Хроника одного солнечного цикла

Записки провинциала или сказание обо мне, любимом
Автобиографическая повесть
2015

Эта повесть о событиях 70х — 80х годов прошлого века. В ней рассказывается о том, как молодой, амбициозный провинциал становится аспирантом московского ВУЗа.
Описание его жизни и борьбы с обстоятельствами в чуждой, агрессивной столичной среде. Нелегальное проживание с семьей в легендарном «Доме Коммуны» после окончания аспирантуры. Работа в космической фирме академика Челомея и у Главного конструктора — оружейника Нудельмана. Знакомство с последователями культа Порфирия Иванова и много чего еще…

Эта повесть посвящается моей любимой жене Елене.
Как-то она сказала:
 «Если кому-то понравится эта книга,
то пусть завидуют мне.
Я ее не читала,
я ее проживала….»


ОТ АВТОРА

Уважаемый читатель, хочу предупредить, что я не претендую на полную беспристрастность. В повести, прежде всего, мне хотелось показать дух той далекой эпохи семидесятых-восьмидесятых годов, через описание подробностей бытия одного маленького молодого человечка, то есть меня. Вы найдете на листах этой книги исключительно мой личный взгляд, несомненно, пристрастный, на события, в которых я либо участвовал, либо был свидетелем.
 
Действия повествования начались в январе 1977 года. Оно охватывает одиннадцать долгих лет. У астрономов одна тысяча девятьсот семьдесят седьмой год от Рождества Христова, по всем канонам подсчета солнечных пятен, считается годом начала очередного солнечного цикла, стандартная длительность которого, те же одиннадцать лет. Отсюда у моей повести такое, немного нелепое название.

Заранее приношу все возможные извинения тем людям, кои найдут в этой повести по отношению к себе, больше резкого и несправедливого, чем правдивого и величественного. Все написанное не есть истина в последней инстанции, это всего лишь то, как я видел ситуацию в конкретные моменты моей жизни.

Все написанное здесь – правда. Только, правда, но, думаю, не вся правда.

Виктор Дудихин

© Виктор Дудихин, 2015 год
ISBN 978-5-4474-8475-0

МИСИС - ОБЩЕЖИТИЕ

Больше пейте и меньше закусывайте.
Это лучшее средство от самомнения
и поверхностного атеизма.
Вен.Ерофеев. Москва-Петушки.


Сразу после встречи нового 1977 года, насквозь промерзшая, ледяная электричка увозила меня из Рязани навстречу новой жизни, в Москву. Думал, так, годика на три. Как потом оказалось – навсегда. Ехал в кургузом пальтишке и потрепанной кроличьей шапке. В кармане брюк лежал весь наличный капитал – двадцать рублей. Провинциал отправился покорять Великий Город. Провинциалу исполнилось двадцать пять лет. Что было у него в избытке, так это жизненные силы, природная наглость, вера в себя и жажда успеха.

Волею судеб и стечением нелепых случайностей я только что стал аспирантом Московского института стали и сплавов. Этот учебный институт имел длинную, славную историю. Ранее, «в девичестве» назывался Московским институтом стали им. И.В.Сталина. «Замужество», и, следовательно, изменение названия, произошло за полтора десятка лет до моего появления в нем. В 1962 году этот ВУЗ слился в экстазе с остатками института цветных металлов и золота, внезапно перемещенного волюнтаристом Никитой Хрущевым в город Красноярск.


Поступление мое в аспирантуру сопровождалось весьма забавными событиями. Я «завалил» вступительный экзамен, страшно сказать, по истории Коммунистической партии Советского Союза. В те времена такое обстоятельство выглядело чудовищно. Произошло сие отнюдь не потому, что некий диссидентский бес толкал под ребро на экзаменах по этому предмету. Просто, в силу не ясной мне интриги, в тот момент кафедра истории КПСС «резала» на экзаменах в аспирантуру практически всех сдававших.

Правда, умные люди в институте Стали и Сплавов в то время тоже водились. Узнав о таких проделках историков КПСС, ректор института Петр Полухин вызвал завкафедрой истории к себе. Долго материл его. Это он очень хорошо умел делать. Результатом сей отповеди стал приказ о повторном экзамене в ноябре 1976 года для нескольких десятков неудачников, вроде меня.

Когда же я, из-за пересдачи вступительного экзамена, заявился в отдел аспирантуры на месяц позже прочих зачисленных на обучение аспирантов, то выяснилось, что все места в нормальной аспирантской общаге уже давно заняты. И не я один, а все «иногородние»», кто пересдавал экзамен по злополучной истории партии, пребывали в таком же «подвешенном» состоянии.

Официально – мест не было, но мне надо где-то жить, а институт обязан предоставить аспиранту для этого угол. Тем более, что институт располагал тремя общежитиями. Первое - «Металлург» у метро Беляево, по тем временам у черта на рогах. Там, рядом с метро, стояли две шестнадцатиэтажных башни, корпуса - мужской и женский, соединенные подземным ходом.

Ближе к институту общежитие Дом Коммуна на Шаболовке. Это вообще отдельная песня. Памятник архитектуры в стиле конструктивизма конца двадцатых годов. Я потом прожил в нем легально и нелегально несколько не самых худших лет моей жизни. Это замечательное во многих отношениях здание. Я еще расскажу позже о нем и годах, прожитых мною там.

Поскольку во всех нормальных общагах места заняты, мне предложили жить совместно с иностранцами. Делать нечего, пришлось согласиться. Как я потом узнал – наш народ на это шел крайне неохотно, поскольку проживание с инородцами было делом достаточно хлопотным.

Последовала стандартная процедура - написание особого заявления и его согласование. Давал добро на мое поселение в «гнездо идеологического разврата» парторг кафедры. Так состоялась моя первая встреча с человеком, который через год стал у меня научным руководителем. Он смотрел на нас цепким колючим взглядом. Я его понимал. Он давал «ответственную» рекомендацию тому, кого видел первый раз в жизни. Запомнились его ироничная вежливость, темные очки и «застёгнутость» на все пуговицы.

Мне хотелось поскорее покончить с формальностями, и как-то, наконец, устроиться. Получил бумагу с направлением в Беляево, в «Металлург». Ехал туда из института на метро, как мне тогда показалась, после Рязани, бесконечно долго, этак целых полчаса. Когда прибыл, увидел два унылых бетонных параллелепипеда общежития на не менее унылой заснеженной улице.

С трудом отыскал кастеляншу, разбитную бабёнку лет тридцати пяти, пребывавшую в тот момент несколько под мухой. Имени ее сейчас уж и не припомню. Отложилось в памяти только, что сидел у нее в каптерке некий тип иностранной наружности. Как потом выяснилось – ее друг-любовник, араб по имени Халек. Он, пока я ожидал мадам, развлекал меня байками и анекдотами.

Узнав причину моего появления, он сразу же ошарашил вопросом: «Что лучше коммунизм или онанизм?».

Арабский друг явно предвкушал эффект от своего свободного владения великим и могучим.
Я пожал плечами.
«Онанизм» - уверенно заявил представитель прогрессивных стран третьего мира. «Хоть что-то конкретное в руках держишь!»

Появилась управительница.
«И куда же я тебя, касатика, помещу?» - заверещала она. «К вьетнамцу хочешь?»
«А что такое?» - не понял я.
«Так они селедку жарят и вообще, такие неопрятные»
«А какие у меня варианты?»
«Да, никаких…. Можно к арабу ….».
«Давайте уж к юго-восточному азиату, ежели чего, то поменять-то можно?»
«Уж не знаю, не знаю ….».

Все она знала. Иностранные - аспиранты ее подкармливали, и, по возможности, утешали ее тоскующую, одинокую, женскую плоть. Она же, в свою очередь, старалась не подселять к ним соседей и давала жить более-менее свободно.

Данный кампус в то время (в 1977 году) был относительно новым, построенным лишь пару лет тому назад. Его шестнадцать этажей состояли из блоков по две комнаты 12 и 17 метров, с приданными к каждому крошечной ванной и сортиром. Но имелись на этаже и «люксовые», однокомнатные блоки, куда селили избранных. Аспирантам в общежитии отводилось несколько этажей. Один этаж предназначался для зарубежных аспирантов. Эта весьма пестрая публика в основном была собрана из стран третьего мира.
 
Студентам полагалось жить по пять человек в блоке – три плюс два. Аспиранты жили свободнее, по трое, два человека в комнате на младших курсах и один на последнем. Но это в теории, на практике творился полный бардак. «Подмазав» администрацию, все устраивались с комфортом.

Арабы даже абонировали целый однокомнатный блок, где они хранили товары спекулятивного свойства. Нас, советских аспирантов, для того и подселяли к инородцам, чтобы сделать эту забугорную тусовку хотя бы более-менее управляемой.

Среди заграничных аспирантов преобладали арабы из Египта. Тому имелось вполне понятное объяснение. В прошлом веке Советский Союз в Египтяндии много чего понастроил: Асуанская плотина, Хелуанский металлургический завод, алюминиевый завод Нага Хаммади, завод ферросплавов в Этфу и прочее, прочее, прочее. Для этих предприятий потребовались образованные кадры. Сначала их учили в советских ВУЗах, а потом сообразили, что в Египте это делать сподручнее. Поэтому, на базе заводов, создавались специальные учебные институты, ковавшие необходимое количество национальных спецов.

Так, недалеко от Каира при Хелуанском металлургическом заводе возник Таббинский металлургический институт. В нем в шестидесятые годы трудились советские профессора и доценты. Тамошние выпускники получали дипломы, эквивалентные диплому Московского института стали и сплавов.

Попасть преподавать в этот институт (а, следовательно, заработать денежек за границей) это вполне осуществимая мечта для сотрудников МИСиС тех лет. Выпускники Таббинского металлургического института и составляли костяк контингента арабских аспирантов на нашем этаже. Что-то подобное, но в меньших масштабах, существовало в МИСиСе для Алжира и Сирии. Правда, к середине семидесятых общая любовь СССР с арабским миром в основном закончилась и то, что я наблюдал, это скорее рецидив прошлого.

Так вот, в конце концов, меня направили проживать вместе с вьетнамским аспирантом по имени Вонг. Это был маленький, щупленький, худенький субъект, субтильной наружности. Он учился в СССР уже давно, наверное, последние лет десять. Может быть, и всю свою сознательную жизнь. В начале семидесятых, Социалистический Вьетнам смело и круто воевал, и даже победил Соединенные Штаты. Матушка Вонга, видный функционер Вьетнамского Комитета, то ли борьбы за Мир, то ли спасения Вьетнамских Женщин, уберегая свое чадо от службы в армии, выхлопотала ему учебу в Москве, подальше от фронта и американских бомбежек. Это он мне сам рассказывал.

Я поселился в комнате метров шестнадцать, на пятом этаже. Две кровати, встроенные шкафы, электроплитка, чайник, подоконник и по совместительству подобие рабочего стола около окна. Немудреный аспирантский быт середины семидесятых. Вьетнамский друг не вызывал у меня особых эмоций. Селедку он точно не жарил. В основном питался варевом из капусты с колбасой, напоминавшем солянку. Готовилось это все прямо в комнате на электроплитке.

Не скажу, что соседушка был в восторге от моего появления. Довольно скоро, видимо, нажав на какие-то неведомые мне административные пружины, он получил отдельную комнату для проживания (правда, меньшего размера) и от меня съехал. Конфликтов у меня с ним не было, но и душевности в отношениях не образовалось. Просто аспирант третьего года, перебрался жить в отдельную комнату, как, то и полагалось.

Вместо него мне представили нового соседа по имени Фуад. Араб из Александрии, статный, высокий, в меру упитанный малый чуть старше меня. В момент нашего знакомства он в совершенстве владел лишь тремя русскими фразами: «здравствуйте, до свиданья и я вас люблю». Так и стали жить вдвоем в комнате, что было на первых порах достаточно забавно.

Общался с ним на странной смеси жестов, трех означенных фраз и моего жуткого английского. Погружение в этот волапюк имело грустные последствия. Довольно долго преподаватели иностранных языков спрашивали - оттуда же у меня столь ощутимый арабский акцент.

Мой новый арабский друг начал обустраиваться. Первым делом купил в комиссионке старенький, но еще достаточно крепкий холодильник. Потом, железные полки, и повесил их над кроватью. На них водрузил несколько книжек. Среди книг видное место занимал Коран. У очень многих арабских аспирантов это была единственная книжица в их личной библиотеке.

У каждого арабского аспиранта в то время должна была быть двухкасетная японская магнитола. Это как признак полноценности, свидетельство превосходства, знак избранности. Считалось, что арабский аспирант без магнитолы – это полный лузер! Она, родимая, стояла на полочке как некий фетиш, символ успеха, включаемая очень редко, лишь для того, чтобы тягучая арабская попса напомнила потомкам Тутанхамона о далекой, жаркой родине.

Я, в то время, приуготовлялся стать папашей. Моя жена, пребывавшая в весьма интересном положении, жила в Рязани в доме своего отца. Практически каждую субботу и воскресенье катался на электричке по двести километров к ней. Это очень даже устраивало моего соседа, так как во время weekend’ов, наша комната была в его полном распоряжении. Сие, не замедлило дать результаты. Очень скоро Фуад завел себе русскую подружку.

Надо сказать, что местные женщины навещали сынов Египта достаточно регулярно. Большинство этих дам скорее можно отнести к представительницам, так сказать, полусвета. В основном они были малообразованны, глупы и падки на разные заграничные тряпки (а может быть и на наличность). Значительный процент среди них составляли продавщицы из соседних магазинов. Визиты эти диктовались как естественной потребностью молодых мужских организмов, так и некоторой коммерческой сметкой.

В случае с Фуадом все было иначе. Его избранница - аспирантка, проживавшая в соседнем «женском» корпусе общежития. Молодая, кровь с молоком, здоровущая «телка» из провинции, с ощутимой курвинкой в характере. Приехала она откуда то, то ли с Урала, то ли из Сибири. Как мне помнится, ейный папенька был в тех далеких краях видным «ученым мужем», завкафедрой, а может быть и проректором провинциального учебного института.

Желая сделать как лучше, он послал свою доченьку учиться в Москву. Барышня довольно бойко щебетала на английском наречии, стреляла глазками в лиц противоположного пола, и, вообще, в столице изрядно поизвертелась. Так что на деле все получилось, как всегда, что, однако, не может быть поставлено в укор провинциальной дурочке двадцати двух лет от роду.

На первых порах этот советско – египетский роман развивался бурно, по всем законам классического жанра. Голубки, взявшись за руки, мило щебетали по-английски, а в те дни, когда я уезжал навестить свою жену в Рязань, вероятно, предавались любовным утехам в оставшемся свободном помещении.

В один час все переменилось. Придя однажды вечером домой, и, открыв дверь, застал немую сцену. В углу комнаты, как бы спрятавшись за стул, стоял наш друг Фуад. Бледный и нахохлившийся, с дрожащими руками. Я сначала ничего не понял. Но переведя взгляд в противоположный угол, увидел там его мадемуазель в обществе двух мрачных шкафообразных субъектов - блондина и брюнета. Они сверкали глазами и выглядели весьма решительно.

«Видимо, у вас тут намечается некий серьезный разговор?» - деликатно спросил я. «Давайте я только переоденусь, а потом, начинайте. У меня лишь одна просьба, мебель не ломайте, она на мне записана. Вам часа хватит?».

«Управимся за сорок пять минут» - цинично сказал здоровенный брюнет, и, недобро поглядел на бедного египтянина.

«Вот и ладненько, а я пойду, поужинаю».

Отужинав в кафетерии, прямиком направился к приятелям, жившим на нашем этаже. Там мы устроили конкурс на предсказание исхода этой истории. Выдвигались самые смелые гипотезы о возможном развитии событий. Лично я заключил пари на бутылку пива, что мой египтянин останется жив, и следов побоев у него не будет.

Когда через полтора часа вернулся, то обнаружил, что видимые жертвы и разрушения отсутствуют. Однако, Фуад, смертельно бледный, постоянно что-то вскрикивал на родном языке, неожиданно вскакивая и порываясь, то куда-то идти, то напротив, пытаясь как бы спрятаться. «Слава Богу», подумал я, «проблема, вероятно, разрешилась». После этого случая он недели две практически перестал выходить из комнаты куда-либо, чем мне смертельно надоел.

Как я потом понял, причина этой сцены заключалась в том, что страстной сибирской мадемуазели мой арабский сосед весьма поднадоел. Любови навеки не получилось. Она, коварная, обнаружила в себе новое чувство к очередному предмету своей страсти. Наш друг Фуад, как это у них, вероятно, принято, потребовал объяснений, или, хотя бы, возврата подарков. Объяснения он получил по полной программе, насчет подарков – не знаю. Да и сама дамочка очень скоро из аспирантуры была изринута, то ли по залету, то ли до самого папаши дошли слухи об амурных похождениях своей доченьки.
 
Вообще, мой арабский друг обладал редкой способностью попадать в различные идиотские истории. Одна из них запомнилась особо. Среди советских аспирантов она получила название «Великая макаронная война». Произошло это уже несколько позже, когда я от Фуада съехал и моим соседом был кубинец Рахелио.

Прекрасным летним июньским днем мы всей нашей интернациональной компанией сидели, и, как водится, выпивали и закусывали. Внезапно в коридоре раздался очень громкий странный звук. Как будто лопнула водопроводная труба, и вода под большим давлением хлещет наружу. Все бросились из комнаты, посмотреть.

В коридоре было пусто. Только одинокий ГДРовский немец Вернер бегал взад-вперед по коридору. Весь красный, согнувшийся пополам и державшийся за живот. В руках его большущая сковородка, полная жареной скворчащей колбасы, издавала странный звук и аппетитнейший запах.

«Вернер, дорогой, что случилось?» закричали мы, разгоряченные выпитым алкоголем. «Тебя кто-то обидел? Только скажи, мы его враз порвем!». Вернер, поднял глаза, и мы увидели, что он трясется от смеха, и не в состоянии сказать ни слова. Он только махнул рукой в сторону кухни и сказал – «там!».

На кухне мы увидели двух арабов. Фуад лежал на полу, пытаясь снять здоровенную кастрюлю полную вареных макарон, что плотно сидела у него на голове. У окна, в боевой стойке стоял Аттыя – недавно появившийся в общежитии новый арабский аспирант.
 
Тут необходимы некоторые пояснения. Все (или почти все) арабские аспиранты фарцевали. Что это такое - сейчас большинству современных читателей не совсем понятно. Просто они привозили в Союз дефицитные товары повышенного спроса – джинсы, японские магнитолы, зарубежную косметику и тому подобное. В Москве все это реализовывалось, как правило, через подружек-продавщиц в соседних универмагах.

Обратно, из Союза арабы везли то, что представляло коммерческий интерес там, в Египтяндии – советскую очень надежную бытовую технику, водку, икру и прочее. Это им «доставали» те же подружки-продавщицы. Дело это взаимовыгодное и поэтому процветало.

Фуад же, и в этом хорошо налаженном бизнесе, нашел свою, оригинальную и незанятую нишу. Он заявил о том, что сдаст с потрохами всех фарцовщиков-египтян в КГБ (как отважился пойти на это – я не знаю), если они не будут ему платить за молчание. То есть обложил данью своих одноплеменников. Видимо, дань с каждого была не очень большой и вполне посильной. Так что – платили, а так как аспирантов египтян обучалось довольно много, то наш друг процветал.

Но, на всяких хитрый винт, обязательно найдется гайка с левой резьбой. Ей оказался Аттыя, бывший спецназовец, реальный участник штурма линии Бар-Лева израильтян во время войны Судного Дня 1973 года. Он довольно резко выделялся из общей массы наших египетских друзей. Можно даже сказать, что он был нам, советским аспирантом более «классово близким».

Большинство египтян, обучавшихся в это время в аспирантуре МИСиС, происхождение имели, так сказать, мелкобуржуазное. У кого в семье имелась фабричка, по производству какой ни будь плетеной мебели. У кого, кафешка на берегу моря. Кто-то мог унаследовать, например, адвокатскую практику. Получение диплома кандидата наук, скорее всего, рассматривалось как мероприятие для повышения статуса в обществе и законное основание добавить к своей фамилии префикс PHD.

Аттыя же, происходил из иной, «трудовой Египтяндии». Он, весьма неплохой инженер-металлург, получил базовое образование в советском ВУЗе. В конце шестидесятых годов, когда в Египте шли приготовления к реваншу последствий пятидневной войны, его, как и многих других образованных египтян, призвали в армию, служить в спецподразделение. Пройдя там соответствующую подготовку, он, я думаю, не боялся ни черта, ни шайтана.

Мне он был весьма симпатичен. Особенно интересны его рассказы о событиях четырехлетней давности. Тогда вместе с товарищами Аттыя взрывал израильские доты укрепрайона линии Бар-Лева, вдоль Суэцкого канала. Во время этих повествований Аттыя оживлялся, его глаза горели, он начинал говорить очень быстро, незаметно для себя переходя с русского на арабский.
 
Короче, когда Фуад пришел к нему как «представитель КГБ», то Аттыя послал его конкретно, по-русски, на три буквы, так как был, видимо, одним из немногих зарубежных аспирантов, у которых в принципе отсутствовали проблемы с советскими законами. Во время второй попытки «наезда», Аттыя просто одел Фуаду на голову большую кастрюлю с вареными макаронами. Чему и был свидетелем немец Вернер.

Эта история имела широкий резонанс в наших узких кругах. Кончилось все тем, что Фуад, как виноватый по всем статьям, что называется, «накрыл поляну». На банкет были приглашены все обитатели аспирантского этажа. Российская водка лилась как струи с Асуанской плотины, горы халяльного риса, приготовленного с замечательной зеленой специей, возвышались в тарелках. Имелось еще что-то острое и очень вкусное из баранины, овощи, фрукты, сладости. Одним словом – праздник живота.

«Виновники торжества» сидели рядышком, как жених и невеста на гомосексуальной свадьбе. Тамада этого застолья – Аллави, староста арабских аспирантов, и, вероятно, тамошний арабский кгбшник, приставленный наблюдать за своей разношерстной паствой, знакомиться со страной возможного пребывания, и, между делом, может быть, написать диссертацию.
 
Вообще этот Мохамед эль Аллави был преинтереснейшим субъектом. По непонятной для большинства окружающих причине он более чем добросовестно старался «въехать» в советскую действительность. Ревностно изучал ньюансы марксизма-ленинизма под руководством доцента Маргариты Тарховой и даже, как мне помнится, выступал с докладом на марксистскую тему на студенческой научной конференции. Своей начитанностью и образованностью весьма выделялся на общем фоне сынов солнечной страны пирамид, проживавших на нашем этаже.

Так вот, Аллави долго и прочувственно говорил о том, что все мы здесь одна семья и почти братья. В любой семье, говорил он, может случиться разное. Но главное, чтобы одни поняли свои ошибки, а другие их простили и не держали зла. В конце тоста предложил двум лучшим друзьям - Фуаду и Аттые пожать друг другу руки и поцеловаться, что им и пришлось с большим отвращением проделать. Наверное, это реально напоминало гей – свадьбу. Ну, а далее, уже пили в основном за советско-египетскую дружбу…..
 
Дальнейшей судьбы Аттыи и Фуада в Египте я не знаю, а в Москве все у них сложились очень по-разному. Аттыя достаточно быстро написал и защитил диссертацию, обобщив свои знания и практический опыт в научной работе. Фуад несколько раз менял кафедры и темы. В конце концов, он всем ужасно надоел. Последняя кафедра, где он обретался, написала ему диссертацию, защитила его и отправила обратно, в Египтяндию. Произошло это много позже даже моей, не слишком гладкой защиты.

Постепенно, и, как-то незаметно, я перезнакомился со всеми обитателями этажа. Всего примерно сорок-пятьдесят человек. Кого здесь только не было! В большинстве - арабы из Египта, но имелись и совершенно уникальные личности. Индус, аспирант из Ирака, китаец из Северной Кореи, алжирец, финн, несколько кубинцев, народные демократы – немцы, болгары, поляки, венгры, и еще, Бог весть какая сволочь. Кроме того, на этаже проживало с десяток советских ребят, самыми различными путями залетевших в этот, Ноев Ковчег, где соседствовали «и люди и скоты».

Хотелось бы рассказать о них, о советских аспирантах, тем более, что очень скоро мы сорганизовались в некое сообщество, как бы сейчас сказали, в «community». Началось с того, что в таком же двухсмысленном положении, как и я, в смысле неудачной сдачи экзамена истории КПСС, оказалось достаточно много людей, в том числе и Володя Серов.

Выпускник МИСиСа, большая умница, приехавший в аспирантуру от Новолипецкого металлургического комбината, где он отработал положенные три года по распределению. Судьбе было угодно поселить нас в одну комнату общежития еще во время сдачи аспирантских вступительных экзаменов. Вскоре выяснилось, что мы с ним поступили учиться и на одну и ту же кафедру - «Теории и автоматизации металлургических печей». Поселили его на нашем же этаже, но в другой блок в противоположном конце коридора.

После первого заседания кафедры обнаружилось, что вместе с нами в аспирантуру моей кафедры поступил кубинский аспирант Рохелио. С ним Володька учился в МИСиС в одной группе, еще, будучи студентом. Самым естественным образом вскоре мы подружились. Нас объединяло многое – кафедра, люди на ней, веселое аспирантское житие и многое, многое другое. А с Рохелио меня роднило то, что оба мы оказались приписаны к одному и тому же научному руководителю, незабвенному Всеволоду Ивановичу.

Поэтому, когда Рохелио предложил мне переехать к нему в комнату и стать его соседом, я с радостью согласился. Очень скоро к нам в комнату подселили третьим еще одного аспиранта, Славу из Красноярска. Поселили временно, так как нас стало три человека, а это было не совсем по правилам. Однако вскоре мы так сдружились, что не хотели расставаться. Славка был отличнейший парень, со своей, несколько необычной жизненной историей.

Его отца, югославского партизана армии Иосифа Броз Тито в конце Второй Мировой войны направили на учебу в СССР в военное училище. Здесь молодой храбрый серб полюбил русскую девушку. Когда, внезапно, по воле Иосифа Сталина, вождь Тито стал «маршалом предателей», то перед учившимися в СССР югославами встал выбор, или остаться верными присяге югославских партизан (с понятными последствиями), или влиться в ряды славных советских вооруженных сил.

Вспоминаю приезды Антона Вячеславовича, Славкиного отца, к нам в общежитие и его рассказы о войне. Особенно запомнились повествование о том, как партизаны три дня прятались в кукурузном поле, спасаясь от карателей СС, и тот замечательнейший самогон, настоянный на кедровых орешках, который Славкины родители привозили из Сибири.

Володя Серов также оказался из семьи военных. Его отец, полковник советской армии, также участник Второй Мировой Войны, прошел славный путь боевого офицера и в конце своей службы оказался в прекрасном украинском городе Житомире, где и остался жить после выхода в отставку. Любопытно, что, когда «нэзалэжная держава» праздновала один из юбилеев Победы, всем ветеранам войны было присвоено очередное воинское звание. Так что превратился советский полковник в украинского генерал-майора.

Отлично устроившись, мы так зажили втроем в комнате 514 - я, Рохелио и Слава. Дни наши были полны трудов и свершений, ну, а вечером, часиков этак девять – десять, в нашу комнату набивалась куча народа. Начинался так называемый «семинар». Обсуждались любые, самые экзотические вопросы. Рассказывались невероятные, но необычайно правдивые истории из жизни. Как правило, эти посиделки продолжались до глубокой ночи.

Ну, например, Рохелио рассказывал о своих посещениях публичных домов в Гаване. Это происходило давно, во времена диктатуры негодяя Баттисты, до того, когда славный вождь Фидель принес свободу гордому и свободолюбивому народу Кубы. Рохелио лишь очень жалел о том, что был тогда еще очень юн и застенчив и ему так и не удалость полностью пасть жертвой греха.

Русский паренек Коля просвещал нас о нравах аборигенов металлургического завода Верхней Салды. Весьма любопытны также повествования Славы о жизни его многочисленных сербских родственников в разных странах мира. И так далее и тому подобное. Темы возникали спонтанно, каждый день новые и очень интересные, а наши беседы продолжались до полного изнеможения присутствующих.

Вообще, мы в нашей компании классно проводили время. Посещались различные музеи, выставки, театры и прочие культурные мероприятия. Запомнилась поездка на «богомолье» - лавру Загорска, нынешнего Сергиева Посада, которая плавно перетекло в банкет в привокзальном ресторане.
 
Мы взяли абонементы в школу поэзии, там проходила череда выступлений поэтов, известных и не очень. Запомнились вечера Евтушенко и Вознесенского. Еще, почему-то Василия Аксенова, который тогда еще только собирался уехать за границу. Об этом он «по - секрету» сообщил битком набитому зрительному залу на тысячу мест. Вел все эти мероприятия весьма забавный деятель тех времен – поэт Петя Вегин.

А еще помню, как мы пришли в дом культуры МИСиС на лекцию о пришельцах, внеземных цивилизациях и летающих тарелках. Читала ее научная дама из московского планетария. В самый кульминационный момент, когда зал притих и готовился уже приобщиться к страшным тайнам внеземного происхождения, с самой верхотуры, с балкона в партер, со страшным грохотом упал чей-то портфель «дипломат». То-то было хохоту.

После этого лекторшу засыпали записками с вопросами типа «Правда ли, что обитатели звездной системы Верхнего Сириуса готовятся к захвату Земли и готовы ли страны Варшавского договора к отражению этой угрозы?». В общем – наша жизнь была тогда очень даже веселая….

Далее следует рассказать про кубинскую колонию того времени в МИСиСе. Аспирантов среди них было, как я помню, немного. Если мне память не изменяет, то всего трое-четверо. Хорошие и в тоже время очень разные ребята.

Обладатель великолепного оперного голоса Рокки. Красивый, статный кубинец, распевавший оперные арии большую часть свободного времени. Это был готовый оперный певец! Что его занесло в металлургию?! Воистину, неисповедимы пути Господни!

Анхел – кубинец с итальянскими корнями, похожий на молодого Марчелло Мастрояни. Высокий, влюбчивый красавец, ранее уже учившийся в Москве и приехавший в Союз, в аспирантуру, во второй раз. Во время первого посещения у него возникла семья и родилась маленькая дочка. Он увез их на Кубу, но его жена не смогла жить в суровых условиях «Острова Свободы», развелась и вернулась в СССР. Приехав через несколько лет учиться в аспирантуре, Анхел довольно быстро вновь обзавелся смазливой русской подружкой, которая опять потащила его под венец. Видимо, такие истории просто обязаны повторяться.

Было много кубинских студентов. Они жили на других этажах, но постоянно приходили в гости к Рохелио. Из них запомнился некто ВиктОр. Этот парень - абсолютный негроид, черный, как голенище хромового сапога и внешне невероятно похожий на орангутанга, хотя и не без некоторого очарования. Добрейший, милейший и способнейший юноша. Он говорил по-русски даже правильнее нас, великороссов, носителей языка. Если закрыть глаза, то ты слышал чистейший, рафинированный, эталонный русский язык. Если глаза открыть, то на нем говорил, простите, совершенно черный африканский субъект.

Я специально поинтересовался у него, где он так хорошо научился говорить на языке Пушкина и Тургеньева. Оказалось, что еще два-три года назад Виктор не знал ни единого слова по-русски. И, вообще, он потомок черных рабов, все его предки были батраками на плантациях сахарного тростника. Виктор первый в семье получал высшее образование. Способностей он был необыкновенных. В институте учился на одни пятерки, при этом, не слишком утруждая себя обязательными занятиями.

Мой сосед Рохелио все время тосковал по теплу, чистому небу Кубы, могучему океану. Жить в московском промозглом климате южанину явно неуютно. Чтобы как-то загасить в себе эту чувство, он завел аквариум с яркими тропическими рыбками. Зимними вечерами смотрел на них, ухаживал за ними, кормил и даже разговаривал со своими любимицами.

Черти меня дернули на мелкую провокацию. В магазине Детский Мир купил маленького резинового игрушечного крокодильчика и посадил его в аквариум. Первым это заметил кто-то из кубинских студентов, еще о того как Рохелио вернулся из института.
Весть о прибавлении моментально распространилась по кубинской диаспоре. Очень скоро практически все кубинские студенты и аспиранты сидели в нашей комнате и с самым невинным видом ожидали возвращения хозяина аквариума.

Когда Рохелио появился в дверях, он сразу заподозрил что-то неладное. Начал о чем-то по-испански спрашивать присутствующих, но те с постными физиономиями отвечали односложно. Рохелио стал ходить по комнате взад и вперед, и вдруг его взгляд упал на аквариум. Увидев резиновую рептилию, он захохотал и закричал «Сocodrilo! Дудихин!! Негодяй!!! Мaricоn!!!!», далее последовала целая серия предложений, состоявших из хорошего русского мата и отборных испанских ругательств. Ну, а кончилось это маленьким банкетом. А что делать, раз все уже вместе собрались?

С еще одним интересным субъектом свела меня судьба через кубинских друзей. Это был мексиканец Артуро. Вернее, индеец племени тараско из Мексики. Там, в одном из живописных уголков этой страны, посредине озера Паскуаро на острове Ханицио с незапамятных времен живет индейское племя, называющее себя пурепеча. Их всего-то в мире, этих пурепеч, несколько десятков тысяч. Так вот, Артуро - не рядовой пурепеча, а сын не то их главного шамана, не то вождя этого славного племени.
 
Артуро - добрый, милый, необычайно меланхоличный парень. Папенька-вождь очень хотел выучить своего сынка. После окончания университета в Мехико послал сынка в аспирантуру в город Лос-Анжелос. Очень скоро нашего друга оттуда выгнали за неуспешность. После чего Артуро пристроили в Киев, в аспирантуру института Паттона, где повторилась та же история.

Честолюбивый вождь племени пупереч, батюшка Артуро, решил не сдаваться. Поэтому несчастный мексиканец и оказался в Москве, в аспирантуре МИСиС. Тут уж его пофигистический характер проявил себя в полной мере. Он не делал вообще НИ-ЧЕ-ГО! Ну, вообще, ничего не делал, и занимался этим профессионально, довольно долго и с большим удовольствием. Может быть, он по складу своего характера просто не способен ни к какой-либо работе, в принципе. Однако, сам по себе был честен, бесхитростен и правдив.

Когда через год, во время ежегодного отчета аспирантов на кафедре спросили «как его дела» – он честно сказал, что «очень плохо». На вопрос – «сколько часов в день он занимается?» – ответил, что «нисколько», и это была правда! Удивившись, вся кафедра в один голос спросила – «почему?». «Не хочу» - ответствовал молодой латиноамериканец. Скажи он, ну, не получается, не клеится, но я стараюсь и т.п. – кафедра бы собралась, написала бы ему диссертацию, не в первый же раз.
После такого разговора ничего не оставалось, как отчислить его и отправить обратно в Мексику. Но это случилось потом, несколько позже. А пока он прибился к кубинской колонии, весьма украшая ее своей экцентричностью.

Кубинцы звали его просто Пинчо и он охотно откликался на это имя. Я на первых порах даже думал, что так его и зовут. Только позже узнал, что это на кубинском сленге означает что-то вроде «козел, дурачок, рогоносец, лох». Наш Пинчо, по тем временам мог считаться весьма богатым человеком, так как папаша-вождь денег на его содержание особо не жалел. Кубинские друзья быстро объяснили ему, что главный русский обычай, это ставить на стол бутылку водки, когда приходят гости. Ну, а обычаи такой великой страны как СССР надо уважать…

После этого дверь в его комнату не закрывалась. Там почти постоянно пьянствовали малознакомые латинос. Мы, советские аспиранты, также, из солидарности, как могли, помогали им. Сам же Артуро, алкоголя практически не употреблял, как правило, сидел в сторонке, наигрывал на какой-то экзотической дудочке пронзительно-тоскливые, щемящие мелодии или просто медитировал, глядя в пространство.

Среди приходящих в гости кубинских друзей особо выделялись те, кто прошел, как бы сейчас сказали, «горячие точки». Это Ангола, Мозамбик, Южная Африка, разные там страны Латинской Америки. Понятно, что их рассказы содержали достаточную долю фантазий и преувеличений, но даже с поправкой на это, нельзя было не проникнуться уважением к этим простым, добрым и очень мужественным парням.

Другая примечательная личность, достойная пера - вьетнамец Куинь. Это маленький сухонький человечек без возраста. Когда мы с ним познакомились, я думал, что это мой ровесник или человек немного старше. Вскоре выяснилось, что ему за сорок и приехал он в Союз защищать докторскую диссертацию.

Вскоре выяснилось, что у Куиня очень даже героическая биография. В совсем юном возрасте, в пятидесятых годах, он участвовал в освободительной войне с французами. Далее, прошел через всю эпопею войны с американцами. Пехотинцем на Юге, артиллеристом на Севере, разведчиком-партизаном в самых разных странах Юго-Восточной Азии.

Меня всегда поражали невероятные способности Куиня. Он умел делать абсолютно все: великолепно готовил блюда восточной и европейской кухни, прекрасно столярничал, был отличным токарем, слесарем, хорошо играл на музыкальных инструментах, отменно сапожничал, легко чинил радиоаппаратуру, блестяще разбирался в научном оборудовании и многих других вещах.
 
На старенькой ручной машинке «Зингер» Куинь обшивал почти всю вьетнамскую колонию. Причем мог шить любую одежду разнообразных фасонов, начиная от костюмов и кончая, джинсами и модными рубашками. Делал это быстро и качественно, просто загляденье. Я знаю только одно, что он делать не мог. Он абсолютно не переносил алкоголя. От самой минимальной дозы моментально отключался, а потом жутко страдал.

Примерно через полгода в нашей компании опять прибыло. В комнату к Володьке подселили финна. Звали его Эркки, лиценциат, то есть магистр, приехавший зарабатывать в СССР докторскую степень. Было ему в то время чуть за тридцать. Высокий, худощавый, белобрысый, рыжебородый, статный чухонец из Хельсинки, довольно быстро завоевал наши симпатии своим нордическим юмором, а также отличнейшей валютной водкой, которую регулярно таскал из магазинов «Березка».
Запомнилось, что когда он приезжал из дома, то всегда угощал очень вкусным домашним пирогом с ревенем, испеченным его матушкой. Эркки, как и полагалось северянину, был сдержан и немногословен. Но если его удавалось разговорить, то удивительнейшие жизненные истории сыпались как из «рога изобилия».

Оказалось, что, будучи выходцем из весьма обеспеченной буржуазной семьи, взгляды имел, очень даже левые. Сразу после окончания гимназии пошел трудиться, на жизнь и образование зарабатывал сам. Работал официантом, фотографом, чернорабочим и еще Бог знает кем. Отслужил год в финской армии. С большой гордостью называл себя младшим лейтенантом запаса.

Почему-то особо запомнились рассказы о том, как будучи студентом, он летом подрабатывал в Израиле, ухаживая в кибуце на свиноферме за некошерными хрюшками. Эркки с большой нежностью вспоминал то время. Как я тогда понял, те хрюндели не отнимали слишком много времени у двух десятков молодых европейских балбесов мужеского и женского пола. В свободное от сельскохозяйственных упражнений время, они покуривали травку и с громадным удовольствием предавались свободной любви.

Другой забавный эпизод. Для проведения своих научных изысканий Эркки требовался специальный катализатор – маленький кусочек платины, такая тонюсенькая проволочка, длиной сантиметра три - четыре. Он, как законопослушный европеец, заполнил заявку, отправил ее по инстанциям и стал ждать. Месяц, другой, третий… Ничего не происходит. Пошел к руководству, мол, все исследования стоят, что делать? Те и не знают, что делать. Объясняют – платина, это металл нормируемый, стратегический, на особом учете состоящий. Так что пока вопрос не решается и перспективы туманны...

Загрустил наш друг…. Слава Богу, были рядом добрые люди, посоветовали: возьми бутылку водки и зайди в соседнюю комнату к Кузьмичу, материально ответственному по кафедре. После того как Кузьмич принял первый стакан, лик его просветлел, и он сразу проникся сутью вопроса. С негодованием распахнул сейф, вынул какую-то катушку и со словами: «Как же мучают человека, сволочи! Будет чего надо, приходи еще!», отмотал опешившему иностранцу пару метров драгоценного продукта. Эркки потом еще долго не мог прийти в себя, резонируя вслух на тему, что мол, умом Россию не понять….

Другое достойнейшее приобретение нашей компании - доктор Камаль. Египтянин-копт, то есть христианин, что резко выделяло его на фоне остальных мусульманских сынов жаркой страны пирамид. Он прибыл в Союз на стажировку. Зачем она была ему нужна – мне до сих пор непонятно. Думаю, история его жизни содержала большое количество, и других неясностей, и недоговоренностей.

Умный, чрезвычайно эрудированный, получивший великолепное образование. Учился в Египте, Англии, СССР, Чехословакии, где и защитил кандидатскую диссертацию. Во время пребывания в Союзе, еще, будучи студентом, Камаль женился на Эльзе, немке Поволжья, очень милой и симпатичной женщине. Их дочка Ивет, во времена нашего общения – веселый и очень резвый подросток. Впоследствии, как я потом узнал, она окончила химфак МГУ и даже защитила кандидатскую диссертацию.

Камаль блестяще говорил по-русски. Его рассказы были для меня во многом открытием. Большинство того, что наши граждане узнали из мутных информационных потоков времен так называемой «гласности», стало мне известно из уст этого арабского друга. Как мне сейчас кажется, его появление в СССР в то время было обусловлено в основном не научными, а иными, скорее всего политическими причинами. У Камаля, видимо, имелись какие-то свои, сложные взаимоотношения с египетскими властями.

Тут необходимо немного погрузиться в историю. Ведь тогда была реальная война на Ближнем Востоке. Прошло совсем немного времени с того момента, когда в 1969 году израильские ВВС провели операцию «Хордос». Они разнесли в щепки египетскую ПВО, абсолютно беспомощную и недееспособную. После чего начали долбить ракетами центральные районы Египета и пригороды Каира. Разбомбили даже фетиш советско-египетской дружбы — металлургический комбинат в Хелуане. Тогда погибло около сотни человек.

Так как Египет в то время числился заклятым другом СССР, то требовалось что-то делать. В Египет ввели советские войска, что представлялось весьма и весьма серьезным актом. У всех на памяти еще был Карибский кризис. К отправке в Египет тогда подготовили более тридцати тысяч советских солдат и офицеров, по большей части из подразделений противовоздушной обороны.

Вы чувствуете масштаб деяний, это не всеобщая организационная импотенция России в 90-х! Очень быстро в районах Каира, Александрии, Асуана, в зоне Суэцкого канала развернули зенитно-ракетные дивизионы комплексов С-75 и С-125, а на военных аэродромах полки самолетов-перехватчиков МиГ-21.

К 1972 году в Египте находились около двадцати тысяч советских военных советников. Естественно, египетской администрации требовалось как-то взаимодействовать с русскоязычным воинством. В египетскую армию срочно призвали всех, кто хоть как-то мог изъясняться по-русски. Наш друг Камаль оказался в роли военного переводчика. Как можно было понять из его довольно туманных рассказов, у него тогда сложились самые теплые и дружественные взаимоотношения с советскими военными советниками и соответствующими спецслужбами.

После того, как Героя Советского Союза президента Египта Гамаль Абдель Насера сменил другой президент, Анвар Садат, у Египта начался флирт с Соединёнными Штатами. К тому же египетские войска оказались тогда уже достаточно натасканы нашими инструкторами и вполне могли более-менее управляться с военной техникой.
Держать значительное число наших военных, да еще с женами, в чужой стране естественно, не слишком разумно. Их стали постепенно выводить с Ближнего Востока, а, следовательно, не требовалось уже о столько квалифицированных «толмачей». Так наш друг снова оказался «на гражданке», на исходных позициях.
 
По ряду косвенных свидетельств могу судить, что у него к 1978 году имелось достаточно причин, чтобы спешно покинуть Египтяндию. К тому же, Камаль занимался политикой. Для функционера тамошней, просоветской запрещенной партии и его появление в СССР в то время и в такой ситуации, это вполне естественно.
На первых порах его поселили в общежитии в блок вместе с Володей Серовым, и финном Еркки. В отличии от молчаливого представителя народа Суоми, Камаль был очень разговорчив, если не сказать болтлив.

Что до меня, то я слушал его рассказы о египетских и не только египетских, но и мировых событиях, просто раскрыв рот. Это не удивительно, мне – провинциальному пареньку представлялось интересным услышать из первых уст повествования о другой жизни в других странах. Возможно, не все, что говорил наш ученый друг тогда, было абсолютно адекватно, но ведь любой рассказчик имеет право на некоторую долю художественного осмысления того, в чем лично принимал участие.

По доходившим потом отрывочным сведениям, после того как Камаль покинул СССР незадолго до Олимпиады 80-го года, он неожиданно оказался в Ливии, в вотчине полковника Каддафи. Там, якобы, преподавал в одном из тамошних университетов.
Как мне рассказывали – все ему там нравилось, но жаловался на некоторые местные обычаи и порядки. В центре университетского городка, как немое напоминание, стояла висилица, на которой в государственные праздники обязательно казнили какого ни будь очередного врага ливийской революции. Ничего не поделаешь – таковы тогда были нравы народа этой страны. Обычаи аборигенов следовало уважать, хотя это обстоятельство его несколько напрягало.


ПЕРВЫЙ ГОД АСПИРАНТУРЫ МИСиС – КАФЕДРА «ТЕОРИИ И АВТОМАТИЗАЦИИ ПЕЧЕЙ»

Я охладел к научным книжкам
не потому, что был ленив;
ученья корень горек слишком,
а плод, как правило, червив.
Игорь Губерман

Хочется написать несколько слов о кафедре, в аспирантуру которой я попал, наверное, абсолютно случайно. Прежде всего, об ее славной истории. Кафедру создали давно, в далеком 1930 году, одновременно с образованием самого института МИСиС. Первый заведующий - некто Алексей Владимирович Грум-Гржимайло, в то время главный конструктор института «Стальпроект» и сын самого академика В.Е. Грум-Гржимайло.
 
А сам Владимир Ефимович Грумм-Гржимайло, создатель института «Стальпроект», надо сказать, в высшей степени яркая, примечательная и достойная личность, из той, далекой России прошлого, пребывающая в некоторой степени в тени своего брата, тоже Грумм-Гржимайло, но Григория Ефимовича.

Брат Григорий – великий путешественник, географ, зоолог, этнограф, энтомолог. В позапрошлом веке он скитался по Памиру, Монголии, Китаю, Дальнему Востоку, и, прочим стогнам и весям. Он открыл в Синьдзяне Турфанскую впадину, перевал собственного имени в Сихотэ-Алине, увековечил себя в названии памирского ледника в массиве Богдо-Ула.

Брат же Владимир не просто металлург. Он был металлургом от Бога, Металлургом с большой буквы. В конце своей многотрудной жизни даже член-корреспондент АН СССР. По психотипу личности - невероятный трудяга, который много и очень плодотворно поработал во благо России.

Начав трудиться еще в позапрошлом веке на уральских заводах в Нижнем Тагиле, далее в обоих Салдах, Алапаевске. У него в свое время имелись кафедры в Петербургском Политехе, Екатеринбурге. Он создал то, что впоследствии стало Стальпроектом. Громадный опыт, талант и практическая сметка, все вылилось в гидравлическую теорию печей, весьма востребованную в ходе индустриализации СССР. Скажу больше, после этой теории, всю «печную науку» можно было просто закрывать, так как Грум в ней решил все основные практические задачи.

Следует отметить, что взаимоотношения с большевиками в двадцатые годы у него сложились весьма непростые. К Владимиру Ефимовичу у новой власти имелось множество претензий, Он министр правительства Колчака, в двадцатых годах защищал коллег от репрессий и позволял много чего еще такого.

Человек прямой, резкий, в выражениях никогда не стеснялся. Например, он открыто писал в своих статьях, что марксизм - есть отсталое учение, годящееся лишь для описания общества периода мускульного труда. Грумм верил, что лет через пятьдесят никакого пролетариата и в помине не будет, так как труд его заменится электричеством и сама идея диктатуры мозолистых рук глупа и одиозна.

Тем не менее, считал он, с властью большевиков пока надо смириться, потому что большевики проводят эксперимент по созданию социалистического государства. Эксперимент будет стоить России очень дорого, но татарское иго, стоило много дороже. Прозорливый Грум считал, что только благодаря татарской школе русские и сделались государственной нацией.

Большевики еще де научат всех уму-разуму! Мало не покажется! Так что вперед к индустриализации! Большевизм неизбежно сделает русскую науку, такой же сильной, как американская. Большевизм излечит русских от многих национальных пороков, типа пьянства. За это стоит и заплатить!

Понятно, что дни его в те крутые времена были сочтены. Хотя в 1928 году он и умер в своей постели, но задним числом его включили в состав преступной Промпартии. Точных данных у меня нет, но, по отрывочным сведениям, его сына, первого заведующего нашей кафедрой Алексея Владимировича Грум-Гржимайло в тридцатые репрессировали. Период с 1938 года по 1945 для меня вообще покрыт мраком. Кто, что и как творил тогда на кафедре – я не знаю.

Новые времена начались в 1945 году, когда рулить кафедрой стал профессор Марк Алексеевич Глинков, правивший далее целых тридцать лет. Не могу судить насколько «вольтерианский» дух отца-основателя спроецировался на его последователей. Когда я появился на кафедре прошел уже год с момента естественной смерти Марка Алексеевича. Новый заведующий, Владимир Алексеевич, тогда только начинал осваиваться с новой для него ролью.

Размещалась кафедра в старом здании на Ленинском проспекте, большей частью на четвертом этаже, занимая его целиком. Почему-то в памяти остался старенький грохочущий лифт. Сам корпус как элемент ансамбля зданий Горного института, соседствовал с нами. Это из-за того, что в стародавние времена большевики отторгли от горного института металлургический факультет, превратив его в институт стали.

После моего появления на кафедре, и весьма невнятного представления заведующему, сразу же был отправлен на две недели, работать, на стройку. Это, конечно, не очень законно, так как срок пребывания в аспирантуре ограничен тремя годами, и продлить пребывание в ней весьма затруднительно. Однако, такова традиция тех лет. Скандалить я не стал, везде есть свои минусы и издержки.
 
Стоял январь. Работали, вернее «гоняли балду», мы, несколько таких же аспирантов и мнс’ов на строительстве военной кафедры, что за МКАДом, недалеко от печально известного расстрельного полигона «Коммунарка». Собственно говоря, эти две недели практически ничего не делали, так как делать было собственно нечего. Стоял мороз, холодно, в чистом поле мела поземка. Сидели в теплых вагончиках и травили байки. Кстати, там я впервые и услышал истории про бутовский полигон.

Когда через две недели «перевоспитание трудом» закончилось, подошло время ставить цели и решать насущные задачи. Если говорить о целях тактических, ближайших, то тут все более – менее понятно. Каждый аспирант Страны Советов должен сдавать три экзамена – марксистскую философию, иностранный язык и пройти экзамен по выбранной специальности. Так что я записался на лекции и занятия по всем предметам.

Хуже с целями глобальными. Как-то неожиданно выяснилось, что мой предполагаемый научный руководитель, Анатолий Федорович, который приглашал меня в аспирантуру, и не шеф мне вовсе, а так, «микрошеф», так как официально прав на руководство аспирантами пока не имеет. Мой официальный научный руководитель - это незабвенный Всеволод Иванович, которому до меня и дела нет вовсе. Более того, я для него абсолютно непонятное явление, неведомо для чего свалившееся на его плешивую голову.

Все с предельной ясностью проявилось на первом же заседании кафедры с моим участием, когда утверждались темы научных работ. Я выступил как смог и рассказал то немногое, что знал. Выступал очень бодро, уверенно, если не сказать нахально. Большинство профессуры и доцентуры с очень большим скепсисом отнеслось, нет, не ко мне лично, а самой идее такого направления научных работ.

Помню выступление доцента Арутюнова. Чего, мол, мы тут бедному парню мозги пудрим. Может быть, пока не поздно, дать ему нормальную тему для работы, раз уж он уже поступил аспирантом к нам на кафедру?

На все это, руководитель научного направления, Всеволод Иванович отмалчивался. Он сидел весь красный, как старый сморщенный перец. Наилюбезнейший Анатолий Федорович как мог оттявкивался, но выглядело это весьма и весьма неубедительно. В результате довольно бурного обсуждения моей персоны, в аудитории повисла весьма неловкая пауза.

Сейчас, по прошествии многих лет, думаю, что даже хорошо, что у меня абсолютно отсутствовали знания в области моей будущей диссертационной работы. Если бы я был хоть капельку специалистом, то знал бы, что традиционным термоанемометрическим методом горячие потоки не измеряют! Ну, сгорает там все к чертовой матери! А то, что и успевают измерить считать надежным трудно, так сам датчик привносит значительные возмущения в движущийся поток.
 
В лучшем случае, мне удалось бы повторить результаты того американца, чью магистерскую диссертацию мне вручили летом. Да и то, вряд ли, такой аппаратуры в Союзе в тот момент не имелось. Собственно, поэтому наш друг Анатолий Федорович и заманивал в свои сети электронщика из провинции (тертые москвичи в такую петлю голову совать не хотели). Ему нужен был прибор. Но сделать его смогла бы только специализированная лаборатория, где-то за три – четыре - пять лет, и уж, ни коим образом, не я, сопливый аспирант выскочка.

Думаю, что мой славный микрошеф все это понимал. Расчет его, видимо, был такой. Пусть начнет. За три года - что-нибудь да сделает. Потом возьмем другого. Там, третьего, четвертого, пятого.... Так, глядишь, со временем, и образуется что-либо.

Разрядил неловкую паузу многомудрый завкафедрой, резюмируя поток речей, сказал - «Дело сделано, про выбор темы, раньше думать надо было. Все равно ему еще надо кандидатские минимумы сдавать, а на это не менее полугода уйдет. Давайте все утвердим, за это время посмотрим на него, а осенью, уже по результатам, решать будем». На том и расстались.

Кафедра в то время состояла из трех секций: теплотехнической, секции автоматизации и направления, связанного с охраной окружающей среды. Первую и самую многолюдную, возглавлял мой главный шеф – Всеволод Иванович, главным автоматизатором был Владимир Юрьевич Каганов, а природе-матери заботился Сергей Борисович Старк. Все они в то время многоопытные и уважаемые профессора, хорошо известные в своей узкой, профессиональной среде.

Начались трудовые будни. Надо отдать должное, на первых порах, мой микрошеф, как мог, пытался помогать. Провел по всем крупным библиотекам, рассказал, что, где лежит и как это можно получить. Вручил список литературы для изучения и еще больший для ознакомления. Поделился своими, увы, не слишком обширными, знаниями в области предстоящих мне исследований. Так что основной вектор для работы в некотором смысле был задан.

Дни мои тогда делились между тремя библиотеками - Ленинкой, Государственной публичной научно – технической и патентной библиотеками. Больше всего нравилось работать в Ленинской библиотеке. Аспирантов технических вызов записывали во второй читальный зал. Мое любимое место у окна, с видом на Кремль и домик с приемной всесоюзного старосты старичка Калинина.

В открытом доступе библиотеки можно просматривать прелюбопытнейшие книжки. На первом этаже, в зале периодики, выкладывались все свежие газеты и журналы. В зале новых поступлений – новые, пахнущие краской книги и журналы заморских стран. В самом, втором читальном зале, стояло множество разных замечательных изданий, типа дореволюционной энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

Особо запомнились посещения концертного зала Ленинки. В семь часов вечера, а это время, когда я уже обычно достигал состояния «просветления», после которого не мог воспринимать науки, в Ленинке начинались великолепные литературные вечера. В одном из ее подъездов находился концертный зал. За очень и очень умеренную плату, там приобретался заветный билетик.
 
Из всего много виденного и слышимого, в памяти остались прекрасные выступления Дмитрия Николаевича Журавлева. Этого профессора художественного слова, народного артиста СССР и даже лауреата Сталинской премии. «Египетские ночи» Пушкина в его исполнении до сих пор звучат у меня в ушах. Через много-много лет памятны также стихи Иосифа Бродского от Михаила Козакова. Не буду скрывать, что мне это представлялось много интереснее, чем постигать премудрости тензорных уравнений.
Удручало другое. Хотя я проводил тогда в «сокровищницах разума» целые дни напролет, но множество разрозненных сведений, найденных в книгах и научных журналах, громоздились в моем сознании, никак не желая выстраиваться в какую-то разумную концепцию.

Начались занятия по подготовке к сдаче кандидатских экзаменов. С английским – все более-менее понятно. Перевод газеты Morning Star, технические статьи - пресловутые тысячи знаков. Вела занятия молоденькая бабёнка, только что вышедшая из декретного отпуска. У нее чувствовался специфический жесткий американский акцент, цепкая хватка и общая склонность к стервозности. Но, в конце концов, взаимопонимание удалось найти, и экзамен был успешно сдан.

Курс марксистко-ленинской философии вела доцент кафедры философии Маргарита Алексеевна Тархова.
Ее личность, думаю, запомнилась очень многим поколениям аспирантов МИСиСа. Выпускница Московского педагогического института, этакая «супермарьиванна», читала философские лекции аспирантам долгих тридцать лет. Мне «повезло» особо – попал в группу, у которой Маргарита Алексеевна проводила еще и семинары. Скажу, что такого кошмара я никогда не видел в жизни, ни до, ни после.

Надо отдать должное, лекции она читала неплохо. Но семинары! От многолетнего пребывания в статусе заместителя председателя парткома института (интересно, понимают ли нынешние читатели, что это такое?), ее просто распирало от коммунистической убежденности и приверженности идеалам марксизма-ленинизма. Весь свой женский истерический темперамент незамужней бабы, она обрушивала на наши туповатые, аспирантские головы.

Сколько я не учил этот проклятущий марксизьм - ленинизьм, как бы я не готовился, мне ни разу не удалось удостоиться, хоть какой ни будь минимальной похвалы. Это при том, что с юных лет я отличался резвостью мысли и хорошо подвешенным языком. После каждого семинара выходил из аудитории абсолютно раздавленный и морально опустошенный, с пониманием своего полного интеллектуального ничтожества. Как только я понял, что не только я один такой, то несколько успокоился. Большинство аспирантов по окончанию занятия также сидели красные, с выпученными, ошалелыми глазами, в рубашках мокрых от пота.

Рассказывали, что в одной из ее групп массовая истерия, дошла до такой степени, что аспирантский народ на занятиях Тарховой вдруг заговорил стихами. Мой сосед Фуад, тоже, как иностранный аспирант, попал в лапы Маргариты Алексеевны. Он просто замучил меня, требуя разъяснить ему позицию философа Антидюринга. Все мои робкие попытки рассказать про немца Евгения Дюринга и книгу другого немца Фридриха Энгельса «Herrn Eugen D;hrings Umw;lzung der Wissenschaft», более известную, в то время как «Анти-Дюринг», он просто не в состоянии был воспринять.

Самоуважение и некоторая толика уверенности в себе вернулась после того, как пару занятий вместо Тарховой провел симпатичный дядечка, преподаватель этой же кафедры философии, такой инвалид без руки. Он просто и доходчиво разъяснял нам, балбесам, темные места в трудах классиков и основоположников. После семинара мы вместе с ним отправлялись в парк Горького пить пиво.

Несколько позже я познакомился с племянником Маргариты Алексеевны, Валерой, который работал в то время на нашей кафедре инженером. Он сразу сказал о своей тетке – мол, не обращайте на нее особого внимания, она у нас в семье, так, немножечко чокнутая. Легко сказать, не обращайте. . .

Наступила весна. Жизнь все больше и больше засасывала меня в свой водоворот. В апреле 1977 года родилась дочка. Как сейчас помню, прекрасным погожим, теплым апрельским днем мы с женой гуляли в близлежащей к дому посадке у железной дороги.
К девяти часам вечера стало ясно, что надо вызывать «скорую». Погрузившись в нее, поехали. Попасть в родильный дом удалось не сразу, со второй или третьей попытки, нигде не было мест. Наконец мою Леночку удалось пристроить в роддоме. Он находился довольно далеко от дома тестя, где мы тогда жили. Я забрал вещи и вышел на улицу. Была ночь. Транспорт уже не ходил. Такси нигде не было. Поплелся домой пешком прямо по центру улицы.

Примерно через полчаса сзади показалась поливальная машина. За рулем ее сидел молодой парень, мой ровесник. Когда он остановился около меня, я объяснил, что и как. «Садись» - сказал он, «Куда ехать?» Я назвал адрес, минут через двадцать мы были у цели. «Как назовешь? – Пока не знаю, если девочка, то может быть будет Ольга – Удачи тебе! - Спасибо!..». Так, на поливальной машине, я и въехал в новую жизнь.

Поспав часа полтора, электричкой в шесть двадцать выехал в столицу. Пока там разобрался с делами, было уже часа три-четыре. В то время, звонок из Москвы в Рязань - целая проблема. Удобнее всего - из междугородних автоматов. Один из ближайших находился на Центральном Телеграфе. Наменяв пятнашек, с внутренним трепетом набрал рязанский номер. «Как дела? – Девочка! Все нормально.» Слава Богу! Ошалело вышел на улицу Горького. Шел мелкий дождичек. Но я его почти не замечал. Капли текли у меня по лицу, по моей обветренной голове. Вот я и папаша.

Жизнь затягивалась все в более и более тугую петлю. На субботу-воскресенье приезжал в Рязань. Моя бедная, несчастная, замученная женушка, сразу вручала мне маленький, пищащий комочек, который я нянчил, как умел. В понедельник ранней, утренней электричкой отъезжаю. Ехать до Москвы четыре часа. Иду сразу на кафедру. Там – по обстоятельствам, либо работаю до вечера в лаборатории (микрошеф постоянно подбрасывал какие-то мелкие поручения), либо еду в библиотеку.

Вторник и среда – дни марксизма-ленинизма. Лекция, подготовка к семинару и сам семинар. После него сил уже ни на что нет. Четверг – очередная попытка заняться чем-то полезным. Пятница – хозяйственный день. В Рязани, как и во всей России, в те времена весьма голодно. Моих домашних надо было кормить. Значит – марш бросок по магазинам. Закупаю съестное на неделю и в путь.

Штурмуется электричка. Самая удобная отходит в пятнадцать двадцать из Москвы. Опять четыре часа в пути, сидя на жесткой, деревянной скамейке. Главное – занять место у окна, тогда можно и поспать в дороге, привалившись к стенке вагона. Научился мгновенно отключаться и засыпать. К часам восьми добираюсь до дома. Жена первым делом вручает мне маленький пищащий комочек, который я очень люблю, и, все возвращается на круги своя.

Нет ничего удивительного, что через пару месяцев такой жизни был практически на грани нервного срыва. Со страшным скрипом сданы кандидатские экзамены. Особенно тяжело досталась эта проклятущая марксистская философия. Отвечая на вопрос про «географический детерминизм», долго молол несусветную чушь, заявив в конце, что во всем виноваты Вольтер и все … энциклопедисты.

Председательствующая в комиссии товарищ Тархова сказала, что конечно, с некоторой натяжкой мне можно поставить тройку. Хотя, она не уверена, что Высшая Аттестационная Комиссия удовлетворится такой оценкой по марксистко-ленинской философии, когда дело дойдет до выдачи диплома кандидата наук. Глядя на меня, она со злорадной улыбкой сказала: «Поверьте уж моему опыту, это вряд ли случится. Так что, берите свой трояк и идите отсюда».

Не представляете, как мне было тоскливо. Я вышел с экзамена как оплеванный. Потом мне объяснили, что она подобное говорила практически каждому второму аспиранту, сдававшему ей экзамен. Так что, успокаивали многоопытные ветераны, ты на это особенно и не заморачивайся.

ПРЕДЧУВСТВИЕ БЕДЫ

Предчувствие беды и встречи с неизбежным -
Последний перегон, последний поворот…
Судьба – немой палач – нам всем аорту взрежет,
И здесь неважен срок – минута или год.
Елена Заостровцева

Плохо было другое. Постепенно начала проясняться ситуация с перспективой диссертационной работы. За очень короткое время прочитаны горы книг, многие десятки журнальных статей. Чередой пролетели встречи с разными специалистами, теми, кто занимался подобными исследованиями.

Запомнились двое. Некий человек со звучной фамилией Чебышев, работавший в Электротехническом институте имени В.И.Ленина. На него я вышел самостоятельно, пытаясь понять, кто в СССР может считаться экспертом области моих исследований, и на опыт кого можно положиться. Он принял меня в своем институте, в убогом, маленьком кабинетике. Обстановка спартанская, три стула для гостей, два из которых оказались сломанными.

Как вспоминается, я пришел к нему не с пустыми руками, а с длинным списком непонятных мне вопросов. По мере того, как вопросы задавались, становилось ясно, что и он не сможет ответить на подавляющее большинство из них. Да и общее впечатление от этого института складывалось негативное. Какая-то затхлость, трухлявость и общее скудоумие.

Со вторым специалистом меня свел незабвенный Всеволод Иванович. Научным светилом в области газодинамики в СССР считался Генрих Наумович Абрамович. Мой любимый шеф созвонился с ним и попросил проконсультировать одного приблудного аспиранта, то есть меня. Великий Абрамович был слишком занят, так что не снизошел, перепоручив сию миссию Сергею Юрьевичу Крашенинникову, в ту пору старшему научному сотруднику Центрального Института Авиационного Моторостроения.

Наша встреча произошла июньским утром в скверике перед зданием этого института. На нее явился затянутый в джинсовый костюмчик субъект пижонистого вида лет тридцати пяти. Он довольно быстро распознал во мне толкового профана, но, как мне кажется, все же, проникся неким сочувствием. Дал пару дельных советов и несколько ксерокопий интересных публикаций. Спросил - «Откуда я? Что заканчивал?». Узнав, вздохнул, и так задумчиво поглядывая вдаль, резюмировал встречу словами: «Совсем твой шеф с ума спятил. Крепко подумай, что делать дальше». На том и расстались.

Все же собранная информация была достаточной для того, чтобы понять, что наиболее продвинулись в решении подобных проблем, в одном, уж сейчас и не помню в каком, институте Академии Наук Казахстана. Созвонился с тамошними коллегами и исхлопотал себе на кафедре недельную командировку в Алма-Ату. Прилетев рано утром в понедельник, я к девяти часам уже прибыл по нужному адресу в институт. С удивлением обнаружил, что весь двор этого заведения запружен молодым, веселым народом туристического вида с огромными рюкзаками.

«Куда это вы?» - «Весь институт мобилизовали на уборку винограда! Поедешь с нами? Это на недели три-четыре, увидишь, хорошо будет!»
Я растерялся - «Я же с вами ведь созванивался, договаривались, что подъеду в командировку».
Мои новые друзья чесали затылки. «Так мы и сами на прошлой неделе ничего не знали.
«Ну, командировку мы тебе отметим, тут проблем нет, а по существу вопроса… Пойдем!»

Они провели меня в свою лабораторию и минут за сорок очень толково и обстоятельно разъяснили суть дела.
«Все упирается в технологию и материалы, вот смотри…»

Я увидел почти что то, что должен был сделать через пару лет.
«Наша лаборатория трудилась над этим прибором все последние годы. Мы перепробовали многое, почти все. Считаем, что в Союзе возможностей сделать лучше сейчас пока нет, а что до того американца, публикацию которого тебе дали, то вполне может быть, что это просто туфта! То, что мы сделали – это сейчас в СССР передний край, а цели, поставленные перед тобой абсолютно не реальны».

Прозвучала команда «По машинам!». Я стоял совершенно обалдевший, практически потерявший дар речи. Стало абсолютно ясно, что мою работу нужно если не закрывать, то уж основательно корректировать тему совершенно необходимо.

Командировку мне отметили. Обратный билет, на самолет, вылетающий через четыре дня, лежал в кармане, какие-то деньги имелись, а Алма-Ата весьма приятный город. Тем более, что в нем должна проживать моя родная бабушка, которую я никогда не видел в жизни. Известен был только ее адрес: улица Вишневая 18. В адресном бюро сообщили, что здесь несколько Вишневых улиц. Поехал по первому адресу.

На тихой, почти сельской улице Вишневой, стоял дом 18, симпатичный, ладный, свежеокрашенный. В палисаднике его ковырялась чистенькая старушка. «Здравствуйте, бабушка Маша, я ваш внучок!». Она выпрямилась, заулыбалась. «Здравствуй, дорогой! Я тут уже давно одна. Устала ждать. Все меня забыли. Ты и не представляешь, как я тебе рада!»

Она провела меня в дом, усадила за стол, стала потчевать немудреным, но очень вкусным обедом. Завязалась беседа о родственниках. Я все больше поддакивал, но чем дальше, тем больше во мне росла тревога – чего-то тут не так. С готовностью согласился бы, что могу не знать про жизненный путь некоторых дальних родственников. Но, чтобы мне были незнакомы абсолютно все – это немыслимо!
Бабушка, дорогая, давайте разберемся. Вы Мария Ивановна Жукова?
 
Нет – я Мария Филипповна Смирнова.
А адрес у вас – Вишневая 18?
Да, правда!
Все же, вы не моя бабушка!
Да, и ладно, внучек! Чего уж там! Ты такой хороший и мне очень понравился! Оставайся!
 
Бабуля, дорогая, ведь другая бабушка меня тоже ждет, я ей письмо написал.
Ладно, уж, поезжай! Но если, что не так, тогда возвращайся, буду рада….
Отправился по второму адресу. Другая Вишневая улица располагалась на окраине Алма-Аты в самом предгорье. Местность была почти сельская, но бабушка оказалась самой настоящей. Как она была похожа на мою мать! И внешне, а, главное манерами, мимикой лица, движениями, интонациями своего голоса. А ведь мама моя была разлучена с ней младенцем и увидела ее снова, много позже меня.

Прекрасно устроившись, занялся изучением окрестностей.

Во-первых, Алма-Ата в то время - очень приятный европейский город. Обошел его вдоль поперек, осмотрел все достопримечательности, покатался на местной канатной дороге, покушал под водочку очень вкусных мантов.

Во-вторых, здесь должен был проживать Юрий, мой приятель по студенческой группе. Его нынешние координаты сообщили в адресном бюро. Квартировал он совсем недалеко от того места, где находился дом моей бабули, в микрорайоне «Орбита». Уже не помню, каким образом, но мы с ним созвонились, и он пригласил меня в гости.
В условленный день и час постучался в калитку дома на окраине Алма-Аты. Дверь растворилась, и я оказался в большом, ухоженном и благоухающем саду. Под сенью чинары накрыт стол. За ним сидело множество народа, украдкой бросавших на меня любопытные взгляды. Юра встретил гостя как радушный хозяин.

Меня, как знатного гостя, аспиранта из Москвы, провели и усадили на почетное место. Здесь надо сказать несколько слов о матримональном положении моего друга в то время. Подробностей я не знаю, но из его рассказов понял, что был он женат на дунганке по имени Аня. Собственно, Аня – это русскоязычный эквивалент имени, который я не мог ни произнести, не тем более запомнить.

Дунгане, китайцы-мусульмане, это совсем не хилый народец, порядка шести миллионов человек, близкородственный людям хуэй, коренному населению Нинсяхуэйской автономной области Китая. Предки дунган, в основном выходцы из различных районов Северного Китая, главным образом из провинций Шэньси, Ганьсу, а также из Синьцзяна и Маньчжурии, в разное время переселялись на территорию России.

Мои новые знакомые, дунули в СССР из КНР во времена всепожирающей «Культурной революции» Председателя Мао. Люди серьезные, трудолюбивые и осмысленные нашли здесь свою нишу, имели плантации лука, были людьми обеспеченными и преуспевающими. Забегая вперед, скажу, что во времена перестройки они опять рванули от смуты, хаоса и неразберихи на свою историческую родину в Китай.

За столом почувствовал себя в центре всеобщего внимания. Подали наивкуснейшую дунганскую лапшу и приборы к ней, китайские двухцветные палочки. Я взял в руки эти предметы и сразу понял, это элемент шоу – «Европейский варвар в Поднебесной».
 
Окружающие меня персоны с наслаждением поглощали яство. Поковырял кушанье, и, поняв, что уйду голодным, сказал: «Дорогие друзья, неужели в этом прекрасном, богатом и гостеприимном доме не найдется хотя бы одной вилки для европейского человека, ненароком попавшего сюда». Вилка, конечно же, нашлась. После этого я смог по достоинству оценить прелести национальной кухни Срединной Империи.
Было очень вкусно. Однако стол был сугубо правоверный. На нем отсутствовал даже намек, на какой-либо алкоголь. Минут через пятнадцать, мой друг Юра, начал мимикой подавать мне некие неясные сигналы. После чего с томностью в голосе сказал, мол, пойдем, посмотрим наш розарий, редчайшие экземпляры там имеются. Я несколько удивился, но из вежливости поднялся и нехотя пошел от стола, заставленного едой.

К нашей компании присоединились еще три – четыре человека молодежи. Завернув за угол какой-то постройки, мы скрылись от основного люда. Там, в укромном уголке, из потаенного шкафчика были извлечены аккуратные стопочки, несколько бутылок водочки и легкая закуска. С воодушевлением подняв бокалы и под тосты о нерушимой дружбе и даже братстве, компания пропустила пару-тройку рюмашек. Розарий находился рядом. Розы в нем были действительно великолепны.

Когда пришла пора уходить, то расставаться не хотелось. С момента окончания института прошло всего три с небольшим года. Воспоминания студенчества были еще очень свежи в памяти. Удивительно, но после этой встречи мы вновь увиделись с Юрой лишь через тридцать лет. Он переселился в Гонконг, стал преуспевающим бизнесменом, но юношеский задор и толика авантюризма сохранилась у него до сих пор.

Завершилось пребывание в столице Казахстана почти печально. На катке Медео сильным холодным ветром застудил лицевой нерв и практически не мог открыть рот. Поэтому, недели две после этого ел практически одну лишь жидкую манную кашу. От этого ослаб и весьма похудел, а от переживаний и неустроенности, пребывал на грани депрессии и нервного срыва.


ГОРЕ - НЕ БЕДА

Зайку бросила хозяйка
Под дождем остался зайка
Со скамейки слезть не смог
Весь до ниточки промок
Агния Барто

Наступили аспирантские каникулы. Ехать отдыхать, мне было некуда, да и денег не было. Июль и август 1977 года нянчил вместе с женой маленькую дочурку, проживая на хлебах у тестя Евгения Антоновича в Рязани. Он работал на станкостроительном заводе начальником отдела. Ему, как очень хорошему специалисту, и человеку, обремененному многочисленной семьей, от завода выделили четырехкомнатную малогабаритную квартиру. Нас проживало там семь человек. Было довольно тесно – но, как-то все устроились.

Помню, что жена моя только всплеснула руками, увидев, что за «сокровище» вернулось к ней из Алма-Аты. Решила срочно лечить меня. В отрывном календаре прочитали о волшебном действии травы элеутерококка. Эту травку купили в близлежащей аптеке. Снадобье представляло собой сушеное зелье с приторным запахом. Не зная, как его употреблять, заварили в кружке несколько столовых ложек (потом выяснилось, что надо было всего пару чайных).
 
Вкусив эликсир, я сделался сонлив, вял и меланхоличен. Все стало мне как-то безразлично, дурные мысли отступили. Голова казалось пустой до звона. После этого, целую неделю, практически механически выполнял хозяйственные повинности. В свободные минуты просто спал. Причем, спал в любой позе – сидя, лежа, стоя. Может быть, даже спал во время движения – уже и не упомню.

Помню еще, что тем летом большую часть времени мы - я, жена и маленькая дочурка проводили в лесопосадке около дома. Читал книги, качал коляску, размышлял о своей судьбе. Иногда, когда эта рутина становилась совершенно невыносимой, выбирался в центр Рязани. Бродил по местному Кремлю, набережной, даже ездил к радиоинституту. Настроение, честно сказать, было тревожное и угнетенное. Не давала покоя неопределенность – что же мне делать дальше.

Наведывался к своему институтскому приятелю Александру, благо, что он проживал совсем рядом. Саша уже ушел из институтского ОКБ, куда мы оба так страстно стремились четыре года назад. Поставив жирный крест на научно-инженерной карьере, подался в комсомольские функционеры и числился комиссаром областных студенческих строительных отрядов.

Должность эта, как я понимаю, сугубо политическая. Вместе с Сашей даже пару раз в это лето ездил инспектировать подведомственные стройотряды, выбирая из тех, что квартировали в благодатных курортных уголках рязанщины. Особо запомнился визит в стройотряд мединститута, так как тамошние барышни встречали Александра особенно радушно.

Так пролетело лето. В начале сентября доложил своему микрошефу Анатолию Федоровичу о результатах поездки в Алма-Ату. Он загрустил. Сказал, что надо бы немного скорректировать тему. Потом, как мне кажется, просто стал от меня прятаться. Сентябрь и октябрь пролетели совершенно бездарно. Делать в институте становилось просто нечего. Очевидно, что я двигался «в никуда». Дальше была пропасть. Пребывание в аспирантуре при таком раскладе теряло всякий смысл. Что же делать? Вернуться назад с клеймом неудачника? Нет! Назад дороги нет! Куда угодно, но только не в Рязань….

Пребывая в полной растерянности, пытался найти какую-то точку моральной опоры. Я был практически один в этом громадном городе. Где-то по окраинам и пригородам пристроились некоторые институтские друзья. Была еще двоюродная тетка в Кузминках, то бишь, двоюродная сестра моего отца. Редкостная, надо сказать, стерва. Будучи молодой и расчетливой дамочкой, в середине пятидесятых, она выскочила замуж за старичка профессора весьма преклонного возраста.

Брак по расчету хорош, если расчет правильный. Однако, ее Казимир Иосифович, оказался весьма живуч и к моменту моего знакомства с ним этот брак продолжался уже более двадцати лет. Сидя в своей золотой клетке, тетка постарела, увяла и пребывала в постоянной женской депрессии. Видимо, единственной родственной ей душой был старый попугай – девочка, по прозвищу «Хорошка». Это мерзкая птица постоянно летала по профессорской квартире и всюду гадила.

Кстати, сам профессор, надо сказать, был в высшей степени достойный, умный и приличный человек, известный микробиолог, заведующий кафедрой Ветеринарной Академии. В начале знакомства, он абсолютно не мог понять, зачем я к ним пришел. Когда сообразил, что никакой протекции мне не надо, и пришел я от неустроенности и одиночества, то подобрел и с видимым удовольствием начал общаться со мной. Я ничего не просил. Да и что он мог для меня сделать в такой ситуации?

Всеми силами стал пытаться налаживать контакты, искать запасные варианты разрешения моих проблем. Удивительно, что практически через год после моего блестящего провала при поступлении в аспирантуру, ситуация стала столь же катастрофической. С энергией обреченного ходил по отделам кадров различных контор и конторок. Быстро выяснилось, что при всех своих достоинствах, обладаю одним колоссальным недостатком – отсутствием московской прописки, с отягчающими обстоятельствами. Отягчала семья и ребенок. Выхода не было.

В те далекие времена, в условиях социалистически - крепостного общества, каждый гражданин был приписан к определенному феоду. Среди владений существовала строгая иерархия. На самой вершине была Москва – образцовый коммунистический город. Далее шли: Подмосковье, Ленинград, Киев и прочие. Я был прописан в рязанском подворье, так что путь мне в столицу был закрыт по определению.

Существовало тогда понятие «лимит на прописку». Согласно ему, набирались желающие трудиться на грязных, тяжелых работах. Те, кто выдерживал этот ужас, лет через десять обретали права москвича. Их звали просто - «лимитчики», «лимита». Имелась также лазейка через матримональные устремления, но мне это не подходило. Я был женат, любил свою семью и собирался безропотно принять все то, что уготовила судьба.
 
Да Бог с нею, с Москвою. Готов был поехать куда угодно, где нам были бы рады. Порою опускались руки. Просто бесцельно бродил по центру. Вечерами, вглядывался в светящиеся окна домов, думал: «Неужели нигде не найдется для нас с женой и дочкой хоть крошечного уголка?».

Как-то незаметно пристрастился к театру. Покупал дешевые билеты в самые разные театры в их кассах. Через своего друга Юру (не Алма-Атинского, а другого), в то время ставшего функционером ЦК комсомола, доставались билеты в партерах и весьма приличных заведений.

Десятого ноября (какое совпадение с датой телеграммы о возможной пересдаче экзамена по истории КПСС, которая имела место быть ровно год назад) смотрел некую современную пьесу в театре Маяковского. Постановка довольно слабая. Из жизни ученых, про подлость и талант, про предательство и честность, по удачу и невезение, в общем, про жизнь. В антракте встретил в фойе аспиранта нашей же кафедры Витю Барбаева.
 
Поздоровались. Он как-то странно посмотрел на меня, немного помялся и спросил: «Ну, ты как?».
«Да как, как – нормально!».
Он удивился. «Ты что, ничего не знаешь?» - спросил он, глядя на меня с сочувствием.
«Ничего…. А что случилось?».

Тут он и поведал всю ужасную историю, непосредственно касавшуюся и меня.
Оказывается, на кафедральном банкете, по поводу шестидесятой годовщины Октябрьской революции, мой славный микрошеф нализался, как последняя свинья. Более того, после этого пошел выяснять отношения и упал с лестницы. В юности Анатолий Федорович был боксером, так что мало там никому не показалось.
Думаю, что во всей этой истории не все так просто. Микрошеф - человек бесспорно умный, талантливый, но вспыльчивый и умевшим наживать себе врагов буквально на ровном месте. Вероятно, в тот роковой вечер его просто подпоили и умело спровоцировали. Благо, это сделать не очень сложно, так как к зеленому змию Анатолий Федорович питал давнюю симпатию.

На следующий день, встретив меня на кафедре, он старался не смотреть мне в глаза. На лице его, заклеенные пластырем, виднелись явные следы мордобоя. «Сам все знаешь, чего говорить-то, ухожу завтра, по собственному желанию, так вышло…».

Все. Приехали. Остался я не только без темы, но и без научного руководителя.
Это полнейшая катастрофа. Решил ждать. Просто отдаться в руки судьбы и ждать. Глас фатума раздался недели через три. Вызван к заведующему кафедрой. Нетрудно догадаться, что ему был весьма неприятен этот разговор. Думаю, он ждал, что я первый напрошусь на аудиенцию, но нервы у меня оказались крепче, а вот он и не выдержал.

Начал он с того, что заявил, что я попал в непростую ситуацию. Я это и сам знал.
«Но, в непростую ситуацию попала и кафедра, а это уже недопустимо. Формальных причин для твоего ухода из аспирантуры нет. Более того, к тебе нет и претензий с нашей стороны. Проявил себя не хуже остальных, сам по себе весьма смышлен, только вот что делать с тобой – непонятно.
 
По закону мы обязаны дать тебе новую тему и нового научного руководителя.
Однако, ты должен понимать, что если мы и дадим тебе новую тему, то это будет абсолютная целина, пионерская и неподъемная одному человеку работа. Кафедра в такой ситуации просто вынуждена так поступить. Все равно, за оставшиеся два года ничего не успеешь сделать. Максимум, на что можешь рассчитывать в такой ситуации – стать интеллектуальным гумусом для следующих поколений аспирантов.

Так что подумай, сам уйдешь или желаешь помучиться?».
Все это весьма напоминало диалог красноармейца Сухова и бандита Абдуллы в бессмертном фильме «Белое солнце пустыни».
Он очень хотел, чтобы я ушел.
Но, не задумываясь ни секунды, я выпалил: «Желаю помучиться!».
«Ну, как знаешь» - на том и расстались.

НОВЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ

За осенью – осень. Тоска и тревога.
Ветра над опавшими листьями.
Вся русская жизнь – ожиданье от Бога
какой-то неясной амнистии.
Игорь Губерман

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Только к середине февраля следующего года моя ситуация окончательно прояснилась. Как я уже писал ранее, на кафедре имелось несколько направлений. Одно из них называлась секцией автоматизации. Возглавлял ее профессор Владимир Юрьевич Каганов. Уже в значительных летах, умнющий дядька с колоссальнейшим жизненным опытом. Добряк и интеллигент, просто очень приятный в общении человек. Разговаривать с ним всегда было одним удовольствием. Как это контрастировало с незабвенным Всеволодом Ивановичем!

Моим новым научным руководителем стал доцент Олег Михайлович Блинов. Он сразу же придумал мне совершенно забалденнейшую тему. Даже дух захватило, как это было интересно. Потом, это, не какие-то тензорные уравнения или законы Навье-Стокса. Живая, понятная и близкая мне техническая задача. Плохо было только одно, времени для ее решения оставалось маловато – всего двадцать два месяца.

Особо в отделении автоматизации кафедры того времени обязательно надо отметить доцента Анатолия Матвеевича Беленького и ассистента Валерия Федоровича Бердышева.
Первый – социалистический менеджер высшей категории. Вся работа на металлургических заводах по организации аспирантских исследований, проводилась им легко, словно играючи и необычайно эффективно. На всю жизнь в памяти осталась картина – Анатолий Беленький собирается ехать на Новолипецкий завод. В руках его портфель, набитый дефицитом и две авоськи с мандаринами и палками сухой колбасы.
Валера Бердышев - настоящий русский умелец, из тех, кто может думать руками, способный из всякого хлама с окрестных помоек собрать весьма приличную экспериментальную установку. Позже, когда мои пути – дороги увели от кафедры, все эти люди защитили докторские диссертации, стали профессорами, и, вообще, весьма уважаемыми людьми.

Так вот, эта великолепная четверка: Каганов, Блинов, Беленький и Бердышев - прекрасным образом обеспечивала работу научного конвейера. Все аспиранты в секции автоматизации были как бы общие.

Блинов – генерировал большинство идей.
Бердышев – курировал создание опытных установок для экспериментов.
Беленький – ведал организационными вопросами по внедрению идей группы на металлургических заводах и получению нужных документов.
Каганов – так, то была совершенно уникальная личность. Когда он брал наши беспомощные аспирантские статьи, добавлял в них пару фраз, расставлял нужные акценты, убирал ерунду, и, о Боже, эти научные опусы начинали сверкать абсолютно новыми смыслами!

Данное разделение труда вовсе не означало, что они занимались только этим, и, ничем иным. Просто у них, как и у всех людей, что-то получались лучше, а что-то еще лучше.

Изголодавшись за полгода от вынужденного безделья, я как одержимый принялся за работу. Мне выделили местечко в подвальной лаборатории МИСиСовского корпуса, стоящего на задворках. Рядом с входом в подвал была стена парка Горького. В ней имелась вполне ощутимое отверстие, через которое сразу попадаешь в знаменитую ЦПКОшную пивнушку «Уголок».
 
У Володьки Серова лаборатория помещалась в соседнем здании. В теплые, погожие дни, мы, два счастливых молодых балбеса, придя в институт, включали всякие там приборы «для прогрева», а сами отправлялись в парк. После пары другой кружек пива, горизонты научные, скажу я вам, открывались просто неслыханные.

Не сразу, не вдруг, но дела мои начали налаживаться. В голову непонятно откуда пришло несколько достаточно нетривиальных идей. За это - получил устный «одобрямс» от своего научного руководителя Олега Михайловича. Когда же я самостоятельно начал делать что-то вроде математической модели, то, похоже, он окончательно в меня поверил.

Надо признать, что изначальная идея шефа находилась на грани бреда, а мой личный вклад - за границами безумия, но, в конце концов, все оказалось достаточно убедительным для того, чтобы кафедральный «пипл» это «схавал» во время ежегодного аспирантского отчета.

Сама логика решения поставленной передо мной проблемы уводила в мутные дебри решения некорректных обратных задач. Тут я впервые пожалел, что все же не получил ранее фундаментального математического образования. Прикладное – получил, фундаментальное – нет.

Двигался вперед ощупью, исходя из здравого смысла, проверял свои предположения опытным путем. Так вот методом проб и ошибок смог найти частное полуэмпирическое решение для моей задачи. Сложность состояла в другом. Требовались достаточно продвинутые вычислительные ресурсы. На кафедре имелась ЭВМ «Наири», но, во-первых, ее мощности было мне мало, а во-вторых она практически никогда не работала.

Побирался Христа ради на других кафедрах. Чаще всего пускали. Так, через какое-то время, вошел в контакт с факультетом экономики. Туда неведомо откуда завезли уймищу новейших по тем временам, японских компьютеров и другой техники. Там же работал мой бывший однокашник по радиоинституту Александр Иванович Кашкин, с которым вместе, мы ездили на первом курсе радиоинститута «на картошку». Паренек несколько странный, но сам по себе не вредный и даже добрый.

Очень скоро я стал на факультете экономики почти своим человеком. Японские инженерные компьютеры как нельзя лучше подходили для тех задач, которыми я занимался. Была там и другая интересная техника. Например, весьма продвинутое IBMовское печатающее устройство со сменными шаровыми головками. Их в комплекте находилось не менее десятка, со шрифтами разных видов и размеров. Качество печати у этого принтера просто великолепное, типографское. Очень скоро я научился фабриковать на нем официальные бланки практически любых организаций. Это весьма пригодилось в недалеком будущем.

Постепенно начала налаживаться моя семейная жизнь. Один полузнакомый, сдал мне в сентябре 1978 года квартиру в новом московском районе Ясенево на улице Паустовского. Сдал до весны. Типовая двухкомнатная квартирка на шестом этаже девятиэтажного панельного дома с абсолютным минимумом мебели. В маленькой комнате сложены хозяйские вещи. В большой – размещались мы с женой и маленькой дочкой. Обстановка – кушетка, телевизор, раскладушка и детская кроватка. Малогабаритная кухня – по совместительству мой кабинет. В нем поздним вечером я корчился в муках творчества пытаясь родить очередную околонаучную идею, подкрепляя себя кофейным напитком, купленным в соседнем супермаркете.

Мы с женой были счастливы. Впервые за пять лет супружеской жизни у нас появился собственный, пусть временный, но собственный угол. Рядом с домом располагался лес с белками и остатками Петропавловской церкви. Из окон виднелся угол универсама. Чуть дальше, за кольцевой дорогой торчали корпуса того, что в разных мемуарах обычно именуется «объект в Ясенево».

Тогдашнее Ясенево сорок лет назад мало напоминал современный, обжитой район на Юго-Западе Москвы. В то время район малозастроенный, без метро, куда и добраться довольно сложно, особенно в вечернее время. Ближайший универсам своими полупустыми полками тоже не особо радовал. Приходилось бороться за выживание и каждую лишнюю пачку пельменей.
 
Однако имелись и приятные моменты. Прежде всего, полуразрушенный монастырь и лес, куда мы водили на прогулку нашу маленькую дочку. Он находился буквально рядом с нашим домом.

Довольно скоро неподалеку от нас снял квартиру мой сосед по комнате Слава. Он поселился с женой Наташей и маленьким сынишкой Антошкой неподалеку, через поле. В то время мы часто хаживали друг к другу в гости.

Наступила «зима безоблачного счастья». В наш гостеприимный дом то и дело заглядывали мои друзья – приятели. Он всегда был полон гостей. Моя жена любит рассказывать о том, как первый раз принимала в гости кубинца Рохелио в мое отсутствие. У того имелась такая особенность речи, что, хотя он говорил по-русски абсолютно правильно, но человек непривычный, незнакомый не мог понять ни одного слова.

Все благополучно разрешилось к взаимному удовольствию, когда супруга догадалась накормить моего друга. Потом он довольно долго, вплоть до моего возвращения рассказывал что-то свое, но абсолютно недоступное для понимания русскому женскому уху.;


СУТЬ ВРЕМЕНИ – СУТЬ ВЕЩЕЙ

Велика Москва, а отступать некуда
Кругом Россия
Леонид Шебаршин
Начальник Внешней разведки РФ

Особенно запомнилась встреча нового 1979 года. Стояли трескучие тридцатиградусные морозы, а порою, температура опускалась к минус сорока. В съемной квартире - холодно. Не более четырнадцати градусов. Постоянно работал обогреватель.

Хозяйским матрасом я закрыл окно. Так тот, намертво примерз к стеклу. На встречу Нового Года пригласили гостей – Славу с женой Наташей, Володю Серова, были еще Женя Потоцкий, Рахелио, какая-то малознакомая дамочка из Красноярска, и кто-то еще, сейчас уже не упомню кто.

Что могли, то и закупили в соседнем супермаркете. Испекли картошку «гассель» в газовой духовке и какие-то другие немудреные кушанья. Пир удался на славу. Мороз за окошком становился все сильнее, температура приближалась к историческому минимуму. В двенадцать часов дружно встали и выпили шампанского.

Веселились до утра. Часов в шесть гости собрались уходить. Сели в лифт и тут выключилось электричество. Все мои друзья, естественно, в лифте и застряли. Почти час, я ошалело бегал по кварталу, пытаясь найти хоть одного трезвого лифтера. Так и начался мой последний год обучения в аспирантуре.

К сожалению, все хорошее рано или поздно заканчивается. В мае хозяева квартиры указали нам на дверь....

По прошествии достаточного количества лет и оборачиваясь назад на прожитые мною годы могу с уверенностью утверждать, что мое положение как аспиранта в то время хотя и было не слишком завидным, но ничего сверх катастрофического в нем не наблюдалось.

У других аспирантов моего призыва дела обстояли немногим лучше. По большей части вузовская «наука» того времени находилась в состоянии «предупадка». Аспиранты МИСиСа, патронируемые научными руководителями, по большей части занимались какими-то химерическими темами.
 
Строили натурные модели металлургических агрегатов из органического стекла, посыпали их внутренности разной гадостью, типа конопляного семени, а затем рассматривали распределение оного, после продувки модели воздухом их пылесоса.
Или изучали процессы нагрева воздушной подушкой металлических листов при транспортировке в прокатных станах. Доказывали, что, подбирая облицовку стен металлургических печей можно экономить расход топлива. Какой там сэкономить. Все там черно от копоти. Подбирай, не подбирай, все едино.

Только относительно небольшая часть диссертационных работ, по большей части те, что выполнялись непосредственно на металлургических заводах, имели реальное практическое значение. Я пытался спрашивать обо всем этом «старших товарищей».
 
Не помню кто, кажется доцент Юлий Филимонов, на все это ответил мне так: «Что такое кандидатская диссертация? Это некий труд, из которого явствует, что аспирант разобрался в выданной ему теме и способен более-менее разумно порассуждать по интересующему вопросу. Если результат имеет практическое значение – то прекрасно, если нет – то ничего страшного. Вузовская аспирантура готовит преподавателей, а этого для них этого, вполне достаточно».

Как бы там ни было, примерно через год у меня накопился определенный экспериментальный материал. Даже удалось «слепить» некую полуэмпирическую математическую модель, которую я позже реализовал программно.

Для благоприятного завершения диссертационной работы следовало еще провести заводской эксперимент. Тут, свою сверхпозитивную роль, сыграла личность моего нового шефа Олега Михайловича. Включив связи, он договорился с начальником измерительной лаборатории завода «Серп и Молот» Исааком Яковлевичем Соколом о проведении мною нужных исследований на заводе.

Хорошо помню, как морозным декабрьским утром мы ехали на 125 автобусе от метро Таганка до проходных завода. Встретили нас там достаточно радушно. Эксперимент для аспиранта – что же, дело знакомое, не в первый раз. Опекать меня назначили достаточно пожилую, как мне тогда казалось, сотрудницу лаборатории Екатерину Терентьевну.

Она заботилась обо мне по-матерински, всячески помогая в организационной части, когда мне приходилось размещать мои приспособления среди ужасных агрегатов сортопрокатного цеха. Может быть, поэтому работавший там народ отнесся ко мне очень дружелюбно, всячески помогая двигать науку вперед.

Примерно месяца через полтора - два я закончил все свои измерения и наступил черед обработки полученных результатов. Это была довольно большая и кропотливая работа, отнимающая кучу времени.

Незаметно наступила весна. К сожалению, все, даже самое хорошее рано или поздно кончается. Хозяева съемной квартиры стали недвусмысленно намекать на то, что пора бы нам с нее съехать. Подумав немного, мы с женой решили, что искать новую квартиру имеет смысл ближе к осени, так как у меня приближаются последние аспирантские каникулы. Так что в мае 1979 года пришлось отправить жену с дочкой опять в Рязань к теще, а я, собрав свои пожитки, вернулся, снова, в общежитие «Металлург».

Лето 1979 года я провел у тещи на хлебах. Взяв в пункте проката пишущую машинку, с мая по август долбил по ее клавишам, сочиняя текст диссертации.


ПОИСК СВОЕЙ ДОРОГИ В ЖИЗНИ

Позади сожженные мосты
Впереди разбитое корыто.
Леонид Шебаршин
Начальник Внешней разведки РФ

Подходил к концу срок моего обучения в аспирантуре. Оставалась совсем мало времени. Надо было как-то устраивать свою жизнь.

В то далекое, интересное время в Государстве Российском, сиречь Советском Союзе, ведение дел было плановым. Без плана не должен с дерева ни лист упасть, ни курица чихнуть, ни мышонок хвостиком взмахнуть. А в учебном институте МИСиС аспирантура была только «целевой», и означало это, что для поступления требовалось добыть некую бумагу, меня в нее направляющую. Уж не буду утомлять читателя подробностями, как это направление добывалась. Эта особая песня.

Последствие этого документа были тоже далеко идущие - окончательный и бесповоротный возврат через три года посылаемого на исходные позиции. По логике вещей, так как я был «целевым» аспирантом, то должен был вернуться в Рязань на завод «САМ». Понятно, что мне этого хотелось менее всего. Я хорошо понимал, что, уехав из Москвы с незащищенной диссертацией, лишившись контакта с научным руководителем, теряю практически все шансы ее закончить. Сбылось бы пророчество завкафедры – стать научным гумусом.

Так что требовалось решить две задачи. Первая - найти место, куда бы меня взяли. Вторая – избавится от перспективы «САМовского проклятия», то есть возвращения на завод. Не было другого способа, как решать эти задачи последовательно. Сначала нужно найти тех людей, которым я был бы нужен, несмотря на все отягчающие мою вину обстоятельства: отсутствие: московской прописки, усугубленное моим незавидным «матримональным» статусом.

Еще одно важное обстоятельство. Чтобы закончить мою диссертационную работу требовалось провести значительный объем расчетов. Следовательно, нужно не просто место работы, а такое предприятие, где имелся достаточный доступ к серьезным вычислительным ресурсам. Это сейчас, практически под любым кустом, можно найти мало-мальски приличный компьютер. Тогда же, в конце семидесятых, все это выглядело далеко не так.

Я начал заниматься первым вопросом, поиском работы, еще зимой. Не буду утруждать вас, дорогой читатель, перечнем тех контор, фирм и фирмешек, в которых на меня сначала смотрели дурными глазами, а потом, с разной степенью злорадства указывали на дверь. Их было несколько десятков, а может быть и более сотни. Сейчас я уже и не помню сколько.

Через некоторое время я стал относиться к подобному исходу дел с философским спокойствием, но с упорством маньяка продолжал заниматься этим бесконечным и безнадежным делом. У меня просто не было другого выхода. Когда один мой институтский приятель, проживавший в Павловском Посаде, посоветовал обратиться в фирму в городишке Реутов, что совсем рядом с Москвой, то я не придал этому особого значения. Ну, подумаешь, еще раз откажут.

Приятель дал телефон и рассказал, где находится эта контора. На удивление, там ко мне отнеслись вполне положительно. Мои контактеры назначили встречу около проходных. На разговор пришли двое представительных мужчин – Рудольф Тимофеевич и Виктор Георгиевич. Сразу же между нами установился контакт, и я почувствовал искорку их заинтересованности моей скромной персоной.

Как сейчас понимаю, это было вызвано тем обстоятельством, что позиция, на которую меня «смотрели» не являлась уж слишком денежной и перспективной. Не была она особо привлекательной в смысле интересной работы. Однако, требовала высокой квалификации, а специалисты, ее имеющие, вполне могли найти себе «место под солнцем», не обремененное такими не очень приятными вещами, как режим секретности.

Кроме того, обладатели неподобающего «пятого пункта» также вряд ли могли претендовать на это место. А работать ведь кому-то надо было… А, тут я и подвернулся под руку. Вопросы с пропиской и прочие тонкости мы тогда обсуждать не стали, мне просто сказали, что это не их зона ответственности. Ты уж тут сам разбирайся.
 
Не скрою, меня несколько насторожило то, что они крайне неопределенно и очень расплывчато говорили о характере возможной деятельности. Я спросил их «будет ли там место для анализа физических полей и решения некорректных обратных задач?», так как это являлось центральным местом моей диссертации.

Они переглянулись и сказали, что физических полей будет в избытке, а задачи столь некорректные, что мало не покажется. Только если все сложится, проверять тебя будут не менее года, и за границу ты никогда не поедешь.

Я подумал, что год на проверку – это, конечно многовато, но другого выбора у меня нет, да и за границей, в ГДР, я уже побывал. Достаточно быстро был найден консенсус и по другим вопросам: наличию мощного вычислительного центра. Как не странно, их мое требование, скорее обрадовало. Договорились и об оплате - оклад 180 рублей (с небольшой премией), должность инженера с перспективой выхода на начальника группы.

Как сейчас помню, первого апреля 1979 года, протопав под крупным мокрым снегопадом на фирму, получил последнюю бумагу для министерства на мое грядущее трудоустройство из рук начальника отдела кадров Ивана Ивановича Точки. Ее я оперативно отнес в отдел аспирантуры Министерства Общего машиностроения на Миусской площади. Хотя впереди и была полная неопределенность, но вопрос сдвинулся с мертвой точки. Воистину, под лежачий камень никакая жидкость не течет.

Нерешенным оставался лишь квартирный вопрос. Мне, моей жене и маленькой дочке негде было жить. Со съемной квартиры нас выставили, а возвращаться к холостяцкой жизни в аспирантское общежитие мне не хотелось. Потолкавшись неделю-другую на Банном переулке, там, где обычно в те годы решались вопросы съема-сдачи жилья, понял, что надо искать какой-то иной, нестандартный путь решения этой проблемы.

К тому времени я пребывал в МИСиСовской аспирантуре уже третий год, оброс многочисленными связями и знакомствами и от природы был в высшей степени общительным и коммуникабельным юношей. Как известно – мир не без добрых людей и мне посоветовали обратиться к директору студенческого городка. Видимо, я не первый и далеко не единственный аспирант, кто приходил к нему с такой просьбой.
 
Выслушав меня, он сказал, что любые вопросы решаемы "в порядке исключения". Велел зайти к нему осенью. В самом деле, в сентябре получил разрешение и необходимые документы (пропуска и прочее) для поселения меня с семьей в общежитии "Дом Коммуны".

ДОМ КОММУНЫ КАК ОН ЕСТЬ

«…надругательство над вечными упованиями индивидуальности
во имя фикции блага грядущих поколений…»
Николай БЕРДЯЕВ.
Философия свободы

Комната номер 559, которую я получил осенью 1979 года, являлась явным «неудобьем», вероятно, не числилась жилым фондом общежития, и, скорее всего, ни в каких списках жилплощади не значилась. Хотя там и стояли кровати, но, все же, до меня, комната выполняла, то ли роль кладовки, то ли какого-либо иного подсобного помещения.

Она находилась на пятом этаже, была чуть больше двадцати квадратных метров и выходила дверью на пандус, размещенный около столовой. Обычно аспирантов МИСиС с семьями селили в так называемый «Итальянский квартал», там, где находились крошечные комнатушки, оставшиеся с древнейших времен индустриализации и незатронутые реконструкцией семидесятых годов. Почему нам досталось именно это жилище – Бог весть, видимо, сработал Его Величество случай.
 
Хочется отметить, что это здание, построенное в стиле конструктивизма весьма любопытно. Длинная его часть – это спальный корпус, что характерно, туалеты в нем располагались только в торцах здания.

Оперативно проведя косметический ремонт нового жилища, в комиссионке прикупив холодильник, электрическую плитку и еще кое-что по мелочам, в начале сентября встречал на новом месте жительства жену и дочку. В то время в этом общежитии проживало не менее двух-трех десятков подобных семей с маленькими детьми.

Легко решилась задача меблировки комнаты. В необъятных коридорах и закоулках общежития стояло полным-полно сломанной, полусломанной и даже вполне приличной мебели. Все, что тебе нравилось, можно было потихонечку «брать и тащить» к себе в нору.
 
Очень скоро мы даже почувствовали переизбыток предметов обихода. Выставив оные за дверь, с удивлением обнаружили, что через пять минут их уже утащили «добрые люди». Таким образом, мы с женой во время проживания регулярно и весьма успешно обновляли нашу обстановку.

Место, куда судьба забросила меня тогда на жительство, оказалось настолько уникальным, что я просто обязан рассказать о нем подробнее. В далекие двадцатые годы прошлого века, когда слова о «Мировой Революции», «Коминтерне», «Диктатуре пролетариата» не казались еще пустым звуком, то деятельная энергия «креативного класса» находила возможность реализации в самых неожиданных и порой извращенных формах.

В начале двадцатых годов, в головах, коммунистически озабоченных совграждан возникла идея домов коммун, где, по их мнению, наиболее полно раскроются преимущества коллективизма. Все эти полубредовые идеи в полной мере реализованы в конкретном Доме Коммуны архитектора Николаева на улице Орджоникидзе, где я и обретался более трех лет.

Интересно «Типовое положение о домах-коммунах» того времени, в котором регламентировалось требуемое обязательное и наиболее полное обобществление всего быта. Жизнь, согласно него, начиналась с чистого листа. Так, коммунарам запрещалось привозить в коммуну старую мебель и другие предметы хозяйственного обихода. По замыслу идеологов коммунизма того времени - коммуна должна стать сплоченным, организованным коллективом рабочих и рабочей молодежи. Этакий фаланстер Шарля Фурье, который пресловутая Вера Павловна видит в своем четвертом сне (Смотри роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?»).

Представьте себе практически пасторальную картину. Утром, по свистку старост, облачившись в холщевые пижамки, коммунары и коммунарки проделывают физкультурные упражнения на широченных балконах.
 
Далее, топают по пандусам в столовую, где завтракают. Потом работают на производстве, пропагандируя коммунистическое переустройство быта. Все организованно, строем, как в трудармиях Левы Троцкого. Как писал пролетарский поэт – «…я гайки делаю, а ты, для гаек делаешь винты».

Кто-то трудится внутри дома-коммуны: в библиотеках-читальнях и на кухне, устраивает кружки, экскурсии, доклады, вечера самодеятельности, а также с помощью студентов готовится к поступлению на рабфаки и в вузы.

Естественно, каждый сознательный коммунар должен ликвидировать собственную неграмотность, заниматься физкультурой, бороться со всякими проявления пьянства, хулиганства, религиозностью, грубостью, некультурностью и другими остатками старого быта.
 
Личная жизнь человека в Коммуне, само собой, дело общественное. Коммунар должен быть идеологически подкованным, здоровым, оптимистичным, а главное - активным участником общественной деятельности. Индивидуальные помещения предполагалось свести к минимуму. Планировался отказ от жизни в семье, обобществлялось воспитание детей, питание, стирка, и прочее. Детишки коммунаров должны жить в специальном секторе, в специальном детском доме. Хотя семейные связи не уничтожались полностью, но значительно, значительно сокращались.

Цель этого мегапроекта - создание человека новой эпохи, для которого главное не малый семейный коллектив, а большой коллектив товарищей коммунаров! Дом – Коммуны должен был иметь собственные органы самоуправления, а коммунары – деятельно участвовать в организации своей жизни. Это идеально вписывалось в картину государства диктатуры пролетариата, где каждой кухарке предписывалось управлять государством.

По мнению эпигонов коммунизма, следовало сразу погрузить человека в переустроенный на социалистических началах быт, то есть проводить максимальное обобществление жизни. Такой подход и был воплощен в начале тридцатых годов прошлого века в студенческом Доме Коммуне на улице Орджоникидзе.

Дом состоял из трех корпусов: спального, санитарно-спортивного и учебного. Узкий и протяженный восьмиэтажный корпус с длиннющими коридорами, соединяющими спальные кабины, в каждой из которых должны проживать два человека.

Обстановка кабины аскетична, если не сказать убога: двух ярусная кровать, два табурета и подоконник, заменяющий стол. По замыслу архитектора это способствовало оздоровлению обстановки за счет минимизации количества лишних вещей. Надо дать же место в комнате воздуху и солнцу.
 
Предполагалось, что большую часть дня коммунар будет проводить в общественных помещениях, а спальная кабина служит только для сна и отдыха. В санитарно-спортивном корпусе находились раздевалки с индивидуальными шкафчиками, душ, умывальники, уборные, спортивный зал, солярий и медпункт. То есть, общественный блок помещений предоставлял студенту все необходимое для жизни и работы.
Имелась столовая, в которой одновременно помещалось четверть жителей этого фаланстера, кухня, комнаты отдыха и фойе с журнальными столиками. Здесь же располагались библиотека, помещения для всевозможных кружков, для «делового использования» - чтения, черчения, штудирования и т.п.

Каждый студент – коммунар мог заниматься как в общем зале, так и в индивидуальной кабине, имеющей только стол и стул. То есть, индивидуальное пространство предполагалось, но было сокращено до минимума. Коммунар может быть один только в очень редких случаях, когда это необходимо. Это было время сна или сосредоточенной умственной работы. В остальном, хочешь – не хочешь, нужно пребывать в коллективе.

Собственность коммунара была скудна, она ограничивалась лишь самым необходимым минимумом. Вообще, дух минимализма пронизывал весь дом. Студенческий дом-коммуна на улице Орджоникидзе – материализация идеи создания нового человека – homo soveticus. В нем предполагалось немедленно погрузить человека в социалистическую жизнь. Весь этот конвейер, по мнению авторов проекта, позволял ускорить процесс создания человека новой эпохи. Вот так! Не более – не менее!

Комнаты-кабины напоминали купе поезда. Жильцам предоставлялось шесть квадратных метров для сна на двоих. Это жесткое требование шло от самого Пролетстуда, Главтуза и, кажется, даже от Текстильстроя. Здание, состоящее из трёх корпусов, напоминало самолёт. Его функциональная схема ориентировалась на создание жёсткого распорядка дня жильцов.

Из санитарного корпуса учащиеся, по лестнице или пандусу, спускались в низкий общественный корпус и входили в столовую, после чего строем отправлялись в институт или же в другие помещения корпуса.
 
Вечером студент - коммунар возвращался в спальный корпус, где оставлял вещи в гардеробной и в нижнем белье проходил в спальную кабину. В течение ночи спальная кабина вентилировалась с применением озонирования воздуха, не исключалась даже возможность подмешивание усыпляющих добавок.

В 1931 году здание ввели в эксплуатацию. Уже вскоре после открытия общежития строгое следование концепции «машины для жилья» стало нарушаемо. Спальные кабины использовались студентами не только для сна, но также для отдыха, и хранения личных вещей. Однако, в первые годы после постройки, все, или почти все, функционировало достаточно близко к первоначальному замыслу.

На рубеже 20-х и 30-х годов произошел «Великий Перелом». К власти в СССР пришли совсем другие люди. Результаты этого не замедлили сказаться. В 1930 году ЦК ВКП (б) было приняло постановление «О работе по перестройке быта». В нем критиковались те, кто призывал к немедленному переформатированию быта на социалистических началах. Их попытки назывались необоснованными, полуфантастическими, а потому, чрезвычайно вредными.

Немедленное внедрение социализма в повседневную жизнь, слава Богу, было решено отложить. К счастью, сохранялась возможность жить семьей и по минимуму пользоваться коммунальным центром. На смену романтично-утопическому, строгому, революционному духу шел совсем другой, имперский, пафосный, отражавший новую политическую атмосферу.

До 1960-х годов здание Дома Коммуны сохраняло первоначальную планировку и являлось одним из наиболее полных воплощений архитектуры социального эксперимента. В 1968 году его реконструировали под более-менее нормальное общежитие. Перестроили первый этаж, комнаты увеличены за счёт части коридоров, но дух здания, дух Великого Коммунистического Эксперимента еще долго продолжал витать в этих стенах!

ПРЕДЗАЩИТА И ТРУДОУСТРОЙСТВО, КОСМИЧЕСКАЯ ФИРМА В РЕУТОВО

«Что разумно, то действительно,
и что действительно, то разумно».
Георг Вильгельм Фридрих Гегель

Так незаметно и пролетели все три года аспирантуры. Как один день. Настало время держать ответ за это весело прожитое время. Предстояла предзащита, то есть выступление перед коллективом кафедры с докладом о результатах своей работы. Зрелище это, само по себе крайне любопытное, в чем-то напоминающее шоу, со своими законами и драматургией.

В былые времена, мы, аспиранты младших курсов, с большим интересом присутствовали на подобных мероприятиях. Думаю, что все, где-то подсознательно, внутренне содрогались от мысли, что никого не минует чаша сия.

К моменту окончания времени, отведенного на аспирантуру, степень готовности моего научного опуса составляла где-то процентов шестьдесят-семьдесят. Для предзащиты тушью на ватмане плакатными перьями на скорую руку начертил плакаты. То, что не вызывало сомнения – выносилось на центральные, основные. Там, где результаты казались пока не очевидными – рисовал какие-то невнятные графики. Главное, чтобы присутствовал соответствующий узор на плакатах. Предзащиту назначили на 24 декабря 1979 года, ровно за два дня до окончания аспирантского срока.

Как проходила предзащита – честно говоря, уж и не упомню. Осталось в памяти чувство максимальной концентрации и чудовищного напряжения. Задавали много вопросов. Как мог, отбивался от них. Результаты предзащиты подытожил все тот же доцент Арутюнов: «а парень то - молодец, выкрутился, работа интересная - немного причесать ее и в бой».

Если бы я тогда знал, что «парикмахерские» работы по доведению до ума диссертации затянутся на долгие два года. Мне, и не только мне, тогда крупно не повезло. Момент окончания аспирантуры совпал с роспуском большинства диссертационных советов СССР, для их переаттестации, и эта процедура затянулась надолго. Итак, аспирантуру я закончил, хотя и не защитившись, но с предоставлением диссертации и месячного оплачиваемого отпуска.

Через неделю наступил новый 1980 год. Встречал его в условиях полной неизвестности моей судьбы в ближайшем будущем. С помощью японского печатающего оборудования установленного на кафедре экономики сфабриковал себе справку о том, что направляюсь на два года в МИСиС стажером-исследователем. Сам же ее и подписал. После чего два года жил с семьей в Доме Коммуны в непонятном статусе.
Оставался еще один важный не урегулированный вопрос. Будучи «целевым аспирантом» после ее окончания должен был возвращаться назад, в Рязань на завод, чего я категорически не хотел делать. Поэтому, требовалось получить от организации, формально пославшей меня, отказ от моих услуг. В противном случае мне грозила трехлетняя обязательная отработка. Визит в Рязань на завод САМ был неизбежен.

Приехав, добился приема у директора Земцова. Он, выслушав меня с интересом, заявил: «Бумагу с отказом писать не буду, но и искать тебя с собаками тоже не стану». Одним словом, как у Левы Троцкого – ни мира, ни войны.

Пошел к своему прежнему начальнику. В наглую попросил у него два чистых заводских бланка. Он поморщился, но принес. За что ему огромное спасибо. На них напечатал текст письма, которое я домогался от директора и собственноручно там за него и расписался. Как умел, так и расписался. Да, конечно, это выглядело противозаконно! Но в той ситуации, это был единственный шанс обрести свободу, а свобода – это самое дорогое, что есть у человека!

Как сейчас помню солнечный январский день, когда я вез свежесфабрикованные документы в Москву. В министерстве Приборостроения мою подделку взяли спокойно и через час выдали уже настоящее письмо в отдел аспирантуры МИСиСа о том, что вышеозначенное Министерство не возражает о перераспределении аспиранта Дудихина по его собственному усмотрению. Все, теперь я свободен! Оковы пали! Меня ждали великие дела….

Плохо было другое. Не был готов допуск от спецслужб для нового места работы. Два с половиной месяца находился в «подвешенном состоянии». Что называется – «Не мира не войны». Просто жил с семейством в Коммунке, и периодически, раз в неделю, осведомляясь о наличии отсутствия необходимого документа. Чтобы не свихнуться от безделья – совершенствовал свои кулинарные навыки.

Фактически мы с семьей находились на положении бомжей. Ни жилья, ни работы, с весьма туманными жизненными перспективами. А на какие деньги тогда существовали я уж и не припомню.

***

Наконец, ближе к середине мая 1980 года были получены необходимые допуски для работы с секретными материалами. С некоторым трепетом и опасениями отправился устраиваться окончательно. Опасения в основном были вызваны тем, что из-за затянувшегося оформления, срок действия моего паспорта окончательно закончился, как, впрочем, и легальность штампа моей московской прописки.

Это сразу же засекла бдительная сотрудница отдела кадров. В трудоустройстве мне отказали. Удрученный и расстроенный отправился домой. Сложилась абсолютно патовая ситуация, которая неожиданно разрешилась в мою пользу. Администрация обязана была меня принять на работу, так как я шел по направлению из Министерства иначе мог бы быть большой скандал. Но администрация не могла взять меня на работу, так как к тому времени истек срок прописки в Москве, и это являлось нарушением всех мыслимых законов и инструкций.

Однако, через пару дней, позвонив на фирму, узнал, что могу выходить на работу. Видимо, просчитав все за и против, там решили, что я, не такое уж большое зло, если буду сидеть тихо. Поскольку выбора никакого у меня не было, то обещал сидеть тихо, как мышь под веником и не выносить «сор из избы». Оно, все, конечно, разрешилась, но в целом весьма невесело и абсолютно бесперспективно. Что же делать, посижу здесь тихонько до защиты диссертации, там видно будет…

Любопытно было местоположение самого предприятия. Фирма находилась рядом с Москвой, пятнадцать минут езды на электричке с Курского вокзала, потом еще пятнадцать минут пешком до проходной. Около забора, окружающего предприятие, находилось озеро с пляжем и зона отдыха, со всеми причитающимися атрибутами.
Когда я впервые попал на территорию, то с удивлением обнаружил, что она как бы является продолжением этой рекреационной зоны. Внутри кругом клумбы с цветами, ровные ухоженные дорожки, оттеняющие собой уродливые массивные здания невзрачной архитектуры и непонятного предназначения.

В одном из них, рядом с центральным корпусом, на четвертом этаже размещался мой отдел. Находился он в громадном зале, отгороженный от соседних отделов цепочкой кульманов. Обстановка была весьма спартанско - канцелярской: столы, стулья, шкафы, сейфы.

Первым делом мне выдали личную печать и опечатываемый ею «секретный портфель», где следовало хранить документы и рабочие материалы. В нем находилась прошитая и пронумерованная «секретная тетрадь» и опись, куда заносились номера всех получаемых для работы бумаг. Секретный портфель полагалась после работы сдавать в секретную часть и получать утром, предъявив удостоверение.

Удостоверение это - основательное и довольно красивое. Там имелась только моя фотография с печатью, фамилия имя отчество и запись, что я имею право иметь этот портфель. Позже научился использовать эти корочки для прохода во многие организации без пропуска. Просто на входе предъявлял удостоверение и заявлял, что несу портфель (свой собственный «дипломат») в секретную часть. В процентах девяносто случаев это срабатывало и меня пропускали.

С секретным портфелем вышла отдельная история. Однажды, в пятницу, заканчивая рабочую неделю, убрал в него все документы, опечатал портфель согласно инструкции, положил в стол и… забыл сдать в первый отдел. Просто забыл, была ранняя осень, замечательное «бабье лето», мысли мои унеслись вдаль к предметам эфемерным и более приятным, чем секретные казенные бумаги.

Вспомнил об этом только в понедельник утром, когда подходил к проходной фирмы. Сразу же припустился бежать так быстро, как только мог. Тяжело дыша, весь в мыле, ворвался в кабинет начальника Рудольфа Тимофеевича и сбивчево начал объяснять ему, что и как.

Он и так все уже знал. Это было ЧП. Он, молча, дал мне ручку, лист бумаги и продиктовал приказ по отделу: «За халатное отношение к секретному делопроизводству объявить выговор инженеру отдела Дудихину В.В. и депремировать его на 5 (пять) процентов от оклада». После чего расписался и приказал мне повесить эту бумагу на доске объявлений.

Не успел я прилепить последнюю кнопку к этому приказу, как появилась солидная депутация надзирающих сотрудников. Возглавлял ее начальник первого отдела. Они шли карать меня по всей строгости революционных законов и секретных инструкций. Рудольф, с невиннейшим выражением лица, стоявший рядом, вежливо поинтересовался причине появления здесь в этот ранний час столь уважаемых «товарищей».

«Ах, портфель!?
Да, да – секретный портфель!
Так он же был опечатан, согласно инструкции, и сдан в библиотеку нашей секретчицей. Утечки гостайны не произошло, а за мелкую оплошность виновный уже наказан. И начальник ткнул пальцем в вывешенный приказ. За одно и тоже, дважды не карают! Так что инцидент считаю исчерпанным.»

Грозные дяди побурчали, посопели, потоптались, переминаясь с ноги на ногу, и удалились восвояси. После обеда на доске объявлений появился новый приказ за подписью того же начальника отдела «За достигнутые успехи, инициативность и досрочное выполнение производственных заданий объявить благодарность и дополнительно премировать инженера Дудихина В.В. в размере 5 (пяти) процентов от оклада». На этом и порешили.

Сразу хочу внести ясность – за время работы в этом «почтовом ящике» мне пришлось ознакомиться с очень большим количеством информации, которая в то время не подлежала огласке. У меня просто волосы встали дыбом, когда понял, чем придется заниматься. Первое инстинктивное желание тогда – валить отсюда и побыстрее. Я подписал множество бумаг, что ознакомлен с карами, кои грядут за огласку того, что мне станет известно.

Скажем, лет тридцать тому назад, эту главу я просто бы не смог написать. К счастью, сегодня есть интернет. Далее я буду рассказывать только о том, что лично видел или слышал, и что имеет солидное подтверждение, например, в Википедии. Чего нет в интернете, а там нет очень многого, того, скажем так, не знаю и никогда не видел.

Попытаюсь рассказать об условиях жизни на фирме и о коллективе, в котором я проработал почти три года…
 
Центральным зданием был корпус, где на последнем, шестом этаже которого располагался кабинет шефа. Он старался всегда и везде быть выше и круче всех. В вестибюле центрального корпуса - три лифта. Один из них, с замком в ручке, для руководителя фирмы, Генерального Конструктора и академика - Владимира Николаевича Челомея. Говорят, этот лифт поднимался прямо в его кабинет. Два других – для прочего люда, они останавливались, как и положено, на каждом этаже.

Шеф, по рассказам очевидцев, любил чудить. Ходили слухи, что многие рабочие помещения оснащались скрытыми телевизионными камерами и Челомей, в минуты депрессии, нажимая на разные кнопки управляющими ими и рассматривает, кто и чем там занимается.

Другой его «заскок» - он разговаривал только с теми подчиненными, кто был одет в белый халат. Если по дорожкам, ведущим к главному корпусу тяжело переваливаясь, побежали немолодые мужчины, торопливо натягивающие на свои телеса белые халаты, то это значило только одно – приехал Академик и начальникам всех мастей нужно одеть халатики, и сидеть в предбаннике его кабинета.
 
Множество различных малоправдоподобных баек и рассказок о шефе бродило по фирме. Типа наличия у него на даче какого-то особого цветного лечебного асфальта на дорожках, или то, что он всерьез предлагал проект облета Марса в пику американцам.

Другой пример. Как сейчас помню. Сидим себе спокойно, вдруг начинается паника.
Что такое?
Шеф идет вместе с генералом!
Ну и что?
Как что! Генерал вышел в отставку, вот Челомей его кому-то хочет пристроить в заместители….

По рассказам людей, пребывавших в «теме», этот отставной стратопедарх ужасный солдафон и идиот… Кому же охота иметь у себя в отделе такое счастье…. Вскоре, все начальники отделов попрятались, кто как мог. Один вообще, убежал в соседний корпус и там закрылся в сортире. Оттудова и руководил делами целый день, через верных ему людишек, выполнявших роль посыльных….

Начальника моего отдела звали Рудольф Тимофеевич. В то время, это был мужчина, лет около пятидесяти, опытнейший ветеран фирмы, закаленный в многочисленных бюрократических передрягах. Его любимую фразу - «надо учиться работать с документами» запомнил на всю жизнь.

Надо отдать должное Рудольфу, руководителем был он умным и дальновидным. Когда я, примерно через месяц после поступления на фирму, пришел к нему и сознался, что ничего не могу понять в том, что должен делать, он сказал, что все нормально, так и должно быть, и я молодец, что честно обо всем рассказал.

Очень скоро он отправил меня учиться. Сначала новейшим компьютерным системам, которые начали поступать на фирму, а потом в МИФИ – получать второе высшее образование по специальности, профильной для отдела. Честно говоря, я тогда обрадовался такому обстоятельству, так как это давало лишний выходной, который так необходим мне для подготовки защиты диссертации.

Скоро узнал, что на фирме была своя собственная аспирантура. Ее начальника звали Александр Иванович. Маленький суетливый человечек, уже в некоторых летах, но сам так и не сумевший защититься, по непонятной мне причине. Он прославился тем, что создал пособие по написанию диссертаций. Весьма толковое, кстати.
 
В этом труде он собрал множество полезных советов. Например, таких - как эффективно и скрытно «промассировать» экспериментальные данные, чтобы получить нужный результат. Или, например, огромный набор готовых наукообразных текстовых штампов, которые я с удовольствием применил в своей диссертационной работе.
А чего стоило подборка готовых отзывов и рецензий на все случаи жизни, написанные разными литературными стилями! Все это богатство собрано в массивном томе, ставшем у меня настольной книгой.

Наступает психологический момент поведать о людях нашего отдела. Всего в моей комнате сидело человек десять. Кроме начальника сектора, четыре дамы: милейшая Инна Николаевна и стервознейшая Валентина Николаевна. Еще две тетки, имена которых я забыл. Одна пожилая предпенсионная и весьма глупая, другая молодящаяся жена своего мужа. Муж ее, большой человек на фирме – председатель профсоюзной комиссии по распределению жилья. Еще там сидела представительница первого отдела Лида, которая следила за нашими секретными документами.

Мужиков, кроме меня и начальника было трое. Молодой специалист Витя и два Юрия, Юрий Владимирович и Юрий Алексеевич.

Оба Юрия - выпускники МАИ, работали в этом отделе по распределению. Юрий (который Алексеевич) даже сделал некоторую карьеру – стал начальником группы оценки эффективности применяемых в отделе технических решений. Я долго пытался понять какую же пользу для отдела и фирмы может принести его деятельность, но, увы, мне это сделать не удалось.

Этот Юра учился в заочной аспирантуре фирмы и писал диссертацию у местного эффективщика, доктора наук по данной тематике. Только этим, и не чем иным, можно было объяснить возникновение в отделе этого странного подразделения. Со мной он старался поддерживать отношения скорее дружеские, что, однако, не исключало возможности делать мелкие пакости.

Человечек Юрий Алексеевич был прирожденный сплетник и интриган. Многие из тех историй «из жизни фирмы», которые я опишу в этой книге, впервые были услышаны мною из его уст. Уже в новом XXI веке случайно вышел на наших общих знакомых. Мне рассказали, что Юра ужасно растолстел, пристрастился к православной религии и работает в одном из церковных благотворительных фондов. От встречи со мной он почему-то уклонился.

Второй Юрий (который Владимирович) – так это вообще экспонат кунсткамеры. Родом из Ставрополья, где его родители служили на партийной ниве, ответственными сотрудниками в местном обкоме КПСС. Он тогда, это в 1980 году, рассказывал много интересного из жизни местного ставропольского бомонда и бывшего главного областного начальника – Михаила Сергеевича Горбачева. Матушка этого Юрия, по его словам, была весьма дружна с самой Раисой Максимовной в те еще годы.

С помощью своих партийных связей Юра долго и нудно пытался решить квартирный вопрос в городе Железнодорожный, где проживал с супругой в квартире у тестя алкоголика. Еще запомнилась его заветная тетрадка. Большая такая общая тетрадь, где любовно вклеивались вырезки из газеты «Правда», повествующие о нескольких последних партийных съездах. Главные мысли в этих вырезках аккуратно выделялись цветными карандашами.

Юрий Владимирович, в тяжелые моменты своей непростой жизни, доставал заветную тетрадь и в очередной раз перечитывал выступления незабвенного Л.И.Брежнева на партсъезде. После этого, блаженная улыбка появлялась на бледных устах нашего героя. В отделе его держали за тихого дурачка, однако, как рассказывают, в лихие 90-е, когда все более-менее толковое с фирмы сбежало, ему даже удалось сделать некоторую карьеру.

Не хочу, чтобы создалось впечатление, что отдел был сборищем сплошных недоумков. Работали в нем очень разные и в большинстве весьма знающие люди. Например, хороший шахматист Игорь Иванович Гоготов, интереснейший рассказчик Юрий Моисеевич Гольдштейн, в некотором смысле мой коллега, выпускник РРТИ Валера Гонтарев, Анатолий Яковлевич Головня, Володя Кобызев, Саша Омельянюк и много, много других достойных людей, имена и фамилии которых я уже, к сожалению, не помню.

Чем я тогда занимался? Мне пришлось узнать массу интереснейших вещей и приобрести весьма экзотические навыки. Например, я довольно хорошо был информирован в то время об устройстве американских спутников – шпионов, таких как, «Феррет» или «Ласп», представлявших собой некие суперподслушивающие устройства. Эти агрегаты начинены разнообразными электронными приборами и средствами связи, с большой высоты перехватывающие переговоры по радио на земле, на воде и в воздухе.
 
Мне потребовалось разобраться, также, в алгоритмах эффективного применения разведовательных акустических буев, что в больших количествах разбрасывались странами НАТО в близлежащих к СССР акваториях.
 
А уж о разной мелочи, возможностей и тактико-технических данных самолетов шпионов U-2 или «Орион» и говорить не приходилось.

По-первоначалу все представлялось очень интересным. Ну, например, далеко ли протянулись электронные щупальца аппаратуры, установленной в посольстве США, или как производится радиоразведка с пролетающих над территорией СССР иностранных гражданских воздушных бортов.

Но все со временем приедается. Так что через несколько месяцев все превратилось в достаточно привычную рутину, лямку которой я «тянул» более-менее успешно.
На фирме тогда познакомился, и в некотором смысле даже подружился, с одним очень интересным человеком. Он работал в смежном подразделении. Познакомились мы случайно и при достаточно забавных обстоятельствах, о которых я здесь умолчу.
Меня, в то время, он просто очаровал. Очень умный, чрезвычайно эрудированный и образованный парень, выпускник МВТУ, немного старше меня, успевший до фирмы поработать в разных оборонных НИИ и хорошо там себя зарекомендовавший.

Мой новый приятель - хороший спортсмен, очень цельный и целеустремленный человек. Немного ранее нашего знакомства, он даже чуть было не получил Государственную премию. Не получил ее по совершенно идиотской причине. По информации, которую я узнал много позже, уже в следующем тысячелетии, мой приятель сделал великолепную карьеру и завершил свою трудовую деятельность, пребывая на престижных генеральских должностях Администрации Президента, Министерства Юстиции и Прокуратуры Российской Федерации.

При встречах тогда, он рассказывал мне массу интереснейших вещей. Про жизнь и привычки шефа, про проделки его заместителей и взаимоотношения между ними, про различные чудачества Челомея, и многое, многое другое. Один его рассказ навсегда врезался в память. Это повествование о знаменитом экстросенсе Владимире Ивановиче Сафонове, с которым моему другу, по его словам, пришлось одно время плотно поработать.
 
Про Владимира Ивановича Сафонова, тогда, в интеллигентской Москве, рассказывали самые разные небылицы и совершенно невероятные вещи.

Якобы, еще в семидесятые годы он возглавлял некий кружок лиц, которых тогдашние остряки называли «анонимными шизофрениками». «Знающие люди» утверждали, что в него входили весьма неординарные личности. Небезызвестный священник - экуменист отец Александр Мень. Авестийский астролог Павел Павлович Глоба. Заведующий лабораторией эвристики, доктор психологических наук, профессор Вениамин Ноевич Пушкин, который на государственные деньги изучал парапсихологию. Как было на самом деле – сказать трудно….
 
По голосу в телефонной трубке он мог рассказать о человеке,
которого никогда в жизни не видел, практически все.
Так член этого сборища, доктор медицинских наук, профессор Арсений Николаевич Меделяновский, по слухам был вообще уникальным субъектом. В последние годы жизни он очень страдал от нападения на него в астрале диких магов. Даже специальный защитный приборчик от них изобрел и запатентовал. Правда, это не всегда помогало, и умер он при странных обстоятельствах.

Был среди этих людей и энтузиаст – уфолог, охотник за летающими тарелками, доцент МАИ Феликс Зигель и много других неординарных личностей с завиральными идеями.
Среди них Владимир Сафонов в некотором смысле мог считаться наиболее «нормальным». Его способности экстрасенса признавались, насколько я знаю, большинством специалистов, которые, когда либо, исследовали подобные явления.

Сам же он о подобных вещах распространялся весьма туманно, заявляя о том, что существует некое «Энергоинформационное поле – реальность высшего плана, где в той или иной форме запечатлён каждый миг космобытия и где одновременно пересекаются прошлое, настоящее и будущее. Это тот мир, где непонятным образом хранится информация о людях с момента их появления на свет. Мир, куда уходят умирающие, где известно всё не только о людях, но и о наших «братьях меньших» – животных». Вот так, не более – не менее.

Конечно, я слушал такие рассказы, открыв рот. Тем более, что Москва была переполнена слухами о том, что этот экстрасенс, якобы, согласился сотрудничать со спецслужбами. Причем, сюжеты выдавались самые архифантастические. Типа, что «Сафонов участвовал в «закрытых» сеансах мысленной передачи и приёма информации с континента на континент» или, что «он мог силою мысли дистанционно выводить из строя сложные системы вооружений».

Спустя годы, в газете «Комсомольская Правда» от третьего февраля 2011 года я обнаружил статью некой Анны Велигжаниной. В ней, от лица, бывшего сотрудника сверхсекретного отдела КГБ, а ныне отставного генерала ФСБ Олега Леонова, повествовалось, как спецслужбы использовали паранормальные способности экстрасенсов и в частности и Владимира Ивановича Сафонова.

Я перечислю здесь только те факты, приводимые в этой статье, которые мне были известны еще лет тридцать тому назад. Чего же нет в этой газетной публикации (а нет там довольно многого), того я не знаю и никогда об этом не слышал.

Суть статьи сводилась к следующему: в семидесятых годах прошлого века существовало некое секретное подразделение КГБ, которое изучало людей с нестандартными способностями. Владимир Сафонов, якобы, согласился тогда сотрудничать с органами. Ему давали различные задания. Например, по заданию КГБ он встречался он с болгарской ясновидящей Вангой, Вольфом Мессингом и другими экстрасенсами. По той же причине он приятельствовал с целительницей Джуной.
Утверждалось, что по силе своих способностей Сафонов - намного круче Вольфа Мессинга и бабы Ванги вместе взятых. Эти способности в то время скрывались и тщательно замалчивались.

Ну, например, он мог лечить по фотографии, причем денег за исцеление никогда не брал... По фото определял, жив данный человек или нет, сколько ему лет, мог примерно указать род его занятий и что он делает в данный момент. По голосу в телефонной трубке рассказывал о человеке, которого никогда в жизни не видел, практически все - определял порядка ста признаков, характеризующих его. С такими вопросами к нему неоднократно обращались из КГБ и МВД.

Не все и не всегда у него получалось, но мог он очень многое. К нему обращались политики, сильные мира сего, за политическими прогнозами. Владимира Ивановича пробовали применять для диагностики сложных технических систем. Интересные результаты имелись, но все представлялось крайне нестабильным, зависящем от множества трудно просчитываемых факторов.

Способности Сафонова в то время изучали в Институте мозга, но исследования похоже ничего не дали. Он и сам искал научное обоснование своего дара. На вопрос: «А вообще когда-нибудь мы о тайнах мозга узнаем?», он ответил: «Да, я думаю, лет через 50, максимум 70 мы либо сами догадаемся, либо нам кто-то это откроет». Возможно, он имел в виду инопланетные миры?

Выйдя на пенсию, Владимир Иванович целиком занялся изучением биодиагностики. Потом, писал книги.... Умер он уже в новом тысячелетии, в 2004 году….


ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ ЧЕЛОМЕЙ

Иди против ветра...
и пусть тебе плюют в спину!
Хань Сян-цзы

Жил грешно, помер смешно…
Иван Семенович Барков

Думаю, что здесь будет вполне уместно рассказать о том незаурядном человеке, который возглавлял организацию, в которую я устроился работать. Удивительно, но только через несколько недель после того, как меня приняли туда на работу, наконец, сообщили, что я попал в космическую фирму легендарного академика Владимира Николаевича Челомея. Если честно – то я тогда даже не знал, кто это такой. И не я один не знал.

Владимир Николаевич Челомей, был, скорее всего, гениальный человек. Он очень много сделал в своей жизни. Еще больше по разным причинам ему сделать не дали. Не дали, обстоятельства, конкуренты–конструкторы, завистники и интриганы, да мало ли кто... Много, ой много как самых разных людей путались у него под ногами. Справедливости ради надо сказать, что и он многих раздавил, морально покалечил и испортил им карьеру. Это был очень сложный человек.
 
Дважды Герой Соцтруда, академик, депутат и прочее, прочее, прочее - личность во всех отношениях примечательная. В конце тридцатых годов, всего в двадцать шесть лет, стал самым молодым из пятидесяти сталинских докторантов, самых перспективных молодых ученых СССР. К слову сказать, в том сталинском списке присутствовало много весьма любопытных личностей. Например, будущий академик Мигдал и ряд подобных товарищей.

Сталинская докторантура, а особенно стипендия к ней - это очень круто, целое состояние, 1500 рублей в месяц, тогда профессор получал всего 1200! Тут надо учитывать, что в те далекие времена профессорское звание не было еще столь дискредитировано как сейчас, и профессура по материальному статусу определенно относилась к элите советского общества.

Еще учась на втором курсе Киевского политехнического института, молодой Челомей опубликовал свою первую научную статью. В двадцать два года, вышла его первая книга, а в 1938 году он просто завалил «Труды Киевского авиационного института» своими статьями, опубликовав там за один год сразу целых четырнадцать штук.

 Володя Челомей на год раньше срока с отличием окончил Киевский авиационный институт. Его дипломная работа «Вибрации в авиамоторах» официально признана выдающейся. Кандидатскую диссертацию он защищает уже через пару лет, в 1939 году.
Сравнивая себя с другими ракетчиками, Челомей обычно подчеркивал, что они – конструкторы, а он – ученый, специалист в области теории колебаний. И это была абсолютная правда! На работы, которые он написал в юности, еще долго ссылались многие ученые.

В начале лета 1941 года Челомей защищает докторскую диссертацию и назначается начальником группы реактивных двигателей Центрального института авиационного моторостроения в Москве.

В военном 1942 году Владимир Николаевич знакомится с начальником главка двигателей в авиапроме, товарищем Беликовым. Более того, Челомей, якобы, обещает помочь тому с диссертацией. Было это или не было – сказать трудно. Но факт остается фактом, товарищ Беликов выделил тогда Челомея в отдельную группу и разрешил заниматься экзотическими авиационными пульсирующими двигателями.
 
Достаточно скоро Челомей увидел такой «живой» двигатель мюнхенского инженера Пауля Шмидта, конструктора оружия возмездия Фау-1. В 1944 году англичане зачем-то прислали в Москву подбитый над Британией секретный «самолет-снаряд», что возымело некие последствия.
 
Молодого тридцатилетнего конструктора Владимира Челомея представили курировавшему авиационную промышленность партийному бонзе Георгию Маленкову. Когда тот спросил можно ли сделать такой же самолет как у немцев, Владимир Николаевич весьма нагло ответил, что двигатель к нему он сделал еще в 1942 году, и это было правдой. Потом он произнес блистательную речь, в которой рисовалось великое будущее пульсирующих реактивных двигателей.

Георгий Максимильянович был просто очарован этим наглецом - конструктором. Так что через два дня в Центральном Ииституте Авиационного Моторостроения создали отдел с более чем ста сотрудниками. Семнадцатого сентября 1944 года Челомей получил в свое пользование часть КБ только что умершего авиаконструктора Николая Николаевича Поликарпова.
 
Более того, Челомей назначается главным конструктором первого и единственного тогда в стране конструкторского бюро, занимавшегося непилотируемой авиационной техникой. Как любил говорить сам Челомей, что после того как немецкие ракеты Фау-1 начали падать на Лондон, товарищ Сталин подписал указ о создании его первого конструкторского бюро. Уже к концу 1944 года Владимир Челомей воспроизвел двигатель Фау-1, повторив Шмидта. К середине 1945 года он сделал советский «самолет-снаряд» 10-Х, который, правда, запускался не с наземной эстакады как немецкий, а с бомбардировщика Пе-8.
 
Следует отметить, что в копировании передовых образцов немецкой военной техники в то время не было ничего предосудительного. Тот же Сергей Королев чуть позже воспроизвел Фау-2, повторив Вернера фон Брауна, да и американцы грешили тем же самым.
 
Правда Владимир Николаевич возился со своей первой ракетой 10-Х (копией немецкой трофейной V-1) целых восемь лет. По большому счету, он так и не смог тогда, как следует довести свое детище «до ума». Его ракета с большим трудом принята на вооружение лишь в 1953 году. Вообще не все у Владимира Николаевича в то время проходило гладко. Говорили, что Сталин даже объявлял Челомея обманщиком после докладов о многочисленных подлогах в отчетах по испытаниям.

Это дало возможность авиаконструктору Артему Микояну, и, по совместительству родному братцу небезызвестного Анастаса Ивановича Микояна (того, который был во власти от Ильича до Ильича, без инфаркта и паралича), сговориться с главным конструктором КБ систем управления Сергеем Берия, родным сыном самого Лаврентия Павловича и «съесть» Челомея. Они хотели сделать свою крылатую ракету, и был момент, когда конструкторское бюро у Владимира Николаевича отобрали, и остался Челомей тогда всего лишь профессором МВТУ.

Ой, как грустно, наверное, ему было тогда. По-сиротски грустно. Ну, не было у него таких родственных связей, да и не могло быть в принципе. Но помер Вождь всех Времен и Народов и нежданно - негаданно Георгий Максимилианович Маленков оказался первым человеком в государстве. Он помнил молодого конструктора, не мог не помнить.

Сразу же возродилась специальная конструкторская группа под руководством Челомея и началась она работа над секретными фантастическими проектами. Сначала в Тушино, потом в Реутово, где, собственно я и работал в начале 80-х. Там тогда было прекрасно оснащенное челомеевское конструкторское бюро.

Правда, в середине пятидесятых годов с гражданином Маленковым случилась маленькая неприятность, и он вылетел из партийной обоймы. Но тут у Никиты Хрущева сынишка подрос, Серега. К тому времени он институт окончил. Челомею удалось его заманить на работу к себе на фирму. Сережа Хрущев, как рассказывали мне на фирме старожилы предприятия, был парень работящий, толковый и скромный. Правда, хитроватый, если не сказать хитропопый, себе на уме.
 
Но в КБ о Сергее Хрущеве осталась вообщем неплохая память. Помню, меня даже водили на экскурсию, смотреть «мемориальный стол», за которым, якобы, сидел хрущевский сын в свое время. Сергей тогда отлично понимал, для чего он нужен Челомею - прежде всего, как сын первого человека в стране. Его понятливость вскоре была сполна вознаграждена - Ленинской премией и звездой Героя Соцтруда.
Шеф, якобы, возил хрущевского сынка с собой на все важные совещания и заседания. В нужный момент Владимир Николаевич как бы ненароком спрашивал, обращаясь к молодому Хрущеву – «Правильно я говорю, Сергей Никитович?».

На что юный принц только кивал головой как китайский болванчик. Инфант, не прикладывал тогда каких-либо больших усилий. Одним фактом своего присутствия он помогал Челомею решать многие задачи.
 
Это был звездный час Владимира Николаевича. В 1958 году он таким манером «продавливает» постановление о создании многоступенчатой баллистической ракеты. Не только продавливает его, но сумеет подверстать под себя фирмы Мясищева и Сухого.
 
Фирму Владимира Михайловича Мясищева ему удалось «съесть» полностью, при этом сделав своей основной производственной базой завод имени М.В.Хруничева в Филях
Таким образом осенью 1960 года мощное КБ Мясищева становится филиалом №1 маленького челомеевского конструкторского бюро. Чуть ранее филиалом №2 челомеевской фирмы стала известнейшая фирма, руководимая ранее Александром Надирадзе. До КБ Сухого Челомей тогда добраться не успел лишь по независящим от него обстоятельствам. Финал этой череды «побед» - создание филиала №3 путем рейдерского захвата КБ Лавочкина и Дубнинского машиностроительного завода в 1962 году.

Очень скоро Владимир Николаевич стал членом-корреспондентом Академии наук. В 1959 году - он Генеральный конструктор и Герой Социалистического труда. В 1962 году Челомей – полноформатный академик, в 1963-м – дважды Герой соцтруда. Все партийные, государственные, военные и другие аппаратчики того времени знали, что «КБ Челомея – не просто ракетное КБ, а КБ, в котором работает сын Хрущева. Соответственно и отношение к нему было вполне определенное.

В эпоху своего расцвета фирма Челомея создала самые различные технические системы - целое семейство боевых крылатых ракет для флота, межконтинентальные ракеты, космические корабли и станции и много, многое другое.
 
Из массы научно-технических отчетов и прочей специальной литературы, которую мне пришлось перечитать тогда, выстраивалась захватывающая картина создания ракетно-ядерного щита нашей Родины.

Первая баллистическая ракета Челомея УР-100. Аббревиатура УР означала - универсальная ракета. Первоначально, в начале шестидесятых, она задумывалась как противоракета со сверхмощной ядерной боевой частью в десять мегатонн. Предлагался такой людоедский проект противоракетной обороны под названием «Таран» с челомеевской ракетой в основе. Как тараны эти противоракеты должны запускаться на перехват ордерам вражеских межконтинентальных баллистических ракет, атакующим СССР.
 
Взрыв десятимегатонного ядерного устройства в космосе решал практически все вопросы. О побочных последствиях тогда не очень задумывались. Однако в 1964 году после отставки Никиты Хрущева работы по этой теме прекратились.

Другая разработка фирмы того времени УР-200 не пошла в серию, уступив более дешевой ракете Р-36 от КБ Янгеля. Однако, Челомею все-таки удалось поставить на боевое дежурство модернизированные УР-100 в контейнерах шахтных пусковых установок. Насколько я знаю, до недавнего времени эти ракеты еще стояли на боевом дежурстве.

В 1964 году Владимир Челомей закончил работы над ракетой УР-500, поднимавшей на орбиту свыше двадцати тонн полезного груза. Для самого молодого советского конструктора-ракетчика это большой успех. После запусков в 1965 году тяжелых спутников «Протон» эта ракета получила «в миру» их имя.
 
Правда, у ракеты имелась одна неприятная особенность. В качестве топлива и окислителя использовались (и до сих пор уже пятьдесят лет используются) жидкости мерзкие и крайне ядовитые.

После нескольких успешных стартов такой ракеты в определенных кругах появилось мнение, которое негласно поддерживал Никита Хрущев - программу облета Луны, а может быть и всю лунную программу следовало бы передать Челомею.
Естественно, Сергей Павлович Королев выражал недовольство. Он утверждал, что в ракету, заправленную ядовитыми компонентами, сажать людей нельзя. На что Челомей весьма резонно отвечал, что совсем не обязательно, чтобы УР-500 стартовала с космонавтами.

Предполагалось, что сначала на орбиту поднимается полностью заправленный лунный блок, далее производится стыковка с кораблем, доставляющим туда экипаж. Его поднимет ракета многоуважаемого Сергея Павловича, и все, путь к Луне открыт....
Но тут случился облом. Кукурузника-волюнтариста Никитку Хрущева с треском отправили на пенсию. Это немедленно возымело явные последствия как на фирме, так и вне ее.

Мне рассказывали, что обычно хрущевский сынок приезжал на работу на собственной чешской легковой машине «Татра» (в то время автомобиль представительского класса) и ставил ее у входа в главное здание рядом с «Чайкой» академика. Так вот, в тот же день, когда сиятельного папеньку изринули с олимпа власти, молодого Хрущева уже не пустили въехать на машине на территорию фирмы. Когда он стал сигналить, то из караульной будки вышла такая толстая ВОХРа, и, наслаждаясь своим могуществом, заявила: «А теперь вам туда, на общую стоянку!».

Само собой разумеется, карьера Сергея Никитовича на фирме застопорилась и в должности его больше здесь не повышали. Перестали возить на совещания-заседания. Не приглашали в кабинет Генерального, когда приезжали именитые гости. Ему было от чего загрустить.

Отставка Никиты Хрущева сразу же возымела и для самого Челомея печальные последствия. Сначала прекратились работы по УР-200. Такая же участь грозила и УР-500 (Протону). Только благодаря заступничеству академика Мстислава Келдыша ракету удалось отстоять. Правда, решили использовать УР-500 исключительно как тяжёлый носитель для космических аппаратов. Вот она более-менее успешно и справляется с этой с этой задачей целых пятьдесят лет.

С ее помощью, полетели к Луне все тяжелые лунники, два «Лунохода», «Венеры» и «Марсы» второго поколения, геостационарные связные спутники «Радуга», «Экран», «Горизонт». Сделанные в КБ Челомея три военных космические станции, заявленные как «Салют», также были выведены на орбиту этой ракетой. Так что она надолго пережила своего конструктора.

На мой взгляд, стоит подробнее рассказать о челомеевском лунном проекте, как весьма оригинальном. Когда он только приступил к работам над лунной программой, то предложил сначала обогнать американцев хотя бы в облете Луны, сначала используя ракету УР-500 с добавленной к ней третьей ступенью.

В окончательном виде проект предусматривал полет экипажа из двух человек на Луну и обратно с помощью космического аппарата ЛК-700, доставляемого туда новой мощной ракетой УР-700 с грузоподъемностью 50 тонн, представлявшей дальнейшее развитие УР-500.

В 1965 году в инициативном порядке, можно сказать методом народной стройки, Челомеем инициировалась разработка трёхступенчатого варианта ракеты для облёта Луны. Небольшой двухсекционный корабль 7К-Л1 (разновидность «Союза», он же «Зонд») должен был выводиться ею и, совершив облёт Луны возвратиться на Землю.
 
Полёты этого корабля планировались как в беспилотном, а затем и в пилотируемом вариантах. Однако, в реальности «Зонды» запускались только в беспилотном режиме. Справедливости ради следует отметить, что не все космические аппараты, легендируемые под именем «Зонд», запускались челомеевскими ракетами.

Потом, к сожалению, только запуски Зонд-7 (в 1969 году) и Зонд-8 (в 1970 году) можно признать вполне удачными. Тем не менее, это был вполне реальный лунный проект. Однако, его завершение после высадки американцев на Луне признали нецелесообразным.

Чем глубже я погружался в чтение научно-технических отчетов по космосу, тем более захватывающая картина представала предо мною. Особо запомнился отчет о системе навигации челомеевских космических кораблей при предполагаемом полете на Луну. Лунную программу отменили тогда уже десять лет тому назад, а навигационная система все продолжала исправно работать еще долгие годы.

Предлагаемая Владимиром Николаевичем схема полета в корне отличалась от той, которую хотел реализовать Сергей Павлович Королев, и во многом совпадала с тем, что реализовали американцы в программе «Апполон». Королев хотел устроить прямую посадку на Луну, когда космический аппарат выводился на траекторию прямого попадания в нужную точку нашего спутника, и без каких-либо сложных операций совершал посадку.
 
Примечательная сторона челомеевского проекта то, что лунная ракета УР-700 могла использоваться и для многих других целей, например, для вывода на околоземную орбиту компонентов орбитальных станций.

Сам лунный корабль ЛК-700 состоял бы из нескольких частей. Первая часть - это разгонный блок, который обеспечивал выведение всего комплекса к Луне, его масса составила бы 101 тонну.
 
Вторая часть обеспечивала торможение у Луны, уменьшая скорость практически до нулевого значения на высоте несколько километров над Луной. Масса тормозной части составляла 37.5 т.
 
Третья часть - непосредственно посадочный аппарат, который садился на поверхность нашего естественного спутника.
 
После работы на поверхности Луны космический корабль имея вес всего девять тонн, выводился на промежуточную окололунную орбиту, а потом, на траекторию возращения.
Посадка на Землю планировалась так же, как и в королевских проектах Л1 или американском "Аполлоне". Аппарат входил в атмосферу Земли со второй космической скоростью над Антарктидой, "выпрыгивал" из атмосферы и опять входил в неё в заданном районе Советского Союза. Спускаемый аппарат весил всего полторы – две тонны.

Этот проект представили в ноябре 1966 года комиссии, возглавляемой Келдышем, как альтернатива проекту Н1-Л3 Королёва. Хотя Глушко и поддерживал Челомея, а не Королёва, которого в это время уже не было на этом свете, тем не менее, проект Королева остался главным. Вполне возможно, что если бы было принято иное решение, то советская лунная программа была бы более успешной.

Королев прорабатывал программу освоения Луны на специальной тяжелой ракете-носителе с массой полезной нагрузки 60-80 тонн на опорной орбите. Это большой, сложный, дорогостоящий и крайне амбициозный проект изобилующий необходимостью решения неизвестных ранее технических задач.
 
Челомей же исходил из существующих реалий. Он планировал осуществить пять полётов к Луне на своей ракете, после двух беспилотных должны были последовать три пилотируемых экспедиции.

В мае 1972 планировался первый беспилотный запуск, второй беспилотный полёт хотели совершить в ноябре того же года, возможный третий - в апреле 1973 г. В этом же месяце уже был возможен первый пилотируемый полёт, которые предусматривалось повторить в августе и октябре того же года. Однако, после того как американский «Аполло» достиг Луны, на этой программе поставили жирный крест.

Мне рассказывали, что, когда закрыли его лунную программу, Челомей решил разработать военную космическую станцию. Не просто космическую станцию, а новый вид вооружения. Целую систему, комплекс боевых космических средств.

Можно с уверенностью говорить, что рядом с его идеями научная фантастика отдыхала, а Рэй Брэдбери нервно курил на лестнице. В небывалых проектах Челомея имелось все: вооруженные пушками космические обитаемые аппараты, космические разведчики, космические станции целеуказатели и даже космические десантные корабли, способные высаживать отряды космической десантуры в любой точке Земли.
 
Начинать этот проект Челомей решил со станции военного назначения для разведки наземных объектов. Для неё тогда уже имелся уникальный фотоаппарат сверхвысокого разрешения с объективом диаметром около двух метров. Предполагалось, что эта камера будет снимать объекты на поверхности нашей планеты, а непроявленные негативы должны спускаться на Землю транспортными космическими кораблями.

Станцию Челомей назвал незатейливо «С-1», а комплекс на базе её - «Алмаз». Вначале для полетов на нее хотели использовать модернизированный «Союз». Потом выяснилось, что обслуживать такую махину может только соизмеримый с ней транспортный корабль, имеющий около 20 тонн веса.
 
Доставку фотоснимков с орбиты предполагалось производить в специальных капсулах. Челомей для этого создал многофункциональный тяжелый космический транспортный корабль снабжения. Раз в две недели отснятую фотопленку шириной почти полметра, а длиной километр, корабль должен был возвращать на Землю.

Каждая же новая капсула с неэкспонированной пленкой специальным перегрузочным устройством передавалась из транспортного корабля. На борту «Алмаза» планировалось установить массу оборудования, обслуживать которое, должны были два космонавта. Предполагался и специальный «причал», к которому приходили на станцию корабли снабжения. Затем они уходили за новой сменой экипажа и грузами.
 
Космические станции «Салют-2», «Салют-3» и «Салют-5», запущенные в семидесятых годах – это все челомеевские «Алмазы». Однако на них летали не космонавты из челомеевского отряда, а специально подготовленные военные. Про челомеевский отряд «сухопутных космонавтов» расскажу немного позже.

Интересная подробность, на которую я обратил еще тогда внимание. Космические станции «Алмаз» (по крайней мере, то, что официально именовалось «Салютом-3», это точно) оборудовались специальной 23-мм автоматической пушкой, стреляющей в вакууме. Она крепилась под «брюхом» этого космического аппарата и направлялась, если так можно сказать, по направлению его полета.

Ее сделали в конструкторском бюро оружейника Нудельмана и реальные стрельбы в космосе прошли в начале 1975 года, еще до моего появления на фирме. Мог ли я предполагать, что через несколько лет буду работать в том самом оружейном КБ у Александра Эммануиловича?!

Всего с 1974 по 1977 г. осуществили пять полетов транспортного корабля (два – на станцию «Салют-3» и три – на «Салют-5»). Потом, в модифицированных вариантах, в автоматическом режиме корабль снабжения летал к орбитальной пилотируемой станции «Мир» и «Международной космической станции».
 
У этого корабля не очень удачная судьба. На нем так и не состоялись пилотируемые полеты, хотя все необходимые разрешения были получены. Причина этого не в самом корабле, хотя он, вероятно, был совершеннее привычного «Союза». Скорее всего, дело было в его ракете-носителе «Протон». Проблемы с ее надежностью существуют до сих пор.

Потом, через несколько лет появилась цифровая техника. Она позволяла решать аналогичные разведывательные задачи с меньшими затратами. Надобность в самих «Алмазах» из-за этого отпадала как-то сама собой. На фирме делались отчаянные попытки, приспособить военные станции хоть для чего ни будь. Например, переоборудовать их для автоматической радиолокационной разведки. Но изменились времена, пришли лихие девяностые, не до того было.

На мой взгляд, причина фиаско челомеевской военной космической программы кроется в тех непростых личностных взаимоотношениях, со многими «сильными мира сего» того времени. Мне даже кажется сейчас, что над челомеевским КБ довлел некий рок. Косные и консервативные военные круги не слишком жаловали этого гениального человека. Чего стоит лишь одна издевательская присказка тех времен, распространенная среди них: «Королев, работает на ТАСС, Янгель на нас, а Челомей на унитаз». Его идеи, опережающие время, оказались никому не нужны в Советском Союзе эпохи застоя.

Ясно дело, конкуренты - конструкторы изощренно вредили Владимиру Николаевичу. О многом говорит тот факт, что в 1970 году, несколько корпусов уже готовых космических станций прямо с завода передали в королевскую фирму ЦКБЭМ - РКК «Энергия». Из них там сделали станции научного назначения «Салют». Космические станции «Мир» также создавались на базе того же челомеевского комплекса «Алмаз». Можно сказать, что Владимира Николаевича, в некотором смысле просто ограбили. Задумывал и проектировал станции он, а слава доставалась другим!

Справедливости ради тут нужно все же сказать, что и сам он в этом смысле был не без греха. Вспоминается, что еще в хрущевские времена, вопреки воле главного конструктора Янгеля, по прямому указанию Никиты Хрущева, Челомею передали экземпляры янгелевской ракеты Р-14. Причем, не только ракету, но и конструкторскую документацию на нее и на первую межконтинентальную баллистическую ракету Янгеля Р-16. Во многом именно с этого и началась как космическая программа нашей фирмы, так и вражда двух великих конструкторов.

Еще один печальный сюжет из жизни фирмы – история челомеевского отряда космонавтов. Он просуществовал более десяти лет и вобрал в себя многих лучших представителей фирменной элиты. Во время моей работы на фирме в ее курилках шептались, что космонавт номер один в отряде Сережа Челомей – сын Генерального конструктора, а космонавт номер два Толя Чех – родной брат самого Виталия Меркурьевича, челомеевского зама по кадрам.

Всего их было около двадцати человек. Все они страстно хотели в космос. Все они прошли весь курс подготовки к полетам и были абсолютно готовы к ним. Вместо них в космос летали другие, из королевского отряда. Делалось все, чтобы челомеевских космонавтов в космос не пустить и всячески унизить. Под самыми разными предлогами, и без оных. Просто так, из самодурства. Максимум, что им тогда дозволялось – это дублировать космонавтов на орбите, являясь так называемыми «сухопутными космонавтами».

Дело в том, что во время полетов того времени, параллельно с работой в космосе, на земле все действия космонавтов повторялись на полном наземном аналоге станции или космического корабля. Так вот этими дублерами и были челомеевские космонавты. У них все было как на орбите, кроме невесомости.

Мне очень жаль, что с этими ребятами, рвавшимися в небо, так поступили. Они хотели и могли прославить нашу Родину. Судьба большинства из них впоследствии сложилась весьма непросто, особенно в «лихие девяностые».

Заканчивая рассказ о деяниях одного из величайших конструкторов-ракетчиков двадцатого века, следует кратко упомянуть про его легкий космический самолет.
Этот проект крылатого орбитального многоразового корабля-космоплана начали еще в шестидесятые годы. Потом проект легкого космического самолета вообще приостановили. Ресурсы требовались на лунную программу, на корабли «Союз», авиационно-космическую систему «Спираль» и прочее.
 
В конце семидесятых, начале восьмидесятых Челомей пытался инициативно возобновить этот проект. Он хотел создать выводимый ракетой «Протон» двадцатитонный аппарат с полезной нагрузкой на орбите 4—5 тонн. Однако, далее чертежей и макетов дело не пошло. Все его ресурсы «съедал» «Алмаз», а внешней поддержки Владимир Николаевич не получил. В СССР создавалась тогда тяжёлая многоразовая система «Энергия» - «Буран» и никто не видел перспективы в таком паллиативном решении.

В заключение, как бы подытоживая то, что я написал ранее, хочу обозначить то место, которое, на мой взгляд, занимает Владимир Николаевич Челомей в истории советской ракетно-космической отрасли. Он был тем, кого французы называют l'enfant terrible. Судите сами - в начале шестидесятых в ракетной промышленности сложилось четкое распределение работ. Космосом занимается ОКБ Королева, боевыми ракетами – ОКБ Янгеля, а морскими – ОКБ Макеева и та далее.
 
Каждая из этих уважаемых организаций доминировала в своей отрасли и старалась не допустить никакой конкуренции. К чему это могло привести? Правильно, к общему застою и затуханию творческих процессов.
 
Тут как чертик из коробочки появляется Челомей. Он самый молодой из конструкторов-ракетчиков. Он берется сразу за все. И все, или почти все, у него получается! «Спокойная» жизнь в ракетной промышленности закончилась. Челомей фонтанирует идеями, и, они всяческими правдами и неправдами становятся достоянием конкурентов. Те вынуждены реагировать. Начались так называемые «тараканьи бега» конструкторов, от которых только выигрывал Заказчик и страна в целом.

Расцвет КБ Челомея пришелся на конец хрущевского правления и эпоху раннего, еще не впавшего в окончательный маразм Брежнева. В этот период Челомею удалось создать несколько удачных баллистических ракет в различных модификациях. Полным ходом шла работа над «лунной ракетой». Отрабатывалась программа облета Луны, проектировались орбитальные станции. Увы, после свержения Хрущева лунную программу у него отобрали. Удалось сохранить лишь ракеты УР-100, УР-500 и орбитальные станции.

Только на бумаге остался и марсианский аванпроект Челомея «Аэлита» с мощной ракетой носителем и марсианским кораблем (1969 год), и проект ракеты носителя УР-530 (1977 г.) со стартовой массой примерно 1200 тонн и массой полезной нагрузки до 36 тонн.

Сейчас ни для кого не секрет, что содружество конструкторов – ракетчиков в те годы представляло классический «террариум единомышленников». В этой среде не затихала перманентная война всех против всех. Понятно, что, скажем, тот же Королев или Янгель видели в Челомее своего конкурента. И наоборот. Естественно, все они всячески интриговали друг против друга.

Я много думал о том, а можно ли было, в принципе, сделать так, чтобы советская лунная (или другая подобная программа) стала бы успешной. И пришел к чудовищному выводу. Единственный способ объединить усилия конструкторов-ракетчиков в СССР в то время, на мой взгляд, это посадить их всех в «шарагу» и облегчать режим их содержания по мере достижения успехов.

По интернету гуляет следующая байка: «В 1952 году Лаврентий Берия должен был рассмотреть и утвердить очередной график, связанный со строительством знаменитого кольца ПВО вокруг Москвы.

Помощник ему доложил, что график не визируют два главных конструктора. Они никак не могут договориться о распределении ответственности и работ между собой.
Помощник просил, чтобы Лаврентий Павлович их выслушал.

 - Передайте им, - сказал Берия, - что если два коммуниста не могут договориться между собой, то один из них враг.
У меня нет времени разбираться, кто из них двоих действительно враг.
Дайте им еще сутки на согласование.

Помощник вышел, через пять минут он вернулся в кабинет и положил перед Берией график, завизированный обоими главными» .

Если бы от успеха их работы на общую цель зависели сроки выхода на свободу, то Главные Конструктора не стали бы интриговать и топить друг друга. Иного выхода я не вижу. Как это и не ужасно. В существовавшей тогда социалистической хозяйственной системе это наиболее эффективный метод мотивации и управления.
Правда, с другой стороны, главным врагом Челомея всю жизнь являлись не столько Королев, Глушко или Янгель, а министр обороны Дмитрий Устинов. Ну, не любил Дмитрий Федорович Владимира Николаевича и все тут. Справедливости ради надо сказать, что Челомей платил ему те же.
 
Рассказывают, что однажды, когда Хрущев был еще на вершине власти, Никита Сергеевич потребовал, чтобы Устинов поехал к Челомею на совещание по ракете УР-500. Любезнейший Владимир Николаевич держал Дмитрия Федоровича в приемной, так, чтобы приезжавшие другие конструкторы, которых сразу провожали в кабинет, видели это. Помня этот случай и многое другое, Устинов мешал Челомею всегда, где только мог и как только мог. До последних минут своей многогрешной жизни.

После отставки Хрущева Челомею на первых порах помогала выжить поддержка министра обороны маршала А.А.Гречко и дорогого Леонида Ильича Брежнева. После смерти Андрея Антоновича в 1976 году Челомею стало совсем худо. Он не сработался он с министром Министерства общего машиностроения Сергеем Александровичем Афанасьевым. За это у Челомея отобрали все филиалы и не давали заказов. Во время моей работы неоднократно приходилось наблюдать, как целые громадные подразделения фирмы буквально месяцами изнывали от безделья.
 
Так что отношение к Владимиру Николаевичу власть имущих в начале восьмидесятых было уже препаршивое. Об этом постоянно шептались в коридорах фирмы. Я помню случай, где-то в году 81-м, шеф поехал в Кремль с проектом легкого космического самолета. Повез туда чертежи и показывал модельку. Так Челомея просто не стали слушать – что вы, мол, тут нам деревянный самолетик привезли, как пионэр. Моделист-конструктор нашелся!

Мне рассказывали, что Владимир Николаевич в конце семидесятых очень сильно изменился – стал злым, издерганным, жадным, завистливым, сильно самодурствовал, срывая зло на подчиненных. Последний раз я видел его весной 1982 года на профсоюзной конференции. Естественно, номером один в ее программе был доклад Челомея.
 
Это было душераздирающее зрелище. Старый, уставший человек с двумя звездами Героя Соцтруда целый час нес с трибуны абсолютную ахинею. У нас, профсоюзного актива, сидящего в зале, явственно возникали подозрения, что у старикашки завелись в голове таракашки. Никогда не забуду, как главный профсоюзник фирмы Игорь Флоринский, сидевший в президиуме, видимо, не в силах выслушивать весь этот бред, закрыл лицо руками и наклонил голову. Его обширная лысина постепенно краснела, пока не стала пунцовой.

Печальный финал подкрался незаметно. В декабре 1984 года пребывая на даче в мечтах и раздумьях, Владимир Николаевич решил прокатиться на своем любимом «Мерседесе». Он лично вывел машину из гаража и, стоя к ней спиной, начал отпирать ворота, а автомобиль возьми и покатись вперед. Считается, что Челомей забыл поставить его на ручной тормоз (хотя я слышал и иные версии). Аппарат наехал барину на ногу. Травма была легкой, но на всякий случай пострадавшего госпитализировали.
 
Уже в больнице Челомей узнает, что у министра обороны Устинова случился тяжелейший инсульт и он при смерти. Перед Владимиром Николаевичем опять замаячили некие перспективы. Может быть, даже начало некой новой жизни? Престарелый академик сильно разволновался, а годы уже не те. Нельзя было так переживать. Оторвавшийся от волнения тромб убил Челомея мгновенно, когда он радостный и полный надежд разговаривал с женой по телефону.
 
Однако, у меня до сих пор имеются чудовищные подозрения. А может быть ему все же помогли выйти из игры? ...

Рассказывают, что умирающему Дмитрию Федоровичу Устинову принесли лист бумаги с надписью: «Умер Челомей». Тот, якобы, прочитал, улыбнулся и удовлетворенно закрыл глаза... Дмитрий Федорович пережил Владимира Николаевича всего на двенадцать дней. Так и закончилась битва титанов.

В заключении этой главы я хотел сказать, что многое (не все, но очень многое) из того, что я написал здесь, впервые услышал из уст Инны Николаевны. Это милая женщина, ветеран фирмы, проработала там не один десяток лет. Мы с ней сидели за соседними столами. Она рассказывала мне интереснейшие истории из жизни - ярко, красочно и с большим юмором. К сожалению, по молодости и по глупости, я тогда не придавал им большого значения. Очень, очень многое из рассказанного тогда, либо пропустил мимо ушей, либо просто забыл. О чем сейчас искренне сожалею!


ЗАЩИТА ДИССЕРТАЦИИ

"Некто, кто учил Тору, глядите,
как извращены его дела
 и как безобразны слова?
О нем Писание говорит:
"Такие осрамили Имя мое"
Иехезкель 36:30. Йома 86а

Подходил к концу 1981 год. Моя жизненная ситуация, можно сказать, несколько стабилизировалась. Я трудился в одной из самых престижных фирм Советского Союза и был там не на самом плохом счету. Полтора года ушло на то, чтобы доделать диссертацию. Она приобрела черты некой завершенной научной работы. В ЦКБ Машиностроения имелся отличный по тем временам вычислительный центр, и я смог (неофициально, естественно) доделать и отладить программную модель и произвести необходимые расчеты.

Вместе со своей семьей я нелегально проживал в легендарном общежитии «Дом Коммуна», со всеми вытекающими из моего статуса «прелестями». Удалось даже «временно, в порядке исключения» пристроить работать жену в МИСиС на кафедру кибернетики, а дочку в детский садик карбюраторного завода. Но все это был путь в никуда. Так вечно продолжаться не могло.

Требовалось, наконец, защищать диссертацию. Тогда, может быть, могли открыться новые горизонты и решились мои проблемы. Защищаться раньше я не мог, так как диссертация просто была не готова. Все-таки, работал над ней в аспирантуре менее двух лет и начинал с абсолютного нуля. Кроме того, в рамках некой реформы в начале 80-х, сначала распустили диссертационные советы, а потом их долго и нудно их реформировали почти два года.

Где-то в октябре 1981 года, заведующий кафедрой поинтересовался скромной фигурой экс-аспиранта Дудихина, у, в ту пору уже профессора, Блинова. Милейший Олег Михайлович сообщил, что у меня все готово. Опять были слушанья на кафедре, все остались довольны и мне назначили дату судного дня - дня защиты диссертации 18 февраля 1982 года.

Это был последний штурм вершины. Подготовил необходимое количество экземпляров диссертации, новые плакаты, автореферат, текст «тронной речи». Затем пошли апробации - выступления в ведущих научных организациях, и прочие ритуальные мероприятия, сопровождавшие в то время подобное событие. Одних отзывов на себя любимого пришлось написать десятка два. Тут мне очень пригодился бессмертный труд заведующего челомеевской аспирантурой Александра Ивановича. В его пособии-талмуде для аспирантов имелось несколько десятков готовых шаблонов для всех типов подобных документов.

Студеной зимой мотался по всей Москве и области собирал необходимые бумажки, ибо без них, ну сами знаете, кто вы есть. Мою бедную, маленькую дочку пришлось отправить в Рязань к бабушке и дедушке, а мы с женой в героическом порыве завершали проект под названием «обучение в аспирантуре». Жена помогала мне изо всех сил, она была для меня лучшим другом, опорой, «каменной стеной». От всех этих жизненных треволнений я страшно вымотался, похудел и весил тогда менее шестидесяти килограммов.

Как прошли новогодние праздники 1982 года, честно говоря, я не помню. Скорее всего, я провел их в Рязани, на хлебах у тестя и тещи. Никогда так не ценил возможности побыть вместе с семьей, как в то, тяжелое для меня время. В начале февраля взял отпуск и стал ходить на текущие защиты диссертаций, как на работу. Скоро выяснил, что все эти действа напоминает спектакль, поставленный неким скверным режиссером. Удивило, что члены ученого Совета задают каждый раз одни и те же вопросы. Если так – то подготовим ответы на все случаи жизни.

Наконец настал час расплаты. Восемнадцатое февраля одна тысяча восемьдесят второго года. В тот день Ученый Совет заслушивал двух соискателей, домогавшихся ученой степени. Я был вторым по списку. Пребывая в неком подобии горячечного тумана, мало чего соображая, все-таки, довольно резво оттарабанил свою речь, заученную до автоматизма. Когда же начались вопросы, то впал в некий ступор. Видел себя как бы со стороны и голова моя, сделалась абсолютно пустой.

Беспомощно шарил глазами по сторонам, пока блуждающий взгляд не упал на мою жену, сидевшую на дальних, зрительских местах большой аудитории. Она вертела пальцем у виска и всем своим видом показывала, что нельзя так раскисать, выпадать в осадок и превращаться в овощ, и в полное ничтожество. И я все сразу вспомнил!!! Привычная наглость и здоровое нахальство вернулось ко мне. На оставшиеся вопросы я отвечал бодро и даже весело.

Ученые мужи не стали мучить меня слишком долго. Процедура была соблюдена, и они быстренько провели тайное голосование. Счет 13:1 – тринадцать за, один против. Я потом специально посмотрел этот единственный бюллетень. Просто физически чувствовалось, с какой ненавистью, красными чернилами, было зачеркнуто слово «за». Вряд лично я был причиной этой ненависти. В научных коллективах взаимоотношения весьма причудливы и своеобразны.

Все, вроде дело сделано. Тридцать минут позора, и ты кандидат наук. Сразу навалилось чувство смертельной усталости и какого-то внутреннего опустошения. Чувствовалось одиночество, даже выпить было не с кем. Научный руководитель отказался составить компанию. Он человек болезненный, алкоголические напитки не употреблял в принципе. Все мои друзья по аспирантскому общежитию к тому времени завершили свои дела в ней с разной степенью успешности. Кто защитился, кто уехал просто так, не солоно хлебавши.

Помню, что после защиты мы вместе с женой, в случайной компании с полузнакомой супружеской парой с западной Украины, из Луцка, пили коньяк в нашей каморке в «Доме Коммуны». Их история в некотором смысле была аналогична нашей. Он, также аспирант МИСиСа, долго и нудно вымучивал здесь диссертацию, пребывая, как и я, на птичьих правах. И тоже защитился несколько дней тому назад. Только в отличии от меня – им было куда ехать. На исторической родине их ждало тепленькое местечко в местном университете и квартирка, доставшаяся им в наследство от родственников.
Нас же с женой и маленькой дочкой никто и нигде не ждал.
 
После защиты я еще недели две оформлял различные бумажки и развозил их в трескучий мороз по разным конторам и конторкам. В конце концов, даже самые неприятные дела, когда ни будь, да и кончаются. Оставалось только ждать. Ждать подтверждения из ВАКа.

Подошел тот момент, которого я боялся мысленно. Проект «Аспирантура» подошел к своему логическому, и даже вполне успешному завершению. Теперь нужно родить какую ни будь очередную гениальную идею, чтобы найти свое место в жизни. Что лежало на поверхности? Прежде всего - тупо искать, искать и еще раз искать. Просто так. Действовать на удачу. Вдруг, где ни будь, да и возьмут новоиспеченного кандидата наук.

С такими намерениями съездил в Ступино. Вблизи этого городка, по имевшейся информации, затевалось что-то грандиозное, секретное и подземное. Ан нет – облом… Мне сказали: «Вот если бы приехали три года назад, то да. Мы брали всех, кто хотел и не хотел здесь работать. А сейчас нет, штаты заполнены, лимит закрыт».
Опять этот «лимит на прописку»! Есть прописка – будет работа, нет прописки – никто с тобой даже разговаривать не станет! Решил пойти ва-банк. Обратился к руководству челомеевской фирмы, не местному, моему руководству, а к заму Челомея по кадрам Виталию Меркурьевичу. Терять то тогда мне было уже нечего. Решат мой вопрос – остаюсь на фирме. Нет – так все равно мое нынешнее состояние не могло продолжаться вечно. Нужно же что-то делать.

Удивительно, но я даже нашел на фирме некоторое понимание. Во-первых, за те два с половиной года, что я проработал, показал себя неплохо. Во-вторых, то, что я у них работаю без прописки, это их «прокол» и скандала они по понятным причинам не хотели. Мне сказали, если сможешь получить согласие на прописку у родственников в Москве, то вопрос решаем с дальнейшим вступлением в жилищный кооператив. Денег на квартиру у меня не имелось, но это хоть какая-то разумная перспектива.

У меня в Москве был только один родственник. Моя двоюродная тетка, та профессорская вдова с попугаем. Обратился к ней. Ей жутко не хотелось, но скрепя сердце она дала устное согласие. Как хорошо, что я ей тогда все равно не поверил. Когда дошло время до оформления бумаг – она от всего отказалась, сволочь! После этого мне с большим трудом удалось замять мой вопрос. А ведь Виталий Меркурьевич хотел идти с ним к самому Челомею… А, так – полный облом….

В минуты отчаянья даже пытался одеть погоны. Представился достаточно реальный вариант податься в моряки. Но мне уже перевалило за тридцать, и идти в таком возрасте на флот в звании лейтенанта явно бесперспективно. От предложения начать службу в тех местах, где год идет за три, благоразумно уклонился.

Прослышал про вновь открывшийся филиал Института Стали и Сплавов в Старом Осколе. Написал туда письмо. Как сейчас помню, бросил его в почтовый ящик около Павелецкого вокзала. Стал ждать – неделю, две недели, месяц… Потом ждать перестал.

Однажды, где-то в июне 1982 года, обуреваемый грустными мыслями, решил сходить попить пивка в бар «Пльзень» в Парке Культуры имени Отдыха. В тот момент жизнь я вел во многом холостяцкую, так как жена, в очередной раз уволенная с временной работы, находилась вместе с дочкой в Рязани.

Пропустив пару кружек, несколько расслабился и стал присматриваться к тому, что творилось рядом со мной. За соседним столиком было двое. Один – возраста сорок плюс, небольшого роста, лысый, в очках, импозантный и весьма уверенный в себе человечек с очень красивыми голубыми глазами. Другой – довольно молодой, примерно моего возраста, высокий пижонистый брюнет в джинсовом костюмчике.

Тот, что постарше убеждал молодого: «Давай ко мне - компьютерные системы реального времени, разработки для космоса, микропроцессорные системы, цифровая техника» и так далее и тому подобное. Молодой - лениво потягивал пивко и вяло отбрехивался: «Да зачем мне все это? У вас надо оформлять допуск. За границу не поедешь. Режимный объект – работать от звонка до звонка каждый день… Неееет, это не по мне! У нас, в Академии Наук, так оно много лучше».

Когда я услышал все это, то меня просто заколотило. Ведь это все обо мне и для меня. Я все это знаю. А чего не знаю, то освою! Внутренний голос просто закричал мне: «Вот он, твой шанс!». А разговор за соседним столиком все продолжался - «Ну, ты все-таки, подумай… Если решишься, то звони мне, Дмитрию Дмитриевичу Митину, 333-75-57».

Я не знал, что делать. Подойти сразу. Неудобно. В пивной, не вполне трезвый субъект пристает с нескромными предложениями – не солидно. Надо будет позвонить завтра. Ночью спал плохо. Телефонный номер 333-75-57 долбил мозг как библейские - MENE, MENE, TEKEL, UPHARSIN. С трудом дождался утра.
 
Ровно в десять утра набрал заветный номер и попросил «мне Митина Дмитрия Дмитриевича, пожалуйста…» - «я слушаю», сказали мне на другом конце провода. Набрав в легкие побольше воздуха, и стараясь говорить солидно, я произнес: «Вам нужен кандидат наук, специалист с десятилетним стажем в области…», а далее, я в слово в слово пересказал то, что говорил вчера милейший Дмитрий Дмитриевич тому академическому хлыщу.

«Приезжайте немедленно!» - закричал Митин.
«Куда?» - ошеломленно спросил я.
«Метро Калужская, улица Введенского 8».
«Могу приехать к двум часам дня»
«Хорошо, жду! Позвоните из вестибюля по местному телефону»

Ровно в четырнадцать ноль-ноль был у турникетов фирмы. По звонку появился вчерашний знакомец. Вышли во двор. Завязалась беседа. Я довольно толково отвечал на вопросы и, как мне казалось, произвел достаточно приятное впечатление.
Прошло примерно пол – часа. В первом приближении все стало более - менее ясно. Мой собеседник тоже несколько притомился. Хорошо, сказал он, это актив, здесь все нормально. Давайте, только начистоту, про проблемы. Они у вас, вижу по глазам, есть.
 
Да, Дмитрий Дмитриевич, они у меня есть…
Первая – у меня нет прописки.
Митин поморщился, но сказал: «Ладно, это решаемо».
Второе – я женат, у меня ребенок.
Мой собеседник явственно загрустил.
Третье – у меня нет паспорта.
Как нет паспорта?
Да вот так! И я рассказал ему вкратце свою эпопею.
И с таки багажом вы умудрились устроиться на фирму Челомея?!
Да, умудрился…
Тогда вас точно нужно взять к нам! Тут такие люди нужны! Берите лист бумаги и пишите.
Что и кому.

Заявление на имя Главного конструктора КБ Точного машиностроения Нудельмана Александра Эммануиловича.

А что писать?
– А все то, что мне сейчас рассказали. Только ничего не утаивайте. Все напишите и про аспирантуру, про ученую степень и второе высшее образование, Про все, все, все… В конце напишите прошу принять меня на должность ведущего инженера и предоставить мне моей семье благоустроенное жилье. Я ничего не обещаю, но покажу это шефу, а там – как он решит. Позвоните мне через пару дней.

С трудом дождался указанного срока. Звоню – по голосу Митина сразу уловил, результат есть. Как потом он мне рассказывал, что выбрал удачный момент, когда Нудельман пребывал в хорошем настроении.

«Шеф долго смеялся, все спрашивал, как этот тип смог устроиться к самому Челомею? Нет, говорит, такого ловкого парня надо обязательно к нам взять» - сообщил мне Дмитрий Дмитриевич. «Только не на Калужскую, а в филиал, это в Подмосковье. Там с кадрами сейчас полная катастрофа. Приезжайте ко мне, и я расскажу, что делать дальше».

Вторая встреча с Митиным была более обстоятельной. На ней он объяснил, что есть достаточно реальный шанс, устроится на работу в Конструкторское Бюро точного машиностроения. Александр Эммануилович дал добро на прием тебя и твоей жены в филиал фирмы, что расположен в подмосковном Климовске.

Учитывая твой нынешний уникальный общественный статус бомжа, не факт, что это вообще получится. Но мы будем стараться. Более того, на твоем заявлении его резолюция – предоставить жилье в городе Климовске в течении двух недель после приема на работу. У нас приказы Шефа не обсуждаются, а выполняются. Давай, для начала съезди туда, в Климовск, посмотри, подойдет ли это тебе. Это час езды на электричке с Курского вокзала.

На следующий день, испросив себе местную командировку, отправился по маршруту, указанному Дмитрием Дмитриевичем. Ехать в Климовск чуть больше часа с Курского вокзала или пятьдесят минут от метро «Текстильщики». Первое впечатление – патриархальное благолепие: чистый воздух, белые березки, чистенькие улочки, розы на клумбах, люди ходят сытые и ленивые.

Вернулся домой несколько озадаченный. Хотелось бы чего-то более цивильного, но выбирать-то не из чего. Посоветовался с женой – ладно, сказала она, все равно ничего другого нет, давай поживем там годик – другой. Знала бы тогда моя женушка, что этот годик-другой, выльются в долгие восемнадцать лет.

Вскоре произошло событие, поставившее окончательную точку в проект под названием «аспирантура». Тринадцатого сентября 1982 года пришла долгожданная открытка из ВАКа. Все, я кандидат наук! Перевернута очередная жизненная страница. Помню после этого, целый день тупо в одиночестве катался по Москве реке на речном трамвайчике и пил пиво.

ПОЛУЧЕНИЕ ПАСПОРТА И ВОССТАНОВЛЕНИЕ ПРОПИСКИ

Когда нам безвыходно сразу
со всех обозримых сторон,
надежда надежней, чем разум,
и много мудрее, чем он.
Игорь Губерман

После всего этого на моем жизненном горизонте забрезжила искорка надежды. Напомню обстоятельства, существенно отягчавшие тогда мою жизнь - у меня давно закончился срок действия паспорта. Более того, в этой недействительной «ксиве» была просроченная московская прописка. Вместе с семьей я тогда нелегально проживал в МИСиСовском общежитии «Дом Коммуна», хотя прописан был в общежитии «Металлург». Таким образом, я был тогда никто, человек вне системы. Так что, даже воспользоваться возникшим шансом, как-то устроиться, оказалось делом непростым.

Начинать пришлось с восстановления паспорта. Милейший Дмитрий Дмитриевич направил меня с бумагой, украшенной резолюцией Шефа к Юрию Залмановичу помощнику Главного конструктора по общим вопросам. Было ясно, что если дело по моему трудоустройству и «выгорит», то только в Подмосковье, в Климовске, а Залманыч именно там и курировал подобные «скользкие вопросы».

Про город Климовск в то время, в 1982 году, Большая Советская Энциклопедия давала следующую справку:
Климовск, город (до 1940 — посёлок) в Подольском районе Московской области РСФСР. Железнодорожная станция (Гривно), в 8 км южнее Подольска и в 51 км к Ю. от Москвы. 43 тыс. жителей (1970). Заводы текстильного машиностроения (основан в 1883) и с.-х. машин; фабрика игрушек.
В ней, все, правда – но не вся правда. Кроме фабрики игрушек, заводов сельхозмашин и ткацких станков там базировалось несколько крупных оборонных предприятия. Одно из них - филиал конструкторского бюро, возглавляемого Александром Эммануиловичем Нудельманом, куда, собственно я и собирался устраиваться на работу.

Примечательно, что все это располагалось довольно далеко от «цивильного» Климовска, ближе к станции Весенняя, прячась от нескромных взоров в лесу, обнесенным забором из густой колючей проволоки.

Во время второго визита населенный пункт понравился еще больше. Чистые, метеные улицы, ухоженные газоны, неторопливые обыватели, видимо, довольные своей жизнью. Нашел конторку Юрия Залмановича в его маленькой ведомственной гостинице, что располагалась недалеко от проходной.

Залманыч, в те времена, был у Нудельмана, как я потом понял, «смотрящим» по климовскому филиалу, который возглавлялся Василием Васильевичем Науменко (приятелем тогдашнего министра обороны Устинова). По совместительству Юрий Залманович являлся еще завхозом по разным там общежитиям, клубам и прочей социалке. Но основное его призвание - решение разных «своеобразных» вопросов, которые никто кроме него решить не мог. В том числе и вопросов прописки.

Я честно объяснил ему свою ситуацию, ничего не утаивая. Он явно загрустил, так как сразу сообразил, что задача практически не решаемая. Но на столе лежала бумага с резолюцией Шефа, а в этой организации его распоряжения выполнялись беспрекословно. «Ладно» - сказал он – «Попробуем что-то сделать, может быть и получится. Только ты в начале, должен будешь самостоятельно поменять паспорт. Тут я тебе помочь не смогу. Но могу посоветовать – скажи, что потерял его».

К тому моменту прошло уже более двух лет, как я перешел «на нелегальное положение», фактически став бомжом. Но всему рано или поздно приходит конец, и делать нечего, надо идти сдаваться властям. Властями в данном случае было отделение милиции, где я был прописан. Я, заявился туда со справкой с места работы от Челомея, и кандидатским дипломом. Уже и не упомню, что я плел там. Типа того, что аспирант, потерял паспорт, сам не знаю где, а сейчас вот защитился, хочу уехать, нужен документ, войдите, мол, в мое положение.

На удивление, менты (молоденький старлей участковый и пожилая паспортистка) оказались на редкость отзывчивыми и добрыми людьми. А может быть, не я один у них был такой умный. Они выписали мне штраф в 10 рублей (о счастье!), сказали, чтобы я дал объявление об утере паспорта в соответствующую контору и через две недели принес из нее справку, что ничего не нашли. Короче говоря, примерно через месяц я держал в руках свежеиспеченную «краснокожую паспортину».

Как только я получил в руку вожделенный документ, то сразу же созвонился с Залманычем и поехал к нему. Нужно сказать, что, за то непродолжительное время знакомства у меня возникла определенная симпатия к этому, бесспорно хитрому, но по-своему очень доброму, умному и порядочному человеку.

Как я припоминаю, Юрий Залманович– офицер советской армии в отставке, в годы молодости служил в авиации метеорологом на аэродроме. Видимо, служилось ему очень даже не плохо, хотя в большие чины он так и не вышел. Как мне припоминается, хорошую карьеру сделал его брат, достигший генеральских чинов. Еще почему-то после наших задушевных бесед застряли в памяти только рассказы Залманыча о Василие Сталине, с коим он якобы неоднократно пересекался в своей многогрешной жизни.
«Я все придумал» - радостно встретил он меня, когда я привез ему свеженький паспорт. «Я пропишу тебя с семьей временно в своем кабинете! Я узнавал у юристов – имею право! Готовься к заседанию комиссии в Подольске. Может быть тебя и не вызовут, но ты там должен быть рядом обязательно! На всякий случай! Все документы уже готовы!».

Смутно помню свое присутствие на этом мероприятии. В памяти осталось только то, как мы добирались до Подольского Райисполкома. К счастью, все прошло штатно. Голосовали за подготовленный список, а, следовательно, и вызывать меня нужды не было. Но, все равно, я парился в «предбаннике», ожидая своего благодетеля. Он вышел очень довольный – сказал: «что много чего в жизни провернул, но такой аферы, у меня никогда в еще не было!

Заседание Горсовета в пятницу, на него можешь не ходить, у меня там все схвачено, только позвони вечером». Вечером в пятницу, как и договаривались, я позвонил. По его довольному голосу понял, что все нормально.

«Приезжай во вторник, и получишь свой паспорт уже с пропиской» - радостно сказал он мне. На дворе стояло пятое ноября 1982 года. Это был сюжет из времен позднего Советского Союза – если нельзя, но очень хочется, то значит можно!
В среду же все Прогрессивное Человечество погрузилось в траур. Стою у окна отдела, смотрю в стекло – идет дождь, гудят заводы, сигналят машины, свистят локомотивы, кончилась ЭПОХА, умер ДОРОГОЙ ЛЕОНИД ИЛЬИЧ БРЕЖНЕВ!

Вручая мне документ, Залманыч сказал: «Ты в рубашке родился! Сегодня вечером в паспортный стол пришла телефонограмма о запрете дополнительной прописки в Москве и области. К счастью, в милиции я взял твой паспорт утром». Доложил о радостном событии Митину и договорился, что выхожу к нему на работу после Нового Года.
;

РАССТАВАНИЕ С ЧЕЛОМЕЕВСКИМ КБ

Была без радости любовь
Разлука будет без печали
М.Ю.Лермонтов

Следующий важный шаг был – увольнение из фирмы Челомея. Вроде бы ничего особенного, но все-таки, проработал там без малого три года. Относились ко мне в отделе неплохо, народ там хотя и разный, но, я как-то уже привык к этим людям, приработался. Для меня самым сложным вопросом было сообщить о своем решении начальнику отдела Рудольфу Тимофеевичу. Но тут представился удобный случай.
А дело было так. Кроме многотрудных послушаний в технической сфере у меня имелись и общественные обязанности. Я был председателем профсоюзного комитета отдела. Собственно, в свое время попал на эту должность достаточно случайно. В отделе, большинство сотрудников не хотели им быть. Зачем? Геморрой хотя и не очень большой, но все же, хлопотно.

Вернее, имелся один человек, кто жаждал этой должности. Это Володя, руководитель одной из тематических групп, мужчина немного за сорок. В отделе тогда несколько человек, остро нуждались в жилье, конечно, не так как я, у которого вообще ничего не было – ни жилья, ни прав на него, а на законных основаниях. Нуждался этот парень, Володя, и сам начальник отдела Рудольф Тимофеевич и еще человек пять – шесть. Стать видным профсоюзником – это некий шанс приблизиться к раздаточной кормушке.

Так вот, начальник отдела продвигал к ней Владимира, а заинтересованные личности – конкуренты топили его. В результате, на эту должность обычно избирали маразматического старичка пенсионного возраста, который регулярно всю работу заваливал. Когда в отделе на горизонте появился я, то у народных масс возникла идея – а давайте вперед его, молодого и резвого, пусть работает!

Своего катастрофического жилищного положения я не афишировал, так что был идеальной фигурой в глазах многих на эту выборную должность. Когда год тому назад парторг отдела Юрий Иванович Гоготов сделал мне это нескромное предложение, я, немного для приличия подумав, согласился, про себя вынашивая далеко идущие жилищные планы. После чего единогласно и был избран профоргом.

Может быть, советское профсоюзное движение потеряло в моем лице выдающегося функционера. Обязанности профсоюзника того времени обширны, но не слишком обременительны. В основном – организация социалистического соревнования и дележ материальных ценностей, спускаемых сверху. В их рейтинге самое важное место - это очередь на квартиру, далее распределение автомобилей, путевок, продовольственных заказов и иных мелких благ.

Занятие этой должности для меня оказалось очень полезно, так как избавило от иллюзий о перспективах решения жилищного вопроса. Перспектив просто не было, тут все уже все давно получили, никому ничего не надо, практически ничего не строилось, фирма тихо загнивала, как и вся советская экономическая система.
Вступив в должность профсоюзного работника, и поняв «размер бедствия», решил, что нужно действовать. Нагло, бодро и весело. Во время производственной гимнастики в 11 часов, была и такая, организовал игру в волейбол воздушным шариком. На удивление, народу это понравилось, и, солидные дядьки и тетки (во главе с начальником отдела) с удовольствием лупили по надутому баллону.

На фирме имелся отдел научной организации труда, возглавляемый Файвелем Моисеевичем. Он постоянно донимал руководство отделов занудными наставлениями по проведению социалистического соревнования. Я подумал, что единственный способ, как-то бороться с этим злом – доведение проблемы до абсурда.

Очередной идиотизм того времени – всенародное движение «XXVI съезду КПСС – двадцать шесть ударных вахт». То есть, ты встаешь на вахту – значит, обещаешь сделать что-то раньше срока (непонятно, правда, зачем!). Отделом Файвеля Моисеевича была разработана мудреная формула, по которой определялся победитель. Конгениально!

Мобилизовав свои мозги и проанализировав предложенные правила игры, разработал некую стратегию, приводящую, на мой взгляд, к гарантированному успеху. Ее я и обнародовал на ближайшем профсоюзном собрании отдела. Там объявил, что решил организовать движение «вахтеров». Всякий кто к нему присоединяется, встает на трудовую вахту и заполняет специальный бланк, по форме разработанной многомудрым Файвелем Моисеевичем.

Тут меня явно понесло – мы в отделе должны организовать стену «вахтеров», на которой эти бланки будут размещаться. Исполненные трудовые вахты будут закрашиваться красным революционным цветом! Необходимо изготовить стенд «Наши Маяки» в виде маяка, на вершине которого расположить фотографии наиболее удачливых вахтеров! Много чего я тогда наговорил, всего и не упомнить.

На удивление, весь этот провакативный бред был воспринят трудящимися с энтузиазмом. На многое был способен советский человек, когда предоставлялась возможность безнаказанно нагадить начальству! От желающих стать «вахтером» просто не было отбоя. Маяк мне изготовили из пенопласта в мастерских, я его приспособил к стене вахтеров и на вершину водрузил фото разлюбезного Юрия Владимировича, того самого сотрудника, который был выходцем из семьи ставропольских партийных бюрократов.

В результате, в соцсоревновании первого места мы все же не заняли. Заняли весьма пристойное, среди сотен подразделений фирмы. Отдел даже и премию получил. Окрыленный успехом я решил хамить дальше и предложил проект АСУ социалистического соревнования. Слухи о моих проделках стали распространяться по фирме. Я даже почувствовал на себе недобрый интерес самого Файвеля Моисеевича. Ревновал, однако!

А чего стоила моя система нагрузок и довесок?! Дело в том, что к спускаемому для распределения дефициту прилагалось некое количество неликвида – сатиновые трусы, банки морской капусты, книги Л.И.Брежнева и прочее. Естественно, при попытках «впарить» его вместе с ходовыми товарами возникали свары и скандалы.
 
Решил навести в этом деле порядок – получаешь право купить ЖИГУЛИ 2106, будь добр прихвати еще двадцать сатиновых трусов. Сам носить не будешь – пойдут на тряпки, машину протирать. Дают тебе финскую дубленку – давай бери пять банок консервов морской капусты. Палка сервелата – бессмертный труд Л.И.Брежнева «Малая земля» в нагрузку. Главное – составил правила, когда, чего и сколько.

Народу это нравилось, порядок, говорили, это главное! Так что на подоспевшем отчетном собрании, когда я начал в порядке большевистской самокритики ругать себя, вскрывать язвы своей работы, и, в конце концов, попросил меня от этой должности отставить. Народ справедливо возмутился – мол, у всех бывают просчеты, а тут парень внес живую струю, так что, пусть остается.

«Нет – сказал я – слишком дорожу доверием коллектива, чтобы согласиться на такое. Тем более, что на моем жизненном пути сейчас забрезжили некие иные горизонты и я, видимо, скоро покину вас».

Это было неожиданно. Начальник отдела в сердцах швырнул карандаш. Несколько секунд висело молчание. Первым оправился парторг. Ну, что – сказал он – большому кораблю, большое плаванье. Предлагаю на должность профорга Александра Анатольевича (это того старичка-маразматика). На том и порешили.

После собрания я подошел к Рудольфу Тимофеевичу и вкратце поведал ему о своей жизненной ситуации. Хитроумный Рудольф сразу почти все понял. По крайней мере, главное. Поскольку он также входил в список нуждающихся в «улучшении жилищных условий», то еще один претендент в нем ему не был нужен. Так что, консенсус был найден практически мгновенно.

Однако, в подобные «конторы» трудно войти, еще труднее выйти. В этом смысле вспоминается мой финальный разговор с Заместителем Челомея по космосу. Сейчас (в 2014 году) сайт выпускников Бауманки дает о нем такую информацию:
Родился в 1935 году. Специалист в области ракетно-космической техники, Первый заместитель Генерального конструктора ФГУП "НПО машиностроения". Лауреат Ленинской премии. Руководит на предприятии направлением работ по перспективной программе "Прагматичный космос", в рамках которой реализуются проекты малых космических аппаратов дистанционного зондирования Земли и связи. Доцент Аэрокосмического факультета МГТУ им. Н.Э. Баумана, читает лекции и руководит непрерывной научно-производственной практикой студентов.

А, скажем, в Википедии о нем материалов нет. Это крайне несправедливо, так как дядечка он презабавный. Поэтому, я позволю себе написать пару строчек и о нем. Естественно, в то время, разница в положении меня, рядового инженера и Заместителя Главного Конструктора по Космической тематике была более чем существенной.

По рассказам очевидцев, этот деятель был человеком резким, в некотором смысле, даже чванливым. Говорили, что, не очень доверяя начальникам отделов, Заместитель Генерального Конструктора любил работать напрямую с исполнителями, минуя все промежуточные инстанции, что само по себе необычно и довольно глупо.

Мой приятель того времени, сплетник всех времен и народов, Юрий Алексеевич поведал мне историю его стремительной карьеры, после чего многое стало ясно.
Лет за десять до моего появления на фирме, на одном из стендов фирмы проходили серьезные и ответственные испытания новой техники. Эти исследования шли долго и мучительно. Ими с разной степенью успеха руководили большие начальники – заместители Главного. Начальники отделений, ведущие конструктора, а прочая инженерная черлядь, бегала вся в мыле, и не вылезала со стендов круглые сутки.
 
Стояло лето, кажется, середина июля. Жарко, пятница, дачи и прочие летние удовольствия манили и притягивали. В конце дня руководитель испытаний - заместитель Главного Конструктора неожиданно получает «срочный вызов в Министерство» и уезжает, перепоручив хозяйство Начальнику отделения. Минут через тридцать выясняется, что тому абсолютно необходимо присутствовать на «совещании на соседней площадке», и он перепоручает вести дела Ведущему конструктору, который, под благовидным предлогом спихивает все на случайно проходившего мимо, ни в чем не повинного начальника отдела.

Короче, часам к одиннадцати вечера руководить ответственейшими испытаниями стал старший инженер Володя, которому тогда было чуть за тридцать. «Ты, Вован, посиди тут и только ничего не трогай» - напутствовал его начальник сектора, спешащий на последнюю дачную электричку. Продолжение этой истории и поучительно и комично одновременно.

Главный Конструктор и академик, Владимир Николаевич Челомей, страдал бессонницей. Склонный к эксцентричным поступкам, он решил в два часа ночи проинспектировать испытания.
 
Неожиданно, без лишней помпы прибыл на фирму.
Обнаружил: что испытания идут нормально, согласно плану, так как инженеры-испытатели народ грамотный, тертый в разных обстоятельствах и прекрасно знавший, что надо делать.

Не обнаружил: никого из руководства, предававшегося в тот момент тихим радостям дачного отдыха. Вид какого-то сопляка, сидящего в главном кресле управления, привел его в бешенство. Желая морально уничтожить это ничтожество, Челомей стал задавать вопросы «руководителю» по ходу испытания.

На удивление, на все, или почти все вопросы получил вполне вразумительные ответы. Все-таки, школа МВТУ давала себя знать. Завязалась беседа, которая продолжалась до утра. Утром Челомей уехал домой вполне довольный. Володя пошел домой, довольный, что остался живым.

В середине понедельника, как раскат грома, на фирме был получен приказ Генерального о назначении Володи новым заместителем Главного Конструктора по космической тематике. Это, конечно, была «минута славы». С другой стороны, попасть лет в тридцать пять на такую позицию, это значит – навлечь на себя океаны ненависти, прочувствовать, что значит интриги, склоки и зависть.
 
Став заместителем Главного Конструктора, Вова, на первых порах, оставался по сути своей все тем же старшим инженером. Поэтому, его пристрастие к работе с конкретным исполнителем в то время вполне можно объяснить простым неумение руководить и общим низким качеством менеджмента на фирме.

Ну, я несколько отвлекся. Так вот, после подачи мною заявления об увольнении по собственному желанию заместитель Главного по космосу решил снизойти до моей скромной персоны и вызвал нас с начальником отдела к себе в кабинет. Не знаю, почему это произошло, возможно, даже с «подачи» Рудольфа Тимофеевича. Были озвучены предложения мне. Ясные – возглавить группу моделирования и туманные – мы тебя поддержим и прочее. На мое твердое «нет» не без раздражения было сказано: «Ну, если ты такой, то и катись отсюда вон! ....».

На том и порешили. На дворе стоял декабрь 1982 года. Все. Теперь я свободен, как Советский Союз в эпоху расцвета!

СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ ОТДЕЛА 56 – БУРНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ ОДНОЙ ЛАДОНИ

Слышал ли я хлопок одной ладони?
Много раз в детстве,
когда мама шлепала меня по попке.
Виктор Пелевин

Раннее утро 3 января 1983 года. Тяжелая голова хранит воспоминания о встрече Нового Года. Начинаем работать в КБ Точмаш – в Конструкторском Бюро точного машиностроения. Начинаем вдвоем - я и моя жена, всей семьей. Это непременное условие Начальника и Главного Конструктора для получения прописки. Моя супруга, Елена, имела, как и я, инженерный диплом радиоинститута. Дочка, пока еще маленькая, всего шесть лет, ее это категорическое условие шефа в то время не коснулось.

Жена определена в мое подчинение в ту же структуру, где нам и было предписано нести инженерное послушание. Это не в московском отделе, у милейшего Дмитрия Дмитриевича, а на КЭБе - Климовской Экспериментальной Базе. Но об этом чуть позже. Сейчас же на проходной нас встречает девушка Света, натуральная блондинка, удивившая нас своей грузинской фамилией.

Первое впечатление от фирмы – уют и какая-то, почти домашняя атмосфера. На фирме Челомея поражало многое: размах, масштабы, циклопичность строений, грандиозные задачи и свершения. Присутствовал там и некий легкий снобизм – мы тут не просто так, мы Фирма! В то же время, несмотря на внешний лоск, в организации внутренних пространств, если можно так сказать, в дизайне, было много разного непродуманного, канцелярского и случайного.
   
Фирма Нудельмана была много, много меньше. Строго говоря, до середины 80-х она состояла из относительно небольшого здания на улице Вернадского, хозяйственных построек и примыкавших к ним мастерских опытного производства. Правда, имелись еще далекие и загадочные КЭБ и ЛИБ в подмосковном Климовске и прочие второстепенные объекты, но это отдельная песня. Говорят, же, что в маленьком доме легче навести порядок. Хотя, может быть все шло от высокой культуры труда и традиций оружейников, доводить каждую деталь оружия до совершенства.

В чем это проявлялось? Хотя бы в том, что в проходной стояли не громадные примитивные устройства выдачи пропусков, как на фирме Челомея, а аккуратные и даже красивые полуавтоматы. Само здание фирмы устроено весьма разумно. Так, чтобы по максимуму использовать свободное пространство и, в то же время, быть удобным для тружеников предприятия.

Довольно многое делалось на фирме для сотрудников, так сказать для себя, любимых. Хотя бы, та же система заказов в стране всеобщего дефицита. По вторникам вывешивался список съестных припасов, доступных для приобретения. Специально обученный человек узнавал, что ты хочешь взять, собирал деньги и сумки. В пятницу, эти сумки оказывались наполненными и лежащими в камере хранения. Оставалось только забрать их и радоваться жизни всю ближайшую неделю.

Всего в главном здании семь этажей и отдельный корпус, соединенный с подземным переходом. Там, на отшибе, находились столовая и «цивильные» отделы, которые делали разработки гражданского назначения и собственная медчасть. Не вся деятельность фирмы лежала в оборонной сфере. Делалось довольно много для той же медицины. Лазерная тематика, например. Под эту марку даже создали собственное лечебное учреждение, где, кроме всего прочего обслуживались сотрудники, и, особенно, руководство фирмы.

Очень удивила меня мемориальная доска, привинченная уже внутри, в месте, недоступном для глаза простого смертного с улицы. Повествовала она о том, что в стародавние времена работал на этой фирме оружейник Токарев. Да, да тот самый Федор Васильевич Токарев, создатель «советского браунинга» ТТ, любимого оружия бандитов «лихих девяностых».
   
О Федоре Васильевиче на фирме ходила байка о том, как будучи уже в преклонных годах, тот заблудился по выходу из спецраспределителя на улице Грановского (ныне Романов переулок). Якобы, старик в панике изощренно матерился и долго не мог понять, где он, кто он, где его машина, и куда надобно тащить пакеты с спецжратвой. Дело было в том, что приставленный к нему холуй-порученец в тот момент где-то загулял.

Митинский отдел №56, был лишь недавно создан и находился на последнем этаже здания, занимая несколько комнат. В меньшей – оборудован своего рода вычислительный центр отдела. В нем стоял мини компьютер «Электроника-100/25», от которого тянулись провода к дисплеям рабочих мест. Их было много - новенькие фрязевские, имевшие совершенно непроизносимое название 15ИЭ-00-013, либо венгерские, фирмы «Видеотон», или кондовые, армянские (азербайджанские) с кратким названием РИН.

В дальнем углу центральной комнаты, около окна, сидел сам начальник отдела, а вокруг него вся его многочисленная молодая и веселая команда. Всего человек тридцать – тридцать пять.

Я на первых порах даже не мог понять, что они тут все делают? Это из-за того, что двумя этажами ниже, располагался другой отдел, из которого, собственно, и «вылупилось» митинское подразделение. Он легко мог справиться со всей штатной электронной тематикой фирмы. Рулил там, Юрий Николаевич, в прошлом, заместитель Дмитрия Дмитриевича. Юрий Николаевич - высококлассный инженер и отличнейший специалист-электроннщик, но, увы, не орел. Не было в нем митинского полета, авантюрности и умения снимать пенки с любого варенья.
   
Нет, все, казалось бы, очень хорошо. Молодой и веселый отдельский народец, мальчики и девочки не старше тридцати, только что окончившие престижные московские ВУЗы – МВТУ, МИФИ, ФИЗТЕХ, МИРЭА и прочие, проявляли чудеса кипучей деятельности. Они чертили схемы, как-то программировали, что-то отлаживали, исследовали и запускали. Жизнь в отделе кипела по - полной программе!
 
Отдельская жизнь была интересна и разнообразна: совместные вылазки на природу, деятельное участие в организации книголюбов, непременный запуск воздушного шара в августе месяце, на пикнике в честь празднования Дня Воздушного Флота, походы на овощебазу, кончавшиеся дружескими попойками, все это бодрило и сближало.
 
Сейчас я думаю, что отдел 56 создавался как перспективный, под грядущие уникальные сверхзадачи, как способный применять последние достижения компьютерных новаций в системах вооружений. Тем самым дать достойные ответы супостату, отвечая на все его вызовы. Создание этого отдела, некая попытка реализации абсолютно здравой идеи максимального применения стандартных подходов, серийных приборов и открытых систем в военной технике. От «изобретения велосипедов» путь должен был лежать к комплексному решению сложнейших задач, причем в кратчайшие сроки.

С другой стороны, в старом отделе сосредоточились опытные инженеры, которые и без помощи всех новаций, худо-бедно, решали штатные задачи. Они как бы страховали фирму на всякий непредвиденный случай. У меня тогда сложилось впечатление, что фирма готовилась решать некие сверхзадачи, где требовались нестандартные решения и безбрежный полет мысли. Но об этом позже.

Кому принадлежала идея разделить подразделение электронщиков эти два отдела до сих пор не очень понятно. Может быль даже и самому Нудельману – тот очень цепко схватывал все новые интересные предложения.
 
Возможно, что эта мысль была привнесена ему голову Бертольдом Семеновичем – начальником отделения электроники, с «подачи» того же Митина. Бертольд - очень умный, опытный и «тертый» жизненными обстоятельствами инженер. Он сидел на пятом этаже, в крошечном, убогом кабинетике - клетушке. Несмотря на скромность занимаемых апартаментов, считался на фирме человеком очень влиятельным, и весьма, весьма приближенным к телу шефа.

Некоторые обстоятельства, в какой-то степени, объясняющие первопричину появления отдела 56, как мне представляется, заключались в следующем. В то далекое и славное время жил в США человечек по имени Кеннет Ольсен. В конце 50-х он задумал делать дешевые компьютеры и основал компанию DEC (Digital Equipment Corporation). Создавая ее, отказались от подхода, когда под каждую задачу, делалась специализированная вычислительная машина, и сделали универсальную, PDP - Programmed Data Processor.

Идея состояла в том, чтобы делать небольшие и недорогие компьютеры. Для них, задача каждого конкретного заказчика была лишь одной из возможных и это была очень удачная бизнес-идея. На фирму тогда посыпались заказы - от Конгресса США, NASA, от коммерческих организаций и прочих заинтересованных лиц.
Прежде, управляющие ЭВМ, в том числе и в военной области, разработчики лепили, как Бог на душу положит. Получались громоздкие, монстрообразные, несовместимые между собой устройства. А тут появилась компактная, красивая, надежная, универсальная управляющая машина, с простой архитектурой и столь удачная, что была принята в качестве стандарта для военных применений в США.

А вот тут, что называется и «собака порылась». Стараясь «ухватить тренд», на фирме Нудельмана создали целый отдел, который делал ставку на использование клонов PDP в военных разработках предприятия. Этим должен занимался отдел №56. В него (в этот отдел) мы с женой и угодили на стажировку.

Думаю, тогда, в нашей великой и несчастной Родине эта идея несколько опережала время. Того оборудования, что было нужно, в полной мере советская промышленность еще не производила. Однако, могла бы «освоить» в будущем, если бы СССР не закончил свое существование. Справедливости ради, надо сказать, что такое направление развития боевых спецвычислителей, в конечном счете, все же оказалось тупиковым и судьбы фирмы DEC и государства СССР, в каком том то смысле оказались схожими.

Отечественные клоны компьютеров PDP того времени представлялись достаточно убогими. Гражданский аналог компьютера, подходящий для оснащения систем вооружений, создаваемых на фирме Нудельмана, практически один – микро-ЭВМ

Правда, в отделе все же имелось некоторое количество подобных отечественных компьютеров, сделанных уже с учетом требований военных. Их то и пытались приспособить для разработок.

Вторая великая идея, развиваемая в отделе, пришла из международного ядерного исследовательского центра (Цюрих, Швейцария). Шла она долгим, извилистым путем через институт Электрометрии АН, что в Новосибирске. Там тогда, да и сейчас, возможно, тоже, концентрировалось все самое лучшее и передовое. Суть идеи в унификации устройств сопряжения ЭВМ с управляемым оборудованием.
 
Путей решение этой проблемы имелось несколько. Одна из них - концепция безлицензионного оборудования CAMAC (Computer Aided for Measurement And Control), ориентированное на контроль и измерение с помощью ЭВМ.
В воздухе витала идея некого нового подхода, «боевого CAMAC», этакого LEGO конструктора, сопрягающего боевые компьютеры с управляемыми ими боевыми системами. Такой набор электронных блоков, позволял бы легко и быстро собирать прототипы реальных систем управления объектами спецназначения, отлаживать их работу на обычном оборудовании, а затем, с минимальными издержками переносить на оборудование реальное, боевое.

Имелись и другие «великие идеи». Так из города Зеленограда доносились неясные сигналы о неком ПАО – периферийном адаптере обмена, вполне «взрослом» устройстве, выполнявшем те же функции, что и САМАС, но не боявшегося ни черта, ни дьявола, ни мороза, ни тряски, ни жары. Были и иные возможные варианты интерфейсов, которые также изучались и опробовались в отделе.

В первые дни, мы с женой ошалело пытались адаптироваться к новым условиям. Проходили своего рода «стажировку». Для чего? Чтобы потом нести «свет современных компьютерных технологий» в широкие массы тружеников филиала фирмы, расположенного в городе Климовске.

Мне было несколько легче. Все-таки, аспирантура, опыт работы в компьютерном конструкторском бюро, защита диссертации, потом, неоценимые, по необходимости задействования интуиции годы, проведенные в мире спутников-шпионов в конторе Челомея. Думаю, моей жене Лене приходилось гораздо труднее, но она, молодчина, справлялась.
 
Какие проекты реализовывались фирмой в начале 1983 года? Самые различные. Кроме сопровождения старых, заслуженных изделий, которым занимались рядовые отделы, у экспериментального, пятьдесят шестого были в основном НИРовские работы.
Так, например, весьма интересная работа по танковой тематике. Разрабатывалось удивительное, уникальное абсолютное оружие для этих «сухопутных броненосцев». Отдел делал для этого проекта спецвычислитель, на тех принципах, о которых я писал ранее.

Руководил этим проектом и соответствующим специальным тематическим отделом Лев Александрович, колоритнейшая личность, и, по его словам, создатель первой советской телеуправляемой авиационной бомбы. Он управлялся с кооперацией из десятков смежников, готовивших различные узлы, для его, чудо - оружия.
В этом новом проекте ставились весьма амбициозные для 1983 года задачи. Тут имелся лазерный прицел, спецвычислитель и «умная ракета» с компьютерной головкой наведения. Такое, своего рода «абсолютное оружие». Ракета, выстреливаемая из пушки, во время своего полета, следила за пятном лазерной подсветки и, ориентируясь на него, самостоятельно, причудливым образом меняла свою траекторию.
 
Так что, этот комплекс требовал: локатор, лазер, электромеханических приводов и все это увязывалось в единое целое нашей фирмой. КБ Точмаш в этой интересной конфигурации занимали центральное место, собирая все устройства в систему, в единое целое. И, конечно, главное – пушка! Пушки были, вообще, коньком Нудельмана.

Когда я впервые увидел действующий прототип этого проекта на полигоне, то меня в первый момент взяла оторопь. В ангаре стоял реальный танк. Возле него в несколько этажей возведены металлические леса с настилами для контрольной аппаратуры – разных там осциллографов, анализаторов и прочей экзотики. Как воробышки на жердочках, там же сидели люди в белых халатах. Ни дать, ни взять иллюстрация к фантастическому фильму ужасов, а ля Фантомас.

Так как оборудование было опытно-экспериментальным, то в саму танковую башню оно не помещалось. К ней были приварены «уши», такие здоровенные кронштейны, на которых крепились объемистые железные ящики с различной компьютерно - электронной начинкой. И все это монстрообразное сооружение могло ездить, и, говорят, даже стреляло.

Отлаживала, запускала и контролировала все это хозяйство десятка два инженеров-специалистов из разных городов и ведомств. Временно свободные от дел, сидели в соседней комнатушке, резались в домино и травили анекдоты и байки. Это было очень интересно.

Почему то, в памяти остался лишь рассказ о том, как в начале шестидесятых в КБ Трансмаш, якобы, создали шагающий танк. Главной его особенностью и поражающим фактором, было то, что никто не мог смотреть на него без хохота, и все просто падали на землю, такой он был чудной и нелепый. Скорее всего – это вранье, но весьма забавное.

Не только одним этим проектом жил отдел. Имелось множество, иных интересных задач – начиная от космической тематики и кончая попыткой изучения «ауры» человека с помощью технических ухищрений. До меня, как мне говорили, тут занимались даже исследованиями в области экстрасенсорики.

На первых порах тяжело входить во все это, но нам нравилось. Очень нравился начальник, нравились сотрудники. Просто не могли не нравиться. Дмитрию Дмитриевичу тогда было лет сорок пять. Он был самым «старым» в отделе. Его заместителю около сорока лет. Имелось еще два – три человека в отделе лет по тридцать пять. Мне - тридцать один год. Я тогда самый молодой кандидат наук на фирме. Остальные же – молодые, увлеченные своим делом ребята и симпатичные девчонки, только что окончившие очень приличные институты.
;

ВЕСЕЛЫЕ ОДЕССИТЫ-МУКОМОЛЫ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ПОЛУЧИЛОСЬ

Не важно, кто первый сказал «А»
Важно, кто первый сказал «Я»
Народная мудрость

Предтечей КБ Точмаш - было КБТ НКТП, оно же Конструкторского бюро Таубина, оно же ОКБ №16, оно же КБТМ. Создал его одессит Яша Таубин. Вообще-то, Яков Григорьевич Таубин в конце двадцатых учился в Одесском мукомольном институте, и должен тогда, по идее, стать мукомолом - хлебопеком. Но как-то, побывав на военных сборах РККА (Рабоче-Крестьянской Красной Армии), увлекся идеей автоматического гранатомета.

В то время гранатомёт, это оружие, стрелявшее обычной гранатой. Этаким снарядом, снаряженным взрывчатым веществом или иным подобным гадким и смертоносным наполнителем. В ходе первой Мировой войны использовались винтовочные гранатометы - специальные насадки на армейскую винтовку. К ней цеплялась обычная граната, потом она пулялась в сторону противника холостым патроном.

Увидев на военных сборах явное несовершенство подобного аппарата, Яша сочиняет свою собственную конструкцию, и направляет проект первого в мире автоматического гранатомета в Артиллерийское управление РККА. Его аппарат должен был стрелять очередями гранат, как пулемет. Этим заинтересовался сам маршал Тухачевский, большой любитель женщин и оригинальных идей. Титулованные же специалисты, оружейники, недоучку - мукомола встретили тогда в штыки.

Они сфабриковали даже специальное исследование, где утверждалось, что создать такое автоматическое оружие невозможно теоретически. Однако, после нескольких месяцев споров и бюрократических проволочек Яше все же дают возможность попробовать сделать опытный образец на Ковровском оружейном заводе.

Он так увлекся этим делом, что даже не стал оканчивать институт. Мир потерял великого мукомола, но Страна Советов приобрела талантливого конструктора вооружений. Таубину удалось придумать сравнительно простую и надёжную конструкцию. Это был первый в мире автоматический гранатомёт для тех ружейных гранат, которые остались еще со времен первой мировой войны.

Тут уже и в народном комиссариате обороны товарища Ворошилова заинтересовались проектом. Для недоучившегося студента весной 1934-го создали в Москве отдельное конструкторское бюро. Вот с этого момента и начинается история Фирмы Нудельмана. Яков окончательно бросает институт и едет работать начальником. Вполне возможно, что он, которому тогда было уже крепко за тридцать, решил, что учиться поздно, а быть начальником ему очень даже понравилось.
   
Тогда же он и пригласил в вновь созданное КБ своих одесских друзей, студентов-мукомолов, знакомых еще по прежним, одесским временам. В частности, в 1935 году, сразу по окончании института в КБ пришёл работать молодой Александр Нудельман. Эта веселая компания к испытаниям 1938 года подготовила несколько вариантов своих чудо - гранатомётов.

Однако, увы и ах, фокус не прошел. Их главный конкурент, минометчик, Борис Шавырин, (он выставлял 50 мм миномёт) так ловко сочинил программу испытаний, что у наших друзей, вариантов победить практически не было, и гранатометчики ему проиграли. К тому же миномет проще и дешевле - труба и все….
 
Однако Бог шельму метит. Перед самой войной Наркомат госбезопасности завёл на этого Борю Шавырина уголовное дело. Обвинил его во «вредительстве, злостном и преднамеренном срыве создания миномётов», а распоряжение о его аресте было подписано наркомом госбезопасности и генеральным прокурором. Времена тогда были такие. Только заступничество наркома вооружений Бориса Львовича Ванникова спасло его от неминуемой кары.

А вот у Яши, заступников как-то не нашлось. Маршала Тухачевского, заинтересовавшийся ранее гранатометом, увы, к тому моменту уже расстреляли, как врага народа. В противниках же гранатомета первую очередь числился небезызвестный маршал Григорий Иванович Кулик, курировавший тогда новые разработки вооружения в РККА. Говорят, тут присутствовало и что-то личное… Ну, не любил красный маршал всяких нудельманов и таубиных. Так что, в конце концов, всю гранатометную тему закрыли целиком и полностью.

После такого поворота дел Таубин со своей командой переключился на крупнокалиберные пулемёты и автоматические авиационные пушки. Кое-что успел сделать. В 1940-м ему даже дали орден Ленина. Но это в те суровые годы, это еще не о чем не говорило. Доведение до ума новых конструкций по некоторым причинам затягивалось. У разработанных в ОКБ-16 авиационных пушек имелся существенный недостаток – большая отдача и маленький ресурс.

С этим надо было что-то делать. Все авиационные конструкторы в один голос кричали, что самолёты у них частично деревянные, то от таких пушек они просто разваливаются. А это де вредительство! Это же, физика - говорили они, - есть импульс выстрела, и никуда от него не денешься. Таубин – дилетант, недоучка, троцкист и просто морочит всем голову.

Врагов, завистников, и, просто «добрых людей» в то суровое время было множество. Так что весной 1941 года гражданина Таубина Якова Григорьевича с несколькими сотрудниками-подельниками арестовали по обвинению в саботаже. Осенью того же года, под горячую руку, Яшу вообще расстреляли. Зачем, спрашивается?
Неужели маршал Кулик постарался?
Может быть, может быть…
Тогда все признавали, что суровый дядька Кулик – личность во всех смыслах наиколоритнейшая.
 
Он сам из крестьян, украинец, четыре класса церковно-приходской школы, гнилую интеллигенцию насквозь чуял классовым чутьем. Герой Гражданской войны, воевал в Испании, пять раз ранен (возможно, и в голову тоже). В Отечественную Войну его постоянно судили за неспособность к руководству, несколько раз разжаловали в рядовые генералы, и, в конце концов, тоже расстреляли.

Вообще, имеются различные версии, объясняющие эту идиотскую историю. Рассказывают, что много позже, сам Нудельман на вопрос по поводу ареста Таубина, якобы, лишь сказал кратко, что это дело рук Шпитального и его компании, а затем резко сменил тему.

Может быть, оно так и было - с конкурентами тогда не церемонились. Тут требуются пояснения. Шпитальный Борис Гаврилович главный конструктор тульского ОКБ-15 и основной конкурент Таубина с его ОКБ-16.

За свою более чем двадцатилетнюю карьеру Борис Шпитальный создал лишь несколько удачных моделей вооружений (за что ему почет и слава!) – таких как авиационный пулемет ШКАС и авиапушку ШВАК. Далее, у него что-то не заладилось, и в конце своей жизни он пребывал в скромной должности профессора Московского института инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии.
 
Логично предположить, что мог иметь место быть банальный донос в НКВД. Такое практиковалось частенько. Хотя, если донос поступил бы из ОКБ-15, от Шпитального, то целью, по идее, должно быть полное закрытие всего ОКБ-16, как гнезда троцкистов-вредителей. Однако этого не произошло. Вполне возможно, что «органы» приняли «половинчатое решение». Они арестовали, для «профилактики», только двоих - Таубина и Бабурина, а расстреливать все ОКБ-16 тогда не стали.

Вполне имеет право на существование и другая версия, что донос написан в самом ОКБ-16, кем-то из своих, кому уход Таубина был выгоден. Так что – все это дело темное. Поставить же все точки над «ё» можно будет лишь тогда, когда дело Таубина будет рассекречено.

Тут возникает прелюбопытнейшая фигура - Константин Константинович Глухарев , фигура малоизвестная, но очень и очень интересная.
 
Этот военинженер первого ранга появился в ОКБ-16 в 1939 году и занял должность заместителя начальника ОКБ и начальника специального исследовательского отдела. После ареста Яши Таубина именно он два года возглавлял ОКБ-16.

Сам он сверхинтересная личность. Выпускник Военно-технической академии, работал в Арткоме ГАУ, затем заместителем Леонида Васильевича Курчевского, изобретателя - неудачника, создателя безоткатных орудий и любимца маршала Тухачевского.
Возможно, именно товарищ Курчевский действительно кое-что понял в том, как уменьшить отдачу для каждой конкретной артиллерийской системы. Правда, в 1937 году его тоже быстренько отправили вслед за своим благодетелем.

И вот в 1939 году Глухарёва перевели к Таубину, который завершал в то время создание гранатомёта. Всё, что было наработано у Курчевского и в Реактивном НИИ по отдаче орудий, он, возможно, и принёс в ОКБ-16. Неудивительно, ведь Глухарёв давно занимался непосредственно этими проблемами.

Вполне вероятно, что военинженера 1 ранга Глухарёва и перевели в ОКБ-16 специально, проверить состояние дел и, по возможности, помочь. Ведь Таубин пообещал самому товарищу Сталину уменьшить отдачу своей пушки в два раза, а за «базар», надо отвечать!

Так что, скорее всего, именно благодаря Глухарёву в годы войны наша армия и получила превосходные крупнокалиберные авиапушки. В их создании использовали принцип перераспределения энергии отдачи, реализованный раньше в таубинских гранатомётах.

Когда Яшу Таубина арестовали и расстреляли, то Глухарёв все же довел до серийного производства пушку, сделанную по проекту «врага народа». Рассказывают, что, рискуя жизнью, он заявил, что в КБ уже разработали другое, новое орудие. Хотя это была та же самая пушка, просто по команде Глухарёва её название с орудий было сфрезеровано и нанесено новое, а за месяц перевыпустили всю конструкторскую документацию на неё.

В различных воспоминаниях о тех временах КБ, обычно приводится следующая история. Якобы, уходя на повышение, на новую работу в 1943 году, Глухарёв выдвинул на место начальника ОКБ молодого Александра Нудельмана. Его буквально «назначили» конструктором пушек НС-37 и НС- 23. Новый начальник оказался на высоте и полностью «оправдал доверие».

Список советских самолётов, вооружённых пушками ОКБ-16 весьма внушителен и впечатляющ - Ту-4, Ла-15, Як-23, МиГ-15бис, МиГ-17, МиГ-19, Ил-10М, Ил-28, Ан-12 и Бе-6 и многие другие. Пушки оказались очень удачными. Затем на основе их схемы создали множество авиационных орудий, различных калибров.
 
Более того, пушка для космической станции «Алмаз» (система «Щит-1»), о которой я писал ранее, также создавалась на базе НС-23. Предполагалось устанавливать ее на всех космических станциях. Горе было бы тому американскому Шатлу, который посмел бы приблизиться к гордому и непреступному советскому орбитальному аппарату!
 

У этих орудий дальность стрельбы против орбитальных целей составляла около трех километров, что вполне достаточно для ближнего боя в космосе. Пушка устанавливалась жестко «под брюхом» орбитальной пилотируемой станции, но её можно наводить в нужную точку через прицел, поворачивая всю станцию с помощью дистанционного управления и даже сопровождать цель. Стрельбой из пушки управлял программно-контрольный автомат, который вычислял залп, необходимый для разрушения вражеского космического аппарата.

В январе 1975 года, когда станция «Алмаз-2» («Салют-3») полностью выполнила свою программу, пушка дала первый (и последний!) успешный залп. Космонавты Павел Попович и Юрий Артюхин палили из нее, что называется, «в белый свет как в копеечку», и выпущенные снаряды вошли в атмосферу и сгорели там.

Впоследствии более совершенную военную станцию «Алмаз-3» («Салют-5») собирались вооружить ракетами "космос-космос", с дальностью стрельбы более 100 км, (система «Щит-2») конструкции нашего же КБ. Насколько я знаю, эти снаряды созданы не были, так как была свернута и вся пилотируемая военная программа. Это только то, что известно мне. Возможно, список подобных изделий далеко не полон. У Нудельмана имелись десятки других удачных конструкций.
 
Как показала жизнь, Александр Эммануилович оказался не только гениальным конструктором, но и сильнейшим организатором. Он умел работать с людьми, находить и привлекать к работам перспективных и талантливых. Почти все пушки, созданные под его руководством, носят два имени: Нудельман и Суранов (НС), Нудельман и Рихтер (НР), Нудельман и Неменов (НН).
 
Пушки – пушками, но новые времена с неизбежностью ставили более трудные задачи. Надо было двигаться вперед и брать новые вершины. После войны, в качестве германских военных трофеев, СССР получил неуправляемые авиационные ракеты класса «воздух-воздух» R4M "Оrkаn" (Смерч) и RA-55 "Schlange" (Змея). Разработаны они в Германии, в конце второй мировой войны, и использовалась вплоть до её окончания.
 
После войны ракета R4M послужила прототипом при создании ряда аналогичных ракет в США и СССР. В этом нет ничего удивительного. В конце концов, Сергей Королев начинал с копирования Фау-2, Владимир Челомей воспроизводил на российской почве немецкую Фау-1, так почему бы Александру Нудельману не сделать советскую C-5 на основе немецкой R4M. Эту неуправляемую авиационную ракету приняли на вооружение в марте 1955 года. Потом последовали ее различные модификации, показавшие себя эффективным и надежным оружием.
 
Дальше – больше. Создавались уже управляемые авиационные ракеты различных типов. Отличился КБ Точмаш и в проектировании первого в СССР самоходного противотанковый радиоуправляемого ракетного комплекса «Фаланга». Наземный вариант комплекса приняли на вооружение в 1960 году, «Фалангу-М» для установки на вертолёты создали в 1967.
 
Потом, в середине семидесятых, фирма разработала первый в мире комплекс танкового управляемого вооружения «Кобра». Он стал родоначальником целого направления систем ракетного вооружения, таких как «Зенит», «Агона» и их модификаций.
Первый в стране самоходный зенитный ракетный комплекс ближнего рубежа «Стрела-I» тоже сделали в нашем КБ. Далее много чего еще, например, первый в стране самоходный зенитный ракетный комплекс ближнего рубежа на «Стрела-10» в разных модификациях.
 
Еще в начале 1960-х годов, в нашем КБ занялось лазерной техникой и медицинским оборудованием. Медицинская и лазерная тематика – ну, это от меня было совсем далеко, вблизи не видел и этого не знаю, так что, писать об этом не стану.
 
Не забыл Нудельман и первую свою работу, сделанную еще вместе с Яшей Таубином. В 1971-м был принят на вооружение первый в стране автоматический гранатомёт «Пламя», разработанный им вместе с Неменовым.
 
Мне запомнилось то, что шеф был очень доступным, интеллигентным и приятным в общении человеком. На фирме все знали – Александр Эммануилович приезжает на работу очень рано. Часов в семь. В это время в кабинет к нему мог прийти со своим вопросом любой сотрудник. Он всех внимательно выслушивал.
Кому мог помочь сразу – помогал. Кому мог бы помочь в принципе, обещал и обнадеживал. Даже если ты и получал отказ и дела твои были совсем плохи – все равно обаяние этого человека было так велико, что ощущение катастрофы отступало на второй план. Говорят, что он мог быть и очень жестким – хотя, лично я с этим, к счастью, не сталкивался.

В мемуарах Юрия Михайловича Мироненко  в девятой главе «Инженерно-бронетанковые приключения, или комические моменты драматических ситуаций», есть текст, который очень точно характеризует Александра Эммануиловича, его отношение к жизни. Там описывается, как однажды, будучи на испытаниях, он попросил прокатить его на танке. В первый, и думаю, в последний раз в его жизни. Он обратился с просьбой к Мироненко:

«Кстати, Юрий Михайлович, нельзя ли мне как-нибудь прокатиться на танке? А то скоро уезжать, а я ни разу в жизни не был в танке.
- В любой удобный для Вас момент, хоть сейчас.
- Сейчас не надо – слишком много посторонних людей. Может быть, когда все уедут обедать…
- Нет вопросов, Александр Эммануилович.
Перед обедом я рассказал Василию о просьбе Нудельмана и попросил приготовить чистый комбинезон и шлемофон. Обед в командировке дело святое, и через полчаса на полигоне кроме нас троих никого не осталось – все укатили в столовую за 18 км.
В танке только два посадочных места, так что Вася с Нудельманом поехали, а я залез на крышу лабораторного блиндажа и стал наблюдать. Вскоре они подъехали к лесу и скрылись из вида. Прошло около получаса, танка не видно. Видимо они вышли на трассу, а она около 15 км. Проходит час – появляются, подъезжают и останавливаются.
Я влезаю на танк и заглядываю в люк Нудельмана.
- Какие ощущения Александр Эммануилович?
- Прекрасно! Мы даже в лесу остановились и пособирали грибы. Смотрите Юрий Михайлович, какие боровики, как булыжники тяжёлые. Вы не возражаете, если мы ещё полчасика покатаемся?
- Да ради Бога! У Вас в распоряжении, как минимум час. Следите только за люком, чтобы не захлопнулся, и большая просьба – оденьте, пожалуйста, шлемофон, - мало ли что.
Спускаюсь в блиндаж. Там прохладно и самое главное - нет гнуса. Не проходит и десяти минут, как слышится рёв танка. Выхожу на поверхность, первое, что бросается в глаза – это закрытый правый люк командира танка, где сидит Нудельман.
Горе! Ермаков с его отмычкой появится через час. Ему для демонтажа правого триплекса потребуется не менее получаса. Затем практически вслепую через образовавшееся отверстие в толстенной броне придётся ковырять своей кривой отмычкой, поминая всех святых и Господа Бога.
Эта процедура займёт тоже не менее получаса. Короче, бедному Нудельману придётся в замкнутом душном и жарком пространстве сидеть часа два с гаком и при этом в обязательном порядке выслушивать проклятия Виктора в адреса конструкторов и их родственников.
Мало того, вокруг танка соберётся ещё толпа зевак…
Решение одно – чтобы не подводить Нудельмана, - надо отогнать танк к лесу, и процедуру вызволения главного конструктора производить там без свидетелей. Сообщаю своё предложение «заинтересованным лицам». Они соглашаются и трогаются к лесу. Сам же я вскакиваю в «газик» и мчусь в Смолино, где расположена столовая, чтобы поскорее перехватить Виктора Ермакова и доставить его к танку.
Мне повезло, Виктора я поймал у гостиницы. Десять минут ушло на выклянчивание двух бутылок «Боржоми» из холодильника и упаковывание их в ватник с сухим льдом.
На обратном пути не повезло – прокол колеса. На замену потребовалось время. Наконец мы подъезжаем к танку и Виктор начинает «взывать» к Богу.
Между водительским местом и местом командира расположен огромный прицел-дальномер - прибор наведения ракеты, и только под ним есть 15-ти сантиметровый просвет, через который можно просунуть руку с бутылкой холодного Боржоми, что я и делаю. Сделав пару глотков, Нудельман обрёл дар речи:
- Юрий Михайлович, спасибо большое. Простите меня за беспокойство, такой уж я невезучий человек. Вы мне не подскажете, как расстегнуть ремешки у шлемофона, которые прижимают ларингофоны к горлу. Не могу сообразить…
Я объясняю ему. У него ничего не получается. Минут 20 ушло на процедуру расстёгивания. Наконец это удалось. Я сижу на месте водителя, люк не закрываю, чтобы мой сосед получал хотя бы небольшую порцию свежего воздуха. Мало того, что на его месте полностью отсутствует циркуляция воздуха, ему ещё приходится сидеть в три погибели, потому что над его головой Виктор ковыряет отмычкой…
Но всё когда-нибудь в конце концов кончается.
Раздаётся щелчок и торсион приподнимает вверх тяжеленную крышку люка – Нудельман свободен!
Вылезаю из своего люка и помогаю Александру Эммануиловичу выбраться из своего. Втроём снимаем его с танка и усаживаем на огромный ствол лежащего дерева. Он буквально без сил. Мало того, на шее у него кровоподтёк. Оказывается, когда он затягивал на шее ремешки ларингофонов, то защемил замочком кожу. И всё время пока я ездил в Смолино, возвращался и т.д. он эту боль безропотно терпел. Достаю вторую бутылку Боржоми … Он первый раз за всё это время улыбнулся и попросил – можно ли хоть горсточкой этой холодной воды протереть лицо.
Пугин полез в танк и принёс канистрочку воды. Она почти горячая, но вода. Полили главному на руки, он плеснул ею на голову…
Вася Пугин нашёл для остановки танка очень удачное место – пригорок, хорошо обдуваемый ветерком и здоровенное дерево, на котором хорошо сидеть. Ветер сдувает всю кусачую мразь – курорт, одним словом.
Самое интересное, что пока я «ублажал» в танке Нудельмана, а Виктор ковырялся своею отмычкой в замке, Вася Пугин обегал окрестности и приволок ещё штук 15 пузатых боровиков, так что вечером, когда мы провожали Нудельмана в Москву, ему была вручена сетка, набитая грибами.»

Александр Эммануилович Нудельман был великолепный организатор. При разработке сложных конструкций это качество, может быть даже более важное, чем проблеск свежих идей. Он руководил КБ более сорока лет. Видел очень многое…
Пережил в этом качестве Сталина, Маленкова, Берию, Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко…

У него в жизни случались различные моменты и обстоятельства. И времена «дела врачей» и моменты триумфа. Он, несомненно, заслужил свои две звезды Героя Социалистического Труда и, по тогдашнему закону, бронзовый бюст на своей родине, в славном украинском городе Одесса.
   
Последний раз я видел Александра Эммануилович, где-то в году 1988, уже после того, как он уже формально перестал быть нашим шефом. Случайно встретил его в некой организации, которая входила в структуру Министерства. Состоялся даже какой-то невинный разговор с ним «о погоде». Шеф был подтянут, бодр и свеж, как и всегда….
;
КЛИМОВСКИЙ ОТДЕЛ. ПЕСНЯ ОКАМЕНЕВШЕГО ВЕТРА УШЕДШЕЙ ЭПОХИ

И эти люди
не разрешали мне ковырять в носу!?...
Сказал Вовочка,
подглядывая в замочную скважину
родительской спальни
Анекдот

Однако для нас с женой интрига заключалась в следующем: мы были в тот момент в отделе №56 временными сотрудниками, гостями, так сказать стажерами. Наша задача была тогда, освоить как можно больше новейших технологий и нести свет знаний в широкие массы.

Широкие народные массы для нас – это отдел, к которому мы в то время оказались приписаны постоянно. Он свил свое гнездо на КЭБ - климовской экспериментальной базе. В двадцати километрах от МКАД располагается этот скромный подмосковный городок. Имя он получил по деревне Климовке, туда в войну согнали кучу народа, чтобы учинить патронный завод. Сама же деревня обязана именем некому Климу, местному крестьянину-середняку, который, пребывая в подпитии, любил играть на гармошке в окрестных рощах.

Рассказывали, что строить завод начали в войну, после страшной катастрофы – взрыва, уничтожившего аналогичный, в близлежащем Подольске. Завод возводили на болотах, в лесу, огородив все это хозяйство колючей проволокой. Со временем, у завода за колючкой появились соседи – научный институт, прославившийся тем, что там работали родители печально известного журналиста газеты МК Дмитрия Холодова, а также разработчики автомата для подводных стрелков и много других прелюбопытных персон.

В славные хрущевские времена, когда распираемый реформаторским зудом Царь Никита творил «великие подвиги», была спущена указивка, что все оборонные КБ нужно гнать из Москвы поганой метлой, в непосредственную близость к профильному производству. А раз КБ Нудельмана было тогда пушечным, то его и решили переместить под бок патронного завода, а из столицы извести под корень.

Так вот и появился КЭБ – климовская экспериментальная база ОКБ-16. За колючкой, под елками построили четырехэтажное здание. В него набрали несколько выпусков из хороших московских и провинциальных ВУЗов молодых и толковых инженеров и инженерш. Так что во времена расцвета филиала, там трудились более полутора тысяч сотрудников.

Но, Александр Эммануилович не был бы Нудельманом, если не воспользовался этой ситуацией себе во благо. В то время, основная фирма базировалась на Полянке, в самом центре Москвы, можно сказать в прямой видимости от Кремля. Естественно, уезжать из такого классного места никому не хотелось. На первых порах в Подмосковье перевезли лишь часть вспомогательного опытного производства, затем долго и тщательно строили лабораторно испытательную базу - ЛИБ.

Весь этот процесс шел не шатко – не валко. Вот уж и царя Никиты не стало, и идея о принудительном выселении умерла сама собой. Нет, переселение все же случилась. В семидесятых годах на юго-западе Москвы в районе метро Калужская, выстроили новые, современные и удобные корпуса для фирмы.
 
К тому времени в подмосковном же Климовске понастроили жилье для тех, кто не имели права на московскую прописку. Под эту марку набрали еще больше хороших специалистов из провинции. Наладили регулярное служебное автобусное сообщение с центральной московской конторой. И, процесс, что называется, пошел.

Однако, со временем, все пришло к вполне естественному и ожидаемому финалу. Наиболее смекалистые и перспективные сотрудники – климовчане, перебрались работать в Москву, поближе к шефу. Утром, каждый рабочий день, в семь тридцать, вереница служебных автобусов стартовала с центральной площади с забавным названием «Имени Пятидесяти лет Октября» и минут через сорок пять подъезжали уже к проходной центральной здания.

У каждого «репатрианта» в автобусе имелось свое любимое место, кто дремал, кто просто смотрел на природу в окно, а любители - картежники вполне даже успевали расписать «пулю». Вечером, после работы, все повторялось с точностью до «наоборот».
 
Центральная площадь города Климовска – «Площадь Пятидесяти лет Октября»
В климовском же филиале остались те деятели «первой волны», которые успели захватить некие начальствующие должности, некоторое количество потомков крестьян из окрестных деревень. Да, естественно, еще и жены большинства московских сотрудников климовчан, так как жилье для них было построено рядом, в самой, что ни есть пешеходной доступности, что было весьма удобно мамашам, воспитывающим деток.

Со временем, в филиале возник наикрепчайший коллектив, можно сказать – дружная мафиозная семья. В нем присутствовала практически нулевая текучесть кадров. Во многом из-за того, что сотрудники климовского коллектива неоднократно разводились-женились внутри него же, так что и многие их дети, которые вырастая, после окончания ВУЗов, приходили работать под родительские крылышки, были практически общими.

Попав в филиал при его основании, в конце пятидесятых – начале шестидесятых, инженерный контингент вполне соответствовал задачам того времени. Более того, хочу подчеркнуть, тогда, в большинстве своем, это были умные, энергичные и даже талантливые люди. Но через двадцать пять лет, произошло то, что и должно было произойти. Оставшиеся, в меру своих способностей, либо стали начальниками различных подразделений, либо просто смачно и аппетитно бездельничали, в худшем случае – спивались.

Руководству фирмы давно стало ясно – с КЭБом надо что-то делать. За очень небольшим исключением тамошние сотрудники учиться чему-то новому не желали. А зачем? Средний их возраст составлял более пятидесяти лет. У всех, или почти у всех, рядом с домом были дачи-гаражи-огороды и даже пасеки и крольчатники.
Их интересы были там. С апреля по октябрь над лесом, примыкавшим к станции «Весенняя» стоял густой шашлычный чад. Это был сезон перманентных пикников. Что этим людям до принципов структурного программирования или оптимального построения троированных вычислительных комплексов? У них была своя жизнь…. Очень даже уютная и приятная….
 
Думаю, что эта проблема в некотором смысле «глобальная». В пятидесятые-шестидесятые годы проводились же подобные эксперименты – разные академгородки, всякие там Пущино, Троицк, Дубна и прочее. При их создании набирали лучших и перспективных, а через два поколения, этак лет через тридцать-сорок, все эти начинания по большей части превращались в достаточно заурядные конторы. Кстати, большой привет наукограду Сколково….

Как мне кажется, климовский филиал фирмы тогда болтался у Нудельмана неизвестно где, и что делать с ним, он толком и сам не знал. Если филиалу поручалась ответственная работа – то начинался дружный вой, мол, мы этого не умеем и не можем. Работать тут некому – одни старики и бабы. Если туда присылали каких-то специалистов, то все климовчане, в едином порыве, объединялись против них, и, как правило, успешно пришельцев «съедали».

Более того, руководил филиалом Василий Васильевич Науменко – умнейший, хитрейший, опытнейший руководитель. По рассказам очевидцев, старый дружбан и собутыльник все того же министра обороны Дмитрия Федоровича Устинова. А тот, якобы, сказал Нудельману – тронешь Васю, я тебе оторву, сам знаешь, что.

Нет, сам по себе Науменко мужик классный – умный, честный, прямой, насколько я могу судить из тех немногих встреч с ним. Весьма и весьма заслуженный, еще из тех далеких и славных времен, в прошлом Лауреат Сталинской премии. Думаю, он все сам понимал, но ему стукнуло тогда уже много лет. Своих он не сдавал и обижать КЭБовцев не позволял никому.

То, что я прислан на КЭБ в качестве очередной «сакральной жертвы», мне стало ясно примерно месяца через два, когда насмотревшись разных компьютерных чудес у Митина, стал пытаться что-то сорганизовать на священной земле КЭБа. Ну, и конечно, сразу вспомнились великие слова про то, где помещают обычно «бесплатный сыр».
 
Деваться было уже некуда, так как ровно через две недели после начала работы на фирме, как и обещал в свое время Александр Эммануилович, я получил в Климовске комнату, целых четырнадцать метров, в малогабаритной трехкомнатной хрущевке - коммуналке.

Вот план той квартиры. Три семьи, три хозяйки, кухня пять с половиной метров. Всего квартира - 64 квадрата. На них проживало девять человек. Это моя первая в жизни личная жилплощадь и шел мне тогда тридцать второй год.
 
Сказать, что жили тесно – значит, ничего не сказать. Но, такое, тогда было в порядке вещей. Очень, очень многие сотрудники фирмы десятилетиями ютились в подобных условиях.

Еще одна пикантная подробность. В Климовске положение с водой, было просто «труба». То есть, воды практически не было, ее давали там строго по часам. Так что в нашей перенаселенной коммуналке – помыться или помыть посуду всегда представлялось проблемой.

Но мы с женой радовались и этому. Оперативно перевезли в наше новое «гнездышко» все личные вещи, разную там мебель и прочее, складированные до этого в приснопамятном «Доме коммуны». Перевезли как нельзя вовремя. Как раз начались «андроповские времена», оставшиеся в памяти народной, всеобщими облавами в магазинах, дешевой водкой и попытками «наведения порядка».

На этом наведении порядка мы чуть и не погорели. Оно (наведение порядка) выявило в Доме Коммуны, наверное, не менее пары десятков бомжеватых семейств, вроде нашего. Всех срочно выселили, а у нас, так как мы умудрились съехать сами, парой недель ранее, просто арестовали оставшиеся вещи. Да Бог и с ними, с вещами, тем более что это был тот хлам, который не вместился в наши коммунальные хоромы. Сейчас я думаю, что нам тогда крупно повезло. Могли и здорово влипнуть под «горячую руку». А так – проскочили, что называется, «по тонкому льду».

Наши соседи по коммуналке – Шамиль и Надя, с маленькой дочкой Элей. Чудеснейшая, милейшая русско-татарская семья. Думаю, тогда одни из самых приличных людей в Климовске, да и сейчас, наверное, тоже.

Другая соседская семья – с большими проблемами. Музыкантша местной музыкальной школы и ее муж, по прозвищу Хома, псих и придурок, и их мелкий сынок в придачу. Нет, нет, в самом деле – у этого субъекта, у Хомы, не все было в порядке с головой. Тихушная шиза и ДЦП на прогулке. Вот так и жили. Долго жили. Целых семь лет. Социализм, однако…

Сразу же после заселения в коммуналку неожиданно получил приглашение из Старого Оскола, куда я посылал предложение своих услуг еще летом. К сожалению, или к счастью, приглашение опоздало на пол - года. В Осколе нам предлагалась сразу – служебная однокомнатная квартира, (двухкомнатная собственная через два года, если верить письму), место старшего преподавателя, с перспективой доцентства. Все это в местном филиале МИСиСа.
   
Получи я такое предложение на три, четыре месяца раньше, то даже и не знаю, как бы поступил в такой ситуации, и как бы сложилась моя дальнейшая судьба. Извечный вопрос, что лучше - быть заметным человеком в провинциальном городке со стотысячным населением или рядовой букашкой в мегаполисе, в принципе не имеет решения. На тот момент, свой выбор я уже сделал. Как говорили древние философы – «одним и тем же раком нельзя встать дважды».

К тому же, мы тогда с женой решили, что природа в окрестностях города Климовска не лишена очарования. Летними вечерами, воздух, в близлежащих рощах, оказывался напоен ароматами разнотравья. А в Старом Осколе проблема экологии, из-за металлургического комбината, очень даже существовала. Наивные. Мы тогда еще не знали про патронный завод, закопанный под землей недалеко от нашего нового жилища.
   
Теперь наступает подходящий психологический момент поведать об ассортименте контингента обитателей климовского отдела.

Бесспорно, наиболее яркая личность там - его начальник, Михаил Николаевич. Умный, хитрый, тертый в различных бюрократических передрягах мужик под шестьдесят. Как и у любого советского руководителя, у него было три основных задачи: взять как можно меньше работы, записать в план лишь то, что уже сделано, и, получить под это максимум возможных ресурсов. Ко мне он относился почти по-отечески. Не таких, мол видали. И этого приручим.

У него имелся дружок, начальник отделения. Друганы эти целыми днями трепались, курили и травили анекдоты в отдельном кабинете. Табачный дым шел коромыслом из всех щелей их комнаты, а периодический гогот и ржание мужской компании не могла скрыть никакая звукоизоляция стен и дверей.

Замом Михаила Николаевича считался Николай Яковлевич – мужчина лет сорока пяти. Почему-то запомнилось, что ходил он в брюках, которые ему были явно коротковаты. Он очень хотел стать начальником отдела и прилагал к этому максимум усилий. Поэтому, пылал страстной любовью, не всегда, правда, взаимной, ко всем компьютерным новациям. Желал их осваивать, резонно полагал, что это даст ему конкурентные преимущества, когда разлюбезного Михаила Николаевича будут с почетом отправлять на пенсию. В принципе, он даже очень неплохой мужик, но все эти новомодности давались ему тяжеловато.

Что до остальной публики, то, прежде всего, бросался в глаза некий небритый, грязный, неопрятный субъект. У него, из старого, замызганного пиджака во все стороны торчала вата. Этакий неженатый пожилой юноша пятидесяти лет, проживавший вместе с мамой. Он постоянно громко сморкался, вонял перегаром и луком и без стеснения смачно плевал прямо на пол. Чем он занимался в отделе – не помню, но думаю, на него просто все давно махнули рукой. Правда, когда мы познакомились ближе – выяснилось, что это очень добрый, очень стеснительный и по-своему, очень несчастный человек.

Табельщица Лариса Васильевна – отдельная повесть. Наивреднейшая дама предпенсионного возраста. Она имела какое-то необъяснимое, магическое влияние на начальника отдела, первопричины которого, видимо, скрывались в годах их бурной совместной молодости. Ведь большинство сотрудников работало тут по десять, пятнадцать и более лет.

Запомнилось, что около ее стола стояла радиоточка, включенная на полную громкость. Непрерывно транслировались песни советских композиторов. Эта музыка сводила меня с ума. От нее хотелось повеситься, предварительно прикончив табельщицу. Хотя, в целом – баба, как баба, ума у нее хватало только на мелкие гадости.

Валентин – первый местный специалист-самородок лет сорока. Он вполне разбирался в некоторых инженерных науках на уровне крепкого исполнителя. Думаю, попади он в иные условия, то и пользы от него (и для него) было бы много больше.
До нашего появления в отделе, именно он и являлся основным объектом травли со стороны других «товарищей», так как пытался что-то делать. К сожалению, установить с ним контакт так и не удалось. Он оказался несколько дураковат, и постоянно в чем-то подозревал меня, предполагая коварного конкурента в моей персоне.

Выделялись два сравнительно молодых ведущих инженера, лет под сорок – Сережа и тот, кого мы за глаза мы звали Буркина Фасо. На лице последнего постоянно была сконцентрирована мировая скорбь и обиженность на несовершенство этого мира.
Тут же восседала некая молодящаяся дама, весьма бальзаковского возраста, жена одного из местных начальников. Возможно, она имела тайный служебный роман с Буркина Фасо, так как это обстоятельство постоянно обсуждалось за ее спиной широкими народными массами.

Да, в этом же отделе работал и мой сосед по коммуналке имбицил Хома. Обычно он сидел в конце зала, что-то паял «для дома, для семьи», постоянно молчал и сверлил окружающих недобрым взглядом. Другие сотрудники отдела были приблизительно того же пошиба и розлива. Простые советские, как правило, крепко пьющие, честные труженики, предпенсионного возраста.

И, наконец, несравненная, божественная Нелли Петровна. Редкий цветок южных прерий, непонятно какой судьбой занесенный в этот инженерный скорпионарий. Умная, тонкая, эффектная, широко эрудированная особа, с массой всевозможных достоинств и обладающая безупречным вкусом.

Помню, как на ее юбилей, местная публика довела бедную до слез. Ей, от имени коллектива, может быть, даже и от чистого сердца, преподнесли алюминиевую салатницу за один рубль двадцать пять копеек из уцененного магазина. Говорят, что Нелли незаметно отнесла сей презент в дамский туалет и оставила его в урне для мусора. Не знаю, может тут стоит добавить, что Нелли была когда-то женой Дмитрия Дмитриевича…..

А вот чем отдел был славен и в чем ему не было равных, так это трудовой дисциплиной. Рабочий день на КЭБе начинался рано, в восемь часов утра. Ровно за минуту до этого в помещение врывалась толпа разгоряченных людей, на ходу, в экстазе, срывающих с себя верхние одежды.

Ровно в восемь их задницы соединялись с сиденьями стульев. Начиналось присутствие. Табельщица Лариса Васильевна зорко следила за перемещениями подопечных, фиксирую отлучки и перекуры, и, разумеется, докладывая об оных, начальству.
 
Сказать, что эта публика полностью бездельничала - несправедливо. Просто ту работу, которая выполнялась, можно было делать вдвое (втрое, вчетверо?) меньшим составом. Или вообще не делать. В основном - это выпуск «извещений на изменения», корректировка документации, типа, замены во всех чертежах и отчетах порядка написания даты (исправления 01.02.83 на 83/02/01) и другой подобной «лабуды».
Раннее начало рабочего дня, неизбежно вело к завершению его в 17:00. Ровно в 16:58 весь коллектив отдела, уже полностью одетый и с поклажей наперевес, сидел на своих рабочих местах, не решаясь, все же, перейти роковую черту.

Звенел звонок. Озверевшая толпа бросалась в дверной проем. Мгновенно возникала страшная давка. Обрывались пуговицы. Слышалось сдавленное матюгание. Ровно в 17:01 помещение было абсолютно пусто. Это надо было видеть! Такое достигается лишь многолетними упражнениями. Сотрудники устремлялись навстречу реальной жизни: своим дачам – гаражам – внучатам -пасекам – крольчатникам!

Я много думал о генезисе феномена этого отдела. Видимо, общинное мышление неистребимо из сознания русского народа. Ведь эти люди, по-своему, были добры, и даже милы. Окажись кто либо, из их коллектива в беде, то ему бы помогали от чистого сердца.

Но не дай вам Бог оказаться умнее, трудолюбивее или просто удачливее прочих. Община не прощала выскочек. Тогда делалось все возможное, чтобы «потопить» отщепенца. Ну, а то, что сама работа сотрудниками воспринималась лишь как неизбежная «барщина», где сам Бог велел «сачковать» и обманывать глупого барина, то было, как бы, само собой разумеющимся. Причем, о том, что незаметно тащилось все, что плохо лежит, и говорить не приходится. «На работе ты не гость – унеси хотя бы гвоздь!»

Скорее всего, не во всех отделах КЭБа ситуация сложилась тогда столь удручающей, но в целом, положение в филиале, в этом смысле, представлялось весьма и весьма плачевным.


ТРУДОВЫЕ ПОДВИГИ ПО РАСПИСАНИЮ

— Я сам служу, сударыня.
Каждый день к девяти утра
я должен идти в мой магистрат.
Я не скажу, что это подвиг,
но вообще что-то героическое в этом есть.
«Тот самый Мюнхгаузен» — телевизионный фильм

Что же. Первая эйфория прошла. Наступило прозрение. Предстояло начинать делать что-то реальное.

Первое задание, которое я почти провалил – разработка вспомогательной аппаратуры для испытаний системы, спецвычислитель которой проектировали в отделе №56. Управление изделием сделали компьютерным и обычными средствами, по старинке, проконтролировать процессы во время испытаний оказалось практически невозможно. Все из-за бортовой ЭВМ. В нее без специальных средств во время работы не влезешь. Когда закладывали общие принципы конструкции, об этом не очень думали, а потом просто забыли.

Когда хватились – то все уже в железе и непонятно, что делать. Я долго ломал голову, как и что можно измерить в динамике. Это требовалось для апробирования и отладки основных принципов и алгоритмов работы комплекса. Ничего лучшего, чем портативный бортовой шлейфный осциллограф мне в голову тогда не пришло.

Конечно, это решение выглядело «не очень», древний прибор, система начала прошлого века. Потом, требовалось сделать синхронизатор – некий «блок реального времени», чтобы процессы решения задач в боевом компьютере, как-то увязать с работой этого антикварного устройства.
 
Реально использовался другой, очень похожий. Его марку я забыл.
Однако, ничего другого никто предложить тоже не смог. Так или иначе, снабженцы нашли мне подходящий экземпляр, аж, в городе Кишеневе, опытное производство смастерило все необходимое, и очередной этап испытаний был пройден.

Так волею случая мне пришлось начать специализироваться в сфере КПА – контрольно-проверочной аппаратуры для проведения испытаний. Чтобы было понятно, КПА, эта такая штука, к которой подключают, какую ни будь боевую фигню: ракету ли, локатор ли, может быть, даже целый стартовый комплекс и КПА должна сказать, можно ли эту хреновину использовать или нет. Очень хорошо, если при этом станет ясно – что в ней сломалось.

Лет за десять до моего появления на КЭБе уже сотворили подобный агрегат для зенитной ракеты. Что-то монстрообразное, огромное и страдавшее всеми возможными детскими болезнями аппаратуры семидесятых годов.
 
Совершенно очевидно, что применение микро-ЭВМ могло бы, как минимум, наполовину упростить сие устройство. Использование же современной элементной базы, завершило бы чудо превращения этого гадкого утенка, в компактный приборчик, в этакую «прекрасную лебедь».

Задача эта чисто инженерная, и не очень сложная, если бы на нее имелось достаточно времени. Время, оно когда-то было, но как с ним обычно бывает, уже ушло. Работа достаточно объемная, а людей на нее в отделе действительно не было. У меня, назначенного главным на этот проект в подчинении лишь моя жена. Это - против всех правил и народ роптал. Поэтому, под этот шумок Лена скоренько уволилась и вернулась на старое, насиженное место, на кафедру «Инженерной кибернетики» МИСиС. Руководство фирмы поморщилось, по этот мой первый «выверт» проглотило.

В самые первые дни после появления в отделе, я сразу обратил внимание на странное лежбище, устроенное кем-то в дальнем углу нашего длиннющего помещения, за кульманами. Это уютное ложе свил молодой специалист, инженер Сережа. Когда же я узнал, что он выпускник Физтеха, то первый мой вопрос к нему был: «а что ты здесь, собственно, делаешь?».

А он ничего и не делал. Потому, что совершенно справедливо считал все происходящее в отделе - архиглупостью, недостойной того, чтобы осквернять такой работой свои руки. Жил он местной общаге «Три сестры» и в основном целыми сутками резался в преферанс, а когда все же появлялся в отделе, спал в углу на лежбище.

Сережа - «молодой специалист» и по тогдашним законам имел неприкосновенность даже выше дипломатической, и никаким репрессиям, в принципе, подвергнутся не мог. Руководство считало его «неизбежным злом» и давно махнуло на него рукой.

Вполне естественно, что вскоре его перевели в мою группу вместо уволившейся супруги. Познакомившись, разговорившись и, даже подружившись, я все не переставал удивляться – сколь богата земля российская талантами. Сергей - родом из какой-то российской глубинки, по-моему, из ярославской губернии. Происходил из вундеркиндов. Например, легко перемножал в уме трехзначные и четырехзначные числа. При этом говорил, что, будучи моложе, то мог это делать даже с десятизначными. Когда я спрашивал – как это, получается, отвечал – не знаю, просто вижу результат и все.

Так как в детстве он побеждал на всевозможных тогдашних школьных олимпиадах, то вскоре, самым естественным образом оказался в спецшколе МГУ. Откуда ему не было никакого другого пути – либо МГУ, либо Московский физико-технический институт. Не утруждая себя ни в малейшей степени, он окончил Физтех в перерывах между преферансом. Излишняя талантливость, порою, ведет и негативным последствиям. Лень у Сергея имела чудовищные, просто космические размеры. Он в принципе не делал ничего такого, что не было бы ему интересно.

По его рассказам, в свое время он просто не пошел на комиссию по распределению, когда решалась его судьба, так ему было лень идти туда. В отместку, его и «засунули» на КЭБ. Как и у большинства физтехов, при общении с ним нужно быть готовым к неожиданностям. Он мог внезапно выключиться из разговора и перестать реагировать на внешние раздражители. Вернувшись «оттуда», он, действительно не помнил, что происходило только что, в его присутствии. Одним словом, Сережа просто обыкновенный российский блаженненький гений.

Познакомившись с ним поближе, я понял, что единственный способ как-то использовать Сережу в мирных целях, это заинтересовать его. И события разворачивались приблизительно так. «Мы имеем, то, что имеем», говорил ему я. «Серийный бортовой спецвычислитель, который, в принципе, сюда не подходит. Наидубовийший алгоритм проверки ракеты, реализуя который, придется «ковыряться» года три. Причем, сроки, отведенные на эту работу, закончились еще до моего появления здесь. А, что, слабо тебе, физтеху, сделать из этого «добра» конфетку?».

И он сделал это. Придумал невероятное, бесподобное, оригинальнейшее решение. На принципах рефлексивного управления. Оно было малодоступно для понимания простого смертного. Однако, все работало, и выглядело очень изящно. Я пребывал в ужасе. Если это изделие пойдет в серию, то, как можно объяснить принцип работы всего этого хозяйства, например, настройщику - работяге на заводе, в каком ни будь Коврове или Ижевске?

Как потом взаимодействовать с заводскими инженерами, которым поручат «сопровождать» это «изделие»? Кто из них сможет модифицировать это суперчудо. Ответа на эти вопросы я не знал. Не знал этого и Сережа. Но он особо не комплексовал и не рефлексировал, он был такой… Всем совет на будущее – не летайте слишком высоко, не заметят. Но, формально, невыполнимая работа была сделана качественно и в срок.

Ситуацию разрядила внезапная новость. Глобальный проект, частью которого было наше устройство, внезапно закрыли. Просто так, закрыли и все. Всем спасибо, все свободны. Конкурирующая фирма сделало все лучше. Всеобщий вздох облегчения вырвался в тот момент из уст у многих.

Настало время раздачи пряников. Я уговорил Сережу оформиться соискателем кандидатской степени, став у него научным руководителем. Добился того, чтобы моего Сережу из инженеров произвели сразу в ведущие инженеры по компьютерной тематике в отделе. В этом деле, как ни странно, нашел много союзников. Скорее всего, кэбовцы решили, что меланхоличный, и, вообщем, очень добрый парень, много лучше, чем тот вздорный и склочный тип, которым в то время я являлся.

После всего этого, отправился к самому Бертольду Семеновичу, начальнику отделения электроники. С присущей мне в те годы наглостью, заявил: «Результаты налицо – на КЭБе появились воспитанные мною специалисты». Специалисты – это еще и девушка Марина, выпускница ЛЭТИ, молодой специалист, направленная в мою же группу.

«Они-де вполне в состоянии создавать и осваивать достаточно сложные компьютерные системы. Поставленные передо мной полтора года назад задачи, считаю успешно выполненными».
Далее разговор пошел о самом главном. Что, я, собственно, не собираюсь всю свою жизнь сидеть на сугубо инженерных разработках и что я лучше уволюсь совсем, чем буду смотреть на все эти кэбовские рожи.
 
К своему удивлению, тут я нашел сочувствие и понимание у руководства Климовской Эксперементальной Базы. Они тоже не хотели меня. Назревал великий консенсус. Мудрый Бертольд все понял. Он сказал, что поговорит с шефом. Результатом этого разговора был приказ о переводе меня в Москву, в отдел электроники, старшим научным сотрудником. Почему не сразу к Митину? Не знаю. Для меня это и сейчас загадка, тем более, что через несколько месяцев, все же оказался у Дмитрия Дмитриевича в его отделе №56.

У Сережи, насколько я знаю, тоже сложилось все хорошо. Он вскоре познакомился с удивительно энергичной и целеустремленной девушкой. Последствия этого знакомства легко предугадать. В начале нулевых годов я случайно встретился с ним, тогда уже начальником отдела внедрения в московском отделении немецкой фирмы SAP GmbH. Те, кто в теме, понимают, что это означает.


ЭТО БЫЛА ПРОСТО НАША ЖИЗНЬ

Увы!
 Не прошло еще четверти часа,
а уже мне показалось,
 что теперь самое настоящее время пить водку.
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

Не только «трудовыми подвигами» запомнилась мне работа в КБ Точмаш. Было место досугу, отдыху и различным увлечениям «по интересам». Правда, выбор вариантов в Климовске был невелик. Все более-менее стоящее - в Москве. Такова уж особенность маленьких подмосковных городков. Сидишь в театре и думаешь, успеешь ли ты на последнюю электричку, или нет. И что будешь делать, если не успеешь….

Нет, кончено, имелся в городке и кинозал, и клуб, и даже народный хор, где немного подвыпившие дяденьки играли на баянах, а тетеньки возраста сорок плюс, распевали бессмертную песню «Хлеб всему голова». Даже потом культурный центр открылся – туда приезжали выездные бригады артистов, и театральные труппы со своими постановками.

Помню, сколько шума наделал один эпизод. Это уже во времена «перестройки и гласности». Не помню кто, не помню, что, но по ходу спектакля, который давала выездная труппа московского театра, героиня должна была раздеться. То есть остаться совсем голой. Представляете, в Климовске, в «Культурном Центре», на сцене – ГОЛАЯ ТЕТКА! То-то потом разговоров было….

А так, летом – прогулки в прекрасный лес, за железнодорожную линию у станции «Весенняя». Зимой – лыжи, для детей санки. Простая, здоровая жизнь. Ну, и конечно шашлыки под водочку – это в любое время года.

Очень распространенным видом летнего отдыха на фирме считалась поездка на собственную базу отдыха «Янтарь». Она располагалась на Оке, недалеко от Серпухова, в знаменитых Очковских горах. Путевка покупалась на неделю, и на месяц, и на субботу и воскресенье. В принципе, этого удовольствия хватало всем.
Там на крутом берегу Оки, в великолепном сосновом бору, стояло несколько десятков убогих домишек, типа тех, которые возводили советские граждане на своих шести сотках. В домиках имелось электричество, газовая плита с баллоном, холодильник и минимальный набор кастрюль и посуды.

Домики разные – одни ничего, другие сырые и вонючие. Некоторые стояли ближе к реке, от других приходилось довольно долго топать до пляжа. Удобства на базе имелись самые наиминимальнейшие. В дождливую погоду к ним приходилось идти по тропинке под зонтиком.
 
Мне говорили, что и сам Нудельман иногда любил проводить здесь недельку-другую. Даже показывали его коттедж рядом с рекой.
Река Ока в тех местах чистая, но с довольно быстрым течением. Можно взять напрокат лодку, и, переплыв на другой, низкий берег наслаждаться прекрасным пляжем. Что удивительно, не было комаров. Никогда и совсем. Не водились они там.
Путевка, и все что с ней связано, покупалась в профсоюзе и стоила сущие копейки. Однако, такой отдых в средней полосе сезонный. Всегда хорошо - в июле, в июне и августе, как повезет. Все было достаточно разумно организовано. И заезд, и отъезд и вылазки за продуктами в ближайший городишко Протвино.

Развлечения – минимальные. Рыбалка, сбор ягод, если хороший год, то и грибов. В теплую погоду – купание. Мне очень нравилось то, что я называл «заплывом на приз Чапаева». Уходил по берегу далеко вверх против течения, а затем плыл к базе отдыха. Течение там такое сильное, что практически не приходилось затрачивать усилий. Река несла тебя сама.
Ближайшие достопримечательности - Серпухов, Таруса и, конечно, Поленово.
   
В Поленово можно приплыть на лодке. Но это против течения, нужно грести где-то часа два, что довольно муторно. Лучше всего - это добираться на катере «Заря», который на воздушной подушке за пол - часа довозил вас до усадьбы-музея.
   
Я семьей в то время частенько отдыхал на нашей базе. Это выходило довольно дешево, а особых денег у меня тогда и не водилось. Посещали же Поленово, мы практически каждый раз, когда оказывались в тех краях.

Один из таких визитов мне запомнился особо. Начался он весьма неудачно. То ли прибыли мы в выходной день, то ли этот день был вообще «санитарным», то ли экскурсоводам было лень двигаться и что-то рассказывать, так как народ практически отсутствовал, только наше семейство – три человека, не помню уже. Только нас никуда не хотели пускать. Помявшись немного, постояв в предбаннике, совсем уже собрались в обратный путь «не солоно хлебавши».

Но тут за дело взялась моя жена Лена. Когда на нее находит драйв вдохновения, и она берет ситуацию в свои руки, то нет ей преград. Голос звенит, глаза горят, а горы просто раздвигаются одним мизинцем. Как же я люблю ее в эти моменты жизни.
 
«Да, мы маленькие, серые люди! Но мы приехали сюда, чтобы увидеть чудо, чудо великого искусства! Нам негде это увидеть, как только там, где оно еще хоть как-то сохранилось в России! Конечно, к нам можно отнестись с высокомерным презрением. Только хозяин этой усадьбы трижды перевернулся бы в гробу, если узнал о таком хамском отношении к простому народу, который, я, надеюсь, он очень любил!»

Я не ручаюсь за то, что дословно привожу слова моей любимой жены, прошло ведь более тридцати лет. Но случилось чудо. К нам вышла величественная дама в строгом длинном темно-фиолетовом платье, даже, кажется в пенсне, и любезно пригласила проследовать на экскурсию.

Такой экскурсии я не имел ни до, ни после, никогда и нигде. Великолепная, правильнейшая русская речь, с отточеннейшими интонациями. Было так интересно, что я забыл обо всем на свете. Нас водили по дому и около него, а рассказам все не было конца. Экскурсия эта продлилась, наверное, часа два, вместо обычных минут сорока пяти. Кто эта женщина – я не знаю. Но я очень ей благодарен. Благодарен за то, что смог почувствовать, что великая русская культура – это не простой звук. Она существует, и, надеюсь, будет существовать вечно!

Запомнился один из «зимних отпусков». К началу февраля 1984 года, когда я отработал на новом месте уже более года и после всех приключений, связанных с «адаптацией» на фирме Нудельмана, чувствовал себя смертельно уставшим. Тем более, что последний нормальный отпуск «для души», прошел давным-давно, в декабре 1976 года, сразу же после поступления в аспирантуру.
 
Мой московский институтский друг Юра, стал к этому времени крупным функционером и главноуправляющим всея СССР, по комсомольско-молодежными лагерями системы «Спутник». Он выправил для меня путевку в звенигородскую комсомольскую базу «Жемчужина». Это место было любимо в то время многими. Рассказывали, что в тамошнем баре, после пары стаканов «духовности», тот же Володя Высоцкий с удовольствием пел свои песенки. И не он один, Многие представители «элиты», приезжали сюда «расслабиться» и «оттянуться».
   
Звенигород расположен в верховьях Москва-реки. Места там живописные, приятные. Взял напрокат лыжи и как кентавр гонял по окрестностям. Особенно интересно бежать по замерзшему руслу реки. Постепенно, через несколько дней все дурные мысли стали уходить из головы, стал успокаиваться, и как-то внутренне «размягчаться».
Мне «по протекции» отвели отдельный двухкоечный номер. Одна стена в комнате целиком стеклянная и через нее просто «тянуло» холодом. Реально, жить в таком помещении очень неуютно, так как хилые батареи отапливали в основном мировой космос. Зима, однако.

Поехал я один. Жена с маленькой дочуркой осталась в Климовске, в убогой комнатушке коммунальной квартиры. В соседней комнате, оказались три студента – медики из Рязани. Они «квасили» целыми днями. Запомнился из них кучерявый брюнет, который исполнял на гитаре полонез Огинского, называя свое музицирование, почему-то, «Смерть кота Леопольда». Это «произведение», единственное, что он умел играть. Терзал гитару он практически круглосуточно и через несколько дней я эту мелодию, просто возненавидел.

Запомнилось, что с 10 февраля 1984 года внезапно отменили вечерние дискотеки. В чем дело? Оказывается – умер Юрий Андропов. Все комсомольцы пребывали от этого в глубоком трауре. Нет, не из-за Юрия Владимировича, из-за дискотеки, конечно. Этот вечер народ сидел в номерах и тупо «керосинил».

Все более - менее разрядилось к 13 февраля. Нас собрали в актовом зале и торжественно-заунывным голосом, в котором звучала коммунистическая убежденность, объявили, что дорогой Константин Устинович Черненко единогласно был выбран Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Какая-то молоденькая, глупенькая девчушка в зале, не выдержала, и в гнетущей тишине вдруг жалобно так, от чистого сердца, сказала: «Зачем же такого старенького? Ведь он скоро умрет, и опять дискотеку отменят!!!».
Действительно, к власти в огромной державе пришёл человек в возрасте семидесяти двух лет, нигде и никогда не работавший первым лицом, не руководивший ранее никаким крупным проектом. К тому же, он был тяжело болен. Великая страна оказалась в руках недееспособного пигмея.
 
В то время ходили слухи, что в августе 1983 года, пребывая на отдыхе, Черненко тяжело отравился копчёной рыбой, которую прислал ему министр внутренних дел СССР Виталий Федорчук. Таковы нравы того времени. После этого «дружеского подарка», значительную часть своего правления Черненко провёл в Центральной клинической больнице, где и заседало Политбюро. В больнице, незадолго до смерти, ему даже вручили удостоверение народного депутата. Помню, как эта душераздирающая церемония транслировалась по всесоюзному телевидению.
 
Пробыв в «Жемчужине» всего неделю, я ужасно соскучился по семье, жене и маленькой дочке. Резонно решив, что окрестности Климовска мало чем уступают окрестностям Звенигорода. Собрал вещички и вернулся домой. Оставшуюся неделю провел на лыжных трассах вблизи Климовска. Тем более, что в родных пенатах всевозможно - всяческих развлечений, как позже выяснилось, имелось предостаточно.

Так, вскоре, в марте того же 1984 года, занимаясь спортом и пробегая трусцой по близлежащему Климовскому лесу, обнаружил на поляне возле старого дуба толпу странноватых людей, воздевающих руки к ясному, голубому, весеннему небу.
В центре толпы стоял худенький бородатый мужичок, неопределенного возраста. Из любопытства встал в этот круг, тем более, что толпа проявляла нескрываемое дружелюбие к вновь пришедшему...

Все собравшиеся, как я потом выяснил, были адептами учения Порфирия Корнеевича Иванова, личности в некотором смысле уникальной. Сей гуру создал собственную систему жизни, позволяющую всем желающим достичь всего: бесконечного счастья, здоровья, гармонии с природой и самим собой.

По воскресеньям толпы народа собирались в этом климовском лесу, недалеко от станции «Весенняя» на поляне у заветного дуба. В зависимости от времени года и погоды, поклонников культа могло быть и сто, и двести и большее количество человек. Приходили не обязательно жители ближайших домов. Приезжали на сборище из разных, достаточно удаленных районов Москвы и области.

Обычно представление начиналось в девять часов утра воскресенья. Верховодил всем этим действом местный климовский житель Валентин и его ближайшие адепты и адептки. Все выглядело на первый взгляд достаточно безобидно и даже забавно. Собравшись в круг, они начинали свое камлание с групповых упражнений. Этакого микста из пионерской гимнастики и йогических ассан. Бесспорно, психологический эффект толпы присутствовал тут в полной мере. Собравшиеся, подчеркнуто дружелюбно относились друг к другу, как и полагалось тому быть в любой уважающей себя тоталитарной секте.

Интересен состав тусующейся публики. Приблизительно треть ее составляли несчастные люди с неизлечимыми болезнями, на которых махнула рукой официальная медицина. Надо же, некоторым все это ивановство действительно помогало. Эффект плацебо ведь никто не отменял. Таким был и сам Валентин, лидер этой секты. По его словам, в свое время, поверив в старца Порфирия и руководствуясь его системой, он излечился от целого букета неизлечимых болезней.

Другую часть составляли «женщины трудной судьбы». Одиночество и неразделенный женский темперамент толкали их навстречу самым экзотическим приключениям. Наконец такие как я. Балбесы - бездельники, которые ходили на сборища, отчасти, из любопытства, отчасти, от скуки в жизни. Эту публику было легко вычислить по блестящим глазкам, так как при каждом удобном случае мы уединялись в укромных местах и там выпивали алкоголические напитки, и, чем ни будь, их закусывали.

Проделав первую часть камлания, разогревшись и настроившись на некую психологическую волну, толпа начинала скандировать мантры. Что-то вроде этого:
«…горячая энергия чакры Кундалини, по звенящему позвоночному столбу, медленно, но неотвратимо поднимается вверх, до той оконечности твоего организма, где скрыт магический третий глаз, и в фокусе его, при концентрации космической энергии абсолюта, начинает распускаться фиолетовый лотос!».

К этому моменту толпа уже достаточно «разогрелась», и любое заклинание, любой подобный бред оказывал на нее весьма сильное воздействие. Гуру, руководивший процессом, мог заставить толпу делать что угодно. К счастью, насколько я могу судить, «Великий Маг» Валентин ограничивался весьма малым. Лишь призывом снять ботинки и встать ногами на снег или лужу. После чего, собравшись в круг и положив соседу руки на плечи, все начинали медленно, а затем все быстрее и быстрее бежать по кругу, шлепая босыми ногами. Наверное, это чем-то схоже с суфийскими танцами, плясками молодежи на дискотеках или тому подобными действами.
 
Набегавшись и вдоволь наскакавшись, толпа отправлялась к ближайшему холму, где ровно в полдень следовало пропеть гимн Учителю. Слова Паршика, так любовно адепты звали Порфирия Корнеевича Иванова. Распевалось все это на мотив партийного гимна – Интернационала.

По дороге на холм, проходя через хвойную посадку, проводился «обряд очищения», то есть «мальчики налево, девочки направо». Пение гимна допускалось только при пустых мочевых пузырях и опорожненной прямой кишке. Наличие запоров не поощрялось

Вот они, слова великого гимна "Слава Жизни!"
Люди Господу верили, как Богу,
А Он сам к нам на Землю пришел.
Смерть как таковую изгонит,
А Жизнь во славу введет.
Где люди возьмутся на этом Бугре,
Они громко скажут Слово:
"Это есть наше райское место,
Человеку слава”

Я не очень понимаю, как все это можно петь, даже на мотив Интернационала. Но, ведь пели! Взобравшись на вершину холма, встав лицом к Солнцу, все протягивали к нему к нему руки! В пасмурные дни – действовали по наитию. Толпа, доведенная до экстаза, не чувствовала холода босыми ногами, стоящими – зимой в снегу, а осенью в холодной грязной жиже. Она ревела партийный гимн с идиотскими словами! После чего в программе обязательная всеобщая безалкогольная трапеза с задушевными беседами. Не дать, не взять – пикник на обочине.

В медицинских же кругах того времени Порфирий Иванов был хорошо известен в основном тем, что сорок пять последних лет своей жизни в любую погоду, зимой и летом, ходил в одних подштанниках, а иногда и без оных. Вообще-то у старца Порфирия имелся официальный диагноз: паранойя и вялотекущая шизофрения. Где корни ее - тут имеются различные мнения. Одни говорили, что это врожденное, другие, этот дар - последствия сабельного удара в Гражданскую войну, третьи настаивали на том, что это именно проклятая советская власть довела его до такого свинского состояния.

Первый раз Порфирия посадили еще в тридцатые годы, после того как он представил в Верховный Совет СССР свой план по переустройству мира. Правда, разобравшись, его довольно быстро выпустили из тюряги и перевели в психушку. Там уже тюремные психиатры оттянулись на нем по полной программе.

Второй раз посадили его после войны. Дело в том, что фашистские захватчики поймали Порфирия на «временно оккупированной территории». Прознав, кто это такой, ставили над ним эксперименты. Абсолютно голого зимой держали в проруби, а потом гестаповцы возили Паршика на мотоциклетке в «костюме Адама». Якобы, травили несчастненького в газовой камере. А Порфирию все – ничего. Только икал отчаянно после всего этого. Вышел, отряхнулся и пошел себе помаленьку....

Долго враги издевались и всячески мучили Паршика, а ему хоть бы хны. В конце концов, дали они Порфирию охранную грамоту за подписью самого немецкого фельдмаршала фон Паульса. Мол, сей человеческий экземпляр не трогать, он Рейху вполне сгодится после войны, для выведения сверхчеловеков. Так сказать, оставили на семя.

Рассказывают, что и паек специальный фашисты ему назначили, чтобы не подох уникум раньше времени. Вот за эту бумажку и погорел Порфишка, когда советская власть возвернулась. Стукнули, добродетельные граждане куда следует и поехал он на десять лет в места, не столь отдаленные от родной хаты за «сотрудничество с оккупантами».

В чем же была уникальность Паршика? У Учителя Иванова была СИСТЕМА. Называлась она "Детка" – и содержала правила на все случаи жизни. Система Учителя Иванова была проста, как правда, а правила ее были коротки, короче воробьиного носа.
Для нее нужна была лишь самая малость. Два раза в день окатывать себя ледяной водой. Не есть с вечера пятницы до середины дня воскресенья и, по возможности, больше двигаться и ходить босиком. Не бояться холода, закаливать себя, «идти по системе». Нужно было здороваться со всеми встречными и ничего не выплевывать из себя!

Главное – чтобы постепенно и постоянно. Ну, и, конечно, никакого никотина, алкоголя и наркотиков! Любой желающий может отыскать все эти премудрости в Интернете.

Однако, дар целительства у Порфирия, видимо, все же был. Дар неосознанный, стихийный. Иначе чего возле столько народа роилось. До самой своей смерти в 1983 году, в возрасте восьмидесяти пяти лет, жил сей деятель на хуторе Верхний Кондрючий и там считался личностью преуникальнейшей. Приезжали к целителю отчаявшиеся больные люди. Говорят, что кому-то его врачевание очень даже помогало. Правда, злые языки поговаривали, что, в конце концов, умер Учитель все же от переохлаждения и воспаления легких.

Вообще, про него адепты учения, рассказывали всем благоговейным шепотом вещи удивительные и никакому рациональному объяснения не поддающиеся:
- Учитель Иванов прошел под водой по дну моря от Туапсе до Сочи, он шел бы дальше, но запутался в рыбацких сетях.
- Американские астронавты якобы видели Порфирия Иванова на Луне в Море Спокойствия во время экспедиции «Apollo». Он гулял там босиком, одетый в одни только джинсы фирмы Levi's. Увидев астронавтов, Паршик убежал и спрятался в ближайшем кратере.
- Учитель Иванов мог мысленным взором останавливать в небе самолеты и сажать их на землю.
- Учитель Иванов медитируя, выходит в астрал, а там, его тонкая субстанция соприкасается с самим Абсолютом.

Ясно, что его, юродивого, спецорганы заприметили. Поизучали, поизучали - ничего такого особенного не нашли. Просто здоровый мужик, какие на Руси издавна водились. А что «тараканы в голове», ну что же, такое тоже бывает.
Много позже, просматривая переводную «Энциклопедию Величайших Мистиков XX века», к которым Порфирий Иванов причислен, я вычитал весьма любопытную интерпретацию его учения. Статья о Паршике там написана какой-то английской ученой дамой, и суть ее заключалась в следующем.

Во время Гражданской войны молодой красноармеец Порфирий основательно получил по голове, чем-то очень тяжелым, скорее всего казацкой шашкой. От этого у него наступило некоторое прояснение, просветление и сдвиг сознания. Такое бывает. Вот та же баба Ванга, дар свой получила после того, как ее основательно тряхнуло во время торнадо.

Красноармеец Иванов после всего этого стал размышлять о несовершенстве мира. Отчего в жизни человеческой верховодит зло, жадность и несправедливость? У одного все – у других ничего. Он пришел к выводу, что человек катастрофически удалился от природы. Что же так увело его с правильного пути?

Человек слишком много ест! И очень мало двигается, поэтому мерзнет! Потребность в еде и одежде заставляет его трудиться, что, как писала английская исследовательница, весьма противоестественно и совершенно не свойственно натуре русского человека. Вот бы хорошо бы жить и не работать, при этом чувствовать себя частью Вселенной и пребывать в гармонии с окружающим миром. Так вот, размышляя над этим, Порфирий Корнеевич Иванов и сочинил свою СИСТЕМУ.
 
Есть и другая версия. Что, еще, будучи не очень старым, от пьянства и беспутной жизни приобрел он онкологическое заболевание (некоторые, правда, намекают на некую иную забавную болезнь). От всего этого решил свести счеты с жизнью, но весьма оригинальным способом. Он перестал есть. Потом решил вообще уморить и заморозить себя. Для этого зимой голышом, голодным бегал по снегу. Результат превзошел все ожидания. Болезни ушли, в его голове произошли непоправимые сдвиги, после чего он и приобрел дар целителя.

Запомнилось, что в начале лета 1984 года, числа десятого июня, в холодную дождливую погоду в нашей общине проводился обряд посвящения в Проповедники Учения. Для этой миссии прибыл некий гуру по имени Александр. Тщедушный человечек с голубыми глазами, сверкавшими из-за густой черной бороды, обрамлявшей его семитскую физиономию. Еще запомнилось, что он был в редких тогда вельветовых джинсах.

Мы собрались на берегу озера, раздетые настолько, насколько это было возможно, чтобы не оскорблять общественную нравственность и отчаянно мерзли под дождем. Долго и нудно, с пониманием своей значимости, Александр тихим ласковым голосом объяснял нам, что прибыл сюда с миссией передачи божественной энергии, полученной от самого Учителя. Пусть каждый из присутствующих крепко подумает, а готов ли он к этому?

Готовых к процедуре оказалось трое, и, естественно, я в их числе. Уложив меня спиной на скамейку у водоема, гуру Саша начал делать надо мною магические пассы и бормотать заклинания. Мелкий, противный дождик капал на пузо. Все это представлялось очень забавным, и я изо всех сил крепился, чтобы соответствовать серьезности момента и до конца соблюсти правила игры. Наконец процедура закончилась. Он поднял меня, подвел к краю обрыва, а затем неожиданно столкнул в воду.

Мысленно матерясь, я оказался в воде, температурой от силы градусов тринадцать-четырнадцать. Когда выбирался по крутому, скользкому обрыву на берег, то единственным желанием было дать в морду этому прохвосту. Но когда я взобрался, грязный, мокрый и жалкий, посмотрел кругом, то комичность ситуации, как-то сразу погасила мой гнев. Гуру Александр подошел ко мне, поцеловал в уста, подарил карточку Учителя, наказал подавать нищим не менее пятидесяти копеек, быть добрым и нести его (видимо добро) людям. Чем я, собственно, и занимаюсь всю свою жизнь.

А увлечение ивановством кончилось так же внезапно, как и началось. Уже поздней осенью, скорее, даже зимой. Я тогда регулярно бегал по стадиону несколько кругов босым по снегу. В десятиградусный мороз – один, два, три и более кругов. Без каких-либо плохих для себя последствий. В один прекрасный день я взял на эту процедуру свою супругу. Видимо, ей скоро надоел пыхтящий субъект, семенящий по кругу стадиона и не обращающий на нее внимания.
 
Желая позаигрывать, она схватила мои кеды с теплыми носками и побежала прочь. Это было так внезапно, что я испугался. Сам не знаю, чего. Я мог тогда ходить босым, по снегу достаточно долго. Не менее получаса. А тут испугался. Испугался и сразу замерз. Испугался и сразу заболел. Прямо сразу почувствовал, как заболел. Быстрее побежал домой. А там - температура, ангина и все сопутствующие прелести. Все, после этого с ивановством было покончено. Раз и навсегда!

Правда, еще какое-то время, развлекаясь, посещал разные подобные сборища и выступая там в роли Гуру-Проповедника. Ну, это было откровенное хулиганство, которое закончилось только с наступлением перестройки.
 
Запомнился один эпизод. Мой приятель Петр предложил сходить на собрание поклонников восточного учения Тайцзицюань оно же Тайчи. Для него характерен мягкий, перекатывающийся шаг с плавными и непрерывными движениями. Такое своеобразное перекатывание по «волнам эфира», надо чувствовать всеми чакрами организма. Естественно, все это способствуют наработке умения предугадывать реальность, и вырабатывает навыки мгновенного нахождения единственно правильного жизненного решения.

Собиралась вся эта гоп-компания в кинотеатре «Киргизия», что возле метро Новогиреево. Не упомню уж по какой причине, тогда он был закрыт для зрителей. Скорее всего, на ремонт. Сборище это тайное, подпольное и поэтому все обставлялось мерами предосторожности. Как объяснил мне Петя, люди заходили туда через черный ход, по темной, абсолютно не освещенной узкой лестнице (лампочки специально вывинчивались). Чтобы отличить своих, от чужих, на самой верхотуре лестницы ставилось железное корыто.
 
Супостат, пытавшийся нелегально проникнуть в священное ристалище, в кромешной темноте неизбежно это корыто ронял, и оно со страшным грохотом катилось через все пять пролетов лестницы. Думаю, вы уже поняли, что первое, что Петькой мы умудрились сделать – это сковырнуть тот злосчастный предмет и устроить дикую панику в зрительном зале, где юные девы и их кавалеры постигали премудрости единения с эфирными волнами.
 
Мы, появившиеся сверху через служебный вход, как ветхозаветные пророки с облаков, были приняты вначале за представителей властей. Но к счастью, Петра узнал один из предводителей той шайки. Казус с корытом произошел из-за того, что в разные дни, четные и нечетные, его устанавливали в различных местах. Я, обладатель в то время шикарной бороды, был представлен как Великий Гуру Побеждающий Все На Свете. Далее, последовал мой мастер-класс, за который мне стыдно до сих пор. Доверчив у нас народ. Легок, как пушок заячий…

Еще в то время я сочинил способ лечения от всех болезней алюминиевыми ложками. Тогда в самиздате гуляли описания различных лечебных методик. Лечение пророщенным пшеничным зерном, омоложение с помощью яблочного уксуса, благотворное влияния медных браслетов на состояние гипертоников и тому подобное.

Я же всем рассказывал, что мне было «видение». Явился де ко мне сам Паршик и поведал, что алюминиевые ложки, в силу своей формы, это естественные концентраторы тонкой эфирной материи, позволяющие установить прямой контакт с Абсолютом. Именно алюминиевые, другие для этого не годились. Алюминий – это ведь воздушный, авиационный, божественный металл.

Сочинил пособие, где, как и в какой последовательности, нужно привязывать ложки к чакрам организма, чтобы достичь стопроцентного лечебного эффекта. Отпечатал его на собственной пишущей машинке и начал распространять сие среди ивановцев и всех желающих. Народ очень интересовался, перепечатывал, распространял дальше, а некоторым, представьте себе, такая метода даже помогала.;

НОВЫЕ ВРЕМЕНА, НОВЫЕ ЗАДАЧИ

Окончательную правду
русскому человеку
всегда сообщают матом….
Виктор Пелевин

Летом 1982 года состоялась «Семичасовая ядерная война». Постоянные провокационные действия США привели к обострению отношений со странами участниками Варшавского договора. Попытки нормализовать ситуацию дипломатическим путём тогда успехом не увенчались. В Центральной Европе произошли отдельные столкновения вооружённых сил НАТО и Организации Варшавского Договора.

Не пугайтесь, люди добрые, это лишь легенда учений «Щит-82». Грандиозного шоу, триумфа военной машины СССР, во время которого кроме запусков баллистических ракет и противоракет, отрабатывались пуски различных систем космических спутников перехватчиков.
 
По легенде этих учений, президент Рейган, якобы, отдал приказ о начале полномасштабных военных действий против СССР. Руководство СССР приняло решение о нанесении упреждающего ядерного удара. То есть, сначала произвести такой ядерный удар, чтобы от США и мокрого места не осталось, а потом и вообще собирались добить вражину.

В открытых источниках излагается  такой план учений:
1. Предполагалось расстрелять из подводного положения полный боекомплект ракетного крейсера стратегического назначения. Это где-то 16-20 ракет. Потом, взять, да и запустить еще парочку ракет из-подо льдов Северного Ледовитого океана и Охотского моря.
2. Устроить залповые пуски крылатых ракет с большого числа советских стратегических бомбардировщиков.
3. По команде системы «Периметр» (о ней несколько позже) одновременно ударить по условному противнику десятками межконтинентальных баллистических ракет.
4. Отразить массированную ракетную атаку вероятного противника противоракетами с полигона «Сары-Шаган».
5. Запустить два пилотируемых и несколько десятков обычных космических аппаратов различного назначения.

Всего в течение суток собирались «шарахнуть» семьюдесятью ракетами. К тому времени советские конструкторы уже отказались от боевых пилотируемых аппаратов. Вся эта «космическая симфония» разыгрывалась автоматически.
 
Учения начались 14 июня 1982 года. Первой стартовала ракета «Пионер» и через 15 минут поразила цель на полигоне Эмба в Казахстане.
 
Затем с борта ядерной подводной лодки «К-92» запустили баллистическую ракету Р-29М, боеголовка которой поразила цель на Камчатке.
Из шахтных пусковых установок на Байконуре стартовали две челомеевские баллистические ракеты УР-100. Их головные части успешно перехватили противоракеты А-350.

Ракетами «Циклон» и «Космос-3М» с промежутком в 50 минут запустили спутник-истребитель «Космос-1379» и навигационный спутник «Космос-1380». «Космос-1379» перехватил спутник – мишень, имитирующий американский навигационный спутник.
Правда, «Космос-1380» на расчетную орбиту не вышел и вскоре сгорел в атмосфере, но через час после этого другой разведывательный спутник «Космос-1381» вполне штатно вывели на орбиту.

В этот день палили все! Корабли ВМФ, стратегические бомбардировщики, ПВО, расчёты оперативно-тактических ракет.

Атомные подлодки, так, те запускали баллистические ракеты везде, где могли. На Северном полюсе, в Охотском, Баренцевом и других морях.

Части РВСН на всей территории СССР по команде с ракеты системы «Периметр» пуляли баллистическими ракетами, а их боеголовки перехватывались противоракетами. Все работало как часы!!!

Тут наступает момент рассказать, что же представляет эта загадочная система «Периметр», она же Dead Hand - «Мёртвая рука». Достоверных данных о ней мало. Ее называют «машиной судного дня». Ходят слухи, что создана она была на тот ужасный случай, когда при ракетном нападении на СССР все здесь сгорит в адском пламени. Есть сведения в открытой печати  о том, что центральный командный пункт этого монстра располагался на Урале, в районе реки Косьва, в том месте, где я с друзьями путешествовал на байдарках в молодости.

Эта штука должна была осуществить функцию возмездия. Ее электронный разум - экспертная система, искусственный интеллект, якобы, в состоянии взять все управление «ударом возмездия» на себя, когда уже в СССР не останется ни маршалов, ни генералов, да, думаю и населения тоже.

Если «Периметр» на какое-то время (час, два, три?) терял связь с командными пунктами РВСН, а датчики его регистрировали сигналы характерные для ядерной войны, то должны были запускаться специальные командные ракеты.

Они полностью автоматически руководили нанесением ответного удара. Всеми возможными на тот момент средствами! Начинали управлять тем, что еще осталось - подводными ракетоносцами, стратегической авиацией, резервными пусковыми установками. После чего США и их союзникам наступал гарантированный «кирдык». Впрочем, большинству остального населения планеты Земля, тоже.

Тогда, в 1982 году, собственно и завершились испытания этой ракеты. В январе 1985 года, «Периметр» поставили на постоянное боевое дежурство. Что можно еще сказать еще?.. В декабре 2011 года командующий РВСН генерал-лейтенант Сергей Каракаев, якобы, сказал , что «Периметр» все еще существует и продолжает нести свое «боевое послушание».

В «цивилизованных странах» эту систему в один голос считают аморальной, но все - же, может быть это и был один из факторов, который реально помог нашей Родине, предотвратив потенциальный превентивный ядерный удар в смутные времена? А может это всего лишь гениальный блеф, пропагандистский проект? Кто знает….

Как бы там ни было, учения 1982 года произвели такое ужасное впечатление на военное и политическое руководство США, что оно, что называется «наделало в штанишки». Стало понятно, что «лобовым ударом» Советский Союз не победить. Аналитики мозговых центров стали готовить новые, изощренные платы войны с СССР.

В принципе, для этого у США было несколько вариантов. Прежде всего, создать для экономики СССР новые колоссальные нагрузки, которые она не выдержит. Затем должен был последовать ментальный, пропагандистский удар. Некая гигантская информационная атака, глобальным образом переформатирующая общественное сознание нашего народа.

Может быть, военное учение Щит – 82 и стало катализатором для процессов, которые заставили Рональда Рейгана в 1983 году объявить программу Стратегической оборонной инициативы. Она же СОИ, она же программа «Звездных Войн». Название позаимствовали у фильма Лукаса, так как основные ее элементы предполагалось размещать в космосе.
 
Что же США хотели противопоставить советской военной мощи?
Первоначально думали поместить в космосе боевые рентгеновские лазеры с ядерной накачкой. Этакие специальные стержни на поверхности ядерного заряда. Те, после атомного взрыва превращаясь в ионизированную плазму, излучали бы узкий пучок жёсткого рентгеновского излучения огромной мощности. Этот луч США хотели направлять, либо на территорию СССР, либо на атакующие США советские боеголовки.
Были у них идеи использовать ядерный взрыв и для разгона до сверхвысоких скоростей специальной картечи. Это программа «Прометей». В ней предполагалось задействовать энергию плазменного фронта ядерных зарядов, чтобы разгонять вольфрамовые картечины.

Однако, по разным причинам, от развёртывания атомных лазеров в космосе США решили отказаться. Вся эта программа осталась лишь исследовательской.
По другому варианту, космическое оружие должно состоять из орбитальных станций, несущих обычные лазеры с химической накачкой. Эта программа продолжалась вплоть до закрытия всего СОИ.

Существовала еще идея частично-космической лазерной системы. Мощные лазерные комплексы предполагалось поставить на Земле на вершинах высочайших гор США. В нужный момент они испускают лучи в Космос, на систему орбитальных зеркал, а уж те направляют отражённый луч на вражеские объекты.
 
Все это сверхфантастично, весьма труднореализуемо и в основном рассчитано на психологический эффект запугивания. Реально же, к 1986 году американцы уже хотели сделать основным компонентом СОИ миниатюрные спутники-перехватчики, поражающие цели кинетическим ударом при прямом попадании. Тысячи таких крошечных сателлитов предполагалось выводить заранее на орбиту, и в нужный момент нацеливать на взлетающие ракеты или боеголовки.

Это проект «Бриллиантовая камешки», и рассматривался он тогда, как наиболее перспективная часть СОИ, основывался исключительно на доступных технологиях, не требовавших никаких фундаментальных исследовательских программ для реализации. Проект очень интересен с точки зрения разработчика космических систем, очень выгоден транснациональным корпорациям из сферы ВПК и такая работа могла продолжаться неопределенно долго.

Закончились эти игры в 1993 году, когда министр обороны США Эспин официально объявил о прекращении работ над проектом «СОИ». Тогдашний президент Билл Клинтон назвал причину этого - распад Советского Союза и безвозвратную утрату США своего единственного достойного соперника в противоборстве сверхдержав.

Очень многое заставляет подозревать, что вся эта программа «СОИ» изначально задумывалась как блеф. Почему бы не запугать руководство противника? Вполне возможно, что сменившееся лидеры СССР, в первую очередь Михаил Горбачев и его окружение приняли блеф (по недоумию или специально, это другой вопрос) за чистую монету.

К тому времени естественным путем ушло из жизни целое поколение «сталинских наркомов» - Устинов, Косыгин, Андропов и многие другие. Как бы к ним ни относиться, то были управленцы – технократы, управленцы – практики, прошедшие жестокую, даже кровавую школу. Управленцы высшего класса.

Они ушли, не сделав самого главного – не создав эффективную систему передачи власти в надежные руки. Не нашлось среди них советского Дэн Сяопина, деятеля, сумевшего бы придать, новый рыночный импульс хозяйственной системе СССР. Было очевидно, что в конце советского периода значительная часть пирамиды управления уже не соответствовала возникающим перед страной задачам, а то и просто погрязла в лени, пьянстве и коррупции.

Почему же такое стало возможно?
Система формирования госаппарата того времени оставалась весьма архаичной. Застопорились, а то и просто бездействовали «социальные лифты». Карьерный рост был возможен только «летальным исходом». Лишь в случае «ухода в лучший мир» очередного партийно-хозяйственного бонзы, вся кадровая пирамида, тем или иным способом приходила в движение.

Как мне кажется, на финальной стадии существования СССР в полной мере работал принцип «негативного естественного отбора». Как можно было сделать карьеру в СССР – понятно, что «по блату». А если без него?
 
Молодые, сильные, волевые – шли в военные.
Талантливые – в искусство.
Умные и сообразительные – в науку.
Просто сообразительные – в торговлю.
Хорошие организаторы с амбициями, в придачу еще и обладающие живым умом, знаниями и опытом – в партийно-хозяйственный аппарат.

Просто амбициозные карьеристы – становились комсомольскими функционерами. А уж из комсомола, расталкивая всех локтями, перебирались во все поры государственной машины.
 
Именно оттуда, из комсомола и растут ноги многих деятелей перестроечного периода. Люди комсомола в большой своей массе были «профессиональными дилетантами». Именно их, проще всего и было взять «на испуг».

Не будем увлекаться теорией заговора, но ведь действительно, к концу 80-х новое руководство СССР сделало практически все возможные ошибки - экономические, геополитические, военные. Создается впечатление, что оно, якобы, так испугалось, что от испуга проиграло Холодную войну. Может быть оно именно того и хотело?
По интернету гуляет байка, что в середине шестидесятых годов во время отпуска чета Горбачевых совершила не совсем легальную поездку в Италию. Там, якобы, и произошла вербовка этой супружеской пары спецслужбами. На это событие намекает и небезызвестный Збигнев Бжезинский. Было это – не было, не знаю.

Я расскажу лишь то, что сам видел и слышал. В начале 90-х годов, уже после распада СССР, я попал на лекцию генерала Волкогонова в МИСиСе, где тогда работала моя жена. В то время этот довольно известный деятель частенько выступал с различных трибун. Его рассказ был на «злобу дня», публика ловила каждое его слово, а он наслаждался таким вниманием. О чем он говорил во время основной лекции, честно говоря, я не помню. Что-то достаточно банальное.

Но когда народ уже разошелся и остался «узкий круг», человек десять, то Дмитрия Антоновича, что называется, понесло. Он начал выдавать такое! Особенно хорошо мне запомнилось, как он поведал о встрече «четырех генсеков» - Брежнева, Андропова, Черненко и Горбачева, во время их отдыха в Кисловодске, где «хозяином» в то время был Михаил Сергеевич, и что там решалось и что из этого получилось.

Рассказанные же тогда генерал - историком подробности вербовки западными спецслужбами супругов Горбачевых ввергли меня просто в шок. Согласно Волкогонову, трудно даже сказать, что было основной зацепкой для этого мероприятия, то ли непомерная глупость, честолюбие и жадность Раисы, то ли невероятная трусость самого Михаила Сергеевича.
 
Еще раз повторяю - рассказ этот я слышал своими ушами, из уст известного военного историка того времени, генерал-полковника Дмитрия Антоновича Волкогонова. Что сподвигло маститого пропагандиста марксистко-ленинского учения на такое, не знаю. Может быть, он просто не любил Горбачева, а лишний раз пнуть дохлого льва всегда приятно любому шакалу.

В любом случае в те годы далеко не все руководство страны, принимало на веру информацию о «СОИ». Имелись и среди верхушки партийной элиты СССР вполне здравомыслящие люди. Они хорошо знали, что в Советском Союзе уже давно разрабатывалась собственная эффективная система противоракетной обороны, которая вполне могла разнести «в щепки» всю эту американскую затею. К 1983 году проекты «Полюс-Скиф» и «Каскад» велись уже много лет. Так что американская программа послужила для обоих программ, скорее, катализатором.

В рамках этих проектов в НПО «Энергия» разрабатывались два боевых космических аппарата. Они должны вооружаться либо лазерами, либо ракетами.
Система "Скиф" - предусматривала использование лазеров. Ее делало НПО «Астрофизика». Генеральный Конструктор Николай Дмитриевич Устинов, сын самого всемогущего члена Политбюро ЦК КПСС и Министра Обороны Дмитрия Федоровича Устинова. Имея столь мощного покровителя, «Астрофизика» длительное время практически не испытывала никаких проблем с ресурсами и много чего успела понаделать. Однако, со смертью Устинова старшего, в конце 1984 года такой режим «набольшего благоприятствования» закончился раз и навсегда.

Результаты деяний этой фирмы весьма обширны и интересны, но они выходят за рамки формата этой книги, так как я не имел к проекту «Скиф» ни малейшего отношения. Могу лишь добавить, что, по мнению многих, Михаил Сергеевич Горбачев сделал все возможное (умышленно или под воздействием обстоятельств – другой вопрос), чтобы «утопить» советский космический лазерный проект.

Другая система – "Каскад" с ракетным оружием. Это уже совместная разработка НПО "Энергия", с нашим КБ Точмаш. Мы в этом проекте разрабатывали собственно ракеты класса "космос-космос" . Для испытаний на орбите, их собирались на первых порах устанавливать на грузовые транспортные корабли "Прогресс". В то время в КБ Точмаш имелся реальный опыт работы с ракетами такого класса. Еще военная станция «Салют-5» должна была получить боевую систему «Щит-2», с нашими ракетами.

Так что наше КБ вообще, и я в частности, непосредственно участвовал в этих работах. Под космические программы, рядом с главным корпусом, построили новое многоэтажное здание. Думаю, именно поэтому, меня, достаточно неожиданно, перевели в отдел Митина. На должность начальника сектора разработки специального программного обеспечения.

Такой сектор оперативно создали в нашем отделе. В нем, на различных темах, работало тогда десять - пятнадцать человек. Это был пик моей карьеры в «оборонке». Мы делали программное обеспечение для самых разных спецвычислителей, в том числе и для управления космическими роботами-убийцами вражеских спутников и боеголовок.

В головном отделе, непосредственно отвечавшим за этот проект, я с большим удовольствием контактировал по космической тематике с милейшим дядькой, Роальдом Моисеевичем, который всегда угощал меня чаем с вареньем, из ягод с его дачного участка под Малоярославцем.
 
При реализации проекта рассматривались самые разные варианты. Идеи, заложенные в основу них, были, хотя и труднореализуемы, но столь оригинальны, что даже сейчас я не могу вспоминать об этом без восхищения. Основным исполнителем и душой всей работы «по космосу» у меня в секторе был молодой парнишка по имени Вася, уроженец Белоруссии, только что окончивший Физтех и распределенный к нам в отдел.
 
В «лихие девяностые» мне удалось помочь ему устроиться в американскую фирму и тогда, может быть даже из-за этого, он впоследствии все же остался в России. Насколько я знаю, у него все хорошо. Хотя виделся я с ним в последний раз лет десять тому назад. Он трудился тогда в некой другой американской софтверной фирме.

Из других моих сотрудников не могу не отметить Леночку, выпускницу МИФИ, адмиральскую дочку, звезду отдела, умудрившуюся «впихнуть» алгоритм работы головки самонаведения, в память микропроцессора, которые американцы обычно использовали в устройствах не сложнее программатора для бытовой стиральной машины. Виделся с Леной относительно недавно. Она сейчас вполне солидная, преуспевающая дама, была заместителем декана в весьма престижном московском ВУЗе, и, уверен, в самое ближайшее время должна стать профессором.

Чтобы ни у кого не сложилось ошибочного представления о том, что я склонен преувеличивать свою роль во всех этих космических делах, ответственно заявляю, что я являлся тогда, наимельчайшим винтиком во всей этой огромной машине. Но понимание того, что в этом великом деле были и мои «три копейки», дает мне некоторые основания для гордости.

Работы тогда (86-87 годы) было много. Планировалось пять полетов «Каскадов». Однако до летных испытаний дело так не дошло. Неожиданно все застопорились, а в начале 90-х годов проект вообще закрыли, но это уже происходило без меня.
Здесь, вероятно, следует отметить, что кроме «Скифа» и «Каскада» существовали и другие космические проекты, выполняемые иными космическими фирмами в ответ на американскую программу СОИ.

Например, "Наряд" Дмитрия Алексеевича Полухина. В этом проекте также предполагалось активное участие нашей фирмы. Суть его достаточно проста - предлагалось создать космический эшелон противоракетной обороны страны на основе ракет-перехватчиков.
 
Прототип системы "Наряд" продемонстрировали Михаилу. Горбачеву при посещении им посещения космодрома Байконур в мае 1987 г. После чего он сделал все, чтобы потихонечку прикрыть и эту программу.
 
Несмотря на потерю интереса со стороны государства, программа «Наряд» продолжалась и в 90-х годах «в инициативном порядке». В 2002 году Путину продемонстрировали результаты работы. Им, якобы, было дано поручение «разобраться с "Нарядом": есть ли необходимость, и если да, то какие средства на это потребуются».

Результаты оценки естественно неизвестны, но позднее похожие программы упоминаются в связи с использованием ракет-носителей «Ангара» с космодрома Плесецк. Но, все это так, к слову …..

До нас тогда доходили неясные слухи про некую систему космической обороны, в которой ракету-носитель и разгонно-маневровый блок делал челомеевский "НПО Машиностроения", а спутник - перехватчик КБ Машиностроения Сергея Павловича Непобедимого из подмосковной Коломны.
 
Все знающие люди, говорили: Сергей Непобедимый - гениальный конструктор. Однако, тогда с другим его детищем, комплексом «Ока», Горбачев поступил просто по-свински. В 1989 году он приказал уничтожить их, хотя они формально не подпадали под действие договора с американцами о сокращении вооружений. После этого, гордый Непобедимый, подал в отставку с поста генерального конструктора и покинул КБМ. Может быть, именно этого и хотел Генсек Горбачев?

;
УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ И ЕЩЕ РАЗ УЧИТЬСЯ. ИЛИ УЧИТЬ?

Человек — как кирпич:
обжигаясь, он твердеет.
Бернард Шоу

Работа на фирме забирала много сил и времени, но не все силы и все время. Я старался учиться, где только мог. Во-первых, не бросил спецфакультет МИФИ, куда меня направили еще с фирмы Челомея. Учились там два года. В основном прослушал весь курс еще до перехода на фирму Нудельмана. Весною же 1983 года, уже, будучи кандидатом наук, по тематике одного из нудельмановских проектов, я написал и успешно защитил свой второй инженерный диплом по специальности «Автоматизация физического эксперимента».

О времени учебы в МИФИ у меня сохранились достаточно сложные воспоминания. С одной стороны, лекции, например, профессора Васильцова, были просто великолепны. Я до сих пор считаю их непревзойденным образцом лекторского искусства. Читал он нам дисциплину «Случайные функции и специальные разделы прикладной математики». Слушать его было одно удовольствие.

Помню, как-то раз, уже под занавес занятия, он спросил: «Сколько минут у нас осталось до звонка?». Мы, весьма утомившиеся математическими сложностями, дружно зашумели, что осталось пять с половиной минут и пора все это кончать. Нет, сказал Васильцов, я вполне успею доказать еще одну очень красивую теорему. Надо ли говорить, что последняя точка, поставленная им мелом на доске, совпала со звонком об окончании лекции.

Профессор Васильцов - это тот человек, который поставил мне вторую в моей жизни двойку на экзамене. Поставил, совершенно заслуженно. В момент сессии в МИФИ, я защищал диссертацию. Времени на подготовку никакого не было, и явился на экзамен с довольно пустой головой. Надеялся на сочувствие и понимание структуры текущего момента. Не тут - то было. Получил полный разгром и на вопрос: «Ну что же вам ставить, молодой человек?» - с грустью ответил, что «пару». Пару, я, конечно, пересдал, но мне было тогда очень стыдно.

С другой стороны – в преподавании на этом факультете МИФИ имелось много откровенной халтуры и каких-то древних, совершенно не нужных дисциплин. Откровенно халтурил человечек, читавший нам «Математическое планирование эксперимента». Зачем-то давалась «Технология контактных соединений». Цикл кибернетических дисциплин читался тогда, на весьма и весьма посредственном уровне.

Еще одна тема стала занимать меня в то время. Началось все банально и буднично. Не хватало денег. Маленькая дочка много болела, и жена постоянно сидела с ней по справке дома. Основным «добытчиком» в семье был я, но моего жалования хватало в обрез. Жить в СССР на одну зарплату, даже кандидату наук приходилось трудновато.

Возникла мысль, а где бы подзаработать? Одним из приемлемых вариантов в 1984 году считалось преподавание по - совместительству. Вопрос, где и как решился достаточно просто и достаточно случайно. Через знакомых вышел на руководство Московского Института Связи. Там мне предложили работенку на факультете «Экономики» у вечерников и заочников. Читать им по вечерам программирование и разные там околокомпьютерные науки.

Сначала почасовиком. Отчего бы и нет. Деньги, правда, совсем небольшие, всего рублей пятнадцать - двадцать в месяц, но и усилия не слишком великие. Один вечер в неделю. Институт находился в районе метро «Авиамоторная», совсем недалеко до платформы «Москва Товарная», так, что я вечером вполне успевал на электрички, идущие в сторону Серпухова, то есть по направлению к моему дому.

Помню свой первый предмет «Теория информации», а свою первую лекцию, прочитанную реальным студентам, я совсем не помню. Был как в бреду. Но довольно скоро освоился и чтение лекций, даже понравилось. Как совместителю, ставили в расписании разное неудобье - занятия в пятницу вечером, последней парой. Летом еще ничего, а зимой, в мороз, ожидать ледяную промозглую электричку на перроне платформы совсем невесело.

В следующем году мне дали уже пол - ставки ассистента, а затем и старшего преподавателя. С удовольствием читал «Программирование», «Теорию организационных систем», что-то еще, уже и не упомню что. Руководил дипломными работами. Так незаметно, капля за каплей, я свил себе новое, достаточно уютное гнездышко. Сложившиеся тогда, очень хорошие отношения с заведующим кафедрой, Юрием Алексеевичем Воронцовым, поддерживаю до сих пор.

Кстати, я очень благодарен ему за то, что он практически насильно, можно сказать пинками, заставил в то время пройти всю муторную процедуру для получения звания доцента.

Следует немного рассказать и об этом институте. Сейчас он называется МТУСИ – московский технический университет связи и информатики. Но не всегда он носил это гордое название.
В различные периоды его именовали:
1921—1924, 1930—1931 — Московский электротехнический институт народной связи (МЭИНС) им. В. Н. Подбельского
1924—1930 — отделение слабых токов электротехнического факультета в составе МВТУ имени Н. Э. Баумана
1931—1938 — Московский учебный комбинат связи (МУКС)
1938—1946 — Московский институт инженеров связи (МИИС)
1946—1988 — Московский электротехнический институт связи (МЭИС)
1988—1992 — Московский институт связи (МИС)
А вот начиная с 1992 года, и уже более двадцати лет, ничего не меняется, и это заведение носит свое нынешнее имя.

Вспоминается еще, что ректором в те еще годы был милейший Ваган Ваганович, а его кабинет, за глаза все называли однозначно – Ваганьково.
Сам институт – детище первых пятилеток, с большими традициями. Училось и преподавало в нем несметное количество известных людей. Весьма любопытно и его здание на Авиамоторной. Конструктивистский проект, в стиле первых пятилеток. Его построили в начале тридцатых, по решению Народного Комиссариата почт и телеграфов.

Строение получилось весьма замысловатым. В нем имелось очень мало прямых углов. Как я помню, коридоры были кривыми, а большинство аудиторий, обладали несколько неправильной формой. Забавна и их нумерация - на четных и нечетных этажах присутствовала различная система.

Само здание возводилось во времена первой пятилетки из всякого хлама и трухи, что и сыграло, впоследствии с ним злую шутку. Однажды, оно сгорело ночью, как факел. Официальная причина – короткое замыкание. Однако поговаривали, что в тот вечер в одном из деканатов справляли день рождения. Разогревали пирожки, или, что там еще. Делали все это на самодельной плитке, чуть ли не на утюге, поставленном на два кирпича. Естественно, выпили, расслабились. Не углядели, а оно, возьми, да и полыхни.

А так как в годы первых пятилеток строили в основном из дерьма, трухи и опилок, то все загорелось, так, что мама не горюй! В тот момент полным ходом шли занятия у вечерников. Как их эвакуировали из здания – это отдельная эпопея.

Меня спасло просто чудо, что не попал в эту переделку. Я должен был читать лекцию в этот вечер. В кои веки мне в расписании поставили лекцию не на пятницу вечер, половину девятого, а другой день недели. Но один из коллег, который читал аналогичный курс, просто изнасиловал меня просьбами поменяться с ним.

Пятница, вторая пара у вечерников досталась ему! «Ты, говорит, по пятницам читать уже привык, тебе все равно. А у меня, дача, большая семья, то, да се». В конце концов, я не выдержал и согласился. Поменялся с ним, отдав ему вечер среды. Так именно в среду и полыхнуло. Огонь отрезал его с группой студентов от выхода. Он с ними вылез на крышу, где сидел до двух часов ночи, пока их не спасли пожарные. Могли и не спасти. А ведь на его месте мог бы быть и я...

Все это происшествие имело для меня крайне негативные последствия. Сгоревшим кафедрам выделили новое помещение на метро «Октябрьское Поле», а там еще минут двадцать пехом. Так что до дома, оттуда, в мое ближнее Подмосковье, получалось ехать около двух с половиной часов, а это, уж не лезло ни в какие ворота.
 
Кафедра старалась пойти на встречу и мне стали давать дневные занятия. В середине восьмидесятых, когда уже окончательно работал у Митина, я мог себе позволить в один из дней поехать почитать лекции в рабочее время. Но все равно, это представлялось очень неудобным. Фирма находилась на «Калужской», не у самого метро, так, еще остановки три. Институт же располагался на «Октябрьском поле», а там еще минут двадцать. Надо ехать через весь город. Поэтому пришлось поставить точку в моей педагогической карьере в этом институте. К сожалению….

Почему-то запомнились два потока того времени с иностранными студентами. На одном имелась группа с вьетнамскими девчонками, на другом группы с болгарами и поляками. Труднее всего было с вьетнамками – от волнения, во время ответов на экзамене, они переходили на родной язык. Может быть специально, а может, и нет. У них там все очень строго. Плохо учишься - поедешь домой, на рисовые плантации. Болгары, а особенно поляки проявили себя мелкими жуликами и вымогателями. Старались списать на экзаменах и всячески обдурить преподавателя.

Однако, тот кто не хочет ничего делать, тот ищет причину. Тот, кто хочет – возможность. Так как преподавание, как занятие, мне оказалось весьма по душе, то в разные годы я, умудрился потом поработать по - совместительству в самых разных вузах Москвы. Это и МИРЭА, и Высшая Школа Экономики, и Заочный Финансово-Экономический институт, Финансовый Университет, даже в Московском институте иностранных языков имени Мориса Тореза я отработал один семестр. Кончилось все это тем, что, достигнув возраста «гранд сеньора» и выйдя на пенсию, оказался доцентом Московского Государственного Университета. Уже как постоянный сотрудник.

Еще одно увлечение тех лет. Искусственный интеллект и экспертные системы. Это меня действительно интересовало. Причем, интерес вполне не праздный, а осмысленный, происходивший из той работы, которую мне тогда приходилось делать. Помню первую конференцию по этой теме в Доме Научно-технической пропаганды на улице Кирова (ныне Мясницкой).

Из выступавших запомнился только Дмитрий Поспелов, но общее впечатление – вот он вектор, куда мне следует двигаться. Умнейший Дмитрий Дмитриевич всегда старался дать возможность в наибольшей степени раскрыться талантам и способностям своих подчиненных.

Когда я пришел к нему и сказал, что хотел бы с годик подучиться по этой, новой, заинтересовавшей меня тематике, и такая возможность имеется в МИРЭА, то он ответил – да ради Бога! Более того, направил вместе со мной еще одну сотрудницу из моего сектора. Мне дали «зеленый цвет» и открыли «широкую улицу». Думаю, это вообще фирменный стиль КБ Нудельмана того времени.

Так что целый год мы регулярно ходили туда на лекции и семинары. Мне это мое третье инженерное образование дало очень, очень много. Особенно запомнились тогда лекции Леонида Ильича Микулича. Реально очень интересные.
;
НАЧАЛО КОНЦА

Жизнь очень странно устроена.
Чтобы вылезти из колодца,
надо в него упасть.
Виктор Пелевин

За всеми нашими заботами как-то даже не заметил начала так называемой «Перестройки». Телевизор я не люблю, газеты в середине восьмидесятых читал мало, так как во всех них писалось приблизительно одно и тоже. Да, что-то слышал о так называемой «перестройке» – но у меня других забот хватало. Большинство окружающих людей также относились к происходящему и к Горбачеву тоже достаточно индифферентно. Ну да, там, на верхах, шумят, но у нас внизу все спокойно.
 
Первый, кто обратил мое внимание на что-то необычное, что-то надвигающееся на нас, был Василий, мой сотрудник, с которым у меня сложились весьма дружеские отношения. Ты почитай газеты – «Московские Новости», например - с горящими глазами говорил он мне.

Почитал, ничего особо для себя нового не нашел, так как еще во времена аспирантуры арабский друг Камаль основательно «промыл мне мозги». Иллюзий о существующем порядке вещей я не имел, принимая все как данность, в лучшем случае, как «необходимое зло». Однако, очень удивился самому подобному факту и стал присматриваться к разворачивающимся событиям.

События были такие. Только что отгремел юбилей фирмы. Пятьдесят лет. Срок солидный. Из них, порядка сорока, во главе КБ стоял Александр Эммануилович. Одновременно отмечали и его юбилей – семьдесят лет. Правда, реально шефу уже исполнилось 72, но это не важно. Как – незаметно ушел Науменко Василий Васильевич, глава КЭБа. Срочно искали ему замену. Нашли относительно молодого парня. Когда он понял, во что влип, говорят, схватился за голову. Как я его понимаю!!!

Бертольд стал готовить и себе смену. Нет, не Митина. Заместителем Начальника отделения электроники назначили Володю, молодого, толкового парнишку, возраста чуть за тридцать. Ему приходилось тяжело, но он очень старался. Аналогичные процессы, насколько я знаю, происходили и в других подразделениях фирмы.

Оставался главный вопрос – кто и когда сменит шефа. То, что это должно было вскоре произойти, мало у кого, вызывало сомнение. Какая – никакая, а перестройка на дворе. В коридорах фирмы шептались о различных возможных вариантах. Но довольно часто, упоминалось имя Евгения Александровича, одного из замов Нудельмана, которому было тогда лишь немногим более пятидесяти. Не помню, чтобы я с ним как-то контактировал, но люди, знавшие его хорошо, говорили, что это большая умница и очень хороший организатор.

Но тут неожиданно возникло какое-то мутное дело. Возможно, существуют несколько вариантов повествования, описывающих это событие. Я вам изложу его так, как слышал из уст человека, достаточно информированного во всех тех событиях.

Некая партийная дама, то ли народный контроль, то ли партийный патруль, не помню, пишет в партком бумагу, о том, что этот Заместитель Генерального конструктора в корыстных целях, пользуясь своим служебным положением, похитил с предприятия, то ли две банки краски, то ли три рулона обоев.

Одним словом, полный бред. Но на сигнал партийного активиста надо реагировать. Шефа вызвали в министерство. Он, якобы сказал: «Что? Женя, Лауреат Ленинской премии, мой заместитель, и две банки краски – не может быть!».

А готовы ли Вы, многоуважаемый Александр Эммануилович поручиться письменно, за безупречный моральный облик вашего сотрудника. Шеф был человек чести – он доверял людям, особенно тем, с кем работал не один десяток лет. Как только соответствующую бумагу Нудельман подписал, на стол легло пухлое досье на его зама.

Этот нудельмановский заместитель, видимо, давно находился в «разработке» у органов. Кроме мелких грешков, которые можно отыскать практически у каждого нормального мужчины, там имелось нечто экстраординарное! Его заместитель был игрок. В хорошем смысле этого слова. Он играл в карты на большие деньги и практически всегда выигрывал. Ведь у него была не голова, а суперкомпьютер!

Однако, самое интересное представлялось в том, чьи карманы он тогда «облегчал». В первую очередь это кошельки торгашей, воров и расхитителей социалистической собственности. В основном людей из окружения директора «Елисеевского» магазина Юрия Соколова и его шефа, начальника Главка торговли Мосгорисполкома Николая Трегубова.

Там все обставлялось по «взрослому». Рассказывали, что они даже сняли специальную квартиру, в которой устроили подпольное казино. Частенько, наш герой, появившись утром на фирме и для приличия показавшись шефу, устремлялся прямо туда.
 
Уже после окончания всех этих разборок, когда Евгения Александровича спрашивали – неужели вы всегда выигрывали, отвечал – не всегда, а почти всегда. А чего, игроки они, мол, весьма слабые. Так что деньги ему текли рекой. А где деньги, там все остальные элементы «сладкой жизни».

Тут надо дать пояснения для нынешней публики. Юрий Константинович Соколов человек весьма примечательный. В эпоху тотального дефицита и заката СССР перед ним «прогибалась» вся высшая номенклатурная и культурная элита Москвы. С его "черного входа" получали продуктовые «заказы», и высокопоставленные бонзы, и семья Леонида Брежнева, и прочая «мелочь» - писатели и артисты, космонавты, академики и генералы…

Очень дружил Юрий Константинович с дочерью Генсека Галиной и ее муженьком, заместителем министра МВД Юрой Чурбановым. Да и вообще, кого только не было среди его покровителей: начальник Главка торговли Мосгорисполкома и депутат Верховного Совета СССР Николай Трегубов, председатель Мосгорисполкома Владимир Промыслов, второй секретарь Московского горкома КПСС Раиса Дементьева, министр МВД Николай Щелоков.
 
Самым главным среди них считался хозяин Москвы – первый секретарь Московского горкома партии и член Политбюро ЦК КПСС Виктор Гришин, который, как известно, очень даже претендовал на кремлевский "трон".

Соколову, якобы, несли взятки по пятницам. Рассказывают, что, в его «предбаннике» стояла одинокая вешалка, на которой висел некий задрипаный халат. Вот в карман этого халатика и нужно было невзначай положить конверт. За этим следила секретарша. После того руководителям филиалов уже разрешалось заходить в кабинет, и отчитываться про успехи в социалистическом соревновании.

Деньги эти шли дальше и выше, заинтересованным лицам. Их источником был банальный обман – обвес, обмер, обсчет покупателей, взятки, «благодарности» за дефицит. Ну, и конечно, усушка и утруска.

Соперником Гришина за место на троне в Кремле в те времена считался глава КГБ Юрий Андропов. Поэтому, люди спецслужб давно уже копали под всю эту компанию. Позже посадили многих. Следствие установило, что устойчивыми преступными связями объединялись 757 человек. Кое-кого из них расстреляли. Того же Соколова, хотя он все признал, во всем раскаялся, всех сдал.

Нет, заместитель шефа Евгений Александрович, имел к «московской торговой мафии» отношение, скорее всего, достаточно косвенное. У торгашей от больших денег «ехала крыша» и им требовались острые ощущения. Вот их то и обеспечивал им заместитель шефа. Он обдирал как липку работников торговли в карты!

Думаю, все это «игральное дело» относилось к поздней брежневской эпохе, времени полной безнаказанности. Ну, не верю я, что такой умный человек как Евгений Александрович, не отслеживал происходящие тогда события, хотя бы из инстинкта сохранения. Хотя, все может быть…. Он же бедовый, говорят из детдомовцев.

Так что после всего этого, в 1987 году, Нудельмана попросили уйти по-хорошему. Он ушел. Продолжал работать консультантом в Министерстве оборонной промышленности.
Далее случилось самое ужасное. Нас объединили с тульским КБП - Конструкторским Бюро Приборостроения. Всю эту конструкцию обозвали НПО «Точность». Главным сделали туляка Аркашу Шепунова. Как такое можно было делать? Это означало только одно – нашу фирму хотели уничтожить. Ведь это КБ был наш первый, главный и заклятый конкурент!
 
Нет, что и говорить, академик Шепунов человек «крутой». Жесткий, требовательный и настойчивый. Лично мне с ним пересекаться не доводилось, но говорили, что люди для него были просто «мусор».

Бесспорно, хороший ученый, основатель своей научно-конструкторской школы проектирования высокоточного управляемого оружия. Занимался автоматическим управлением, системным анализом, теорией проектирования. По непроверенным сведениям, в Академии Наук отвечал тогда за военное применение искусственного интеллекта.

У себя в тульском КБ с успехом разрабатывал противотанковое управляемое вооружение, комплексы для танков и боевых машин пехоты, артиллерийские управляемые системы и много чего еще. Его выдающийся вклад в развитие инженерной науки и техники очевиден, но мне было от этого не легче.

«Смотрящим» от него на нашу фирму назначили некого молодого человечка, лет тридцати пяти, с короткой фамилией и манерами трамвайного хама. Он стал нашим новым начальником. Никогда не забуду, как сидя у него в кабинете услышал такой разговор с одним из прежних заместителей Нудельмана.
 
«Твоя секретарша руки мыла, после того как в п**де ковырялась!?» орал он в трубку на милейшего и интеллигентнейшего Виктора Ивановича.
«Так почему ты тогда мне такую грязную бумагу на подпись прислал, переделай!», и это он говорил человеку, который был много старше его.

Начался форменный грабеж фирмы. Забрали все перспективные проекты, увезли много нового отличного оборудования. Дмитрий Дмитриевич ходил мрачный, мрачнее тучи. Обстоятельства вынуждали его готовить собственный проект. Он склонялся к тому, чтобы заняться медицинским оборудованием. Меня же эта стезя тогда не слишком увлекала.

Имелось и еще одно важное для меня обстоятельство. Жил я в коммуналке, правда, за успехи в труде был поощрен тем, что из 14 метровой комнаты был переселен в 18 метровую, в этой же квартире. Александр Эммануилович, я думаю, относился ко мне неплохо и все свои обещания выполнял. В нашей коммуналке ютилось тогда уже не три семьи, а две. С соседом Шамилем мы жили, душа в душу. Более того, он устроился на стройку в МЖК и должен уже вскоре получить свое, отдельное жилье.

Мне, в таком случае, по тогдашнем законам, полагалась вся наша трехкомнатная квартира. Как кандидату наук. Если руководителем оставался бы Нудельман, то, думаю я смог решить этот вопрос. После его ухода все дела по жилью в Климовске передали руководству КЭБа, а оно, мягко говоря, ко мне симпатий не питало. Однако, если бы я работал не на фирме, а на каком-либо ином предприятии, то вопрос по моей квартире должен уже решаться в Горисполкоме города.

Тут, появлялся, маленький, но шанс. Я поговорил с Митиным. Он сказал, что очень жаль, что ты собрался уходить, но он меня понимает. Я сказал, что мне тоже очень жаль и что год назад я думал, что буду работать в отделе до пенсии.

В отделе закрыли космическую и другие интересные тематики. Делать уже было особо нечего. Туляки здорово тянули одеяло на себя. Самое время уносить ноги. Вопрос куда и когда. Все разрешилось, само собой. Моя сотрудница Леночка, как-то раз показала объявление в «Московской Правде».

СОЛИДНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ТРЕБУЕТСЯ ВЫСОКОКВАЛИФИЦИОРОВАННЫЙ СПЕЦИАЛИСТ ПО ВЫЧИСЛИТЕЛЬНОЙ ТЕХНИКЕ НА ДОСТОЙНУЮ ЗАРПЛАТУ

Далее только номер телефона.
Я подумал, что это про меня. Сразу позвонил. Какая-то тетка сонным голосом сказала: «Возьмите стандартный листок по учету в отделе кадров, заполните и приезжайте».
Когда и куда?
С 9:00 до 18:00 Старая Площадь, шестой подъезд.
 
Стоял март 1988 года. Приехал на станцию «Площадь Ногина», нашел этот пресловутый шестой подъезд. У входа висела табличка

Коммунистическая партия Советского Союза
Московский городской комитет

Вошел, стоит прапорщик с петлицами КГБ. Говорю ему, так мол и так. Он смерил меня ленивым безразличным взглядом и брезгливо ткнул рукой в здоровенный ящик с гербом, стоящий чуть поодаль, стандартную урну для голосований на выборах. Бросай туда.

Бросил, а через пару недель уже забыл об этом. На дворе стоял конец марта. В августе мне позвонили. После этого у меня началась новая жизнь.
;
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Разгар весны. Тупик идей.
И низвергатели порока
бичуют прах былых вождей
трухлявой мумией пророка
Игорь Губерман

Первоначально, я не планировал писать этот текст, то есть послесловие. Но поставив последнюю точку в предыдущей главе, почувствовал некий когнитивный диссонанс. Дело в том, что дальнейший ход жизни увел меня в совершенно иные сферы, и, чтобы больше не возвращаться к теме челомеевского КБ Машиностроения и нудельмановского КБ Точмаш, я решил кратко написать, что было там далее и чем сердце успокоилось.

Про реутовское КБ я мало что могу сказать. Связь с этими людьми прервалась. А за давностью лет многое просто стерлось в памяти. После смерти Челомея и чреды лихих девяностых годов, это КБ, на мой взгляд, медленно деградировало. Как-то не слышно ничего, о каких-то блестящих проектах и свершениях. Почему? Думаю, Челомей - бесспорно гениальный конструктор, а гении редко терпят рядом с собой выдающуюся личность. Не стало Челомея – не стало Великого Конструкторского Бюро.

Что можно сказать про КБ Точмаш… Дмитрий Дмитриевич Митин, с большей частью своего отдела, довольно скоро перешел работать в Бакулевский кардиоцентр, создав там лабораторию медицинской техники. Занимались они кардиостимуляторами и разным другим оборудованием. Последний раз мы виделись с ним в начале нулевых годов, когда я пришел туда в гости. Размещалась тогда лаборатория на территории первой Градской больницы.

К тому моменту прошло лет пятнадцать с момента моего увольнения из КБ Точмаш. Впечатление - эффект машины времени. Всё тоже и почти все те же. Только вместо молодых ребят и девчонок, постаревшие, солидные господа и дамы.

В 1996 году не стало Александра Эммануиловича. Его, рядового Советской Армии, похоронили на Кунцевском кладбище со всеми возможными воинскими почестями. Упокоился и умнющий Бертольд Семенович. В 2005 году Дмитрия Дмитриевича тоже не стало. Он ушел из жизни в свой день рожденья.
 
Очень жаль… Пусть же земля будет им пухом.

В конце восьмидесятых из КБ Точмаш уволилось, очень много достойного народа. Кто куда. Многие ушли в бизнес. В самый разнообразный. В риелторский, в торговлю металлом, в юридический, и прочее. На осколках гражданской тематики возникло несколько фирм, фирмочек и фирмешек.

Евгений Александрович, тот самый картежник, проказник-заместитель, уехал в США, и до последнего времени, достаточно безбедно проживал в городе Денвер штат Колорадо. Какая-то часть фирменного народа репатриировалось на «историческую родину». Но, думаю, их было не очень много.

В связи с этим я слышал полуфантастическую версию в духе «Теории Заговора». Мол, на определенном этапе, вся нудельмановская контора представляла своего рода контролируемый канал слива дезинформации. Все, якобы, происходило «втемную». Скорее всего, даже от руководства фирмы.

Действительно, с некого момента, в этом КБ поощрялись достаточно фантастические научно-исследовательские проекты, которые, как правило, заканчивались ничем.

Затраты на них были относительно невелики, а учитывая специфику контингента коллектива – утечки о таких «прорывных исследованиях» представлялись неизбежными.
Таким образом, хитрый маршал Устинов, якобы, подбрасывал за бугор «дохлых кошек». Сам Нудельман выступал в этом деле лишь как «бренд». После того как резко изменился курс руководства СССР, и надобность в таком способе формирования «дезы» отпала, всю лавочку и прикрыли.

В начале девяностых «расторгли брак» с тульским КБП и фирма опять стала называться КБ Точмаш. Думаю, Шепунову мы были тоже обузой. Академика Аркадия Шепунова, не стало совсем недавно, в 2013 году.

Сейчас наша фирма называется ОАО "КБ Точмаш им. А.Э. Нудельмана". Она входит в АО НПО "Высокоточные комплексы". Во главе предприятия стоит управляющий директор, некто Слободчиков Владимир Николаевич. Это для меня новое лицо. Я его не помню и не знаю. А вот другим руководителем фирмы, Нерушем Анатолием Федоровичем пересекаться приходилось. Он КЭБовский, выходец из Климовска, с Весенней.
Кстати о КЭБе. Его закрыли. Полностью и бесповоротно. И правильно сделали. Всех на улицу. Все свободны. КЭБ, и в мои-то времена, был уже никому не нужен. Говорят, что фирма сохранила ЛИБ – лабораторно-испытательную базу. Это правильно сделали, молодцы.
 
Сегодня КБ Точмаш сильно сузил диапазон своих разработок, так сказать, скукожился. Нет уже прежнего полета мысли, размаха. Хотя за последние лет двадцать пять, они, все же кое-что, да и сотворили. Так что, дай им Бог всего хорошего и мои пожелания всяческих успехов!

Все-таки, какую-то часть своей души я там оставил…..

2014 год
Москва – Несебр