Наша семья. Продолжение. Часть 2

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ВОЙНЫ
 В августе 1946 года третьим ребенком в семье родилась  я.   Как рассказывают старшие, я с пеленок любила отца.
 О своем раннем детстве  знаю по рассказам старшей сестры Вали:
- Мама не качай, Нюрка не качай, Валька не качай, тятя качай! – вредничала я, проснувшись ночью и разбудив всю семью.
И тятя качал мою кроватку.  Он тоже любил   первую послевоенную дочку.  Когда я немного подросла, он брал меня с собой в бондарку, делал мне деревянные столярные инструменты, растил как мальчишку.  Я ходила вместе с ним в лес, когда ему нужно было выбрать  ивовые прутья для  плетения корзин,  или какой-то другой поделочный материал.  Он учил меня на озере  ловить рыбу корчажками, учил аккуратности при ходьбе по непролазной грязи. Правда, эти уроки не увенчались успехом. Я всегда приходила домой заляпанная чуть ли не до ушей.
Бывало, сестры обижались на меня и говорили:
- Ты не наша, тятя привез тебя  из Германии в чемодане.
С этим облезлым чемоданом из фанеры я и уехала на учебу  в Томск.
Опять же по воспоминаниям Вали, я рано начала рифмовать разные нескладушки.
- Мы еще спим, - рассказывает она,  - и вдруг слышим твой голосок: «Петухи уже пропели, оглянуться не успели, думал, думал, куда деть, ты вставай-ка, Валя, здесь». 
 Сколько помню себя, я очень любила читать. Вечером, когда все готовились ко сну, усаживалась на головку кровати, поближе к керосиновой лампе, которую подвешивали повыше, чтобы не доставали до нее маленькие дети. Любовь к чтению тоже, видимо,  перешла от отца. Мама рассказывала: когда он сильно болел,  и врачи запрещали ему читать, книги приходилось от него прятать. 
Кстати, об игрушках. У нас они были всегда самодельные. И мастерил их не только отец.  Мама шила нам тряпичные куклы, разрисовывала  их  лица  черным карандашом или вышивала им глаза, брови и рот.  Две из них помню хорошо. Мы звали их «корейка»  и  «хакаска»  - за схожесть с этими национальностями.  Ну а мамины и тятины самоделки дополняли находки: старые черепки, осколки блюдец, тарелок и чайных чашек. Мы их отмывали до блеска и раскладывали  свое богатство на завалинке,  играли в дом, столовую и больницу.
ЖИЗНЬ НА ВЫЖИВАНИЕ
После возвращения домой  с фронта нашего отца назначили председателем промартели «Дружба».  В этой   должности он проработал  до 1950 года и был отстранен из-за тяжелой болезни. Сказалась война.  Для него она не закончилась, а вылилась в тяжелую форму душевной немощи. Руки, ноги целы, а вот нервная система и психика сильно пострадали.  И тут снова аукнулось прошлое.  Мама рассказывала, как в одной из томских больниц  она услышала от врачей возмутившие ее слова: «Он же из спецпереселенцев, на войне не был.  А документы, медали  он купил».  Такой вот  врачебный вердикт.  В итоге долгих хождений по медучреждениям  ему все же был поставлен диагноз – общее заболевание, связанное с  пребыванием на фронте. И как приговор – первая группа инвалидности без права трудоустройства.  Правда, ее нужно было ежегодно подтверждать после многочисленных анализов в областной ВТЭК.  Живя в глухой деревне вдалеке от Томска,  при таком отношении к больному это было ой как не просто. К тому же  из-за сильного головокружения и слабости отец с трудом передвигался с помощью палочки  и при маминой поддержке. Намучившись вдоволь с поездками в  областной и районный центры, родители решили отказаться от подтверждения инвалидности,  а соответственно, и от пенсии.
 Начался самый тяжелый период жизни нашей семьи. По состоянию здоровья несколько лет  отец вообще не мог не только  работать, даже обходиться без посторонней помощи. А  в семье уже было пять  дочерей: добавились Маша и Таня.  Наша мама стала для него и женой,  и матерью, и   нянькой, и сиделкой.  Лишь ее самоотверженность,  ее  забота,  внимание и терпение поставили его на ноги. Она и нас воспитывала так, чтобы  мы понимали: все ради отца, ради его здоровья.  Отдавая себя мужу и детям, она умудрялась еще и работать.  На пихтовом заводе, на амоналке (взрывала и корчевала пни вместе с другими), сторожем в конторе…  Плела сито из конского волоса и  ткала половички по заказам.  Ночами, когда маленькие дети не давали ей уснуть, в темноте вязала носки и варежки.
Отец, не имея возможности работать официально,  выполнял разные заказы односельчан на дому, когда позволяло самочувствие.  Делал сани и санки,  топорища, грабли и лопаты, точил пилы, отбивал литовки,   ремонтировал обувь.  К нему несли любую домашнюю утварь. С возрастом я поняла, что люди делали это не только потому, что не умели или не хотели сами, но и  для того, чтобы дать отцу возможность заработать.  Да и нас, ребятишек, приглашали обрабатывать огороды с тем же намерением. Платили, кто чем мог: салом, медом, рыбой, иногда деньгами. Но это было редко, потому что денег тогда у людей тоже  не было. А еще мы с мамой собирали ягоды, сушили  их и сдавали в заготконтору, а на вырученные деньги мама покупала кому-нибудь из нас обувку или одежку, кому это было нужнее. Чаще приходилось донашивать одежду и обувь за старшими, а также приносили односельчане то, что уже не нужно было их детям.
Кстати, деньги в нашей семье были большой  редкостью и невероятной ценностью в том плане, что их никогда не хватало.  Помню такой случай, связанный с ними. Родители дали мне один рубль  на школьные тетради. На  сдачу я  купила четыре открытки.  Ну,  очень красивые! Они до сих пор  у меня перед глазами: на изумрудно-зеленом лугу пасутся ярко-оранжевые коровы. Загляденье – да и только! Дома за это я получила от отца по полной программе. С тех пор решила для себя: лично для меня деньги никогда в жизни не будут иметь большой  ценности. 

ЛЕТО ДЕРЕВЕНСКОЕ
Запомнилось оно  и приятными событиями,  и не очень.  Беззаботное детство с купанием на речке, ловлей бабочек  и любованием цветами  закончилось рано. Большую часть  прекрасной летней поры мы проводили на  огороде.  Берегли его от потравы курицами: чуть просмотришь, и они уже пасутся на  грядках или между картофельными рядами.
 Как ни странно, но в маленькой деревне, где земли свободной было сколько угодно, огороды ограничивали 15-ю сотками. Нашей большой семье этого было мало.  Поэтому дорожили каждым сантиметром земли. Тут уж не до цветов, даже грядки под мелочь и те приходилось сокращать.  А нам с Машей так хотелось, чтобы на огороде росло что-нибудь красивое. Сбегаем за деревню,  выкопаем кустик, какой нам понравится,  и посадим на огороде. Отец увидит и выбросит вон. Потому что главным овощем  на нашем огороде была картошка. Ее  мы не только берегли от потравы, но  и холили, как маленького ребенка, по нескольку раз пропалывали и окучивали, чтобы росла лучше. Когда приходила пора копать, каждый комочек земли разминали, чтобы не пропустить нечаянно картофелину.  Кроме этого  работали и на чужих огородах.
Однажды отец рискнул и пригородил одно звено, чтобы увеличить огород. Приехали из сельского совета мужчины  в белых бурках и серых пальто с каракулевым воротником и приказали вернуть  огород в дозволенные  границы.  В те годы нельзя было держать и лишнюю скотину. Серьезные люди из сельсовета ходили по стайкам и проверяли, что у кого есть.  Не дай Бог, если кто-то решил утаить от советской власти какого-нибудь  куренка или поросенка!
Наступала  сенокосная пора, и мы, начиная  с раннего  возраста, работали на лугах. Косили, гребли, складывали  сено в копны, метали. Несколько лет  только с мамой. Отец подбирал для нас маленькие литовки,  насаживал и натачивал их так, чтобы легче было косить,  делал  маленькие  грабельки, и мы отправлялись на свою деляну. В основном  это были низины, заливаемые водой, сплошные кочки или коряги, малопригодные для сенокосных угодий.  Лучшие участки  по праву принадлежали промартели.   Чтобы скошенное сено высохло, его нужно было вытащить на чистую полянку или на пригорок. А потом  мы его гребли, мама копнила и метала.  Зачастую полувлажное сено укладывали на стожары, чтобы не горело.   
Однажды на стогу стояла я. Мама подавала мне тяжелые  пласты сена, я принимала  его, утаптывала, как советовала она, но получалось  плохо, и сено сползло  вниз. Мама заплакала  от усталости и обиды, снова закинула  его наверх. И так раз за разом. Надо учесть, что работать на покосе маме приходилось либо беременной, либо после родов.  И так было несколько лет,  пока отец болел и не мог нам помочь в этом.  Я  тоже появилась  на свет августовским вечером после того, как мама пришла с общественного покоса.
(продолжение следует).