Бальные залы Марса. Главы из романа. Осень 5

    




          BORN UNDER A BAD SIGN


     Born under a bad sign
     Been down since I began to crawl
     If it wasn't for bad luck, you know I wouldn't have no luck at all.

            W. Bell / Booker T. Jones "Born Under A Bad Sign"





          Что-то белёсое, невесомое, полупрозрачное, но, без сомнения, живое передвигалось туда и сюда в сером холодном воздухе - так плавают в поле зрения микроскопа мохнатые инфузории, тупорылые бесформенные амёбы и прочая простейшая сволочь. Поверьте, это совсем не похоже было на облако или, к примеру, туман - явления природы сугубо нейтрального свойства. Скорее, в пространстве бултыхалась отвратительная склизкая медуза, от которой можно было ждать любых неприятных сюрпризов. Если не обожжёт, то уж точно вымажет слизью лицо и ладони. Проворное беспозвоночное неуловимо промелькнуло над облысевшими в зиму вениками вязов, прошелестело по троллейбусным проводам и завернуло за угол Партийной школы, чтобы, изогнув хитроумную петлю, снова возвратиться на площадь и затаиться над институтской крышей.
          Краем глаза я наблюдал, как студенистая мерзость стекает вниз по изгибам  водосточной трубы, ползёт по фасаду, цепляясь за капители огромных колонн. И когда отделившись от шершавой стены, злая субстанция вытянулась липкими нитями, намоталась на троллейбусные провода и повисла в поле зрения грязной тюлевой занавеской, размывая чёрную с золотом пустую чашу фонтана, откуда-то из тёмной глубины подсознания всплыло наконец настоящее имя слизистой пакости. Она называлась ОБЛОМ. Облом перекатывался над пустой площадью Ильича, корчил похабные гримасы, подмигивал красным глазом светофора и показывал "козу" длинными усами троллейбуса. Облом открыто глумился надо мной и праздновал свой триумф. Облом нашептывал мне в уши мягким шорохом троллейбусных шин :

          - Посмотри на себя, чувак! Посмотри хорошенько.. Ну, и кем ты себя возомнил? Хранителем Священных Вырезок? Полномочным посланником Битлз в Кабановской области? Запомни, людям не нужно твоё послание. И никто тебя никуда не посылал. Ну, разве что иногда тебя посылают на хер. Битлз не существуют. Никогда больше они не соберутся вместе. Никогда. Восемь лет - это очень большой срок.. Ещё год или два - и про них просто забудут. Даже в Англии. Джон Леннон о тебе ничего не знает. Да ладно о тебе! Он никогда не узнает про этот грязный угрюмый город на задворках Империи Зла, где тебя угораздило появиться на свет. Но ты здесь вынужден жить. И, судя по всему, именно здесь тебе придётся отдать концы.   
          Нет, чувак, из тебя не вышел Рыцарь Голубого Космоса в сияющих доспехах. Ты остался мечтательным хилым подростком, который лупит с балкона глаза в огромный заманчивый мир. Но только мир так и не стал твоим. Ты по-прежнему заперт в тесной квартире на ключ. Ну, же - сам посмотри, на кого ты похож. Ты обзываешь крестами своих однокурсников по той причине, что они не могут отличить Пинк Флойд от Лед Зеппелин. Но в своих медвежьих углах эти кресты отовариваются конкретными джапанскими шмотками, а сам ты одет страшнее колхозного сторожа. Тебе доставляют радость мысли о том, что Густав и Пиля - законченные придурки. А, может быть, ты им просто завидуешь? Ну, признайся. Хотя бы себе самому. Коню понятно, что любая девчонка с радостью даст чуваку, на жопе у которого штаны Levi Strauss. А тебе? Кто даст тебе - наряженному в скверно перешитые отцовские брюки? Если только кто-нибудь даст по роже..

          Я не нашёлся, что возразить. Ещё недавно я искренне верил, что в жизни мне обычно везёт. Уж не оттого ли, что с троечным аттестатом ухитрился поступить в медицинский? Вот только на этом, похоже, везение моё и закончилось. Да если бы мне на самом деле везло, сейчас бы я стоял на крыльце в алой куртке "Mitsui" с тремя стрелами на лэйбе, обтекаемых шузах на высоком цветном каблуке и штатовских портках "Wrangler". А в сверкающей замками джапанской сумке через плечо лежали бы ещё четыре пары на продажу. Вместо этого даже чужие портки я ухитрился просрать. А сам уже второй год донашиваю скверно перешитые отцовские брюки и старую куртку дяди Алика. Скоро наступит зима. И мне придётся напялить драный тулуп, в котором мой дед защищал от японцев Приморье - штопаный в шести местах и крашеный марганцовкой. Если бы мне хоть немного везло, не мясистый штангист Пшукин, а я сейчас валялся бы с красавицей Машей на разложенном диване, гладил золотые локоны, целовал бы тонкие пальцы в искристых камнях и тяжёлом золоте. И щекотал языком нежные розовые соски.
          Нет, не везение, а облом тащился за мною с самого рождения через всё моё детство. На долгие годы меня уложили в постель, стараясь превратить в инвалида. И пока обломщики в белых халатах, словно соревнуясь друг с другом, выписывали мне освобождения от физкультуры, Петя усердно наращивал мускулатуру, тягая штангу до седьмого пота и поигрывая пудовыми гирями. Ну, и на кого должна была, по-вашему, обратить внимание нормальная девушка? Неужто на волосатого доходягу с фигурой, похожей больше всего на циркуль? Ещё и наряженного в старомодную куртку цвета солдатской гимнастёрки на смешной клетчатой подкладке..
          Но другой одежды у меня не было. Когда мне исполнилось тринадцать, кто-то невидимый и всесильный обломил меня особо жестоко, посеяв у папы в желудке семена смерти. И вот уже пятый год нам с мамой приходится тянуться на одну её зарплату. И если бы что-то переменилось, если бы только облом ушёл из моей жизни, разве мы не продали бы сегодня эти скотские штаны? И сейчас бы я пил с друзьями вино за здоровье Джона. Друзьями? Вот же, сука, поганый облом! За этот день я даже друзей успел растерять.

          За моей спиной раздался тихий скрип на высокой ноте - Пи-й-у-у.. А за ним сразу глухое БУМ-М! И тут же снова :
           - Пи-й-у-у.. БУМ-М!
И пошло-поехало ритмичное :
           - Пи-й-у-у.. БУМ-М! Пи-й-у-у.. БУМ-М!
А потом уже вразнобой, как попало :
          - БУМ-М! БУМ-М! Пи-й-у-у.. БУБУМ-М! Пи.. БУМ-М!
          Вокруг меня замелькали пальто и куртки. Тяжёлая дверь то и дело отворялась, издавая протяжный скрип, и с гулким стуком возвращалась на место. Со всех сторон доносилось чирканье спичечных головок о коробки, и в ноздри потянуло густым табачным дымом. Я понял, что лекция закончилась, а вместе с ней закончились одиночество и пустота. Болтовня заполнила эфир. Обрывки чужих разговоров проскакивали мимо, застревая в сетях слуховых проходов неожиданным уловом. Из мутного потока текущего мимо словесного мусора выныривало то расписание занятий, то ни к чему не обязывающий перманентный флирт в виде сомнительного свойства шуток и предложений, а чаще всего попадалось обсуждение институтских преподов в самых нелестных и, в основном, нецензурных терминах.
          Позади моего правого уха старшекурсники подначивали простоватого деревенского парня в очках с толстыми стёклами по кличке Магадан, неосторожно заикнувшегося об удачном свидании.
          - Ну-ну! Давай, расскажи, как всё было! Сколько палок?
          - Э-э-э.. В-восемь..
          - Восемь?! Да ты, в натуре, просто Геракл! И как она?!
И тут же кто-то третий, давясь от смеха, добавил :
          - А она.. не пришла! Оах-ха-хах-ха-а!
          - Да погодите вы! Да я.. Да она..
И взрывы истерического смеха заглушили несмелые попытки несчастного Магадана вернуть себе потерянное лицо..
          Невольно я улыбнулся, выходя из состояния, близкого к ступору. Не торопясь, вытянул из пачки новую сигарету и с наслаждением закурил.




     *****



          - Пи-й-у-у.. БУМ-М!
          Дверь отворилась снова, и на крыльцо степенно вышел стройный плечистый парень повыше меня ростом в коричневой японской куртке и того же цвета отглаженных брюках со стрелочками. Из-под брюк выглядывали начищенные до блеска коричневые туфли. В руке качался аккуратный коричневый портфель с блестящим замочком. Ансамбль дополняла коричневая фетровая шляпа, аккуратно посаженная на крупные светлые кудри. Эта кудрявая шевелюра в сочетании с прямым длинным носом, почти чапаевскими русыми усами и прозрачно-голубым оттенком широко расставленных глаз создавала впечатление открытости и прямодушия. Задумчивое выражение лица дополняло узнаваемый образ честного трудяги из русских сказок - простого, но мечтательного - эдакого Данилы-мастера, за неимением подходящей каменной чаши обтёсывающего учебник нормальной анатомии. Вытащив сигарету из-за уха, Данила закурил, шмыгнул носом, нервно подмигнул голубым глазом и, протягивая широкую ладонь мастерового, негромко произнёс :
          - Здорово, Алексей!
Я знал, что парня на самом деле зовут Анатолий Уткин. Познакомились мы с ним ещё в прошлом году на вступительных экзаменах, но знакомство наше было, что называется, шапочным - встречались разве что на перекурах во время лекций, не проявляя друг ко другу особого интереса. К музыке Толя как будто был равнодушен, а все другие темы казались мне скучными, малозначительными и не заслуживающими моего внимания. К тому же, насколько мне было известно, чувак отличался изрядным рвением в учёбе и чуть ли не примерным поведением, а к таким персонажам я всегда относился настороженно. Впрочем, ни в чём откровенно дурном Уткин, как будто, замечен не был, а потому я крепко пожал протянутую мне руку и достаточно дружелюбно поздоровался в ответ. Собственно, этим я собирался закончить наше общение. Однако общение с Толей только начиналось. Уткин снова повернул в мою сторону голову и добавил непонятное :
          - Здорово, Хип!
          Рот мой открылся уже ответить, что я никакой не Хип. Что настоящий Хип, как нарочно, исчез неведомо куда, и я бы сам не прочь узнать, куда именно. Но тут глаза мои поймали бредущего вверх по ступенькам Хипа и, несмотря на дурное настроение, я невольно расхохотался. Мать твою! Это ж надо было так уделаться. Конечно, мои ботинки и брюки тоже были не в лучшем виде после бегства по огородам. Но каким-то непостижимым образом Хип умудрился вывозиться в земле, что называется, с головы до ног. Землёй присыпаны были куртка с портфелем. Руки, лицо и волосы. Даже усы. И это не говоря о ботинках, которыми Виктор шлёпал по ступенькам, будто глиняными лаптями, оставляя за собой цепочку рыжих следов. На всклокоченных волосах среди комьев земли болтался бледный кривой стебель картофельной ботвы. Другой обрывок стебля прицепился к правой брючине и тащился за Хипом по ступенькам.

          - Чувак, да где ж ты был?! - вскричал я, всплеснув руками, - Я думал, тебя повязали менты! В рот печенье, да что с тобой?! Почему ты весь в какой-то глине, будто свинья? Ты в зеркало на себя смотрел?
          - Чувак, ты гонишь, в натуре! Это же вас повязали менты! Как я услышал крики "Хватай уродов!", так сразу въехал, что вас пакуют. И тут же зашкерился в огороде.
          - Где?! В огороде? Ты гонишь..
          - Возле толчка была куча какой-то соломы, так я туда и забрался.
          - Да ты погляди на себя - у тебя же руки в грязи по самые плечи! А волосы ты свои видел? Ты что, как страус пытался засунуть башку в навозную кучу?!
          - Да говорю же, ты гонишь! Я просто хотел себе выкопать типа землянку. Хер его знает, сколько бы там пришлось проторчать..
          - Землянку?! Руками? Вот ты, в натуре, погнал. Обдолбился, что ли?
          - Да я б с удовольствием. Только у них в огороде растёт один картофан. Слушай, ты чё до меня докопался, как пьяный до рукомойника?! После похода в Коммуну с твоими штанами я и так сижу на измене - меня накрывает конкретно, как будто грязь не снаружи башки, а внутри..
          - С моими штанами?! Так это уже мои штаны! Вот тебе и пожалуйста! Вот тебе и здрасьте! Да я ведь один из-за вас подставился.. Я же для вас старался!
          - Ага. Так постарался, что я чуть не обосрался..

          Всё это время коричневый Толя переводил пытливый взгляд с меня на Хипа и обратно, внимательно вслушиваясь в нашу перебранку.
          - Хип! Лёха! - вдруг произнёс он возвышенно, словно с трибуны, снова с силой мигнув чистым голубым глазом, - чуваки, хотите бухнуть? Башли есть. Без базаров. Я угощаю!
Напряжённость, повисшая в воздухе, мигом рассеялась. Мне вдруг стало светло и весело, словно Уткин снял с моих плеч всю тяжесть сегодняшнего позора. Хип почесал измазанный глиной нос и широко улыбнулся. Украдкой я бросил взгляд туда, где облом распустил недавно свои скользкие щупальца. И заметил, что тот потускнел и съёжился, словно медуза, выброшенная на песок.



     *****



          Не могу припомнить, чтобы в нашем доме на столе водился коньяк. Должно быть, оттого, что напиток этот относился к продуктам дефицитным и в магазинах свободно не продавался. А возможно по той причине, что отец мой предпочитал водку, пил её помногу и с удовольствием, а коньяк считал за никчёмное баловство. Лишь по большим семейным праздникам в квартире моего деда - любителя вкусно поесть и не менее вкусно выпить - мне доводилось видеть и даже пробовать самому этот шикарный напиток. С тех пор, как я получил в милиции паспорт, случалось, что мне наливали рюмку, а то и две из красивых бутылок со звёздочками на этикетках. Под ободряющими взглядами взрослых c замиранием сердца  глотал я терпкую пахучую жидкость янтарного цвета. Как любила говаривать моя мама, "пусть лучше выпьет дома, со своей семьёй за столом, чем непонятно с кем в подворотне".
          Я с удовольствием пил за семейным столом. Что не мешало, впрочем, хлестать бормотуху непонятно с кем, в местах неожиданных и не всегда безопасных. А в подворотнях мы действительно не пили. Правда, по одной только причине - в наших дворах никаких подворотен не было. Но чтобы бухать коньяк с пацанами? Такое я даже представить себе не мог. А вот, поди ж ты - разливаем уже по второй. Конкретный, однако, чувак этот Толя Уткин. Даром, что отличник. Про таких говорят - свой в доску.

          На углу необъятной площади Ильича, напротив помпезного здания Партийной школы высился жёлтый дом - большой и старый. По слухам, здесь жили институтские профессора и даже сам одиозный проректор Аркадий Чистобритов, в рот ему малина. Со стороны Фридриха Энгельса к фасаду пристроено было крыльцо с колоннами и крышей, над которой торчали большие буквы ФОНТАН, выполненные в художественной манере - с выкрутасами и завитушками. Фонтан действительно имелся неподалёку - тот самый, с расписанной золотом чашей, посередине площади. Я знал, что под вывеской находится заведение типа кафе, но не был внутри ни разу. Ни в какие кафе мы обычно вообще не ходили. Известное дело - цены дороже столовских, а еда одинаково скверная. Но, к моему удивлению, уверенной походкой завсегдатая Толя Уткин направился именно сюда. Ловким движением отбросил он в сторону тяжёлую дверь и нырнул в пропахший едой полумрак, кивком головы приглашая следовать за собой.
          Мы не пошли в большой общий зал с бордовыми стенами, колоннами, официантами и дурацкой мохнатой пальмой в задрапированном белой скатертью ящике, но устроились в расположенном в отдельной комнате буфете, изрядно напоминавшем пивную стоячими круглыми столиками и стеклянной витриной, где чья-то заботливая рука аккуратно расставила пресловутые тарелочки с мелко нарезанной сельдью и огуречным салатом. Гражданам с более изысканным вкусом предлагались выложенные горками пересохшие бутерброды с изогнутыми кусочками полукопчёной колбасы и вспотевшего от долгого хранения сыра. Пиво, однако, в "Фонтане" не подавали, а потому и посетители не ломились в очередь - местные напитки, похоже, были не всем по карману. Чтобы оправдать высокие цены и подчеркнуть особый статус заведения, под потолком на золочёных цепях прикреплена была люстра под вид хрустальной с гранёными подвесками, а на окнах наверчены зелёные толстые шторы, украшенные пыльными ламбрекенами из той же ткани. 

          Впрочем, цены Толю не смущали нисколько. Не заглядывая даже в меню, он по-хозяйски прикупил триста коньяка и шесть бутербродов с сыром. По всему было заметно, что новый наш товарищ чувствует себя здесь, как рыба в воде. От его уверенных действий и близкого присутствия спиртного мне тоже стало легко и спокойно, а на душе изрядно потеплело. Досадное происшествие с чужими штанами отодвигалось всё дальше в пустые комнаты памяти, с каждой минутой теряя значение и смысл. Составив портфели под стол, мы подняли тонкостенные круглые стаканы, которые выдала нам буфетчица вместо рюмок. Повеселевший Хип шумно втянул широкими ноздрями коньячный аромат и довольно промолвил :
          - Конкретный никсон.
          - Ну, погнали наши городских! - нервно моргнул левым глазом Уткин, быстрым движением опрокинул стакан и, сложив тощий бутерброд вдвое, отправил его в рот целиком.
          Коньяк прокатился горячей волной по пищеводу и вспыхнул в голове маленькой жёлтой свечкой, озарившей сначала внутренность самой головы, а потом и всё окружающее пространство. С каждой минутой в глазах светлело, и скоро люстра под потолком засияла так, словно её помыли только что с мылом. Подвески сверкнули радугой, напомнив о камнях на Машиных кольцах. И при мыслях о Маше я не нашёл внутри себя ни горечи, ни сожаления. Мне было тепло и уютно. Меня окружали милейшие люди. За соседним столом одинокий старик в потёртом пальто, причмокивая, тянул из гранёного стакана портвейн. Его лоб и щёки прорезаны были глубокими морщинами. Сразу видно - человек достойный. Но отчего же он пьёт один? Нехорошо. Это нужно исправить. Я протянул стакан в сторону незнакомца и задушевно произнёс :
          - Батя, твоё здоровье!
          Тот приподнял со вздохом дно своего сосуда над мокрой крышкой стола и молча кивнул в ответ. Буфетчица за стойкой в белой кружевной наколке на пышно взбитых волосах и с такой же пышной, словно тоже взбитой, грудью, помолодела после второй рюмки лет на пятнадцать, и я бросал уже на неё многозначительные взгляды, исполненные страстного огня. А Маша.. Серьёзно, я совсем не держал на неё зла. Мне захотелось срочно позвонить ей по телефону, извиниться за сегодняшнюю выходку, рассказать, как отношусь к ней на самом деле. Мне даже вздумалось пожелать ей счастья с мускулистым боровом Петей.. Я начал уже обшаривать карманы в поисках двухкопеечной монеты, но вовремя вспомнил, что никогда не знал Машиного номера. Жаль. А, собственно, о чём я жалею? Всё идёт, как нельзя лучше. Самое время налить ещё по одной.

          Новый друг Толя Уткин внушал к себе всё больше симпатии. Как же я был к нему несправедлив! Совсем недавно он представлялся мне сухарём. Педантом. Каким-то, право слово, человеком в футляре. А оказалось, что он конкретный пацан. Да просто уматный чувак, понимающий толк в настоящем веселье. Про таких говорят - душа компании. И в самом деле - куда только девалась обычная Толина сдержанность? Уткин говорил теперь много и громко, помогая себе вычурными жестами рук. Покрасневшее лицо его подёргивалось, глаза попеременно моргали, и даже уши двигались вверх и вниз, словно тоже участвуя в разговоре.
          - Повторим? А, чуваки? Лёха! Хип! Наливайте. Хера ли на него смотреть? Ну! Давайте ещё по одной! Поехали!
На Толиных усах повисли сырные крошки. Он ловко принял на длинный язык второй бутерброд и проглотил его, почти не жуя.
          - Хип! Лёха! Сейчас я возьму ещё. А если будет мало, потом повторим. Чуваки, никаких щекоток! Мы же кенты. Корефаны. Не ссыте - башлей, в натуре, не мерено.
          И в доказательство этого утверждения, подмигнув с особым значением, Толя выудил из внутреннего кармана японской коричневой куртки разноцветный комок измятых банкнот размером с теннисный мяч. В большинстве своём свёрток был скручен из узких жёлтых рублёвок, но среди них попадались зелёные трёшки. А снизу, без всяких сомнений, выглядывал синий угол пятёрки. Похоже, Уткин не обманул - башлей, в натуре, было не мерено. Освободив из денежного мячика три жёлтые бумажки, Толя тут же сгонял к прилавку и возвратился с новой порцией спиртного в пузатом графинчике и с тарелкой, наполненной бутербродами.

          - Лёха! Хип! Разливайте. Бухайте. Не ссыте - башлей как говна, -  заломив углом левую бровь, Уткин с силой моргнул и добавил таинственным тоном заговорщика :
          -  Кстати. Чуваки. Хотите знать, откуда столько башлей?
          - Хотим, - опрокинув стакан и выпустив густой коньячный дух, промолвил Хип.
          - Т-с-с-с! Только тихо! Никто ничего не должен услышать, - Толя, нагнувшись к столу, надвинул поглубже шляпу и огляделся по сторонам.
           - Это секрет. Но! - вскинул Уткин указательный палец, - Но, конечно, не от друзей. От вас, чуваки, никаких секретов у меня нет. Ну, же - давайте, спросите! Лёха! Хип! Просто спросите. Откуда. У меня. Деньги.

          Трудно сказать, отчего ко мне Уткин обращался по имени, а Виктора предпочитал называть Хипом. Но этого правила он придерживался неукоснительно. Признаться, меня не сильно тревожил вопрос, откуда у Толи деньги. Гораздо важнее было, что эти деньги он с лёгкостью тратил на выпивку. Но как раз по этой причине мне хотелось сделать ему приятное. И потому я послушно спросил :
          - Толя, а откуда у тебя деньги?
          - А вот откуда! - громким шёпотом вскрикнул ждавший вопроса Уткин.
          Нагнувшись под стол, он запустил правую руку в свой портфель до самого локтя. А когда рука его вынырнула обратно, длинные пальцы сжимали несколько белых плоских коробочек из тонкого картона. Я знал, что в таких красивых коробках в аптеках продают заграничные таблетки. Примерно так же были упакованы золотистые пластины с венгерским седуксеном, которым мы обжирались в школе до свинского состояния прямо во время уроков.
          - Вот! Чуваки, смотрите внимательно! Лёха, Хип! Я отыскал золотую жилу. Настоящий Клондайк. Башли сами текут в карманы рекой! - орал возбуждённым шёпотом Уткин.
          - Это что у тебя - колёса? Конкретно торкают? - оживился Хип, - Может, вглотимся прямо сейчас?
          - Вот именно. Это колёса! Да ещё какие! Но торкают ли они? Нет, мой маленький Хип, они не торкают. Они приносят хорошие тити-мити. Потому что такие колёса всегда в дефиците. Ха! Чуваки, вы никогда не найдёте их в свободной продаже. Ни в одной аптеке. А спрос-то на эти колёсики - ого-го! Особенно сейчас - в разгар эпидемии.
          - В разгар чего? - переспросил Хип. А я добавил :
          - Для гриппа рановато вроде.

          Оставив шёпот, Уткин возвысил голос, позабыв, вероятно, о том, что разговор предполагался секретный :
          -  Чуваки, вы не знали, что в общаге лечфака свирепствует зараза?! И это отнюдь не грипп. Ну, если не знали, вам повезло - значит, пока вы ещё здоровы. Пока. И если хотите остаться здоровыми наперёд, я вас прошу об одном - Лёха! Хип! Никогда! Не ходите! Пороться! В общагу! - и Уткин с силой моргнул двумя глазами сразу.
          - Чуваки, у заразы есть имя - трихомоноз. Эта погань намного страшнее триппера. Маленькие коварные зверюшки могут превратить в сущий ад жизнь юной девушки-студентки. Манда чешется просто зверски. Днём и ночью. Хоть на стенку лезь. Вы не заметили, что на лекциях бабы с общаги всё время украдкой чешут себе между ног? Во-от! Это как раз оно и есть. Так с дырки ж ещё и льётся, словно с худой кастрюли. Чуваки, эта дрянь вдобавок ещё и воняет! Будто бочка с рыбой протухла. Лёха! Хип! Запомните - бабы любят пороться, но они не любят вонять. Перво-наперво эти дуры бегут к венерологу на Театральную. И тут начинается самое интересное. Диагноз поставить легко - как два пальца обоссать. Но тут подступает облом - лечить абсолютно нечем. Мокрощелки бегут по аптекам, а там борода! В отчаянии бабы кусают локти и рвут волоса на манде. И тогда в общаге появляюсь я.. Чуваки! Может, вы думаете, что я спекулянт? Барыга? Не-е-ет. Я не барыга. Я Спаситель. И я же Бич божий. В одном лице. Я Великий инквизитор! Бабы должны быть наказаны за их животную похоть. Для их же блага, естественно. За грехи положено платить, не так ли? И они платят. Мне. По пять рублей за пачку. При аптечной цене восемьдесят копеек. Только в аптеках - хи-хи! - цена есть, а колёс не сыскать днём с огнём. Ну, вы уже въехали..
          - А сам-то где колёса эти берёшь?
          - Т-с-с-с!!! Тихо! Этого никто не должен знать! Не считая, конечно, друзей, - и Толя поманил нас рукой, предлагая придвинуться поближе. Мы наклонили головы над столом так, чтобы он мог говорить потише.
           - Таблетки приносит с работы маманя! - воскликнул Бич божий свистящим шёпотом, - Дохера и больше. Хоть жопой жри. Говорю же - башли текут рекой.
          Что греха таить, в эту минуту я позавидовал Уткину чёрной завистью. Повезло же, в натуре, чуваку. Моя собственная маманя приносила с работы лишь толстые пачки шершавой газетной бумаги. Вечерами она исписывала серые листы крупным размашистым почерком, а утром уносила исписанное обратно. Бумага у нас дома валялась целыми горами. Вот только продать её не было ни малейшего шанса. Кому и зачем нужна второсортная бумага? Разве что жопу вытирать. Так для этого, как оно всем известно, существуют газеты.



     *****



          Откровения пьяного Уткина располагали к душевной беседе, как оно водится между близкими друзьями. Мне тоже хотелось уже доверять ему тайны, делиться чем-то личным и сокровенным. Приобняв коричневую куртку, я заглянул в прозрачные васильковые глаза и, распластав свободную ладонь на груди, обратился к новому другу настолько проникновенно, как только мог :
          - Толя, корефан! Знаешь ли ты, кто такой Джон Леннон?
          - Джон Леннон?! - встрепенулся Уткин с таким видом, словно кто его укусил, - Лёха, ты в натуре сказал сейчас "Джон Леннон"?! Из Битлов? Знаю ли я, кто такой Джон Леннон?! Едрёна вошь! Лёха, Битлы - это уматно! Хип, наливай! Лёха, Джон Леннон - уматный чувак!  Битлы.. Да я.. Да Битлы.. Да Джон.. Мы с Джоном..
          Толина речь ускорилась. Лицо залилось краской. Он говорил напряжённо и громко, словно выстреливая слова, и помогал себе активно мимикой лица, которое подёргивалось уже как минимум в шести местах.
           - Старик, - прервал я его торжественно, - так ведь сегодня у Джона Леннона День рождения.
          Уткин резко замолчал, словно в кране перекрыли воду. Секунды три он хранил молчание с задумчивым и даже спокойным лицом, легонько покачиваясь. И вдруг оглушительно заорал, перекосив рот и выпучив голубые глаза :

          - УР-Р-Р-Р-А-А-А!!!!

          Дед за соседним столиком поперхнулся портвейном и зашёлся в мучительном надсадном кашле. В общем зале за нашими спинами что-то громыхнуло и рассыпалось со звоном под задушенный крик "А, чтоб тебя!" Вскинув правую руку с поднятым большим пальцем, Хип загоготал во весь голос своим любимым идиотским смехом :

          - АЫ-Г-ГЫГ-ГЫГ-ГЫГ-ГЫГ-ГЫ-Ы-Ы!

          Реакция пышногрудой буфетчицы оказалась куда более суровой.
          - Ну-ка, завязывай здесь хулиганить! Нажрались, сволочьё.. Мне что - милицию вызвать?! Это я мигом. Отделение за углом. У нас быстро приезжают..
          Вдобавок из общего зала донёсся не обещающий ничего хорошего крик :
          - Галя, хто там у тебя буянит? Щас Петровича пришлю!
Хип лихо закинул в глотку остатки коньяка, вытер усы рукавом и озабоченно заметил :       
          - На хер Петровича. Пора отсюда валить.
Спасаясь от разгневанной буфетчицы, мы с хохотом выскочили на улицу.   А с Уткиным точно не соскучишься! По всему было видно, что он продолжает пребывать в приподнятом настроении. Подбородок задрался кверху, плечи расправились. Глазами Толя описывал круги против часовой стрелки, ухитряясь при этом ритмично моргать. Рот с дымящейся сигаретой непрестанно кривился. Он высоко поднимал ноги, как на параде, и размахивал руками, задевая встречных прохожих. Мне показалось даже, что за время, проведённое в "Фонтане", парень как будто стал немного повыше ростом.
          - Лёха! Хип! - отрывисто произнёс Толя, посмотрел зачем-то в быстро темнеющее небо и моргнул особенно выразительно, - Сдаётся мне, сегодня удачный день для журфикса. Мы должны поторопиться. Скоро начнётся.
 
          Развернувшись резко на левом каблуке и описав портфелем в воздухе круг, широченными шагами направился Уткин к вино-водочному на другой стороне Фридриха Энгельса. Дорогу он переходил по длинной диагонали в неположенном месте, грубо нарушая правила уличного движения, не обращая ни малейшего внимания на сигнальные гудки и не меняя скорости. Водитель троллейбуса, затормозившего буквально перед Толиным носом, извлёк из клаксона утробный рёв мамонта и злобно погрозил кулаком, но Уткин, зыркнув в его сторону свирепо выкаченными глазами, с размаху влепил портфелем в стекло на уровне водительского лица и, перешагнув бордюр, продолжил движение к магазину по тротуару. Поймав нечаянно взгляд ошалелых уткинских глаз, водитель вздрогнул, быстро перекрестился и тронул с места свой усатый сарай.


           Погода снова переменилась. Небо до самого горизонта заволокло повисшими над самой головой мрачными тучами. Затянуло так, что свет едва просачивался сквозь толстое одеяло из плотной небесной ваты. Накатывалось дурное чувство, что день уже прошёл, неумолимо надвигаются сумерки, и, вообще, всем нормальным людям пора готовиться ко сну. Вдобавок резко подул холодный ветер, пошевеливший тёмные облака, из которых тут же начал накрапывать мелкий противный дождь. Но в наших портфелях перекатывались  уже увесистые стеклянные гранаты, готовые взорваться сияющим весельем. И спать нас уложить было некому. Потянув, как охотничья собака, прямым длинным носом по ветру, Толя резко повернулся в сторону Реки и, словно разгадав послание, спрятанное в струе холодного воздуха, уверенно двинулся вперёд по Фридриха Энгельса, растягивая шаги метра на полтора каждый.

          - За мной, пацаны! Лёха! Хип! Не тормозите! Журфикс ждать не будет.
          - Толян, да не гони ты так! Куда мы, в натуре, чешем? На улице дождь. Я уже, на хер, промок, - выдохнул Хип на бегу, подпрыгивая и спотыкаясь, - Давайте загасимся лучше в любом подъезде - там хотя бы тепло и сухо.
          - Подъезд не подходит для журфикса, - хрипло бросил Толя через плечо, не сбавляя темпа.
          - Старик, не в обиду - я так и не въехал. Что такое журфикс? - догнал я Толю и попытался идти с ним рядом, перебирая быстро ногами, - в смысле, это порево, что ли? Выходит, нам тёлок придётся где-то снимать?
          - Всё, что нам придётся, это выпить немного вина. Три пазыря должно хватить. Для начала. Не ссы, Алексей. Когда журфикс начнётся, ты это узнаешь.
          Бутылки Толя отчего-то называл не пузырями, как это было принято, а "пазырями". С ударением на первом слоге. Словечко мне понравилось. Оно было такое же возбуждённо-весёлое, как и сам Толя. Как непонятное мероприятие, называемое журфиксом. Не говоря уже о том, что три пазыря действительно должно хватить для какой бы то ни было цели.

          На перекрёстке с улицей Комсомольской Уткин остановился, как вкопанный, и снова зашевелил ноздрями, подставляя нос под мелкую водяную пыль. Чем ближе мы подходили к Реке, тем сильнее задували порывы ветра, срывая последние листья с уснувших деревьев и разбрасывая холодные водяные брызги. Ветер свистел по гигантской трубе Фридриха Энгельса, орошая прохожих студёной небесной влагой. Влага стекала струйками по лицу, противно болтаясь каплями на ресницах, мочила клочкастый искусственный мех на воротнике моей старой куртки, а обдуваемые ветром мокрые руки застывали, коченея, и наливались красным. И когда, влекомый невидимым компасом, Толя внезапно свернул налево, направившись вниз к бульвару, я облегчённо вздохнул.
          За углом ветер сразу стих, и остатки коньячного тепла стали заново разливаться по телу, разогревая конечности и осветляя зрение. Вместе с ветром умолк назойливый городской шум - словно кто натолкал полные уши ваты. Исчезли гудение моторов, шорох шин и сигналы автомобилей. На этом отрезке улицы Комсомольской не ходил общественный транспорт, тут не было никакого жилья, предприятий общепита или учреждений культуры. Одни только скучные конторы, размещённые в низеньких старинных особняках с обшарпанными фасадами, построенных ещё при царском режиме. Ни смеха, ни разговоров. Усыпляющий шорох дождя в прозрачных кронах тополей, да собственные шаги. И лишь из открытой форточки розового одноэтажного домика с пыльной вывеской "Бюро судебно-медицинской экспертизы" стуку наших шагов взбесившимся эхом откликнулся пулемётный треск пишущих машинок. Не встретив по дороге ни одной живой души, в молчании мы спустились к бульвару. И когда я поймал себя на том, что пытаюсь вспомнить, куда мы идём и зачем, наш предводитель остановился резко на самом углу и торжественно произнёс :
          Лёха! Хип! Мы пришли. Нам сюда.




           *****




                EMPTY HOUSE


      I found an empty house in my neighborhood
      I knew that wer shouldn't but I thought we could..

      F. Beard / B. Gibbons / D. Hill ( ZZ Top ) "Party On The Patio"




          Продолжив направление Толиного взгляда, я упёрся глазами в дверь. Сначала я увидел именно эту облупленную двустворчатую дверь, а потом уже всё вокруг - крыльцо в четыре ступеньки, две античные колонны под каменным козырьком с нависающим над крыльцом балконом и само здание, огромное по меркам этой одноэтажной местности. Но почему я никогда не замечал его раньше?! Как могло величественное строение в три этажа с огромными окнами, лепными вензелями на фасаде, да ещё и с высокой мансардой  затеряться среди приземистых особнячков Комсомольской улицы? Разгадка, впрочем, лежала на поверхности. Именно в этом месте дорога, круто спустившись с сопки, упиралась в бульвар. За счёт перепада высоты одноэтажные домишки оказались уровнем выше и растворяли неяркий болотный фасад в мозаике разнокалиберных крыш и пестроте кирпичных стен, как обнажённых, так и небрежно одетых во все оттенки краски и штукатурки.
          Двери были выкрашены в той же болотной гамме, что и стены здания. Краска, правда, давным-давно облупилась и выцвела. Из неровных проплешин выглядывала другая, куда более тёмная, но цвета неопределённого, близкого к коричневому. И уже под коричневым слоем в двух или трёх местах виднелась ещё одна - почему-то чистого карминового оттенка - настолько яркая и стойкая, что горела даже под тёмным дождливым небом - так, будто светилась изнутри.  Неужели когда-то двери были выкрашены в такой вызывающий цвет? Что за учреждение могло располагаться за карминовыми дверями? Никакой вывески не было. Я отступил три шага назад и попытался окинуть взглядом весь дом целиком. Оказалось, он состоял из двух частей. Та, что длиннее, тянулась по бульвару примерно до середины квартала. Под прямым углом со стороны Комсомольской к ней был пристроен второй корпус, раза в два короче. Сам угол выглядел так, словно его срезали гигантским ножом.
          На этот широкий довольно срез и выходило крыльцо в четыре ступени между двух колонн с правильным дорическим ордером, на которых держалась терраса с балконом. По обе стороны от балкона стену украшали изящные лепные вензеля, на которых как будто читались буквы А и Д. Впрочем, за точность моего толкования я бы ручаться не стал. По стёклам первого этажа кружились пыльные разводы, которые превращались в грязь под частыми каплями дождя. Сами стекла были в трещинах и сколах.  Те же грязные потёки старческими пигментными пятнами въелись в извёстку болотных стен, ободранную местами до самой штукатурки. Детские рисунки и взрослые ругательства на стенах дополняли картину неизбежного угасания. Понятное дело, дом был заброшен. И заброшен, похоже, довольно давно. Входные двери в таких домах обычно заперты на ключ, а то и заколочены. Одним прыжком поднялся Уткин на ступени крыльца и потянул на себя ручку из жёлтого металла с деревянной накладкой в трещинах. Дверь отворилась легко и даже бесшумно, обнажая тёмный проём. Уткин поставил на порог ногу в коричневом ботинке и громко шмыгнул носом.
          - Чуваки, заходите. Нас давно ждут.

             Дверь за нашими спинами затворилась. Внутри оказался узкий, абсолютно лишённый света коридорчик, загнутый кочергой, через который мы попали в просторную квадратную комнату с высоким потолком, но совсем без окон, погружённую в полумрак. И даже в этом полумраке было заметно, что в комнате царит полный разгром. На стенах, когда-то выкрашенных в тёплый цвет абрикоса, повсюду была ободрана краска, а местами - случайно или намеренно - даже отбита штукатурка, которая рассыпалась теперь по истёртым половицам и постоянно лезла под ноги. В зияющих на стенах обширных ранах перекрещивалась рёбрами древняя дранка. Тусклый свет попадал сюда из довольно широкого прохода в стене напротив, за которым кверху поднималась лестница, ведущая, должно быть, на второй этаж.
          Не задерживаясь, Толя быстро пересёк комнату, дробя каблуками штукатурку, и с той же решительностью взбежал по лестнице, словно действительно знал дорогу. Мы устремились за ним в молчании, не задавая ненужных вопросов - будто опасались нарушить известный лишь ему ритуал. Только битая штукатурка хрустела под ногами. И лишь запнувшись о верхнюю ступеньку лестницы, Хип выругался с досадой :
          - С-сука, бля! - но тут же добавил, переменив голос на удивлённый :
          - Ух, ты! Вот она где, психоделия, в натуре..
Толя громко шмыгнул носом, моргнул левым глазом, поднял правую руку вверх тем самым жестом, каким обычно Ленин на плакатах указывал дорогу в Коммунизм, и произнёс торжественно :
          - Лёха! Хип! Зацените. Вот оно - место для журфикса!




     *****




          Мы стояли на пороге большого прямоугольного зала. С обеих сторон по бледно-голубым стенам тянулись одинаковые ряды узких высоких окон, сквозь которые лился серый призрачный свет. На первом окне справа сохранился тёмный деревянный карниз. С одного края карниз оторвался и висел теперь под углом на единственном гвозде, перечёркивая окно по диагонали и упираясь нижним краем в широкий подоконник. Грязная лиловая штора свисала с карниза, расстилаясь по куче кирпичей и поломанной дранки знаменем поверженной армии.   
          Сквозь дыры в пробитом знамени сочился тусклый уличный свет. Дождь размеренно шуршал по стёклам, и это был единственный звук, который тревожил тишину внутри всего здания. Никакого сомнения - в доме, кроме нас, никого не было. Когда же отсюда ушли люди? И почему? Нет, правда, не укладывалось в голове, что огромный домина в самом центре города стоит заброшенный и даже как будто всеми забытый. Но самое невероятное - двери в нём оказались не заперты. И откуда? Откуда про это место известно Уткину? Неужели он здесь не в первый раз?

          Здание было не просто покинуто людьми, но уже и частично разрушено. Посередине большого пустого зала торчали одиноко четыре опорные колонны, ободранные до самого кирпича. Они обозначали четыре угла воображаемого квадрата. Весь потолок исчерчен был прямыми дорожками из лишённых штукатурки участков. Дорожки перекрещивались на капителях колонн и разбегались по всему потолку, рисуя строгий чертёж. Очевидно, это были следы от стен, разделявших когда-то внутренние помещения. Сами же стены были зачем-то сломаны и превращены в мусор, лежащий теперь на полу грудами битого кирпича, поломанных досок, штукатурки и дранки. По линиям на потолке нетрудно было прочитать план этажа до постигших дом бедствий. Судя по этому плану, раньше по центру проходил коридор, из которого открывались двери в многочисленные комнаты или кабинеты.
          По центру коридора располагался, должно быть, квадратный холл, обозначенный по углам кирпичными колоннами. В каждой из бывших комнат потолок украшала круглая лепная розетка с цветами и листьями. Из розеток торчали обрезки электрических проводов. В дальней стене темнела открытая настежь единственная дверь, за которой терялся во мраке коридор, ведущий неведомо куда. Повсюду на полу серыми конусами торчали штукатурные груды. А между дальними кирпичными колоннами возвышалась уже самая настоящая пирамида высотой никак не ниже трёх метров. И сложена она была не из строительного мусора. Кто-то свалил в огромную кучу стопки исписанной от руки бумаги вперемежку с общими тетрадями в картонных обложках, толстыми амбарными книгами, разнокалиберными блокнотами, журналами, книгами и ещё невесть какой печатной продукцией. Похоже, бумага в стопках исписана была ещё при царе Горохе и давно успела пожелтеть.

          Справа от бумажной пирамиды поперёк зала стояли четыре испачканных унитаза. Из одного торчала кверху длинная вертикальная труба с чугунным смывным бачком, на котором висела даже цепочка с керамической ручкой на конце. Понятно было, что здесь когда-то находился туалет, но после разрушения стен спрятанные обычно от посторонних глаз интимного свойства приборы оказались выставленными на всеобщее обозрение в окружении несвойственной им пустоты. А в самой середине зала между кирпичных колонн памятной стелой полководца, разрушившего до основания вражеский город, высилось старинное деревянное кресло с выгнутыми ручками, высокой резной спинкой и помятым кожаным сиденьем, из которого через дыры в обивке торчали какие-то волосы. Видимое из любой точки антикварное кресло притягивало глаза будто магнитом. Этот единственный уцелевший предмет давно уже вышедшей из употребления мебели в сочетании с унитазной шеренгой создавал в пустом зале атмосферу совершенно психоделическую.
         Казалось, ободранные стены полуразрушенного зала вот-вот поколеблются, изогнутся, пойдут волнистой рябью и растают вместе с улицей за мокрыми стёклами, пропуская в наш мир непрошеных гостей из другого измерения. По залу запрыгают дикие, причудливые фигуры со скрытыми за страшными масками лицами, и на Чёрный трон Папы шутов под торжествующие вопли толпы воссядет Квазимодо нового времени - уродливый, мрачный и глухой - как весь этот опоганенный день с американскими штанами Big Stone, превратившими праздник в облом, - в рот бы им печенье, вонючими кипячёными саками в залитом солнцем кабинете биохимии, блудливым кабаном Пшукиным, глупой, как пробка, красавицей Машей, подло украденным Юджином, архитектурным психозом Коммуны, ублюдочным пухлым гадёнышем, сучьим свекольным носом, перетянутым портупеей ментом с чёрным пистолетом в руке и свиномордым Швецом, который оказался поганей самого последнего мента.. С-сука! Ну, и денёк сегодня выдался, в натуре.. 



     *****



          Коньячное тепло остывало, и начинала наваливаться тоска, растворённая в шуршании дождя. Но Толя не оставил тоске ни одного шанса.
          - Лёха, Хип! Начинаем! - выдержав минутную паузу, громко вскричал Уткин; вращая глазами, подбежал к ближайшему окну в старинной раме с фигурными латунными ручками и смахнул рукой мусор с широкого подоконника.
          - Чуваки! Доставайте пазыри! Я расскажу вам, что сегодня за день. Сегодня День рождения Джона Леннона. Вы что, не уважаете Джона Леннона? А? Лёха? Хип? Вы знаете, кто такой Джон Леннон?! Сейчас! Сейчас я расскажу вам всё! Так вот, запомните - Джон Леннон - уматнейший чувак! Джон Леннон - это.. Короче! Наливайте!
          Словно сбросив оцепенение, защёлкали мы замками портфелей, доставая увесистые гранаты тёмно-зелёного стекла. Бутылки стукнули донышками о подоконник, и Толя сорвал с такой скоростью пробку с одной из них, что я не успел даже заметить, использовал он для этого какой-то подручный инструмент, или же обошёлся собственными пальцами. Только сейчас я вспомнил, что в спешке мы не купили закуски. Вот же скотство! А ещё совсем забыли про стакан.
          - Чуваки, мы не взяли стакан, - заметил Хип.
          - Ха! Стакан! Мой дорогой Хип, неужели, чтобы выпить за Джона Леннона, тебе действительно нужен стакан? - Толя вытянул руку, держа откупоренную бутылку за горло и поднял её вверх, как факел, озаряющий ночь.
          - Да ладно стакан - мы даже закуску забыли.. - добавил я немного растерянно.
          - Не-е-ет, Алексей! Закуску забыть невозможно! - торжественно произнёс Уткин, - Закуска всегда рядом с тобой - нужно только пошире открыть глаза.
И глазами, действительно вытаращенными  до того, что, казалось, они выскочат сейчас из орбит, Толя несколько раз перевёл взгляд с меня на Хипа и обратно.

          - Признавайтесь, чуваки, кто из вас давно не мыл голову?
Вопрос был настолько неожиданным, что я, признаться, растерялся и даже смущённо отвёл глаза. Толя сверлил меня пристальным взглядом санитара, проверяющего солдат на вшивость. По семейной традиции голову я мыл раз в неделю - так с детства приучила меня мама. И эта самая неделя как раз была на исходе. Как нарочно, Хип поспешил заявить, что голову мыл не далее, как сегодняшним утром.
          - Подойди поближе, Алексей, - проникновенно сказал Толя и зачем-то положил мне на плечо свободную руку - будто на случай, если я задумаю сбежать. Быстро-быстро раскрутил он бутылку с бормотухой в руке по часовой стрелке, словно закручивал волчок. Его движения были такими яростными, что я отвернул в сторону лицо, опасаясь, не выплеснется ли наружу фонтан вина, раскрученный центробежной силой. Но Уткин, похоже, всё рассчитал до мелочей. Запрокинув голову назад, словно получше хотел разглядеть потолок, он широко разинул рот и быстрым движением перевернул бутылку с крутящейся внутри жидкостью, направляя сладкую жёлтую струю промеж зубов. Закрученное штопором вино с шумом ударило в глотку. Раздалось странное звучное бульканье - с похожим шумом смывается вода в унитазе. Я не отрывал от Уткина глаз и точно видел, что тот не сделал ни одного глотка. Бормотуха просто ввинчивалась в пищевод, не встречая сопротивления. Когда Толя перевернул пазырь, в бутылке плескалось уже меньше половины.
           Поставив со стуком черпак на подоконник, чувак схватил меня внезапно за оба уха и подтянул мою голову к своему лицу. Промелькнула безумная мысль - а не рассчитывает ли устроитель журфикса закусить фрагментом моей ушной раковины? Невольно я сжался в ожидании укуса, но Толя зарылся длинным носом ко мне в макушку и, прижимаясь ноздрями к волосам, шумно втянул воздух.
          - А-а-а-а-а! - выдохнул он с нескрываемым наслаждением и тут же закинул в рот сигарету. Если до этого Толины глаза ярко блестели, то сейчас они просто зажглись безумным огнём.
          - Чуваки! Лёха! Хип! Бухайте! Веселитесь! Сегодня день рождения Джона Леннона!

          Я схватил ополовиненную бутылку и попытался повторить трюк с заливанием алкоголя в пищевод, но без должной тренировки моя девственная глотка сопротивлялась, сокращаясь и требуя дозировать жидкость. Ну, что же - мне пришлось опорожнить бутыль до конца в традиционной манере - глотая и причмокивая. С помощью ключа от квартиры и собственных зубов Хип тут же откупорил вторую и приложился губами к зелёному стеклянному горлу. Толя сорвал коричневую шляпу и, наклонив голову, подставил мне под нос жёсткие светлые кудри. От волос действительно исходил специфический запах - то ли жира, то ли мускуса - но, надо заметить, достаточно приятный. Я не привык закусывать ароматом чужой причёски, но отказаться от угощения было неловко, и, прижавшись лицом к закрученным прядям, я в Толиной манере шумно затянул в ноздри воздух и с довольным видом выдохнул :
          - А-а-а-а-а..
          На фоне серого окна силуэт Хипа, с бульканьем глотающего вино из горла, обрисовался пионерским горнистом.
          Толя водрузил шляпу на место и отступив два шага назад, взобрался на штукатурную кучу. Левую ладонь картинным жестом он положил на коричневую грудь, а правую выбросил в сторону, словно чтец-декламатор. Хип передал мне бутылку, и я сделал два больших глотка. А Толя - смотри-ка - и вправду принялся что-то декламировать. Уматный он всё-таки чувак! С ним точно не заскучаешь.

          - "Страдания земли Сибирской"! - воскликнул Уткин трубным голосом конферансье, - и добавил в более спокойном тоне :
          - Нравоучение для юношей.
Название мне ничего не говорило. Но не успел я выяснить, собирается ли Толя познакомить нас со своим собственным творчеством, или стихи были написаны другим автором, как Уткин начал уже читать. Громко и выразительно :

        - Дайте в руки мне гармонь - золотые планки.
          Мандавошек подцепил у одной засранки.
          Да как начали кусать весело и дружно -
          Даже руки из штанов вынимать не нужно..

Мы с Хипом дружно рассмеялись. Стихи мне просто дико понравились. А Толя, извиваясь всем телом, подёргивая лицом и шмыгая носом, растаптывал штукатурку каблуками и продолжал чеканить занимательное поучение для юношества :

         - Вот в аптеку я пошёл, купил им растирания.
           Мандавошкам - хоть бы что, мне ж одни страдания..
   
          Бутылки гуляли по кругу, переходя из рук в руки. Толя ввинчивал штопором винную струю в глотку, мы с Хипом по старинке пили большими глотками, но, как бы там ни было - минут через пять на подоконнике стояли уже три пустых пазыря. Зелёное стекло отливало лиловыми бликами. Выпитое при полном отсутствии еды сладкое вино бабахнуло в голове праздничным салютом и рассыпалось искрами по всему телу, расслабляя и радуя. Мы улыбались глупо и счастливо, жадно поглощая единственную доступную нам закуску - сигаретный дым. Это не считая, конечно, волос. Помнится, мне казалось удивительным и прекрасным, что при открытых дверях в дом не проникли ни бичи, ни пьяницы, ни хулиганистые подростки. Кроме принесённых нами бутылок не заметно было нигде другой стеклотары. Не валялось по углам грязное тряпьё, обозначая присутствие бездомных бродяг. И даже стены не были исписаны похабщиной. Лишь возле дальнего выхода чем-то чёрным и жирным, вроде свечной копоти, поверх голубой краски было выведено неровно большими латинскими буквами непонятное слово SCARED.
          Настроение поднималось солнечной тёплой волной, смывая все дурные события дня. Идиотское происшествие в Коммуне казалось уже полузабытым ночным кошмаром. Да не приснились ли мне, в самом деле, злополучные штаны Big Stone? А если эта история всё же произошла наяву, то случилась она давным-давно. И, скорее всего, не со мной. Всё! Хватит с меня на сегодня дурацких событий, навязанных чьей-то чужой и недоброй волей. Хватит! Теперь мы будем отдыхать и веселиться, как нам этого хочется. Happy Birthday, John! И я закричал, переполненный светлым теплом :
          - Happy Birthday, John!

           Тут заговорили все сразу - громко, весело, перебивая друг друга. Во мне, как это случалось обычно после выпитого, проснулся миссионер-проповедник, и я с обычной для такого случая дрожью в голосе принялся излагать давно заученную наизусть Благую весть о чудесном явлении Битлз в нашем грешном мире. Начал я, как положено, издалека - с той холодной октябрьской ночи, когда во время налёта немецкой авиации в разбомбленном Ливерпуле на свет появился Джон Уинстон Леннон, и по накатанной давно колее уверенно вёл своё повествование через детство и отрочество членов Знаменитой Четвёрки к историческим поездкам в Гамбург. Хип эту летопись слышал уже не менее пятнадцати раз, и потому обращался я исключительно к Толе. Сам же Хип, окутанный облаком сизого дыма, самозабвенно описывал воображаемый концерт нашей группы "Jackals" в переполненном публикой зале. Толя поначалу молчал, попыхивая сигаретой, и переводил глаза с меня на Хипа, пытаясь слушать нас обоих. Это было не очень просто, потому что мы говорили вдвоём одновременно :

          - Двадцать седьмого сентября шестьдесят первого года в магазин грампластинок фирмы NEMS в Ливерпуле зашёл молодой парень в чёрной кожаной куртке..
          - Прикинь, мы такие выходим на сцену - я с белым Стратокастером, а у тебя, конечно, красный Джаз Басс, - Хип встал в характерную стойку, выдвинув ногу вперёд и выгнув руки так, словно в них и вправду лежала гитара, - За нашими спинами - аппаратура Маршалл высотой с трёхэтажный дом. Толпа в зале орёт, беснуется и пытается залезть на сцену..
          - Чуваки! Лёха! Хип! - вставил Толя и судорожно моргнул, - а вот вы лучше спросите меня, откуда я знал про это место?
          - Парня звали Раймонд Джонс. Он поинтересовался у продавца, нет ли в продаже пластинки с песней "My Bonnie" в исполнении местной группы The Beatles, которую те записали недавно в Гамбурге. Ни продавцу, ни хозяину магазина - Брайену Эпстайну это название ровным счётом ничего не говорило..
          - В зале гаснет свет. По сцене стелется синий дым. Ударник начинает вступление. На большом барабане красные буквы JACKALS. Тут, Лёха, ты вступаешь на басу - БУ-У-УМ-М.. БУ-БУМ-М-М.. Я подхожу к микрофону и..
          - Да едрёна же, бля буду, вошь! Чуваки, спросите уже, наконец, откуда мне известно про это место!!! - с пронзительным криком Толя схватил пустую бутылку с подоконника и запузырил её в дальний конец зала. Зелёная граната, перевернувшись два раза в воздухе, описала плавный полукруг и хлопнула в стену слева от выхода в тёмный коридор. Стеклянные брызги сверкнули зеленью в тусклом свете и осыпались, тихо звякая, в штукатурные дюны.         
В наступившей тишине снова стал отчётливо слышен шорох дождя по стёклам. Стоп. Именно этот вопрос я задавал себе недавно - а откуда он знает про это место?
          - Нет, в натуре, чувак, а откуда тебе известно про это место? - с непритворным удивлением в голосе спросил Хип.




     *****



         Толя торжественно выпустил дымную струю, поправил шляпу на голове, шмыгнул носом и начал рассказ :
          - Чуваки, знаете ли вы Кукиса? Не-ет?! О-о-о! Кукис - это.. Это.. О-го-го! Нет, чуваки, надо знать Кукиса лично, чтобы заценить, какой это уматный чувак. Кукис, чтобы вы знали, всегда был моим лучшим другом. С детского сада. Мы срали вместе в один горшок. Десять лет учились потом в одном классе. Сидели за одной партой! Нас вместе выгоняли с уроков. Мы слушали одинаковую музыку. Снимали одних и тех же чувих. Нет, серьёзно, вы даже представить не можете, какие мы с Кукисом откалывали номера. Вы просто не поверите, какие мы вместе мочили корки!
          Вот тут, замечу, Толя ошибался. Я мог поверить теперь во всё, что угодно. Я узнал сегодня нового, пьяного Уткина и уже понимал, что этот незнакомый мне раньше чувак действительно способен отмочить всё, что угодно. Уткин говорил с интонациями шекспировских героев, жестикулируя рубящими движениями длинных рук и дёргая мышцами лица.
          - Ведь я предупреждал Кукиса. Я предостерегал его. Настал момент, когда я его умолял. О, как же я его умолял его не жениться. Вы не поверите - я вставал перед ним на колени. Я знал, что всё должно закончиться плохо.  Но Кукис никак не хотел понимать, что всё зло на свете исходит от баб. И чуть не поплатился за своё упрямство. Вот именно - чуть! Потому что я. Именно я спас Кукиса от позора. Эх, Кукис, Кукис.. - из левого глаза Толи при этих словах выкатилась большая сияющая слеза. Он вытер её коричневым рукавом, шмыгнул носом и продолжил в той же экзальтированной манере :
          -  Он, бедолага, тоже собирался поступать в медицинский. Но ему не повезло - провалил первый же экзамен. Кукиса призвали в погранвойска. И он не выдумал ничего лучше, как жениться. Жениться! Я не смог его отговорить. Видит Бог, я старался. Я его умолял! Но у меня не вышло. Увы. Когда Кукис уходил в армию, он поручил мне присматривать за его красавицей женой. Мой друг знал, что лучше меня никто не справится с этим заданием. Мир невыносимо жесток. Нас окружают подлые завистники. Клеветники. Похотливые кобели, только и мечтающие о том, как бы запустить руки в трусы к чужим бабам. Подумайте сами, кому мог доверить Кукис самое дорогое, что имел? Я положил руку на сердце и торжественно поклялся стоять на страже семейного очага. И я не допустил бы грех в молодую семью Кукиса даже под страхом смерти.

          Вы думаете, мне было легко присматривать за женой Кукиса? Не тут-то было. Я сразу подметил, как эта ведьма хочет пороться. Чуваки, вы не поверите - на неё было страшно смотреть. Она была похожа на мартовскую кошку, которая страстно мяучит и трётся жопой о забор. Мне стало ясно как день - стоит лишь поманить эту сучку, как она тут же с радостным смехом раздвинет ноги. Я просто места себе не находил. Днём и ночью меня терзали чёрные мысли - что, если мне не удастся за ней уследить, и она всё-таки крутанёт хвостом?! Какими глазами я буду смотреть на Кукиса, когда он вернётся?! Подумайте сами - пока муж геройски защищает рубежи нашей родины, молодая жена.. тьфу, бляха-муха! - и Уткин смачно сплюнул на ближайшую мусорную кучу.
          - Даже вспоминать противно! Это было непростое решение. Лёха! Хип! Вы думаете это было легко? Ни хера подобного. Вся моя внутренность сопротивлялась и словно кричала : "Не надо! Брось! Зачем тебе этот напряг?!" Но я был суров и непреклонен в стремлении исполнить свой долг до конца. Действовать нужно было как можно быстрее. И тогда я пришёл к ней домой. Пришёл и отодрал её, как собаку. Нет, серьёзно - а что мне оставалось делать? Не позволять же ей, в самом деле, предаваться разврату! Пришлось отодрать её так, чтобы ей уже больше ничего не хотелось. И после моего порева, чуваки, поверьте - ей  не хочется больше ни-че-го. А знаете, почему? Ну, Лёха! Ну, Хип! Угадайте.

          - Наверно, порево было такое стрёмное, что у неё теперь отвращение к любому пореву? - попытался я перевести в шутку откровенно сумасшедщий Толин монолог.
          - Не-е-ет! Лёха, тебе ни за что не угадать. Чуваки. Всё дело в пантокрине.
          - В чём? - переспросил Хип, - это что ещё за херня?
          - О-о-о-о! Пантокрин! Хип, пантокрин - это препарат. Чудодейственный препарат. Верьте мне, чуваки - уж в препаратах я разбираюсь.
          - А для чего он нужен?
          - Известно, для чего. Для поднятия полового задора. Хлобысь один флакон за час перед поревом! - и елда стоит, как мороженая щука. Маманя приносит мне пантокрин с работы коробками. Но это - тс-с-с-с! - это, конечно, секрет. Я выпиваю флакон целиком, до последней капли. И превращаюсь в отбойный молоток. О-о-о-о-о! Как же я долбил блудливую жену Кукиса! Лёха! Хип! Я долбил её по всем углам своим железным молотом! На кровати. Под кроватью. На диване. Под диваном. На кухонном столе. И на письменном. Под обоими столами я долбил её тоже. Потом отодрал её на подоконнике. На умывальнике. Я драл её на стиральной машине. О-о-о! Как я драл её на стиральной машине! Внутри стиралось бельё. Машина тряслась и ревела, а я её драл. Она орала, а машина ревела. Я отодрал её везде, где только можно было в этой проклятой хате, но она по-прежнему хотела пороться.

          И тогда, чуваки, я услышал железный голос внутри своей головы. И этот голос сказал мне : "Ты должен преподать ей настоящий урок. Следуй за мной". Я пошёл за голосом и привёл её сюда. Лёха! Хип! Знаете, что я сделал? Я усадил её на это кресло, - Толина рука с указующим перстом вытянулась в сторону чёрного трона в центре зала, - и драл своей несгибаемой елдой четыре часа подряд. Да так, что с потолка сыпалась штукатурка. Она орала, как раненый зверь. Она ревела белугой. От её оглушительных воплей лопнули два стекла. - и Толя перевёл руку на дальнее окно справа, где внутренняя рама действительно светилась двумя пустыми проёмами.
          - Двенадцать! Запомните это число. Чуваки, двенадцать палок зарядил я ей в этот день - день возмездия! О-о-о! У-у-у-у! Как она ор-рал-ла! - и Толя сам при этом орал так, что я с опаской стал поглядывать на оконные стёкла и штукатурку на потолке.
          - А когда она не могла уже больше ни орать, ни визжать, то вцепилась зубами в ручку этого сраного кресла и грызла её, словно стадо бешеных бобров. А штукатурка градом сыпалась на нас с потолка. И что вы думаете? - Она изгрызла дерево в щепки. И тогда только утихомирилась. Вот, чуваки, как было дело..
          Толя замолчал, нервно моргнул обоими глазами по очереди, вытащил из пачки сигарету, закурил и добавил уже совершенно спокойным голосом :
          - Вот так, чуваки, не сходя с этого места, я исцелил от зловредной похоти жену моего друга Кукиса. Только костюм мамане пришлось в химчистку сдавать. С ног до головы - всё было в штукатурке. Штукатурка с потолка так и сыпалась во время этого страшного порева..




     *****




     CAREFUL WITH THAT AXE, EUGENE!



       Careful with that axe, Eugene!

D. Gilmour/ R. Waters/ R.Wright/ N. Mason "Careful with that axe, Eugene!"               



          - Вот ты погнал, в натуре, как я погляжу! - добродушно промолвил Хип, дождавшись, пока Толя умолкнет, - Какая там, на хер, штукатурка.. Может, скажешь, и стены на всём этаже от твоего порева рухнули?
          - А ты сомневался в этом, мой маленький Хип? - и в голубых Толиных глазах сверкнули недобрые холодные искры, - Не сомневайся - ты абсолютно прав. Стены рухнули. И рухнули именно от моего порива. А от чего же ещё? Грохот стоял такой, что уши заложило. Весь дом тряхануло, как от подземного толчка. Погоди, я не понял - ты что, не веришь мне?
          С улыбкой, полной едкой иронии, Хип покосился на Толю, хмыкнул и открыл было рот сказать, что он по этому поводу думает, но я, шагнув будто нечаянно за Толину спину, быстро поднёс к губам палец и скривил на лице гримасу, выражающую сомнение. Я действительно серьёзно сомневался, нужно ли дискутировать о чём-либо с Уткиным. Во-первых, он угостил нас бухлом и уже по этой причине имел законное право сочинять всё, что ему вздумается. Во-вторых, у меня давно возникли весьма обоснованные подозрения о плачевном состоянии Толиной психики. А из того немногого, что мне вообще доводилось слышать о душевнобольных, одно я выучил твёрдо - с психами ни в коем случае нельзя спорить.
          Поймав мой предостерегающий взгляд, Хип застыл с открытым ртом, и на какое-то время воцарилось неловкое молчание. Толя насупился и курил, засасывая дым глубоко в лёгкие и выпуская почему-то из ноздрей, отчего стал похож на Змея Горыныча. Мне подумалось, что нужно срочно его чем-то отвлечь, рассеять это ненужное напряжение и вернуть назад беззаботное хмельное веселье. Между учебником биохимии и скомканным халатом в моём портфеле лежала толстая тетрадь, изрисованная комиксами о похождениях нашей группы "Jackals" на гастролях в США, дикими карикатурами на моих одногруппников в самых смелых ракурсах, тщательно штрихованными портретами Битлз и просто картинками на свободные темы - в основном, в психоделическом ключе.
 
          - Толя, хочешь позырить рисунки? - спросил я подчёркнуто весёлым голосом, вынимая тетрадку из портфеля.
          Уткин вздрогнул и взял тетрадь в руки. Помаргивая глазами и подёргивая мышцами красного лица, он стал перелистывать страницы в тетради слева направо, почти не задерживаясь на картинках взглядом
          - Ага. Юмор. Понимаю. Рисунки. Да. Смешно. Ага. Приколы. Лёха, я в курсе. Это смешно. Да. Отлично. Приколы..
Говорил он быстро, выстреливая слова в ритме нервного тика, бегавшего по его лицу. При этом выражение Толиного лицо оставалось серьёзным и даже хмурым. Внезапно его рука застыла над одной из страниц. Уткин разгладил лист ладонью таким заботливым движением, словно наткнулся в моей тетради на собственное детское фото из семейного альбома. По красному лицу расплывалась благодушная улыбка.
          - Кто это? Алексей, друг мой, скажи мне - кто? Кто же это здесь нарисован? - Толя протягивал мне раскрытую тетрадь, глаза его сияли, и голос дрожал от непритворного восхищения.
          И хотя никаких особых причин для восторга в тетради не наблюдалось, Толиным выбором я был приятно удивлён. Этот рисунок нравился мне самому. Он появился на свет во время лекции по марксистско-ленинской философии. Лекцию читала доцент Маргарита Тюленина - полная миловидная дама средних лет со светлыми кучеряшками на башке. За спиной доцента поговаривали, будто семейная жизнь её сложилась не лучшим образом, а потому она имеет привычку время от времени под предлогом дополнительных занятий приглашать рослых студентов атлетического телосложения к себе на дачу, где помогает воплотить своим подопечным в жизнь самые смелые подростковые фантазии.
          С моей фигурой поездка с доцентом на дачу точно мне не светила. И уж тем более мне навалить было на лекцию, которую она читала. Моя рука, как обычно, наугад водила по бумаге шариковой ручкой в поисках сюжета. И вдруг ушей коснулось странное имя - Фома Аквинский. Поскольку до этой минуты лекцию я не слушал, то до сих пор не имею понятия, кто это был такой и чем, собственно, прославился. Я лишь успел уловить, что чувак жил в самые, что ни на есть, Средние века и имел прямое отношение к католической церкви. Имя понравилось мне чрезвычайно. Оно будоражило фантазию и рождало вереницы ярких образов.

          Я изобразил монаха-алхимика в тесной келье. Каменные стены исписаны каббалистическими формулами. На низком столе с резными ножками нагромождены  реторты, колбы и пробирки. Уж Фома-то Аквинский, понятное дело, не кипятил дурацкие саки. Человек с таким именем должен был искать философский камень. Монах соединял между собой редкие вещества, изучая вопреки церковным запретам тайные древние книги. Вот, одна из них, испещрённая магическими символами, валяется раскрытая на полу. Сам же алхимик, облачённый в длинную рясу с капюшоном, в ужасе вжался в стену и прикрывает глаза ладонью, потрясённый увиденным до глубины души. Он-то думал, что манускрипт помогает постичь превращения субстанций материи, но на самом деле книга таила в себе заклинания, вызывающие дьявола из ада.
          И вот - сам Дьявол стоит теперь посредине тесной сводчатой комнаты - тёмный, широкоплечий, ростом до самого потолка, со страшной козлиной головой и толстыми рогами, закрученными в спираль. Дьявол явился в окружении причудливых существ, заимствованных мною у безумного Иеронима Босха. Уродливые звери с птичьими клювами размахивали зажатыми в лапах хирургическими инструментами. Двухголовая обезьяна в старинном камзоле дрючила шестиглазую лягушку с чайником на затылке. А на переднем плане на чешуйчатых куриных лапах скакало огромное яйцо с маленькими круглыми глазками. С острого конца яйца открывалась пасть, похожая на щучью, усеянная мелкими зубами. Вот такой вот вышел рисунок. И я не стал бы показывать его институтским преподам. Особенно с учётом неудачи, постигшей малыша Юджина. Но что за странная метаморфоза случилась с Толей? С удивлением я увидел, что в его широко раскрытых глазах дрожат настоящие слёзы.

          - Алексей, - снова ткнул он пальцем в картинку с дьяволом, и по Толиному лицу пробежала судорога, - прошу тебя : скажи мне, наконец, кто это?
          - Фома Аквинский, - ответил я просто. Потому что я действительно был в этом уверен.
          - Но как ты узнал?! - на Толином лице промелькнули растерянность, испуг и, вместе с тем даже, как будто, радость, - Как ты узнал, что Фома Аквинский - это я?
          Бросив взгляд на рисунок и сравнив нарисованного монаха с Толиной внешностью, ни малейшего сходства я не обнаружил. Монах на картинке получился маленького роста, с бритой, как оно водится у монахов, головой, узкими плечами и крючковатым носом. Я скосил глаза на дюжего плечистого парня, поправлявшего непослушные русые кудри, которые постоянно лезли наружу из-под тесной коричневой шляпы. Хип за Толиной спиной выразительно постучал по голове кулаком. Так. Спокойно. Мы же знаем - главное, ни о чём не спорить. Пусть будет Фома Аквинский.
          - Как я узнал? М-м-м.. Догадался! Толя, это была интуиция. Понимаешь? Меня типа того.. Осенило!
          - Я вспомнил.. Вспомнил! Благодаря твоему рисунку я всё вспомнил.. Алексей.. Тебя ведь зовут Алексей?!
          Вот тут мне стало уже конкретно не по себе.
          - Ну, конечно, я Алексей. Всё нормально, Толя. Я - Алексей. Вот, с нами ещё Хип. Мы только что вместе бухнули. За Джона Леннона. Всё ништяк.
          - Я не знаю, кто такой Джон Леннон. И я не Толя. Я - Фома Аквинский. Но ты ведь это отлично знаешь, человек Алексей. Если ты, конечно, Алексей.. - Уткин пристально всматривался прямо мне в глаза, -  О-о-о! Ты действительно знаешь многое, как я погляжу. Слишком многое.. Лучше ответь мне честно - как мы тут очутились? Что стало с нами в тот страшный день? Где все мои пробирки? И книги.. А куда подевались мои животные?




     *****


         
          Хип выразительно покрутил пальцем у виска, закурил новую сигарету и со словами "Пойду-ка я, в натуре, лучше поссу!", направился, пошатываясь, к торчащим из мусорного моря унитазам.
          - Яйцо.. - еле слышно, одними губами произнёс Толя и уставился на меня в упор. Я посмотрел ему в лицо и вздрогнул. Между век горели холодные неоновые звёзды. Это не были уже глаза человека, с которым пару часов назад я встретился на крыльце института. Переменился даже их цвет. Каким-то невероятным образом радужная оболочка посветлела так сильно, что почти сравнялась со склерами по цвету. И эти белые глаза так напугали меня, что на какое-то время я утратил контроль над собственными мыслями.
          - К-какое яйцо? Где яйцо? - только и смог я выдавить предательски дрогнувшим голосом.
          - Мне пришлось проделать путь длиной в семьсот лет, чтобы разыскать моё любимое яйцо с зубами. Я знаю - один из вас двоих и есть Яйцо, - и Толин палец упёрся в пуговицу моей старой куртки. Он расхохотался вдруг торжествующе и продолжил говорить, ухмыляясь и подёргивая мышцами лица :
          - Осталась самая малость - определить, кто есть кто. Путешествие подошло к концу, не так ли? Ну, признавайся, Яйцо, это ведь ты?! - и Уткин крепко ухватил мой воротник из худого искусственного меха, продолжая пытливо сверлить меня страшными белыми шарами.
          - Да. Признаюсь. Это я, - обречённо произнесли мои губы. А в голове пронеслось "Зачем?! Ну, зачем я повторяю за ним эту несусветную чушь?! Ведь он натурально бредит."
          - Наконец-то я нашёл тебя, - Толина рука разжалась, отпустив мой рукав, и его холодная ладонь коснулась легонько моей щеки, - Ликуй, Яйцо. Мы спасены. Но это ещё не конец. Потому что второй из вас - Дьявол.
          - Дьявол? - спросил я с неподдельным интересом, довольный уже самим фактом, что речь на сей раз идёт, очевидно, не обо мне.
          - Мы непременно должны его уничтожить, - продолжил Уткин, . Обычно он приходит в наш мир в облике человека. Только однажды мне удалось сорвать с него маску - и этот момент запечатлён на твоём рисунке, Яйцо. Ведь ты был свидетелем моего триумфа. Победа казалась близкой. Но враг применил заклинание страшной силы, учинив невиданный катаклизм. Вот так мы с тобой затерялись в лабиринтах времени. Но сегодня ты освободил нас обоих. Я горжусь тобой, Яйцо. Ты молодец. Вдвоём мы способны на многое, не так ли?

          Хип застегнул ширинку, ухватился за свисающую на цепочке керамическую ручку и дёрнул её, что есть силы. Чугунный бачок с хрипом покосился, труба, на которой он был закреплён, подалась в сторону, и в следующее мгновение всё сооружение завалилось с грохотом в битую штукатурку, и сам унитаз отчего-то раскололся на несколько кусков. Хип захохотал и вскричал "Ништяк!" Уткин тяжело вздохнул и продолжил голосом, в котором сквозила непритворная скорбь :
          - Везде, куда приходит Дьявол, он несёт с собой разрушение. Извращение. Хаос. Ты видишь, во что он превращает наш мир? Оглянись по сторонам. Посмотри на дела его рук. Но вместе мы его остановим, не так ли, Яйцо? Да, кстати, ты можешь, как и прежде, называть меня "Хозяин".
          - А как нам его остановить, Хозяин? - решил я продолжить игру. Или это была уже не игра? Опьянение помогало быстрому перевоплощению. Я всегда любил погружаться в мир собственных фантазий. Отчего бы не пуститься сегодня в странствие по чужим мирам? Я чувствовал, как разум становится пластичным и легко выгибается под Толиным влиянием, принимая удобную для нового образа форму. Мне начинали нравиться Толины затеи. К тому же, в глубине души я гордился очевидным фактом, что именно мой рисунок произвёл столь ослепительный эффект. Так, может быть, на самом деле Уткин играет по моему сценарию? Это делало журфикс ещё увлекательнее. Ведь это уже журфикс? Или ещё нет?
          - Как нам его остановить? Да очень просто. Убить Хипа.
Уткин стремительно схватил с пола треугольный кусок стекла размером с  тетрадный лист, страшно вскричал "Смерть Хипу!" и со всей силы запустил стекло в голову Виктора, глубокомысленно взиравшего на останки развалившегося фаянсового седалища. Я увидел ясно, как кусок стекла, крутясь волчком, просвистел настолько близко к голове Хипа, что на лету отрезал прядь его помытых утром волос.
          - Сме-е-рть Хипу! - колебался в моих барабанных перепонках оглушительный крик Уткина, который подхватил уже с мусорной кучи обломок кирпича, изготовившись пустить его в ход.


          - Сме-е-е-е-рть Хи-и-и-п-пу-у! - отозвалось дребезжащее эхо где-то  на самом дне моего сознания. Стекло ударилось в чёрную надпись SCARED и разлетелось во все стороны острыми длинными осколками. Я живо представил, как один из таких осколков втыкается мне в лицо, и в ужасе невольно зажмурил глаза. 
          - Яйцо, за мной! В атаку! - зловеще вскричал Толя.. Нет, не Толя - настоящий Фома Аквинский из плоти и крови - вечный борец с персонифицированным Злом руководил теперь операцией по изгнанию Дьявола. До сих пор мне трудно объяснить реакцию Хипа на происходящее. Вместо того, чтобы призвать к доводам рассудка или просто послать Уткина на хер, он неожиданно метнулся к проходу в дальней стене, и мгновенно исчез в темноте коридора. Словно и вправду знал о себе что-то, не дающее вступить в переговоры и толкающее к побегу.
          Половинка кирпича, пущенная рукой неистового Фомы, влетела следом за Хипом в коридор, но звука удара я не услышал, будто кирпич засосало в чёрную дыру. Перепрыгивая с кучи на кучу и хрустя штукатуркой, Толя ринулся вперёд. Стараясь не отставать, я схватил с подоконника пустую бутылку и, вообразив, что в моей руке противотанковая граната, тоже устремился в погоню за Дьяволом. Но Дьявол, похоже, не собирался легко сдаваться. Из тёмного дверного проёма в нашу сторону вылетела половинка кирпича - возможно, та самая, что забросил туда Толя - и проскочила на большой скорости между нашими головами, причём, гораздо ближе к моей. Мне живо представилось, как кирпич ударяется в мой рот, разбивая губы в кровь и ломая передние зубы. Ах, ты, сука! Да что же он такое творит?!

          - Витёк, ты гонишь?! Ты чуть в меня не попал! - заорал я, остановившись и опустив машинально своё оружие вниз. Но в ответ из коридора просвистели один за другим ещё два кирпичных обломка, а вдогонку за ними выскочила, вертясь пропеллером, полированная коричневая доска.
          - Смерть Хипу! - словно со стороны услышал я свой отчаянный крик и без замаха сильным рывком метнул зелёную стеклянную гранату в расположение противника.
          - Ложись! - крикнул Толя, дёргая меня за рукав, и мы повалились прямо в огромную бумажную кучу, отделявшую нас теперь от вражеских позиций. В ноздри набилась пыль от столетних книг и тетрадей, смешанная с пылью дроблёной штукатурки.
          - Яйцо! - повернул ко мне голову Уткин, - никогда не вступай в переговоры с дьяволом. Никогда. Наша цель - вовсе не перемирие. Наша цель - уничтожение. Никаких компромиссов. Запомни это.
          Впрочем, одержимый дьяволом Хип и сам ничем не показывал готовности к мирным переговорам. Стоило нам попытаться продвинуться вперёд или просто высунуть головы из-за бумажной баррикады, как из дверного проёма, словно из пулемётной амбразуры, в нас летели куски кирпича, зеркальные почему-то осколки стекла и разного размера деревянные планки - наверно, обломки какой-то мебели. Мы тоже швыряли в тёмный коридор штукатурку, стёкла и кирпичи, но положение Хипа, очевидно, было выгоднее - мы не могли разглядеть его в темноте коридора, но сами были как на ладони.
 
          Я попытался занять позицию повыше, чтобы удобнее целиться, но удержаться на бумажном склоне было непросто - пирамида разваливалась под ногами, бесчисленные пачки бланков и бухгалтерских документов сползали вниз, рассыпаясь отдельными листами. На глаза мне попалась какая-то разграфлённая на квадратики, пожелтевшая от времени ведомость, и я с удивлением увидел в левом углу древнюю дату "8 декабря 1935". Кому и зачем было нужно хранить сорок лет тонны макулатуры, невозможно было даже предположить. Вся куча была сложена из такого бумажного хлама, представляющего интерес разве что в качестве вторсырья. Вот под моей рукой оказался засаленный "Учебник шофёра третьего класса" в твёрдой картонной обложке, который я, не задумываясь, тут же запустил в направлении врага. Рядом из кучи торчала подшивка журналов "Огонёк" за сорок седьмой год. Пачка была довольно тяжёлой, но из-за крупных габаритов плохо подходила для бомбометания.
          - Нам нужны снаряды посерьёзней, - громким шёпотом просвистел мне в ухо Фома Аквинский, резким движением оттолкнулся от стопки выцветших амбарных книг и сделал натуральный кувырок в воздухе, приземлившись вблизи унитазов. Хип осыпал его зеркальным градом, но стеклянная шрапнель не достигла цели. Распластавшись на штукатурке, Толя собирал фрагменты расколотого Хипом унитаза и перебрасывал мне на огневую позицию.
          - Бомби, Яйцо, бомби! Порази силы зла!
Я ухватил здоровенный кусок фаянса, мерзко измазанный коричневым и, помогая себе свободной рукой, всё-таки ухитрился вскарабкаться на вершину. С этой точки в глубине сумрачного коридора был отчётливо виден знакомый силуэт лохматой головы. Хорошенько прицелившись, я задержал дыхание, чтобы не тряслась рука, и, широко размахнувшись, метнул унитазный снаряд в пособника Сатаны. Мне до сих пор невдомёк, что за сила хранила Хипа в этот странный день, но вдруг он сделал еле уловимое движение, и увесистый предмет с острыми краями, не коснувшись головы, улетел в темноту. Меня при этом охватило такое отчаяние, словно я  упустил возможность расправиться с Гитлером. Толя проворно взобрался ко мне с фаянсовым боезапасом в охапке.
          - Смерть Хипу!  - и фаянсовые снаряды полетели в темноту трассирующими пулями. Я вжался телом в бумажный склон, ожидая ответной канонады, но неожиданно наступило затишье. В наступившей тишине снова стал хорошо слышен шорох дождя по стёклам.

          Толя придвинулся ко мне поближе и быстро зашептал, обдавая горячим воздухом левое ухо :
          - Я постоянно чувствовал, что живу не в своём времени. Я знал, что когда-то давно был призван на войну, и она до сих пор не закончилась. Моя семья.. Мамаша. Папаша. Они ничего не подозревают. Ничего. Я никому не рассказывал, что Он приходит ко мне. Теперь-то мне ясно, зачем - он хотел уничтожить меня, пока я не успел вспомнить своё настоящее имя. Пока не догадаюсь, кто я такой. Благодаря твоему рисунку, Яйцо, я познал себя. Это знание - тяжёлый груз, Яйцо. Почти невыносимое бремя. Невыносимое для обычных людей. Но я выдержу..
          - А Дьявол? - спросил я, ощущая внутри холодок, - когда он приходит к тебе, то выглядит точно так же, как на моём рисунке?
          - Он почти никогда не приходит в своём настоящем обличье. Никто не знает, как он выглядит по-настоящему. У него тысячи масок. И тысячи помощников. Ночами меня душат его любимые аспиды - сами чёрные, словно ночь. О, эти мерзкие аспиды! Как же я их ненавижу! Ненавижу шуршание их чёрной блестящей чешуи. Их смрадные чёрные пасти. Злые угольные глаза. И ледяные раздвоенные языки..

          Железная шестерёнка размером с будильник бухнула между нашими головами в стопку каких-то выцветших бланков и разорвала ветхую бумагу в клочья.
          - Воздух! - заорал Толя. Скатившись с баррикады, я распластался на полу между штукатурными холмиками. Каким-то невероятным образом Хип оказался за нашими спинами и обстреливал нас сзади. Теперь нам некуда было спрятаться. И защититься от этой внезапной атаки тоже было нечем. Я боялся повернуть лицо в сторону Хипа, но понимал, что он бомбит из той двери, которая вела на улицу. Возле меня впивались в пол куски стекла размером с целую форточку. Разбивались и осыпали мелкими осколками одежду и волосы. Я только глаза успевал зажмуривать. И удивлялся, что мы ещё живы.




     *****



          За те секунды, что длился этот обстрел, в моей голове пронеслось целое кино. Вжимаясь всем телом в строительный мусор, я вспоминал школьного военрука Михалыча. Надо сказать, среди пацанов нашего класса военрук уважением не пользовался. И то сказать, жалкая была довольно личность - старенький, сгорбленный, с жидкими седыми волосами и сморщенным остроносым личиком, на котором красовались очки с толстыми гнутыми стёклами. Вечно он заикался, противно брызгая слюной, у него потешно тряслись морщинистые руки с жёлтыми ногтями и дёргалась нижняя челюсть.
          Все в классе знали, что это были последствия контузии. Забавное слово "контузия" делало Михалыча в наших глазах эдаким недоумком, дурачком, над которым не грех было подшутить - иногда беззлобно, а иногда и жестоко. И мы не пропускали удобного случая, чтобы поднять ветерана на смех. Для этого даже просили его рассказать о войне. Просили нарочно, со злым, скверным умыслом - чтобы обсмеять его самые страшные воспоминания.
          Однажды мы пристали к Михалычу с просьбой - пусть, мол, расскажет о том, как его контузило. Чего там, нам же интересно, мы ведь знаем о войне только по фильмам. До сих пор не пойму, отчего он шёл у нас на поводу и потакал дурацким капризам. Достаточно было хоть раз пожаловаться завучу или директору, и нас бы всех ожидала серьёзная вздрючка. Но старый военрук никогда ни на кого не жаловался. Вместо этого он протирал трясущимися руками свои толстенные мутные окуляры, садился на стул перед классом и дрожащим голосом начинал рассказывать. О том, как падаешь в грязное месиво при крике "Воздух!" и ползёшь до ближайшей воронки - в пронзительной надежде, что два раза в одно и то же место не падает. Как вжимаешься изо всех сил в распаханную взрывами землю и шепчешь пересохшими, треснутыми губами первобытное "Господи, помилуй!" Как, навострив уши, вслушиваешься в свист приближающейся смерти и, вывернув набок голову в бесполезной каске, до боли всматриваешься в дымное небо, провожая безумными глазами авиабомбы. И как от радости ёкает сердце, если ты видишь сбоку длинный чёрный силуэт - значит, эта бомба не твоя. И как однажды вместо силуэта он увидел в небе растущую чёрную точку. И сразу всё понял. Как провалился в бархатную безликую вечность. И, к немалому удивлению врачей, на третий день вернулся в наш мир - оглохший на оба уха, переломанный в шести местах, немой, полуослепший, с трясущимися конечностыми. Но живой.

          Как-то раз в школьный буфет завезли бананы. Неслыханная, редкостная удача. За все десять школьных лет это был первый и последний такой случай. Бананы в Кабановске либо не продавали совсем, или же продавали зелёными и твёрдыми, словно бамбук. Исключений из этого простого правила не было. Какие уж там школьные буфеты. Но, похоже, на складе некой овощебазы экзотический дефицит ухитрился не просто созреть, но сразу и перезреть. Процесс угрожал перейти в скоротечное гниение, и тропические фрукты повезли по школьным столовым.
          Никто в этот день не покупал ни первого, ни второго, ни даже компота. Обычная столовская еда остывала нетронутой. Все имеющиеся в наличии деньги тратились только на бананы - коричневые, мокрые и такие мягкие, что буквально просачивались сквозь пальцы. Коричневая банановая жижа текла по пальцам, пачкая одежду, тетради, учебники и счастливые лица. Скользкими банановыми шкурками усеяны были все лестницы и коридоры. В мужском туалете на втором этаже два унитаза, плотно забитые кожурой, изрыгали на пол избыток воды из фаянсовых чаш. Оставшиеся плоды пацаны из двух параллельных классов притащили в портфелях на урок военного дела. Пока Михалыч копошился у доски, пытаясь дрожащей рукой нацарапать мелом какую-то схему, все мы сосредоточенно жевали, нарочно громко чавкая и хлюпая. У каждого вскоре скопился приличный запас гнилой кожуры. И у каждого прямо чесались руки пустить в ход это противное месиво.

          Друг мой Вадик Масловский по кличке "Масла" известен был любовью к недобрым шуткам. Похоже, настало удачное время повеселиться. Дождавшись, пока Михалыч повернётся к классу спиной, Масла привстал за партой, поднял правую руку, давая знак приготовиться и оглушительно заорал : "Воздух!!!" Уверен, сам он не ожидал какого-то особенного эффекта от дурацкого крика. Да только тембром ли голоса, интонацией или чем-то ещё, но, похоже, ухитрился попасть в какую-то нужную точку. Комбинация цифр сработала, и в невидимом замке повернулся невидимый ключ. Седой, морщинистый Михалыч в зелёной офицерской рубашке с погонами подполковника мгновенно сложился вдвое, закрыв голову руками, и повалился на пол за учительский стол, уронив очки с толстыми стёклами.
          Взрывом бомбы грохнул дружный смех. Смеялись все. Масла хохотал так, что даже бился башкой о стол. Ну да, я тоже смеялся - ведь это действительно было смешно. В тот же миг все пацаны, как один, по сигналу Маслы стали швырять свои шкурки в сторону доски, норовя попасть за учительский стол, где спрятался трусливый военрук. Я тоже запузырил, особо не целясь, раскисшую мякоть в исписанную неверной старческой рукой доску. Скользкие ошмётки шлёпнулись о коричневый линолеум и сползли беззвучно на пол, оставляя мокрые следы на белых меловых дорожках.
           А Михалыч.. Михалыч вылез из-под стола с прилипшей к потным седым волосюшкам гнилой кожурой, нацепил дурацкие очки на покрасневшее морщинистое лицо и, ползая на коленях, принялся суетливо собирать раскисшие банановые шкурки, суетливо приговаривая :
          - Н-ну, з-зачем же вы т-так, р-реб-бята.. П-пожалели бы д-дежурного.. Е-ем-му п-потом с-столько м-м-мусора д-достанется у-уб-бирать..
          Никто не вызвался помочь. Никто не подумал даже извиниться. Ни на уроке, ни после него.





     *****




           FIVE TO ONE


           Five to one, baby,
           One in five
           No one here gets out alive..


                J. Morrison "Five To One"



          - Яйцо, в атаку! - завопил Уткин, первый подскочил на ноги и ринулся к проходу на лестницу, откуда Хип только что вёл обстрел. Я подобрался, оттолкнулся в прыжке и понёсся следом. Рот мой сам раскрылся в торжествующем крике :
          - У-у-р-р-р-а-а-а!!!
          Со стороны лестницы раздался быстрый затихающий топот - очевидно, Хип отступал на первый этаж. Но куда он собирается бежать дальше? Неужели на улицу? Нельзя этого допустить! Ведь Дьявол уйдёт вместе с ним. В следующую секунду мы сами скатились по крутым довольно ступенькам в квадратную комнату с персиковыми стенами. Когда мы заходили в дом, комната была погружена во мрак. Но сейчас здесь было гораздо светлее. Оно и понятно - в дальнем углу обнаружилась вторая дверь, которую мы не заметили в темноте. В спешке Хип оставил её открытой, и оттуда брезжил теперь рассеянный свет. Очевидно, этим путём враг и прокрался в наш тыл. За дверью нашим глазам предстал коридор с тремя большими окнами по левой стороне, идущий, как я догадался, вдоль наружной стены здания. Шагов через двадцать коридор поворачивал под прямым углом, и увидеть, что там за поворотом, не было никакой возможности. Мой наставник приложил указательный палец левой руки к губам, сложенную лодочкой правую ладонь поднёс к уху и замер, прислушиваясь. Я тоже прислушался, но ничего, кроме шороха дождя и далёкого гула машин, не услышал. Понятно было, что Хип затаился и выдавать себя не торопится. Уткин поднял с пола обломок узкой дранки, утыканной мелкими гвоздями, нацепил на неё свою коричневую шляпу и, нарочно громко топая каблуками, подошёл поближе к углу коридора.

          - Шугайся, Хип! Смерть твоя пришла! - вскричал борец со Злом и осторожно высунул висящую на рейке шляпу за угол.
          - Вж-ж-жик! Дз-зын-нь! - просвистел из-за угла внушительных размеров кусок стекла, сбил коричневую шляпу с дранки и раскололся о стену.
          Толя проворно подгрёб обломком дранки шляпу себе под ноги, нахлобучил её на голову, даже не почистив от извёстки, и наугад швырнул за угол небольшой кусок штукатурки. В ответ оттуда тут же прилетел ещё один осколок стекла величиной с учебник анатомии. Подобным способом навредить противнику было невозможно. Манёвр этот, однако, оказался исключительно отвлекающего свойства. Уткин повернулся в мою сторону и, бешено вращая глазами, указал рукой на лестницу, по которой мы только что спустились. Снова прижав указательный палец к губам, он встал на цыпочки и пошёл ко мне по коридору враскачку, стараясь не подымать шума. Я понял без слов хитроумный стратегический замысел - пока одержимый дьяволом Хип занял оборону в коридоре, мы попробуем пройти его маршрутом, зайдём к нему в тыл и застанем злодея врасплох. Тихо-тихо, касаясь ступеней одними носками, поднялись мы в большой зал.
          - Подожди меня здесь, Яйцо. Нам потребуется настоящее серьёзное оружие. Оружие возмездия. Поверь мне, Дьявола не убить кирпичом и стёклами, - прошептал мне на ухо Уткин и, грациозно лавируя между мусорными кучами, снова направился к раскуроченному Хипом унитазу.

          Стараясь не делать лишних движений, я остановился возле чёрного кресла в середине зала и, в ожидании дальнейших указаний сюзерена, разглядывал предмет старинной мебели, который, без сомнения, украсил бы экспозицию любого музея. На тёмном дереве высокой спинки поверху шла изящная резьба в виде цветов и листьев. Ручки красиво изгибались, закручиваясь кпереди спиралью. Но что это?! На левой ручке сверху зиял округлой формы изъян, словно она была изрублена топором. Или над ней усердно поработали крепкие зубы бобра. Зубы?! Вот ведь сука - по краям дефекта действительно отчётливо видны были явные следы зубов! И следы, судя по всему, достаточно свежие - жёлтое дерево внутри дефекта не успело даже потемнеть. Бред какой-то. Натуральный бред!
          Уткин молча ухватил трубу с приваренным на конце ржавым бачком и поднял над головой, как жуткую средневековую алебарду. Фаянсовая ручка мерно раскачивалась на цепочке маятником диких психоделических часов. Часов, отмеряющих особенное время. Что, если внутри этого дома время вообще течёт иначе? За политыми дождём окнами по-прежнему тысяча девятьсот семьдесят восьмой, а внутри этой полуразрушенной комнаты, повинуясь колебаниям адского маятника, мы провалились в прошлое на семь столетий.
          Или я всё перепутал, и маятник унёс нас в далёкое будущее? И заблудившийся в лабиринте веков католический философ сжимает в красных руках чудовищный испепеляющий бластер таинственной неземной цивилизации. Про такие штуки было написано в фантастическом романе "Саргассы в космосе", который я зачитал буквально до дыр. Вид вооружённого Фомы был поистине страшен - рот перекошен, глаза светились холодной ненавистью и решимостью убивать. Но самым страшным из происходящего, пожалуй, было то, что мне в тот момент вовсе не было страшно. Каким-то удивительным образом Толе-Фоме удалось заразить меня своим безумием, и я действительно готов был следовать за ним хоть на край света, беспрекословно выполняя самые дикие его приказы.



     *****



          Ухитрившись почти беззвучно дойти до стены, Толя нырнул в тот самый тёмный проход, куда недавно загнал Хипа кирпичным обломком. Я шмыгнул следом. Мы оказались в длинном коридоре, стены которого были когда-то отделаны панелями тёмного дерева. Большую часть деревянных панелей выломали задолго до нашего прихода, и между редкими кусками сохранившейся облицовки в стене зияли обширные пыльные пустоты. Шагов через двадцать коридор закончился тупиком. На торцевой стене висела чёрная деревянная рама почти в человеческий рост. Из рамы в нескольких местах торчали острые осколки зеркального стекла. Теперь мне стало ясно, где собирал Хип страшные зеркальные пули. По обеим сторонам от бывшего зеркала в стенах темнели два прохода, в которых угадывались лестницы на верхний этаж.
          Присутствие странного навалилось на меня и сжало в объятиях с такой силой, что тяжело стало дышать. Ничего не понимаю.. Нет! Ведь этого просто не может быть. И, тем не менее,  это было - мы стояли в коридоре из моего сна. Да что ж такое вообще эти сны? И что такое, наконец, наша память? Минуту назад я не смог бы вспомнить ничего из видений сегодняшней ночи. Я даже успел позабыть сам факт, что этой ночью мне снились какие-то сны. И теперь обломки расколотых дневной суетой грёз напоминали о себе сами, лезли наружу из-под будничных декораций, пугающе впечатываясь в реальность и складываясь в уже устроенную кем-то мозаику. Вот оно - зеркало, в котором я отражался во сне. Два прохода с лестницами, по которым я собирался подняться наверх в поисках Виктории. Но так никуда и не поднялся, потому что увидел в этом самом зеркале адскую чёрную собаку.

          Собака! Подпрыгнув на месте, словно ужаленный, я обернулся. Но позади меня по-прежнему был пустой тёмный коридор, за которым открывался развороченный, будто на самом деле разбомбленный, зал, где белела большая бумажная куча, за которой я недавно прятался. Уткин свирепо мотнул головой поочерёдно направо и налево, показывая, что мы должны проверить оба пути. Я кивнул в ответ, и каждый из нас направился в свою сторону - Толя поднялся по правой лестнице, а я по левой.
          Этажом выше мы вышли одновременно с двух сторон на квадратную площадку с массивной двустворчатой дверью, заколоченной толстыми тёмными досками, и одним окном в пыльных разводах. Между досками торчала массивная ручка из жёлтого металла. Ниже ручки я заметил замочную скважину и, нагнувшись, прижался лицом к отверстию. Оно оказалось достаточно большим, чтобы разглядеть длинный, уходящий в темноту, коридор с высоким потолком, в который выходили множество дверей. Некоторые были открыты настежь, и сквозь дверные проёмы на пыльный дощатый пол сочился серый призрачный свет. Наверно, до постигших его бедствий второй этаж выглядел приблизительно так же. Одно было ясно - Хип не смог бы пройти в наш тыл через эту дверь. Если только не изловчился проскользнуть в отверстие для ключа. На всякий случай я подёргал край одной из досок, но та было прибита, что называется, намертво.

          Толя потянул меня за рукав, указывая глазами в угол. Там обнаружилась деревянная лестница без перил, уходящая в потолок - узкая и кривая. Куда она ведёт? Неужели Хип пробирался к нам по чердаку? Толя с трудом затянул по скрипучим ступеням своё орудие смерти, ухитрившись не издавать при этом грохота. Выше на самом деле оказался чердак, но обустроенный таким образом, что здесь вполне можно было жить. Впрочем, последние жильцы покинули это место давным-давно. Стены, аккуратно заклеенные обоями в пышных букетах, казалось, хранили ещё тепло чужого дыхания. Но бумага на стенах пожелтела, местами съёжилась, провисла и пошла извилистыми трещинами, а розы в букетах выцвели до пепельного оттенка.
          Из книжек я знал, что оборудованный для жилья чердак называется мансардой. В мансардах я раньше никогда не бывал и теперь с удивлением разглядывал окна с фигурными ручками, вставленные в низкий косой потолок. Дощатыми перегородками чердачное помещение разделялось на отдельные комнаты - мы прошли уже через две - обе набитые старой поломанной мебелью. В первой из комнат беспорядочной грудой навалены были колченогие стулья с отбитыми спинками и сиденьями.  В этой же куче валялись деревянная вешалка на широко расставленных ножках, баян с разорванным надвое мехом и хлипкая этажерка, накрытая цинковой ванной, в каких обычно купают младенцев.
          В другой комнате помещались платяной шкаф с оторванной дверцей и четыре огромных дивана, обитые потёртой и порванной кожей. Диваны уложены были друг на друга по двое и в тусклом свете заляпанного грязью окна выглядели парами престарелых совокупляющихся бегемотов. Мне даже почудилось, будто краем глаза я уловил, как гиганты совершают медленные ритмичные  движения. Пока мы протискивались между кожаных глыб, Толины губы над моим ухом бормотали что-то несуразное :

          - Посмотри! Посмотри, Яйцо! Посмотри и запомни. Разрушение и хаос - вот верные признаки его присутствия. Всё, что ты видишь вокруг, сделал Дьявол. Под маской весёлого парня Хипа. Ещё вчера здесь мирно жили люди - пили, курили, жрали, поролись и смотрели телевизор..
          - Какие люди? - спросил я в недоумении.
          - Поверь, Яйцо, это были хорошие, честные люди. Но потом появились его аспиды - и теперь тут воцарилась мерзость запустения. Он всегда посылает аспидов перед своим пришествием. И честным людям нет от них спасения. О-о-о! Мне хорошо знакомо это страшное явление Тьмы. Она просачивается сквозь закрытые двери, липнет на окна, вылезает из-под пола, свисает чёрными сосульками с потолка и ползёт, извиваясь, по стенам. Но ничего, терпеть осталось недолго. Мужайся, Яйцо - час возмездия уже близок.




     *****



           Следующая комната неожиданно оказалась почти пустой. Посередине в линию торчали три деревянных столба из тех, что подпирают крышу, а в дальнем углу стоял единственный в этой комнате предмет мебели - письменный стол на длинных изогнутых ножках. Стол выглядел очень старым. Возможно, он был даже старше знаменитого стола моего Дяди Алика. Когда-то его крышка была обтянута зелёным сукном, но от материи остались только выцветшие пыльные клочья по краям деревянной рамы, помеченной лиловыми кляксами. Стол был небольшой, аккуратный, даже, пожалуй, изящный, без тяжёлых боковых тумб. Только один выдвижной ящик под крышкой. Очевидно, запертый на ключ. Сам ключ жёлтого металла с овальной головкой торчал тут же, в отверстии замка.
          Мои попытки открыть ящик ни к чему не привели. Ключ стоял мёртво - его не удавалось ни повернуть, ни извлечь наружу. Должно быть, замок давным-давно сломался или попросту заржавел. Фома Аквинский, заметив мои труды, позабыл на время о необходимости соблюдать тишину, прислонил своё грозное оружие к одному из деревянных столбов и подошёл к столу. Ухватив крышку двумя руками за угол, с криком "Едрить твою мать, во имя Господа!" он оторвал её совсем от рамы с гнутыми ножками и с силой швырнул в угол. Ящик отлетел в сторону, стукнулся о пол, и оттуда в пыльном облаке вылетел единственный находившийся внутри предмет.

          На полу лежала книга в тёмной обложке размером со школьный учебник физики. Названия издалека не было видно. И только взяв находку в руки, я понял, что это вовсе не книга, но старая толстая тетрадь в коричневом переплёте - судя по всему, кожаном. От времени кожа утратила гибкость, выгнулась и потрескалась. В двух местах на обложке белели пятна, похожие на плесень. Но меня куда больше занимало, что же находится внутри. Под обложкой могло оказаться всё, что угодно - контрольная по алгебре, бухгалтерский отчёт или дневник наивной гимназистки. Но то, что там оказалось на самом деле, заставило меня забыть на время Фому Аквинского и его высокую миссию. Отогнув обложку, я с изумлением прочитал надпись лиловыми чернилами, сделанную от руки мелким, но довольно разборчивым почерком :

          "Записки из истории Уссурийского края, собранные титулярным советником И. Ф. Петренко. С его собственными комментариями. Часть вторая."

         
          Никаких дат или чисел на титульном листе обнаружить не удалось. Выводы, однако, напрашивались сами. Невиданный чин автора записок, словно сошедший со страниц чеховских рассказов, твёрдые знаки после согласных на конце слов и присутствие латинской буквы "i" в словах "исторiи" и "Уссурiйскаго" говорили о том, что советник Петренко доверил свои труды бумаге самое малое шестьдесят лет назад. И что же, все эти годы тетрадь спокойно пролежала в запертом на ключ ящике? Это просто не укладывалось в голове. Неужели столом все эти годы не пользовались? И никому даже не было дела до его содержимого? Или в этом странном доме время действительно течёт по другому.. Пальцы быстро листали исписанные тем же убористым почерком жёлтые страницы. К несчастью, бумага местами отсырела, и целые куски текста расплылись бесформенными лиловыми пятнами. Поначалу я рассеянно пробегал глазами перечисление каких-то дат, незнакомых по большей части географических названий и чужих имён, пока.. Что это?!

          "..Досадно, что переводы надписей с каменных стел кумирни Гуань-инь на Тырском утёсе, сделанные в прошлом году П. С. Поповым, до сих пор не предаются огласке. Более того, допуск к этому поистине бесценному источнику исторических сведений ограничен чрезвычайно узким кругом лиц. Даже используя многочисленные связи полковника Матвиевского, я так и не сумел получить необходимого разрешения. Что касается парных им текстов с родственных стел на утёсе Цин Ши в самом центре Кабановки, проделанные мною исследования позволяют утверждать, что утрачены они, к великому сожалению, безвозвратно. Варварское уничтожение как самих каменных плит, так и полное разрушение пятиярусной пагоды, воздвигнутой на упомянутом утёсе династией Великая Мин, должны остаться в памяти потомков как одни из самых позорных деяний разбойничьей шайки злодея Кабанова.   
          Несмотря на всё усиливающееся давление в мой адрес, я не перестану утверждать, что все попытки искусственного созидания светлого образа народного героя из обветшалой тени грабителя и убийцы должны почитаться за преступление. Наряду с беспощадным истреблением аборигенов вместе с китайскими поселенцами и публичными казнями минских чиновников кровавый супостат прославился планомерным разорением всех абсолютно исторических построек на захваченной им территории. А с чем не справилась кабановская шайка, то с успехом довершили нынешние губернаторы Приамурья, один за другим выказывая неудержимое рвение к уничтожению самой памяти о вытесненных нами бывших хозяевах этих мест. Дворцы правителя области в районе нынешней Артиллерийской горы, здания ямыня и постоялого двора, возведённые впервые в эпоху чжурчжэньской империи Цзинь, разобраны были до основания, а камень с кирпичом пущены на строительство складов и конюшен.." 

         
          У меня перехватило дыхание. Пагода?! На Кабановском утёсе? На том самом месте, где сейчас устроена смотровая площадка, из которой торчит уродливое строение в форме грубо отёсанной чурки? Дворцы правителя.. Невероятно. Не может быть.. Я действительно забыл, где сейчас нахожусь, и как я тут оказался. Погоди-ка, погоди-ка.. Так.. Дальше.. Ещё. Вот! Невероятно..

          "..Мне известно достоверно, что волею судьбы попавшие в мои руки эстампы с отпечатками "Сутры Цветка Закона" были изготовлены французским подданным - инженером Морисом Грильо в стенах обители Великого Спокойствия на горе Шуйлуншань за четыре месяца до полного уничтожения монастыря вместе с уникальными фресками годов Чжэндэ и каменным изваянием божества Самантабхадры - единственной подобного рода скульптурой на всей территории Российской империи.."

          - Монастырь Великого Спокойствия?! Гора Шуйлуншань? Неужели и это тоже где-то в наших краях? Стоп! Да вот же, вот - на следующей странице..

          "..Место расположения горы Шуйлуншань, с недавнего времени известной среди жителей Кабановки под названием Казачьей, считалось уникальным с точки зрения древней китайской геомантии - так называемой "науки фэн-шуй".."
       
          - У-у-у-ф-ф-ф! - шумно вырвался воздух из лёгких. Я не заметил даже, что задержал от напряжения дыхание. Строчки рябили и прыгали перед глазами, не давая толком вчитаться в текст. Неужели это трясётся моя рука, которая держит тетрадь? От волнения меня действительно колотило так, что даже пару раз стукнули зубы. Я не верил собственным глазам. Чудесным, сверхъестественным образом случилось мне наткнуться на подтверждение самых смелых моих догадок. И никто. Никто в целом свете не читал этих строк. Кроме меня. Никто не знает, что скрывается под фундаментами одинаковых пятиэтажек затерянного в тайге приграничного городка. И хотя загадочное слово "фэн-шуй" не говорило мне ровным счётом ничего, я понимал, что стою на пороге открытия. Мирового уровня.
          На этот раз я буду умнее. Главное, сохранить тетрадь. Во что бы то ни стало. Про такие предметы принято говорить, что место им в музее. Возможно, так оно и есть. Да только не в таком уродском музее, как наш. Нет уж, товарищи учёные. Хер вам по всей морде, а не тетрадь. С этой тетрадкой я сразу в Москву поеду. А то и в Ленинград. Там-то, наверно, настоящие учёные имеются. Не нашим чета. Только для начала мы сами устроим раскопки. Чтобы, как говорится, не с пустыми руками. Внимательно всё перечитаю. В тексте непременно должны быть какие-то ориентиры. Координаты. Намёки, подсказки и всё такое. Потом расскажу Хипу. И тогда мы вместе.. Хипу?! Стоп. Как же я мог забыть? Да ведь в Хипа вселился Дьявол, и мы сейчас на него охотимся. Я огляделся по сторонам в поисках Неистового Фомы, но увидел, что в чердачном помещении больше никого нет.



    
     *****



          Осторожно опустив тетрадь в карман куртки, быстрым шагом я направился к следующему проходу в стене и сразу за дверью обнаружил Уткина. Он стоял на лестничной площадке в форме круга, с которой спускалась вниз узкая винтовая лестница. Свой страшный гиперболоид Фома Аквинский уложил на облупленные перила и, наклонившись над пропастью, напряжённо всматривался в темноту. Выражение лица его напоминало морду охотничьей собаки, почуявшей близкую дичь. Унитазный бачок парил над бездной, и керамический маятник на цепочке мерно раскачивался, провожая секунды в вечность. Я тоже перегнулся через перила. Круглая шахта, обвитая лестницей, как исполинской змеёй, уходила далеко вниз. Три пятна рассеянного света в сумраке под ногами обозначали выходы с этажей. Впрочем, лестница явно уходила ниже уровня земли и терялась в абсолютной черноте, куда уже не достигал свет. Выходит, под домом был ещё и подвал.
          Не было сомнений - в наш тыл противник прокрался именно этим путём. И если нам удалось его перехитрить, он до сих пор находится в этой части здания. Из шахты донеслось тихое шарканье - и это было не что иное, как осторожные шаги Хипа. Вращая бешено глазами, Толя ткнул указательным пальцем вниз - мол, стоит лишь врагу появиться, как мы пустим наше оружие в ход. Очевидно, в тот момент я находился ещё под сильным влиянием чужого безумия, и мне даже в голову не пришло задуматься о том, какие последствие будет иметь прямое попадание чугунного бачка в человеческую голову. Устроившись рядом с Фомой, я затаил дыхание и, ощущая внутри азарт зверолова, ждал, когда же появится Хип.
          Тот вышел почти бесшумно на лестничную площадку двумя этажами ниже, приблизился к перилам и склонился над бездной, всматриваясь в подвальную черноту. Не знаю, что пытался разглядеть Виктор в темноте, и какие мысли теснились в его голове. Уверен только, он был далёк от осознания факта, что всего лишь два этажа отделяют его от неминуемой смерти. На фоне чёрного провала заросший русыми волосами затылок внизу я видел ясно, как в оптический прицел. Было чувство, что мы находимся в стрелковом тире, и перед нами не живое существо, но бездушная жестяная мишень. Никаких шансов уцелеть у Хипа не было. Ни одного. Уткин посмотрел на меня строго, быстро перекинул свободный конец трубы через перила и установил свой инструмент так, что бачок повис точно над лохматым затылком. Толин рот искривился в хищной улыбке. Мышцы шеи судорожно натянулись с обеих сторон.

          - Господи, благослови! - услышал я нервный свистящий шёпот, и руки, держащие конец трубы, разжались. Бачок с прикреплённой к нему трубой беззвучно нырнул в пустоту. Полёт до цели продолжался доли секунды, не дольше. И в этот крохотный отрезок времени волна ледяного ужаса обожгла мой собственный затылок, а откуда-то даже не из горла, но из самых внутренностей вырвался этот пронзительный нечеловеческий вопль :

          - И-й-я-а-а-а-а-А-А-А-А!!!

          И за те же резиновые доли секунды каким-то чудом Хип успел отдёрнуть голову в нужную сторону. Карающий чугун пролетел в сантиметре от цели, взлохматив пышную шевелюру, и растворился в темноте подвала.
          - Б-бух-х-х! - гулко ухнуло внизу. Серебристое пыльное облако выпрыгнуло из черноты, колыхнулось и повисло в шахте уютным атомным грибом.
          - Измена! - хриплым каркающим голосом вскричал Уткин, резко выбросив в мою сторону руку с растопыренными орлиной лапой красными пальцами. Я отшатнулся, уходя от опасного сближения, крутанулся на правом каблуке и бросился удирать через пыльные чердачные покои. Мой отчаянный крик разорвал наконец отравленную паутину, опутавшую сознание. На бегу я даже размахивал руками по сторонам, словно стряхивал остатки Уткинского дурмана. Ишь ты, бля - Фома Аквинский недоделанный! Да пошёл ты! Хватит с меня этих психических журфиксов. Навязался же полоумный на наши головы.. Я пробежал через всю мансарду, искусно лавируя между диванами и стульями, и выскочил на площадку третьего этажа с заколоченной дверью. Погони не было. Где-то далеко за моей спиной прокатился дробью удаляющийся топот, и я сообразил, что Уткин несётся вниз по винтовой лестнице. Так. Хорошо. Теперь во что бы то ни стало нужно прекратить это побоище, пока на самом деле не случилось беды. Но попадаться без особой нужды на глаза Истребителю демонов мне совсем не хотелось.

          Стараясь не делать лишнего шума, я спустился в тёмный коридор с разбитым зеркалом, прижался к стене и замер, прислушиваясь. В большом зале, определённо, кто-то был - оттуда доносились негромкие звуки вроде постукивания, бряканья, шорохов и шагов. Мне показалось даже, что я слышу глухое бормотание, но слов разобрать не сумел. И хотя я подобрался уже к самому выходу, передо мной громоздилась знакомая бумажная гора, за которой невозможно было толком разглядеть, что происходит в зале. Внезапно в несвязных звуках мне удалось различить голос Уткина, бубнившего что-то за гранью бреда :

          - Гори синим пламенем, адская нечисть. Огонь очистит тебя от греха.. Огонь очистит тебя от скверны, а мне дарует бессмертие..
          И в тот же миг над бумажной кучей действительно взвился тонкий синий дымок, словно от рыбацкого костерка. Мне представился Виктор, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, водружённый на гору макулатуры, как на поленницу дров. Не имея больше терпения ждать в засаде, я быстро вскарабкался со своей стороны на вершину бумажной горы и осторожно выглянул в зал. Оказалось, Безумный Фома распотрошил портфель Хипа, стоявший на подоконнике, и высыпал его содержимое на замусоренный пол.
          Из пары общих тетрадей в картонных обложках и толстенного учебника гистологии сложил он подобие шалаша, выдернув заранее несколько страниц на растопку, и без труда подпалил эту конструкцию с помощью спичек. Скомканный белый халат Инквизитор расправил, нацепил на скрещенные куски утыканной гвоздями дранки и держал над огнём, приговаривая : "Сдохни, Хип! Сдохни во имя Отца, Сына и Святого Духа!". Оранжевые языки устремились вверх по белому рукаву. Потерявший остатки рассудка защитник семейных ценностей злорадно расхохотался и пустился в пляс, притопывая каблуками и размахивая огненным стягом.

          Хип появился внезапно. Он молча вылетел из коридора с разбитым зеркалом, большими прыжками пересёк зал до середины, ухватил тяжёлое чёрное кресло, на котором лечилась от блуда похотливая жена Кукиса, подскочил к месту аутодафе и, так и не вымолвив ни слова, обрушил всю тяжесть добротной старинной мебели на спину своего заклятого врага. Фома Аквинский с хриплым воплем повалился в костёр, где дымились пожитки приговорённого к смерти, а сверху на него рухнул Хип, охаживая быстрыми ударами кулаков по рёбрам. Вцепившись друг в друга с яростью обречённых на гибель гладиаторов, недавние собутыльники катались по кучам штукатурки, изрыгая страшные проклятия. При этом они продолжали осыпать друг друга сильными ударами кулаков, так и норовя попасть в места на теле, запрещённые правилами бокса. В ход шли и резкие пинки коленями, и куда более изощрённые приёмы. Я видел, как Уткин пытался душить хрипящего Хипа борцовским захватом, намертво зажав его шею в локтевом сгибе. На свободный кулак он крепко намотал пышные Витины волосы и дёргал толстую прядь с такой силой, что чуть не вырвал её вместе со скальпом. Вы не поверите - полузадушенный Хип изловчился вывернуть голову так, что вцепился зубами в Уткинское ухо и грыз его теперь сосредоточенно и свирепо, с урчанием собаки, грызущей кость. 
          Не зная, что предпринять, я бегал бестолково по кругу, надеясь остановить побоище грозными окриками или, на худой конец, пинками. На окрики мои никто не обращал внимания, а в ответ на свой робкий довольно пинок я получил от Хипа такой удар каблуком по голени, что вынужден был отойти, хромая, в сторону. И тут меня натуральным образом осенило. Разинув пошире рот, я заорал ошалелым басистым криком :
          - Шугайся, менты!!!

          Эффект последовал незамедлительно. Выпустив друг друга из цепких объятий, гладиаторы подскочили на ноги, состроили серьёзные рожи и принялись быстро приводить себя в порядок, приглаживая всклокоченные волосы и отряхивая с одежды грязь с белой штукатурной пылью. Напряжение битвы лопнуло, будто мой крик проткнул надутый ненавистью невидимый шар. Нет, серьёзно - в тот миг я отчётливо ощутил, как что-то Злое покинуло дом. Так однажды ушла темнота из нашей квартиры, изгнанная Светом битловских мелодий. Стены дышали покоем. В воздухе пахло свежестью. Война окончена.
          Осторожно повернувшись к Уткину, я облегчённо вздохнул. Толя выглядел так, словно из него изгнали беса. Оставалось только удивляться, куда подевалась страшная белизна выкаченных глазных яблок. Прозрачные голубые глаза были слегка затуманены парами сладкого вина, но в них не найти уже было ледяного огня безумия. Дрожащими руками я достал сигарету и закурил. Толя молча поднял с пола свою шляпу, отряхнул её, постучав о колено, нахлобучил на светлые кудри и тоже полез в карман за сигаретой. По его левой ушной раковине стекала тонкая струйка крови.
          - Нехило повеселились, - промолвил Хип, пытаясь пристроить на место оторванный лоскут ткани на рукаве изодранной в сражении куртки и пиная ногой тлеющие останки халата.
          - Конкретная психоделия.. - только и нашёлся я ответить.
          - Нормальный журфикс, - флегматично заметил недавний каратель нечисти, счищая с брючины грязь носовым платком.
          - А где же менты? - опомнился Хип и озадаченно огляделся по сторонам.




     *****




       BRAIN POLICE


         
             Brain police are not far behind
             Brain police are not far behind
             Brain police are not far behind..

               David Brock (Hawkwind) "Time We Left This World Today"



          Я открыл было рот, чтобы объясниться, но необходимость в объяснениях тут же и отпала. Громко топая по лестнице каблуками, в зал стремительно ворвались пятеро с напряжёнными лицами. Все в милицейской форме. На четырёх были форменные чёрные ботинки, а замыкающий щеголял в начищенных до зеркального блеска сапогах под колено. У двоих, бежавших первыми, в руках маячили знакомые силуэты пистолетов.
          - Вот они.. - произнёс я удивлённо. Нет, серьёзно - что за херня происходит?
          - Руки!!! - громко крикнул высокий усач в надвинутой на самые глаза фуражке.   
          Не успел я сообразить, что, собственно, следует делать с руками, как руки мои сами подскочили кверху, словно на пружинках. Руки Хипа мгновенно проделали это же упражнение. И только Толя хмуро посасывал сигарету, отворотившись лицом к окну, выдувая дым на стекло и усиленно делая вид, что его происходящее не касается. Менты окружили нас плотным кольцом, тяжело дыша. Чёрные дыры стволов смотрели нам в лица. Уткина схватили за обе руки, вывернув их кверху так, что заставили согнуться вдвое, и с силой треснули башкой о подоконник. Почищенная только что шляпа снова упала в грязь, но поднимать её никто не торопился.
          - Сгиньте, аспиды! Креста на вас нет! - истошно вопил устроитель журфикса, снова вспомнив, похоже, о своей исторической миссии. Тут уже каждый принялся орать так, словно разом все оглохли.
          - Закрой хлебало, гнида! - орал толстый мент в очках, похожий круглым лицом на доброго доктора.
          - Отпусти, поганый Вельзевул! - орал в конвульсиях Уткин, напрасно стараясь вытащить руки из крепкого милицейского захвата. Добрый доктор уже защёлкнул на Толиных запястьях наручники и для порядка резко отоварил по почкам с обеих сторон.
          - Этого - сразу в отдел! - орал обладатель сапог по колено, и двое с полосками на погонах поволокли обмякшего Уткина по лестнице вниз. И уже с улицы через окно долетел его прощальный пронзительный вопль :
          - Свободу Анджеле Дэвис!

          - Оружие?! Где, сука, оружие?! - орал мне в лицо высокий с усами, размахивая пистолетом. Из его желтозубой пасти воняло такой омерзительной гнилью, словно в желудке мента издохло семейство мышей.
          - Какое оружие? Нет у нас никакого оружия, - ответил я с искренним удивлением.
          Это смахивало на дурной сон. Откуда здесь менты? Да ещё и в таком количестве? Мне пришло в голову, что всё это время, начиная с Коммуны, менты следили за нами. И вот, наконец, выследили. Или..  Неужели я сам вызвал ментов своим громким криком?
Быстрые руки захлопали со всех сторон по одежде, особенно налегая на те места, где обычно пришиваются карманы.
          - Вот тебе и пожалуйста! Посмотрите-ка на это, товарищ капитан! - бодро вскрикнул шмонавший меня сержант, протягивая усатому белый томик трудов Елены Уайт.
          - О-отлично! Религиозная литературка, - промолвил усач с нескрываемой радостью, осторожно перелистывая страницы.
          - Так-так.. Сектанты, значит?
          - Мы студенты, - робко поправил Хип.
          - Бывшие. Студенты, - осклабился гадко вонючий рот. И пока я собирался с мыслями, как лучше истолковать появление крамольной книги в собственном кармане, старательный сержант ловко выудил из второго кармана куртки записки титулярного советника. Рука моя дёрнулась было вслед за тетрадью, но, вспомнив о печальном опыте Уткина, я вернул руку на место и скучающим голосом сказал :
          - Это просто старая тетрадь. Так. Ничего особенного. Конспекты и всё такое. Там один телефон у меня записан. Можно я заберу, чтобы не потерять?
          - Разберёмся, - сухо ответил усатый и сунул тетрадь вместе с "Великой борьбой" в невесть откуда взявшуюся большую дерматиновую папку.
          - Что в портфелях? В портфелях что, я спрашиваю! - кричал мне в правое ухо мент в очках, тыча пальцем в наши пожитки.
          - Учебники.. Тетради.. Белый халат..

          Впрочем, не дожидаясь моих пояснений, учебники и тетради уже высыпали на подоконник, быстро перебирали, перелистывали и даже рвали зачем-то на части. В халате вывернули карманы, вытряхнув смятый колпак на загаженный пол. Тетрадь с рисунками сразу отложили отдельно, и она своим чередом отправилась в бездонную папку усатого. Мент в сапогах до колена ворошил обломком дранки остатки костра.
          - Что здесь жгли?! Жгли что?! Отвечать! - заорал он, грозно тараща злые глаза.
          - Учебники.. Тетради.. Белый халат.. - повторил я, пожимая плечами.
          - Вы что, бля, дебилы?!
          - Мы студенты.. - напомнил Хип.
          - Бывшие. Студенты, - гадко вставил усач, изображавший, как видно, главного. Так что вы здесь делали, студенты?
          - Ну, мы это.. Того.. Выпивали.. - взглядом и рывком головы я показал на окно, куда мы составили пустые бутылки. И уже показав, вспомнил, что бутылок там больше нет. Мент проводил мой взгляд до самого подоконника, но, не обнаружив никакой посуды, недоуменно спросил :
          - Выпивали? Что выпивали?
          - Вино.
          - А бутылки где?
          - Мы бросили их друг в друга. Но не попали. Они разбились.
          - Ты чего тут, сука, дуру нарезаешь?! Товарищ капитан, можно я ему вгребу с ноги? - подскочил ко мне справа очкастый толстяк, отрывая уже башмак от земли.
          Но капитан, похоже, принял другое решение :
          - Можейко, Гладких - прочешите тут, пока не стемнело, от подвала до чердака. А этих уродов пакуйте - и вместе с вещдоками к Сиволобову. Он из них живо говно-то вытряхнет.


          На тротуаре у входа в Заброшенный дом желтели две милицейских машины с синими полосами на боках - один луноход - тупорылый УАЗик и Волга с мигалкой. В машинах сидели водители в форме. И ещё один мент, в кожаной куртке постового и с кобурой на поясе, караулил зачем-то дверь. Мне подумалось, что был, наверно, третий автомобиль. Ведь не  пешком же увели отсюда Уткина. Вокруг милицейских машин собралась досужая публика - какие-то грубого вида бабы с авоськами, девчонки-подростки со школьными портфелями в руках и седоусый старик, держащий на поводке несчастного вида нечёсаную болонку с тёмными пятнами под глазами. Наше появление в сопровождении вооружённых ментов вызвало в народе волнение. Бабы засудачили, жестикулируя, и до моих ушей донеслись озабоченные женские голоса :
          - Банду.. Банду взяли.. Шестерых уже увезли, остались вот эти двое..
          - А что натворили?
          - Убийства, разбой.. Известное дело..
          - Ах, ты ж, суки! Расстреливать надо таких на месте..
          Когда я залазил в заднюю дверь УАЗика, то ощутил болезненный резкий пинок промеж ягодиц. И, подброшенный этим пинком, влетел на скорости в узкую тёмную щель. Лязгнув, захлопнулась дверь, и машина тронулась с места.



          *****



          Лампа дневного света под высоким потолком гудела и потрескивала, озаряя морозным неживым сиянием спартанскую обстановку тесного кабинета - громоздкий двухэтажный сейф, на котором валялась фуражка с красным околышем, два строгих стула и обшарпанный письменный стол с разложенными на крышке бумагами, железной пепельницей и пачкой дешёвых сигарет "Шипка". Воняло хлоркой, крепким табаком и очень грязными носками. В забранном решёткой окне быстро чернело небо. Остатки вина в организме давно улетучились. Дико хотелось ссать. Но в туалет не пускал сутулый рыжий амбал в расстёгнутой до пупа рубахе с погонами, туго вертевший массивной квадратной башкой без признаков шеи. Время от времени мне мерещилось, что с другой стороны стола сидит один из деревянных солдат Урфина Джюса, совсем недавно бывший безмозглым бревном и сохранивший пока все чувства и повадки бревна.
          - Режь мой хер на пятаки, студент, если я не прав. Но пока не подпишешь, ссать не пойдёшь. А на пол нассышь - потом будешь ссать кровью. Это я тебе говорю - лейтенант Сиволобов, - и перед носом у меня возник налитый тяжестью рыжий кулак в веснушках и капельках пота.
Конечно, я знал, что спорить с ментами - дело глупое и опасное. Одинаково, как и с психами. Но подписать четыре листа протокола, без пробелов исписанные бисерным почерком, означало подписать собственный приговор. Из нагромождения витиеватого канцелярского мусора будто сами выпирали и лезли в глаза какие-то дикие, ненормальные сочетания слов, рождённые чьей-то больной фантазией : "Действия, подпадающие под определение "злостное хулиганство, сопряжённое с исключительным цинизмом".. Распространение религиозной литературы запрещённой секты изуверского характера.. Угроза убийством.." И совершенно уже немыслимое - "Покушение на убийство". Это всё про меня?!
          Семнадцать лет своей жизни мне удавалось обходить ментов стороной. Но день рождения Джона - как видно, день особенный. Если даже не брать в расчёт столкновение с ментом в коридоре Коммуны, только за последние три часа я успел подвергнуться личному досмотру, прокатиться в железной жопе "Лунохода", побывать на допросе в двух прокуренных кабинетах, выслушать в свой адрес оскорбления и угрозы, встретиться на очной ставке с молчащим, как рыба, Хипом и посидеть в железной клетке в компании заросшего грязью весёлого седовласого бича, задорно ловившего вшей на волосатом пузе и распевавшего древнюю песню эпохи НЭПа :
          - От милиции бежали - чум-ча, да чум-чара!
            Все ворота обосрали - ку-ку! Ха-ха!      
Правда, пока меня не били, но я понимал, что это всего лишь вопрос времени.
    
          - Я ведь уже сто раз говорил - книжку эту нашёл в заброшенном доме. Нет, серьёзно - даже открыть не успел. И секты никакой не знаю.  А про убийство вообще натуральный бред. Ну, подумайте сами - кого мы могли убить?
          - А вот это ты мне сейчас и расскажешь..
          Мент подпалил короткую сигарету без фильтра, выдохнул мне в лицу струю табачного дыма, сгрёб бумаги в рыжую лапу, расправил и начал читать вслух :
          - Сотрудники управления спортивных лотерей, расположенного по адресу Комсомольская, семьдесят два, Кривоногов, Палкина и Шуляк показали, что отчётливо слышали доносившиеся из окон расположенного по соседству заброшенного здания громкие зловещие крики, содержащие угрозы убийством. Как то : Многократно повторенное "Убью, сука!" "Сдохни, дьявол!" и особенно часто "Смерть типу!"
          - Хипу.. - невольно сорвалось у меня с губ.
          - Кому?!
          - Никому. Вам послышалось.
          Было дикое чувство, что мочевой пузырь раздулся каким-то образом до самой головы и давит теперь изнутри на глаза.
          - Так кого вы собирались убить? Какого такого типа? - придвинулась ко мне в облаке дыма деревянная башка с мелкими свинячьими глазками, - Или этого типа вы уже убили?! На почве религиозной ненависти, к примеру. Ты же сектант, Дроздов? Адвентист седьмого дня херов.. Так и запишем - убили и спрятали тело.. Кстати, ты убивал или только прятал?
          - Да не сектант я. И никакого тела я не прятал! Где же оно тогда - это тело?!
          - А ты не ссы. Обоссаться ещё успеешь. Хорошо поищем - глядишь, какое-нибудь тело и найдём. Нам спешить не с руки. А пока мы будем искать, отправим тебя в хату к блатным. Заодно пропаганду им там преподашь. Адвентизм, бля, седьмого дня. Мы ме-едленно будем труп искать, не торопясь. А тебя в это самое время дырявить будут в четыре шлямбура. Ме-едленно. С чувством. Студентик ты херов. С порванной жопой..
 
          Дверь отворилась. В щель просунулась узкая рыбья голова с тёмным лицом под милицейской фуражкой.
          - Товарищ лейтенант! Крайз требует к себе Дроздова, Уткина и этого, с двойной фамилией.
          - Дроздова пока забирай. Уткина вроде Крымский увёл колоть. А третий - лохматый сидит в обезьяннике. Я его рожу тупую видеть уже не могу. Косит, урод, под дебила..
          Повернув ко мне рыжее рыло орангутанга, дуболом добавил насмешливо :
          - Щас дежурный по городу лично тебе ноздри продует. А когда вернёшься - поговорим. На другом языке.
          И выразительно стукнул в ладонь кулаком.




          *****



          Я сидел на краю деревянной скамьи, низко склонив голову, и разглядывал собственные колени. Понятное дело, ничего интересного на коленях быть не могло, но голову так и тянуло книзу, будто магнитом. С первого взгляда в дежурном по городу я распознал подполковника из Коммуны, известного скверной привычкой хвататься без нужды за оружие. На столе перед ним лежали сложенные стопкой труд Елены Уайт, тетрадь с записками советника Петренко и моя собственная тетрадь, вся испещрённая рисунками для узкого круга зрителей. Туда же конвоир положил сочинение лейтенанта Сиволобова на четырёх листах мелким почерком.
          Как только мне разрешили сесть, я бухнулся на скамейку у стены, свесил голову до колен, да так и не поднимал её больше. Надежда на то, что дежурный меня не узнает, была довольно-таки слабой. И всё же была. Днём он видел меня в серой фетровой шляпе. Но шляпу я потерял в битве с Хипом, даже не заметив утраты. Говорят, головной убор сильно меняет внешность. Хотелось верить, что его отсутствие тоже. Определённую долю оптимизма вносил и тот факт, что под слоем грязи, паутины и штукатурной пыли моя старая куртка утратила свой оливковый цвет, перекрасившись в скорбный седой оттенок мёрзлого грунта. К счастью, подполковник и сам не смотрел пока в мою сторону, углубившись в чтение протокола. 
          - Интересно, Дроздов, у тебя получается. Запрещённую книгу ты, выходит, сегодня нашёл. Белогвардейские мемуары тоже нашёл. Сегодня. Ну, а тетрадь с антисоветскими рисунками где взял? Нашёл?
          - Нашёл.. - пробурчал я, неестественно понизив голос до баса.
А друзья твои могут это подтвердить? Вот, скажем.. - и подполковник придвинул поближе листы протокола, - скажем, Уткин Анатолий.. Он тоже присутствовал при твоих находках?
          Дверь в кабинет отворилась.
          - Товарищ подполковник! Задержанный Уткин.

          Вот же скотство. Только Уткина тут и не хватало. Угораздило же нас оказаться сегодня в компании психа! Сука. Поганый Уткин. Всё из-за него. Откуда нам было знать, что он сумасшедший?! Да ещё и заразный. Уму непостижимо, как он смог заморочить мне голову, заставив играть в эту жуткую игру. Как?! Это дико, но Сиволобов-то был прав. Мы действительно хотели убить Хипа. И не убили лишь по чистой случайности. Если бы не долбаный шизофреник, мы никогда не оказались бы в ментовке. Ясно, как день - сейчас он утопит меня окончательно.
          Подполковник бросил взгляд на вошедшего. Хмыкнул, подвинул листок протокола поближе, какое-то время водил по строчкам пальцем и вдруг привстал.
          - Позвольте, молодой человек.. Вы случайно не состоите в родстве с Наталье Ильиничной Уткиной? Ну, которая в Горздраве..
          - Маманя это моя.. - произнёс недавний дебошир, громко шмыгнув носом и крутанув бешено глазами.
          - То-то мне лицо ваше знакомым показалось, - расплылся в лучезарной улыбке дежурный. - Да вы присаживайтесь, голубчик! Присаживайтесь. Вот же и стульчик стоит специально, - и подполковник ловко выскочил из-за стола, чтобы лично подвинуть сиденье под Уткинскую жопу.
          - Вот же ж незадача вышла! Перестарались, перестарались наши ребятки. Наломали, понимаешь, дров. Вы уж не поймите неправильно - сигнал, понимаешь, поступил. Следовало реагировать. Народ же у нас бдительный. Услышали шум, да сразу кинулись в милицию названивать, не разобравшись..

          На минуту дежурный замолчал. Вернувшись за стол, он вновь опустил глаза в протокол, дёрнул книзу узел серого галстука и, откашлявшись в кулак, осторожно спросил :
          - Вы уж без обиды, Анатолий.. м-м-м.. Геннадьевич. Это, собственно, я так - для разговора. Но уж коли к слову пришлось, поинтересуюсь.. А что вы там делали - в этих развалинах?
          - Ничего. Ничего мы там не делали, - сурово ответил Толя, растирая запястья в тех местах, где были недавно наручники.
          - Ну, ничего - так и ничего. Ну, и правильно. Вот и хорошо! - бодро воскликнул подполковник и вылез вновь из-за стола, держа в руке листы исписанной бумаги. В четыре приёма он изорвал протокол на мелкие клочья и показал, улыбаясь, Толе, словно для отчёта :
          - Вот, разобрались - и чудненько!
          - Я домой пойду? - почти утвердительно произнёс Уткин тем же суровым голосом.
          Руки подполковника разъехались в стороны вместе с кусками порванной бумаги, словно подчеркивая тем самым неуместность подобных вопросов.
          - Дорогой мой! Ну, конечно. Непременно! - и клочки бумаги полетели, порхая, в проволочную корзину.
          - Этот со мной, - показал на меня Толя пальцем, - Мы вместе ничего не делали.. И ещё один в клетке сидит. Тоже ничего не делал. Я без них не уйду.
          Сделав успокаивающий жест ладонью, дежурный согласно кивнул, и я, не веря до конца в происходящее, да так и не подняв головы, с занавешенным волосами лицом, тихо встал и заскользил по бурому линолеуму вслед за Уткиным к выходу.
           - Вы уж Наталье Ильиничне передавайте, так сказать, огромный привет, - щебетал подполковник, рассыпаясь в любезностях, - и массу наилучших пожеланий. А за таблеточки.. За таблеточки моя особенная, лучезарная благодарность. Я перед маменькой вашей в неоплатном долгу. Так, пожалуйста, и передайте. Портфельчик вот не забудьте. Может быть, вас по домам развезти? Сейчас машину вызову. Мигом.
          - Спасибо. Не стоит. На машине мы уже сегодня катались, - и Уткин ещё раз потёр запястье, где багровели следы от браслетов.




          *****

               

          После затхлого смрада сиволобовского кабинета я с наслаждением вдыхал сырой ночной воздух. Волшебный аромат умирающих листьев сладко щекотал ноздри. Дождь закончился, похоже, совсем недавно, и в неровностях мокрого шершавого асфальта мерцали белые отблески уличных фонарей. Зайдя за угол, я тут же дёрнул ширинку и, трескуче пёрнув, с удовольствием выссал литра полтора на красную кирпичную стену проклятой ментовки. Хип сразу убежал, попрощавшись, домой, и рядом со мной теперь одиноко чернела долговязая фигура. Какое-то время мы оба молчали, перемигиваясь красными глазами сигарет.
          - Спасибо, Толя, что отмазал.
          - Да всё ништяк, в натуре. Прикольный был журфикс, - мирно ответил укрощённый Фома, попыхивая сигареткой.
И хотя расслабленный, даже, пожалуй, ленивый тон не мог предвещать, как будто, несчастья, я всё же успел заметить, как сверкнули в ледяном ртутном свете выпуклые глазные яблоки, два раза описав быстрый бешеный круг.




          *****



        DEATH DON'T HAVE NO MERCY


          You know death don't have no mercy in this land
           Death don't have no mercy in this land, in this land
           Come to your house, you know he don't take long
           Look in bed this morning, children find your mother gone.
           I said death don't have no mercy in this land..

                Rev. Gary Davis "Death Don't Have No Mercy"





          Установив на "Маяк" нужную мне катушку, привычным движением я задвинул мафон под диван, повалился в постель и растянулся на плохо расправленной простыни. Тело гудело в потоке скопившейся за день усталости, а в голове догоняли друг друга фразы из протокола :
          "Угроза убийством.." "Покушение на убийство.." "Угроза убийством.." "Покушение на убийство.."
Из-под дивана лился в уши тихий шелест органа. И на него наступали мягкие шаги обманчиво простого баса из двух повторяющихся тактов :
          - Па-пум.. Па-пум.. Па-пум..
          Покушение на убийство.. По коже спины пробежали мурашки. Покушение, не ставшее убийством по чистой случайности. Случайности? Да случайность ли это, в самом деле? При всей невыдуманной опасности, при всём очевидном риске этой странной и, вместе с тем, по-настоящему страшной игры никто из нас сегодня не пострадал. И, самое жуткое - я-то ведь знал, что это была не игра. Я точно знал - мы старались убить друг друга по-настоящему. И кидались мы не снежками или жёваными бумажками, а острыми, как бритва, осколками стекла. Кирпичами. Тяжёлыми палками. Без шуток, я не бросал нарочно предметы мимо. Каждый раз я тщательно целился. Каждый раз мне очень хотелось попасть. Уверен, Хип настроен был не менее решительно. Не говоря о моём безумном сюзерене. Почему же тогда никто не погиб? Не покалечился. Даже не поцарапался. Может быть, чтобы попасть друг в друга, как раз и нужно было целиться мимо? Нет. Это абсурдно. Непременно должна быть другая причина, отчего мы остались живы.
          Судорожное постукивание барабанов. Гитарные искры. и огненные росчерки.
          - Па-пум.. Па-пум.. ПА-ПУМ..

          Ответ пришёл внезапно и поразил своей очевидностью. Сегодня был не наш день. Никому из нас не было суждено умереть сегодня. Вот почему я сейчас жив. Потому что где-то в будущем - близком или далёком - каждая из наших жизней уже имеет свой конец, определённый заранее ещё при сотворении мира. Все мы были уже рождены задолго до нашего зачатия. И все мы где-то в будущем уже мертвы. Перед глазами пыхнул чёрный провал винтовой лестницы. Страшное орудие смерти над головой Хипа. И мой пронзительный крик, не давший покушению превратиться в убийство.
          - Careful with that axe, Eugene! - прошептал зачарованный голос из-под дивана. И усталое растревоженное сознание накрыл вибрирующий вопль :
          - И-Й-А-А-А-А-А!!!

          Мне представилось вдруг, что мы лежали сегодня с Толей в настоящих окопах. На той страшной, далёкой войне военрука Михалыча. Я отчётливо ощутил тяжесть отсыревшей шинели и стоптанных кирзовых сапог в комьях рыжей глины. Стальную каску на стриженых ёжиком волосах. А с дымного неба сыплются градом не куски стекла и обосранных унитазов, но настоящие снаряды и мины, начинённые смертью. Но разве для смерти непременно нужен снаряд? Ведь удара обычным кирпичом по обычной голове вполне достаточно, чтобы расколоть эту самую голову, словно орех. Выходит, нет никакой разницы между кирпичом и авиабомбой. И в чём тогда разница между войнами? Война с Хипом оказалась так же опасна для жизни, как и война с фашистами. Или, вообще, всё это одна большая война, у которой нет ни конца, ни начала? Ну, конечно. Конечно. Дух войны совсем не в бомбах, самолётах и танках. Истинный дух войны - в близком присутствии смерти.
          Но любая война рано или поздно закончится, и наступит долгожданный мир. Что же, в мирные дни смерть отступает так далеко, что можно о ней забыть? Нет, я точно знал, что это не так. В мирные дни всё гораздо страшнее. На войне ты хотя бы знаешь врага в лицо. В мирные дни смерть прикрывается масками. И никому не известно, сколько вообще у неё обличий. Наверно, как и у Дьявола, с которым мы сегодня сражались - неисчислимое множество. Я уже знал кое-что о масках смерти. Этим летом впервые в жизни мне пришлось устроиться на работу. Конечно, я не хотел никакой работы, особенно летом - я же не идиот, но никто меня и не спрашивал. Это называлось летняя трудовая практика. Два долгих месяца елозил я мокрой тряпкой по линолеуму в отделении реанимации, развозил по этажам на каталках обессиленных, измученных страданиями больных, совал под их тощие обычно жопы железные утки, а если не успевал подсунуть утку вовремя, то менял обосранные простыни.

           На первом же дежурстве смерть приоткрыла край своего лица. Молодой тракторист из совхоза с добрым названием "Дружба" скончался от менингита в самом расцвете лет. Смерть караулила в тихом пруду с кувшинками и лягушками, куда он залез искупаться в жаркий июньский день. Не прошло и трёх часов после купания, как парень с криком схватился за голову и утратил сознание. Прямо в кабине трактора. Сознание больше к нему не вернулось. В обе руки трактористу поставили капельницы. Его доставили на вертолёте в областную больницу и подключили к умным приборам. Приборы не помогли. В спинномозговом канале тракториста был обнаружен гной. Своими руками я держал страшную пробирку, куда незадолго до скорого конца падали мутные капли из толстой иглы. Насколько же беззащитен человек перед силами зла! Как мог попасть отвратительный гной в защищённый невероятным образом спинномозговой канал? Ты можешь надеть на голову каску - пожалуй, она могла бы спасти от удара кирпичом по затылку, но если смерть решит поразить тебя в голову, поверь, она найдёт для этого способ.
          Мне поручили доставить покойника в морг. И вот, по тенистым аллеям, где свистели в листве синицы и стрекотали сверчки, на дребезжащей каталке я повёз коченеющего беднягу с подвязанной марлей челюстью, биркой на левой голени и спутанными конечностями к его последнему пристанищу. Мне думалось, что всё будет, как в кино - выдвижные шкафы для тел, сверкающий белый кафель, краны с холодной водой и столы из нержавеющей стали. Но аллея упёрлась в большую кособокую избу, сложенную из толстенных тёмных брёвен. С первого взгляда было понятно, что ничего не может быть сверкающего внутри этого вертепа c расколотой надвое чёрной табличкой "Патологоанатомическое отделение". Вокруг избы стояло облако такого тяжкого смрада гниющих трупов, что формалиновая завеса на кафедре анатомии показалась бы мне сейчас ароматом любимых маминых духов "Красный мак".

          Из такой же кривой, как сама изба, обитой дерматином двери, вышел, покачиваясь, маленький человек с рыжими кучеряшками вокруг бордовой лысины, одетый в замызганный, криво застёгнутый белый халат, и вынес наружу брезентовые носилки, все в засохших разводах и пятнах. Мы бросили труп на загаженный брезент носилок и по узкой, кривой, как и всё в этом  здании, лестнице, спотыкаясь, спустились в подвал, откуда тянуло жутким могильным холодом. Человек был настолько пьян, что плечом на ходу опирался о стену, чтоб не упасть. Смрад достигал в подвале такой чудовищной силы, что у меня перехватило дыхание. Обонять зловоние носом я уже не мог, а рот открывать боялся - мне казалось, что запах достиг предела, когда его можно нечаянно проглотить. Мне приходилось себя сдерживать, чтобы не убежать. Но лысому пьянице, похоже, бежать было некуда, и он, опустив носилки на пол, долго ворочал ключами в висячем замке на кривой дощатой двери, изнутри обитой железом. А когда он её наконец отворил, мои волосы встали дыбом. За дверью оказался ад.
          Большую квадратную комнату с неровно оштукатуренными стенами освещала одна только тусклая лампочка цвета яичного желтка под низко нависающим потолком. Но её подслеповатого мерцания оказалось достаточно, чтобы разглядеть внутренность жуткой кладовой. И запомнить эту картину навечно. Не было здесь ни шкафов, ни столов, ни белого кафеля. На утоптанном земляном полу громоздилась гора набросанных как попало человеческих тел. Мужских и женских. Одни покойники были совсем голыми, как мой подопечный, другие отчего-то в одежде. Далеко не у всех конечности были связаны, и потому из хаотичного сплетения тел вызывающе торчали в разные стороны толстые и тонкие руки и ноги.

          С первого взгляда было понятно - не все из этих людей умерли своей смертью. Прямо у моих ног валялся мертвец, обгорелый до черноты, как головёшка. Согнутыми в локтях руками он закрывал лицо, словно ждал удара. Выше лежала наискось мёртвая женщина с выпученными мутными глазами - тучная и немолодая. На ней надеты были одни только голубые панталоны и полуспущенные коричневые чулки - наряд, в котором смерть застала её врасплох. Голова в седых кучеряшках завёрнулась вбок, и оттого мне отчётливо была видна глубокая борозда на белой полной шее. Из-за спины повешенной торчала тёмная, коротко стриженая голова неизвестного пола с широко разинутым ртом. И мне показалось невыносимо жутким, что между рядами мелких зубов гортань полыхает пронзительно алой киноварью. Будто перед смертью покойник выдавил в свой зияющий рот тюбик кармина. Курган из трупов достигал самого потолка, и чья-то согнутая в локте рука тянулась к янтарной лампочке, будто прося погасить уже действующий на нервы свет. Стараясь не нюхать и вообще не дышать, я сбросил остывшее тело к подножию мёртвой горы и, выпустив ручки носилок из рук, вылетел пулей на воздух.

          Долго мой разум жил впечатлением этих минут. Долго я размышлял, как всё это странно и страшно : человек, совсем недавно управлявший рычащим весело трактором, сидевший в кругу семьи за столом и спавший с женой в супружеской тёплой постели, вот так, запросто оставлен ночевать в смрадном ледяном погребе среди злобных скорченных демонов. Казалось, как только погаснет свет, и закроется обитая железом дверь, голодные исчадия ада набросятся на несчастного менингитника и разорвут на куски ещё не совсем остывшую плоть. И никто во всей Вселенной не в силах вернуть уже семейный ужин и двуспальную кровать. Никто. Дело сделано. Жизнь закончена. Время не повернётся вспять. Ты использовал все шансы. Тебя больше нет. И демоны, сладострастно урча, грызут твои застывшие скрюченные пальцы - лиловые и холодные. Я видел потом десятки других смертей, но эту запомнил надолго.
          Кто? Кто определяет времена и сроки? Для какой загадочной цели коптят из года в год небо дряхлые столетние старухи из домиков на улице Истомина, и почему мой большой и полный сил отец скончался в страшных мучениях, не дожив даже до сорока? Кто отправил купаться тракториста в менингитный водоём? И почему остальные купальщики остались живы и даже здоровы? Ни на один из этих вопросов ответа нет. Потому что у смерти нет логики. Нет назначения и смысла. 
Снова всплыла, как на экране, картинка набитого телами подвала. Согнутые обгорелые руки и алый разинутый рот. И тут же лохматый затылок Хипа под чугунным бачком унитаза. Подумалось важное. Может быть, самое главное : в будущем все мы уже мертвы и лежим в этой куче трупов, словно дрова в поленнице. Все. Абсолютно все. И, как ни покажется странным, эта мысль успокоила вдруг моё больное сознание. Умереть за компанию вместе со всеми было легко и обыденно.

          "Careful With That Axe, Eugene!" закончилась. И хотя двойной альбом "Ummagumma" мог бы играть ещё целых семьдесят минут, для этого дня музыки было достаточно. Я повернулся на бок, сунул руку под диван и щёлкнул на ощупь переключателем. Наступила мёртвая тишина. Я знал, что сейчас полночь. С точностью до четырёх минут. И, посмотрев на циферблат часов, увидел, что светящиеся концы стрелок действительно показывают три минуты первого. Наступило десятое октября семьдесят восьмого. Дата смутным эхом отозвалась в моём сознании. Что-то знакомое сквозило в этом сочетании чисел. Что-то привычное. И даже как будто приятное. Ах, да! Вспомнил. Сегодня мне исполняется восемнадцать. Но этот факт уже не имел для меня никакого значения.


       
          Продолжение - Зима