В комнате стояли часы

В комнате стояли часы. Старые. На вычурных ножках, в деревянном корпусе-сюртуке. Отшлифованая временем изящная резьба в виде бушующих волн была выполнена столь искусно, что иногда, когда Марти стоял рядом с этим древним артефактом, ему казалось, будто он слышит как вода воюет сама с собой, разрывая себя на части и сталкивая их друг с другом в нелепой борьбе.

Был полдень. Правда погода последние дни стояла серая и безрадостная, и постоянно казалось – уже вечер. Вот уже третий день Марти курсировал между кухней и гостинной, заваривая чай и сверяя свои ощущения с часами. Их реальности не совпадали. Часы каждый раз показывали разное, хотя Марти чувствовал себя на пять часов пополудни постоянно.

Оставалось всего два дня до приезда тётушкиного юриста, старого, как и она сама, но, в отличиие от неё, вполне себе живого и бодрого. Марти очень любил тетушку, заменившую ему родителей, но сейчас, когда его собственное будущее висело на волоске, когда вся его жизнь зависела от того, что привезет с собой мистер Томпсон, он проклинал любовь тёти к детективам прошлого века, заставившую потребовать, чтобы последняя её воля была озвучена лично. И, хотя он был единственным возможным наследником, жизнь, при непосредственном участии его родителей, научила Марти не быть уверенным ни в чём.

И потом, тётушка Джен была столь экстравагантна, что могла оставить всё своим кошкам, или чужим кошкам, да любым кошкам, которых она любила больше, чем людей, за исключением разве что племянника и пары старых друзей.

Ожидание сводило его с ума, не давало ни есть, ни спать, а только лишь пить опостылевший чай. Он чувствовал, что внутри него натянута струна, которая вибрирует от мельчайшего воздействия, заставляя его желудок сжиматься, а голову – кружиться. Он был напряжен до такой степени, что у него болел подбородок и сводило горло, не давая вдохнуть полной грудью. Часы были единственным, что помогало ему расслабиться.

Он замирал напротив них с чашкой в руке, позволял тиканью поглотить себя, и унести туда, где бесконечно сталкивались и наваливались друг на друга валы воды. Их не волновало ни какое сейчас столетие, ни цвет неба, ни курс валют, ни мода, ни даже вопросы наследства – их не волновало ничто, и Марти мечтал научиться этому искусству безмятежности хотя бы чуточку, чтобы снова можно было дышать.
Разбитых чашек уже было пять. Его радовало одно – недостатка посуды в доме не наблюдалось.

Сегодня часы были неуловимо иными. Марти никак не мог понять в чём же дело, и вот уже битый час пялился на них, заходя то с одной стороны, то с другой. Оправив свой теплый пиджак коричневого меланжа – осень уже остудила дом до неприличия, а топить его он не решался, будучи не увереным может ли себе это позволить - он зажмурил уставшие глаза и слегка их помассировал. И потом вновь вгляделся в часы, в самую их суть, стараясь дотянуться до их тикающего нутра. В следующее мгновение он перестал ощущать своё тело и было запаниковал, когда его глаза отказались моргнуть, но следом ему отказали и чувства – он стал безмолвным и безучастным наблюдателем происходящего. А происходило странное.


Он больше не стоял спиной к гостинной, теперь он видел комнату с того места, где пустили корни часы – с высоты третьей сверху книжной полки огромного цельнодеревянного книжного шкафа, который, если и уступал в древности измерителю времени, то незначительно.  А там, где ещё мгновение назад находился он, резвилась девчушка лет пяти в пышном розовом платье. Она держала на вытянутых руках большого плюшевого мишку, размером почти с неё саму, и то кружилась с ним в танце, то вела серьёзную беседу, объясняя, что он своими косолапыми лапами отдавил её маленькие ножки.

Девочка была само очарование. Марти было подумал, что не видел никого столь же прелестного в жизни, а потом заметил как она смешно сморщила свой маленький носик, и узнал в ней тетушку Джен, пронесшую этот жест сквозь всю свою жизнь.
Щелчок. Открылась входная дверь, Джен протянула мишку няне, наблюдавшей за свой воспитанницей из полудремы уютной кресло-качалки, и кинулась на шею к отцу. Молодой крепкий мужчина подхватил дочку на руки:

– Где моя любимая девочка?

Джен засмеялась в ответ:  – Вот она я, папа.

Мужчина прищурил лучащиеся добротой глаза, всмотрелся в девочку повнимательнее:

– Точно-точно? Ты больше, чем моя дочка. Когда я уходил, она была вот такая, – он показал рукой на полголовы ниже Джен. – А ты – вон какая! – Он поднял руку на полголовы выше девочки, смерил взглядом расстояние между высотой воображаемой и реальной дочек, и посмотрел на неё выжидательно.

– Точно-точно, папа! Я знаю секретное слово. – Она заговорщицки подмигнула отцу.

– Инфинипл! – И они вдвоём засмеялись.

– Что это ещё за инфинипл? –  Следом за отцом в дом вошла изящная женщина. Таких во все времена называли дамами: волосы красиво уложены, аккуратный макияж не бросается в глаза, одета без изысков, но стильно и дорого.

– Это секрет, - ответила Джен, радосно жмурясь в папиных объятиях.

– Посвятим маму в нашу маленькую тайну? – Мужчина опустил девочку на пол, чтобы та могла обнять и поцеловать маму тоже.

– Думаешь она достаточно благонадежна?
Родители со смехом переглянулись:

– Откуда ты только берешь все эти словечки, милая? – С нежностью спросила мама, вешая плащ на крючок.

Джен лишь пожала плечами, скорчив умильную рожицу, и улыбнулась няне, пока никто не видел.

– Ну так что, у вас там за тайны от меня? Обещаю быть очень и очень благонадежной! – Мама вытянулась по стойке смирно в ожидании вердикта.

– Понимаешь, – Джен глядела на маму снизу вверх так, будто это она была взрослой, а мама – маленькой девочкой, которой почему-то нужно объяснять самые очевидные вещи. – Инфинипл означает вечность плюс яблоки. – И, глядя в недоуменное лицо, продолжила: – Ну, ты же знаешь как сильно я люблю яблоки! А папу я люблю ещё сильнее – как целую бесконечность яблок! – Глаза девочки вдруг расширились, и она быстро добавила: – И тебя, конечно, тоже, мам!

– Спасибо за доверие и уточнение. – Женщина взяла девочку за руку. – Как насчет шарлотки на ужин? Поможешь мне её приготовить?

Счастливая семья пошла вглубь дома, в направлении большой и уютной кухни-столовой, которую так хорошо знал Марти. И пока они удалялись, картинка становилась менее четкой, зыбкой, словно он смотрел на мир сквозь поволоку слез, а он тем временем думал, почему он не встречал ни фотографий, ни портретов бабушки с дедушкой, где они были такими молодыми и счастливыми. Он привык видеть их в более зрелом возрасте и совсем иными. Дедушку он помнил сухим пожилым мужчиной, который был вечно занят и чрезмерно требователен к окружающим. Бабушка же была бесформенной блеклой женщиной с отсутствующим взглядом, которая словно удалилась в места только одной ей видимые, устав соответствовать требованиям, которые выдвигала ей жизнь.

От воспоминаний Марти отвлек скрип половицы. В комнате было темно, но не угольно-черной ночью, а скорее серой предрассветной дымкой. За дверью гостинной кто-то переминался с ноги на ногу, не решаясь войти. Марти прислушался -  к скрипу добавилось невнятное бомотание, затем глубокий вздох, и дверь бесшумно открылась, а в проёме показалась тощая девочка-подросток с испуганным взглядом. В сумраке он разглядел вытянувшиеся черты лица той самой девчушки, что несколько минут назад счастливо вальсировала у него на глазах.

Сейчас она была похожа на мрачную версию Нэнси Дрю: волосы собраны в две тугие косички, в попытке усмирить буйный нрав каштановых кудрей; узкие джинсы заправлены в высокие ботинки, обязательно присутствующие в образе крутых киногероев любого времени; теплый объемный свитер-водолазка, явно не по-размеру, смягчал образ, а при виде торчащей из рюкзака лапы плюшевого кавалера Марти показалось, что его что-то кольнуло в сердце.

Джен включила крохотный фонарик, и уверенно прошла к большому современному комоду, выполненному под старину, чтобы вписывался в атмосферу дома. Открыв нижний ящик, где она устроила свой собственный тайник, девочка вынула скатерть, которую мама использовала строго по праздникам, убрала второе дно, и достала конверт, куда последние несколько месяцев она откладывала каждую, выданную ей на нехитрые детские расходы, купюру. Взяв в руки обновлённый недавно паспорт, она хмыкнула, впомнив на какие ухищрения ей пришлось пойти, чтобы «потерять» старый, и не дать маме убрать новый туда, где она хранила остальные документы.

Но это было ещё не всё. Джен взяла тяжеленный стул, придвинула его к книжному шкафу, и оказалась лицом к лицу с Марти, смотрящем на неё из часов, которые на секунду потеряли опору, отклонившись назад, а тем временем в руках девочки образовались водительские права, утверждающие, что ей шестнадцать лет. Марти отметил, что тетушка явно давно и тщательно готовила свой побег.

Что это был именно побег сомневаться не приходилось. Спустившись со стула и вернув его на место, Джен обвела комнату взглядом и фонариком, проверяя не оставила ли следов, затем снова глубоко вздохнула и зашагала к входной двери.

– Дженни? – Слабый голос прервал торжественный марш свободы. В ту же секунду девочка сгорбилась, скукожилась и вместе с тем будто повзрослела. Она моргнула медленно, так медленно, словно ей хотелось спрятаться за занавесом век. И, пока её глаза были закрыты, челюсти сжались, губы побелели, рука продолжала тянуться к входной двери и уже взялась было за ручку, как тот же голос вновь вырвал её из киселя желаний и страхов:

– Дженни, это ты? – Несколько тихих шагов, и голос стал ближе. Марти не была видна лестница на второй этаж, но он был уверен, что голос доносится именно с неё. – Куда ты? – И не получив ответа: – Дженни, мне страшно. Не оставляй меня.
Марти наблюдал как Джен с трудом отдирает свою руку от двери, разворачивается спиной к тому будущему, к которому так стремилась и идёт к лестнице, едва переставляя ноги. Мотнув головой, словно разгоняя наивные мечты, она сказала:

– Я здесь, Меган. Я здесь. Возвращайся в кровать.

– Можно я посплю с тобой? Пожалуйста. В моей комнате холодно. – Ещё несколько шагов привели будущую маму Марти к низу лестницы, где он смог, наконец, увидеть её. Меган было лет семь, и она уже была красива той красотой, которая, даже увядая, остаётся неоспоримой. И, если Джен была прелестной маленькой девочкой, которая стала милым, но типичным подростком, а затем вырастет в очаровательную заботливую женщину, то Меган была другой.

Марти всегда хотелось думать, что она стала такой под влиянием сурового отца или ещё каких-то обстоятельств, о которых ему было неведомо, но теперь он видел, что Меган всегда была такой: холодная красота, туго скрученная с чем-то столь невыразимым, что Марти порой казалось, что это всё игра его воображения, тем более, что тётушка Джен так ни разу с ним не согласилась в этом вопросе.

И тем не менее, это невыразимое было видно в Меган уже сейчас. Искусно выверенные жесты, красноречивая мимика и точные, словно рассчитанные, движения перемежались моментами кукольной безжизненности, которые превращали лицо в маску, лишая его всего человеческого. Это же просматривалось и в её поведении: самые альструистические поступки Меган отдавали улыбками восковых лиц, пластиковыми яблоками и мёртвыми цветами. А порой она вела себя совершенно непонятно для любого чувствующего человека.

Марти сбился со счёта, сколько раз он наблюдал как мама выжимала все соки из любой ситуации, да так, что окружающие не только этого не замечали, но и продолжали считать её жертвой вселенской несправедливости. Марти подозревал, что именно его способность видеть то, чего не замечали другие, и стала причиной, по которой родители оставили его за бортом . Ведь если бы он присоединился к сонму воспевающих маму голосов, то наверняка был бы допущен к их празднику жизни, который не утихал ни днем, ни ночью по сей день, насколько доносили слухи.
Джен подошла к самой лестнице и взяла за руку сестру.

– Да ты заледенела! Давай ка быстро тебя согреем, – сказала она, и, взяв Меган на руки, быстро направилась к своей комнате. Марти успел увидеть лицо маленькой девочки, обнимающей сестру за шею своими тонкими ручками: Меган улыбалась и улыбалась она нехорошо.

Марти перевел взгляд из коридора в комнату – приближались голоса. Но приближались они не в пространстве, а прямо перед ним формировалась, словно проступала из тумана, сцена. Фокус становился все четче с каждой секундой, а голоса – громче. И вот перед ним мечется из угла в угол женщина: брючный деловой костюм намекает на женственную мягкую фигуру, каштановые кудри выпрямлены и убраны в тугой хвост, аккуратный макияж подчеркивает миловидность лица.

– Что ты такое вообще говоришь? Я понимаю, у тебя хрупкое здоровье и ты быстро устаёшь, но мы же все помогаем! Тебе не приходилось трудиться ни дня, у тебя есть всё, что нужно, Деррен работает по минимуму и получает по максимуму, у вас лучшая в мире няня, все выходные он здесь с родителями, я забираю его как только у меня выдаётся свободный день! Ты итак почти не видишь сына!

– Ну и в чём собственно проблема? Как ты только что совершенно верно отметила, Марти привык обходиться без мамочки. Так что как только ему исполнится шесть, он поедет в школу-интернат, где получит достойное образование и билет в светлое будущее. Ты же об этом мечтаешь для него, не так ли? – Меган устало приподняла брови. Её гладкие волосы спадали ниже плеч черной блестящей волной подчеркивая совершенство фигуры и оттеняя красоту лица. Девушка была затянута в дорогое вишнёвое платье-корсет и припорошена блеском бриллиантов, которые она носила при любых обстоятельствах.

– Я мечтаю о том, чтобы наш мальчик был счастлив! – С запалом произнесла Джен. – Ему нужна семья. Всем нужна семья. Ты как никто другой это должна понимать, Мег! Он ещё слишком мал, чтобы жить в интернате, тем более так далеко от дома!

– Марти нужно то, Марти нужно это. Марти, Марти, Марти. – Медленно проговорила Меган и прижала длинные холёные пальцы к вискам. – Все были так счастливы, когда я вышла замуж и забеременела. Твердили наперебой про внука и племянника, что как это здорово, что я укрепляю семью и продолжаю род, а сами неслись дальше заниматься своими жизнями. Сдаётся мне, вы забываете, что самое обычное действие для меня стоит в разы больше энергии, чем для любого здорового человека. Все только и говорят о Марти, а что насчёт меня? Как насчёт моей жизни? Я едва вынесла беременность и роды, а меня уже кинулись попрекать, что я не кормлю грудью. Я приходила в себя три года, а вы все за спиной осуждали, что я не занимаюсь мальчиком. Думаешь, я не знала этого? Думаешь, я не видела твоих взглядов, сестра? А сейчас мне пришла пора заняться собой. Ты же знаешь сколько времени отнимает быт: чистый дом и сытный ужин еще надо организовать. А уж сколько усилий требует поддержание брака – ты просто не представлешь! Я еле справляюсь с тем, чтобы держать себя в форме, когда мне ещё и Марти заниматься?
Джен потерла лоб рукой. В её взгляде на секунду промелькнул стыд, но только на секунду. Затем её лицо стало жестким:

– Я тебя люблю, Меган. Но иногда ты меня поражаешь. Марти – ребёнок, и как известно, не способен позаботиться о себе. Ты же взрослый человек, и должна хоть немного отвечать за свою жизнь? Никто не заставлял тебя ни замуж идти, ни ребёнка рожать, но когда ты это сделала, все поддержали тебя! Вся семья только и делает, что поддерживает тебя всеми силами!

– И где она сейчас, эта твоя хвалёная поддержка? Что-то я её не вижу.

– Марти не поедет в интернат. И точка. – Отчеканила Джен. – Я сделаю всё, чтобы он был счастлив. Хотя бы он один. Сдаётся мне, что наша семья существует, чтобы страдать. Что я ни делаю, все несчастны! Пашу как проклятая, чтобы семейный бизнес процветал, и вы все жили в достатке, так нет же, папа никогда не бывает доволен, тебе всегда всего мало, а мама? А маме вообще безразлично, что происходит в мире – лишь бы её не трогали и работал телевизор! – Обычно немногословная Дженнифер распалялась всё больше и больше, продолжая курсировать по комнате. Те слова, что столько лет копились внутри неё, те мысли, которые она пыталась задушить, отогнать и заморить голодом, те чувства, что бесконечно подавлялись – всё это вдруг рвануло наружу потоком слов. – Ты говоришь, мы занимаемся своими жизнями? Какими ещё жизнями? У нас одна жизнь на всю семью – твоя! С тех пор, как появилась ты, всё существует только для тебя! Вся Вселенная вертится вокруг тебя. Мама бросила свою карьеру и вообще всё, чтобы заботиться о тебе. Она отдала тебе всю себя, но и этого оказалось мало! Папа ушел с любимой работы и кинулся в пучину бизнеса, чтобы обеспечить тебе уход. Я потеряла своих родителей в день твоего рождения. А потом и свою жизнь, заняв место отца, довёдшего себя работой до инсульта! Откуда уж мне представлять сколько сил требует брак, ведь я существую только для работы! Сколько раз я отказывалась от своей жизни, той жизни, о которой мечтала, потому что нужна была тебе? Только вот нужна как кто? Иногда мне кажется, что все мы – твои игрушки, которыми ты играешь в одной тебе понятную игру. – Женщина остановилась, лицом к часам – и Марти увидел в её глазах тот огонь, который так любил в своей тетушке – а затем развернулась к сестре. – Мег, тебе плохо? Мег, милая? – Джен успела подбежать к Меган и помочь ей опуститься на стул. Меган закрыла лицо руками и тяжело дышала. Джен присела рядом на корточки, поглаживая колени сестры. – Прости меня, пожалуйста. Не знаю, что на меня нашло. Вижу, ты устала. Давай-ка я отведу тебя в кровать, а ещё лучше, закажу тебе путёвку на море. Морской воздух в два счёта вернёт тебе силы.

– Но Марти..., - еле слышно произнесла Мег, отняв руки от влажных глаз. Но Джен перебила её:

– Насчёт Марти не беспокойся. Я все решу. Мне кажется, у меня есть вариант, который устроит всех. Но это потом, сейчас тебе надо отдохнуть. – Джен помогла сестре подняться, и, приобняв её за талию, повела в свою спальню. Она, в отличие от Меган, часто приезжала к родителям, и задерживалась здесь до поздна, проводя вечера в бесконечных спорах с отцом, который, прикованный к постели, уже и не мог работать сам, но всё ещё жаждал принимать участие во всех аспектах построенного им бизнеса, чем очень осложнял дочери жизнь.

И вот снова Марти смотрел как удалялись две главные женщины в его жизни, тетушка и мать, но впервые в жизни его больше не мучал так долго беспокоивший его вопрос: кто его истинная мама – Джен или Меган? Теперь он знал. Как знал и тот вариант, о котором говорила тётя.

На следующий день она соберёт свои вещи и переедет обратно к бабушке с дедушкой. Туда же по дороге в аэропорт его забросят родители, которые отправятся поправлять здоровье матери сначала в один курортный город, затем в другой, потом в третий, и от которых следующие пару лет будут приходить лишь открытки, да просьбы выслать ещё денег. Элитные пансионаты дороги, знаете ли.

Джен будет работать преимущественно на дому, переоборудовав библиотеку в свой кабинет, и выезжая только на самые важные переговоры и встречи, и всё своё свободное время проводить с игнорирующей мир матерью, дряхлеющим едким отцом и маленьким непослушным сорванцом.

Следующей осенью Марти пойдёт в хорошую школу по соседству. Будет не редко  прогуливать уроки и задерживаться до поздна, потеряв счёт времени в мальчишечьих играх, заставляя тётю волноваться.

Это Джен будет проверять уроки, ходить на родительские собрания, проводить воспитательные беседы, учить стоять за себя, утешать, если ему приснится кошмар, и ездить с ним в больницу, когда он подхватит непонятый вирус и будет долго болеть; это Джен будет давать ему карманные деньги и учить ими распоряжаться; это Джен будет объяснять как вести себя с девочками и прививать вкус к стильной одежде; это Джен будет терпеть все его подростковые выходки и неуважение, порой ругаясь, порой плача, но он всегда будет знать и видеть, что его любят; это Джен будет молча рядом, когда его сердце будет впервые разбито, и так же молча поможет ему преодолеть это и научиться снова радоваться жизни; это Джен будет ставить перед ним цели и учить достигать их; это Джен оплатит его колледж и к ней он будет приезжать на каникулы; это Джен похоронит сначала бабушку, затем дедушку – обоих в одиночку, ведь слабое здоровье сестры не позволит ни ей, ни её мужу, прилететь из Америки, где они обоснуются к этому времени; это Джен поможет Марти выбрать обручальное кольцо и придумать как сделать предложение Оливии; это Джен будет плакать на его свадьбе и зачитывать пожелания родителей Марти с очередной открытки; это Джен будет сменять его у постели любимой, когда та в самом расцвете жизни будет умирать от рака; это Джен примет его без вопросов в свой теплый дом, наполненный кошками и воспоминаниями; это Джен ни разу не попрекнет его, что он сдался после смерти Оливии; это Джен будет обеспечивать его жалкое существование и вновь и вновь пытаться наполнить его жизнью, всегда бурлившей в её венах с избытком; это Джен покажет ему что такое человек, семья, любовь, мама; это Джен оставит его один на один с жизнью, отдав ему всё, что у неё было, и научив всему, что знала, кроме одного – как жить без неё. Этот урок, судя по всему, ему предстояло выучить самостоятельно.

Пространство вокруг забурлило, он снова оказался в своём теле, и чувства, возвращаясь, смешивались тугой резинкой и лупили его наотмашь: горечь утрат, жалость к себе, любовь к тётушке, гнев на родителей, печаль о былом, радость тёплых воспоминаний, и ещё много-много других, но больше всех его жгла ярость жизни – тот самый огонь, который он столько раз видел в глазах тётушки Джен.
Очередная чашка была разбита. Уже не совсем молодой человек плакал. В комнате стояли часы.


Время видит, время знает
Кто ты был вчера, сегодня.
Беспристрастно наблюдает:
К новой жизни кто пригоден?

Время слышит, время пишет
Каждый шаг незванной мысли.
Время движется и дышит,
Хотя мы на нём повисли.

Мы живём вокруг не глядя,
Зная лишь свои желанья.
Жизнь других, удобства ради,
Недостойна пониманья.

Чувства, планы, счастье, горе
Только наши значат что-то.
Всё не то, когда чужое –
На эмпатию ведь квота.

Время плачет, время скачет -
Жаждет нас встряхнуть немного.
А нам кажется - дурачит,
В пляс пускаясь у порога.

Время льётся, отдаваясь
Человеку бесконечно.
Время вьётся, возвращаясь
В горн миров - исток предвечный.

Время лечит и калечит,
Человека вылепляя.
Время души человечит,
Содержаньем наполняя.

Время видит, время знает
Кто живет, кто колобродит.
Беспристрасно наблюдает
Кто пришёл, а кто уходит.


Рецензии