Ответ

«…а вопрос, точно, - был риторический…?»
(из недоговоренностей)

… Взгляд хитро «стрельнул», проверяя свои предположения – «ошибся, или ...?»

Ответа не последовало.

Не получив отклика, серия вопросов стала настойчивей.

Все канули куда-то в глубину - без эха, без отзвука, без привычной, игриво ласкающей тишины мягкого погружения.

Беспокойный вопрос попытался преобразить себя в беспечный ответ: «Всё в порядке»,- но, ни стабилизировать его, ни удержать достаточно времени, чтобы закрепить в пространстве, не удавалось.

Восприятие отказывалось верить во что-то, что происходило уже перед глазами, - что сам вызвал к жизни, сам спровоцировал, и не мог ни остановить, ни помешать, ни даже вмешаться.

Понимание полоснуло вспышкой, загоняя надежду куда-то, в самые отдаленные глубины души. И, одновременно, стеной огня навстречу рванула боль. Острая, нестерпимая, обжигающая, разрезающая происходящее на «до», и какое-то неизвестное, но уже безнадежно ощущаемое, «после». Характер вспышки не оставлял сомнений, - чем вызвана такая реакция.

Он метнулся вдоль границы, отыскивая еще возможно оставшийся живой участок, коридор, лазейку, трещинку, - хоть что-нибудь, какой-нибудь, незатронутый безжалостным огнем, кусочек пространства.

Повсюду была боль, неумолимо терзавшая живое чувство, которое казалось таким незыблемым, непробиваемым, неуничтожаемым,  вечным.

«Доигрался», - мелькнуло где-то далеко-далеко, и ему тут же было отказано в доступе.

Настойчивые попытки пробиться, прорваться, просочиться, протиснуться, докричаться, – не приводили ни к чему.

В центре замкнутого кольца из боли-огня, прикованным к месту вулканом, извергающим все новые волны обжигающей боли, замерла та, к которой он прорваться не мог.

Обжигая ладони в кровь об острый контур, он попытался обхватить его, удержать, убрать, погасить.

Боль врезалась в руки и разрывала душу в клочья, но не утихала, нарастая внутри кольца с каждым мгновением.

Он уже не метался перед непреодолимой преградой. Собрав внутреннее в луч-призыв, он пытался снова и снова пронзить расстояние, чтобы прикоснуться к центру. Он ощущал, что его видят, его чувствуют, но почему не реагируют, почему боль все нарастает, почему знакомый силуэт, извергающий боль, остается прикован к центру, так внезапно и непреодолимо очерченному стеной огня?

«Нет! … Нет!» - Раз за разом повторял он, призывая её по имени…- «…Нет..!»

…Когда все попытки оказались исчерпаны, он сел за границей стены, и стал ждать…

Спустя несколько часов, - обреченно-длинных, бестолково-ненужных, боль начала затихать.

Постепенно стены огня становились прозрачнее, и теперь сквозь них без труда можно было разглядеть опустевшую площадку, в центре которой одиноко замер обожженный, неузнаваемый силуэт, с остановившимся, погасшим взглядом.

Он встал, и попытался почувствовать, что там – внутри выжженного пространства. Эхо гулко стукнулось о покрытые копотью своды души, и это был уже, хоть какой-то, ответ.

Можно было уходить.

И он пошел прочь.

Привычный взгляд не метнулся следом, не проводил, не притронулся, не коснулся теплом и нежностью, даже не шелохнулся…

Густая тишина придавила подступающей пустотой…

Он куда-то пошел…

В дела, в работу, в проблемы….

Загрузить себя, перегрузить, - так, чтобы только дела, дела и дела, и больше не вспоминать, не желать, не чувствовать, и  не думать о том, что могло бы быть, и что было…

Найти что-нибудь плохое в прошлом, - бесследно канувшем и безнадежно потерянном, - и зацепиться за это сознанием,  вытеснить этим плохим, искусственно раздутым до огромных размеров, всё хорошее, теплое, живое, ставшее неожиданно таким желанным и близким… и потерянным...

Взявшееся ниоткуда, так нелепо уничтоженное какой-то глупой фразой, которую следовало бы пропустить мимо ушей, или, в крайнем случае, переспросить, уточнить, ну, хотя бы забыть, простить, понять, но не взрываться так болью, не уничтожать себя и всё живое внутри…

Эпилог.

Заглянув вовнутрь обожженной души, он услышал лишь эхо. И, казалось, что это единственное, что могло ответить ему на призыв. И это было почти правдой. Потому что выжжено и уничтожено вокруг было все, - и нужное, и пустое, и родное, и ошибочное.

И так, действительно, было какое-то время: до тех пор, пока из одной отдалённой расщелины, из её забытой, малюсенькой трещинки, настолько глубокой, что огонь не дотянулся до этой немыслимой глубины, (именно той самой, в которой он впервые заблудился в её глазах), осторожно оглядываясь, и легко ступая по остывающим углям, выбралось маленькое, неопытное, ребячливо-игривое, когда-то просто бывшее частью целого, а теперь единственное уцелевшее – «нечто» - частичка живого чувства.

Эта частичка была одна. Совсем одна. Без привычной поддержки нежного чуткого тепла, ей было непривычно и одиноко. Но она была жива, и это было самое главное.

Совсем неумелая, она перепрыгивала через обжигавшие ещё островки, резко стрелявшиеся в неё искрами.

Кругом был простор. И огромная масса необходимых дел. А пепел и золу она решила использовать как удобрение для будущего сада. И уже подумывала о том, какие семена и где будет искать.

«Но это всё будет потом», - решила она.

А теперь предстояла самая трудная задача: найти того, кто, обжигая руки, прислонившись к стене огня, звал её по имени, упрямо повторяя: «…Нет ...!»

Ещё труднее казалось убедить его поверить в то, что она - живая частичка, которая желает и далее оставаться живой.

По крайней мере, одно боевое крещение огнем она уже пережила.

«Как там в сказке: Огонь, вода и медные трубы? Да-а-а… Значит, надо запасаться затычками для ушей и водолазным снаряжением с достаточным запасом воздуха… на двоих…», - решила частичка.

…И, она побежала, вприпрыжку, искать того, кто был ей так дорог, - именно того, кто сейчас старательно уничтожал себя, будучи не в силах ни изменить происшедшего, ни смириться с потерей…


2004 год., Матросова Елена (Velen)