Проклятый

  Высокая гора лишь изредка проявляла сочувствие перед тем, кто решил на нее взойти. Слишком крутой склон давал передышку от силы один-два раза, да и те были, скорее издевкой и намеком на горизонтальную землю. Того, у кого был рюкзак для пикника или фотоаппарат - безнадежно тянуло вниз. Негоже подниматься к небу со всей этой мирской суетой и скучной пищей. Амброзия, думается, не произвела бы такого эффекта, как обычный термос, бутерброды и салат, заключенными в легком пластиковом контейнере.
  Но человека в пальто не волновала гравитация, не волновало небо, его вообще  мало чем зацепить. На лбу не выступало испарин, а солнце не касалось его бледной кожи. Если бы небесное светило могло – оно бы высосало из него витамин «Д», но это не его солнце, не его земля и не его гравитация. Законы физики не принимали его, а он отказывался принимать их.
  Среди примятой травы, обозначающей, что люди все-таки делают отчаянные шаги к скалолазанию, мелькал асфальт. Люди хотели обжить гору, но та победила. Человечество не любит жить в согласии с природой. Хоть Земля и предоставила им бесконечное число возвышенностей, но не таких своенравных, человек все равно решили ей отомстить. С другой стороны расположилась шахта. Через нее этот клочок иссушался, все ископаемые извлекались черпаком и горными муравьями в касках. Высокой горе просто вспороли брюхо и вытягивали содержимое через трубочку. Та пыталась сопротивляться, она стягивала шахту камнями, делала гравитацию невообразимой, даже посылала отдельным людям видения во снах, но разве пронять чудовищ жалобным стоном? Они только его и ждут. После необъяснимых для смертных происшествий, они взялись за кровоточащую рану с удвоенной силой, но буйный бугорок не сдался и тянет к земле всех, кто ступил на него. Всех, кроме человека в пальто. Его она тронуть не могла, а от этого злилась и выла еще громче. А человек ее слышал, он видел гору, когда люди видели лишь свои камни. Слышал, но не отвечал. Что ему сделать с умирающим чудом природы?  Она обречена, большая гора это знала, они оба знали.
  Он вышел на самую вершину, внизу, почти впритык, за столько лет успел обосноваться небольшой город. Пруд, что рядом, не против, носить людей на себе, в маленьких деревянных коробках. Он тих и спокоен. Снизу выпирали камни, они разводили чудесные метаморфозы с воображением и представали лицами отдаленному обывателю, вблизи, конечно, лики портились и осыпались, превращаясь в кашу из выступов, но поодаль выглядели чудесно. Это то, что сейчас делал человек. Он предпочитал видеть все на расстоянии: прекрасные постройки, покрытые зеленой ватой, греющей их. Маленькие цветные машины, похожие на жучков выглядели как что-то системное, нечто, что знает, что оно делает. Но человек уже оступился. Он был там внизу, среди них, и знает – вблизи все превратится в кашу из грязи. В неосознанное копошение тучи, уже больших людей и величавые дворцы станут облупившимися «хрущевками». Там внизу те, кто уничтожает неугодное: Злых собак они усыпляют, злых людей запирают, а своенравные горы потрошат.
- Помнишь меня, дед? – прошептал человек. Он осмотрел вершину и заговорил в полный голос.
- Помнишь, как все началось, дед? Все ведь тут началось. Прямо тут. Ты то сам, наверное, и понятия не имел, что земля может быть живой. Ты другое оживлял, что-то меньше и злее, да? Нравилось тебе это, чувствовать себя богом? Нравилось, ясен день. Но ты вот что скажи, как назад-то мне вернуться? Я все пробовал уже, не получается как видишь. А ты точно видишь, любопытный дед был. Смотришь наверняка и смеешься творению своему?! Только что-то ты не особо довольный был, когда я тебе пистолет к голове приставил. Небось, думал не отважусь? Мол, точно знаю, что ждать от того, кого сам же и породил, да? Да только не работает это так, дед! Ну, ты это и сам понял. Я ведь и упокоится с миром теперь не могу из-за твоих вот этих игр. Игрой  это все для тебя было! А мне теперь ни умереть, ни на покой уйти. Шататься словно тени среди живых. А зачем? Жизнь и питает то, что она скора на износ. Что питать меня будет? Книжонка эта, в которую ты душу вдохнул забавы ради? Посредственная макулатура эта? Хочу тебя успокоить, эту дрянь кроме меня никто в руки не брал, а я уж позабочусь, чтоб так оно и было. Чтобы никто больше не смог заточить персонажа книги в этом зверинце. Ты видел, чем они занимаются, дед? Человек человеку как ком в горле – только жить мешает. А мне нельзя столько миллиардов комьев, понимаешь? У меня там, на странницах конечная была, где вот это вот «мчались в закат». Только не могу умчаться, не выходит, я тут в деда одного выстрелить должен был, а назад не пускают. Говорят злые убийцы в заточении быть должны. Вот только я несколько человеческих пожизненных отсидел, а назад все еще нельзя, каждое утро просыпаюсь в этом хлеву с вечно ругающимися особями. А с кем они ругаются, спросишь? Да со всеми: с незнакомцами, с родными, сами с собой, в конце концов! И знаешь что? Потом меряться, будто ничего не случилось себя ведут. А знаешь, почему меряться? Потому что если не помериться сейчас, можно уже не успеть, дед. Я бы хотел сам не успеть, но, судя по всему, успею…
Он вздохнул и оглядел гору еще раз. Гора притихла, не выла, не дышала больше громко. Зацепила ее история, но кто знает, уснула, может, или умерла совсем?
 - Все равно свидетелем будешь. Такие слова без свидетеля нельзя, это табу. Прости меня, старый писатель. И это не понарошку, как в прошлый раз, когда спусковой крючок пальцем зажал. Тогда только казалось, что простил и признаваться себе не хотел. Просто себя обмануть если, а внутри гнило что-то. И на себя и на население этого мира зол был, что все счастливые такие. Им путь в неизвестность заказан, мне же ее вымаливать надо, и то не факт, что услышит кто. Хоть ты услышь меня, создатель. Я это не просто так, я искренне, честно. Мне ж назад хочется. К невесте, с которой я пожениться должен был и в закат уйти и с другом своим лучшим, с которым такое проходили, что следовало бы на тебя обидеться, да не буду. Ведь ты даровал всем нам этот закат, это заключение, где живые мы все остались, а мог не даровать. Мода нынче такая в романах, что кто-то из хороших да должен был концы отдать. А ты моде той не поддался, или мы тебе дороги были, я второе предпочитаю, если интересно тебе. В общем, я тебя за это вечное проклятие простить должен был, и я прощаю, пусть много мне на это времени потребовалось, торопиться некуда было, как людям, у которых «извини» на каждом шагу. Только и ты меня прости. Если человека из его, обжитого забрать он кусаться будет, я и кусался, как мог. Не хватило времени на переосмысление. Но предоставлено было за тем в избытке. Урок свой я получил, и ты получил свой.
Он пошарил в специально вшитом в подклад пальто большом кармане и аккуратно достал книгу.  - Вот она, не делась никуда – старая моя жизнь. Я ее тут оставлю, а сам в плаванье пойду, мне ее с собой нельзя, промокнет, случится что, а экземпляр единственный. И пленку приготовил. Сейчас тут, на вершине и закопаю, в память. Творение будет покоиться вместе с автором, никак иначе нельзя.
Человек начал оборачивать книгу пленкой, но ветер выхватил ее из рук. Человек только улыбнулся.
 - Ну не душить же я ее собрался, это для сохранности, дед, правда. – Он обернулся к горе. – Или это ты шалишь?
  Гора ничего не ответила. В следующую секунду книга упала на землю, а ветер прошелестел страницы до самого конца.
***
«Они мчались на машине в закат цвета ядерного взрыва. Больше никаких преград, никакого недоверия не оставалось между приятелями, а между влюбленными вновь воцарилось взаимопонимание. Это то, что многие назовут «счастливым концом», но и то, что другие назовут «Новым началом»».