Катерина

Катерина была девушкой с тяжёлым характером, но весьма лёгким поведением. Она была из тех, чье имя увековечили на стене короткой, короче, чем её юбка, кричащей фразой «Катерина – шл@ха». Написанной без ошибок, что само по себе внушало доверие к автору и его высказыванию. Впрочем, грамотей не стремился к популярности и предпочитал оставаться неизвестным, и анонимностью своей тогда внес немало тем для споров и ругани на тесных кухнях обшарпанной двухэтажки. Билась посуда, лица, окна, бутылки. И даже один почти новый видеомагнитофон «Funai», пылившийся большую часть времени на полке в серванте, накрытый кружевной белоснежной салфеткой.

Но истина в этих спорах так и не родилась. Жители делились на два лагеря. Одни утверждали, что автором был кто-то из Катерининых ухажёров. Другие, плюясь на бетонный пол подъезда (перед этим вспомнив, чья очередь мыть), кричали, что от Катерины никто ещё недовольный не уходил, и написала это она сама. Третьи напоминали о попытках Катерины вплоть до девятого класса написать свое имя правильно, которые так и не увенчались успехом. И Катерина, разочаровавшись, решила в десятый не идти. И посему вариант один – это её собственная мать сделала дочери рекламу, в связи с задержкой зарплаты, и выросшей в том месяце цены на киловатт-час.

В итоге тогда победили третьи. Аристарх Поликарпович Кругляшкин, отец самой обсуждаемой в этот день во дворе личности, к ночи упился во щи. То ли от гордости за дочь, то ли за её сообразительную мать. Плясал босиком возле милицейского уазика, крича, что он «капитон запаса» и вязать его они не имеют права. Ни по понятиям, ни по закону. Ни по звериным ни по людским. Не известно, как там у блюстителей закона со зверями, но в «собачатник» его все-таки запихнули, и под дружные аплодисменты соседей увезли в нумера. А потом почти все разошлись по квартирам. Как же, дураков-то нет, вслед за Поликарпычем ехать, лавки казенные полировать. Только шёпот из-за неплотно прикрытых дверей: «А у него, говорят, слышь, Андрюха, место уже там свое насиженное есть. И отпечаток от вечно грязной головы на стене казематов имеется».

Да только спит уже Андрюха, сосед Катеринин с первого этажа, утомили его и темп гулянки, и количество выпитого. Аккурат под Кругляшкиными его квартирка. И снится ему, как он крадется ночью на второй этаж, и дописывает к незаконченному признанию «… но я все равно тебя люблю, потому что ты лучше всех» Большое у Андрюхи сердце. Большое, но глупое. И признаваться по-другому он не обучен. Скрипит в неверной, мозолистой руке ключ от старенького «Москвича», сыпется известка на бетонный пол. Вздрагивает он во сне, счастливо улыбаясь, пускает тягучую слюнку на скатерть кухонного стола, за которым уснул.

Та же часть соседей-доброжелателей, которые никак не могли уняться, вместо того чтобы разойтись по своим жилищам и улечься там на старые скрипящие кровати, отвернувшись к стене с пыльным ковром, отправились к Катерине. Точнее, к ее матери. Но на лестничной площадке их встретила сама героиня печальной надписи. Полураздетая, растрепанная, в одной ночнушке, из разреза которой бесстыдно выглядывала грудь. «Осссподи сохрани! Видно, только из-под клиента, охальница! » - мысленно произнесла тетя Зина, самая набожная из собравшейся делегации. Даже хотела перекреститься, но потом передумала. Негоже, пьяной-то.

Катя же внезапно рухнула на колени, вцепилась в подол теть Зининого платья, и умоляюще прошептала.

-Вызовите скорую, маме… матери с сердцем плохо.

На том и разошлись. Кто звонить. Кто спать. Под мерно дребезжащие в шкафу на стеклянных полках бокалы из чешского хрусталя – железная дорога-то вон она, рукой можно подать.

«Да уж, не получилось на чистую воду вывести Кругляшкину»,- с обидой думала тетя Зина, крутя диск телефона, и второй раз промахиваясь мимо цифры три. Но в итоге поборола непокорную технику, практически нетронутую временем, вызвала неотложку, и легла спать. Да перед сном поцеловала по привычке портрет безвременно почившего мужа. Закрыла глаза, да и отправилась прямиком к нему.

Карета «скорой помощи» приехала через сорок минут. Два безликих санитара загрузили белую, как свадебное платье, Тамару Семеновну Кругляшкину внутрь и, не сказав ни слова, отчалили. Катя еще несколько минут смотрела как эта самая карета, словно подтверждая свое название, чихая, и скрипя на каждой кочке, грозила развалиться в любой момент. Потом вздрогнула, и вошла в дом. В квартире было пусто. Мать в больнице, отец в милиции. Кот повесился. Так заявил прямо с порога три дня назад, как всегда поддатый после трудового дня, глава семьи Кругляшкиных.

А в голове у Катерины звучало только одно слово – «Шл@ха, шл@ха, шю@ха!». А ведь так не всегда было. И училась вроде неплохо. Не на пятерки, но твердые четверки были всегда. А потом, как оно часто бывает в таком возрасте – встретила парня на школьной дискотеке. Из соседнего района, первый раз к ним зашел. И закружилось, понеслось. Со скоростью оранжевой шестерки, на которой он частенько Катю теперь катал. Ему двадцать один, ей четырнадцать. Разница в возрасте конечно громадная, но если любовь, то что поделать. Краситься научилась в мамину помаду, которую за минуту Глеб (и имя какое, твердое, мужское!) съедал с ее пухлых губ. Сигареты «LD», портвейн. Табак как-то не зашел, а вот алкоголь понравился. И попала еще молодая тогда Катюха в наложницы к зеленому змию. Ну, совпало так – она зеленая еще, неопытная, и змий. Одного цвета. Вот после двух очередных порций «портвешка», через год после знакомства, когда Катька пьяненько улыбаясь, сидела на заднем сиденье, Глеб ее и сломал. Как сказала Тамара Семеновна – овладел. Когда увидела заявившуюся в три часа ночи домой дочь, с торчащими из кармана трусиками.

Овладел и пропал. Потом узнала, что он в областной центр уехал работать, невеста у него появилась, и к свадьбе вроде бы готовились. А еще Катерина узнала, что беременна. С мстительной радостью вынашивала полтора месяца его ребенка и план о том, как накажет возлюбленного алиментами. Но мечтам ее не суждено было сбыться. Когда в очередной раз возвращалась поздно ночью домой, в темном подъезде накинулся на нее кто-то со спины, зажал рукою, пахнущей знакомыми сигаретами, рот, и долго и методично бил ее животом о перила. Катя от ужаса, от ослепляющей боли, не могла издать и звука, не могла закричать и позвать на помощь. Только бесшумно открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная из воды. И глотала беззвучные слезы, вперемешку с остатками растекшейся туши. Соленые, словно никогда не виденное ею море. Когда Катерина почти потеряла сознание, Глеб (а это без сомнения был он) выпустил ее из своих таких нежных когда-то объятий. И ушел.

Все, что было дальше, помнилось смутно. Помнила, что лежала в ванне, медленно истекая кровью, испуганную мать. Потом больницу и брезгливые лица врачей. Помнила, что плакать уже не оставалось сил, когда узнала про выкидыш. А вернулась домой – и снова все как в тумане. Загуляла. Сначала один ухажер, потом другой, третий. Алкоголь лился рекой. И так два года. Отсюда и слово это поганое – шлюха. Но денег она ни с кого не брала. Просто пыталась забыться в алкоголе и других мужчинах. И у нее получалось.

А сейчас Катерина словно настроила резкость. Отчетливо различила пачку сигарет на подоконнике. Подошла к приоткрытой форточке, закурила. Из окна хорошо было видно железную дорогу. В каких-то пятидесяти метрах шел пассажирский поезд. Горели огни. В окнах мелькали пассажиры. Быть может, там сейчас кто-то так же, как и она, стоит у окна с сигаретой. И тоже одинок. А неплохо было бы сейчас взять их видавший виды дом, поставить на рельсы, и прицепить к последнему вагону. То-то бы все удивились, проснувшись где-нибудь в южном курортном городке. С кипарисовыми улочками, спускающимися к морю. Только и там бы наши все загадили. Потому что разруха, как и одиночество – она в головах. И не зависит от места жительства.

Скрипнуло окно на первом этаже. Проснулся Андрюха. Проснулся, и потащились в голову его воспоминания. Как избавлял он Катерину от ее обузы – нежеланного ребенка. Как дрожала и тяжело дышала она в его руках, совсем не пытаясь сопротивляться. Такая нежная и беззащитная. Даже жаль поначалу ее было. Но ради их общего блага, подавил тогда он сентиментальные чувства. И получилось же. Очистилась Катя. Погуляла потом, утолила свой женский голод. И теперь годится ему, Андрею, в жены. И будет он ее беречь и на руках носить осторожно, как тот хрусталь, всю жизнь. Любовь она такая. Ее пути неисповедимы, порой даже ужасны, но цель оправдывает все. Въелась Катюха в его сердце, и не вытравишь ее оттуда, как надоевшую татуировку. А надпись на стене… Надпись можно и стереть.

Приглашаю вас на канал со своим творчеством, обещаю в свою очередь стабильно публиковать рассказы и главы из повести.

zen.yandex.ru/id/5c813fa0fa2d0000b3291bf6