Рассказ о любви

                Рассказать Вам историю о любви или о минно-взрывной травме, которая о ней напоминает? Надоело слушать о войне? О любви хотите? Не моя тема. Чистые пяточки на тонких каблуках, струящиеся вверх бритые голени, прохлада бедер под тенью платья – это я понимаю и люблю…

                Было это давно, очень давно, не со мной, и  не с ней, и не в этой жизни. Меня часа четыре оперировали, и жить оставалось… Ничего не оставалось, а то, что ожидало после, была не жизнь, а сплошное слабодушие. Так казалось…

                Пришёл я в себя, разодрал слипшиеся веки и осознал, что жизнь – такая мура и насмешка, что не стоит она – этой слабости и боли, этого унижения беспомощностью…

                В общем, лежу я – куском утыканного трубками, гниющего, до боли родного мяса – смотрю в потолок со ржавой затёчиной, понимаю, что умираю, несмотря на все мои деньги, и возмущаюсь, почему это случилось именно со мной. Думаю: «Что же эти твари в белых халатах со мною сделали? Отличный бизнес: рождаешься – плати, умираешь – отстёгивай. Надо было уйти по-мужски, но деньги и удовольствия, которые они дают, сделали из меня слюнтяя…»

                Короче, кляну всех и вся и вдруг слышу:

                — Вы уже с нами?

                «С кем это, мать-перемать, с вами?»

                Но голосочек шевельнул что-то в груди, хотя я в тот момент и не чувствовал, где моя грудь, и голосочек это кольнул или забытая хирургом зубочистка. Открыл глаза и сразу не только увидел её, но и унюхал, даже сквозь трубку в носу и боль во всём теле.

                Твою мать! Где ты раньше была?! За какими тучами пряталась? Тут не бзднуть, не вздохнуть – и ты ещё, со своими глазками и губками. Лучшего момента в моей жизни не могла выбрать? Есть такие молоденькие, чётко обрисованные женские губки, слегка припухшие, покрасневшие, словно их только что целовали, на секунду отвернулись и порх… губки улетели и так сели на лицо, что смотришь и телом чувствуешь: скрывать их надо чадрой, а лучше – бельём.

                Нагнулась она, я под халатик глянул и, если б не тошнило, если б во рту был язык, а не кусок шершавого, вонючего мяса, я бы по-отечески напомнил ей о необходимости носить бельё и беречь нервы больным. И так жаль терять эти губки, этот запах, эту молодую свежесть и нежность кожи, почти прозрачность грудей с ещё светлыми, розовыми сосцами, только расцветающими, что я почувствовал – по щеке поползло теплое, и заморгал. Она вытерла лицо полотенцем, поправила подушку и сказала, что завтра побреет. Ушла, а я пытался повернуть голову, понюхать подушку, уловить запах её рук. Нет, думаю, рановато мне помирать.

                Потом – жена, дети с внуками, друзья – носили облитые жиром банки с тугими крышками, чтоб я не скучал, чтоб было, что в унитаз сливать.  Я о ней никому не говорил. О ком? О чём? О молоденькой девочке?.. для которой я всего лишь больной?.. да и зачем она мне?.. а я ей? Ждал я её, наверное, так, как ни кого в жизни. Во сне, под промедолом прислушивался, принюхивался. От дежурства к дежурству. По шагам узнавал, по запаху дешёвых духов. Часы считал, минуты… И если б она не пришла, если б с ней что-нибудь случилось, то я и не знаю… удержало бы меня всё остальное.

                В общем, выжил я. Ходить стал. Вернулся к делам. Поблагодарил жену и детей, напоил друзей. После выписки не видел и не пытался встретить. За уход с ней расплатились. Я проследил. Она и за год столько не зарабатывала. А дальше? Цветы? Рестораны? Машину с шофёром под её убогую больничку? Купить её, я бы, пожалуй, мог, чтоб слизать и съесть, чтоб не снилась уже. Не её, так другую, такую же, даже лучше, но… это уже другая история. Не о любви и не о минно-взрывной травме, которую в Донецке легче встретить, чем любовь.

                Она и встретила…

                Я едва узнал её в «Книге Памяти» на Фейсбуке. Четыре фото и надпись: «Светлова Оксана Владимировна («Ветерок»): 08.06.1989-03.03.2019. Медсестра подразделения армии ДНР. Погибла при обстреле посёлка Гольмовский (Горловка). Осталось двое детей».