Леонтьев дом

Там, где улица Вальковка
К погосту сурскому ведёт,
Жил в былые дни когда-то
«Вальковских глинников» народ.
Под самой «Стрелкою» лопатой
Старался, глину добывал
И на лошадке тощей, хилой
Месить в заводик доставлял.
А замесив её покруче,
Чтоб получилось всё путём
И выходил кирпич хороший,
Он уплотнял её лаптём.
Отформовав кирпич, как надо,
В тени легонечко сушил
И, помарив его немного,
В печи для обжига грузил.
Тепло для случая такого
Давали жаркие дрова,
И память о «глинниках вальковских»
Доносит улицы молва.

Была в старом Промзине улица Вальковка, затем она стала называться Трудовой, а сейчас - улица Жигарина. На этой улице жил мой дед, жил в доме, который в народе или, как говорили, «по-улишному» назывался «Леонтьев дом». У этого названия - своя история.
Дед был старым солдатом царской армии, защищавшим царя и отечество на просторах Дальнего Востока. Звали его красивейшим старинным именем Афанасий. Этот седоволосый, постриженный «под кружало», с бородкой и усами, высокий, стройный, сухопарый старик и в преклонном возрасте сохранил солдатскую выправку. Много лет отдал он службе, тогда долго служили. Бог миловал, с войны пришёл живой.
Служба наложила на него свой отпечаток, выработала особые привычки. Дед и не курил, и не пил лишнего, хотя пережил все тяжёлые моменты дальневосточной кампании, поражение царской армии под Порт-Артуром.
- Таво ты говоришь, всё это ерунда. Вредно. И ни к чему, - говаривал он частенько.
И что также удивительно, он никогда не ругался «чёрными» словами. Самое сильное и страшное его ругательство было «ечмёна мышь».
- Вот ты, ечмёна мышь! Да стой, говорю! - хлопотал он, собираясь за хворостом и запрягая в сани корову. Жил-то бедно.
Итак, в употреблении спиртного дед Афанасий знал норму. Как, кто установил ему её, то ли сам, то ли армейский лекарь - никто не знал этого. Бывало, дед возвращался в воскресный зимний день с базара, замёрзший, снимал с себя кирзовые сапоги, как он говорил, «сорок последнего» размера и, ступая босыми ногами, проходил к столу: «Таво ты говоришь, на портянки не лезут, а валенки проносились, вот и надел эти. Застыл маленько». Подавая отцу обувку, сын спрашивал:
- Тятя, погреешься? Налью? Закусишь? Сегодня пироги пекли.
- Таво ты, Шурка, говоришь - погреться можно, наливай. Только немного.
Сын доставал запечатанную белым сургучом бутылку водки, как раньше говорили, «под белой головкой», гранёные стаканы, открывал и начинал разливать.
Дед внимательно следил:
-Таво ты, стой, погоди, хватит, лишка будет.
Они выпивали граммов по сто пятьдесят, закусывали пирогами. Через некоторое время сын вновь брался за бутылку:
- Тять, ну давай ещё понемногу.
- Нет, Шурка, всё, таво ты говоришь, это уже вредно будет.
- Тять, чуть-чуть...
- Нет, - твёрдо говорил дед. - Вот чаю бы, это другое дело - можно. Да если ещё вода с Суры.
Чай дед любил больше водки. Был у него тульский ведёрный само-вар со множеством отчеканенных на нём медалей. В особо торжественные дни дед чистил самовар красным кирпичом, и он горел, как солнце. После бани, вдоволь напарившись, дед выпивал чуть ли не весь самовар вприкуску с любимым лакомством, заменявшим сахар: сушёной тыквой - «курягой».
Хозяйствовать деду Афанасию приходилось одному. Почти тридцать лет прожил он, как раньше говорили, бобылём. После смерти жены, красавицы-крестьянки Аннушки, белолицей, голубоглазой, с огромной косой до пояса, никто не мог завоевать сердце старого солдата.
Но, несмотря на тяжёлую жизнь, дед ни разу не болел и жил долго...
 Их было два брата - Афанасий и Леонтий. Жили они в пятистенном доме - каждый занимал половину. Улица Вальковка начиналась от Купеческой улицы (сейчас улица Хазова) и шла вдоль оврага к кладбищам параллельно «Мёртвой» улице (Воровского). Вверху, недалеко от кладбища, был небольшой кирпичный заводик, где производили ручным способом красный кирпич из местной глины. Часть проживающих на этой улице людей работала на заводе, и поэтому их называли «вальковскими глинниками».
Братья жили недалеко от переулка, который назывался Заглядовкой. По-уличному братьев называли Леонтьевы. А дом, в котором жили, - «Леонтьев дом». Видимо, потому, что брат Леонтий был знаменит на всю округу. Это был двухметрового роста крестьянин с могучими плечами - «косая сажень», с грубоватыми чертами лица, густыми бровями, большим мясистым носом и добрыми глазами. Из всего его облика особенно выделялись руки - с огромными кулачищами, они доходили почти до колен.
Леонтий обладал могучей силой. Конечно, не такой, как знаменитый промзинский силач, который мог ставить гружёные зерном возы один на другой. Но и Леонтия бог не обидел, и поэтому в хозяйстве он выполнял «лошадиную» работу. Когда в полях созревал урожай, хлеба косили, вязали в снопы и грузили на Леонтия - лошадей в хозяйстве не было, и он носил снопы на себе.
Но не этим был особенно знаменит Леонтий. Он был кулачник - дрался «на кулачках». И дрался здорово. Не было равных ему в округе. Богатые промзинцы подыскивали для него бойцов, организовывали бои, делали ставки, платили ему деньги и поили водкой.
На Масленицу по русскому обычаю устраивались кулачные бои - тогда дрались улица на улицу, как говорили, «стенка на стенку», начиная с малых ребятишек. И когда доходило до мужиков, то в самую трудную минуту, когда для вальковских дело могло обернуться поражением, бежали за Леонтием. Он был дома, ждал. Подбегая к дому, кричали: «Дядя Леонтий, наших сейчас погонят!».
Леонтий надевал кожушок, подпоясывался кушаком, брал рукавицы и спешил на выручку. Сходу врезался в толпу дерущихся, раздавая страшные удары по сторонам. Какое-то время противники терпели, потом начинали пятиться, всё быстрее и быстрее. Тогда Леонтий прекращал бой, выходил из толпы дерущихся, говоря: «Ну, теперь сами управитесь». Смотревшие на драку подходили к нему, одобрительно похлопывали по могучим плечам. Хвалили, появлялась водка, Леонтия угощали, и он, разгорячённый дракой и водкой, был горд и за себя, и за свою улицу Вальковку. Ему подносили ещё... И этот добрый боец, богатырь безбожно напивался.
Всё это прекрасно помнил Афанасий.
- Таво ты, Шурка, говоришь: «Давай, выпьем ещё!» Ты что, забыл дядю Леонтия? Царство ему небесное. Что? Вино его сгубило и драки. А какой мужик был! А? Богатырь!
- Тять, а правда, дядя Леонтий двух человек убил?
- Таво ты говоришь, Шурка, был грех великий. Загубил две души.
- Тять, как было-то, за что?
- За што, за што... Вино! Так-то он добрый был... Первый раз на Купеческой улице - там питейный дом был, нумера - друга его, таво ты говоришь, крепко обидели, избили, стало быть, мужики, а он - в защиту. Да так одного ударил - тот перила у лестницы сломал, упал и разбился насмерть.
- Тять, а что дядя Леонтий?
- Што Леонтий? В бега. Правда, его потом особо-то никто и не искал. Времена такие были. Убег он на Волгу, в артель крючником. Надо же, и там с ним беда приключилась. Как-то получили они деньги за работу. Вся артель загуляла прямо на берегу. Напились, утром проснулись - денег ни у кого нет, обворовали. Оказалось, свой, артельный крючник. Далеко не ушёл, поймали. Деньги отобрали. Стали в круг и «подушками», которые крепились на спине для переноски грузов, стали «учить» обидчика. После удара он отлетал к кому-то и попадал под новый удар. И когда он попал под удар Леонтия, он уже не встал. Артель в испуге разбежалась. Вот такие, ечмёна мышь, дела.
А Леонтий поскитался - поскитался по разным местам и вернулся домой, на родину - в Промзино. И всё пошло своим чередом. Кулачные бои продолжались. Был март месяц, Масленица. Леонтий, сильно напившись, однажды не смог дойти до дома, свалился в снег и уснул. Никто этого не видел, а когда нашли его, привели домой, оказалось, что он сильно застудился. Заболел Леонтий и вскоре умер.
- Вот, таво ты говоришь, что делает вино-то! Да. Нет тово молодца, чтоб поборол винца, - рассуждал дед Афанасий...
Давно это было. Ушли в мир иной братья Леонтий и Афанасий. Простые русские мужики, каких миллионы было на Руси, на ком стояла и будет стоять русская земля. Каждый из них шёл в жизни дорогой своей судьбы.
Прошли годы. Время изменило всё. Изменился и «Леонтьев дом», но он до сих пор по-прежнему смотрит на мир своими окнами и хранит в себе память прошедших лет.