Непутёвая Мария

1.
За окном мело и завывало. Столбик термометра настойчиво опускался вниз.
В доме тихо. Лишь приглушённо гудит газовый котёл, да снежные вихры с силой ударяют в окно и, кружась, летят дальше. Заунывно скрипит, качаясь на ветру, фонарь у дома и отбрасывает на стены причудливые игры света. В комнате тепло, уютно. В такую погоду спать бы, да наслаждаться ночным покоем, но сон не шёл. Воспоминания калейдоскопом, вырывая из тайников памяти не лучшие моменты её жизни, беспокоили и не давали возможности уснуть.
 – Опять «весёлые картинки» начались, – усмехаясь, вслух проговорила Мария и, накинув на плечи тёплый халат, встала.
Заварила чай и удобно устроилась в большом мягком кресле, взяв в руки вязание.

Почему вдруг к старости, из самых потаённых глубин памяти, неожиданно всплывают ясными видениями события прошлой жизни и, терзая, причиняют душевную боль? Почему именно тогда, когда как кажется, можно умиротворённо доживать свой век, нынешнее благополучие приносит противоречивые унылые сомнения и беспокойства?
Может старение, воздействуя на душу, ещё не открыло Марии все тайны внутренней жизни и земное материальное крепко держит её?
До сердечной боли и душевного разлада она не просто не хотела – Мария не могла позволить себе расстаться со своим домом, уступить его даже единственной дочери и внукам. Ведь путь к нему был нелёгким и долгим …
– Не жила хорошо и не надо было начинать, – горестно вздохнула она…
 
***
Мария родилась в многодетной семье через несколько лет после окончания войны. В доме и так было «семеро по лавкам», когда мать нечаянно зачала. Узнав – ужасно расстроилась, скрыла от мужа и пыталась «скинуть по-народному», но не получилось. К врачу идти постеснялась: на пятом десятке, отдав дочь замуж, вдруг забеременела! «Стыдоба-то какая!» – переживала, страстно не желая этого ребёнка. Но девочка родилась в срок, легко и без всяких осложнений.
 Отец, почёсывая затылок, одной, оставшейся после ранения, рукой, глядя на дочку, недовольно ворчал: «Хоть бы напоследок сына родила – опорой стал бы в старости! Это ж надо: одних девок настреляла, что с этой-то делать будем?»

– Ничего, Господь всё устроит, – безразлично прикладывая ребёнка к полной груди, мать пыталась вспомнить, как же могла случиться эта никому ненужная беременность? И, не вспомнив, добавляла: – Раз Господь дал, значит тому и быть.   
– И в кого только такая дылда уродилась? – сокрушался отец. – Не дай Бог, ещё вымахает, как верста коломенская! И замуж-то не отдашь…
– Была бы шея, хомут найдётся, – матери тоже не по нраву длинная нескладная малышка.
 
Малышка и вправду родилась ростом пятьдесят восемь сантиметров. И привязалось к ней «Дылда» с первых дней. Назвали «Дылду» Марией.
Девочка росла спокойная, послушная, исполнительная, не доставляя никому особых хлопот. Как бы понимала, что не вовремя на свет появилась, не ко двору пришлась и ходила, оглядываясь. Стеснительная была, сутулилась и глядела на всех как-то исподлобья. Ведь ростом она действительно выше всех девчонок! Не скажешь, что некрасивая, но и красавицей уж никак не назовёшь. Самая обычная, кабы не рост. Парни сторонились. В селе женихи, словно на подбор, все ниже Марии. И уехала бы она куда-нибудь с радостью, да мать не на кого оставить.

Всех старших девок в семье замуж разобрали, ушёл в мир иной отец, и осталась Мария с матерью вдвоём в большом осиротевшем доме.
Мать уже редко вставала. Всё больше лежала на печи да громким скрипучим голосом отдавала команды. Почти оглохла к старости, вот и кричала. До сих пор, бывает, Мария иногда просыпается ранним-ранним утром от громкого крика матери: «Машка, Дылда, вставай, корову доить пора». Мария в такие дни поутру сразу в церковь бежит родителей поминать. А тогда вставала, доила, загоняла в стадо и крутилась в трудах по немалому хозяйству, целый день, безрадостно проживая свои молодые годы.

Как-то из района приехала старшая сестра. Поглядела она на безотрадную долю младшенькой, поохала-повздыхала, жалеючи, и пообещала замуж пристроить.
Мария повеселела, чаще стала на себя в зеркало засматриваться. Сельские ребята на неё внимания не обращали, да и ей никто не глянулся. Все какие-то низкорослые, несерьёзные и пьющих среди них много. Кто поумнее, те на учёбу в город подались, а потом ещё далече: на стройки, фабрики, заводы.
Съездила Мария в город, к парикмахеру сходила. Обстригла косу свою длинную толстую. Густые жёсткие волосы кудряшками сами улеглись в весёлую озорную причёску и сделали Марию моложе, да и, как будто, роста поубавили. Платье новое модное себе купила. Сутулиться перестала, в надежде повеселела. Ждала, волновалась.

Приехали неожиданно. Мария дверь открыла и обомлела. Мать с печи выглянула и, заплакав, перекрестилась. Так жалко ей стало «последыша».
Жених роста низкого, в теле худосочный и… нерусский. Глаза чёрные цепкие, обрамлённые длинными, как у девицы, ресницами. А главное – старый. Смотрит бесстыдно оценивающе на высокую статную Марию: кость широкая, крепкая, грудь высокая, бедра крутые, руки крупные работящие. Довольно цокает языком, улыбается. Подарки достаёт.

– Ты не смотри, что в годах. Не такой уж он и старый, всего-то сорок, с небольшим, годков. Мужик не бедный, хваткий да работящий, – уговаривала сестра.
– Так он мне только до подмышек, люди смеяться будут.
– Посмеются, да забудут. Не за наших же пьющих сосунков выходить и таскать их всю жизнь на своей шее. Спасибо ещё скажешь. Но сестра условие поставила: как только Мария замуж выходит, так сразу от родительского дома отказывается в её пользу. Семья у сестры большая, муж непутёвый, нормального жилья нет. Свой интерес выгадывала.

Мафуз, привезённый жених для Марии, был вдовцом. Умерла его жена при родах два года назад вместе с ребёночком, и остались без матери двое сыновей подростков. Настороженно они встретили новую русскую жену отца, но при строгом воспитании, ослушаться не посмели и приняли мачеху относительно спокойно. Послушная, работящая Мария полюбилась горячему мусульманину. Ой, как же ему нравились высокие русские светловолосые женщины! Обнимал пылко и глядел на неё снизу-вверх, восхищаясь, своими чёрными жгучими глазами.
– МашАллах, хорошо, – и ещё крепче прижимал к себе.

Хорошо было и Марии. Постепенно привыкла она к Мафузу, а когда понесла от него, то и вовсе, показалось, полюбила. Девочку родила. Красивую! Статью в мать, чертами лица в отца, только жгучая нервная южная красота разбавилась покоем и светом матери. После родов и Мария расцвела. И Мафуза, словно подменили. Ревностью, до битья, стал изводить стареющий муж молодую жену. В безумстве решил увезти семью к себе на Родину. И счастье закончилось… Неласково приняли русскую женщину и нелюбовь окружила её со всех сторон. Чужая речь и нравы, чужая вера и традиции. Всю тяжёлую работу на неё свалили.

Годы пролетали незаметно. Вот уже и сорок лет отметила… Дочка Амина, как цветок, красива! Самая завидная невеста во всей округе. Отец жениха нашёл. Выгодного, на его взгляд, одного из лучших, но у Амины уже был суженый! И закружились беды вихрем, сворачиваясь в ком неразрешимых проблем. Амина сбежала с любимым – русским парнем – в столицу республики. Мафуз весь свой гнев излил на Марию. Не доглядела, не уберегла! Позор на семью навлекла! Бил смертным боем, пока его удар не хватил. А время нехорошее настало, пришли в страну девяностые годы. Русских притесняли, выгоняли из квартир, бесчинствовала толпа.

Тайком отдала Мария все ценности и сбережения беременной дочери: «Беги в Россию, пока не убили. Родня позор не простит».
– Мама, поехали с нами, – слёзно умоляла Амина.
– Не могу, дочка, отец ведь болен.
– Сколько горя он тебе принёс, сколько сил ты положила на его родню его! Слова доброго не услышала!
– Негоже тебе так говорить, он ведь отец твой! А я… была и счастлива, – благословила ненаглядную свою кровиночку, и осталась одна вдали от родных мест с парализованным мужем в чужой неприветливой семье в смутное жестокое время. Не роптала, не гневалась. Она в целом умела жить как-то спокойно, без надрыва и лишних эмоций. Для неё главное, чтобы по совести.

Дом у Мафуза большой, с зимними и летними комнатами. С лицевой стороны богатая, с резной колонной айван-галерея. Закрытый зелёный двор. Хороший дом, дорогой, ещё родители его строили. Семья их никогда не бедствовала.
Держала Мария за руку безумного разрушенным мозгом мужа и, грешным делом, ждала его смерти. А он смотрел на неё детским взглядом глубоких чёрных глаз и из них текли слёзы.
– Может и понимает что? – думала, жалея.

Ждали его кончины и многочисленные сёстры, племянники: делили меж собой родительский доми другие ценности. Долго ждали! Мария хорошо смотрела за мужем. А дождавшись, обмыли, завернули в саван, и отнесли на кладбище до заката солнца. Марию не пустили, она ислам не приняла. И сразу после смерти Мафуза отношение к ней стало ещё во много крат хуже. Не будет жизни ей здесь, она это сразу поняла, и пока многочисленная родня читала поминальные молитвы, да смиренно принимала тазият, собрала свои вещи и незаметно вышла из дома. Вышла навсегда.
 
2.
В тесной двухкомнатной квартирке, полученной по программе переселения, Амина с мужем Олегом гостеприимно встретили Марию. Поселили в крошечной комнатёнке с двумя внучатами. На ночь раскладушку ставила, а днём и прилечь не на что было. Оформилась в миграционной службе, поставили её на очередь получения жилья. Радовалась бы любой комнатке, лишь бы отдельно, но скоро не обещали – слишком много возвращалось из республик изгнанников. Пошла мыть подъезды. Что она ещё умела делать?  Убирала чаще по вечерам, чтобы не мешать своим присутствием семье дочери. А днём готовила и убирала дома, присматривала за внуками.
 
Как-то встала ночью по нужде и, тихо проходя мимо комнаты Амины с Олегом, услышала раздражённый голос зятя: «Я понимаю, но мне надоело. В своём доме в трусах не могу пройти. Она ещё эту квартиру может десять лет ждать». Амина возражала, защищая мать. Когда с лаской, когда с гневным напором, но Олег своё недовольство всё громче и чаще высказывал. Мария не осуждала, понимала, что загостилась. Ещё ей всегда казалось, что она со своим высоким ростом уж слишком много места в квартире занимает. Всплакнула и занялась поиском работы с проживанием.

Переселенцы дружной стайкой держались, помогали, поддерживали друг друга, как могли. Хоть и на родную землю они вернулись, но за годы долгого отсутствия стали чужими. Тем более в такие лихие годы. Потеряв страну, люди не жили – выживали, и мало кому было дело до каких-то… понаехавших…
Устроилась в круглосуточное кафе посудомойкой и уборщицей одновременно, с разрешением проживать в маленькой подсобной комнатке без окон. Хозяин кафе, бывший земляк Мафуза, проникся сочувствием к Марии и не только привёл её комнату в порядок, но и обставил всем необходимым. Даже коврик на стену повесил. Кормил бесплатно и неплохо, тем более что Мария работала на совесть.

Жизнь потихоньку стала налаживаться. Полюбился городок на Волге, появились знакомые. В редкие выходные в гости к дочке ходила. Внучатам подарки дарила. Зять успокоился и встречал тёщу вежливо и приветливо. А ещё Мария познакомилась с Иваном. Он работал экспедитором, привозил продукты в кафе. Высокий, статный, белокурый, прям под стать Марии. Добродушный, улыбчивый, пошутить любил. Тоже из переселенцев. Семью и родных потерял в войне. Одинокий, как перст. Жалела его Мария, видела и сердцем чуяла, что за весёлой бравадой, он скрывает израненную душу.
Много они, попивая чай в коморке Марии, про жизнь говорили, и как любовь к ней пришла –не заметила. Нечаянно, как-то, неслышными шагами вошла в сердце и заполнила собой всю жизнь Марии. Легко вдруг стало, всё вокруг яркими красками заиграло. Засыпала, слово девчонка, с улыбкой, с нею и просыпалась. Доставлять любимому радость, заботиться о нём, видеть его, было для неё наивысшим счастьем. Счастьем, что подарило Марии смысл жизни и веру. Веру в счастливое будущее. Она похорошела, помолодела. При встрече с Иваном краснела, опускала глаза, и только пышная высокая грудь трепетно вздымалась.

Она стеснялась своего чувства, как-никак сорок шестой годок идёт, но ничего с собой поделать не могла.
– Иван да Марья, – шутили повара и официантки, – когда же честным пирком, да за свадебку?
Но сошлись они без свадьбы и пира. И в свои сорок шесть лет Мария наконец-то узнала каким бывает настоящее женское счастье. Его не опишешь словами. Оно в дыхании, во взгляде, в прикосновении. Оно в ощущениях, свободе и в покое. Оно во всем, начиная от самых мелочей, лишь только утром ты открываешь глаза.
Через несколько лет, получив по однокомнатной квартире, решили узаконить свои отношения, и в день своего пятидесятилетия расписались с Иваном да обвенчались.
Удачно сумели обменять свои квартиры на одну трёхкомнатную, и тут же совершили ещё один обмен: свою большую квартиру отдали дочке. Мальчишки подросли и тесной стала для них маленькая двушка, а Марии с Иваном она была в самый раз. С какой радостью, с каким энтузиазмом все они занимались переселением, ремонтами, обустройством! Были несказанно радостны и веселы! Мария создала столь уютное гнёздышко в бывшей квартире дочери, что выходить из неё не хотелось. Во всём они видели радость, и обыденность каждого дня была для них великим счастьем.
Вечерами, удобно устроившись в новых мягких креслах, не играли – сражались азартно и серьёзно в нарды. Марии равных не было. Научили сёстры Мафуза. Иван проигрывать не любил, сердился. А после, под мягким светом алого абажура, пили чай и вспоминали, смеясь, свои сражения. Порой в кино ходили. Два раза на море с внуками съездили. Каждый день отрада, каждый день неповторим. Какое же это было счастливое время! Да только вот счастье имеет свойство заканчиваться. Такое вот оно непостоянное.
Беда подкралась незаметно, вероломно, вмиг разрушив всё, и наполнилась душа миллионами осколков разбитого благополучия. Страх не парализовал её, нет – он, напротив, побуждал к действию, но резал по живому, в обречённости, надежду. Кровь стыла в жилых, душа отказывалась верить, но Мария не опускала руки в поисках спасения жизни мужа.
Операция на почках Ивану не давала гарантии выжить, а без операции его дни, как говорили врачи, сочтены. Она бегала от одного доктора к другому, показывала все выписки болезни, с надеждой заглядывая в их глаза, чтобы услышать хоть от одного добрую весть, но все врачи были единогласны: вероятность выживания мизерная, даже с дорогостоящей операцией. Но когда озвучили сумму, сердце у Марии на миг остановилось –нет и не было у них таких денег никогда, и взять их было неоткуда.
 – Понимаете, – врач смотрел ей в глаза прямо и честно обрисовывал ситуацию, – шансов на благополучный исход крайне мало, если только чудо какое не случится. Мы – не Боги… Вам надо смириться.
Мария понадеялась на чудо. «Нет, – кричала душа её, – нет! Он должен жить!»

– Нет, я не буду смиряться. Вы сделаете всё, что положено, а деньги я найду! – твёрдо ответила доктору и побежала в отделение социальной помощи. Плакала, рассказывая. Марии сочувствовали. Помощь, которая могла быть оказана, исчислялась суммой в… полторы тысячи рублей. «Таков порядок, – ответили ей, – будете писать заявление?»

В ответ махнула рукой. Затаилась в страхе душа, сердце оцепенело, лишь мысль билась в голове: «Где взять деньги?» Пока добиралась домой, решение продать квартиру созрело в ней окончательно.
– Главное, чтобы он выжил! – говорила Амине. – А выживет, я его выхожу.
– А если не выживет? Ты же на улице останешься!
– А смогу ли я жить, если буду знать, что не всё сделала?

Амина и Олег её не поддержали, до хрипоты доказывали, что квартиру продавать ни в коем случае нельзя, но при этом оба отводили взгляды в сторону. Не согласны были, квартира им была важнее, но Амина знала характер своей матери. Знала, что та не бросит в беде и дойдёт до последней черты, спасая тех, кто в её помощи нуждается.
Покупателей Мария нашла быстро, операцию оплатила. Иван, как и предполагали доктора, её не перенёс, умер на операционном столе…

Наученная прошлым опытом, жить к дочке не пошла, да и если честно, не позвали бы. Чувствовала это Мария и не поставила Амину в неудобное положение, самостоятельно и быстро решив вопрос своего проживания. Работники социальной службы дали ей рекомендации на работу санитаркой в психоневрологический интернат. Работникам там полагалась отдельная комната.
Туда и поехала. В душе пустота, сердце, казалось, высохло от боли...
 
3.
 Поехала, да непосильной оказалась работа для стареющей Марии. Вроде и привыкла она к тяжёлому физическому труду, да видно силы тоже имеют свой предел. Но, как всегда, крепилась, старалась и никому не жаловалась. Интернат располагался на окраине небольшого районного городка в живописном сосновом бору. Собрали в него больных и немощных, стариков и малых детей. Все страдающие хроническими психическими заболеваниями, с выраженными проявлениями умственной отсталости. Марии досталось самое трудное, самое неприятное отделение лежачих больных. Желающих выполнять эту работу было крайне мало. Как ни старалась Мария добросовестно ухаживать за своими подопечными, запах мочи въедался в их тела, постели, мебель, стены. Марии казалось, что и сама она пропахла мочой, пролежнями, лекарствами. Этот запах не оставлял её ни днём, ни ночью. Даже прогуливаясь в сосновом бору она ощущала, что зловоние человеческих испражнений не оставлял её, и не давал насладиться насыщенным горько-смолянистым прохладным воздухом.

Было тяжело и ворочать больных. Болезни суставов искривили пальцы её рук и вызывали, особенно ночами, временами невыносимые мучения. Болели и ноги, ныла поясница. Она даже стала чуть ниже ростом, но как-то одна больная, не в своём уме старуха, увидев её, закричала: «Дылда! Дылда!»
И следующей ночью в своей комнатке, больше напоминающей больничную палату, в промежутках беспокойного сна, увидела во сне мать.
– Дылда, Машка, яблоки собери, – вдруг отчетливо услышала её голос и проснулась.
И до утра проворочалась, не смогла уснуть, всё думала, о чём это мать хотела ей сказать? Следующий день был выходным для Марии, и она поехала в город. Первым делом зашла в церковь, помянуть родителей. Сняла в сберкассе пенсию, которая копилась на книжке. В интернате кормили, койка была. На что её ещё было тратиться? Две пенсии по конвертам разложила для внуков. Взрослые уже. Старший вообще жениться надумал. Увидела себя в отражении витрин и застеснялась: нескладная, неухоженная. Сходила в парикмахерскую – покрасила и подстригла волосы. Купила новое платье и тут же надела его. И, прикупив гостинцы, поехала к дочке.
Амина, старея, не теряла своей былой красоты и Мария, видя её, радовалась, гордилась, что такую красавицу родила. С благодарностью и Мафуза вспоминала.
– Устаю, дочка, – неожиданно для себя захотелось пожаловаться.
– А я тебя, мама, предупреждала, не надо было квартиру продавать.
– Так, как же это не надо? А чтобы ты на моём месте сделала?
– Я бы в первую очередь о детях подумала. Жизнь с каждым годом всё тяжелее и тяжелее, внук вот-вот появится, а тут ещё ты – без жилья… Твой альтруизм по жизни граничит с психическим расстройством.

Дочь разгорячилась, высказывая, как видно, давно наболевшее в ней:
– Я вообще тебя не понимаю, мама, как можно было выйти замуж за отца? Ни образование не получила, никакой специальности, ничего не умея, разве, что корову доить, мыть, убирать да стирать. В чём и погрязла всю жизнь. Непутёво ты свою жизнь построила. Непутёво.

Мария молчала, а в голове вертелось: «Машка, дылда, вставай, корову пора доить».  Что она видела в девичестве? Глубокую бедность, тяжёлый деревенский труд, нищий колхоз в захудалой деревне, отца инвалида, да старость родителей… Она их молодыми-то и не знала.
 
– Поговорили, – с грустью вспоминала встречу с дочкой Мария, подъезжая к интернату.
– Ну вот и дома, – глубоко вдохнула сосновый воздух, и присела на лавочку у проходной.
Вышел пожилой охранник.
– Что, Мария, идти дальше не хочется? Не представляю, как ты тут сутками можешь находиться?
– А мне некуда больше идти. Это, получается, мой дом и есть. Альтруистка я, а, значит, тоже психически больная, – горько усмехнулась и… вдруг рыданиями сдавило горло, и она разревелась вслух.
С немолодым охранником дружила давно, сразу по приезду он проявил к ней участие. Жена его передавала для Марии молоко деревенское, творожок. Иногда пирожки печёные. Приятно было и не чувствовала она себя совсем уж одинокой, но так горько было, что Амина ни разу не приехала… Не посмотрела, как мать живёт. Видно, крепко она обиделась, что ушла из семьи квартира.
– Ну и ладно, – думала Мария, – жизнь всех рассудит.
На дочку старалась не обижаться, больше на себя, что где-то упустила, что-то недодала ей, но боль в сердце имела. Неизбывную, тягучую…
 Текло время, сменялись зимы вёснами… Мария прижилась. Тянула свою лямку и не роптала.
Как-то охранник пригласил её в гости. «Дело, – сказал, – есть». С радостью согласилась и поехала.

За угощениями, жена его Наталья, полненькая, говорливая женщина, рассказывала историю, что случилась нынче с соседом – старым уже человеком, который доживал свой век в полном одиночестве.
– Орденоносец, ветеран войны, много лет сапёром прослужил, и ни одного ранения! Представляешь?! Давно вдовый, сам себя обслуживает, но уже с трудом, вот и навязываются к нему ловкие да хитрые. Начальница социальной службы собственной персоной в гости заявилась, видать на усадьбу глаз положила. Хваткая тётка, наглая. Никто ей в округе не доверяет. Вот и порешили мы старика женить, чтобы закончил он свои денёчки в родном доме, а женщине, что будет ухаживать за ним – его дом останется. Обоюдный интерес. Мы ему кандидатуру в жёны долго подбирали и лучше тебя никого не нашли. Соглашайся, Мария. Дед весёлый, честное слово, скучно не будет. Ну а к труду ты привыкшая. Ежели, что, то одного ворочать или десяток, как ты сейчас? Что легче?

Мария долго не раздумывала, более удачного выхода для себя и представить не могла. Стесняясь, но с интересом поехала на смотрины к ветерану войны Ивану Трофимовичу.

4.
Чем ближе подъезжали, тем сильнее билось сердце и ярче от стыда горели щёки.
«Что ж это я по жизни такая непутёвая? Верно Амина сказала! – думала Мария с горечью. – Что в молодости, что в старости сватают меня, словно корову. Что сейчас на это дочка скажет?»

Подъехали. Усадьба ветерана скрывалась за высоким забором, утопая в зелени старого яблоневого сада. Земля была усыпана крепкими растрескавшимися от удара плодами сочных яблок, аромат которых, смешиваясь с запахом тления гниющей падалицы, наполнял сад пряным сладким благоуханием. Воробьиная стая пряталась в листве и суматошно весело чирикая, устроила невероятный шум-гам. Марии показалось, что всё это она уже где-то видела. Может быть во сне, а может в прошлой жизни, но сердце, оттаивая, возрадовалось и жизнь вновь заиграла яркими радостными красками.

Из дома на крыльцо вышел статный старик и пошутил:
– Дожил до удивительного, стал товаром. У вас, значит, купец, а я, выходит, товар, – и засмеялся. Внимательно посмотрел на Марию: – заходите, гости дорогие, будем чай пить, да разговоры вести.

На большой светлой застеклённой веранде пили вкусный чай со смородиновым листом, и вели спокойную беседу обо всём, что приходило в голову. Главный разговор ожидал своей очереди.
– Ну, что ж, – вставая, серьёзно сказал Иван Трофимович, – ты, Мария, вижу, женщина порядочная. Простая и бесхитростная. Взгляд у тебя честный, открытый. Вижу, что нелёгкую жизнь прожила, руки то вон какие натруженные. Дом у меня хороший, добротный, просторный. Будешь хозяйкой, да мне поможешь дожить. А там, как Господь управит. Теперь слово за тобой.

Мария только кивнула головой в знак согласия, и как не старалась скрыть слёзы, всё-таки расплакалась.
Решение остаться в доме хозяйкой возникло сразу, как только увидела яблоневый сад. Красота его, аромат пленили и, как знак, вспомнился сон, где мать просила собрать яблоки.

Переехала быстро, с радостью рассчитавшись с тяжёлой неприятной работой. Жизнь на пенсии, в большом доме совместно с весёлым балагуром стариком, приняла за большое незаслуженное счастье. И от души старалась облегчить Ивану Трофимовичу немощные годы глубокой старости.
– Ловкая, вы, однако, дамочка, – съязвила работница загса, когда выдавала паспорта с отметкой о браке.
– Ой, и взаправду ловкая, – засмеялась, ничуть не обидевшись, Мария.
Хороша она была в тот день. Иван Трофимович денег дал и попросил Амину нарядить мать.
– Красивая ты, Мария, женщина, – восхищался он, глядя на неё, – статью, прямо королева. Жаль, раньше тебя не встретил.
– Дылда, – смущаясь и смеясь, возразила Мария.
– Какой же глупец тебе это сказал?

Амина, разглядывая усадьбу, шептала матери: «Как же тебе, всё–таки, по жизни везёт!  Из любой ситуации выкручиваешься».
– Так я не выкручиваюсь, дочка, а напротив, всегда безропотно иду за судьбой.
 Амина от души постаралась сделать мать красивой на последней её свадьбе. Провела по салонам, костюм купила дорогущий, ладный. За большим столом в доме собрались гости.

– Ну, – поднял бокал Иван Трофимович, – похоже, что последнюю свою мину я успешно обезвредил, – намекнув на директрису социальной службы, – да ещё и награду получил.
С теплом и благодарностью посмотрел на Марию. Не согласись она выйти за него замуж, кто знает, где бы мог он сейчас оказаться. Настойчивой была директриса. Праздновали не свадьбу, за столом собрались близкие и родные, и радовались успешному разрешению неприятной ситуации. А Мария отмечала для себя начало новой жизни и верила, что последний её отрезок будет для неё самым счастливым.
Долго сидели гости, наслаждаясь добрым общением, весёлыми и грустными воспоминаниями.
И началась новая жизнь у Марии. Сразу занялась она благоустройством усадьбы. Первым делом воду в дом провела. Решила вопрос с канализацией. Приводила в порядок сад. Сажала огород. Откуда только силы брались, и сама не понимала.

Ивана Трофимовича по больницам водила. Капельницы научилась ставить. Строгую диету соблюдала, одним словом, берегла его, как могла. А летние вечера коротали они в длинных разговорах за самоваром в плетёной беседке, обвитой виноградом.
– Слышу, часто говорят, что жизнь свою надо строить, а я просто жила. Вот, непутёво всё и сложилось, – отхлёбывая чай, рассуждала Мария.
– Судьба такая. А что просто жила, так это хорошо, – отвечал Иван Трофимович, – где просто там ангелов со сто, где нет простоты, там одна пустота, говорят. А какую бы ты жизнь себе хотела?
– Не знаю, но уж точно не мечтала я всю жизнь полы мыть да чужие горшки выносить. Каюсь, просила у Господа другой доли.

– Так Господь нам даёт не то, что мы хотим и просим, а то, что нам полезно. Может ты своей жизнью кого-то направляешь, кому-то помогаешь, кого-то спасаешь. Мы ведь все друг с дружкой связаны. Ты со мной, я с тобой. С нами Амина, Олег, внуки, правнуки. И сколько ещё людей вокруг. А что полы мыла? Так их тоже кому-то надо мыть.

Старик надолго замолчал. Вечер тихий, тёплый. Любила Мария такие посиделки в саду. Безмятежно отдыхала она душой и телом.
– Судьба у всех разная, – продолжил свою мысль старик, – разве можно сосчитать все тропинки на земле, всю истоптанную обувь? Так и судеб людских не счесть. У каждого своя. Ты, Мария, шла своим путём, в своих туфлях и свой крест несла. Несла безропотно и спокойно, – старик заулыбался, приосанился и добавил, – вот и привалило тебе счастье в моём обличии.

И он весело расхохотался. Любой разговор смехом заканчивал. Весёлый был, балагуром слыл и, несмотря на немощь, им и остался.
– Ты, как всегда прав, Иван Трофимович, да только Амина всю жизнь меня стесняется. Не говорит об этом, но я чувствую.

– Строптивая она, нетерпеливая. Переживаю, что умру – выживет она тебя из этого дома. Пообещай мне, что не уйдешь, доживёшь здесь свой век.
Мария грустно вздохнула, прав был Иван Трофимович. Сама часто замечала во взгляде дочки завистливый взгляд на дом и в речах её слышала досаду и роптание.
– И сюда не зови, не стоит жить вместе. Не получится у вас, – старик задумался, затем махнул рукой, – я тебе наказ дал, а поступай, как знаешь.

Ночью долго ворочалась, уснуть не могла. Частое раздражение Амины при общении с ней беспокоило. Мария пыталась понять её, старалась меньше поучать, советы давать. Никогда не просила помощи и жалела вечно занятую внуками дочь. Но сердцем чувствовала какую-то недоговорённость, недовольство. Вроде, как и любит, но постоянно раздражается, обижается, словно упрекает мать в чём-то, и Мария винилась, переживала и всегда старалась угодить.
За занавеской на своей постели вздыхал Иван Трофимович. Ему тоже не спалось.
– Что не спишь? – заволновалась.
– Думы спать не дают, может чайку?
И вновь они пили чай с вареньем из яблок, и журчала ручейком добрая беседа. Марии уже за семьдесят, Трофимовичу слегка за девяносто. Хорошо она смотрела за ветераном. Долго прожили вместе. Стал он ей другом, братом, отцом. Мария каждый вечер Бога благодарила. А то, что в хлопотах по уходу за старым человеком, так она всегда счастье находила в труде и заботе. По-другому не умела. Жить ради кого-то, для близких и нуждающихся вошло в привычку.

Осенью, в ненастный дождливый день, ушёл из жизни Иван Трофимович. Мария сидела рядом и, как когда-то у Мафуза, держала в своих крупных сильных ладонях сухую сморщенную руку старика и чувствовала холод, которым смерть окутывала его.
 
5.
Одиночество в опустевшем доме, который стал ей родным, переживала тяжело. Днём в хлопотах некогда было думать, а вот вечерних разговоров с Трофимовичем не хватало. Не давали спать и постоянные жалобы Амины на ставшую тесной для них квартиру. И заботу о матери, которой, как считала дочь, трудно и страшно одной в большом доме, считала неискренней.      

– Я люблю этот дом и чувствую его своим. Мне нигде не было так спокойно и надёжно, – оправдывалась Мария. Но покой и сон она потеряла и успокаивая себя, вязала никому ненужные свитера для внуков и правнуков своими скрюченными от вечного труда, пальцами. Амина недовольно ворчала: «Мама, сейчас уже такое никто не носит!»
Обиделась, бросила и долго плела себе огромный тёплый платок замысловатым узором…
 
***
Кукушка из старинных часов-ходиков прокуковала шесть раз.
– Ну, пора и вставать, – Мария отложила вязание и, кряхтя да охая, с трудом разогнула затёкшее, от длительного сидения в кресле, тело. Вышла на крыльцо. Ночная вьюга стихла. В чистых белоснежных сугробах стояли в высоких снежных шапках и бахроме на ветках яблони. Изредка в лунном свете, переливаясь серебром, медленно осыпалась снежная пыльца. На чистом высоком небе ещё перемигиваются, в напряженном от мороза воздухе, звёзды. Сказка наяву. Мороз крепкий, жёсткий, пощипывает лицо, и ноздри слипаются при дыхании. Мария вздохнула полной грудью, набираясь сил и энергии, и с удовольствием начала разбрасывать снег, прочищая тропинки к калитке, сараю.
В доме напротив скрипнула дверь.
– Доброе утро, Мария, не спится? – тоже уже давно немолодая соседка с лопатой в руках спускалась по ступенькам крыльца.

Поговорили о погоде, ценах, здоровье, и день полностью вступил в свои права. Где-то слышался лай собак. Рычали, разогреваясь, моторы автомобилей. Под ногами ранних прохожих сильно и упруго скрипел снег. Бежала, бросаясь снежками, в школу детвора.
Мария в тёплой кухне с удовольствием пила чай и смотрела как медленно и величаво приходит рассвет зимнего утра. Снег искрился и переливался холодным золотистым блеском под лучами восходящего зимнего солнца. Морозный воздух чист и прозрачен.

В доме уютно гудит котел. Кошка, лениво помахивая хвостом, греет на нём свои косточки и внимательно следит за хозяйкой. Мерно тикают ходики. В кастрюле под белым льняным полотенцем поднимается тесто. Сегодня почтальон принесёт пенсию. Как всегда, задержится поболтать и полакомиться пирогами с чайком. Затем, после школы, забегут погодки правнуки. День получения пенсии они не пропускают. А пока надо прибрать в доме, сварить обед, чтобы вкусно накормить мальчишек. После ужина, как обычно, зайдёт поиграть в нарды Петровна с соседней улицы. И будут они коротать длинные зимние вечера, бросая кости и двигая шашки по доске, спокойно вспоминать прожитые годы.
Жизнь продолжается...  А вопрос с домом, что не даёт покоя дочке Амине, разрешит время, разрешит судьба, от которой, как известно, не уйдёшь и не спрячешься.



26.11.2018