Вкус к жизни

А давайте сегодня поговорим про базовое. Точнее, базальное. Не совсем, конечно, то, что делает нас людьми, но то, что позволяет нам чувствовать себя так или иначе, запуская в нашем мозгу, носителе сознания, процесс идентификации. Того самого сличения, распознавания, узнавания и принятия элемента, воссоздающего давно знакомую и позабытую картину и делающего её неожиданно актуальной в тот момент, когда, как говорится, ничто не предвещало… Мутновато и заумно звучит? А я всего лишь о запахах и ольфакторной системе восприятия – самой первой из дистальных, ещё контактной, но уже позволяющей воспринимать пространство большее, чем непосредственно прилегающее к телу и доступное на расстоянии вытянутой конечности.

В нашем сложном, непостижимом мозге базальные ядра, отвечающие за эту систему, расположены в самой глубине, среди древнейших структур, очень глубоко под корой, дающей нам эмоции и возможность планировать. Они образовались куда раньше зрительных бугров и слуховой коры… У нас, точнее, тех, кем мы тогда были, ещё не было практически ничего. Мы чувствовали мир кожей, распознавая тепло и холод, реагировали на боль – всё это есть и у наших современников, простейших амёб. Запахи же были тем, что можно и нужно было анализировать, что требовало гораздо более сложной работы, чем простая реакция на стимул, заложенная в нервных окончаниях спинного мозга. И именно они позволили нашему мозгу, до того имеющему нечто вроде таблиц однозначного реагирования, составить первый расширенный каталог.

Запахи… это первое, что появляется в нашей жизни, когда мы только рождаемся на свет, когда зрение ещё не сфокусировано нужным образом, а слух не настроен на шумы открытого пространства, так сильно отличающихся от внутриутробных звуков. По запаху младенец чует свою мать (или же просто распознаёт свой источник молока, долой романтизм), что позволяет ему начать ориентироваться в мире и постепенно, обретая слух, а потом зрение, нанизывать новые ощущения на уже имеющиеся, и связывать стимулы воедино, строя таким образом многогранную, полимодальную модель чего угодно вокруг. И, да, умирая, человек постепенно теряет рецепторные функции в обратном порядке. Угасает зрение, отказывает слух, изменяет тактильная чувствительность… Всё, что остаётся с ним до последнего момента, это именно обоняние. Или же память, до последнего воспроизводящая индивидууму всё то богатство мира, что он нажил за свою длинную жизнь…

Запахи… Не так уж многие из нас придают этому слою восприятия мира должное значение. Глаза приносят нам примерно 90% информации, обрабатываемой мозгом. Звуки тоже немаловажны – здоровому человеку трудно представить себя слепым, но в сравнении со слепоглухотой даже такое лишение уже кажется вполне сносным. Но мне отчасти повезло. Я с самого детства не могла полагаться на зрение, идентификация же звуков из-за этого также была затруднена многочисленными искажениями (проблема обратной связи). Природа создала меня отъявленным кинестетиком – телесноориентированным созданием, сверхчувствительным к боли, физическому дискомфорту и перепадам температур. И с богатейшей обонятельной палитрой. С таким тонким и острым восприятием, что для меня неприятный запах, исходящий от человека, всегда был вполне убедительным основанием для отказа в общении.

Я чуяла всё. Находила спрятанные от меня матерью вещи. Вытаскивала из шкафов нужные предметы, ориентируясь на их форму. Распознавала кожным зрением цвета вещей. Находила вслепую среди кучи одинаковых предметов принадлежавший конкретному человеку. Потом уже, в зарубежных поездках, собирая в отеле чемоданы, с ювелирной точностью определяла навскидку их вес. Для меня самой загадка, что это было. Меня, работавшую в самом сердце самого интересного факультета Московского университета, приходили исследовать студенты. Мне так никто и не рассказал, что за волны, каких частот подавали мне знаки, смысла которых я не понимала. Хуже того, я могла говорить о каких-то событиях, про которые сама не имела представления, чем выводила в осадок окружающих. Но они, продышавшись, предпочитали всё услышанное забыть, а я-то не могла! А события эти потом, сильно потом, приходили в реальность.

Я не смотрела фильм «Гостья из будущего» и не думаю, что можно заблудиться во времени. Просто верю, что в мире есть очень много того, что учёные пока не изучают только потому, что пока даже не знают, в какой стороне искать. А ещё я отлично понимаю, что каждый из нас – такой умный, самостоятельный и независимый, напрасно мнит себя центром вселенной, потому что появился на свет именно тогда и именно таким, каким его хотели видеть здесь. Попросту говоря, мне было гораздо проще принять свою особость, делавшую невозможной жизнь «как у всех», не страдая от того, что я оказалась каким-то странным уродцем, непригодным по умолчанию к тому, что, вроде бы, в норме положено, потому что я в какой-то момент осознала себя исключительным, тонким инструментом. Который можно как-то очень интересно использовать… а пока стоит поберечь от чужих грубых рук и дурных голов.

И я жила особняком, не как все; в подростковом возрасте благополучно избежала всех обычных девчачьих приключений; всегда говорила то, что думала, и вела себя так, как мне хотелось. Тогда никто не знал слова «фрик», но я всегда умела выпендриться так, чтобы ко мне не решались даже подойти… Одевалась я кое-как – сначала от невозможности родителей купить приличные вещи, потом от недостатка собственных средств (не то, чтобы я мало зарабатывала, просто всегда находились куда более важные варианты траты денег – на книги, например). А ещё я всегда помнила, что такую ни на кого не похожую чучундру, с такой нестандартной наружностью просто грех одевать в модные тряпки. Мода… то, что носят все или большинство. Для меня это слово до сих пор – ругательство. Ведь моде следуют только те, кто не может найти собственного стиля…

Мой персональный стиль нашёлся в магазинах сэконд-хенда, куда везли из-за границы штучные вещи тех фирм и фасонов, которые никак иначе в нашу страну не попадали, и их было не найти на прилавках ни за какие деньги. В обычные магазины гнали ширпотреб, масс-стандарт, раскрученные лейблы. Мне не просто казалось унизительным найти на ком-то другом одежду, похожую на мою – пошитые на стандартных людей вещи плохо на мне сидели… Я была нестандартной во всём, внешне и внутренне, и один бог знает, какого атлантового труда мне стоило поддержание своими руками этой индивидуальной ниши, в которой я так на зависть удобно устроилась. Но лицо нужно было держать, несмотря на трудности с его обрамлением…

Причёска моя тоже никогда не была предметом внимания – ни одна парикмахерша не могла толком справиться с массивом густых непослушных волос, своенравно торчавших в разные стороны, и поэтому я носила их как есть. Размер ноги как у Памелы Андерсон не оставлял мне шансов на изящную обувь и, соответственно, летящую походку; ногти вечно слоились и крошились – словом, мои данные смело можно было брать за эталон женственности с обратным знаком. Но у меня оставалось то, что было невероятно важно – для меня самой, лично, исключительно! То, без чего я не могла выйти на улицу, как другие не могут показаться на людях без одежды или косметики. Ароматы… Мир запахов, благоухающий всеми возможными эмоциями и красками.

К моим услугам были сетевые супермаркеты парфюмерии. И тут я отрывалась. Обходя стеллажи с веером тестовых бумажных полосок и скляночкой кофейных зёрен, я часами вникала в оттенки и нюансы лимитированных серий, обновлённых вариаций, дополненных коллекций. Я изучила разные парфюмерные дома и очень хорошо знала, кто может порадовать меня, кто – удивить, а мимо кого я снисходительно пройду, задержавшись у стеллажа максимум на пять-десять минут только для того, чтобы снова убедиться, что там ничего подходящего нет. Были именитые, дорогие и славные на весь мир марки, у которых для меня находилось ровно по одному аромату – на фоне прочих, традиционно тяжёлых и избыточно густых, тошнотворно-мутных и опьяняюще пряных или, наоборот, колко-постных, шершавых и резких как хлыст жокея, когда смешивается сразу всё: запах сырой земли, травы, тумана, табака и конского пота…

Запахи рисовали мне отчётливые, осязаемые картины; проводя перед носом шлейфом из того или иного флакона, я погружалась в пену морского прибоя или отправлялась в райские кущи, где удивительные птицы порхают среди огромных фантастических цветов и сладких плодов… Я тщательно отбирала именно те варианты ароматов, которые были сбалансированы оптимально: без тяжёлых и пронзительных цитрусовых нот, без холодности и приторности, приглушённые, но не пудровые (о, это возрастное!), в меру сладкие и нежные – те, что теплеют, раскрываясь на коже, обнимают подобно шёлковому шарфику и уютно свиваются на шее до самого вечера, делая свои лёгкие отметки на тех вещах, с которыми соприкасаются.

Да, это был мой мир! У меня на комоде всегда стояло несколько флаконов. Я искала и пробовала новые варианты парфюмов, не изменяя любимым, иногда купажируя их. Я никогда не выходила из дома, не решив определённо, в каком я сегодня настроении и каким будет мой день… Сначала я одевалась соответственно погоде и предстоящему случаю, а потом примеряла запахи, принюхиваясь и прислушиваясь к себе. Ошибиться было нельзя – неправильно выбранный аромат делал день псу под хвост, поскольку уводил мои мысли и переживания совсем не туда и раздергивал настроение. В этом была вся моя жизнь, самая её основная основа. Ароматы как удобная обувь и бельё, должны были быть непременно, по умолчанию. Когда в сорок лет мой привычный мир рухнул и я потеряла сразу всё – здоровье, работу, желаемые перспективы; лишилась возможности зарабатывать и тратить на себя, как раньше, то выжила только благодаря запасам загодя купленных парфюмов.

Существуют вещи, которые просто необходимы, даже если умираешь от горя. Можно не одеваться и даже не есть, но, если не ощущать на себе, вокруг своей рваной раны привычный запах, то вообще непонятно, жива ты ещё, или это уже не ты. Прошло несколько лет, и я смирилась с тем, что больше не могу позволить себе новую сумку или очередную пару обуви, поскольку денег не всегда хватает даже на еду. Заработки нерегулярны, никаких запасов уже давно нет, и надеяться практически не на кого. Работа «на себя», помимо гибкого графика, имеет очень неприятную оборотную сторону. Ты полностью зависишь от прихотей и капризов людей, которым до тебя и твоих проблем нет никакого дела. Это очень страшно. Но под ногами у меня есть пусть зыбкая, но почва – флакон хорошего аромата на полочке в ванной. И ещё один в запасе, потому что как же иначе?

Сейчас я сама себе напоминаю звёздную актрису на пенсии – ту самую, которая пускает слезу, рассказывая оставшимся рядом людям о временах зенита былой славы, бурных овациях, горах цветов и поклонников, носивших её на руках… И непременно подносит при этом к уголку глаза тонкий краешек батистового платочка в кружевах. Да, было дело. Много чего было хорошего. И смириться с тем, что всё это уже в прошлом и никогда не вернётся – урок не менее трудный, чем в детстве, когда пришлось поверить и принять свою непохожесть на всех остальных, определив себе исключительный путь – одиночки. Я очень сильно изменилась с тех пор, как меня выбили из седла. Я потеряла веру в себя, и следом потеряла себя саму. Я изменилась настолько, что перестала узнавать себя в зеркале. Моя роль в этой жизни нынче так же скромна, как и мои запросы.

Можно не верить собственным глазам, можно прикидываться глухой на старости лет, можно обрастить себя защитной прослойкой, придающей уверенности в общении с хабалистыми людьми и дающей право отстаивать своё место среди них. Но базальные ядра не обманешь… На днях у меня закончились духи, которыми я с удовольствием пользовалась, чтобы не соврать, года полтора. И я достала из шкафа новые. Пара флаконов от невероятно популярного, очень дорогого парфюмера, на которые я бы в жизни не разорилась даже тогда, когда у меня ещё были такие возможности. «Живые» духи, выращенные каким-то умопомрачительным способом, выпестованные по каталогу, несущие в себе секретные коды и возможности сочетания между собой. Какие-то триплеты ДНК запахов, из которых формируются зародыши целых миров – в каждом отдельном флакончике… Подарок очень состоятельной клиентки, в благодарность за мою работу.

И, стоило мне их раскрыть и примерить, как расправились плечи, гордо вскинулась голова, сразу же прекратилась хроническая боль в ноге… Аромат окутал меня не хуже собольего манто, надев которое, можно вообще ничего не говорить, поскольку такие вещи сами говорят за тех, кому достались, и уже неважно, каким путём. Стоило мне вдохнуть этого волшебного эликсира, как стало неважным всё – отсутствие стабильности и собственного жилья, старая одежда, долги, хронически туманные перспективы на будущее… Я уже никогда не буду прежней, но то, что есть в моей жизни сейчас, не менее прекрасно. До этого надо было просто дотянуться. Возможно, я больше не смогу путешествовать, и до конца своих дней буду радоваться солнцу в маленьком российском городке, но сейчас у меня есть мой персональный маленький Тадж-Махал, в минаретах которого – и райские кущи с олеандрами возле тёплого моря, и исландские цветные мхи и гейзеры, и много-много чего ещё, что делает каждый день полным удовольствия и надежд.