Тоска

"В слюдяном окне керосинки - маленький радостный ад. Буду петь по ночам
псалом. Как нибудь проживем. Да, я одинокий. Псалом печален. Я не умею жить."
М. Булгаков, "Псалом"



Стекло в деревянной раме взвизгивает от каждого удара ветра. Он проникает холодным воздухом в комнату. На самой раме краска потрескалась и кое-где облезла. Занавески, узорчатые и белые, слегка пошатываются;  голубые шторы в мелкий цветок, выцветшие и старые, неподвижны и серьёзны. Огромные деревянные часы с беленьким циферблатом тихо качают большой блестящей пластиной маятника. Когда я был маленьким, я просыпался, если слышал, как они бьют. А били они каждый час. Бабушка спохватывалась и брала меня на руки, снова укачивая. Я этого, конечно, не помню - я был слишком мал. Но мне это рассказывали ни раз, когда обращали внимание на эти часы.

Они и сейчас бьют. Этот звук будит какую-то старинную тревогу, понятную и близкую сердцу. Такую же вызывает крик воронов в облысевшем саду. Когда листва на земле уже сгнила, кора на деревьях почернела, небо опустилось и придавило все необъятными тучами, воздух прозрачен и легок, но откуда-то слышится горький запах костра.
Эта тоска настолько дорога мне, будто мой первый крик был вызван ею. Природа ее мне непонятна, но она во всем. В гуле, замершем в воздухе, возле кирпичных стен завода. В грохоте поездов о рельсы, в их бешеной скорости. Во взгляде проходящих мимо людей. В решетках заброшенной больницы, поросшей плющем. В тишине дома, когда все уже спят, а ты все никак не уснёшь - все смотришь на свет луны за окном. Этой тоской пахнет дым сигарет и костров в каждой деревне. Эта тоска звучит там в голосах каждый летний вечер. Особенно в сумраке, когда проходишь по улице, на которой нет фонарей, в воздухе прохлада, а земля тепла, возле железного забора можно услышать разговор. Быть может, тебя кто-то окликнет.

Я чувствую её необходимость, её важность. Она приходит неожиданно, но робко. Первую секунду дыхание замирает, становится странно от этого чувства. Но все существо привыкло к ней, и она каждый раз переживается с трепетом и сопровождается тихим душевным разговором. Или молчанием.

Ей не учат, её не объясняют. Ей пропитано каждое русское слово, дождь, клавиши фортепиано, красные яблоки, опавшие ранней осенью, голос петуха на рассвете, мутная озерная вода, пугающие легенды, которые дети рассказывают друг другу, их шуточные считалки; она приходит с томами Булгакова, запертыми за стеклом книжного шкафа, с черно-белыми фото в пыльных альбомах, где дед идёт в первый класс с огромным портфелем, а бабушка молодая с пышным начесом в широких штанах, условно красных.

От этого странного чувства не хочется сбежать, в него окунаешься с головой. Это то, что хранишь, как нечто драгоценное. Неказистое, но безмерно дорогое сокровище.