10. Ночь перед отъездом

         Придя в гостиничную комнату, покидал вещи в сумку, которые уже не пригодятся, оставив лишь необходимое на вечер и на утро. Включил телевизор, нашёл канал с музыкой, прилёг, прикрыл глаза, и не заметил как уснул. Когда очнулся, на улице уже стемнело. Взошла досада: ну вот, все планы вечера коту под хвост. На ужин можно было ещё попасть, но прислушавшись к себе я понял, что не голоден и до утра уж точно не умру. В холодильнике лежало несколько шоколадок, был сок, фисташки. К тому же, если предположить удачное развитие какого-нибудь флирта, то лучше на ночь быть несытым. Полный желудок делает меня тяжёлым и сонливым.
         Итак, вперёд. Первым делом душ, с специфическим шампунем. О нём я расскажу в другом рассказе, который назову «шампунь с секретом». Поигравшись бритвенным станком, побрив себя везде, включая и лицо, оделся, выбрав тёмную футболку, джинсы, туфли. Тёмный верх меня стройнит, а туфли добавляют законченность портрету. Охотно надел бы ещё шляпу, с широкими полями, соломенного цвета, как полагает сюжет об отдыхе на море, но это был бы перебор, намекающий на дисгармонию со вкусом.
         Идти гулять было уже немного лень, но я себя заставил, решив не делать полный круг, а сократить его наполовину. Взбодриться, подышать, подумать ни о чём. Быстрым шагом дошёл до начала улицы, где начинаются огни вечерней жизни. Первым на пути лежит ресторан, где раньше на небольшой эстраде у входа, пела яркая блондинка, которой подыгрывал мужчина на электрогитаре. Оба делали это мастерски, а мне всегда было их немного жаль, так как немногочисленная публика едоков, при этом ещё и громко общающаяся друг с другом, не баловала музыкантов ни вниманием, ни жиденьким аплодисментом. Сейчас ресторан закрыт, наверное, по причине нерентабельности.
         На этом месте я замедляю ход, перехожу с галопа на ходьбу, или как говорят ещё — начинаю фланировать. Первым местом на пути, где останавливаюсь, является таверна, где готовят только то, что дарит  море. На улице у них стоит большая холодильная витрина, в которой лежат увесистые рыбы, различные моллюски, осьминожки. Зрелище, не надоедающее глазам. Я там ужинал несколько раз, и каждый раз испытывал оргазм гурмана — вернее, думал, что он примерно так и должен ощущаться. В этот раз на льду лежали три немаленьких дорады, ожидающие своего клиента. Послав привет им через стекло, воскликнув «ух ты», заглянул по ходу в соседний салон игровых автоматов, но он был пуст. Когда людей много и они играют, всегда интересно понаблюдать.
         Сам я любитель побывать в казино, правда, бываю редко и всегда только в одном, в Бад Гомбурге, и могу похвастать, что ни разу там не проиграл, но это тема отдельного рассказика, возможно. Вот там есть повод насмотреться на палитру человеческих страстей.
         Потом по ходу бутики и магазины: одежда, обувь, косметика, сумки, золото. На этом месте всегда полно народа, на протяжении, наверное, в полкилометра. Всех женщин тянет, вы понимаете, сюда магнитом, и кстати, сравнивая с ценами в Германии, здесь выгоднее купить и обувь, и парфюм, или одежду.
         Пройдясь по тротуару именно здесь, заглядывал в магазины, в надежде встретить утреннюю незнакомку, но так её и не нашёл. Отдал всю мелочь, завалявшуюся в кармане, постоянному певцу с картонкой, кинув монетки в кепку у его ног. Он встрепенулся, заслышав звук множественности кругляков, сказал привычное «спасибо» по испански. Нда, пойду-ка я назад. В отеле сейчас время, когда все тянутся в вечерний бар.

         Бар. Типичный отдых европейцев. Приехав на Канары, они не ходят к океану. Сидят весь день у большого бассейна, при котором есть стойка с напитками, а так же зона для курящих. Вечером не ходят погулять. Немного приодевшись, занимают в вечернем баре столик, и снова там сидят, пьют что-то, смотрят по сторонам. И так весь отпуск. Не все, конечно, но очень многие. Я заглядываю в бар, если приходят «аниматоры». Порой это танцоры, порой певцы, бывают с цирковыми номерами; один раз видел талантливого фокусника. А так, обычно, играет тихо музыка, и слышен приглушенный гул из голосов.
         Когда шёл в сторону отеля, у женщины, идущей впереди меня, большой и толстой, вдруг взвился вверх подол её халата, обнажив бесформенные ноги, напоминающие букву «икс». Она заохала, оглядываясь, а я, дурак, не смог сдержаться и громко засмеялся. Со мною рядом прогуливался ветер.

         Вернувшись, зашёл в туалет для всех, облегчился, освежился. Критично осмотрел лицо, нашёл его достаточно нормальным для этого момента суток. В бар можно войти из двух дверей. Из холла, через коридор, и с улицы, с террасы для курящих. Пошёл по коридору, довольно ярко освещённому, и войдя в большую залу бара, был шокирован короткой потерей зрения. Знаете, это как в солнечный день въехать на скорости в тоннель — пока глаза привыкнут к темноте, есть страх, что ты ослеп.
         Остановившись в сторонке, как одинокий тополь на Плющихе, немного постоял, пережидая шок, а начав различать столы и силуэты, понял, что стою перед задачей. В просторном помещении вдоль стен было столов эдак тридцать: все были заняты. Как минимум на семьдесят процентов за ними сидели женщины, и тут я понял, что не могу вспомнить лица той немки, с которой разговаривал с утра. Остались в памяти лишь рыжая коса и нос с солнцезащитными очками, а на подруг её я тоже не смотрел. Что делать? Не пойду же вдоль столиков, которых много, как сумасшедший, пристально разглядывая лица. Крутя головой и пожимая плечами, давал понять, что растерялся, надеясь, если немка меня видит, то выручит, окликнув или подойдя. Никс, полный ноль. Стояние на месте перерастало в грандиозную неловкость. Поплёлся к бару, взял стакан воды, посидел немного, все ещё оглядываясь. Здесь эта рыжая коса, не здесь? Похоже, обломился вечер.
         К стойке подходили люди. Брали что-то выпить, отходили. Меня никто не хлопнул по плечу, не закрыл ладонями глаза, подкравшись сзади. Дал себе последний шанс, решив немного посидеть на улице, где было место для курения. Если «косичка» здесь, то выйдет рано или поздно покурить. А вдруг она сейчас как раз и курит? Вышел. Нет, плетённые кресла были пусты, никого. Присев чуть поодаль, придвинул другое кресло, выставил его напротив, удобно сел, вытянув и положив на него ноги. Можно было поухмыляться над собой. В таких случаях я часто говорю себе: «Эх Гоша! Не Гоша ты, а Дормидонт!» Другим похожим словом было бы «лопух».

         Из двери в бар неторопливым шагом вышел стройный силуэт. Облегающие брючки, светящиеся белизной, такой же белый пиджачок, а может быть жакет, поверх бордовой блузки: или кажется, это был топ. Туфли лодочки, тоже белые. Косы не видно, волосы распущены до плеч. Короче, Дормидонт. Сегодня спишь один.
         Фигурка подошла, присела, и не поодаль, а рядом. Придвинула поближе пепельницу, достала сигарету, зажигалку, прикурила, посмотрела прямо на меня. Я тоже на неё таращился, придумывая что сказать. И тут мои глаза, уже привыкшие к глухому сумраку, заметили, что она красноволоса. Я же фиксирован был на косичке, упустив из виду, что волосы-то можно и распустить.
         Решив сыграть ва-банк, так как не был уверен, она ли это, улыбнувшись, произнёс: «Ты утром намекнула, что можешь обкурить меня настолько, что будут шарахаться все комары. Сейчас удобная возможность, если ты подуешь в мою сторону». Она тоже засмеялась, сказавши: «Уф, я уже думала, что это не ты. Утром люди выглядят изрядно по другому, чем вечером. Присаживайся ближе, если хочешь чтобы я тебя подкоптила».

         Действительность начинала принимать нормальный ход. Передвинув стул, устроился рядом, сбоку, чуть наискосок, создав позицию прямого наблюдения. Я всё ещё не мог толком разглядеть лица; свет фонаря гасил навес, и эта неизвестность щекотала нервы.
         Смеясь, мы признались друг другу в том, о чём уже сказал — в переживаниях, сомнениях, в изменчивости образов от утра до вечера, о том как иллюзорна может оказаться уверенность, и как, спасибо небесам, непредсказуем счастливый случай.
         Дым сигареты сдувало в сторону, (наверное, старался ветер, щадя меня), беседа шла непринужденно, слава богу. Всегда немного боязно не найти слов, и допустить паузу молчания, переходящую в неловкость. В какой-то момент она сказала, представившись: «Я Моник!»
         — Моник? Наверное, ты Моника по паспорту, или в роду есть французский корень?
         — Да, да, я Моника. Французов в родословной нет, но есть француженка-подруга, которая меня зовёт Моник. Потом другие люди перешли на это имя, и как ты слышал, даже сама себя зову Моник, не замечая. Судя по акценту ты с востока. Из Польши, или Чехии? А как тебя зовут?
         Не став морочить голову своим коротким «Гоша», сказал в ответ «Георг». Добавил, что увидел белый свет в России, в глубине Сибири, там где Новосибирск. Это единственный город, о котором немцы хотя бы слышали, потому что известный певец Вестерхаген в одной из своих песен упоминает о Наташе, с которой они пили водку из горлышка бутылки, и была она из Новосибирска.
         Рассказал в двух словах, что в обозримом прошлом все предки были немцами, что по иронии судьбы родился «русским», побыв какое-то время и «узбеком», и это слышно в разговоре.
         — Георг! Йорк. Ёрих. (так сокращают немцы это имя). Тебе как-то не идёт быть Георгом. У нас работает мужчина, его зовут Алёша, он из Казахстана: тебе это имя подошло бы больше. Пришлось признаться, что по другому меня кличут Гошей.
         — Коша? — услышал я привычное — ты Коша? Совсем другое дело, помягче и похоже на шорох листьев, когда их обдувает ветер.
         Пипец! Ну что тут скажешь. Всё вернулось на круги своя.

         Она курила уже третью сигарету. Докурив, сказала, что устала сидеть. Я предложил ей недалёкую прогулку, пообещав показать красивый вид. Повёл её к другому бассейну, где днём лежу, вернувшись с океана. Для этого надо было обойти отель, спустившись по одной из лестниц, подняться сбоку по другой.
         Бассейн лежит на небольшом плато, на краю высокого обрыва, и сверху открывается невероятная перспектива на безграничность океана. Было всё так же сумрачно-уютно. Неоновые фонари хоть и светились желтым цветом, но пальмы и зонты скрывали свет, бросая ночную тень, не раздражая глаз.
         Вид был и правда фантастичным. Моника облокотилась на ограждение; я встал рядом, довольно плотно прикоснувшись своим к её плечу. Не отодвинулась. Над океаном висела всё ещё полная луна. Классический сюжет. Луна, дорожка света, безбрежность, ясность ночи, звезды. Сказал, что в юности пел песню о луне, совсем такой, как на этой картине перед нами. Она шепнула: «Спой, хочу послушать».
         Негромко затянул, чуть-чуть смущаясь, песню Ободзинского.

         Луна, луна, над ласковым берегом светит,
         А море, а море, целуется с луною.
         Девчонка, девчонка, с которой танцевал я,
         Скажи мне, скажи мне, где искать тебя.
         Эх ты луна, путь твой один, лишь только один,
         А тем кто влюблен очень много,
         И каждый считает, что эта дорога,
         Что эта дорога, дорога его!

         Ей понравилась мелодия, хоть и звучит печалью. Сказала, что красиво спел, чужой язык и песня «зашли под кожу».
         Я перевёл слова песни, сделав акцент на словах «море целуется с луною». Пора было конкретизировать ситуацию. Спросил, если бы она была луной, захотела ли бы коснуться морских губ?
         — А море — это ты? — спросила Моника.
         — Да я. Сейчас такой момент, когда поцелуй был бы уместным. Нам надо только встать лицом друг к другу.

         В ответ был слышен тихий смех, какое-то слово, которого не понял. После короткого раздумья, Моника повернулась, глядя вниз моего лица, на губы. Позволила себя обнять. Я всё ещё не видел ясно её лица, не мог определить ни степень симпатичности, ни возраст. Думаю, в её головке мелькали те же мысли, но это уже казалось чем-то лишним и неважным. Симпатия возникла на уровне души, и это главное. Мы притянулись и поцеловались, очень нежно, долго. Моника не лезла сразу языком мне в рот, но чувствовалось — она знает толк в глубоком поцелуе. Оторвавшись неохотно, спросил, что скажут её подруги, если она придёт домой под утро?
         — Они не скажут ничего, только спросят: «Ну, как было? Порадуются, если было хорошо, и успокоят, если было как обычно».
         Я признался, что завтра улетаю, автобус рано, в начале девятого, и не знаю, успею ли выпить своё какао в ресторане. Спросил: «Пойдём ко мне? — она кивнула. Взяв её руку, увлёк к отелю. Пятьдесят шагов до лестницы, двадцать до входа, ещё примерно пятьдесят до лифта. Стараюсь не бежать. Слова исчезли вдруг, но я уже не опасался неловкости момента.
      В кабине лифта было очень ярко, и мы впервые могли всмотреться в наши лица. На вид ей было тридцать восемь-сорок. Красивый разрез глаз, похожих цветом на мои, зелёно-серо-карих. Высокий лоб, нормальный нос, мягкий подбородок, красивый овал лица. Губы не тонкие, не пухлые, чётко очерченых изгибов. Без макияжа, с красивым тоном загорелой кожи. Увиденное входило полностью в согласие с моими ожиданиями. Сказал ей, что она улётно пахнет.
         Она разглядывала меня тоже, переводя взгляд с глаз на губы, и улыбалась. Похоже, и я её не разочаровал своей физиономией, и мои усики, как кажется, её не испугали. Ответила, что мой запах её волнует тоже.
         Последние шаги от лифта до двери, карта в шлиц, зум открывания. Заходим вместе, шутливо толкаясь, включаю свет в прихожей. Нет, чересчур светло. Переключил на свет в туалете, оставив приоткрытой дверь. Так лучше, и не ярко, и всё видно. В комнате, по обе стороны кровати, свои светильники, с коричневыми, цветастыми абажурчиками. Включил один — теперь всё так, как надо. Дверь на балкон была уже открыта. Подвинул стул-полукресло, с высокими подлокотниками к маленькому столику, пригласил Монику присесть. Была та фаза, когда кто-то первым должен проявить инициативу, и так, чтобы действие не показалось грубым или торопливым. В кино обычно, двое, оставшись наедине, набрасываются друг на друга с ахами и стонами, срывая одежду и начиная любиться сразу на тумбочке для обуви в прихожей. Я так не люблю — мне нравится неторопливое развитие любовной встречи.

         Налив в стакан сок из холодильника, поставил перед ней на столик. Она сидела, закинув ногу на ногу, с улыбкой Моны Лизы, блестящими глазами наблюдая за мной. Опустившись перед Моникой на одно колено, я осторожно стал снимать  туфельку. Отставил в сторону, не выпуская из другой руки её ступню. Помял немного пальчики, погладил пятку, поднялся до лодыжки. Она сменила ногу, так, чтобы был снят и другой, не переставая едва заметно улыбаться. Взял руку, поцеловал запястье. Провёл руками по её ногам, едва касаясь, переходя на талию, и поднимаясь выше. Потянул лацканы жакета назад и в стороны, молча намекая на удаление его. Мы встали. Жакет скользнул, открыв округлость плеч, заманчивую линию подмышек. Я целовал шею, прижимая Монику к себе, перешёл на ушко, щёку, нашёл её губы, ответившие мне глубоким поцелуем. Момент начала страстной фазы был создан. Мы оба начинали полыхать желанием.

         Движения раздевающихся любовников всегда примерно одинаковы. Женщины любят, когда с них снимают поочередно, часть за частью, одежду. Нюансы лишь в том, что будет снято сначала, брюки (юбка) или блузка.
         Начал с того, что расстегнул её замочек на штанишках, встав на колени, и выгнал пуговицу из петли. Оставив брюки полураскрытыми на месте, скользнул руками под трикотаж ее бордовой блузки, целуя оголившийся живот.
         Предчувствуя блаженство от ласкания по настоящему красивого тела, ещё не видя обнажённой грудь, я чувствовал восторг, лишь одного желая — пусть ночь бы превратилась в бесконечность.
         Ведя руками по её бокам и вверх, через подмышки, снимаю топ. Моник мне помогает, подняв руки, и тут же опустив их за спину, чтобы расстегнуть бюстгалтер. Я не даю этого сделать, повернув её к себе спиной, целуя плечи и лопатки. Вот и настала очередь крючков; они расстёгнуты без торопливой дрожи рук. Лямочки сдвинуты, бюстгалтер падает, волнение нарастает. Что ожидает мои глаза и руки там, с обратной стороны?
         Не тороплюсь увидеть. Сначала раздену её всю. Руками я уже толкаю брючки вниз, стараясь, чтобы трусики остались неснятыми, оставив удовольствие самого острого момента на потом. Брючки внизу. Моник подняла ногу, давая мне возможность снять, потом другую. Нда-а-а, как говорят в народе с некоторых пор: «Картина маслом!» Вид сзади впечатляет! Шепнув на ушко «постой немного так», быстро раздеваюсь, совсем. Беру её на руки. Не ожидая такого поворота дел, она ахает, обняв руками мою шею, смеется, говорит «ты сумасшедший».
         О да, похоже я схожу с ума. В который раз. Всегда, когда встречается моя мужская суть с непреходимой магией влекущей женственности, то я схожу с ума. Встав коленом на кровать, укладываю Монику как можно осторожнее. Глаза её блестят, лицо горит, губы приоткрыты. На сцене страсти занавес раздвинут. Неслышный голос из суфлёрской будки сердца возвещает: «Прелюдия!»

         Наверное, это самый желанный момент в любовном действии — во всяком случае, что касается моего личного понимания любовного искусства. Не преуменьшая важности основного акта действия, скажу, что первые моменты близости в прелюдии любви для меня всегда важны. Звенят натянутые нервы, вкус и запах незнакомого тела утончает чувства до предела, перемещая разум в сферу, которая, возможно, и называется тем пресловутым раем.
         Рай — цветущий сад, благоухающий ароматами! Оказавшись там, надо стараться продлить как можно на подольше время пребывания в нём.
         Всему начало — поцелуй в губы, а Моника умела целовать. Расположившись немного сбоку, чтобы не придавить божественную хрупкость, я с упоением касался её губ. Теперь и язычок вступал моментами в игру, и зубки покусывали нежно.
Одна моя рука лежала у Моники под головой, обнимая её плечо, а свободная рука изучала тело, находя его всё более приятным. Нацеловавшись ровно столько, чтобы слияние губ не оказалось перебором, я начал обцеловывать всё, что мне нравилось, начав спускаться вниз. Впадинка на шее, ключица, родинка, а вот ещё одна. Первое свидание глаз с грудью.
         Небольшая, упругая на вид, с красивыми сосочками, уже набухшими, стоящими по стойке «смирно». Всегда интересно узнать, как будет ощущаться сосок во рту, и как будет реагировать женщина на крепкий поцелуй, ведь иногда бывает, что женщину пронзает боль, если перестараться с силой втягивания.
         Моник уже дышала глубоко. Игра моего рта с сосками приносила ей видимое наслаждение, а я так увлёкся, что они уже стояли, увеличившись на сантиметра два. Пора было продолжить путь, вниз, через живот, к заветной цели самого интимного местечка.
         Нет, пожалуй я дойду туда другой тропинкой, через ноги. А ноги у Моник...да-а-а, это были ноги! Увидев её утром курящей на террассе, я подошёл как раз поэтому, прельстившись видом очертания красивых ног.
         Как описать симметрию удачных ног, полученных в подарок от небес, не знаю. Было бы проще показать на образец, и в галерее красивейших ног нашей вселенной нашлось бы место и для этих.
         Встав на колени, я склонился над Моник, поцеловав её коленку. Потом пониже, по пути к ступне, ещё пониже. Подъём. На нём нарисовал узор любви кончиком языка, протянув линию до впадинки между большим и вторым пальчиками. Полюбовался ими, прикоснувшись к каждому губами. Они пахли кожей дорогих туфлей, а запах кожи меня очень возбуждает.
         Снова колени. Выше, выше. Подсунув руки под божественные ноги, в местах, которые в просторечии зовутся ляжками, слегка их раздвигаю, чтобы добраться до внутренней их стороны. Они подрагивают от прикасаний губ, от нетерпения: когда же я дойду туда, куда иду?! Моник, ещё одна минутка, и я на месте. Мне просто хочется продлить чудесное мгновение, хотя и сам уже хочу дойти до пункта назначения.
         Руки гладят ноги, а губы, наконец, коснулись её лона. Полоска интимных губ на тонких трусиках меняет линию, в такт движениям бёдер, которых она не сдерживает, постанывая и глубоко дыша. Живот подтягивается, напрягаясь. Моник уже плывет навстречу извержению: пора снимать последнее препятствие перед заключительным аккордом любовного пролога.
         Почувствовав мои руки под нижней стороной трусиков, она подняла бёдра, и я стянул их, вновь повторив дорогу ног до самого конца, поглаживая их одновременно. И вот всё на виду. Две абсолютно гладкие розовые губки манят припухлостью и ждут, когда их приоткроет язычок, найдя меж них ту ягодку, которой слаще нет на белом свете.
         Одним из основных инструментов в руках любовника, который хочет подарить женщине наслаждение, является ласкание заветной ягодки. Я обожаю так ласкать. Сначала осторожно, только кончиком, слегка, обследовать поверхность, входя во вкус. Потом усилить натиск, чувствуя как клиторочек набухает, и лоно постепенно превращается в вулкан, вздымается и бьётся ритмичными движениями в моих руках, вспыхнув вскорости оргазмом.
         Живот Моник напрягся, предвещая приближение, дыхание участилось. Губы, прерываясь стонами, шептали: «ещё, ещё».
         И вот этот момент! Момент победы! Чего над чем, или кого над кем, неважно. В зачёт идёт лишь это чувство. Протяжный стон, из длиной буквы «а-а-а», на долгом выдохе, похожий на «ура», явился подтверждением победы. Моник достигла апогея, устремив в пространство взор, пронзающий все дали космоса, в котором светился и уютный огонёк пришедшего домой.
         Пока Моник была внутри себя, отдавшись ощущениям, я дотянулся до тумбочки, на которой, под журналом, лежали припасённые заранее резинки. Одел дружка в одну из них. Он не хотел, кричал что задохнется, но что поделать, друг, придется потерпеть. Я начинаю свою партию любви.

         На этом месте оборву повествование. У нас с Моник случилось совпадение. Был свод оркестров со всей полифонией звуков. Картина Тициана, где каждый штрих сидел на месте, нюансы, полутона соблюдены. Исполнилась мечта гурмана, вкусившего амброзии небесной.
         Самой большой наградой для меня было её удовлетворение, я бы сказал, оправданных надежд. Моник светилась им, как новогодняя гирлянда. Ночь вместила в себя прелюдию, два акта основного действия, и эпилог. К утру у нас смыкались веки, от напряжения у меня не гнулись ноги, а мы всё обнимались, стараясь удержать неповторимость уходящего момента. Как жаль. Строка на легендарном перстне Соломона гласит: «Проходит всё».

         Прощаясь утром долгим поцелуем, мы благодарили судьбу за сделанный подарок, за то, что встретились. Ещё за то, что симпатии обоих расплавились друг в друге, образовав счастливый эпизод.
         Жизнь состоит из длиной череды коротких эпизодов, и только нашими стараниями они останутся в копилке памяти моментом или света, или мрака.
         Ах, да, чуть было не забыл. Для круглой законченности рассказа, добавлю. Мы обменялись телефонами, и дали слово встретиться опять.