садах Вавилона. И Стронгбоу со своим увеличительным стеклом, и старый Менелик с его музыкой подземелья, и сумасшедший Коэн с его снами —  и их пиры в оазисе под названием «Панорама». А позже — полусумасшедший Коэн и Ахмад-па на Ниле, с сёстрами, пьют шампанское из бокалов чистого лунного света. А ещё позже — большая Белль и маленькая Элис играют на фаготе и клавесине. А под неподвижными часами в пыльной задней комнате «Оптики Коэна» Дэвид и Анна мечтают попасть в Иерусалим. А ещё один Коэн и Ахмад-поэт и Стерн шагают по удивительным тротуарам жизни, три короля Востока, один с гобоем в руках, другой — с помятым тромбоном, а Стерн… Стерн перед рассветом играет Сфинксу на скрипке.
   Богатство трагедии жизни, Моди, цикличность, полная противоречий. Бесконечная сказка сказок, — нелепых и правдивых, — полная вечных истин. Так почему бы не собрать их в старую холщовую сумку, которую Бернини всегда носит с собой? теперь, когда он только начинает своё путешествие.
   Немного этого и немного того, и всё аккуратно уложено. Эта сумка — в некотором смысле часть королевства Бернини; по крайней мере, так он говорит. «Ничего особенного, просто мои сокровища»…
   Я хочу чтобы он, — бродящий когда-нибудь там, в новом мире, — не расставался с наследием сказок.
   Дать ему то, что он может понять сразу. Шутки, загадки и обрывки рифм, которые наш парень наверняка примет близко к сердцу и сделает своими.

   Джо заухал филином во тьме.
   — Да, Моди, я так и сделаю… Ведь это даже звучит как ответ оракула — «сумка Бернини»…*






   ***


   Они поговорили и о других вещах, а время в ночи текло и ускользало в никогда.
   Поговорили и помолчали на-дорожку, и, наконец, Джо встал, и Мод пошла его проводить, а он остановился, глядя на её выставку сувениров.
   — Ты ведь выживешь, Джо, не так ли? Ты очень дорог мне, а от переживаний портится цвет лица.
   — Хм. Ты тоже береги себя, и когда-нибудь придёт другое, лучшее время; когда-нибудь, после войны. Я знаю это, Моди…

   Джо поднял морскую раковину, которую Мод нашла на пляже залива Акаба, где они были молоды, давным-давно, в начале любви. Он поднёс раковину к уху и прислушался, закрыв глаза. Потом обнял Мод, и поцеловал, и посмотрел в глаза, и ушёл.
   Мод некоторое время стояла и смотрела на дверь, как будто она могла снова открыться. Затем вернулась на балкон и сидела в темноте с раковиной в руках, глядя на маленькие огоньки в ночи и думая о многих вещах, о мире лиц и голосов под звёздами. Время от времени она подносила к уху ракушку и слушала тихий ропот волн, вечно ласкающих пески памяти… сглаживающих… стирающих память.
   Приливы и отливы целебного для души моря. Как однажды сказал Стерн: «приближаясь к морю, мы приближаемся к звукам бесконечности»… Теперь в руке Мод шуршало эхо крошечной вселенной; мягкие приливы и отливы — всего, что было и всего, что будет…





   ***


   «Сумка Бернини, — думает Мод много позже; вновь на балконе, и с ракушкой в руке. — Да, Джо прав, Бернини примет в свой мир эти сказки. О да, Бернини расслышит в них каждый шёпот, каждый шёпот… Если только у Джо будет шанс.»





   ***

   Конечно, в тот день полковник сказал Мод больше, чем просто предупредил о посетителе. Полковник вызвал её к себе в кабинет, закрыл дверь и, чего никогда раньше не делал, взял её руки в свои. И тихо и печально произнёс:

   — …может быть сегодня, Мод, нам всем стоит подумать о том, что говорил Лиффи. Он говорил, что чудеса происходят постоянно, просто мы не поднимаем глаз.
   Мы с тобой знаем, что мечты, как правило, пусты, слова легки, а жизнь тяжела. Но Лиффи тоже это знал; знал, но всё равно продолжал искать чудеса. Он старался видеть больше и больше попробовать, почувствовать, охватить. И для него чудеса случались…*





   ***

   Мод вытирает слёзы и протягивает ракушку к звёздам, шепча:
   — Это твоё. Это тоже часть тебя, как и Бернини, как и Джо. И как я…







* - in the crypt of the Church of the Holy Sepulchre. — см. «Синайский гобелен», глава 12-«Акаба».
* - It has a ring to it, Bernini's bag. A sound that can't be mistaken. — Born in is bag - Родился в сумке
* - не знаю, почему о Лиффи говорит полковник, если курировал его майор; но в оригинале так.