Глава первая - двуличие

«Святой отец, любезны будьте, подвиньте шляпы вы полы.
Всю жизнь свою хотел узнать я - другой там нет ли головы?»

Средь грешных душ, вдали от труса и глупца
Есть посвящённые под сердцем у Творца.
Отцам святым могли б завидовать цари;
Как солнце, золотом блестят их алтари,
Под пение органа, чтоб покаяться в грехах,
Стекается к ним люд в лохмотьях и слезах,
Из сум пустеющих дары и милость им несут,
Чтоб совесть облегчить в пути на Божий суд.
Одним прислужником у Бога таковым
Был пастор Доминик, премилый господин.
Да, он несомненно был так добр, как люди говорят:
С поклоном пропускал всегда вперёд монашек ряд,
Катать любил он на плечах смеющихся детей,
Рукой придерживая шляпу римскую на голове своей.
"Святой отец", "священник наш", "любезный Доминик"
С копной седеющих волос, как будто бы парик.
(Если успели поразмыслить вы слегка,
Предупредить спешу я вас, что песня нелегка)
Наш друг почтенный не так-то уж был нам понятен,
Страдала Доминика жизнь от тёмных пятен.
Нельзя сказать, что грешен был святой отец,
Ведь он не вор, не богохульник, не подлец;
Спокойно жить и спать наш пастор мог едва -
Виной всему была его же голова,
Не зря сатурно на затылке крепко он держал,
Не просто так по плечи власы отпускал.
Увы, наш милый господин по-настоящему двуличен был -
Вторую голову за волосами и за шляпой он укрыл.
Все прерванные исповеди он оправдывал мигренью
Чтоб не пугать невинных прихожан своей второю тенью.
Как только суть его вторая вдруг романсы запоёт-
Хватался за затылок, говоря:"Всё хорошо, пройдёт".
Светлейший человек уж сорок лет борьбу ведёт с самим собой -
Ещё полжизни впереди, а он почти уж полностью седой.
Совсем один, как глупо не звучали бы мои слова -
Один. Один. И на затылке только злая голова.
Наш милый пастор счастия у Бога обрести не смог -
Молился на коленях, и затылком глядя в потолок,
Просил о помощи у Господа усердно, как монах,
Проведший жизнь свою лишь в четырёх стенах:
"Господь, ко мне уж столько лет приходят бедняки,
Отчаявшийся люд с детьми, чудные старики;
Не отказал за эти годы никому я, видишь сам.
Так почему тогда же разделён я пополам?".
Кто знать бы мог, что отвечал ему тогда Творец:
Сказал ли он, что приближается ему конец?
Той ночью плыл туман, орган в костёле пел
Под пальцами в одной из небольших капелл.
-Тебе не убежать! Как хочешь от себя уйти?!
Ты без меня никто на этом жизненном пути!
Как хочешь затыкай - мне будет всё равно,
Ведь я и ты... хаха, мы - существо одно!.
- Мне на тебя управы ни сыскать, ты прав.
Но может что-то укротить твой жуткий нрав!
Сойдя на крик, и не сдержавшись от угроз,
Рукой одной закрыл он рот, другой - сжимая нос.
Туман в глазах; уже практически нет воздуха в груди.
Что сзади задыхается - то долго умирает впереди.
Предчувствуя итог, не мог сдержать он горьких слёз -
Осмыслив всё, прощаясь с жизнью, тихо произнёс:
"Что ж, если по-иному жить не суждено -
Ценою моей жизни будет зло побеждено.
Молю, прости, Господь, за грех ты сына своего,
Но не оставлю я в живых уж точно никого."
Дождём с утра вдруг зарыдали облака,
Знать, рана на груди у ангелов была так глубока.
Нашли героя нашего, лежавшего крестом
С гримасой ужаса, в том костёле пустом:
Застыли слёзы горькие как льдинки на щеках,
В глазах навыкате читался дикий страх,
В безмолвном вопле губы серые раскрыты,
Костяшки пальцев до крови были разбиты.
Несчастный вынес сам себе ужасный приговор;
Не смолк орган. Не замолчал церковный хор.
Букеты белоснежные на красном дереве блестели,
На окнах витражи тоскливые так скорбно потускнели -
Спокойный вечный сон отца святого ожидал.
Есть лишь одно, чего я вам не рассказал,
Назвать то истиной смогу ли я едва -
Он умирал, и громко хохотала голова.