Наша семья. Часть 1

Мои родители, Запрягаевы Дмитрий Иванович и Пелагея Григорьевна,   прожили вместе чуть более полувека.  14 детей  (четверо из них уже  ушли в мир иной), 26 внуков, 28 правнуков и 2 праправнука  - таково их потомство на сегодняшний день.
Датой рождения  нашей  семьи  считается 18 февраля 1938 года. В этот день  мама и тятя получили родительское благословение на совместную жизнь, а официально их  брак  был зарегистрирован позднее.
ПУТИ ГОСПОДНИ НЕИСПОВЕДИМЫ 
Они  родились в Алтайском крае, можно сказать, в соседних населенных пунктах.  Дмитрий – в  с. Поспелиха, Пелагея – в  Николаевке.  Но  для того, чтобы встретиться,  им суждено  было пройти страшным путем  раскулаченных из  Алтайских степей   в край тайги и болот  -  в Асиновский  район Томской  области. 
Пелагею, как дочь бывшего красноармейца, Григория Семёновича Пронина,  умершего после гражданской войны,  местные власти предлагали отправить в детский дом, но она не захотела расставаться с родными. Поэтому  вместе со  своей мамой Анной Елисеевной  и отчимом Федором Федоровичем Ожеред оказалась в ссылке.   
У Дмитрия  такого выбора не было.  И хотя через несколько месяцев  его отец,  Иван Самойлович,  был реабилитирован,  доживать свой век ему пришлось на чужбине.
Без вины виноватые,  раскулаченные крестьяне  испытали  голод и холод, унижения  и тяжкий, непосильный  труд  людей, ограниченных в правах. Тем же путем прошли и их дети. 
КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ
 С 1935 года семьи Запрягаевых и Ожеред жили в Прокопьевке, в деревне спецпереселенцев. Вместе со взрослыми молодежь  работала в тайге за несколько десятков километров от  деревни. Домой они ходили один раз в две недели, чтобы помыться, постирать, сменить одежду, взять нехитрый провиант.
Мама вспоминала: 
- Работали зимой  в тайге, утопая по пояс в снегу.  Парни вместе с мужиками  пилили лес,  женщины и  девчата обрубали пихтовую лапку. Обедали тут же – мерзлой горбушкой хлеба, сдирая в кровь десна. Поздним вечером   возвращались в барак, чтобы сварить ужин, посушить одежду  и переночевать.  Спали мы    – и парни, и девчонки  -  вповалку на полу,  а семейные пары  отгораживали свой угол занавеской.   На плите  для просушки одежды места на всех не хватало, утром зачастую приходилось идти на работу в  сырой.  Особенно тяжело было девчонкам в критические дни. 
Однажды на Санный, где работала Поля,  в неурочное время  пришла ее  младшая  сестра Татьяна и сказала, что мать зовет ее домой, чтобы помыться в бане.  Поля удивилась, но ослушаться не могла: надо, значит, надо.
 Дома ее ждали сваты.  Жениха, который  на 10 лет был  старше ее,  Поля до этого  звала  дядей Митей и даже побаивалась его серьезного вида. Да и замуж 17-летняя девчонка еще не хотела, плакала, отказывалась, даже убежала из дома.
- Семья Запрягаевых хорошая, Митя – человек  надежный, - говорила Анна Елисеевна дочери, когда  та вернулась домой.  В  конце концов Поля уступила уговорам матери.
Получив родительское благословение иконой и Божьим словом,  Поля перешла жить в дом Запрягаевых. А  на Санном  у них с Дмитрием  тоже теперь появился свой угол -  нары за занавеской, как и у других семейных  пар.  Этой же иконой моя мама  позднее  благословила  дочь Валю, передав святой образ  ей  на хранение.
К тому времени мамы Дмитрия,  Анны Никифоровны,  в живых уже не было. Она умерла, когда Дмитрий служил в армии.  Его отец, Иван Самойлович, очень любил свою Аннушку, скучал по ней, а любовь и нежность отдавал детям – младшей дочери Анисье и сыну Дмитрию.
- В этой семье я по-настоящему узнала, что такое родительская ласка, - вспоминала мама. – В обращении Ивана Самойловича к детям постоянно звучало:  «мил сынок Митенька», «мила дочь Анисонька». Меня он тоже называл «мила дочь Поленька».
В  апреле 1939 года  у Дмитрия и Пелагеи родилась первая дочь, ее назвали в честь бабушки Анной. Иван Самойлович ее очень любил,  как и жену когда-то,  называл Аннушкой, хотя для всех деревенских она долгое время была Нюрой.  Осенью 1939-го деда Ивана не стало.
СОРОКОВЫЕ  ГРОЗОВЫЕ
В июле 1941-го в нашей  семье появилась вторая дочь – Валя.  Радость этого события была омрачена войной. Все мужчины ушли на фронт, но Дмитрию, как сыну спецпереселенца,  в этом было отказано. Ему была выдана бронь для работы по изготовлению болванки для оружия. Однако  он все же добился своего и в октябре 1942 года принял первое боевое крещение.
Воевал мой отец всегда на передовой, в самых горячих точках:  под Сталинградом, на Орловско-Курской дуге, форсировал Днепр и Вислу, освобождал Польшу, Чехословакию, был ранен,  но  дошел со своей частью до Берлина. Его боевой путь можно проследить  по многочисленным наградам. Домой он вернулся в ноябре 1945 года. 
Родные вспоминают:
- Осенним вечером, когда все сидели за столом в доме д. Мити  Ожеред, который пришел с войны немного раньше,  раздался стук в окно. «Мытька прийшов!» - крикнула бабушка, Анна Елисеевна. Все бросились к окну: точно он! 
До дома тятя нес Аннушку на руках, приговаривая  всю дорогу:
- Дождалась тятю доченька, дождалась тятю Нюрочка.
Аннушка была в то время очень худенькой, и он ее очень жалел.
О войне отец  практически ничего не рассказывал. А мы и не расспрашивали, потому что он очень болезненно переносил любое воспоминание  о фронтовой жизни. Только иногда прорывались скупые сведения о том, что видел, что пережил в те годы.
 Вот, например, такое воспоминание:   «Немецкие окопы совсем рядом, они видят нас, мы их. В период затишья часто раздавалось с той стороны: «Рус Иван! Рус Иван!». Приглашали к общению.  Показывали фотографии своих детей.  А потом снова бой, и снова мы стреляем друг в друга».
Про Орловско-Курскую и Сталинградскую битвы  вспоминал: от взрывов бомб и снарядов там  казалось, что  небо с землей смешалось. И еще помню  рассказы о том, что поразило его в Германии. Во-первых, чистота и порядок на улицах городов, несмотря на военное время.  Рядом с домами  бидоны, на крышках которых  деньги,  подъезжал молочник, наливал молоко, оставлял сдачу и ехал дальше по улице. Все по-честному, все доверяли друг другу.  Мама все время в таких случаях просила его не рассказывать о загранице,  не хвалить ее, чтобы опять не стать врагом народа.
ТЫЛОВЫЕ БУДНИ
  Трудности военной поры   все советские женщины, живя в тылу,  вынесли на своих плечах.  Мама работала от темна до темна, а сердце болело о маленьких дочках. Как они там, одни? Что с ними? Не натворили ли чего, не напугались ли?
Сестра Валя рассказывает:
- Хорошо помню себя с трехлетнего возраста. Мы с Аннушкой одни в избе, уже темно, а мамы все нет.  Аннушка начинает бить стекла в окне, чтобы стало светлее, я кричу: «Нюрка, не надо, мама ругаться  будет!». Пришла мама,  заплакала: где стекло взять? Нам, конечно же, досталось от нее, а после этого она нас стала привязывать летом  к кровати -  чтобы не набедокурили или  никуда не убежали, зимой на печке -  чтобы не замерзли. 
Трепетало сердце и об отце своих детей: жив ли он?  Солдатские треугольники приходили редко, и этот день был самым радостным, самым счастливым.
- Придешь в контору, а там кто-нибудь машет треугольником и приговаривает: «Пляши, тебе письмо! – рассказывала мама. – И ведь не отдадут, пока не попрыгаешь, не попляшешь. А потом схватишь это письмо и  ищешь укромный уголок, чтобы прочитать наедине, а со всех сторон голоса баб: «Ну что он пишет? Как дела? Здоров ли? Не ранен?». Интересно было всем.
Но чаще прилетали похоронки. Тогда вой стоял  над  деревней, ведь все друг друга знали, жили рядом, были соседями,  да и война всех сблизила,  породнила.
Прошли и испытание голодом.  Есть хотелось постоянно.  Дети, играя на полянках, выискивали ягодку или какую-нибудь травку и тащили в рот, чтобы  хоть как-то заглушить голод.  Вкусными казались и сочные трубчатые стебли какого-то растения, не помню его названия.  Верхний слой очищали, а мякоть  съедали. Однажды старшая сестра Аннушка и ее ровесник Витя Ожеред играли в зарослях травы и натолкнулись на белену, у которой в коробочках уже были семена, похожие на маковые зернышки.  Дети с жадностью набросились на свою находку.
- Нюйка, это мой  мак! Нюйка,  не ешь, мне мало будет!» - кричал Витя, стараясь опередить Аннушку.
Наелись белены так, что пришлось спасать обоих. Особенно тяжко было Вите. Его приводили в чувство в больнице.   
(продолжение следует)