Наша семья. продолжение. Часть 3

О ХЛЕБЕ НАСУЩНОМ
Мы жили очень бедно, но такого, чтобы есть совсем было нечего,  не припомню. То ли свойство моей памяти такое, что в ней ничего плохого не отложилось, то ли так было на самом деле, то ли время уже было немного другое. Может, сказывается  привычка к нищете, способность обходиться самым малым, сохранившаяся до сих пор.  Ничего лишнего у нас, конечно,  не было, но мне кажется, что   мы  особо не голодали.   Наша мама как-то умудрялась разнообразить питание. Она каждый день варила, пекла, парила.  Прекрасно помню ее щи,  галушки, затируху, мамалыгу, пареную тыкву и калину, джем из шиповника, цукаты из свеклы, брюквы, репы  и моркови, лепешки, картофельные шанежки, пирожки с разной начинкой.  Еще мама давала нам денежку, и мы бегали в соседнюю деревню, чтобы купить соленую горбушу. 
А вот  мясо мы видели совсем редко. Из домашней живности у нас были  куры, овцы и корова. Овцы  - потому что они кормились подножным кормом, нагуливая вес на полянах. Чтобы выращивать свинью, нужна была хотя бы картошка, а ее нам самим до весны с трудом хватало.  Был-таки у нас один  раз Борька. Когда пришло время  заколоть его  на мясо, отец пригласил кого-то из мужиков  и ушел из дома на другой конец  деревни, чтобы не слышать, как он будет визжать. А утром рассказывал свой сон:  Борька стоит перед ним на коленях и умоляет не убивать его. С тех пор поросят мы  долго  не держали.
Один случай, связанный с мясом, запомнился на всю жизнь. Мы сидим за столом, смотрим, как  тятя делит на всех сваренный кусок мяса. Дождавшись своей порции, приступаем к еде.  Вдруг слышим Машин  голосок: «Не успела прожевать и проглотила!». Мы все смотрим на ее  удивленно-испуганную мордашку и понимаем всю меру ее отчаяния:  она не успела даже почувствовать  вкус  мяса, а его больше нет, и не будет. 
Кроме мяса  в пищу шла и требуха.  Мама тщательно чистила,  промывала  ее  несколько раз в речной воде до бела.  Потом  проваривала хорошенько и  либо делала колбасу (вот вкуснотища- то была,  но это такая редкость и такая малость!),  либо тушила  с нею картошку. 
 Кормилица корова трудилась в основном на самых маленьких.  Кроме того,   коровье масло, которое мы сами  никогда не видели, нужно было сдать  государству.  Вообще в те годы  государству крестьяне должны были отдать не только масло, но и мясо, и шкуры забитых животных и многое другое. У нас была маслобойка, мы масло сбивали, но нам доставалась только пахта. Не хватало его и на сдачу, поэтому  маме приходилось покупать у односельчан.  Тем из нас, кто постарше,  молока хватало лишь для того, чтобы забелить картошку, жареную на воде. Это блюдо я не люблю до сих пор.
 Зато  каким вкусным был свежеиспеченный мамой подовой хлеб!
Помню, мы прибегаем зимой  из Устье- Юльской  школы, усаживаемся за стол и начинаем играть в столовую.  Горячий  хлеб, лук, соль  и чай из шиповника – после  пешей прогулки на морозце  ничего другого нам  и не надо! А суп…?  Суп подождет!
 Еще одним лакомством были печеные на плите кружочки картофеля, как сейчас бы сказали, чипсы.
По-настоящему  праздничным блюдом  были пельмени. Лепили их  в те редкие  зимние дни, когда вся семья собиралась под родной крышей,  во время школьных каникул.   
Помню комковой сахар.  Когда мы  все усаживались  за столом, отец  доставал из мешочка такой  твердый белый комок,  на глазах у всех тупой стороной ножа раскалывал его на равные маленькие  кусочки и по очереди вручал нам эту сладкую  драгоценность, а мелкие крошки отправлял себе в рот. Бывало, у меня, большой сластены,  не хватало терпения дождаться раздачи. Я  тайком  доставала комок, впивалась в него зубами и откусывала крошечный кусочек, но это никогда не оставалось незамеченным. 
- Чьи это широкие зубы тут отпечатались? –   спрашивала мама с хитринкой.  -  Наверное, Нинкины? 
 Любовь к сахару  всем сластенам  вылезала боком. У меня она дала о себе знать золотухой, а  со временем  частичной потерей слуха и прозвищем «глушня». 
Полакомиться я любила. Накормить меня за завтраком перед тем, как идти в школу на Юл, было проблемой. Но мама нашла выход. На завтрак она  подавала мне  кукурузные хлопья  со сладким  чаем.
КАК ГОД,  ТАК ФЕДОТ
Каждые два года у нас появлялись новые сестренки.  Девятым ребенком родился  братик, Петр Первый, так его называл отец.  Некоторые деревенские злословили на этот счет, пацаны, увидев нас,  кричали: «Поля пузатая! Поля пузатая!». Я однажды не выдержала и задала трепку такому крикуну. Будучи уже взрослым  человеком,  он признавался: «Дурак был, не понимал, что наша соседка  была настоящей  матерью,  и у нее была настоящая семья.  Помню, как  она однажды  поздно вечером услышала через дорогу мой плачь, дома никого не было. Она пришла, успокоила меня, поправила одеяло и ушла к своим детям».
Немало было и таких,  кто  относился  к многодетной  семье с уважением и пониманием.  Женщины приходили к роженице с гостинцами, приносили,  кто что мог. Некоторые бездетные пары, например, приезжавшие в деревню  фельдшера и другая сельская интеллигенция,  просили отдать кого-нибудь  из ребятишек им на воспитание. Почему-то чаще всего  хотели  забрать у нас Машу или Тамару. Может, потому что они отличались от остальных чернявых Запрягаят светлыми волосиками. Но это был пустой разговор.  Мама никогда в жизни никого бы никому не отдала.
Трудно ли было? Несомненно, трудно. Но мы выросли, получили образование,  стали достойными людьми. Родителям не пришлось за нас краснеть.
В нашей семье было принять обращаться к родителям на "Вы". Нас воспитывали в уважении в старшим, ко всем людям вообще. И до сих пор лично я, например, никому, кроме самых блихких, не могу сказать "ты".
Как ни странно, именно многодетность помогала  выживать нашей семье. Получая ежемесячные детские пособия, мама покупала самое необходимое: муку, соль, сахар. Единовременное пособие на рождение каждого ребенка тратилось на приобретение пальто, обуви или еще чего-то нужного для нас. И так всякий раз.
Детей, и своих, и чужих,  она очень любила. Уже в последние годы жизни, сидя у окна и увидев малышей, играющих в песочнице, она с умилением говорила: «Ой, деточки!», как будто увидела  кого-то очень близкого  и дорогого ее сердцу.
МАТЕРИНСКАЯ СКОРБЬ
 Наши родители  были  по-настоящему  верующими. Отец всегда говорил: «Сколько Бог даст, столько и будет».  Бог дал 14 детей.  И только одному Сереже судьбой было отпущено прожить лишь три года. 
Нет ничего страшнее, чем пережить своих детей. Когда не стало  Сережи, мама наша, казалось, умерла вместе с ним.  Она как будто окаменела. Несколько дней ходила, что-то делала, но ни на что не реагировала, никого не замечала, не выронила ни одной слезинки. По этому поводу кое-кто судачил:  «А что ей плакать, у нее их вон сколько». Конечно, так могли думать и говорить только те, у кого не было ни  детей, ни сердца.  От своего горя она отходила долго и медленно, и ожила только благодаря тому, что нужна была другим детям.   
Получив известие о смерти Маши, отец упал в обморок, маму  несколько дней подряд возвращали  к жизни врачи.  Горе родителей было безгранично. Через год нигде, дальше Томска, не бывавшая мама, рискнула первый раз в жизни полететь на самолете в Ставрополье. Туда, где навсегда осталась наша Маша.  Поклониться могильному холмику  над ее прахом. 
Смерть  Пети, нашего Петра Первого,  настигла  маму в последние годы ее жизни. Остановилось сердце. Ему было всего 42. Узнав об этом, она не причитала, не плакала. Только постоянно беззвучно и неистово  молилась,  спрятав глубоко в своем сердце материнскую скорбь. Через  год,  в мае 2002-го, не стало и нашей мамы. Первенца  Аннушки, которая не дожила до своего 75-летия всего два дня, не стало после маминого ухода.
 СТАРШАЯ  СЕСТРА
Ее, к сожалению,  уже нет с нами, но она осталась в нашей памяти, в нашем сердце. 
Годы идут стремительно, а нам все кажется, что впереди целая вечность. В суете сует мы забываем, а чаще опаздываем  сказать друг другу главные слова,  и потом горько жалеем об этом. Вот и я хочу сказать о своей сестричке все, что знаю, что думаю о ней.
Семья у нас большая, в основном девчонки. Аннушка – самая старшая. Как мы любили ее и как гордились ею!  Маленькая, худенькая, она словно росточек пробивала себе дорогу в жизнь из нашего сурового захолустья. Жили мы в крохотной, богом забытой сибирской деревне. Конечно, красота природы вокруг была неописуемая, но послевоенная голодная жизнь давала о себе знать всем.
На  ее долю выпали и военные годы. Отец на фронте, мама от темна до темна на работе. Аннушка и Валя, которая родилась в июле 1941 года, дома вдвоем.
- Мамы нет, уже темно, страшно одним, - вспоминает Валя. – Аннушка, чтобы было светлее, начинает бить стекла в окне. Я кричу: «Нюрка, не надо, мама ругать будет!».
Чтобы девчонки не набедокурили, не убежали куда-то или не замерзли, уходя на работу, мама привязывала их зимой к трубе на печке, а летом – к кровати. Маленькая Аннушка не понимала истинной причины и обижалась, что ее лишали свободы передвижения.
 Школа у нас была только начальная. В семилетнюю нужно было зимой ходить пешком за три километра в любую погоду, летом – плавать по Чулыму на лодке или на обласке. Сегодня мало кто знает, что такое обласок. Это маленькая, юркая лодка-долбленка из цельного дерева с двуручным веслом. Одно неосторожное движение – и ты в воде. А Чулым – река широкая, капризная, с ней шутки плохи. Мама рассказывала:
«Стою на берегу, смотрю. Ваш обласок скрывается за гребнем волны,  мое сердце останавливается,  поднимается на гребень – я снова оживаю».
Затем нужно было перетащить обласок через небольшой перешеек, а там еще одна таежная, более коварная и  бурливая речушка Юл, по которой сплавляли лес. Иногда ее  забивало бревнами настолько, что приходилось идти по ним, как по плоту. Бывало, бревна под ногами расходились, увлекая пешехода в воду, и тут же сходились над головой. Мама с Аннушкой неоднократно оказывались в такой ловушке. Однако тяга к знаниям была настолько велика, что наша Аннушка, первая и единственная из своих ровесников-односельчан, с отличием окончила не только соседнюю семилетнюю, но и Батуринскую среднюю школу, куда ей приходилось каждую неделю ходить пешком за 30 километров. А мы каждую неделю с нетерпением ждали ее. Она всегда приносила нам подарки. Благодаря ей мы впервые попробовали  томатный соус. Каким же вкусным казался с ним пресный картофельный суп! А вкус черемуховых конфет-подушечек я помню до сих пор! В нашей деревне ничего этого не было. Но самый главный подарок от Аннушки – это детские книжки-малютки, по которым мы учились читать еще до школы. Стоили они по три копейки, но для нас они были бесценными. Чтобы купить для нас подарки, она экономила деньги, которые давали ей на продукты. Тут уж все уговоры родителей были бесполезны, так ей хотелось порадовать младших сестренок.
Надо сказать, что она оставила добрую память  о себе и в Усть-Юльской семилетней, и в средней Батуринской школах. Когда мы спустя годы приходили туда учиться, учителя принимали нас, младших сестер Аннушки Запрягаевой, как старых знакомых,  и окружали теплом и заботой. Это дорогого стоит.
С 14 лет, а может, и раньше, каждое лето она работала в сельхозартели. Косила, убирала сено наравне со взрослыми. Уставшая, она возвращалась домой с букетиком луговых цветов, каких в деревне не было. Для нас это тоже была большая  радость. И где только силы, физические и душевные,  брала эта девочка-подросток!
После окончания средней школы ей грозило остаться в артели на всю жизнь, а она очень хотела учиться дальше. Тут уж наша сильная духом мама сделала все возможное и невозможное, чтобы у Аннушки появился паспорт (в то время крестьяне еще жили на правах крепостных, без документов и без права покидать свою деревню) и возможность уехать в Томск. И она поступила в фармацевтическое училище. Теперь уже из Томска мы получали от нее письма и подарки. Жила она там только на стипендию – 10 рублей в месяц, потому что семья наша становилась все больше,  помогать ей материально было некому, но она на это и не наделась.
- В те годы в столовой на столах были бесплатные соль, горчица и хлеб, -  позднее вспоминала Аннушка. -  Этим я и выжила.
Как мы гордились ею! Умница, статная красавица с черными волнистыми волосами, с чувством собственного достоинства. Мы всегда хотели быть похожими на нашу Аннушку.
Потом была практика, где именно, не помню, но в своих письмах любимой старшей сестре, непременно в стихах, я  постоянно упоминала гору Тырган.  Получив диплом фармацевта, по распределению она уехала в Алтайский край, на родину родителей, откуда в 30-м году их насильно вывезли  в Томскую область.
С тех пор до конца своих дней она жила  в с. Курья. До пенсии работала в аптеке, много лет была заведующей,  депутатом и просто добрым и отзывчивым человеком по отношению к другим людям. И потому, наверное, в ее доме в дни рождения и в праздничные дни не смолкал телефон. Дозвониться до нее было проблемой. Всем хотелось поздравить нашу Аннушку. А она говорила:
- Нет, не я такая хорошая. Просто мне очень повезло, что меня окружают такие добрые и внимательные люди.. .
… Когда, спустя несколько лет,  вслед за Аннушкой я уехала в Томск, чтобы получить специальное образование, она постоянно помогала мне материально. Как могла, поддерживала стариков-родителей, а когда они с мужем Виктором  приезжали в гости, привозили гору подарков.
В последние годы мы редко виделись. Жизнь и здоровье диктуют свои условия. Но в душе моей постоянно теплится чувство любви и благодарности к ней – старшей сестре.
 У нее замечательные дочери – Нина Викторовна Хатунцева, которая живет и работает в Курье, и Татьяна Викторовна Варламова, ныне жительница Барнаула. У нее не менее замечательные внучки, которыми она всегда гордилась. Появились  уже и правнуки. И я уверена, что каждый из них оставит добрый след в жизни родного села, как и их родители – Михалевы Виктор Егорович  и Анна Дмитриевна - моя старшая сестричка Аннушка.
  (Продолжение следует.)